Осмотр показал, что преступник проник в неотапливаемую часть школы через окно, прямо в тот класс, где лежал хлеб.
Пирогов распорядился официально допросить завхоза Сидорову, учительницу Федорову и завпроизводством пекарни Малетину, которой принадлежала идея выдать хлеб сразу на два дня. Хотел он того или не хотел, но обстоятельства складывались так, что двое из трех могли оказаться а сговоре. Против Малетиной был дополнительный факт: ее опасения, что не будет дров и паек придется выдать тестом, не подтвердились, в магазинах выдавали по карточкам печеный хлеб. Завпроизводством должен быть более информированным о делах и ближайших перспективах своего цеха.
Так рассуждал Пирогов. Но у него не выходила из головы история с картами. Тут было нечто непостижимое, не имеющее прецедента в его практике. Бесценная для школы карта мира, да еще в половинчатом виде не могла быть ходовым товаром на рынке военных лет, хотя тот и славился неохватной пестротой: от пропахших нафталином подвенечных бабушкиных платьев и туфель до ржавых навесов и гнутых, идущих по второму кругу, гвоздей.
Карты в печальной истории школы имели какой-то особый, даже зловещий смысл.
«Ты становишься болезненно подозрительным. Это плохо. В карты могли завернуть хлеб», - рассуждал Пирогов, возвращаясь домой. Последнее время он привык обращаться к себе, как к постороннему, даже приловчился спорить, переубеждать одного из двух, ютившихся в нем.
«Хлеб был отлично упакован в мешок, - возражал Корней Павлович. - Для того чтобы ввести в заблуждение нас, создать видимость, что хлеб обнаружен случайно, хватило бы фуфайки, питьевого бачка, наконец, скатерти».
«Поручи своим девчатам осмотреть соседние дворы. Если вещи взяты для отвода глаз, они выброшены неподалеку».
«Поищем. Но, думаю, не найдем. Все взятое в школе имеет практическое значение в быту. Там оно, там! - он даже кивнул в сторону хребта, круто начинающегося от крайних домов. - Чувствую, там все. И карты там. И были они главным предметом кражи».
«Твои утверждения фанатичны. Они из ряда эмоций», - предостерег сам себя Пирогов.
«Ничего подобного. Каждое утро ты слушаешь по радио сводку информбюро. Ведь слушаешь? Вторым делом ты смотришь в карту. Правильно? У тебя есть карта. А кому-то ее недоставало. Он долго соображал, где ее взять. И сообразил. Взял более подробную европейскую часть, где война идет, и еще взял восточное полушарие, чтобы наглядно представлять масштабы событий на земном шаре».
«Для чего? Из любопытства? Или ему не безразличны большие, опасные события, свалившиеся на страну? Но ведь это парадоксально.
Все нормальные люди там, где идет война. А он - здесь».
«Однако вспомни, как тебя изумил Сахаров. Его донос или поклеп на граждан не стоил выеденного яйца. Он ведь и не настаивал на принятии мер к «германским шпионам». Может, его интересовала твоя карта? Вспомни, как он рассматривал карту, сокрушался: «куда прут», «так и до нас». Его глупые бессмысленные заявления служили поводом прийти к тебе».
«Что же из этого?»
«А то, что приобретает значение и хищение газет у Потапова и у деда Никифора. А может, у кого-то и еще».
«Ближний свет ходить в деревню за газетой».
«Попробуем выяснить, не было ли каких краж именно в эти дни. Конечно, неразумно рисковать головой ради газеты. Но с другой стороны, почему бы и не рискнуть, если газета, а теперь и карта просто необходимы?»
Эта мысль стоила того, чтобы поработать над ней.
Перед войной на областном совещании начальник управления, подводя итоги работы органов НКВД и милиции, заявил, что в России в основном покончено с организованной уголовщиной. Корнею Павловичу с тех пор не доводилось слышать о каких-либо бандитских выступлениях до самого последнего времени. И вот вдруг неудачная попытка остановить машины, кража коровы у Якитовой, овец у Потапова, картошки у Князькина.
Пирогов не сомневался, что банда возникла из группы людей, укрывающихся от призыва в действующую армию. Люди эти представлялись ему малодушными, загнанными в щель, цепенеющими от страха перед фронтом и перед вероятным возмездием здесь. Отсюда обнаженная сдержанность: мы, де, не грабители, мы жалкие люди, которые хотят жить и есть.
Размышляя так, он поравнялся с больницей. Остановился, глядя в неяркое окно, за которым чуть заметным размытым пятном маячила человеческая фигура. Похоже, это был фельдшер, и Корней Павлович решительно повернул к широкому трехступенчатому крыльцу.
Он не ошибся. На стук вышел фельдшер, поздоровался, повел в ординаторскую.
- Догадываюсь, зачем изволили.
- Проходил мимо, - как бы извиняясь, пожал плечами Пирогов. - Вижу, сидите. Дай, думаю, зайду.
- Спасибо. Я ж ведь с той ночи почти безвыходно здесь. И за эскулапа, и за сторожа.
- Людей недостает?
- Да нет, слава богу. Врача недавно принял. Дамочка молодая. И медицинскую сестру. Их с детьми из Ленинграда вывезли.
- Помню таких.
- Хороший врач, скажу вам, умница, - фельдшер понизил голос. - Я у нее ума-разума набираюсь.
- Ой, уж, - с сомнением покачал головой Пирогов. - С вашим-то опытом.
- Медицина - тонкая наука. Ее одним опытом не возьмешь.
- Ну что ж, если все так хорошо, я рад за вас, - Корней Павлович обвел взглядом ординаторскую - стол, белую скамью, два стула, шкафчик; продолжал будто между делом:- А в сторожах из-за Сахаровой сидите?
- В некотором роде, - деликатно ответил фельдшер.
- Установили причину приступа?
- Нет. Похоже, схитрила старушка.
- Я могу с нею поговорить?
- Отчего же. Если она захочет, - фельдшер усмехнулся в правый ус, пошел к двери.
Пирогов привычно шагнул к столу, хотел придвинуть его к столу, но передумал, сел на дальний от двери край скамьи, снял шапку, распахнул шинель. Ждать пришлось недолго. Едва он устроился удобно, приоткрылась дверь, и в комнату неуверенно заглянула Сахарова. Голова ее была повязана платком по-старушечьи. Синий двойной байковый халат чуть не дважды оборачивался вокруг тела. Казалось, она хочет спрятаться, затереться в нем.
Она не сразу увидела Пирогова, но, увидев, узнала тотчас. И насторожилась.
- Проходите, - сказал Корней Павлович, поднимаясь навстречу и указывая на стул у стола. - Прошу.
Она осторожно села на указанное место, уставилась в сторону.
- У меня к вам несколько вопросов. Но прежде, чем я задам их, предупреждаю об ответственности за ложные показания или укрывательство. Меня интересует, как далеко уехал ваш муж?
Он умышленно построил вопрос так, будто продолжал тот недавний разговор, когда стоял перед закрытой дверью.
- Тебе виднее, - ответила Сахарова.
- Вы второй раз не хотите отвечать, а я предупреждал вас о возможных последствиях. Так, где он?
- Не знаю, - стиснула губы еще сильнее, отвернулась.
- Он в Ыло? В Пуехте? - торопил Пирогов.
- Нет.
- В Анкудае?
- Нет.
- У него есть охотничья избушка в горах?
- Нет.
- Он офицер в прошлом?
- Нет.
- Кто такой Скоробогатов?
Старуха мельком взглянула на Пирогова. Он увидел, что ей пришлось сделать усилие над собой.
- Не знаю.
- Когда он обещал прийти?
- Кто это еще?
- Он, - Корней Павлович кивнул на окно, за которым в сотне метров поднимался горный хребет.
- Не крути. Кого надо?
- Скоробогатова…
- Ты это чего? - старуха даже приподнялась, снова глянула в окно, во влажных глазах мелькнуло беспокойство.
- Простите, оговорился, я имел в виду Сахарова. Так когда он придет?
- Ты на пушку не бери, - вдруг обозлилась старуха. - Ничего я тебе не говорила.
- Как же он зимовать будет? - Пирогов снова уставился в окно, долго смотрел в темноту, чувствуя, что Сахарова напряженно следит за его взглядом.
- Нет его там. В Бийске он… В Томске… - не выдержала она. «Зде-есь, - удовлетворенно подумал Корней Павлович. - Здесь. За этим хребтом. При чем тут Бийск и Томск. Отводит бабка от греха».
- Ну, что ж, - Пирогов встал, начал застегивать шинель. - Вы не вняли моим предупреждениям и понесете ответственность.
- Мне домой пора. Ем тут казенные щи.
- Вы останетесь здесь. Теперь уж под присмотром милиции. По окончании лечения мы заберем вас к себе как соучастницу банды.
- Забирай сейчас. Как бы поздно потом не было, - старуха поднялась. В голосе ее послышалась угроза. - Забирай, пока на то твоя власть.
Пирогов понял, что кроме косвенных подтверждений своим предположениям о месте нахождения банды, другой пользы из показаний Сахаровой не извлечешь. Молча козырнув, он первым вышел из ординаторской, окликнул дежурную сестру, попросил проводить больную в палату и закрыть за ним дверь. На улице он остановился. Было свежо и даже морозно. Высокий хребет серел снежком на фоне плотного, почти черного неба.
«Скорее бы глубокий снег, что ли», - подумал Корней Павлович без особого энтузиазма. Он знал, что даже в очень снежные годы в горах остаются продуваемые чистые тропы.
