Брюсов протянул четыре больших листа, исписанных с двух сторон. Бумага была из какого-то учетного журнала, специальной амбарной книги, исчерченной вдоль и поперек. Частая клеточка, к тому же «жирно» обрамленная, рябила в глазах, отвлекала внимание.

Корней Павлович на первой странице дважды прерывал чтение, часто моргая, смотрел на Геннадия Львовича.

— Где вы такую бумагу взяли? — спросил досадно.

— У дежурной, товарищ Пирогов.

— Головоломка, а не объяснительная. Ребус.

Дочитав наконец, он прошел к карте, разыскал без труда Харьков, чернильную дату под ним: 24. 10. 41.

— Брюсов, мне не совсем ясно, где вы были с октября прошлого года. Мы оставили Харьков в конце октября. А в вагон к ленинградкам вы сели в начале июня. Нынче уже. Где вы были… росемь месяцев?..

— Там, — Брюсов указал на объяснительную. — Там это есть… Хотя, конечно ж… Извините… Мы стояли севернее Купянска. На вашей карте его едва ли надо искать… Городок не очень большой. Но станция… Нас таких много было. Больше тысячи. Честное слово. Мы с армией отошли от Харькова. А как армия остановилась, мы тоже остановились. Не все, правда. Но кое-кто… Мы не хотели верить, что надолго отдали Харьков. Думали, ну неделя-другая, и вернемся по домам… Ждали. Ждали и работали… Жили в деревне Мостки. В брошенной хате. Жители отошли на восток. Немцы приблизились — слышно было, как пулеметы строчат… Здесь нас — человек сорок — и мобилизовал дивизионный сапер. Майор Бахтин. Переписал в тетрадку, поставил на армейский стол и заставил рыть укрепления. И мы рыли. Окопы, рвы, надолбы ставили. Да вот же! — Он протянул руки ладонями вверх. Они были не столько грубые, сколько рваные. Именно рваные ладони человека, не привыкшего, но вынужденного управляться топором, лопатой, ломом, киркой.

— Все восемь месяцев вы были там?

— Семь с небольшим. Потом месяц ехал.

— Как вы оказались в Вологде?

— Это было невероятней всех приключений Синдбада-морехода… До Рязани добирался поездами с тремя пересадками. От станции Купянск через Лиски, Воронеж, Мичуринск. Мука, а не дорога, товарищ лейтенант. Дважды на товарняке. От часового прятался. Как жулик. Стыдно вспомнить… От Рязани — машиной. Мимо Москвы, через Ярославль… Из Рязани под Ленинград переезжал отдельный дорожно-эксплуатационный батальон. Полста машин и разной другой техники. Я познакомился с командиром. И он взял меня.

— Отчаянно для военного времени. Когда выехали?

— Из Купянска? В апреле. Командир нашей части — извините, мы так его называли, хотя какой он нам командир, — полковник Ольшанский собрал нас всех и в один день выпроводил. В тыл. Поговаривали в то время, будто бы бои сильные со дня на день ожидались, будто бы маршал Тимошенко прибыл в наш район… Ну, мы… Сначала не поверили. Возражать стали: разве мы мешаем? Но… В Вологде уже услыхал я, что в мае началось под Харьковом.

— А почему вы решили ехать в Вологду? Не в Сибирь, а в Вологду?

Брюсов пожал плечами.

— Ей-богу не знаю. У меня никого там нет и не было. Устал, видно, по железной дороге скитаться. А тут подвернулась машина. Без пересадки…

— Вы понимаете, — сказал Пирогов, возвращаясь к столу, — понимаете, что все это, что вы говорите, очень неубедительно.

Брюсов пойманно молчал, моргал часто и облизывал полные розовые губы.

— У вас сохранились хоть билеты на поезда?

— На товарняках я без билета… И на пригородном… Кто ж их берет нынче? Там свалка перед каждым вагоном. А перед кассой… из пушки не пробить.

Пирогов развел руками:

— Поймите мое положение…

Распахнулась кабинетная дверь и на пороге появилась худощавая высокая дежурная — Ветрова! — с опущенными в пол глазами.

Ветрова была из тех нескладных, вялых созданий, которых сколько не понукай, не разгонишь трусцой. Выше среднего роста, худая, квелая, она создавала впечатление нездорового человека. Но это было не так. При поступлении в милицию Ветрова прошла придирчивую медицинскую комиссию, и врачи, видевшие ее костлявость и прозрачность, неулыбчивость и вялость, постановили: здорова, годна для службы в органах. Вторая, конкретная, часть заключения свидетельствовала не просто о здоровье, но и указывала на повышенное качество его.

И все-таки первое время Пирогов терялся в догадках: кому пришло на ум рекомендовать Ветрову на работу в милицию? Уж если не женское это дело, то Ветрова и вовсе не подходила для него. «Ее ж муха крылом…»

Иногда, глядя на нее, думал он: может, с детства трудно и обидно складывалась жизнь, и трудности эти, не обязательные для остальных сверстников, выработали в ней замкнутость, приниженность, ущербность. В начале работы здесь, неторопливо приглядываясь к девчатам, листая их личные дела, Пирогов не нашел ни одного подтверждения своим предположениям. Ветрова выросла в нормальной семье, была сытно кормлена, не хуже других одета, любима, хорошо училась все десять лет.

Она и в милиции была старательна, безотказна, терпелива и не слышна, как мышка. Молча, неброско для посторонних глаз обходила она вечерами запертые учреждения, заглядывала в работающие цеха, в клуб, как предписывала инструкция, если там бывало людно. Молодец одним словом. Лучшего сотрудника в создавшейся обстановке вроде бы и желать не нужно. А у Пирогова не проходило ощущение соболезнования при виде ее. Надо ж, какое несоответствие внешности и натуры!

Однажды, это было перед роковой поездкой Ударцева, встретила Корнея секретарь Паутова, одобрительно улыбаясь, похвалила: «Хорошо придумали». Он не понял и попросил растолковать, что она имеет в виду. Оказалось, что жители большого околотка — дворов сто пятьдесят — при столкновениях и ссорах, минуя отдел милиции, обращались поздними вечерами за сиюминутной помощью к Ветровой. Домой. И она шла и негромко усмиряла скандалистов, разубеждала упрямцев. Пирогову она ни о чем не докладывала, полагая, что эта часть работы относится к любительству.

Корнею Павловичу ее инициатива прибавила раздумий: допустима ли такая частная практика? По его просьбе та же секретарь собрала несколько фактов. Все они относились к бытовым конфликтам, не сопровождались рукоприкладством, а, следовательно, не содержали криминала. Пирогов пригласил Ветрову в кабинет, поговорил с глазу на глаз, попросил вести учет вызовов и причины их. «Составленный по форме протокол дисциплинирует не в меру горячих», — сказал он под конец разговора. Ветрова подчинилась, но ему показалось, что она не согласна с ним.

Вот и теперь, открыв дверь и шагнув через порог, стояла она и молча ждала, не решаясь прервать разговор.

— Что у вас? — спросил Пирогов.

— Товарищ лейтенант, из Сарапок звонили. — Не поднимая глаз, она немного повернула лицо в сторону Брюсова и замолчала. Тот понял, что она не хочет говорить при постороннем, спросил разрешения удалиться в дежурку и, получив его, вышел.

— Товарищ лейтенант, перед своротком на Сарапки машина горит. Звонили из сельсовета… Прямо перед своротком, говорят…

— Машина? Какая машина?

Сразу представилось усталое, угрюмое лицо шофера с автозака, его ворчливое опасение: и то износилось, и другое ни к черту, кувыркнемся где-нибудь… Немного машин осталось в области, раз-два и обчелся. Пылится, дичает тракт, что как нитка соединил, нанизал районы-бусины. Будто сто лет назад волокутся по нему конные обозы в несколько телег, зимой верблюжьи караваны спускаются от монгольской границы. Пройдут — и опять тихо, пусто, одиноко на дороге.

— Что за машина? Не наш броневичок?

— Не говорили, товарищ лейтенант. Горит — и все.

— Пожарным сообщили?

— Должны выехать уже.

— Инспектор госпожнадзора?

— Ему нельзя, товарищ лейтенант, — сказала Ветрова, глядя в пол. — У него опять давление… Ему бы полежать.

— Он не докладывал мне.

— Он и не доложит. Если узнает о пожаре, непременно поедет. А ему нельзя. У него глаза кровью налились. И весь он очень нехороший… Ему покой нужен.

«Добрая ты…» — подумал Пирогов.

— Откуда известно про давление? — спросил, хотя мог бы и не спрашивать: не первый раз так-то.

— Я случайно разговорилась с Бобковым. Плохо, говорит, дело.

— Ясно. Кто из девчат здесь?

— Вы всех отправили разводить эвакуированных.

Он действительно сделал это, помня, как приятно было, когда по приезде в незнакомое село его проводили прямо в дом.

— Да-да-да-да. — Хлопнул слегка пальцами по столу, поднялся. Дело не терпело отлагательства, и хотя поездка предстояла недальняя, она мешала закончить разговор с Брюсовым. — Когда появятся Ткачук или Пестова, посылайте их туда бегом. Я там буду.

В прихожей около барьера дежурной его дожидался харьковчанин, осунувшийся и постаревший за несколько часов не меньше, чем за всю войну.

— Мне придется ненадолго оставить вас, — сказал Пирогов.

— Понимаю, не очень красиво получается, но — служба… Располагайтесь вон в том углу. Там есть скамья. Можно вытянуть ноги… Дождитесь меня. А пока вы здесь, опишите подробно неясные места ваших… странствий. Желательно коротко и точно.

— Но я уже… Все что мог…

— До встречи.

Сначала он увидел пожарных. Старик и молодка вышагивали по разным сторонам неповоротливого конного хода с серой деревянной бочкой, двумя баграми, скаткой из рукава, небольшим ручным насосом. Старая битюжная лошадь сонно переставляла мосластые ноги. Большая голова ее не держалась на шее, едва не падала под передние копыта.

— Вы чего ж это? — насел сзади Пирогов. — Как покойника везете. Там ведь огонь.

— Там уже и пепел остыл, — отозвался старик, приглядываясь к Корнею. Молодка отодвинулась от хода, прибавила шагу.

— Как — пепел? Что вы такое говорите?

— Что есть, то и говорю. Часа два горит уже.

— Почему — два?

— Так ить ее увидеть надо было. Тебе сообщить. Ты — нам. Длинная цепочка.

Пришпорив Бурана, Пирогов ускакал вперед. И вскоре увидел жидкий дымок над придорожными тальниками. Дымок вяло тянулся вверх и на небольшой высоте терялся, растворяясь в чистом свежем воздухе.

Старик оказался прав. Тушить уже было нечего. Что должно было сгореть — сгорело. Над замытой придорожной канавой, как над смотровой ямой, стояло то, что осталось от грузовика: металлическая рама, обода от колес, капот, крылья, бампер. И номер! Пластина с округлыми уголками виссла спереди. На ней прощупывались выпуклые цифры.

На лужайке за дорогой топтались четверо мальчишек. Лет девяти-одиннадцати. Вытянув шеи, они издалека заглядывали в кузов, точнее в ту кучу обгорелого хлама, которая возвышалась на месте кузова.

— Как дела, орлы? — спросил Пирогов, хотя понимал, какие уж тут дела могут быть.

— Как сажа бела, — ответил паренек из старшеньких, в солдатских бриджах, подвернутых почти до колена и подвязанных там форменными тесемками.

— С чего началось, не видели?

— Не-е. Мы из Сарапок прибегли, когда уже догорало.

— Шофера не встречали?

— Не-е.

Спешившись, Корней Павлович приблизился к кабине.

— Дядька, мотри — горячо, — предупредили мальчишки, и Пирогов подумал, что они уже не раз обжигались, пытаясь выхватить из огня чего-нибудь.

В кабине шофера или того, что должно остаться от человека в таком огне, не оказалось. Рама сиденья и пружины от него, уцелевшие в пламени, были кем-то сдвинуты с места. Даже сброшены под ноги. На педали стартера, газа и тормоза. Глазам Пирогова предстала открытая горловина бензобака. Таким образом получалось, что прежде чем произойти пожару, шофер остановил машину, сдвинул Сиденье, отвернул крышку бензобака.

Зачем? Решил отсосать бензин? Кому?

Оглянулся, будто тот, кому мог понадобиться бензин, дожидался его в сторонке.

А где сам шофер?

Пирогов обошел остатки машины. На дороге и на обочине, конечно же, должны быть его следы. Но разгляди их на жестком гравийно-земляном покрытии. Сумей…

И все-таки он продолжал кружить, то останавливаясь, просматривая дальнюю округу, то идя по спирали, уставясь под ноги. Не с дымом же он улетел, шофер-то.

Прибыли наконец неторопливые, громоздкие пожарные. Раскатили рукав. Старик прикрикнул на пацанов:

— Помогай живо, чо рты-то раззявили?

Мальчишки с шумной радостью подхватили за салазки насос, опустили на землю, принялись подключать к бочке.

— А ну, наляг! P-раз! Р-раз!

Подвое повиснув на деревянных качалках, мальчишки расшевелили коромысло. Из тонкого экономного ствола брызнула неровными толчками вода.

— А ну, еще налягни!

Бочки, что давила тяжелым неподъемным грузом телегу, хватило на несколько минут. Пирогов вспылил было, но одумался. В пути двести литров — груз для лошади. А для насоса, даже такого — ручного, даже если стоят на нем мальчишки, — короткое усилие. Смех один.

Приблизившись к остаткам в кузове, Корней Павлович внимательно осмотрел их. Сказал с досадой:

— Не пойму, что тут было.

— Ворошить надо, — посоветовал возчик. — Внутрс-то осталось что-нибудь.

Легким пожарным багром с длинным острым крюком Пирогов осторожно ковырнул кучу. Из нее пахнуло печеным хлебом. Даже дух захватило, как вкусно. Мальчишки сглотнули слюнки.

— Мука, — определил старик. — Или хлеб печеный.

— Похоже, мука все-таки.

Пирогов зашел с заднего борта. Там оказалась под слоем пепла соль. Она просыпалась на дорогу, едва он вонзил в кучу багор.

— Мука и соль, — заключил Корней Павлович. — Подробности, видимо, в фактуре.

И опять пошел по спирали.

Уже сильно повечерело, когда на место пожара приехали в легком ходке Ткачук и Пестова. Пирогов десятый или одиннадцатый круг делал в поисках следов шофера. Или самого его.

— Принимайте к производству, угро, — сказал девчатам. — Для начала поезжайте в Сарапки. Найдите людей… Тех, кто первым огонь увидел. Проведите дознание. Передайте в Совет — надо сегодня все здесь подобрать: муку, соль… Составить акт, организовать хранение…

Девчата коня подстегнули.

— Карандаши, бумага при себе? — спросил вслед Пирогов. Ткачук кивнула утвердительно.

— Хватишь ты с ними лиха, — сказал старик пожарный. — Они ж в таких делах — пуще чем темные.

— Просветим… А что вы думаете обо всем этом? — Показал на машину.

— Чо хошь, то и думай. Огонь следов не оставляет. По мне — растратился малый, профуговал груз, вот и организовал огонек.

Старик еще говорил, а Пирогов начал двенадцатый круг и вдруг обратил внимание на то, что кучка песка, лежащая неподалеку, метрах в четырех, предназначенная для подсыпки на подъемах и крутых поворотах во время гололеда, не тронута совсем. Значит, в самом начале пожара шофер не пытался гасить огонь. А ведь это естественная человеческая реакция — воспротивиться стихии. Даже если потом, через минуту, станет ясно, что усилия тщетны. Но в первое-то мгновение он должен… Неужели старик-пожарный правду говорит?