Майор Пухов в совершенстве владел умением перемешаться в пространстве бесшумно и невидимо, в особенности для находящегося впереди человека. Дело в том, что находящемуся впереди человеку (в данном случае руководителю службы безопасности Республики Гулистан Нурмухамеду), чтобы увидеть крадущегося сзади майора Пухова, требовалось оглянуться. Таким образом у майора имелась в запасе доля секунды (обычно ему хватало ее с избытком), чтобы не попасться на глаза преследуемому. К тому же рука майора крепко сжимала полюбившийся «Fovea». Пухов избегал делать скоропалительные выводы, но как ни крути, руководитель службы безопасности Республики Гулистан Hyp (в Афганистане Пухов знал его как капитана спецназа Нурали Мехмедова – гения подрывного дела, в годы же становления независимого государства Гулистан как неуловимого бандита Натхоя, разработавшего и претворившего в жизнь весьма эффективную методику грабежа товарных вагонов на железных дорогах юга России) был в его руках, и только чудо могло помочь ему выскользнуть из рук майора Пухова.

Если еще мгновение назад майор был во власти охотничьего азарта, то сейчас вдруг ощутил тоску. Эта была особенная тоска, неизменно настигавшая Пухова в момент, когда поставленная цель (в данном случае Hyp) оказывалась на расстоянии вытянутой руки или выстрела. Майор знал, что не одинок в подобной тоске. Это была тоска конца, отсроченной расплаты, тоска силы – так говорил генерал Толстой, – брошенной на службу слабому делу. Майор был уверен, что уже давно истощил терпение судьбы, но судьба вновь и вновь отпускала ему значительные кредиты. Майору оставалось только гадать, какую сумму (с процентами) взыщет с него при конечном расчете невидимый бухгалтер.

Неожиданно в нем окрепло желание решить дело миром.

Майбру не раз и не два доводилось решать дело миром со своими обидчиками.

Миром – означало положить Нуру на плечо руку, а когда он дернется, резко успокоить его ударом рукоятки «Fovea» в лицо. После подобного успокаивающего и, как правило, ломающего в двух местах нос удара редкий человек оставался на ногах. Вряд ли будет исключением и Hyp. Дальше все происходило как бы само собой. Упавшего, но лишь отчасти успокоившегося человека требовалось подготовить к диалогу, точнее, монологу Пухова. Обычно майор резко наступал ногой на руку лежащего – рука под подошвой глухо хрустела, и лежащий на мгновение терял сознание от боли. Свободной рукой, однако, он (уже чисто инстинктивно) пытался извлечь (применить) оружие, и майору приходилось стрелять в эту бестолково шарящую руку, тем самым лишая обидчика последних (в высшей степени иллюзорных) надежд. Теперь он был в общем-то подготовлен к тому, чтобы внимательно выслушать майора Пухова. И майор, экономя свое и чужое время, объяснял человеку его вину, объявлял приговор и немедленно приводил приговор в исполнение выстрелом в затылок, как бревно переворачивая тело на живот.

Это означало в понимании майора «решить дело миром». И сейчас Пухову не хотелось мучить себя и Нура. Глава службы безопасности Республики Гулистан руководил операцией по захвату станицы Отрадной и, следовательно, нес всю полноту ответственности за смерть матери майора Пухова.

Инцидент, стало быть, был близок к тому, чтобы считаться исчерпанным.

Пухов ощутил непреодолимое (как когда-то в Афганистане) желание выйти из игры. Он боялся себе в этом признаться, но ему хотелось, чтобы Hyp взял смерть матери на себя или объяснил происшедшее случайностью (откуда обкурившиеся боевики могли знать, что она глухонемая и не слышит их криков?).

Тогда круг замыкался.

И майор мог из него выйти.

В сущности, майору Пухову не было дела, что замышляет в Москве якобы превращенный в фарш прямым попаданием танкового снаряда генерал Сак, окровавленную пилотку которого непрерывно и истерически показывали все программы новостей. Пухов уже связался через спутниковый телефонный канал Дровосека с ребятами в Отрадной, узнал, что дом матери почти не пострадал. Майор попросил ребят присмотреть за домом. Распорядился Пухов и насчет похорон, переведя соседке деньги через местное отделение банка «ДроvoseK». Скверно и не по православному обычаю было отсутствовать на похоронах матери, но ничто не могло переубедить майора Пухова: гораздо хуже (позорно) было присутствовать на них, не наказав обидчиков, в особенности когда судьба (как сейчас) предоставила ему эту возможность.

Майор не сомневался, что в Отрадной его ждут. Не случайно руководитель Центра по борьбе с терроризмом так стремился его туда отправить. Поэтому Пухов вознамерился прибыть в станицу по собственному, а не чужому расписанию.

Майор почувствовал себя почтальоном, принявшим решение уйти со службы и разносящим по адресам свою последнюю сумку с корреспонденцией. Ему стало легко. Будущее предстало анонимным, а он сам – отнюдь не конченым человеком. Он вдруг увидел себя на борту самолета, летящего на Фиджи (почему на Фиджи?). Это были очень опасные для человека его профессии ощущения. Майор прекрасно знал, что жизнь устроена так, что последняя (в данном случае почтовая) сумка зачастую оказывается воистину последней.

Майор Пухов был надежным, старательным, неизменно доставляющим почту по указанным адресам почтальоном.

«Негоже, – подумал он, – спрямлять путь и путать адресатов в последний день службы. Все письма должны быть доставлены точно по адресам, пустая же сумка повешена на почте на гвоздь. Чтобы завтра с ней отправился в путь другой – новый – почтальон».

Он уже смирился с тем, что с Нуром кончить дело миром не удастся.

Дознания было не миновать.

Почтовая сумка вдруг превратилась в знаменитый неподъемный узелок Святогора, таким тяжелым показалось почтальону Пухову невидимое письмо генералу Каспару Сактаганову. У письма не было конкретного автора. Его писали невидимыми слезами и кровью (не чернилами же) русские вологодские и рязанские бабы, падающие в забытых Богом городах и деревнях на присланные из далекого и неведомого им Гулистана цинковые гробы; другие русские бабы (помоложе), которых бородатые гулийские воины возили за собой в походных борделях, а по мере износа пускали в расход; русские беженцы, лишенные имущества, изгнанные из своих домов; превращенные в живые скелеты рабочие, присланные по найму восстанавливать гулийскую промышленность и захваченные гулийцами в рабство-плен. К авторам этого письма можно было причислить всех безоружных и беззащитных, униженных и оскорбленных, уже испивших и продолжающих пить чашу страдания в Гулистане – крохотном горном пятачке, превратившемся на исходе XX века в лобное место позора и бессилия России.

Тех же, кто находился в Гулистане с оружием в руках, кто честно исполнял свой долг, стреляя в гулийских бандитов, или же продавал свое оружие гулийским бандитам, чтобы уже они стреляли из него в русских солдат – их всех почтальон Пухов лишал права переписки с генералом Саком, потому что им, так сказать, была предоставлена возможность говорить с ним напрямую – посредством оружия, – минуя посредника-почтальона. Оружие уравнивало в претензиях адресата и отправителя письма. Майор Пухов все больше склонялся к мнению, что оружие – последняя (призрачная, теоретическая, но все же) гарантия справедливости в несправедливом, выскользающем из справедливости, как угорь из сетей, мире. На том стоял понятный майору мир, и он не собирался переиначивать этот порядок.

Пухов был настолько уверен в себе, неслышной и невидимой тенью стелясь за Нуром, что сумел даже заглянуть в «мерседес» гулийца, который тот, убежденный, что находится на своей территории, ни удосужился не только поставить на сигнализацию, но и просто запереть.

То, что майор увидел в «мерседесе», крайне ему не понравилось. На водительском сидении находились небольшой монитор и пульт управления. Пухову доводилось видеть подобные мониторы и пульты управления в арабских странах и в Израиле. Это был комплекс дистанционного (до нескольких километров) управления пластиковыми магнитными минами системы «Zalzman».

Мины «Zalzman» было практически невозможно обезвредить по причине наличия в них миниатюрных видеокамер, передающих панорамное (иногда через спутник) изображение пространства вокруг себя на монитор. В случае попыток обезвредить взрывные устройства, система автоматически (уже не подчиняясь заданным временным параметрам) переходила в режим готовности – «stand by». У наблюдающего за экраном было всего несколько секунд, чтобы отменить взрыв (в этом случае система самоуничтожалась). Если соответствующая команда не поступала на пульт, уже ничто не могло удержать мины от взрыва. Специалисты утверждали, что с помощью системы «Zalzman» можно в довольно сжатые сроки «размонтировать», к примеру, такой немаленький город, как Париж.

– Я смотрю, Hyp, ты решил поднять в небеса весь мотель, – дружески положил гулийцу руку на плечо Пухов, когда тот в холле нажимал кнопку лифта, чтобы подняться на этаж в кабинет Гелисхана, где (Пухов не сомневался) были складированы пластиковые магнитные мины системы «Zalzman». Майору был известен этот подлый гулийский (хотя почему подлый и почему именно гулийский? – обычный на любой войне) прием: дать противнику ложную информацию, чтобы на место (в мотель) примчались элитные российские коммандос, и взорвать все к чертовой матери, после чего, воспользовавшись неизбежным замешательством противника, форсировать проведение намеченной операции.

Пухов немного не рассчитал удар рукояткой «Fovea». Красиво посаженная, с нитями благородной седины (миллионер, богатый иранский турист, почтенный отец семейства, министр из ближнего зарубежья – кто угодно, только не бандит, не убийца, не подрывник) голова Нура буквально влипла в серебристые (в цвет его благородной седины) двери лифта, превратившиеся для гулийца (Пухов как-то запамятовал, оруженосец Аллаха Нур или нет) в преддверие врат рая, где его ожидали благословенная прохлада, отдых от ратных и подрывных трудов, сладчайшее гранатовое вино и объятия пышных гурий.

Но не сразу и не так быстро.

Светлый плащ (майор Пухов давно мечтал приобрести себе такой, да все не получалось) Нура окрасился кровью. «Где они, черт побери, находят такие хорошие вещи?» – с грустью подумал майор. Он не уставал удивляться тому, как легко и естественно сочетают гулийцы черную бандитскую душу с внешними проявлениями благонамеренности и богатства. Чем дольше он имел дело с гулийцами, тем сильнее укреплялся во мнении, что понятие греха как такового им неведомо. Это была особенность народа, изрядная часть представителей которого столетиями жила грабежами и набегами.

Пухов как бы с недоумением и осуждением посмотрел на рукоятку «Fovea». Он не только сломал Нуру нос, но и разворотил верхнюю челюсть. Впрочем, Hyp (в отличие от Гелисхана, которому Пухов выбил зубы в казино несколько раньше) мог утешиться тем, что в земной жизни ему уже не придется тратиться на стоматологов и зубных ортопедов. Все расходы возьмет на себя Аллах.

Майор Пухов избавил рухнувшего на палас Нура от двух пистолетов, одетого в пластиковые ножны, помещенного в носок на правой ноге кинжала, вишневого цвета кожаного с золотыми углами и арабской монограммой бумажника, без чувства меры (разве хорошо быть таким богатым в стране, где большинство людей живет за чертой бедности?) наполненного пластиковыми кредитными картами и красноватыми, как последние советские червонцы, новыми двухсотдолларовыми банкнотами с изображением президента Кеннеди в мерцающем, переливающемся перламутровом овале.

Hyp наконец пришел в сознание, но даже не попытался подняться. Его поведение огорчило майора. Пухову показалось, что он вышиб из него мозги и Hyp его не узнал.

– Такой симпатичный мотель, – слегка подбодрил гулийца носком ботинка в ребра Пухов, – жалко взрывать. Сколько Гелисхан привез в Форос, где отдыхал тогдашний председатель Госкомимущества? Десять миллионов долларов в красивом таком чемодане на колесиках. Ты плохо распоряжаешься гулийской собственностью, Нурмухамед, – майор опустился на корточки, провел дулом «Fovea» по разбитому лицу руководителя службы безопасности Республики Гулистан. – Хотя, конечно, – резко поднял с паласа за воротник плаща, прислонил как манекен к стене гулийца, – что вам какой-то жалкий мотельчишка, когда скоро вашей станет вся Россия? Hyp, я сниму все милицейские посты на твоей дороге к Аллаху, если ты ответишь на три, всего на три, Hyp, вопроса.

У гулийца хватило сил плюнуть. Плевок получился каким-то твердым и острым. Пухов вытер платком со щеки сгусток темной крови, внутри которого как заноза торчал косой обломок зуба.

– Не стоит уподобляться верблюду, Hyp, – сделал он замечание гулийцу. – Я не договорил. Кто отдал вам мою мать? Что вы собираетесь предпринять в Москве? Московский адрес генерала Сака. Три вопроса – три ответа. И вот уже гурии омывают твои усталые ноги в садах Аллаха… – Hyp определенно еще раз вознамерился плюнуть, и майор Пухов был вынужден ткнуть ему в глаз согнутым пальцем. – Ты рискуешь предстать пред очами Аллаха слепым, Hyp!

Пухов пощадил глаз гулийца, но тем не менее он превратился в розовый пузырь. Майор с прискорбием констатировал, что начал слишком уж резво. В нетронутом глазу Нура не прочитывалось ни малейшего страха. Только досада, ненависть и презрение. Пухов понял, что Hyp не скажет ему ничего, даже если он будет резать его на куски. Гулийцы легко (в обе стороны) преодолевали границу между войной и миром, богатством и бедностью, лишениями и роскошью, жизнью и смертью (в одну сторону, но генерал Сак, похоже, решил и здесь отличиться). И крайне трудно – между верностью и предательством.

Майор Пухов смотрел в нетронутый глаз Нура и видел низко летящие вертолеты, поливающие гулийские селения железным огнем; бредущих в ночи по лунным дорогам гулийских старух, которых на блокпостах принимали за привидения и на всякий случаи расстреливали; искалеченных гулийских детей; оставленные жителями, разграбленные войсками дома; перетертые танковыми гусеницами в грязный кисель гулийские поля; кладбища виноградников; горящие нефтепромыслы; плывущие по горным рекам, объеденные рыбами трупы.

Много раз майор Пухов задавался вопросами – почему Россия не может покорить Гулистан? И, если не может покорить, почему не хочет оставить гулийцев в покое, уйти из Гулистана? Иногда он спрашивал об этом самих гулийцев (перед смертью люди, как правило, говорят что думают), но их ответы его не удовлетворяли. Не вполне удовлетворяли его и ответы русских, утверждавших, что воюют в Гулистане за единую и неделимую Россию. Они как будто не видели противоречия в том, что Россия, без боя отдавшая едва ли не треть своей территории – четырнадцать союзных республик – вдруг как с цепи сорвавшись принялась сражаться за почти неразличимый на карте Гулистан. Россия напоминала дурака, без звука отдавшего людям на большой дороге золотую десятку, но почему-то вознамерившегося отчаянно драться за медный грош.

«Эта война, сынок, не может завершиться до выяснения одного любопытного обстоятельства, – заметил как-то в баньке на Лубянке генерал Толстой. – Ты знаешь, что я – убежденный старый миротворец, но в данном случае речь идет не о мире, а о воле к жизни. Воля к жизни, сынок – это непринятие навязанных извне условий существования, в нашем случае – рабства. Для России проиграть гулийскую войну равносильно склонить покорно выю, лечь под населяющие ее нерусские народы, вернуться во времена Золотой, Синей и какой-то там еще Орды. Для гулийцев, сынок, выиграть эту войну – значит опустить Россию, превратить ее в б…ь, дающую всем и каждому по первому намеку. Тайна номер один этой войны, сынок, заключается в том, что гулийцы воюют не за независимость своего государства – им ее предоставят, как только они согласятся ее принять от русского правительства; не за свободу – все эти годы у них ее было в избытке; не за демократию – у них феодально-племенные отношения, они срать хотели на западную демократию; а исключительно против России, как материальной и духовной – пока еще – реальности. Мы не можем их победить, сынок, потому что едва ли не половина населения России – национальная принадлежность здесь не имеет значения – ненавидит Россию точно так же, как гулийцы. Тайна номер два этой войны, сынок, заключается в том, что Россия в Гулистане воюет за себя против себя сама с собой. И, похоже, терпит поражение…»

Пухов втолкнул руководителя службы безопасности Республики Гулистан Нурмухамеда в кабинет руководителя казино мотеля «Глория» Гелисхана, усадил в кресло по центру кабинета, прикрутив руки Нура к спинке кресла прихваченным из будки охраны электропроводом. К недостаткам электропровода можно было отнести его плохую завязываемость – он нечетко держал узлы. К достоинствам – что при подключении к источнику электричества провод, не теряя функции веревки, возвращал себе функцию отменного проводника электричества.

Впрочем, майор Пухов чувствовал, что все это без толку. Похоже, Hyp принял твердое решение уйти к Аллаху, не тратя слов на майора Пухова.

Пухов почувствовал странную потребность оправдаться перед Нуром, хотя и не сомневался – окажись он во власти Нура, тот поступил бы с ним аналогичным образом. Майор Пухов был в этой жизни кем угодно – убийцей, диверсантом, шпионом, верным цепным псом и псом блудливым и неверным, – но никогда не был холодным, равнодушным палачом.

– Ты же не хочешь, – неожиданно для себя самого майор перешел на гулийский язык, – чтобы я казнил всех подряд подвернувшихся под руку гулийцев? Что с нами случилось, Hyp? Ты помнишь ту ночь в Исламабаде?

…В последних числах августа 1984 года они взрывали штаб-квартиру афганского полевого командира, бойцы которого незадолго перед этим уничтожили в ущелье советскую колонну. Штаб-квартира находилась в старой английской вилле на окраине Исламабада. Ее охраняли не афганцы, а пакистанские коммандос из спецподразделения «Черный аист». Пухов снял четверых из снайперской винтовки с глушителем и прибором ночного видения и сквозь прибор, превращающий ночной воздух в зыбкую зелень, напоминающую пронизанную солнцем морскую воду, наблюдал за Нуром (тогда капитаном советской армии Нурали Мехмедовым), достававшим из рюкзака мины и размещавшим их по периметру здания. Hyp устанавливал последнюю – под крыльцом – когда дверь вдруг открылась. На крыльцо вышел парень в традиционных белых подштанниках. К счастью, он был без оружия, если не считать ножа, который парень мгновенно выхватил из подштанников и – прежде чем Пухов поймал его в прицел и нажал курок – успел всадить по самую рукоятку в плечо Нура. Hyp сумел отползти в кусты. Парень же, надо думать, не без шума, как-то кинематографически растянулся на крыльце башкой вниз, а босыми ногами в традиционных подштанниках вверх. Собственно, дело было сделано. Джип с радиопередатчиком стоял в ста метрах от виллы в зарослях граната. Пухову оставалось только добежать до джипа, послать сигнал на взрыв и давить, давить на газ. Он, однако, прислонив винтовку к ограде, перелез в сад и, обдирая в кровь лицо о шипы роз, добрался до истекающего кровью Нура. Пухов убрал с крыльца картинно развалившегося парня в традиционных подштанниках, закрыл дверь, заблокировав термическим железным штырем замок. Сад был предварительно очищен, поэтому Пухов, не таясь (иначе бы не успел) потащил Нура прямо по мельхиоровой в лунном свете дорожке к калитке. Он бы и не смог перетащить его через довольно высокую ограду.

Когда Пухов укладывал Нура на заднее сидение джипа, в окнах штаб-квартиры вспыхнул свет, послышались глухие удары в дверь, пронзительно зазвенели разбиваемые стекла. Пухов, как огненным с летящим каменным рисунком одеялом, накрыл лишние внутренние, уже не имеющие значения звуки взрывом, погнал джип прямо по гранатовым кустам в сторону шоссе. «О Господи, – помнится, произнес, привинчивая на джип дипломатические номера, экстренно вызванный из советского посольства человек, которому Пухов поручил раненого Нура, – вы что, неслись по спящим? (В Исламабаде люди, как и везде в Пакистане, спали прямо на улицах.) Весь передок в крови!» «Это гранатовый сок», – ответил Пухов, усаживаясь в посольскую машину, которая, впрочем, уже была не посольской, а частной и принадлежала имевшему в Пакистане вид на жительство турецкому коммерсанту, каковым с этой минуты имел честь быть майор Пухов…

– Ты говоришь не на своем языке, майор, – все же нарушил молчание Hyp.

– Разве я плохо говорю по-гулийски? – удивился и даже немного обиделся Пухов.

– Ты говоришь по-гулийски, как выходец из Казахстана, – ответил Hyp, – в данный момент, – сплюнул на ковер, – гораздо внятней, чем я. Но я имел в виду другое. Ты пытаешься говорить как человек, а это не твой язык, майор.

– У нас мало времени, Hyp.

– У тебя, майор, – облизал разбитые губы руководитель службы безопасности Республики Гулистан. – У меня сколько угодно. Впрочем, если ты спешишь… Я не отдавал приказа расстрелять твою мать. Но сейчас, думаю, должен был его отдать. Я вообще не знал, что она погибла. Но если операцией командовал я, значит, несу ответственность тоже я. Считай, что ее убил я, майор. Я горжусь тем, что мне выпала честь уничтожить мать врага номер один гулийского народа! Я не скажу тебе, что произойдет в Москве. Узнаешь по радио. Скажу только, что даже тебе уже ничего не удастся изменить! Мотель и казино «Глория», майор – это периферия операции. Генерал Сак убит в результате прямого попадания танкового снаряда. Мне нечего к этому добавить. Ты должен верить российскому радио – самому правдивому радио в мире!

– За что вы так ненавидите Россию? – спросил Пухов, понимая, что оказался в тупике, и не видя выхода из тупика.

– Не отождествляй себя с Россией, майор, – с презрением ответил Hyp, – ты имеешь к ней такое же отношение, как я к Марсу. Ненависть – неуместная категория для ситуации, когда волк голоден и видит перед собой ослабевшее животное. Да, может быть, Мы напали слишком рано, но мы сумеем продержаться до подхода стаи. Дело не в России и Гулистане, майор, а в том, что Россия кончилась, хотя еще и вые…я, сучит во земле ногами. Это судороги. Мы не убийцы, не палачи России. Мы – могильщики, которых, может быть, вызвали слишком рано. Я говорил генералу Саку, что не следует лезть под бьющееся в агонии тело – раздавит. Но он сказал, что если отворить кровь, дело пойдет быстрее…

– И вы тонете в русской крови, – произнес майор Пухов, с грустью глядя на «Fovea».

Продолжать разговор не имело смысла.

– Может быть, – усмехнулся Hyp, – но ты утонул в ней раньше, майор. Ты давно дышишь не легкими, не воздухом, как человек, а жабрами, кровью, как… Тогда я не верил. Ты убил трех своих товарищей в пустыне под Кандагаром! Ты пил их кровь – русскую кровь, майор, иначе бы ты не протянул столько под палящим солнцем! Называли и сумму – сто миллионов долларов, которую ты взял на том караване. Ты – богатый человек, майор, отдохни, перейди с крови на квас. Но ты не можешь, – с отвращением посмотрел на Пухова Hyp. – Ты не дьявол и не сверхчеловек, майор. Ты просто очень – бесконечно – плохой человек. Но, к сожалению, этим мир не удивить. Ты говоришь – Россия, а я слышу – кровь и деньги! И я готов тебе доказать, что ты… – Hyp произнес худшее, крайне редко употребляемое гулийцами ругательство. По гулийским обычаям употребление его означало прямую (немедленную) кровную месть со стороны того, в чей адрес оно было произнесено. Оскорбленными считались все члены семьи (в данном случае Пухова). Ответственность же за оскорбление несли все (невзирая на пол и возраст) члены семьи руководителя службы безопасности Республики Гулистан.

– Семьдесят семь, – задумчиво произнес майор.

– Семьдесят семь? – переспросил Hyp.

– Семьдесят семь миллионов долларов, а не сто, – объяснил Пухов, – есть такая русская поговорка: в чужих руках и собственный хер кажется толще. Прости, Hyp, я тебя перебил. Ты, кажется, изъявлял готовность доказать мне, что я…

– Да! – крикнул Hyp. – Ты не узнаешь от меня ничего! Если ты дьявол, сатана, если ты пьешь кровь и воешь на Луну, как президент Ираклии Глахуна, превращаешься по ночам в шакала, перегрызающего глотки нашим часовым, в рыбу, объедающую лица плывущихпо нашим рекам трупов, в змею, жалящую с дерева – такие у нас ходят о тебе легенды, – заставь меня сказать тебе больше, чем я сказал! Ублюдок! Это последнее слово, которое ты от меня слышишь! – Hyp в бешенстве рванул из-за спинки кресла руки, но электропровод держал крепко. Тогда он оттолкнулся ногами от пола и опрокинулся вместе с креслом на пол, явно рассчитывая сломать позвоночник и уйти от боли. Но в кабинете Гелисхана на полу был постелен великолепный пружинящий палас.

– Учитывая дефицит времени, ты задал мне трудную задачу, Hyp, – вздохнул майор Пухов, не спеша вернуть руководителя службы безопасности Республики Гулистан вместе с креслом в вертикальное положение. В конце концов он сам решил переместиться на пол, и не вина Пухова, что кровь из нижней части тела стала приливать к голове Нурмухамеда, затрудняя ему дыхание и, видимо, вызывая сильную головную боль. – Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики! – почти весело закончил майор, бросив взгляд на свекольного цвета дергающееся в тике лицо гулийца.

Он знал, что рано или поздно ему придется воспользоваться этим персональным девятизначным номером спутниковой связи.

…Передав генералу Толстому весточку от учителя Хамбо, майор Пухов забыл про Константина Цзю. Он не сразу понял, о ком, собственно, идет речь, когда генерал Толстой, выслушав его доклад (майор тогда был прикомандирован к международной – американской – специальной группе по борьбе с организованной преступностью), вдруг сказал:

– Костя сейчас проездом в Москве. Я бы хотел, чтобы ты с ним встретился, сынок.

– Зачем?

Майор сразу вспомнил измученных гусей, вышивающих красный узор на белоснежном гималайском леднике изрезанными лапами, похожих на черные цилиндры орлов, недвижно разместившихся по периметру гусиного стада.

Перед тем, как подняться в самолет, Пухов не удержался, прицелился в один из цилиндров из пистолета. «Не надо, – сказал Константин Цзю, – орлы вносят в мир порядок». «А гуси что – анархию?» – удивился майор. «Гуси не должны ничего вносить в мир, – пожал плечами Цзю. – Они должны подчиняться орлам».

Пухов подумал, что его встреча с «Костей» – встреча гуся и орла, то есть встреча с заранее известным – запрограммированным – результатом.

– Зачем? – повторил он.

Кабинет генерала Толстого в тот вечер был темен, как похоронное бюро глухой ночью. Тогда в Москве впервые начали практиковать так называемое веерное отключение электроэнергии. Из черных страусовых перьев, не иначе, веер накрыл центр столицы – гостиницу «Москва», Госдуму, здание ДФБ на Лубянке. Настольная лампа (от автономного, на случай ЧП, генератора), как циркулем очерчивала на письменном столе перед генералом желтый круг, внутри которого помещалась внушительная стопа бумаг с грифом «Совершенно секретно» и особых – черных с белой диагональю – папок с не менее строгим, но более конфиденциальным грифом «Только для ваших глаз». Генерал Толстой слегка нагнул голову, и майор Пухов увидел, как устали и покраснели у него глаза. Воистину слишком много в мире предназначалось только для этих глаз.

– Посмотри на меня, сынок, – попросил генерал Толстой, хотя майор и так смотрел на него во все свои – им предназначалось значительно меньше – глаза. – Ну какой из меня борец с организованной преступностью? Я считаю дни до пенсии. Две радости осталось старику в этой жизни – банька да рюмка водки под хорошую закуску. Я хочу, чтобы ты, сынок, занялся оргпреступностью по нашей линии.

– Что значит «занялся»? – уточнил майор Пухов, зная за генералом Толстым привычку вкладывать чрезвычайно расширительное толкование во внешне безобидные и простые формулировки.

– Всякую деятельность, сынок, – вздохнул генерал Толстой, – тем более организованную, можно уподобить сначала созданию, а потом ведению большого хозяйства.

– То, что мы называем преступностью, не исключение, сынок. Я не знаю, что здесь лучше – единоличное фермерское Хозяйство, кооператив, артель, совхоз, колхоз, а может агрофирма? Но я знаю, что в природе все взаимосвязано, ведь так, сынок? Идеальное хозяйство – это вертикаль, на вершине которой вовсе не обязательно находится провонявший навозом селянин в кирзе и телогрейке. Если Костя хочет встретиться с тобой, ты не можешь отказаться. Ты не поверишь, сынок, но куда более – не обижайся! – состоятельные и почтенные, нежели ты, люди ждут годами, пока Костя соизволит с ними встретиться. Костя – настоящий специалист, сынок. Для меня, к примеру, встреча со специалистом, пусть даже со специалистом в области орнитологии или, скажем, какой-нибудь социометрической генетики всегда праздник!

Цзю остановился в недавно построенной, удостоившейся чести попасть в книгу рекордов Гиннеса из-за своей дороговизны гостинице на Воробьевых горах. В необычной архитектуры, напоминающей падающую на Москву-реку и Лужники черную стеклянную волну, гостинице он снял самые дорогие апартаменты – пентхауз с бассейном, зимним садом и видом на днем и ночью горящие золотом купола одетого в белый мрамор, как врач в халат, храма Христа Спасителя. По распоряжению мэра Москвы кресты на куполах выложили уникальными светящимися искусственными сапфирами, изготовленными умельцами из российского ВПК для использования в открытом космосе, но – так уж повелось в России на исходе XX века – в космос не попавшими. Кресты как будто парили, вращаясь, вокруг золотых куполов посреди звезд в черном небе. Это было фантастическое зрелище.

Цзю встретил майора Пухова в белоснежном кимоно и золотой шапочке, как будто тоже хотел быть похожим на храм Христа Спасителя. Под раздвижным потолком в зимнем саду были установлены тарелки спутниковой связи. На столе помещался компьютер е пока что неизвестным в России овальным – квадростереоскопическим – монитором. На скамейке у бассейна зачем-то лежали два старинных самурайских меча: один в черных, другой в белых ножнах. У майора мелькнула дурацкая мысль, что Цзю сейчас предложит ему биться на мечах и снесет с плеч его буйную голову. Майор был уверен, что Цзю снесет ее таким образом, что голова упадет в бассейн и будет плавать там, как поплавок, мяч или странный водяной цветок.

– Как здоровье уважаемого учителя Хамбо? – поинтересовался Пухов, усаживаясь в обитое парчой, инкрустированное речным жемчугом кресло.

– К сожалению, учитель Хамбо нас оставил, – весело (или это только показалось майору) ответил Цзю.

– Что же с ним случилось? – во время их последней (и, стало быть, единственной) встречи учитель Хамбо производил впечатление здорового и крепкого старика.

– Учитель Хамбо оставил нас добровольно, – ответил Цзю.

– Что побудило уважаемого принять столь печальное для всех нас решение? – у старого оперативника майора Пухова не было ни малейших сомнений, что здесь не обошлось без напоминающего в белоснежном кимоно ангела смерти Константина Цзю.

– Как правило, – посмотрел майору в глаза немигающим гипнотизирующим (ангельским?) взглядом кобры Цзю, – причина у всех одна и та же.

– Вот как? – удивился майор, вспоминая, на «ты» или на «вы» он с Цзю.

Ни к селу ни к городу вдруг встал перед глазами снайпер, которого он снял в брошенном афганском кишлаке с козырька полуразрушенного минарета. Снайпер уложил человек десять, не меньше, прежде чем Пухов подобрался к нему, чуть ли не километр проползя по горячему, как над преисподней, песку, накрывшись заскорузлой, но в цвет песка, верблюжьей попоной. Эти попоны (если под ними ходили верблюдицы) иногда бросали в закутки к перестоявшим верблюдам, и они с ревом использовали попоны, как использовали бы (попадись они им) самих верблюдиц. Когда, наконец, Пухов дополз до нужного места, ему казалось, что попону в очередь истоптали сто, не меньше, исходящих знойной страстью верблюдов. Подойдя к упавшему с минарета снайперу, чтобы, как водится, полюбопытствовать, какого роду-племени человечек и что там у него за душой и в карманах, Пухов обнаружил, что завалил китайца. На «ты», решил майор.

– Не слишком ли ты упрощаешь, Костя?

– Не думаю, – явно симпатизируя майору, улыбнулся Цзю.

Хоть убей, Пухов не мог понять, почему этот таинственный человек ему симпатизирует, тратит на него свое драгоценное (как засвидетельствовал генерал Толстой) время.

– Человек решает уйти, – продолжил Цзю, – когда окончательно теряет уверенность, что мир и, следовательно, его жизнь движутся к совершенству и порядку. Скажу больше, – доверительно наклонился к майору Цзю, – для человека, лишенного ощущения, что мир движется к совершенству и порядку, в сущности, не имеет значения, как уйти из жизни – добровольно или насильственно. Такой человек сам себя ставит вне жизни.

– Но таких людей… большинство, – возразил майор. – Я сам, к примеру, далеко не уверен, что мир движется к совершенству и порядку.

– Я знаю, – кивнул Цзю. – И поэтому хочу тебе кое-что объяснить.

– Дать шанс? – Пухов вновь потусторонним зрением увидел плавающую в бассейне собственную голову.

– Ты сам решишь, использовать его или нет, – сказал Цзю. – Хочу только заметить, что жить с ощущением, что в мире утверждаются порядок и совершенство, несравненно приятнее и продуктивнее, чем с ощущением, что все летит в пропасть, в жопу, – неожиданно употребил народное русское выражение Цзю. – Жить с ощущением совершенства значит действовать во имя совершенства. Действовать во имя совершенства значит самому постепенно становиться частицей совершенства. Из жизни уходят потому, что не могут постигнуть формулу смысла жизни. Я только что изложил тебе эту формулу. При этом я ничего от тебя не требую. Я только хочу, чтобы ты подумал.

– О чем?

– О чем? – удивился Цзю. – Мне кажется, я изъясняюсь достаточно ясно. О том, чтобы сделаться частицей порядка и совершенства.

– Но почему именно я? – с тоской спросил майор. – В России много достойных людей, которые спят и видят, как бы им сделаться частицей порядка и совершенства.

– Мы не обсуждаем причины, побуждающие нас останавливать свой выбор на том или ином человеке, – улыбнулся Константин Цзю.

– Но ведь в таком случае мне не из чего выбирать, – сказал майор, – следовательно, не о чем и думать. О чем ты мне предлагаешь подумать, Костя?

– В моем понимании, думать – означает вносить свой личный вклад в дело совершенствования мира, – Цзю определенно заинтересовали космические светящиеся сапфиры на крестах храма Христа Спасителя. Он смотрел на них неотрывно. Наверное, он хочет их купить, подумал Пухов. – Идея совершенства, как компьютерный гиперроман, – сказал Цзю. – Каждый может испытать себя в роли творца. Под словом «подумать», майор, я подразумеваю время, в течение которого ты должен подготовить и представить мне конкретные предложения.

– По дальнейшему усовершенствованию мира? О чем идет речь, Цзю? – начал терять терпение майор. – Наркотики, торговля оружием, бляди, игорный бизнес?

С сожалением оторвавшись от созерцания парящих в ночном воздухе сапфиров, Цзю включил стоявший на окне транзистор. Взволнованный ведущий оповестил слушателей о том, что все московские радиостанции прерывают свои программы для передачи в эфир экстренного сообщения о грандиозном побоище в центре столицы на Кутузовском проспекте. В самой крупной за время существования независимой демократической России бандитской разборке, сообщил ведущий, схлестнулись боевики сильнейшей в Москве Дорогомиловской и неустановленной, по всей видимости, иногородней группировок. Поражает жестокость разборки, продолжил ведущий, равно как и количество трупов. К настоящему моменту в морги Москвы доставлено сто семьдесят семь тел. По свидетельству оперативников, речь идет исключительно о боевиках Дорогомиловской группировки. Министр внутренних дел правительства Москвы считает, что Дорогомиловская преступная группировка фактически уничтожена. Опрошенные очевидцы утверждают, что противники дорогомиловцев использовали легкие боевые вертолеты с ракетами «воздух-земля», стартовавшие с крыш домов на Кутузовском проспекте. У москвичей, наблюдавших за сражением из окон квартир, выходящих окнами на Кутузовский, создалось впечатление, что дорогомиловцев атаковали темнокожие люди определенно азиатской национальности, не понимающие по-русски. Приказом председателя Совета безопасности России для скорейшего расследования инцидента сформирована специальная следственная бригада…

– В русской истории уже было что-то подобное, – выключил транзистор Цзю. – Битва на Калке.

Майор Пухов молчал. Легкие – с ракетами «воздух-земля» – боевые вертолеты, стартующие с крыш домов – это впечатляло. По сути дела Пухов сейчас разговаривал с человеком, который мог в одночасье, не выходя из гостиницы, не отрывая взгляда от парящих над золотыми куполами среди звезд светящихся сапфировых крестов, сделаться хозяином Москвы и России. В том случае, конечно, если уже (еще?) не сделался.

– Прошу прощения, майор, – взглянул на отсчитывающие секунды электронные часы Цзю, – у меня на сегодня запланировано несколько встреч. Похоже, я выбиваюсь из графика, поэтому буду краток. Современная Россия, увы, далека от совершенства. В ней нет порядка.

Пухов по-прежнему молчал. С этим было трудно спорить.

– Я изучал марксизм, майор, – продолжил Цзю. – Мне понравилась мысль Ленина о звене, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь. Наведение порядка в стране, путь к совершенству начинаются с наведения порядка в преступном мире. Вот то звено, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь. Способ проверен на многих странах. Он весьма эффективен, майор!

– Вот только новым его никак не назовешь, – усмехнулся Пухов. У него отлегло от сердца. Константин Цзю был очередным претендентом на вечно вакантный трон короля преступного мира всея Земли. Как правило, эти ребята не заживались на свете.

– Ты прав, майор, – подошел к скамейке у бассейна, погладил лежащие на ней – в белых и черных ножнах – мечи Цзю. – Ошибка всех, кто брался за это дело до меня, заключалась в том, что они, утверждая порядок, не придавали должного значению совершенству. Ведь я, майор, не случайно затронул эту тему. Лично у меня нет ни малейших сомнений, что очень скоро наш мир изменится, вплотную приблизится к совершенству.

У Пухова тоже не осталось ни малейших сомнений: Константин Цзю законченно, стопроцентно безумен, как, впрочем, и должен быть безумен человек, ищущий власти над миром.

– Что такое преступный мир вообще и, в частности, преступный мир России? Это худшие представители, отбросы ста сорока девяти народов, населяющих ваши земли, сплотившиеся в банды, землячества, кодлы, бригады, группировки и так далее. Вся эта сволочь существует по своим племенным, тейповым, клановым и прочим законам, то есть существует беззаконно, потому что законы у них разные. Ими не только невозможно управлять – их невозможно элементарно контролировать. Они плодятся в геометрической профессии, отравляют атмосферу своим дыханием. Государство погружается в хаос.

– Никому в истории человечества не удавалось ликвидировать преступность, – заметил Пухов. Ему стало скучно.

– До тех пор, майор, – улыбнулся Цзю, – пока не была создана специальная разновидность – считай ее нацией или кастой – людей, единственное предназначение которых – избавить человечество от отбросов, принять на свои плечи тяготы, связанные с поддержанием жизнеспособности – раз человечество пока не может от них отказаться – всех без исключения структур того, что мы называем преступным миром. Сегодня представители новой нации впервые работали в Москве. Жаль, что ты не видел их в деле, майор.

– Темнокожие… азиаты? – вспомнил слова диктора Пухов.

– Ни в коем случае, – покачал головой Цзю, – вопросами генной инженерии занимались серьезные ученые. Люди новой нации, лишены ярко выраженных расовых черт. Что же касается темнокожих азиатов, то мне просто хотелось произвести впечатление на Москву.

Майору Пухову уже не было скучно, но по тому, как быстро заговорил Константин Цзю он понял, что его время истекает.

– Бандитами становятся не только люди разных национальностей, но и разного воспитания, разного жизненного опыта, разных воззрений, философий, вер, интеллектуальных и физических возможностей. Я намерен пресечь этот хаос. Мои питомцы воспитываются в одинаковых условиях, получают одинаковое образование, усваивают единообразную сумму знаний о мире. Хотя, конечно, это отнюдь не исключает дальнейшей профессиональной специализации. У преступного мира России, майор, нет ни малейших шансов. Мы уже заложили в свои компьютеры неплохую базу данных, которая сейчас пополняется, можно сказать, в автоматическом режиме. Пять моих спутников круглосуточно работают над вашей страной… – Мелодичная мелодия прервала рассуждения Цзю. – Вынужден извиниться, майор, – развел он руками. – Меня дожидается человек, которого я не могу не принять. Впрочем, суть дела, я думаю, ясна. Мой секретарь сообщит тебе номер, по которому ты сможешь связаться со мной, в какой бы точке планеты я ни находился. Я окажу тебе любую помощь, майор. Не хочу показаться нескромным, – улыбнулся Цзю, – но мои возможности безграничны. Скажу больше, майор, я горю желанием продемонстрировать тебе это как можно быстрее. Как говорится, подождем подходящего случая. Полагаю, он не замедлит представиться.

– Формы человеческих страстей бесконечны, – возразил майор Пухов, – их сочетания непредсказуемы. На том стоит, точнее, движется мир. Никому не дано его остановить.

– Это иллюзия, – ответил Цзю. – Мир заключен в треугольник, одна сторона которого называется страх человека за собственную жизнь и жизнь близких, в особенности почему-то за жизнь детей. Тут, впрочем, бывают варианты. Другая – деньги. Третья – власть. Все прочее – бесконечные формы страстей, их непредсказуемые сочетания – внутри треугольника. Увы, майор, это математическая, многократно просчитанная и проверенная на самых современных компьютерах данность.

– И последний вопрос, Костя, – понимая, что аудиенция окончена, поднялся с парчового, инкрустированного речным жемчугом кресла Пухов, – чем я обязан твоему вниманию? Почему именно мне ты оказываешь такую честь?

В этот момент секретарь ввел в пентхауз посетителя. К своему изумлению, майор Пухов узнал в нем Дуба – известного московского «авторитета», занимающегося поставками оружия, транспортными услугами, обеспечением безопасности притонов гомосексуалистов, а также продажей детей в специальные публичные дома. Дуб, естественно, находился во всероссийском розыске, что, естественно, никоим образом не мешало ему открыто жить под Москвой в Барвихе в трехэтажном особняке, записанном на жену какого-то банкира.

Пухов решительно шатнул к двери, не желая дышать одним воздухом с этим отродьем, но Цзю остановил:

– Не торопись, майор, мы ведь не договорили. Я сейчас освобожусь. Вынужден тебя огорчить, Сергей, – повернулся к Дубу. – Твои люди не обеспечили своевременную отгрузку техники в Чкаловске. Но это еще не все. Подобрав на Кутузовском, как было условлено, моих раненых, они стали вымогать у них сверх оговоренного пятьдесят тысяч долларов, обещая в противном случае выбросить их на шоссе. Это совершенно недопустимо, Сергей, ты согласен?

– В Чкаловске уже улажено, – с интересом оглядел пентхауз Дуб, – но перенесено на вечер. Все пройдет ровно, если докинешь пару сотен. Насчет Кутузовского извиняюсь, ребята не врубились. Молодняк. Сам знаешь, Костя, какой у нас нынче в России отвязанный молодняк…

– Это не разговор, Сергей, – звонко рассмеялся Цзю.

– Разговор, на разговор, – пожал плечами Дуб, недовольно стреляя глазами в сторону майора Пухова. – Здесь Москва, а не Китай, Костя, и ты здесь гость, а не хозяин. Мои люди вокруг гостиницы. Ты бы не залупался со мной, а, Костя?

– Я бы не залупался, – с любопытством посмотрел на развалившегося в кресле Дуба Цзю. На него явно произвели впечатление толстые золотые перстни на пальцах российского коллеги и выглядывающая сквозь вольно расстегнутый ворот черной рубашки золотая (почти что якорная) цепь. – Если бы ты меня не обманывал. Зачем вокруг гостиницы твои… люди? – Цзю включил компьютер. На овальном дисплее появилось четкое изображение ночной улицы. Пухов узнал площадь перед гостиницей.

– Раз, два, три… – пересчитал Цзю джипы, постепенно укрупняя изображение. Это было невероятно, но невидимая камера каким-то образом проникала внутрь салонов, на дисплее возникали лица сидящих в джипах. Вот только говорили они как-то странно – как будто скребли ножом по днищу кастрюли. – Изображение транслируется со спутника, майор, – объяснил Цзю, – спутник считывает речь в режиме цифрового кода, потом дает расшифровку. Впрочем, мне кажется, нам нет смысла расшифровывать эту… речь… Если, конечно, ее можно назвать речью… – Цзю нажал клавишу, и три джипа словно по команде оделись пламенем, как в замедленной съемке взлетели на воздух, переворачиваясь днищем вверх, разбрасывая в стороны колеса, двери, фрагменты корпусов.

Дуб бросился к окну, видимо, желая убедиться, что это не оптический обман.

Цзю спустился к бассейну, взял со скамейки мечи.

– Ты можешь защищаться, выбирай любой, – протянул их рукоятками вперед обезумевшему Дубу, – советую тебе воспользоваться черным… – неуловимым движением рукоятки вышиб из руки Дуба пистолет.

Дуб рванул на себя белый меч, бросился на Цзю, как бык на тореадора. Конечно же он понимал, что ему не жить, и пытался яростью, как анестезией, хоть отчасти смягчить ужас предстоящей смерти. Это был старый бандитский прием.

Несколько отчаянных (Дубу было нечего терять, он рубил мечом как топором) ударов Цзю отразил, не вынимая из ножен черного меча. Когда же Дуб с пеной на губах устремился на него, выставив наперевес меч, как копье, Цзю и вовсе бросил свой меч на пол. Он шагнул в сторону, перехватил руку Дуба, легко выхватил из нее белый меч и со свистом – по короткой траектории – махнул им снизу вверх, одновременно опускаясь на левое колено. Обезглавленное тело Дуба широко и как будто осмысленно шагнуло в бассейн, а следом за ним – со значительным перелетом – в голубую воду, как мяч, шлепнулась голова, блеснув на прощанье то ли золотыми зубами, то ли захлестнувшей ее золотой цепью. Цзю придирчиво осмотрел белый меч и свое кимоно. Они были чисты. Нигде – за исключением бассейна – не было ни единой капли крови. Но в бассейне кровь растворялась в воде, а потому ее тоже как бы не было. Просто вода стала немного темнее.

– Я отвечу на твой вопрос майор, – вложил белый меч в ножны, положил его на скамейку Цзю. – Я занимаюсь, как ты, должно быть, понял, подготовительной работой, расчищаю площадку для строительства здания грядущего совершенства. Мысль о грядущем совершенстве сложна и протяженна во времени, майор. Человечество движется к ней не одну тысячу лет. Сейчас оно вышло на финишную прямую; В этом деле задействовано немало людей, майор, хотя иным из них и не дано ощутить свою, так сказать, избранность, принадлежность к тому, что знающие люди полагают совершенством. Твой сын, майор, не сможет меня ни в чем упрекнуть. Секретарь сообщит тебе мой личный номер. Его знают очень немногие. До свидания, майор. Каждая встреча с тобой для меня праздник!

– Мой сын? – Пухов давно подозревал, что мир превратился в сумасшедший дом, но не подозревал, что так окончательно, необратимо, бесповоротно и безнадежно. – Но у меня нет сына, Костя! И я… не собираюсь жениться. Никого даже нет на примете. Разве ты сосватаешь симпатичную темнокожую азиаточку…

– Ты понял меня слишком буквально, – улыбнулся Цзю, – наверное, забыл, что я китаец. Я всего лишь изложил своими словами мысль Конфуция, что истинные дружба и расположение должны простираться сквозь отмеренный тому или иному человеку век. Я намекнул тебе, майор, что мои дружеские чувства распространяются не только на тебя, но и на твою семью. У нас, китайцев, сын считается более удачным и совершенным продолжением отца. Желая мужчине счастья, мы подразумеваем рождение сына. Рождение сына, майор, это состоявшееся свидание с высшими силами. Человеку не дано ни назначить это свидание, ни уклониться от него…

…Набирая девятизначный телефонный номер, майор Пухов не был уверен, что Цзю ответит. Давно известно, что ничто не разрушается так быстро и не исчезает так бесследно, как грандиозные планы. В особенности по переустройству мира. Но Цзю ответил немедленно, как будто находился в соседней комнате мотеля «Глория».

– Где ты сейчас, Константин? – спросил Пухов. – Почему о тебе ничего не слышно?

Цзю ответил, что в данный момент он на острове Фиджи. Майор понял, что находится на правильном пути. Сегодня он почему-то думал о Фиджи, где не был ни разу в жизни.

«Случайные совпадения здесь исключены, – помнится, учил генерал Толстой. – Мысль, которой надлежит превратиться в живое действие, как иголка салфетку пронзает пространство, время и… человеческую голову, независимо от того, о чем в данный момент эта голова думает».

Пухов вспомнил покачивающуюся в бассейне голову Дуба. Интересно, о чем она думала, когда Дуб входил в пентхауз?

– Обо мне и не должно быть слышно, – заметил Цзю. – В то мое посещение Москвы была битва на Калке. Через сколько лет пал Киев?

– Через семнадцать, – произвел в уме нехитрые вычисления Пухов.

– Играй на тотализаторе, майор, – посоветовал Цзю, – ты владеешь бесценным знанием.

Пухов коротко изложил суть дела. Цзю молчал.

– Костя, ты говорил, что твои возможности безграничны, – не без ехидства напомнил майор Пухов.

– Не уходи с этой линии, – послышался голос Цзю. – Я сейчас соединю тебя с дежурным оператором по Гулистану. Можешь говорить с ней по-русски. Да, сообщи ей номер модема, на который она сможет сбрасывать тебе информацию…

В трубке раздался щелчок. Приятный женский голос попросил Пухова сообщить номер и включить компьютер.

– Как мне к вам обращаться? – поинтересовался майор.

– Зовите меня Мария, – ответила оператор.

Пухов вернул кресло с прикрученным к нему электропроводом Нуром в вертикальное положение. Глава службы безопасности Республики Гулистан был близок к инсульту. Майору пришлось достать из холодильника запасливого Гелисхана бутылку минеральной воды, освежить Нура, чтобы он пришел в чувство.

Тем временем неведомая Мария соединилась с компьютером в кабинете Гелисхана. На экран пошла информация из личного дела (досье?) Нура, о существовании которого тот, видимо, не подозревал. Желая доставить Нуру удовольствие, майор Пухов повернул экран таким образом, чтобы Hyp тоже видел.

– Ты богатый парень, Hyp! – воскликнул Пухов, когда на экране возникли цифры номерных счетов в девяти банках Европы.

– Но все же беднее тебя, – побледнел (насколько это было возможно после длительного пребывания на полу с задранными ногами) Hyp, все еще не теряя присутствия духа. Или это были не все номерные счета, или Hyp был равнодушен к деньгам. А может, как большинство гулийцев, считал деньги лотереей, расстраиваться из-за потери которых, равно как и радоваться от приобретения недостойно настоящего мужчины.

– Мы можем заблокировать счета немедленно, – услышал Пухов в телефонной трубке голос Марии, – сделать их достоянием общественности, раскрутить скандал, смешать с дерьмом его посмертную репутацию. Можем просто снять все до копейки через своих людей в банках. Деньги на номерных счетах размещены с нарушением законодательства.

– Не надо пока трогать деньги, – перевел взгляд на Нура майор. – О его посмертной репутации поговорим позже… – Он хотел спросить у Марии, как ему работать с Нуром, что конкретно надо делать, но она ответила, не дожидаясь вопросов Пухова:

– Не беспокойтесь. Наш метод достаточно эффективен. Пусть он просто смотрит на экран. Через полторы минуты спутник войдет в зону прямой трансляции над Лондоном. У вас не будет проблем с изображением.

– Над Лондоном, – специально для Нура повторил Пухов.

Гулиец покачал головой.

– База данных обработана, – объявила Мария. – Не думаю, что у вас возникнут сложности с получением от него нужной информации. Трое его сыновей от первых двух жен погибли в боях. Восемь лет назад в Тбилиси он тайно женился на молодой чеченке. Она родила ему сначала дочерей-близнецов, потом сына. Как вам известно, обычаи гулийцев запрещают брать в жены чеченок, О его новой семье знал только президент Ираклии Глахуна, который помог ему устроить жену и детей в Лондоне, получить английское гражданство под видом эмигрантов из Афганистана. Два года назад Глахуна бесследно исчез, поэтому ваш гулиец уверен, что больше никто не знает про его семью. Мальчик – последняя его сильная привязанность в этой жизни. Наши аналитики не ошибаются – он не отдаст семью.

– Он может не поверить, – возразил Пухов.

– Он не сможет не поверить, – сказала Мария.

– Почему?

– Потому что он будет видеть! Группа уже выехала. Она будет в Челси через пятнадцать минут. Сейчас вы получите картинку.

Майор Пухов испытал к Нуру что-то похожее на жалость.

Константин Цзю оказался прав. Бесконечные формы человеческих страстей, непредсказуемые их сочетания, несмотря на внутренний протест майора Пухова, элементарно умещались в треугольнике – страх за собственную жизнь и жизнь близких, деньги, власть. Единственным утешением для Нура могло явиться понимание того, что его зацепила своими пригнанными шестеренками страшная – вне обычной человеческой логики – машина, не допускающая сбоев и ошибок, не ведающая жалости и милосердия.

На экране возник особняк. Вокруг особняка был сад и зеленый газон. На белой скамейке невероятной красоты молодая женщина читала книгу шестилетнему (не больше) мальчику, который слушал ее с неожиданным для своего возраста вниманием. На экране возникла улица. Две одинаковые девочки (близнецы) шли по улице определенно из школы (рюкзаки за плечами) в сопровождении служанки и высокого человека с усами, в котором Пухов без малейшего труда распознал охранника.

– Его семью охраняют люди из довольно крепкой иранской фирмы, – услышал майор голос Марии. – Они вполне могли бы защитить женщину и детей от киллеров генерала Сака. Против нас они бессильны.

– Там невысоко ставят иранцев, которых ты нанял, Hyp, – кивнул на экран Пухов.

На экране появилась другая лондонская улица, точнее ее проезжая часть, вставший у светофора закрытый фургон с надписью «Установка и ремонт телевизионных антенн».

– Он сам решил установить на лужайке антенну, – сказала Мария, – чтобы без помех говорить с семьей по спутниковой связи. – Он знает, что должны приехать сегодня.

– Hyp, ты уже понял, кто в фургоне и какую антенну они установят твоей семье? – спросил Пухов.

– Они будут вынуждены насиловать его жену на глазах детей, – с грустью подтвердила Мария.

– Мне очень жаль, Hyp, – вздохнул майор, – но они будут хором трахать твою жену на глазах детей. Дети, Hyp… Да, Hyp, в публичный дом, где разная сволочь платит за то, чтобы девочка была не старше десяти лет. Но это еще не все, Hyp. Они сделают твоего сына педерастом и… евнухом…

Hyp молчал, и у майора Пухова возникло подозрение, что гулиец умер. Но он был жив. Пухов решил было, что Hyp сосредоточился на развязывании электропровода, обошел кресло, проверил узлы. Провод держался молодцом.

Как, впрочем, и Hyp.

Майор посмотрел на экран. Он вдруг понял, почему Hyp держится молодцом. Он не верит своим глазам! То есть он уже понял насчет счетов и дома в Лондоне, но не может поверить, что в фургоне едут убийцы. Пухов посмотрел на часы. Он позвонил Цзю – из Москвы на Фиджи – ровно полчаса назад.

– Мария, – попросил Пухов, – покажи ему ребят в фургоне.

– Они уже подъехали. Сейчас он увидит. Фургон аккуратно припарковался у самых ворот особняка. Выпрыгнувший из кабины малый (Пухову не удалось рассмотреть его лицо) протянул какие-то запаянные в пластик бумаги иранцу. Задняя дверь фургона медленно приоткрылась… Иранец, изучив бумаги, кивнул, обернулся, зовя хозяйку.

– Отбой! – крикнул Hyp.

– Отбой, Мария! – повторил Пухов, понимая, что поздно.

Но оказалось, что не поздно. Взлетевшая над затылком иранца рука с выдвинувшейся из рукава короткой электрошоковой дубинкой стремительно ушла в сторону, как будто ветер – ветер смерти – взлохматил волосы над затылком охранника. Двери фургона закрылись.

– Я жду, Hyp, – напомнил о себе гулийцу майор Пухов.

– Они объяснили, что сначала установят антенну другому заказчику в этом районе, – сказала Мария, – а потом вернутся. Если, конечно, возникнет необходимость.

– Полагаю, что не возникнет, – посмотрел на Нура майор Пухов. – Мария, женщина с детьми остается жить в этом доме. Деньги с номерных счетов должны быть переведены на вполне легальные, личные ее счета.

– Это будет стоить, – ответила Мария. – Комиссионные – три процента от общей суммы. Я остаюсь на связи.

– За три процента все твои деньги переведут на ее имя, – приблизился к Нуру майор Пухов, – тебя устраивают условия?

Hyp не ответил, и майор решил, что условия его устраивают.

– Генерал Сак приказал расстрелять твою мать, – мертвым голосом произнес Hyp. – Исполнителей послал я. Она умерла без мучений. Сак сделал это не по своей воле. У меня нет точных данных, но я думаю, что он получил приказ из Москвы. Ты сам у него спросишь. Основные силы гулийского сопротивления в настоящее время сосредоточены в Москве. Завтра днем или вечером мы должны занять Кремль, Дом правительства, здания Госдумы и Совета Федерации, Минобороны, Лубянку, пункты правительственной и военной связи, телестудии и так далее. Да, и все на юге России атомные электростанции с персоналом в качестве заложников. Генерал Сак обратится завтра ночью к народам России как временный президент восстановленного СССР. В данный момент он находится в воздухе на бомбардировщике ТУ-203, переоборудованном в мобильный командный пункт. Он приземлится на коммерческом Щукинском аэродроме. По документам бомбардировщик принадлежит литовской фирме и перегоняется из Вильнюса в Китай. Я все сказал, майор?

– Нет. Я знаю генерала Сака. Почему не сегодня вечером, а завтра?

– Он должен встретиться с шейхом Али, – чуть слышно произнес Hyp, – и принять окончательное решение. Согласись, майор, Россия – слишком большой кусок.

– Шейх Али еще жив? – удивился Пухов.

– Он прилетит в Москву рейсом пятьсот семьдесят шесть из Аммана сегодня. Я звонил из машины в Шереметьево, думаю, самолет приземлится через час.

– Кто должен встретить и проводить шейха к Саку?

– Я.

– Я, – повторил Пухов.

– Майор, – поднял голову руководитель службы безопасности Республики Гулистан. – Кому бы ты ни служил, но ты не сможешь перевоплотиться в шейха Али.

– Почему? – спросил, поднимая «Fovea», Пухов.

– Видишь ли, майор, эту тайну знают немногие, но шейх Али от рождения… глухонемой. Это все. Я не прощаюсь, майор, мы скоро встретимся. Я готов, майор. Но ты меня быстро догонишь!

– Не сомневаюсь, – отправил пулю точно Нуру в переносицу майор Пухов.