В 12 звонит телефон, и я в ужасе подскакиваю на постели. Первая мысль — о том, что я что-то напутала и надо идти на работу. Проходит несколько секунд, в течение которых я сажусь и осматриваю спальню. В ее центре стоит забитая окурками пепельница, валяется пустая бутылка и возвышается еще одна, заполненная на треть, почему-то разбросаны ошметки психологических книг и наполовину сожженные страницы. Воняет гарью. Я ощущаю, как сильно у меня болит голова, беру в руки телефон и читаю имя вызывающего абонента: «Даниленко». Сегодня воскресенье, зачем он звонит? Пока я прокручиваю в саднящей башке варианты: «Папа умер?», «Еще один инфаркт?» — моя рука сдвигает слайдер телефона на режим свободного общения.

— Але, — говорю я и искренне ужасаюсь собственному голосу.

— Але, Саша?

— Да, Александр, здравствуйте.

Он облегченно вздыхает, как будто своим знанием того, кто он, в каких мы отношениях и почему он мне звонит в воскресенье, я избавила его от каких-то мучительных и долгих объяснений.

— Разбудил? — обеспокоенно уточняет он.

— Ну… Как бы это сказать. Я уже собиралась вставать.

— Умница! — говорит он. — У тебя какие-то планы на сегодня есть?

— Нет, — говорю я и медленно опускаю голову на подушку.

— Может, мы пересечемся где-нибудь в городе Москве, мне надо с тобой посоветоваться по одному вопросу.

— Да, разумеется, — покорно блею я. — Только давайте часа через два, вам удобно? И скажите — где.

Доктор смеется.

— Удобно, — говорит он сквозь смех, — через два часа, это ровно в два, знаешь «Бокончино» на Петровке?

— Да, там очень приятно, — отвечаю я.

— Ну, тогда договорились. До свидания.

— Пока, — я вешаю трубку.

Я встаю, заправляю кровать. Беру пепельницу, разорванные книги и бутылки и иду на кухню, чтобы выкинуть их в помойное ведро. Потом передумываю насчет бутылки, в которой виски еще осталось, и прячу ее в посудный шкаф. Попутно отмечаю, что там стоит восемь таких недопитых бутылок. Есть над чем задуматься. Заодно вытаскиваю из посудного шкафа аптечку и выпиваю таблетку фуросемида. Чтобы не явиться под светлые очи доктора Даниленко с опухшей рожей. Потом припадаю к бутылке с минеральной водой. Иду в душ, моюсь, мне становится гораздо лучше — боль отступает, освобождая место типичному похмельному отупению. Я выбираюсь из ванной, сладко пахнущая разглаживающим вьющиеся волосы бальзамом для волос «Shiseido» с не менее волнующим, чем аромат, названием «Сладкий привкус обольщения». Набрасываю халат и иду в спальню. Там я поднимаю с пола оставшиеся целыми книги, складываю их в аккуратную стопочку и убираю в шкаф. За этим продуктивным занятием я понимаю, что дома надо провести генеральную уборку и что мое лицо впитало воду после помывки и высохло. В журнале «Cosmopolitan» я как-то прочитала сенсационный материал: журналистка, его написавшая, поняла, почему люди стареют. Оказывается, это происходит потому, что нас приучили вытираться после ванны, а делать этого категорически не следует, ведь кожа должна пить.

Я возвращаюсь в ванную и щедро намазываю лицо увлажняющим дневным кремом «Biotherm» с ультрафиолетовым фильтром. С этим фильтром уже ничего не страшно. От фуросемида хочется писать, а голову начинает терзать новый неразрешимый вопрос — успеют ли волосы высохнуть за тот час, пока я накрашусь, оденусь, выйду на Кутузовский и поймаю такси до Петровки? Скорее всего, нет. Мне надо быть честной с собой. Придется сушить их феном. Тогда с чего начать: с боевой раскраски, которая после столь обильных возлияний должна быть особенно тщательной, или с фена? Отдам все же пальму первенства макияжу, бог с ней, с прической. И все по кругу: тональный мусс, карандаш, тени, тушь. Румяна, пожалуй, нанесу перед самым выходом, чтобы не смазались мокрыми волосами. Главное в таком состоянии вовсе про них не забыть.

В итоге всего лишь в двадцать минут второго я прекрасно накрашена, мои шикарные волосы с запахом «Сладкого привкуса обольщения» высушены и заплетены в интригующие косички, мое измученное алкоголем тело облачено в шоколадные шелковые шароварчики и белую майку с надписью «I love cowboys». И я выхожу из дома.

Я захлопнула дверь, повернула нижний ключ на два оборота, предусмотрительно опустила на глаза темные очки «Miu Miu» и вышла на улицу.

Чтобы не показаться Александру Андреевичу чересчур исполнительной, а следовательно, тупой и никому не нужной, я вышла из такси на Пушкинской площади и лениво прогулялась до Петровки. Фуросемид не думал прекращать свое действие, и в 14.08 я подлетела к «Бокончино», как будто за мной гнался сам черт. Я знала, что там есть туалет.

В туалете «Бокончино» было так светло, спокойно и радостно, как, наверное, должно быть в детской. Писая, я даже пожалела, что не имею пристрастия к кокаину, потому что именно в этих декорациях мне безумно захотелось его понюхать. Как здорово сидеть на унитазе, смотреть на кругленькую медную раковину, на облака на потолке и бурно радоваться происходящему.

Увы, кокаина не предвидится. Я вышла из туалета-детской в общий зал, напоминавший респектабельную гостиную в доме богатых людей, с легкой небрежностью и неидеальной чистотой. Нечто подобное я часто видела в журналах про интерьер.

Александра Андреевича я заметила сразу — он сидел за столиком у окна, я бы тоже там села, если бы довелось выбирать. В проходе, но так, чтобы никому не было неудобно, стояла гипсовая лошадка на подставке, и на ней с неистовой страстью катался мальчик лет четырех.

— Привет! — заорал мальчик, когда я приблизилась к столу доктора.

— Привет. — Я подумала, что надо, наверное, улыбнуться.

— Как тебя зовут? — спросил мальчик.

Я зачем-то присела перед ним на корточки, наверное, для Александра Андреевича.

— Саша, а тебя как?

— Саша… — удивленно протянул он, а потом воскликнул: — Ты врешь! Ты не Саша! Ты же девочка!

— Я вообще все всегда вру, — я встала во весь рост, — приятно было познакомиться, малыш.

С какой-то неестественной улыбкой, видимо присущей людям, задыхающимся от собственного вранья, я села за стол и уставилась на доктора.

— Здравствуйте, — сказала я.

— Привет, — он отпил белого вина, которое мерцало и переливалось у него в бокале, — выпьешь?

— Пожалуй… — протянула я.

Доктор Даниленко подозвал официантку, а мальчик Саша, считавший, что его имя уникально, убежал к столу своих родителей, видимо выяснять, могут ли девочек звать Сашей. Типичная пара посетителей таких мест по выходным — ненатуральная блондинка с фигурой и жирный лысеющий скот с кошельком.

Мне принесли меню, и я выбрала ризотто с грибами. Александр Андреевич попросил бутылку какого-то даже по меркам заведения дорогого вина и большую пиццу с пармской ветчиной. Он предупредил, что всю ее не съест и я вполне могу отщипнуть пару кусочков. Официантка ушла, приняв заказ, я с тягостной улыбкой смотрела на доктора. Я не очень понимала, зачем я здесь, зачем мы встретились, зачем…

— Ну, как жизнь? — крайне неоригинально начал разговор Александр Андреевич.

— Да ничего, — я пожала плечами, — идет…

— Чем занимаешься?

В этот момент официантка принесла вино и бокалы. Последовали тактические процедуры по открыванию бутылки, снятию пробы с вина и так далее. В конце концов вино оказалось в моем бокале, мы с доктором чокнулись и отпили.

— Чем занимаюсь? — опомнилась я. — Вчера, например, я напилась и решила сжечь книги по женской психологии.

— Сжечь? — заинтересовался Александр Андреевич.

— Ну да, — я сделала еще один глоток, — прямо в комнате, на полу.

Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза, а потом одновременно засмеялись.

— Ну ты даешь, — сказал доктор, подливая мне вина, — кризис личности? Все достало?

— Типа того, — ответила я.

— Может, я смогу тебе помочь? — он улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, некоторое время сосредоточенно пила вино, а потом меня вдруг прорвало:

— Вы мне помочь хотите? Саш… Вы мне очень симпатичны, как мужчина, как человек, но вы даже представить себе не можете, как сильно я устала от всего этого лицемерия, от всей этой убогой, тупой лжи. Как вы мне можете помочь? Как вообще кто-нибудь здесь, — я обвела пиццерию широким жестом, — кому-нибудь может помочь? Саша, неужели вам самому не стыдно произносить все эти бессмысленные слова? Вы ведь хотите меня трахнуть, так нет проблем! Что ж я вам, не дам, что ли? Вы, кстати, как планируете, на разок? Или как пойдет? Наверное, — я не дала ему вставить слово, — на разок и как пойдет. При чем же здесь помощь, я никак не пойму? Что это вообще за маразм: мы с вами сидим в ресторане, говорим о какой-то неинтересной фигне, и вы думаете о том, когда я буду готова, чтобы с вами трахаться. А я думаю, что вы пригласили меня сюда и ведете со мной беседы, чтобы был повод меня трахнуть. И это считается нормальным, да? Это называется романтика. Немножко поболтать, перед тем как снять штаны, о жизни, о том, какую музыку слушаем, что читали, какое кино любим… — я замолчала и опустила глаза.

— Простите меня, Саша. Пожалуйста.

— За что? — спросил он. — Ты права абсолютно, за это ты мне и нравишься.

Я покачала головой и продемонстрировала ухмылку, выражающую полное недоверие.

— Только, Саш… — доктор вдруг начал постукивать пальцами по столу. — Я не предлагаю тебе трахаться. То есть я понимаю тебя, понимаю, что тебя оскорбляет эта ситуация, и твоя личная, видимо не самая простая, история подсказывает тебе именно это… Но тут дело не в том, чтобы трахаться…

— А в чем же? — с интересом спросила я.

— Я предлагаю тебе попробовать… Со мной.

— Что попробовать? — я изумленно на него уставилась. — Отношения? Встречаться?

— Ну да, — он неуверенно улыбнулся. — Я же вижу, что я тебе нравлюсь, и ты мне нравишься…

— Саша, — я смотрела на него в полной растерянности, — но… Папа, вы… Вы понимаете, что вы мне предлагаете? Это как-то вообще…

— Мне тоже страшновато, — признался он. — Но терять-то особо нечего. Мне, по крайней мере.

— Я не очень вам подойду на роль любовницы, — сказала я, — вам нужен кто-нибудь помоложе, кто меньше страдал, чья жизнь еще не слишком изгажена другими мужчинами, с кем вам будет хотя бы повеселее.

— Саш, разговор о том, кто кому лучше бы подошел, он изначально бессмысленный. Есть я, ты и вот эта жизнь. Другого нам не дано. Надо просто рискнуть, потому что очень хочется. Может быть, потом мы пожалеем, может, даже расстанемся, но нам будет очень хорошо, я знаю.

Я молчала. Мне не хотелось ничего говорить и в то же время очень сильно хотелось посмотреть на Александра Андреевича. Какие у него, оказывается, красивые руки. Серые глаза, но не стальные, как у Самолетова, а теплые, как кошачий мех, я бы даже сказала, оттенка серой кошки. Лоб с двумя продольными морщинами, русые волосы, щеки и подбородок подернуты ровной голубоватой щетиной, как бывает у мужчин, которые бреются электрической машинкой. Шея, кадык, под черным пиджаком — белая майка.

И он уверяет, что нам будет очень хорошо.

— Когда я увидел тебя там, в холле больницы, во мне как будто что-то щелкнуло, — заговорил Александр Андреевич, — ты выглядела такой естественной, красивой, нежной… У тебя яркая внешность, теплая, кожа смуглая, ямочки на щеках. Я решил, что у тебя наверняка кто-то есть, что я еще мог подумать. Явно не то, что ты сжигаешь литературу в состоянии алкогольного опьянения и это твое хобби… Ты мне безумно понравилась, с первого взгляда. И когда ты согласилась пойти со мной пообедать, я был просто вне себя от радости. Я понимаю, что все как-то слишком сумбурно, быстро, не к месту, но, Саша… Ты мне очень, очень нравишься. Давай попробуем?

— Саша, мне очень страшно, — сказала я, посмотрела ему в глаза и заплакала.

Спустя час мы шли по Петровскому бульвару, доктор обнимал меня за талию.

— А как там папа? — спросила я.

— Получше, — сказал он, — ты его навестишь?

— Да. Думаю, да.

— Ты — умница.

Тополиный пух крутился в воздухе, как снег в стеклянном шаре. На лавочках обнимались мужчины и женщины, в открытом кафе играла музыка, матери везли коляски с младенцами. И много чего еще происходило, но это подробности уже другой истории. А моя закончена.

Спасибо за внимание.