Дарий Петрович был старше Ани на четырнадцать лет. Они поженились, когда ей исполнилось двадцать пять, ему — сорок, оба были тельцы. В тридцать два из Ани с помощью кесарева ножа извлекли ее первого и единственного ребенка — Валеру.

До беременности Аня служила патологоанатомом в морге. Дарий Петрович считался одним из лучших по советским временам психиатром, в семидесятые его имя было широко известно тем, кому довелось столкнуться с большой медициной.

Случалось, Аня возила мужу обед на работу, часто она брала с собой Валеру. Почти двадцатиметровый коридор вел из приемной института Сербского в обложенную белым кафелем ординаторскую. Уже взрослым Валера, бывало, вспоминал, как бежит по коридору навстречу отцу; он выходит из ординаторской, в белом халате, с черным ужом фонендоскопа на шее, восторженно разводит руки и ловит его, и поднимает в воздух. Вероятно, именно в те моменты Валера познал отпущенный ему максимум земного счастья.

Дарий Петрович владел гипнозом, говорил даже о такой мало соответствующей советской официальной науке вещи, как психотерапия, среди родственников шизофреников, в основном женщин, о нем ходили легенды. Рассказывали, что Дарию Петровичу достаточно пристально посмотреть сумасшедшему в глаза, и тот мигом вздрогнет и выздоровеет. Так это было или не так, Валера доподлинно не знал, но в любом случае на прием к отцу записывались за месяцы. В принципе, Дарий Петрович мог бы мигом обрести материальное благополучие, брать конверты, банки с икрой и коньяк, но деньги крайне мало его интересовали.

Он честно отдавал зарплату жене, ел, что дают, сидел, если просили, с ребенком, не пил и вечерами читал в кресле с деревянными лакированными подлокотниками журнал «Огонек».

Аня сдержанно вела хозяйство и воспитывала сына — ни няни, ни домработницы в доме не было. С мужем ее связывало нечто среднее между партнерством и патронажем: она кормила его, утром выдавала одежду, бегала в ларек «Союзпечати» за «Огоньком», а в оставшееся время гуляла с Валерой во дворе, готовила и убирала квартиру. Аня была положительной советской гражданкой, ответственной матерью и женой. Одевалась неброско, тайком курила и никогда ничего не пила, кроме рюмки коньяка Новогодним вечером и в свой день рождения.

Казавшееся почти зацементевшим семейное благополучие дрогнуло мартовским вечером 1992 года, когда Дарий Петрович вернулся домой и показал жене спелеологическую карту.

— Это потрясающе! Потрясающе! — восклицал он, тыча пальцем в какие-то невнятные затемнения и разводы.

— Что это еще? — без намека на интерес спросила Аня.

Выяснилось, что карту преподнес депутат, страстный любитель пещер и приключений, к тому же алкоголик и педераст, которого Дарий Петрович избавил от реактивного психоза.

В тот вечер мать впервые на Валериной памяти закатила отцу истерику. Она визжала, порывалась изорвать карту в клочки и даже ругалась матом.

— Деньги! Деньги надо брать, а он срань всякую в дом тащит!

— Какие уж там деньги… Как будто их кто-то мне дает… — вяло бормотал в ответ Дарий Петрович.

— Да уж дадут, если потребуешь! — неистовствовала мать. — Психов у нас меньше не стало! Без работы не останешься!

— Успокойся, Аня, не надо при ребенке.

— Нам жрать скоро нечего станет! А он карту принес. Козел! Идиот! Чтоб ты сдох! — произнеся последнюю фразу на одном дыхании, Аня вылетела из комнаты и захлопнула дверь с такой силой, что на наличнике появилась длинная и уродливая, как жизнь среднестатистического человека, трещина.

Теперь Дарий Петрович, всерьез увлекшись спелеологией, давал жене лишь крайне скромную сумму на то, чтобы в следующий месяц не умереть с голоду, а остальное тратил на экипировку. В специализированных магазинах, с рук, по объявлениям он приобретал спелеологическое снаряжение, крепежи, ботинки, веревки, а после рабочего дня не спешил к креслу и «Огоньку». Психиатр рыскал по библиотекам — все тот же депутат, у которого спустя короткое время случился рецидив, рассказал ему, что где-то в Крыму, в одной из пещер, зарыты сокровища с корабля Арго.

Как всякий сумасшедший, говорил депутат убедительно и вдобавок продемонстрировал некую потемневшую от времени подвеску, предположительно изготовленную из золота.

— Ага, — прокомментировала рассказ мужа Аня, — в следующий раз еще больше спятит, золотое руно тебе покажет.

Дарий Петрович сделал вид, что не слышал ее слов и страстно замечтал о скором безбедном будущем.

— Ты пойми, — убеждал он жену, — даже если клад государству сдать, мы на свой процент до старости Валерку обеспечим.

— Вот так и знала, так и знала, — качала головой Аня, — не первый ты психиатр, который умом тронулся.

— О, господи! Как ты все же приземлена!

Вскоре выяснилось, что сокровища аргонавтов не приносят кладоискателям счастья.

Депутат признался, что психоз развился у него именно после визита в крымскую пещеру, где ему, впрочем, довелось заблудиться и проплутать три дня. Он явно чего-то не договаривал, и целеустремленный Дарий Петрович, подняв газетные подшивки, выяснил, что в той пещере погибла молодая жена депутата — тоже страстная спелеологичка.

В какой-то момент Аня просто махнула на мужа рукой.

Ей пришлось возвратиться на работу и кромсать трупы. Валера рос, и брюки у него все время оказывались рваными, а ботинки сбитыми.

Летом семейство вследствие нищеты не снимало дачу.

Валера с матерью мужественно просидели три месяца в Москве, а Дарий Петрович уехал в Крым.

Вернулся он в начале сентября, похудевший и до черноты обожженный солнцем.

— Теперь я точно знаю, где клад, — объявил он с порога.

— Ой, лучше бы ты не приезжал! — заломила руки Аня. — Уж лучше б спился, бабу себе нашел, хоть перед людьми не так стыдно бы было! — и она бессильно, с подвыванием заплакала.

Смирившись с тем, что жена ему не собеседник, Дарий Петрович вцепился в Валеру и поведал, что в пещере, где три дня сидел депутат и где якобы спрятано сокровище, стихийно образовалось подземное озеро, и теперь Дарию Петровичу нужно всего лишь купить дорогостоящий костюм для погружения и достать клад.

Следующую неделю психиатр бегал по приятелям и коллегам и брал у всех в долг.

Собрав требуемую сумму, он купил костюм и, взяв месяц отпуска за свой счет, отбыл в Крым.

Через три дня Аня подняла трубку разрывающегося телефона.

— Это… — донесся шамкающий старушечий голос, — квартира доктора?

— Да, доктора, — ответила Аня.

— Ты евонная жена? — уточнила бабка. — Меня Катя звать, он у меня комнату снимает. Убился мужик твой, приезжай, хребет переломал.

— Он умер? — прошептала Аня.

— Не, в больницу забрали.

— Боже, боже, боже! — Аня забегала по квартире.

— Валерка! — крикнула она из коридора. — Уезжаю, с папой плохо. Деньги оставлю! Когда вернусь, не знаю! Шоколадок не покупай! Если купишь, то и будешь их неизвестно сколько есть! Купи сыра полкило, докторской колбасы! Супа еще на два дня тебе хватит. Ой, Господи помилуй, как же он меня достал-то! — всхлипнула Аня.

Вновь зазвонил телефон.

— Да! — почти крикнула Аня в трубку.

Несколько секунд она молчала.

— Дима, да плохо у меня все, — сказала она, наконец, — муж разбился. Еду в Крым.

Она еще что-то говорила, срываясь на плач.

Валера с опаской заглянул в комнату. Мать бросала какие-то вещи в старую синюю сумку с наполовину оторванным ремнем.

— А кто такой Дима? — спросил Валера.

— Да… Он… — мать подняла на него совершенно остекленевшие, отчаянные глаза.

Внезапно прервав сборы, она села в кресло с деревянными лакированными подлокотниками, где в лучшие свои годы отдыхал за чтивом Дарий Петрович.

— Ладно уж, — сказала она, поправляя волосы, — ты большой уже мальчик, одиннадцатый год… Папа твой, конечно, человек хороший, врач прекрасный, но муж он никакой. Да и старый уже, он же меня старше. А бросить его я не могу, он беспомощный, кусок хлеба себе не отрежет, да и благодарна я ему за многое, в частности, хоть за тебя. В общем, мы с ним уже сто лет не живем, а я без мужика не могу, — мать зачем-то подергала сережку, — физиология. Боли всякие начинаются, невралгия, когда подрастешь, сам поймешь. А Димка молодой, он меня младше, все понимает, на разводе не настаивает, хоть и рад был бы, конечно, жениться на мне…

Мать еще долго что-то говорила, но пораженный Валера не мог ее слушать. Ему казалось, что он попал в какое-то другое, чудовищное измерение, где оказалось возможным и даже желательным все то, что в обычной жизни жестоко наказывалось. Не столько от самого содержания материнских речей, сколько от той спокойной, миролюбивой интонации, с которой она рассказывала о своем молодом любовнике, Валере стало страшно.

Мать уехала.

Таинственный Дима, несмотря на то, что служил вышибалой в замаскированном под казино публичном доме, оказался всемогущим человеком. Он мигом организовал столь непростое по тем временам дело, как перевоз искалеченного мужа своей зазнобы из Крыма в Москву. Все тот же Дима поставил на уши всех столичный врачей, и довольно скоро Дарий Петрович вернулся из больницы домой, правда, в инвалидной коляске.

Настали совсем скверные времена.

Аня по-прежнему работала в морге, но вдобавок нанялась санитаркой в роддом. В ее обязанности входило мыть полы и разливать суп по тарелкам. Дима настойчиво предлагал свою помощь, но Аня посчитала, что содержать мужа на деньги любовника непристойно.

Очутившись дома, Дарий Петрович не стал унывать — он продолжал изучать снимки пещер и спелеологические карты.

Однажды мать вернулась с работы, как всегда, поздно, уставшая и озлобленная, и застала мужа за любимым делом.

— Что?!! — с порога заорала она. — Опять?! Чтобы я этого дерьма в своем доме не видела!

— Успокойся, Анечка, не надо нервничать, — залебезил муж.

Но Аня уже слишком разнервничалась. Валера никогда не видел мать в таком состоянии.

Аня кричала, рвала на себе одежду, расшвыривала посуду, срывала картины со стен. Она поносила Дария Петровича, который из-за полной, по ее словам, «херни» разрушил жизнь ей и ребенку.

— Это истерический припадок, — поставил диагноз муж, но больше он ничего сказать не успел.

Жена ринулась к подоконнику и, схватив керамический горшок с папоротником, обрушила его на голову инвалида.

Валера схватился за телефон. Он был напуган, но отчего-то понимал, что ни милиция, ни неотложка в данном случае не помогут. Единственным, кто мог помочь, был Дима. Его номер обнаружился в маминой записной книжке.

Выслушав сбивчивые Валерины объяснения, Дима коротко бросил:

— Бегу.

Аня тем временем успела запереться в ванной и грозила оттуда самоубийством.

— Утоплюсь! На хрена мне такая жизнь! — взвизгнула она и в подтверждение своих слов включила воду.

Дима, судя по всему, и впрямь бежал. Он влетел в квартиру спустя четверть часа после Валериного звонка.

При виде высокого, плечистого, очень молодого парня Валера как-то сразу успокоился.

Дима вышиб дверь в ванную, выволок оттуда Аню, влил в нее сто грамм водки и уложил спать.

Дарию Петровичу он промыл ссадину на затылке и ободряюще похлопал по плечу:

— До свадьбы заживет.

Потом Дима сел за стол на кухне, выпил предложенный Валерой чай и побеседовал с Дарием Петровичем на тему спелеологии.

Когда вечером проснулась мама, Дима подошел к ней и сказал:

— Все, хватит канителиться, переезжаю к вам. Тебе одной с инвалидом не управиться.

— С ума сошел! — испугалась Аня. — Что люди скажут? При живом муже любовника привела!

— Наплевать на всех, — отрезал Дима, — хотя, хочешь, разведись, и мы с тобой поженимся.

Мама сначала заплакала, а потом сказала:

— Хорошо.

Разводиться, впрочем, родители не стали. Дима просто перенес к ним домой свои вещи, и зажили большой дружной семьей.

Через некоторое время Валера с горечью осознал: отец и впрямь умалишенный.

Дарий Петрович, по непонятной причине, стал считать Аню своей дочерью, а Диму — зятем. Иначе как «сыночек» он к нему не обращался. Валеру бывший психиатр держал за внука, впрочем, иногда брал его за руки и говорил:

— Ты самый хороший.

У Валеры сжималось сердце — с каждым днем он любил отца все больше и больше. Аня с Димой тоже проявляли в отношении Дария Петровича трогательную заботу. Особых денег в семье не водилось, пенсия Дария Петровича почти целиком уходила ему же на лекарства, но с каждой получки жена и ее любовник что-нибудь покупали, как они говорили, деду. Это могли быть конфеты, которые Дарий Петрович поглощал в патологических количествах, или уютные меховые тапки.

Распорядок дня семьи был подогнан под нужды инвалида, его никогда не оставляли одного, Аня не ленилась даже готовить ему отдельно. Единственное, что она не соглашалась делать — это слушать рассказы Дария Петровича о пещерах и сокровищах аргонавтов, но тут подключался Дима. Он охотно внимал бывшему психиатру и с интересом рассматривал карты.

К следующей весне у Валеры в голове все перемешалось.

Ему стало казаться, что Аня с Димой и впрямь его родители, а Дарий Петрович — дедушка.

Валера звал отца «деда», а тот совершенно спокойно отзывался:

— Ау, мой милый.

Дима оказался человеком вполне сносным и в целом не злым. К Валере он относился с ровной доброжелательностью. Аня тоже как-то успокоилась и снова влезла в привычный образ хозяйки, матери и жены.

Так они прожили еще четыре года.

А потом случилось то, что всегда происходит с людьми, которые хотят быть счастливы. Увы, людям свойственно забываться, подставлять жизни мягкое брюхо, валяться у нее в ногах и тихо наслаждаться тем, пускай, извращенным, пускай, порочным покоем, который она время от времени нам дает в качестве передышки.

Над семейными ситуациями, схожими с Валериной, можно подшучивать, иронизировать, но юмор, увы, не спасает. В сущности, от юмора нет почти никакого толку. Можно долго с юмором относиться к явлениям действительности, это порой продолжается многие годы. В иных случаях удается сохранять юмористическую позу чуть ли не до гробовой доски, но, в конце концов, жизнь разбивает вам сердце. Сколько бы ни было отваги, хладнокровия и юмора, хоть всю жизнь развивай в себе эти качества, всегда кончаешь тем, что сердце разбито. А значит, хватит смеяться. В итоге остаются только одиночество, холод и молчание.

Одним утром Дима вышел из дома, чтобы отправиться на работу.

Пересек двор и попал на оживленный даже больше, чем следует, проспект. Деньги у него водились и, поленившись спускаться в метро, Дима решил поймать машину.

Водитель выжил, а Дима нет. Его хоронили на Митинском кладбище в закрытом гробу. На деньги, которые они с Аней методично откладывали для первого совместного отпуска в Турции.

Дарий Петрович после смерти Димы впал в окончательные и бесповоротные сумерки.

Он целыми днями плакал, не ел даже конфет, а примерно через неделю, когда онемевшая от горя Аня внесла в его комнату поднос с завтраком, предложил ей «вместе с выблядком» убираться из его квартиры.

Дарий Петрович решил, что погиб его единственный, страстно любимый сын, единственная на старости лет отрада в жизни, и теперь он считает себя ничем не обязанным жене сына и ее ребенку, нагулянному, как он выразился, еще до брака с Димой, довольно и того, что бедный инвалид терпел их столько лет.

Аня только покачала головой.

Выживший из ума психиатр, однако, на этом не остановился. Он названивал в какие-то благотворительные организации, приглашал работников собеса, от которых требовал организовать комиссию, чтобы та оценила катастрофические условия его содержания.

Приглашенным специалистам Аня молча демонстрировала свидетельство о браке и Валерино свидетельство о рождении — все они рекомендовали поскорее поместить Дария Петровича в интернат.

— А так он и вас с ума сведет, — сказала одна полненькая женщина, чью шею сжимали три золотые цепочки, — что вы себя-то гробите, а? Вон ребенок у вас есть, это — главное. А этот, — женщина махнула рукой в сторону уснувшего в своей коляске психиатра, — ничего он вам хорошего в жизни не принес, и ничего вы ему не должны. Хоть вздохнете под конец спокойно.

— Вы правы, — прошептала Аня.

Месяц потребовался на оформление нужных бумаг, и Дарий Петрович отбыл в психушку, где через год скончался.

Аня на этом, правда, не успокоилась — Валера даже начал подозревать, что у матери тоже не в порядке с головой. Она упорно встречалась с мужчинами и приводила их в дом. Валера запомнил вечно кряхтящего, радикулитного дядю Сережу. За ним следовали два дяди Саши, которые так мало друг от друга отличались, что он мысленно называл их Александр I и Александр II.

Мать устроилась приемщицей в химчистку рядом с домом, проработала там десять лет, вербуя любовников из числа одиноких клиентов, а потом пришел и ее черед сменить место жительства.

В двадцать лет Валера, студент третьего курса факультета журналистики, остался сиротой.