Он проснулся от взгляда. С соседней подушки смотрела Даша, странно расширенными, с жилками испуга глазами.

— Что такое? — спросил Валера.

— Вот, — она улыбнулась, — встать не могу…

— Как это?

В ту же секунду он заворочал голыми ногами, и ноги впали во что-то влажно-хлюпающее. Валера сбросил одеяло — со стороны Даши на кровать наползало кофейное пятно, как бывает, когда на промокашку из озорства обрушат чернильницу.

— Ты облилась? — Валера удивленно взглянул на жену. — Ты ошпарилась?

— Нет, — тихо сказала она, — это из меня…

Его поразила вдруг проявившаяся на ее лице заостренная бледность.

Валера вскочил.

— Ты — лежи, я сейчас позвоню врачу.

Пока он ходил по квартире, разыскивал трубку радиотелефона и зачем-то смотрел на себя в зеркало, страх нарастал. Валера чувствовал себя беспомощным, даже беззащитным, он не знал, что делать, он боялся вернуться в спальню, где лежала в крови Даша.

Несколько раз он отрывисто хихикнул.

Телефон обнаружился на кухне. Валера удивленно повертел его в руках, недоумевая, зачем он его так долго искал. Мобильный все это время лежал на столе у компьютера.

Валера набрал 03, ему задали много вопросов, смысл которых не совсем до него доходил. Потом он умылся холодной водой и вернулся к Даше.

— Они сказали, сейчас приедут.

Даша закрыла глаза.

Валера немного посидел около нее, и ему стало казаться, что Даша умирает. Он принялся трясти ее за плечи.

— Эй? — говорил он. — Ну, не надо, они сказали, сейчас приедут… Ну, что ты?.. Даша… Ну, не надо…

Даша открыла глаза.

— Ты думаешь, я умру? — спросила она.

— Почему? — тревожно переспросил Валера. — Ты это чувствуешь?

— Не знаю, — прошептала Даша.

Он стал целовать ее, и вместе с поцелуями возникло желание укусить. Валера отстранился с какой-то внутренней тяжестью.

Она умрет, подумал он, и ее жизнь со мной никогда не повторится.

Жизнь, которая прожита и не повторится никогда, подобна тени, она без веса, и сколь бы ни была она возвышенна, посредственна или просто ужасна, эта возвышенность, посредственность и этот ужас ничего не значат. Глубокая извращенность мира основана на невозможности возвращения и повторения. И, выходит, все в этом мире наперед прощено и, стало быть, все цинично дозволено.

Валера вскочил с кровати и убежал в коридор. Появилась мысль, что такого рода внутренними монологами он предает Дашу, что он думает это все напоказ, как будто декламирует в кафе перед Машей Лазаревой.

Приехали врачи — мужик и усталая, обрюзгшая тетка.

Валера услышал из коридора, как тетка сказала:

— А, ну, все ясно, бралгинчиком набиралась?

Мужик отдал какое-то приказание, заканчивавшееся словом «внутривенно», и потребовал у Валеры телефон. Валера снова забыл, где телефон и припадочно бросился на поиски.

— А зачем он вам? — вдруг спросил Валера.

Мужик сделал скучное лицо.

— В больницу повезем. Паспорт ее давайте и полис.

— А в какую больницу? — Валера снова обнаружил телефон на кухне, но словно бы сомневался, давать его врачу или оставить у себя.

— В Боткинскую, скорее всего, — сказал врач, — в гинекологическое.

— А что с ней? — не успокаивался Валера.

— Кровотечение, — сухо ответил врач, — дайте мне позвонить.

Вскоре пришли еще два врача, Дашу положили на носилки и увезли.

— А я не поеду? — поинтересовался Валера у усталой тетки, деловито щелкавшей замками оранжевого пластмассового саквояжа.

— Чего тебе ехать? — удивилась та. — В Боткинскую повезли. Позвонишь в справочную, и все тебе там расскажут.

Валера молчал.

— Нда, — сказала тетка.

Опомнившись, Валера бросился к джинсам, валявшимся на диване, вытащил измятую стопку купюр и протянул ей пятьсот рублей.

Она молча положила деньги в карман и ушла.

К Даше он попал следующим утром.

На проходной Валере выписали пропуск, заставили купить бахилы и объяснили, как пройти к нужному корпусу. На кирпичном дореволюционном домике белой краской сияли буквы: ГИНЕКОЛОГИЯ.

В палате с Дашей лежала высохшая черноволосая женщина с декадентскими мазками седины и несколько безумными глазами. Она, правда, вежливо улыбалась. Даша выглядела совершенно нормально, так, как всегда. Она сказала, что ее продержат как минимум неделю, и попросила принести пижаму, халат и тапочки.

Валера мигом успокоился и даже обрадовался, что все так хорошо заканчивается. Он сидел у Дашиной постели на жесткой клеенчатой табуретке.

Дверь в палату открылась, и вошли врачи. Их было снова двое — мужик и баба.

— Здесь — миома, — сказала баба, указывая на черноволосую женщину каким-то журналом, — здесь — кровотечение, экстренно прооперирована.

Тут она увидела Валеру.

— Молодой человек, а вы тут, извините, что делаете? У нас посещения с часу до трех. Сейчас врачебный обход.

— Но меня пустили, — растерялся Валера.

— Значит, и выпустят, — заявила врачиха, — собирайтесь, у нас осмотр, а еще двадцать три палаты, давайте, молодой человек, не задерживайте.

Словно в дурном, невнятном сне Валера повернулся к Даше.

Даша виновато улыбнулась.

Выписали ее не через неделю, а через две с половиной.

Забирать Валера поехал на казенном шофере Владимира Ивановича, с ними напросилась Ирка.

Сначала поднялись к Даше в палату, долго ждали, пока медсестра закончит писать какую-то бумажку. Даша странно обнималась с черноволосой женщиной, вид которой, как отметил Валера, заметно ухудшился. Звали женщину — Кира.

Потом пришел врач с выпиской. Он улыбнулся и отечески похлопал Дашу по спине.

— Ничего, ничего, — оптимистично заметил врач, — было два, стало минус один. Прогнозов никаких не делаю, меня вот мать с одним родила, да еще брата, а говорили, что вообще детей не будет.

— Минус один — это оригинальная формулировка, — кисло произнесла Даша.

Когда все вместе спускались вниз в лифте, Ирка пробасила:

— Он хотел тебя успокоить, да?

Даша кивнула.

— Ход не более удачный, чем анекдот про гомиков в душе мужской тюрьмы, — сказала Ирка.

Валера неожиданно для себя расхохотался.

В больнице Даше вырезали один яичник, какую-то трубу, и, кажется (Валера не очень вникал), она лишилась еще каких-то мелких внутренних органов.

Ей, разумеется, было очень тяжело — ее статус женщины был обоснованно поставлен под сомнение операцией, и хотя раньше Даша, скорее всего, просто не задумывалась о детях, теперь она думала о них постоянно. Ей выписали курс таблеток, их было так много, что схему приема Даша записала на рулоне линованной бумаги. Она много, с наслаждением плакала, на самое невинное со стороны Валеры замечание раздавались всхлипывания:

— Да, я все знаю, ты хочешь меня бросить, ты тяготишься мной!

— Ну, что за бред ты несешь! — отбивался Валера. — Все в порядке.

— Это пока в порядке! — говорила Даша навзрыд. — А потом ты захочешь ребенка, а я не смогу! Не смогу-у!!!

Вскоре из Боткинской больницы выписалась Кира и зачастила в гости.

Кира приходила в забрызганной сзади грязью юбке до пола и юродивом платочке. Перед едой она с закрытыми глазами читала молитву, кланялась в пол, а затем мелко крестила стол и свою тарелку. С Валерой, если он в момент визита тоже присутствовал дома, Кира заводила страстные разговоры о срочной необходимости воцерковления.

— Иначе, — спешила Кира, и во рту ее мелькали некрупные серые зубки, — иначе ты просто погибнешь. Сопьешься или сойдешь с ума. Поверь мне, потерять рассудок — это самое страшное.

— Я, честно говоря, не вижу здесь связи, — говорил Валера.

— А связь самая прямая! — Кира, тонко улыбнувшись, ставила на стол кофейную чашечку. — Если человек сознательно уходит от источника жизни, который есть Христос, он идет к погибели. У нас уже и так в России, все мужики спились, а все девки — на панели.

Даша слушала с напряженным лицом.

— Здесь заметно некоторое передергивание, — упрямо разъяснял Валера, — если не сказать, подмена. Человек может вести вполне светскую жизнь, работать, любить своих близких, семью, жену, и этот его образ жизни совершенно не содержит в себе опасности пьянства или, как вы опасаетесь, за девок — блядства.

Кира кривилась.

Ей, правда, удалось внушить Даше мысль, что «по молитве» та обязательно забеременеет, и пару раз Даша даже сбегала на утреннюю службу, но пыл ее быстро угас после беседы с апокалиптично настроенным батюшкой, который сходу наложил на нее какую-то крайне тяжелую и позорную епитимью.

Где-то еще около месяца Даша читала молитвенное правило, постилась в постные дни, но вдруг напилась с Иркой, накрасилась и сказала Валере, что все, что происходит, бессмысленно.

— С чего это? — поинтересовался он.

— Валерочка, ну, милый, ну, прости меня, — в прежней своей манере затянула Даша, — я все могу понять, но когда она говорит, что на нее нападают черти, и уже полгода она ходит со змеей на голове, это…

— В общем, да, — согласился Валера.

Успокоившись с религией, Даша занялась собой, вернее, своим телом.

Она делала витаминовые инъекции, ездила в тренажерный зал, в солярий, на массаж, и в довольно сжатые сроки довела себя до модельного состояния. Наступила очередь волос и ногтей. Волосы преображались в плане цвета и длины, ногти сверкали — в какой-то момент Валере стало просто страшно показываться с женой на людях, она словно бы уже преодолела все человеческое и несовершенное и походила на жильца какой-то счастливой тайной планеты.

Утвердившись в статусе инопланетянина, Даша бросила свою неиссякаемую витальную энергию на обустройство дома. Впрочем, Валере казалось, что там и раньше было неплохо, но он старался не спорить и как можно реже высказывать свое мнение. Даша заказывала ковры, литые кушетки, светильники — когда все это привозилось, ей все не нравилось, она до хрипа ругалась, ковры и кушетки увозились, взамен привозились новые…

Наступила очередь техники. Даша ездила по магазинам, выбирала мясорубки, соковыжималки, Валере был без повода преподнесен последней модели лэптоп, в котором он совершенно не нуждался, поскольку работал на стационарном компьютере. Сидя на обитом полосатым шелком диване с бронзовыми ножками, Даша возбужденно нахваливала лэптоп, демонстрировала его практически неограниченные возможности, включала на полную мощность звук и все время счастливо смотрела на Валеру.

Ему было очень тоскливо.

Как будто Даша показывала не компьютер, а, скажем, разрезала сама себе бок и через кровавую щелку, содержащую, впрочем, какой-никакой обзор, восхищалась собственной печенкой и его призывала к тому же.

Он обнял Дашу и поцеловал в волосы. На этот раз они были с колючими розовыми вкраплениями и пахли корицей.

— Я очень тебя люблю. — Сказал Валера и почувствовал, что заплачет.

— И я тебя, Валерочка.

На ощупь Даша напоминала дерматиновое сидение в вагоне метро, вся жесткая и сухая.

Примерно в середине ее бурного увлечения цветоводством, в ходе которого причудливые горшки с растениями заполнили подоконники, а для особо крупных экземпляров приобретались специальные подставки, вернулась Кира.

В тот вечер Валера неинтересно пил с Рыбенко, домой вернулся около двух.

По всей квартире почему-то был включен свет, Даша заперлась в туалете и отказывалась выходить.

— Я видела его! — кричала она из туалета. — Он был, он трогал меня!

Спустя немалое время Валере удалось выманить ее, трясущуюся, с дергающейся губой из туалета, и она рассказала, что, как только легла спать, в постель запрыгнул мужчина в джинсовом костюме, у которого лицо было то, как у него, Валеры, то, как у папы. Джинсовый мужчина вроде бы даже издевался над Дашей, в любом случае, он к ней прикасался и шутил насчет ее веры когда-нибудь в будущем стать матерью.

— Он не оставит меня в покое! — шептала Даша. — Он вернется! Не уходи, Валерочка, я умоляю! Не оставляй меня здесь…

Она заснула при свете. Выключать свет она запретила.

Валера немного посидел на кухне, выпил водки.

Утром позвонил Владимиру Ивановичу.

Работу тесть, конечно, бросить не мог. Он приехал вечером, снова в легкомысленных очках, с литровой бутылкой текилы.

Даша, чьи движения и Валера, и «папа», отслеживали с некоторым подозрением, резво выставила закуску и спросила:

— Пап, а ты не хочешь грибы с картошкой?

— Ну, давай… — промямлил Владимир Иванович.

— А что у тебя с… так сказать, прической? — спросил он, помедлив.

Валера оглядел Дашу и заметил, что теперь у нее коричневые волосы и накладная челка.

— А что? — удивилась Даша. — Плохо?

— Да вроде недавно другие были, — неопределенно ответил Владимир Иванович.

— Ой, это сто лет назад! — Даша отвернулась к задорно рычащей сковородке с грибами.

Они все никак не могли налить, потому что Даша носилась, через каждые две минуты припоминала досадно забытые деликатесы, которые немедленно нужно было вытаскивать из холодильника, резать, крошить, сбрызгивать лимоном…

— Все, доченька, — решительно сказал Владимир Иванович, — спокойненько давай садись, все у нас есть, нам хватит, тихо-тихо.

Даша, пожав плечами, уселась.

— До меня тут доходят слухи, — начал Владимир Иванович и вдруг замолчал.

Все-таки, аппаратчики — это страшные люди, бегло подумал Валера.

Даша вскочила и, вытащив из какого-то ящика гребенку, стала чесать огромный папоротник.

— Его надо вычесывать, — пояснила она, — а то много листьев сухих.

Владимир Иванович мрачно выпил текилы и закусил копченой колбаской.

— Ну, что, — сказал он, — ты, говорят, каких-то мужиков видишь… По ночам…

— Так это бесы, — пояснила Даша, — они любые обличия принимают.

— И ты их видишь? — уточнил Владимир Иванович.

Даша утвердительно кивнула.

— Ты пьешь, что ли?! — взвился тесть.

— Нет, — заверил Валера.

— Ты думаешь, я сумасшедшая? — с надрывом зачастила Даша. — Нет! Папа! Они есть, есть!

И она заплакала.

Владимир Иванович смущенно разлил текилу и сказал:

— Даша, выпей две рюмки и ложись, я прошу тебя, спать. Все это не шутки, ты сходишь с ума, я бы не хотел, чтобы все закончилось плохо. Ты знаешь, что люди, которые видят чертей, выбрасываются из окна? Или убивают других людей… Я надеюсь, ты сможешь взять себя в руки и… успокоиться.

— Ты мне не веришь… — шепотом констатировала Даша, но рюмку взяла.

— Все, что с тобой произошло, конечно, неприятно, — воспитательно вступил Валера, — но это не повод… Я хочу сказать, что все в порядке, нужно просто отдохнуть… Как-то по-другому взглянуть на ситуацию.

Даша выпила и покорно легла в кровать.

Валера поцеловал ее, укрыл одеялом.

Вернулся на кухню, сел напротив тестя и сказал:

— Я никогда не думал, что две эти сферы так тесно между собой связаны.

Владимир Иванович часто сам себе наливал и пил рюмочку в два присеста. Ему явно было тяжело.

Валера вдруг почувствовал к нему уважительную жалость.

И жену потерял, подумал он тоскливо, и с дочкой теперь такая херня…

— Понимаешь, в чем дело, — заговорил Владимир Иванович, глядя в стол, — человек, к сожалению, устроен таким образом, что, наталкиваясь на препятствие в себе, он это препятствие усиливает, а разбираясь в конфликтах других, делает их неразрешимыми. Я не знаю, что тут советовать. Чем ее занять, так сказать, созидательным? Она очень избалованна. Могу только предупредить с высоты… своего опыта. Если ты ее как-то куда-то не пристроишь, она пойдет по одному только пути, этот путь давно известен.

— Какой? — спросил Валера с интересом.

— Тебе это должно быть ясно, — вздохнул тесть.

Валера медленно вкусил текилки, поковырял вилкой в грибах и сказал:

— Боюсь, я не понимаю. То есть, мне не ясно.

Задумавшись, он вообразил Дашу за оградой психушки, вежливых платных санитаров и то, как будет привозить ей журнал «Гламур» и шоколадные конфеты. Это почему-то не показалось ужасным.

— Черти пройдут, — махнул рукой Владимир Иванович, — начнется другое.

— Что? — допытывался Валера.

— В самом общем истолковании, — тесть с пьяной хитринкой уставился на Валеру, — это можно характеризовать как полное, сознательное и воинствующее отрицание нормы.

— Вы, — Валера усмехнулся, — в сорокинском смысле?

Владимир Иванович тоже усмехнулся и налил себе текилы.

— Ты пойми, — сказал он, — она — моя дочь, росла без матери…

— Я знаю, — вставил Валера.

Владимир Иванович долго молчал.

— Росла без матери, — повторил он и вдруг тихо рассмеялся. — Я не знал, правду говорю, что с ней делать. Работал, все это понятно, ну, бабы там периодически… Пока мать моя не померла, сидела с ней, потом взяли няню. Я много об этом думал, — тесть снова накапал себе в рюмку. — Зачем все это? Зачем, чтобы все начиналось вот так вот ужасно? Беспросветно. Чем я мог с ней заниматься? Не в куклы же играть? Соответственно — одинокая, брошенная…

Владимир Иванович пристально посмотрел на Валеру поверх бутылки с текилой.

— Впрочем, — сказал он, — жизнь и для таких, как она, находит утешительное занятие — книги. Подобные существа жадно вслушиваются в сказки, если вдруг кто-то из взрослых смилостивится почитать, попозже у них появляется проигрыватель, и они часами внимают механическому кудахтанью черной курицы или звону копытец золотой антилопы. Эти детишки изводят бумагу на непонятные каракули, их словно бы занимает, что бумага подвластна сначала каракулям, а потом и буквам — в общем, действительно странно, ведь ни других детишек, ни взрослых ничего не занимает, они быстро привыкает к тому состоянию, когда живот набит дерьмом, а хлебало на замке. Она много всегда читала, только этим и занималась. Училась плохо. Я думал, может, писательницей станет… Но потом, вроде выправилась как-то: университет, подружки, мальчики, дискотеки. Я, знаешь, счастлив был ее даже на сутки отпустить, только бы она более нормальной стала. Потом — ты, — мрачно подытожил тесть.

Валера молчал.

Владимир Иванович обреченно поднял бутылку, Валера с не меньшим трагизмом подвинул свою рюмку.

Выпили.

— Я-то думал, так, на три месяца, — снова заговорил Владимир Иванович, — потом смотрю, взялась, вроде хорошо все, дома чисто, чего-то делает. Честно говоря, надеялся, ребенка родит, будет заниматься, и вдруг — это… Слушай, не знаю, если совсем никак, может, усыновить? — спросил он, пытливо вглядываясь в Валеру. — Я в этом плане похлопочу, без всякой очереди, совсем маленького, какого захотите, а?

— Ну… — протянул Валера. — Это ей решать, я-то что…

— Понятно. — Владимир Иванович углубился в тарелку.

Валере по пьяни погрезилось, что тесть таким образом проверяет его, и, в финале экзамена с текилой, решит, помогать ли ему дальше или нет.

— Я — за! — почти крикнул он. — Я не против ребенка. Что мне, собственно, есть ребенок, нет его? Не я же с ним сидеть буду… — Валера осекся.

— Все нормально, Валер, — Владимир Иванович начальственно покивал головой.

— Вот, Ирина, — сказал он через некоторое время, — грубоватая, но вполне нормальный человек. Пусть они побольше вместе бывают. А Киру эту гони.

— Да, да, — ответил Валера.

Он отчетливо опьянел. Пошел в туалет. Из туалета — в ванную. Умылся холодной водой.

Забыв на мгновение, как бывает во хмелю, что сидит с тестем, принес на кухню магнитофон и врубил «Империю».

— Империя! — мощно понеслось над столом:

Валера привычно закивал в такт песне, когда вдруг напротив обнаружился Владимир Иванович, любопытно за ним наблюдавший.

— По весне растают тучи, мы пойдем с тобой домой!.. — Валера резко выключил песню.

— Извините, — сказал он честно, — забылся.

— Недурно, — заметил Владимир Иванович.

Валера уже начал немного им тяготиться и не понимал, почему тому не отправиться домой?

— Ну, добьем уж? — тесть вопросительно указал на бутылку.

Валера знал, что пить больше не надо, но выпил и угодил в тревожный провал.

С утра он не мог внятно ответить, правда ли они с Владимиром Ивановичем жарко и с матом обсуждали перестройку, правда ли гремела на всю квартиру музыка, и в самом ли деле Владимир Иванович слегка покачнулся, обуваясь, оперся на Валеру и сказал:

— Знал, всегда знал, что ты — патриот России. Не думай, браток, что все мы уебались в жопу. Будет еще, скоро совсем будет.