Интервью со Светкой не опубликовали под тем предлогом, что никакой сенсации в нем не содержится, а одни только домыслы и намеки, которые в лучшем случае пройдут незамеченными, а в худшем — «Стране +7» вкатят иск за оскорбление чести и достоинства. Катя поехала в интернат «Полигистор», но не смогла пробиться через охранника, которого посадили на входе специально, чтобы не пускать посторонних. Телефон Любы Красиловой был выключен, на сообщения в социальных сетях она не отвечала. Катя звонила в канцелярию интерната, ей говорили, что директор на совещании и когда оно закончится, неизвестно. Тогда она отправилась в мытищинское отделение полиции и без малейших проблем проникла в кабинет к толстому немолодому следователю в пропотевшей форменной рубашке.

— Журналистка? — переспросил он. — Очень хорошо.

Катя без разрешения села и выложила на стол блокнот:

— У вас есть какие-то версии?

— Версии… — повторил следователь.

Катя ждала, что он еще что-то скажет, но следователь молчал. Тогда она сама заговорила, надеясь своей историей вызвать его на ответную откровенность. Катя рассказала про Любу Красилову, про Светку, про таинственную смерть матери Марты, про ее отца. Все это следователя не впечатлило. Если Люба Красилова то и дело произносила «ну и», то его коронный фразой было «и что?».

— Марта рассказывала Любе, что ее отец жил с несколькими женщинами одновременно! — говорила Катя.

— И что?

— Ее мать умерла, причем никто не знает как! Сама Марта об этом ничего не знала!

— И что?

— Вы не делали запрос, не выясняли, что с ней случилось?

Следователь фыркнул.

Катя разозлилась.

— Я вас не понимаю! — вскрикнула она. — Пропал ребенок! Я пытаюсь восстановить картину жизни Марты! А вы делаете вид, что ничего не случилось!

— Какую картину вы пытаетесь восстановить? — спросил следователь. — Что это за картина? Мать умерла, отец с кем-то там спал, какое это имеет отношение к девочке, если последние два года она жила в интернате?

— Вам не интересно, почему она там оказалась?! — пошла в наступление Катя.

— Не особенно, — пожал плечами следователь. — Интернат дорогой, вполне приличный… У людей в жизни разные обстоятельства бывают.

— Да что вы говорите!

— Слушайте… — следователь устало развел руками, — вы правда думаете, что у этой Марты была какая-то серьезная причина, чтобы сбежать?

Катя Беляева несколько секунд молча смотрела на следователя.

— Любовь?

— Любовь! — Следователь скривился.

Он встал, подошел к стеллажу и снял с верхней полки папку в синей пластиковой обложке. Протянул папку Кате, и она жадно схватила ее. В папке лежали распечатки писем из электронной почты Марты и чатов из социальных сетей.

Яша, единственный человек, по которому я буду скучать, — это ты.

— Вы проверяли, кто этот Яша? — спросила Катя.

— Яков Александрович Гурвич, тысяча девятьсот девяносто девятого года рождения. Да вы его тоже наверняка знаете.

— Я? — поразилась Катя Беляева.

Следователь кивнул.

— Погуглите, — посоветовал он.

Катя Беляева покинула кабинет мытищинского следователя в тот самый момент, когда Марта проснулась. Она лежала на земле, под деревом, за ночь ее тело приняло неудобную и неестественную позу, словно кисть, забытая и засохшая в масляной краске. Запястье правой руки опухло; пытаясь подняться, Марта оперлась на него и вскрикнула от боли. Горела ссадина на виске, и вдобавок ко всему страшно хотелось пить. Марта кое-как села, вытащила из рюкзака бутылку и, не думая ни о чем, выпила всю газировку до дна. Спустя несколько минут пришел голод и потребовал причитающегося. Марта съела чипсы и половину шоколадного батончика, убрала оставшуюся половину в рюкзак, но тут же вытащила и съела ее тоже, подбадривая себя мыслями, что ей понадобятся силы.

Она встала, справила нужду и, сверившись с солнцем, двинулась на юг, где, по ее расчетам, находился проселок.

Настроение у Марты улучшилось. После вчерашнего отчаяния она, как ей казалось, имела полное право гордиться собой. Переночевала в лесу, и ничего не случилось — так она раззадоривала своего внутреннего собеседника, но тот упорно отмалчивался, и спустя короткое время Марта начала испытывать легкий стыд за то, что вчера так позорно впала в детство и принялась разговаривать сама с собой. И не просто разговаривать, а на полном серьезе обдумывать ту ахинею, которой сама себя пугала. Эта страница в книге мужественного выживания в лесу смотрелась, мягко говоря, сомнительно, но Марта оправдывала себя тем, что просто испугалась. С кем не бывает?

Она шла по лесу и думала о том, что из интерната не могли не позвонить отцу. Тот наверняка сошел с ума. Несмотря на все, что между ними произошло, он кинется искать ее. В этом Марта не сомневалась (пока не сомневалась) и, чтобы укрепиться в своей решимости, время от времени останавливалась и кричала: «Я здесь!»

Она не знала, теряются ли в этом лесу люди, и если да, то как часто, но истории, которые она читала в интернете, не оставляли сомнений, что потерявшихся людей ищут. Не то чтобы Марта сильно переоценивала профессионализм местной полиции, но она верила (пока верила), что они снарядят поисковый отряд. А может, и вертолет.

Лес становился реже, к одиннадцати утра Марта опять вышла к ущелью.

И, без сомнений, это было то же самое ущелье, хотя и не то место, где она была вчера. Склон стал более пологим, ручей мельче, в некоторых местах вода едва покрывала валуны.

Ну и что ты теперь скажешь?

Марта сняла рюкзак и опустилась на землю. Солнце палило нещадно, но она не могла снять рубашку из-за висевшей над ней тучи комаров. Она заблудилась. Совершенно точно заблудилась. Она не знала, куда идти, и блуждала по кругу. Вчера вечером она ушла от ущелья по направлению к проселку, но сегодня она вернулась. Губы Марты задрожали, и она яростно укусила себя за руку.

Нет никакого смысла реветь. Это что, новая традиция?

Каждый день рыдать у чертова ущелья?!

А что ты еще можешь сделать?

— Подумать! Подумать и найти выход.

Она снова говорила сама с собой, даже не замечая этого. Журчание ручья возбуждало жажду. Но еще больше, чем пить, Марте хотелось есть.

Она убеждала себя, что вода в ручье непригодна для человека, соглашалась с собой, но уже в следующую секунду представляла, как спускается по склону и набирает воду в бутылку.

Ей казалось, что после того, как она это сделает, жизнь мгновенно улучшится. Никаких других мыслей в голову не приходило, обдумать свое положение, не говоря уже о плане действий, у Марты не получалось.

— Я не умру от глотка воды.

Доподлинно это неизвестно.

К полудню жара усилилась. Хватаясь за кустарники, Марта начала спуск к воде.

Она исцарапала руки, несколько раз упала, вырвав кусты с корнем, но все это потеряло значение, когда она опустилась на колени перед ручьем.

Вода.

Марта сняла рубашку, обвязала ее край вокруг горлышка бутылки и с помощью такого нехитрого фильтра набрала воды.

И тут же выпила почти всю бутылку.

Никогда, ни разу в жизни у воды не было такого свежего обжигающего вкуса.

Марта заново наполнила бутылку, умылась и вымыла руки.

В этот момент она поняла, что на противоположном склоне кто-то есть.

Марта не услышала звук, не почувствовала запах, она не могла объяснить, почему замерла и почему напряглись все ее мышцы, — какой-то древний, затоптанный разумом камертон вдруг сработал в ней.

Рассудок потрясенно заткнулся, а тело доверилось — без вопросов, без сомнений.

Марта легла на живот, зарылась лицом в вязкий, пахнущий гнилью ил и накрыла руками голову.

Она не двигалась, не думала, единственное, что она могла, — это слушать, и она слышала треск веток под чьим-то огромным, тяжелым телом, она слышала вздохи и всхрапы, глухое рычание, грохот потревоженных камней, летевших с противоположного склона.

Марта не могла сказать, сколько так лежала, вжавшись лицом в ил, в насквозь промокших джинсах, но в какой-то момент она поняла, что тот, кто был по другую сторону ручья, ушел.

Она подняла голову, с трудом встала на колени.

Только когда Марта стащила джинсы, чтобы выжать, она поняла, какая ледяная в ручье вода.

Исцарапанные руки саднило, пальцы свело от холода, правое запястье пульсировало, будто под кожей находился часовой механизм. Голые ноги тут же облепили комары. Повизгивая и ругаясь, Марта принялась лихорадочно натягивать джинсы. Когда она наклонилась, чтобы просунуть ногу в штанину, живот скрутило.

На коленях она отползла от ручья, и ее стошнило выпитой водой. Перед глазами проносились шаровые молнии, она боялась, что если попытается встать, то потеряет сознание.

Поэтому несколько минут, выплевывая горькие сгустки желчи, она стояла на коленях и только потом медленно выпрямилась.

Это никуда не годится, Марта.

— Есть вариант получше?

И тогда она снова зарыдала. Сидя рядом с лужей собственной блевотины, у ручья, вокруг которого ходил кто-то огромный (она убеждала себя, что не медведь, а лось), Марта впервые со всей четкостью осознала, что дела ее плохи, очень плохи.

У нее нет воды и еды, а воду из ручья, в чем она только что убедилась, пить нельзя.

Она вошла в лес вчера, за несколько часов до заката, а сейчас солнце миновало зенит, значит, она здесь уже сутки.

Почему ее не ищут?

И что, если… никто и не собирается ее искать?

Слезы бежали по щекам, от соли комариные укусы зачесались совсем уж нестерпимо. И все же слезы принесли облегчение, в голове прояснилось.

Марта встала, снова умылась в ручье и вскарабкалась по склону.

Случай с лосем (с медведем, Марта!) укрепил ее в стремлении находиться на возвышенности.

Проблема заключалась в том, что на возвышенности она была или в низине, ей нужно было двигаться, но куда двигаться, она не знала.

Ручей впадает в большую воду, подумала Марта.

Если я буду двигаться вдоль ручья, рано или поздно я выйду к реке и там встречу людей.

Она закинула на плечи рюкзак — правое запястье отозвалось такой резкой болью, что она на секунду потеряла равновесие. Осторожно села на землю и сидела, терпеливо ожидая, чтобы боль, как потревоженная вторжением цепная собака, отбрехалась и убралась обратно в свою будку.

— Но я не могла сломать его, правда?

Почему нет? Лучевые кости самые тонкие в организме человека.

Марта вытянула перед собой обе руки, чтобы сравнить. Правая выглядела раза в полтора толще левой. Это ушиб, подумала она. Просто очень сильный ушиб. Сначала я растянула мышцы, когда поднимала мотоцикл, потом я упала.

Ты с этим все равно ничего не можешь поделать.

— Это правда.

Марта двинулась вдоль ручья. Солнце клонилось к западу.

Идти было сложно, и она двигалась медленно. То и дело приходилось огибать заросли кустов, перелезать через камни, в какой-то момент ручей внезапно расширился, затопив берега, и Марта по щиколотку увязла в мокром песке, смешанном с глиной.

Пришлось снимать кроссовки, вытряхивать комья глины, выжимать носки (одной левой рукой).

Надеть носки снова она не смогла, потому что они были в песке, и Марта закатала джинсы и вошла в ручей, чтобы прополоскать их.

Кроссовки, которые она надела на босу ногу, тут же стали натирать. К тому же никуда не делись голод и жажда. Только после десяти минут мучений в мокрых кроссовках Марта вспомнила, что у нее в рюкзаке есть запасные носки. Обругав себя матом, она надела сухие носки и выбросила мокрые.

Марта решила, что бутылка с водой из ручья в ее рюкзаке на самый крайний случай и она не станет пить эту воду, но при этом отлично понимала, что пройдет еще час, возможно, два — и она опять опустошит бутылку.

В лучшем случае дизентерия, Марта.

— А в худшем?

Ты сама знаешь.

— Может быть, есть какой-то способ?

Подумай, Марта.

Пока солнце не село, надо было просушить обувь.

Она нашла плоский, поросший мхом валун, сняла белые (когда-то белые!) кроссовки и поставила их на солнце.

Огляделась по сторонам. Лес в этом месте отступал от воды, в десятке метров Марта заметила красное пятно на земле. Кровь? Она сделала несколько шагов к зарослям.

Мухомор.

Змеи, Марта!

Не забывая смотреть под ноги, Марта двинулась к мухомору. Если есть ядовитые грибы, значит, рядом растут и съедобные.

Она вспомнила, как собирала грибы с отцом, как он учил ее различать их.

Как после лесных прогулок они возвращались в гостиницу и шли в ресторан, специализировавшийся на русской кухне. Меню отличалось угодливо-крепостным слогом, но уху там варили отменную.

Рот мгновенно наполнился слюной, Марта сглотнула.

Она подняла с земли палку (посох, как у пилигрима) и ступила в заросли. Осторожно раздвигая палкой ветки елей, она надеялась отыскать россыпь лисичек, возможно, пару сыроежек, но лес оказался щедрее к ней.

Прямо под ее ногами, на несколько десятков метров вокруг расстилались черничные угодья.

Позабыв о змеях, позабыв даже о комарах, Марта упала на колени и принялась запихивать в рот ягоды.

Самые сладкие, самые сочные, самые вкусные ягоды в ее жизни.

Пальцы тут же окрасились черным, черный сок стекал по подбородку на рубашку, но Марте было наплевать на это. Ее охватило чистейшее счастье, радость зверя от того, что он умрет не сегодня, потому что сегодня Бог даровал пищу.

Спасибо тебе за чернику, — сказала Марта, подняв голову к елям.

В тот момент, когда она снова обратилась к чернике, сработал камертон.

Она не услышала, не унюхала, она просто почувствовала, что наверху кто-то есть. Кто-то смотрит прямо на нее.

Марта вскочила на ноги. Метрах в пяти над землей раскачивалась еловая ветка.

И тут Марта увидела руку.

Рука была человеческой, но очень большой, загрубевшей, в шрамах и ссадинах, с огромными бурыми когтями вместо ногтей.

В следующую секунду рука исчезла. Марта затряслась.

Она бросилась к валуну, где остались ее кроссовки, она не разбирала дороги и наткнулась на сучок. Это не замедлило ее бегства.

Подхватив свои вещи, она понеслась прочь от черничной поляны, вдоль ручья, вздымая брызги и раскидывая камни. Она бежала, пока в боку не закололо, пока перед глазами опять не запрыгали шаровые молнии.

Ее снова скрутило.

Марта упала на колени, и ее бесконечно долго рвало черно-синей жижей.

Потом она умылась в ручье и поняла, что ведет себя как сумасшедшая.

На ели не было никакой руки, это был обман зрения.

Она истощена — и физически, и психически, рука с когтями — мираж, иллюзия ее сознания. За эти сутки ее надпочечники выделили такое количество адреналина, что мозг не справляется с ним. Марта села на землю и заплакала. Она плакала, вытирая глаза черными от ягод пальцами, пока совсем не обессилела.

Нестерпимо захотелось спать.

Припекавшее предзакатное солнце и тишина дарили иллюзию относительной безопасности.

Но это был обман — такой же, как весь этот лес, как пища, которую даровала рука с когтями.

Марта встала и, хромая, снова пошла в лес.

Заходить далеко она боялась, но, к счастью, в нескольких десятках метров от ручья росли молодые ели. Она наломала веток и устроила себе лежанку под кустом орешника.

Пахло свежей хвоей, бархатистые листья орешника закрывали ее сверху, почти касаясь лица. Марта то проваливалась в сон, то резко, как от толчка, просыпалась.

Она прислушивалась, закрывала лицо ладонями, как в детстве, и смотрела вокруг сквозь розовую решетку пальцев, как будто они могли ее защитить. Никого не было рядом, только шумели под ветром листья и вода в ручье продолжала свое вечное, непрерывное движение.

Оставим бедняжку на пару часов, пусть она отдохнет, и навестим Михаила. Он сидит с опухшей, зашитой в нескольких местах рожей за столом, напротив него — капитан вологодской полиции, и разговор между ними не самый приятный.

— То есть вы ехали по трассе, остановились и посадили к себе девушку, я правильно понимаю?

— Да. Да… правильно.

— С какой целью?

— Что?

— Зачем вы посадили к себе незнакомую девушку?

— Я… я просто хотел помочь ей.

— Вы любите всем помогать?

— Что?..

— Я спрашиваю, вы гуманист, что ли? Как кого увидите, сразу помогаете?

— Ну… не то чтобы всегда.

— То есть помогаете, если это молодая красивая девушка, так?

— Почему?

— Потому что если бы на трассе голосовал немолодой мужик, вы бы вряд ли его взяли, правда, Михаил Сергеевич?

— Я…

— Или, скажем, бабушка с палочкой?.. Просто когда мужчины типа вас говорят о помощи, они почему-то всегда имеют в виду молодых девушек. Странно, вы не находите? В мире так много нуждающихся в помощи…

— Вы… намекаете…

— Да я не намекаю, Михаил Сергеевич! Я прямо говорю. Вы едете по трассе на вашем новеньком мотоцикле марки «БМВ», вы меня, конечно, извините, вы куда ехали-то?

— В Архангельск. Я говорил уже.

— В Архангельск. С какой целью вы туда ехали?

— Просто путешествие. Без цели.

— Вы такой богатый человек, Михаил Сергеевич? Или у вас отпуск?

— Я не работаю в офисе…

— Да? А на что вы живете? Я просто вот смотрю, этот ваш мотоцикл… щас, секундочку, точно скажу… R1200RS, ага. Он стоит миллион триста сорок тысяч, новый. Вы новый брали?

— Да, но я купил в кредит!

— В кредит? Обалдеть. Вот я работаю в полиции города Вологды пятнадцать лет уже. Знаете, я и в кредит такой мотик брать не стану. Интересно, почему? Потому что мне за него платить нечем.

— Слушайте… мы как-то отклоняемся от темы… проблема не в кредитах, а в том, что мотоцикл у меня украли…

— Это вы так говорите.

— Что?

— Вы говорите, что мотоцикл украли. А у меня другая информация.

— Что вы… имеете в виду?..

— Взгляните на фотографию, Михаил Сергеевич. Вы узнаете эту девушку?

— Да. Это она! Она и украла у меня мотоцикл!

— То есть вы подобрали ее на трассе, доехали с ней вместе до Вельска, и в Вельске она свистнула у вас мотоцикл?

— Я понимаю, что это странно все звучит. Но мне кажется, у нее психические проблемы…

— Психические проблемы? А вы психиатр?

— Нет, я не психиатр.

— Ага, понятно. А сколько вообще ехать от Мытищ до Вельска? Я имею в виду по времени?

— Ну… я ехал двое суток.

— Вы?

— Мы ехали двое суток.

— Останавливались где-то? Ну, в туалет, перекусить?

— Да. Останавливались.

— Где именно, не скажете?

— В Глебовском… мы обедали там. В Переславле… в мотеле.

— В мотеле? То есть ночевали?

— Да.

— В одном номере?

— Нет. В разных.

— Вы знали, сколько ей лет? Она вам сказала?

— Да. Сказала, что восемнадцать.

— А. Значит, обманула вас.

— Какое это имеет вообще значение?!

Как вы уже, наверное, догадались, на заправку выехал наряд полиции. Он обнаружил Михаила с разбитой мордой и тетку на красном седане, которая представилась Маякиной Татьяной и выразила готовность дать свидетельские показания. Против Михаила, естественно. Две кассирши с заправки давать показания отказались, мотивировав это тем, что ничего не смогут добавить к словам Маякиной, к тому же, как они уверяли, ни лиц людей, избивавших Михаила, ни номерных знаков их транспортных средств они не рассмотрели. Что касается камеры наружного наблюдения, то она как раз вчера сломалась, — кассирши показали заявку на вызов мастера, которую оставили в фирме, обслуживавшей их камеру. Почему мастер не приехал, они не знали.

Татьяна Маякина надиктовала патрульному следующее:

Приблизительно в пятнадцать часов сорок минут я подъехала на заправку на своей машине, госномер с067с035, и увидела ссору, которая происходила между Крючковым М. С. и девушкой, на вид несовершеннолетней. Крючков М. С. толкнул девушку так, что она упала на асфальт, девушка плакала, я обратилась к Крючкову М. С. с требованием прекратить асоциальное поведение, на что Крючков М. С. сказал мне: «За собой следи, старая сука». У девушки был разбит локоть из-за падения от толчка Крючкова М. С., а потом он схватил ее за волосы и нанес ей несколько ударов кулаком в лицо. Я стала кричать и привлекла внимание двоих мужчин, госномера и марку машины, на которой они приехали, я не помню. Мужчины стали заступаться за девушку, тогда Крючков М. С. набросился на одного из них и ударил его ногой в живот. Другой мужчина повалил Крючкова М. С. на землю, но Крючков М. С. укусил его за ногу, тогда от боли тот мужчина ударил Крючкова М. С. ногой в лицо. Я побежала к кассе заправки и попросила вызвать полицию. Что случилось с девушкой, я не знаю. Когда я вышла на улицу, там лежал только Крючков М. С., те мужчины уехали, девушки тоже не было.

14 мая 2018 года, с моих слов записано верно.

Маякина Т. В.

Михаила доставили в травмпункт, где обработали спиртом и слегка подлатали, после чего его начал допрашивать капитан вологодской полиции, не веривший ни одному его слову. Капитана можно было понять: за пятнадцать лет он полностью смирился с тем, что как только речь заходит о взаимопомощи, жди мерзости. Когда-то, возможно, степень этой мерзости искренне потрясала капитана, но теперь, спустя пятнадцать лет, его было трудно потрясти.

Человеческие пороки он воспринимал столь же отстраненно, как и косноязычные протоколы, написанные патрульными. Косноязычие свидетелей влекло за собой грубые и очевидные розыскные действия, которые, в свою очередь, завершались косноязычным признанием обвиняемых. В том, что Михаил признается, сомнений у капитана не было, единственное (вполне обоснованное) сомнение заключалось в необходимости признания именно ему.

После допроса капитан сидел в своем кабинете на первом этаже серого двухэтажного здания, где штукатурка сходила со стен, как кожа с ожога, и пил чай с булочкой. У него на руках было дело бабушки Прокофьевой, которая поставила на плиту кашу для годовалой внучки и ушла к соседке на три часа (дом вместе с внучкой сгорел), дело Сергея Маслова, ветерана Афганистана, додумавшегося кустарно производить огнестрельное оружие из мясорубок и продавать его (из мясорубок были убиты пять человек), и еще с десяток дел, в которых явное отсутствие преступного замысла сочеталось с непоправимыми последствиями. Единственное, чего капитану не хватало, так это поисков несовершеннолетней. Он доел булочку и вернулся к Михаилу, сел напротив него за стол и сказал:

— Михаил Сергеевич, давайте я вам расскажу, как я вижу ситуацию… и мы вместе подумаем, как нам быть.

Михаил неопределенно кивнул.

— Я уверен, — сказал капитан, — что вы состояли в сексуальных отношениях с несовершеннолетней.

Михаил трагически поморщился.

— Не знаю, как долго, да это и неважно. Важно то, что вы похитили ее из интерната…

— Я не похищал! — заорал Михаил. — Я впервые увидел ее на трассе! Просто решил подвезти! Да вы поймите! Она одна там стояла! Я подумал: а если ее посадит к себе какой-то извращенец, маньяк! Я расплачиваюсь за свою доброту!

Дочь мя просила: возьми малую на лето, я работаю, отец работает, а мне семисят шесть лет… Огород у мя, куры, закрутилася, памяти уже нет, за шо ж меня судить, я дома лишилася.

— Она сбежала, она мне сказала, что ее насиловал отец!

Капитан положил руки на стол и разглядывал свои ладони так, словно именно в них заключалась разгадка всех тайн. Его молчание подхлестнуло Михаила.

— Я вам уже говорил, что девчонка не в себе! Это правда! Она взяла мой телефон, незаметно, и отправила матерные смс всем моим друзьям, коллегам! Из-за этого я ей и врезал, понимаете? Из-за этого ссора произошла! На заправке я включил телефон, а там…

Я для себя огнестрел сделал. А к соседу Федорычу сын приехал, посмотреть попросил. Я показал, он грит, можешь отдать? Я грю, нет. А он грит, тогда продай. Ну, я продал, че мне, деньги не нужны, а себе я еще сделаю.

Капитан вернулся в свой кабинет, вынул из сейфа пакет с личными вещами Михаила и включил его телефон. Он прочел последние смс и убедился, что Михаил не врет. Телефон зазвонил, на дисплее возникли четыре буквы: «мама».

Капитан ответил.

— Ало, кто это?! — опасливо спросила мама.

Капитан гаркнул свои имя и фамилию, после чего представился по званию. Мама несколько секунд потрясенно молчала, а потом спросила:

— Господи… Что он натворил?..

— Выясняем, — бросил капитан.

Маму такой ответ, конечно, не удовлетворил. Она имела полное право знать, по какой причине задержан ее единственный сын, а поскольку, как мы помним, всю жизнь Михаила она ждала чего-то подобного, то успела основательно подготовиться.

В последнее время мама ощущала дискомфорт, словно градус ее страданий выдохся, как открытая водка, простоявшая все лето на солнце. Одного лишь ухода мужа, желавшего жить не с Михаилом, а с другой женщиной, оказалось маловато для тернового венца, поэтому сын-преступник — впрочем, как и несправедливо осужденный сын — был весьма кстати.

От капитана она ничего не добилась, но зато впервые за многие годы вялых перезвонов и коротких визитов на чай вновь почувствовала себя нужной сыну. Лену она не очень жаловала, но всегда подчеркивала, что принимает выбор Михаила. Поэтому, завершив разговор с капитаном, мама позвонила Лене, которая, конечно же, не преминула излить на нее всю боль, обиду и злость обманутой женщины.

— Ты в курсе, что Миша в полиции? — азартно начала мама.

— Этого следовало ожидать! — ответила Лена.

Мама сообразила, что Лена что-то знает, и попыталась раскрутить ее.

— Леночка, — сказала она с рассудительной интонацией, к которой прибегала, только если требовалось кого-то разъярить, — ну как же этого можно было ожидать?.. Он же никогда ничего такого не делал, даже в подростковом возрасте! Всегда работал, вы с ним хорошо жили…

Мама угадала, куда колоть.

— Хорошо жили?!! — взвизгнула Лена. — Это вы называете — хорошо жили?!! Да что вы вообще о нем знаете?! О нашей жизни! Он спятил! С этими мотоциклами сраными! Я знала с самого начала, чем это кончится, понимаете?! И все знали! И вы! И главное, он сам!

— Лена, Леночка… — лепетала мама, якобы напуганная таким напором.

— Это все было поводом, чтобы нормально не жить! Понимаете вы, нет?! Потому что он не хотел жить как все нормальные люди! Ему это было не нужно! Неинтересно! И он добился своего!

— Чего он добился? — полюбопытствовала мама.

Лена злобно расхохоталась.

— Если я пришлю вам фотографию, которую он мне по ошибке отправил, — сказала она, — вы поймете, чего он хотел и чего добился.

— А что за фотография?

— Фото женского полового органа!

Мама несколько секунд молчала.

Лена поняла, что переломила ситуацию.

Ведь когда речь заходит о чужих половых органах, маме нечем крыть.

Лена выдвинула свою версию событий, которая не отличалась оригинальностью, но рациональное зерно в ней все же присутствовало.

Лена нашла записку с предложением расстаться, оставленную Михаилом, но сразу уничтожила ее, как будто не находила. Тем не менее записка позволила ей предположить, что Михаил уехал в мотопутешествие с любовницей. Собственно, больше никаких догадок она не строила, потому как сам по себе этот заход предполагал раздолье самых разных мерзостей, о которых она, конечно, пофантазировала, но не сильно смаковала.

Все что угодно могло произойти, так рассуждала Лена. Любовница могла быть замужем, и ее муж обо всем узнал, догнал их с Михаилом и, например, избил, а то и убил. Любовница захотела бросить Михаила прямо посреди мотопутешествия, потому что, в отличие от Лены, ей понадобилось меньше времени, чтобы понять, какой он мудак, а Михаил в ответ избил ее, а то и убил. Или они просто напились и совершили противоправные действия. Какая, в сущности, разница? Ведь (тут мама и Лена сходились) когда человек сворачивает с широкого шоссе нормальной жизни на ухабистую тропинку разврата, ничего хорошего с ним не может произойти.

Но было и нечто, в чем позиции мамы и Лены кардинально разнились.

Если Лена утверждала, что это Михаилу было неинтересно жить правильно, читай — с ней, то мама была убеждена, что Михаил, как и любой другой мужчина, — и прежде всего, конечно, его отец — ничего вообще не решает и не способен формулировать какие-либо предпочтения. Все дело в другой женщине, это она поманила бедного Михаила половым органом, и из-за нее он совершил поступок, который в результате привел его за решетку.

И если в случае с отцом Михаила мама ничего не смогла предпринять, связанная по рукам и ногам маленьким ребенком, то теперь-то она ничем не связана и терять ей особо нечего, а потому она наконец даст другой женщине отпор, объявит ей священную войну — во имя сына.

Капитан же, которого мы оставили в его кабинете, заварил себе еще чая из пакетика. Больше медлить он не мог, и, как ни старался, ему было не избежать розыскных действий, вопрос заключался лишь в том, под каким соусом их стоит подавать. Он отлично понимал, что история с кражей мотоцикла за версту пахнет статьей, за которую в зонах нашей родины полагается дырявая ложка, но заявления о совращении малолетней у него не было. А заявление о краже в особо крупных размерах (миллион триста сорок тысяч) было. И миллион триста сорок тысяч перечеркивал совращение, даже если оно и имело место. Потому что нет таких обстоятельств в уголовном кодексе нашей родины, чтобы тебе извинили миллион триста сорок тысяч.

И потому капитан связывается с отделением полиции в Мытищах и докладывает, что объявленная в розыск девушка замечена недалеко от Вельска, что он имеет заявление о краже мотоцикла R1200RS от Крючкова Михаила Сергеевича и что на данный момент нахождение и мотоцикла, и девушки неизвестно.

Напоследок капитан убедил Михаила не подавать заявление на избивших его мужчин, и это было единственное, чем он смог облегчить свою участь.