Многие считают, что в Антарктике есть всего два времени года – зима и лето. Осень и весна – периоды межсезонья – слишком коротки и, казалось бы, не имеют четких погодных признаков. Но, с точки зрения проведения разгрузки, осень обладает присущими только ей особенностями. В этом можно убедиться, если предстоит швартовка к побережью где-нибудь в районе Мирного, Молодежной или в заливе Ленинградском между серединой марта и апреля. Этот интервал может быть растянут в сторону января и слегка ужат до двух-трех недель – все зависит от того, что, собственно говоря, понимать под антарктической осенью. Некоторые сугубо местные детали делают это время года запоминающимся. Я бы даже сказал, что в часы затишья и ясной солнечной погоды – явление редкое и неустойчивое в Антарктиде – к осени с полным основанием применим эпитет «золотая».

Для антарктической осени, пожалуй, наиболее характерной чертой является резкая смена ветрового режима. В начале февраля стоковый ветер начинает входить во вкус, дует уже часов по 12-14 кряду и берет себе тайм-аут только после обеда. Столбик ртути сползает в нижнюю часть шкалы термометра и застревает в районе отметки –20°С. Поверхность океана круто замешена тестообразной массой из снега и морской воды, которая в минуты затишья пытается превратиться в лед, но этому мешает периодически приходящая зыбь, ломающая тонкую ледяную корку.

Если же говорить о местных деталях, то начать можно хотя бы с района ледника Фильхнера, где мы завершали свой первый летний сезон в 1976 г.

Помню, когда мы сворачивали работы на Дружной в конце февраля и ожидали прихода «Капитана Маркова», несколько раз до наших домиков доносился ритмичный рев океана, порождаемый накатывающимися на ледник валами зыби. Глубина у края ледника, на котором оранжевыми кубиками домов съежилась в снегу наша база, достигала 800 м. Поэтому эти валы докатывались до нас недеформированными и колотились наотмашь о ледник со всей яростью и силой океана. Такого не приходилось слышать ни в Мирном, ни у Молодежной, ни у Ленинградской, где к побережью, так сказать, в чистом виде океанская зыбь уже не приходит. Изломанная островами, мелководьем и айсбергами, она набрасывается на берег короткими крутыми штормовыми волнами, на гребнях которых пляшут куски развалившихся айсбергов.

Океан у Дружной за короткое антарктическое лето успевал поднабраться тепла, остывал медленно, и контраст температур между воздухом и водой достигал 20-25 градусов: вода – 1,5°С, воздух –20…–25°С. Поэтому на стыке океана и ледника стояла плотная, почти осязаемая стена тумана, сгущавшегося над открытой водой до зловещей синевы.

У Молодежной же и Мирного, где прибрежье изобилует мелководьями, айсбергами и островами, а край ледника опирается на торчащие из воды скалы, волнение хоть и внушительно, но не так яростно, как у Дружной. Обломки айсбергов, выброшенные, как из катапульты, гребнями волн, усеивают террасы скал и край ледника, если он достаточно низок, хаотичными живописными нагромождениями.

Как-то в апреле, после хорошего шторма, опрокинувшего на рейде Молодежной пару айсбергов и забросившего на склоны мыса Гранат несколько их обломков, мы совершали обход побережья от бухты Возрождения до бухты Заря, подыскивая место для установки самописца уровня моря. Наше внимание привлек необычный гейзер, вздымавшийся на высоту до трех метров на самом краю ледникового барьера. С интервалом в 10-15 секунд в ритм набегающим волнам, всхлипывая и завывая, из отверстия диаметром около 20 см устремлялась к небесам смесь из соленой водяной пыли и обломков льда. Оказалось, океан выдолбил в крае ледяного барьера от уреза воды до верхней поверхности ледника сквозной канал, который и порождал этот необычный гейзер.

Зыбь, ураганный ветер, мороз, низовая метель, день, превращающийся в сумерки, делают стоянку судна у берега, а тем более любые грузовые работы, тяжелыми и опасными. Еще хуже, когда стоянка у берега невозможна, а разгрузиться нужно, и кроме работяги дизель-электрохода есть еще другое судно, оказавшееся впервые у побережья Антарктиды, причем его задача тоже совершенно однозначна – разгрузиться. Именно такая сложная ситуация сложилась в 1979 г., когда «Михаил Сомов» в свой январский заход к Мирному опорожнил трюмы лишь наполовину, а вернувшись сюда в апреле, провел к островам Хасуэлл танкер «БАМ». Емкости нефтебазы Мирного гудели вкрадчивой пустотой, топлива осталось на месяц, да и Восток, который снабжался санно-гусеничными поездами, выходящими из Мирного, мог дотянуть только до октября.

Танкер типа «БАМ» появился в южнополярных водах впервые, причем уже на переходе к станции Беллинсгаузен новичку изрядно досталось в «ревущих» и «неистовых» Южного океана: во время шторма в проливе Дрейка ударом волны у него вырвало из клюза якорь. Танкеры ходили к побережью Антарктиды и раньше. Но на первых порах на нефтебазы советских антарктических станций нужно было доставлять считанные сотни тонн топлива: автобензина, авиабензина, солярки, авиакеросина. Нас вполне устраивали небольшие танкеры типа «Эльбрус». Потом и станции разрослись, и судов, которые принимают участие в работах САЭ, стало больше, и многие из них (сейчас почти все) берут топливо либо с танкера, либо с нефтебазы станции Беллинсгаузен. Да и танкеры эти изрядно поржавели и сошли с морских трасс, уступив свое место судам побольше. Специально для плавания в полярных водах была заложена в Финляндии серия танкеров типа «БАМ», они стали ходить в Антарктику с 1979 г.

Слив топлива с этих танкеров на рейдах Молодежной и Мирного оказался процедурой более сложной, чем у танкеров типа «Эльбрус». Значительная осадка существенно ограничила возможности подхода крупнотоннажных танкеров к барьеру из-за подводных опасностей. Танкер «БАМ», например, во время своего первого рейса получил в районе Молодежной повреждения корпуса при ударе днищем во время зыби о камни. Кроме того, из-за большой длины, около 160 м, маневрирование среди подводных опасностей на подходах к берегу также значительно осложняло его работу, а в Мирном делало ее вообще невозможной. Дело в том, что нефтебаки в Мирном расположены на острове и на берегу, которые разделены нешироким проливом. Старые танкеры входили в этот пролив и, заведя концы на берег и на остров, становились поперек пролива, выдавая топливо во все емкости. Либо просто подходили вплотную к барьеру и, упершись в него носом и работая на упор, перебрасывали шланги и сливали топливо без заводки концов. Но в последние годы барьер в месте швартовки отступил на 100-200 м и вместо отступившего ледника появилось много подводных опасностей. Из-за большой длины стать на якоря поперек пролива танкер тоже не мог. Дно здесь – голая скала, якорь не держит, а попадет в расщелину – потеряешь совсем.

Мы подходили в ту осень к Мирному озадаченные сложившейся ситуацией. Классические способы разгрузки были невозможны. Нужно было искать новые варианты. Вначале старожилы Мирного извлекли из-подо льда старые понтоны. Заштопали, сделали плавучими и решили ставить контейнеры у борта «Михаила Сомова» на них. Затем буксировать мотоботами к мысу Мабус – точке, не вполне приемлемой для их разгрузки, но за неимением более приемлемых терпимой. Трудно сказать, чем бы это окончилось; на полпути между мысом Мабус и судном стоковый ветер, волна и плавучий лед убедили нас в том, что наша надежда на такой способ разгрузки лишена веских оснований. С мотобота были вынуждены обрубить буксирный конец, а полузатопленный понтон вынесло к острову Адамс, где он затонул.

Возможно, мы бы и после этого не оставили идею использовать для разгрузки понтоны – ничего более оригинального у нас под рукой не было, но, на наше счастье, усилился стоковый ветер, и в ожидании лучших времен мы притерлись к гряде айсбергов милях в шести-семи севернее Мирного.

«Ветер 25-27 м/с, порывы до 32, температура воздуха –20°С, низовая метель, видимость 100 м…» Это в Мирном. Каждое утро, пока мы ждем улучшения погоды, отстаиваясь на рейде Мирного, дежурный метеоролог с метеостанции передает нам эти малоутешительные сведения. Впрочем, все это видно и без информации метеоролога: вся кромка берега скрыта валом клубящегося снега, клочья метели гигантскими космами висят над ледниковым склоном, линия горизонта размыта снежным маревом и даже небо над материком, яркое и чистое, когда господствует антициклон, сейчас белесое и мутное, как в наших широтах при сухих пыльных ветрах. А что у нас, в 10 км от Мирного? Голубое небо и блистающее холодное солнце. Штиль с небольшой натяжкой – дуновение чего-то ледяного и эфемерного в воздухе чувствуется, но чашечки судовых анемометров почти неподвижны. Все наоборот: ждем не у моря погоды, а у берега. Низкое солнце раскрасило айсберги в традиционные антарктические цвета – от сине-фиолетовых до пурпурно-розовых. Стынет море, и по полям молодого льда важно шествуют к Мирному первые императорские пингвины. Прямо идиллия. Золотая осень по-антарктически. Приятно посмотреть. Это все из разряда приятных, но коротких минут, когда ты чувствуешь, что тебе повезло и немногим дано все это увидеть и ощутить.

Кстати, пингвины эти, идущие к месту гнездовий, тяжеловаты – отъелись в океане перед долгой зимой, но лед их держит. В общем-то он держит и нас: мы спускались на лед, его толщины – 12-15 см – вполне достаточно, чтобы сыграть в футбол на соседнем ледяном поле, почти не рискуя окунуться в ледяную купель. Вдоль поля гряда молодых торосов – это почти готовые трибуны для зрителей. Но вдоль такой гряды всегда образуется зона подсовов – молодой лед, гонимый дрейфом и ветром, перед тем как смяться в торосы, наползает друг на друга, и соседние поля, столкнувшись, нарезаются гигантскими клавишами. Там уже не 12-15 см, а может быть и больше. А что если?.. Это, видимо, подумали многие. Правда, двадцатисантиметровая толщина льда в наставлениях по производству грузовых операций в Антарктике нигде не фигурирует. А у нас контейнеры по 2-3 т, их нужно оттащить от борта судна метров на пятьдесят, где их возьмет на подвеску вертолет. Ведь должен их лед выдержать.

Пока в Мирном утихомиривался сток, мы пешком обошли ближайшие поля и нашли на их стыках наслоения льда, где было даже 24 см. Это уже кое-что. Начали с того, что поставили на лед у борта судна деревянную площадку, загруженную бочками с соляром. Бочек было 13, но на этот раз это число оказалось для нас счастливым. 2600 кг простояли два часа, лишь слегка притопив лед. И к тому времени, как подошла очередь разгружаться танкеру, весь груз ушел в Мирный по тонкому льду. Это был первый окрыляющий опыт работы в Антарктиде со льда такой толщины.

Теперь предстояло заняться танкером. Решение использовать молодой лед и при его разгрузке уже витало в воздухе. Сложность была в другом. Море у самого берега – там, где должен стоять танкер, – замерзает позже всего. Сток в этой зоне наиболее яростен, и прибрежная полынья, невзирая на мороз, сокращается чрезвычайно медленно. Судам предстояло, вмерзая в припай, дожидаться того часа, когда и у берега лед станет достаточно надежным, чтобы, зацепившись за него ледовыми якорями, сдержать напор ветра и, раскатав шланги на льду, залить емкости на берегу под пробки. Но лед у берега либо не образовывался вообще, сгоняемый ветром, либо смерзался медленнее, чем нам хотелось бы. А у судов он изо дня в день прибавлял по 2-3 см. К 20 апреля толщина ледяных полей к северу от острова Хасуэлл, где мы терпеливо ждали своего часа, достигала 40 см, а путь на север, в сторону открытого океана, преграждали зоны всторошенного льда, где можно было начинать отсчет толщины с метра. Уйдем ли? Сумеем ли пробить этот ледяной пояс? Или зазимуем здесь, под боком у Мирного?

Северная кромка припая неумолимо удалялась от нас. Вертолет, уходивший ежедневно на ледовую разведку, проходил по кратчайшему расстоянию до чистой воды – это была обширная полынья западнее ледника Шеклтона, осматривал район у острова Дригальского, а потом возвращался к Мирному и, снизившись до 4-5 м, проползал над черной студеной водой от сопки Ветров до мыса Мабус.

Наконец стужа одолела ветер, и полынья закрылась. Вертолет, только касаясь колесами тонкой ледяной корки, завис на одном месте. Раскрыв дверь фюзеляжа, гидролог, улегшись на живот, долго изучал шероховатую, влажную от рассола поверхность.

– Сядь мне на ноги, свешусь вниз, попробую пробурить прямо из вертолета. Если будет восемь – десять сантиметров, можно выпрыгнуть – тут неглубоко, метров пятьдесят.

– Обвяжись веревкой, лед-то тебя выдержит, да боюсь, струей от лопастей к острову унесет.

Лед оказался 10 см, и, прождав для надежности еще два дня, танкер вошел в пролив и стал на ледовые якоря между островом и берегом.

Однако слить топливо – еще не все. Предстояло выбираться в океан. В такое позднее время суда с рейда Мирного уходили тоже впервые, но даже при самом печальном исходе, который мог постигнуть нас – зимовке не доходя до острова Дригальского, все-таки нам было не скучно: два судна рядом, вокруг только лед, а на танкере прекрасная финская баня.

В конце апреля суда тандемом пошли к чистой воде и, сокрушая лед параллельными курсами, за двое суток одолели пятимильную зону наиболее тяжелого всторошенного льда. А еще через сутки ощутили зыбь. В каютах оживленно обсуждались нюансы захода на Канарские острова и, в предвкушении загара, утюжились шорты, хотя до тропиков было не так уж и близко – две недели перехода через ухабы и слякоть Южного океана. В начале зимы его характер еще сварливее, чем весной. Пустые трюмы «Михаила Сомова» гудели под ударами волн, как гигантские тамтамы. Кренометры раскачивались маятниками, убегая от вертикали на 20°, но побежденный лед уже был позади.