В январе 1915 г. при плавании в море Уэдделла Эрнест Шеклтон обнаружил в восточной его части канал чистой воды, который тянулся от района мыса Норвегия вдоль побережья на юго-запад до 76° ю. ш. Причем летом 1915 г. ледовая обстановка в море Уэдделла и на подступах к нему была крайне тяжелой. В последующие годы никаких экспедиций в этом районе не было, и о существовании этой полыньи забыли.

В декабре 1951 – январе 1952 г., когда в восточной части моря Уэдделла работала совместная норвежско-британско-шведская экспедиция, шведский пилот Р. фон Эссен увидел с воздуха вдоль побережья, насколько хватал глаз, большие пространства чистой воды. Этот год в ледовом отношении для плавания был также весьма неблагоприятен.

С появлением спутников было отмечено, что канал чистой воды в прибрежной восточной части моря Уэдделла появляется иногда уже в ноябре и существует на протяжении всего летнего периода. Именно этому прибрежному разрежению и было вначале дано название «полынья моря Уэдделла».

В последнее время у полыньи моря Уэдделла появился двойник, которому, на мой взгляд, совершенно несправедливо присвоили то же название. Этот двойник территориально располагается в сотнях миль от восточной границы моря Уэдделла, проходящей примерно по 20° з. д., – это зона относительно разреженных льдов, образующаяся над поднятием Мод к северо-западу от моря Лазарева. Можно предвидеть аргументы авторов этой географической неточности. Например, они могут сослаться на то, что гигантский круговорот водных масс и льда на акватории океана к востоку от Антарктического полуострова достигает и поднятия Мод. Но море Лазарева, которого достигает этот круговорот, далековато от моря Уэдделла.

В этой главе речь пойдет только о «настоящей» полынье моря Уэдделла. Так вот, в период МГГ здесь начался экспедиционный бум. Ледоколы и транспортные суда «Генерал Сан-Мартин», «Терон», «Магга Дан», «Стейтен Айленд», «Уайндот» и другие под флагами многих стран совершили здесь плавания. Нельзя сказать, что все они достигли той цели, которую перед собой ставили. Например, заветная мечта многих экспедиций – пройти вдоль побережья моря Уэдделла до самого Антарктического полуострова и организовать здесь станцию – была осуществлена лишь в январе 1980 г., когда у подножия полуострова была открыта советская сезонная база Дружная-2.

В летний сезон 1956-57 г. американский ледокол «Стейтен Айленд» совместно с судном «Уайндот» прошли по прибрежной полынье до юго-западной окраины моря Уэдделла, но организовать там станцию не смогли. Суда вернулись назад и на северном выступе ледника Фильхнера создали станцию Элсуэрт.

Образование прибрежной полыньи моря Уэдделла связано с тем, что береговая черта в этом районе начинает простираться не вдоль параллели, а отклоняется к юго-западу. Это наиболее отчетливо выражено западнее 10° з. д. Господствующее течение, имеющее западное направление, достигнув 5° з. д., продолжает идти на запад, а не отклоняется к югу, вследствие чего вдоль берега создается гидродинамическое разрежение. Господствующие на побережье юго-восточные и южные ветры являются отжимными по отношению ко льдам моря Уэдделла и также способствуют образованию полыньи.

Роль ветров в образовании этих прибрежных разрежений является преобладающей. Поэтому при ветрах северных и северо-западных румбов ледяной массив моря Уэдделла наваливается на побережье и чистая вода вдоль него может либо вообще отсутствовать, либо существовать периодически и непродолжительное время. Кроме того, скопления айсбергов вносят свою лепту в перераспределение дрейфующего льда, образуя местные зоны его скоплений, на основе которых формируются труднопроходимые перемычки.

В 1975 г., когда по перспективным планам работ САЭ было предусмотрено приступить к исследованиям в Западной Антарктике и для начала был выбран шельфовый ледник Фильхнера, мы не нашли обширной информации об этом районе. Ранее, в пятидесятые годы, здесь прочно обосновались аргентинцы (станция Хенераль-Бельграно) и англичане (станция Халли); несколько лет работали станции Элсуэрт, Собраль; в период организации знаменитого трансантарктического похода Фукса действовала база Шелктон. Но морские карты и лоции, находившиеся в нашем распоряжении, были слишком немногословны. Порою берег был нанесен ненадежным пунктиром, и никаких достоверных сведений ни о глубинах вдоль него, ни о высоте ледяного барьера не было. Высота ледяного барьера нас интересовала более всего, так как, прежде чем организовать базу для летних исследований, предстояло пришвартоваться к берегу и выгрузить на ледник из трюмов «Капитана Маркова» и «Василия. Федосеева» тысячи тонн груза. Для этого нужно было найти такой барьер, чтобы высота его не превышала 6 м, чтобы там было не слишком много трещин, и чтобы было место для взлетно-посадочной полосы, и чтобы будущая база находилась как можно дальше от всех очагов цивилизации в Антарктике и как можно ближе к ее внутренним районам, во всяком случае не далее двухчасового перелета на вертолете. База должна была просуществовать пять-шесть летних сезонов и за это время не оказаться на айсберге – неизбежная судьба всех станций, лагерей и баз, возводимых на шельфовых ледниках.

При всей мрачности рисовавшейся пессимистам картины, оптимистов обнадеживали два обстоятельства. Уж коль там плавали, работали и работают другие, то с неменьшим успехом это можем делать мы. Это первое. Ну, а второе – все те сведения, которые нам удалось собрать о полынье. Они внушали надежду на успех. Для выбора места и создания базы мы должны были придти туда как можно раньше. Организация базы в середине января была лишена смысла – времени на летние полевые работы не оставалось.

Плавание началось в обычную ленинградскую слякотную погоду, которая тащилась вслед за нами до самых Канарских островов. В районе Бретани, вконец испортив некоторым настроение, произошло маленькое ЧП, которое можно было истолковать как дурной знак перед такой дальней дорогой. Здесь на клотик к нам уселась самая обычная ворона. Она меланхолично почистила перья, глазом не поведя на беснующихся чаек, каркнула зловеще, взмахнула крыльями и скрылась в клочьях тумана, направившись в сторону французского берега. Задрав головы, мы гадали, к чему бы это? Ну, чайка на клотике – это ясно, вслух и говорить не хочется, а эту серую ведьму зачем туда занесло? Штормовая погода сопровождала нас и к югу от экватора, а на широте Кейптауна стали преобладать холодные ветры, достаточно буйные. Они напоминали нам о том, что Антарктика уже близко. Это были еще не «ревущие сороковые», но их преддверие. «Капитан Марков», вступив в пределы сороковых, попал в жестокий шторм у архипелага Тристан-да-Кунья и у острова Гоф. Появились странствующие альбатросы, которые стали нашими спутниками до пятидесятых широт, где на смену им пришли первые айсберги.

Собственно говоря, с 50° ю. ш. мы вступаем в пределы Антарктики. Все с нетерпением ждут появления первого айсберга. Для «старичков» – ветеранов антарктических плаваний это старый знакомый. Еще год-два назад он торчал где-нибудь на рейде Мирного или Молодежной. Потом, основательно подтаявший и изувеченный волнами, пустился в свое последнее плавание и встретил нас, надеемся, с лучшими пожеланиями, в этих бурных широтах, где ему и предназначено закончить свой путь.

Для «новичков» первый айсберг – долгожданное прикосновение к великому ледяному континенту, такому не похожему на все то, что им до сих пор приходилось видеть. Вахтенный штурман всегда воздает ему почести и возвещает по радио о его появлении. Этот трубный глас услышали и мы, и вскоре у входа в кают-компанию появилось первое письменное распоряжение начальника будущей базы Дружная Гарика Эдуардовича Грикурова, суть которого сводилась к тому, что пора, разбившись на бригады, приступить к сборке домиков и осмотру техники. Ему вторил приказ капитана Матусевича – о подготовке грузовых стрел, лебедок и такелажа к разгрузке. Авиатехники, как муравьи, облепили вертолеты. Наконец, было принято весьма дальновидное и мудрое решение; срезать с кормовой надстройки все поручни и пожарные ящики, одним словом, все выступающие части, и превратить ее, невзирая на ее миниатюрные размеры, в посадочную площадку для вертолета. К этому же времени у нас появился собственный «ледовый лоцман» – группа геофизиков из ГДР, идущих зимовать на Новолазаревскую, наладила ежедневный прием снимков со спутников, так что теперь мы войдем в неведомые нам просторы моря Уэдделла во всеоружии. В общем-то генеральный курс был намечен еще в Ленинграде, и также по данным ИСЗ: спускаться по 12-му меридиану к мысу Норвегия – по этому маршруту льда было поменьше, – а от мыса Норвегия на запад вдоль берега уже кое-где просматривались пятна чистой воды, по которым можно было пробиться к леднику Фильхнера.

Тем временем строительные бригады один за другим монтировали у четвертого трюма домики и в готовом виде, даже частично загруженные экспедиционным имуществом, спускали их в его недра – дабы под ногами не путались.

Лед не особенно докучал нам. Порядком изъеденный солнцем, перемолотый зыбью, он не представлял серьезного препятствия для «Капитана Маркова». И уже спустя месяц после выхода из Ленинграда мы подошли к Антарктиде у мыса Норвегия.

В лоции написано, что ледяной купол мыса Норвегия дает четкое характерное изображение на экране локатора. На вахте старпома, уже под утро, мы вошли в его окрестности. Несколько дней из-за плотной облачности штурманы не могли определиться, и мы знали свое место весьма приблизительно. Дно морское было не мерено, и старпом включил эхолот. По прокладке мыс Норвегия был где-то рядом, но на экране локатора рисовались лишь айсберги, живописные толпы которых можно было увидеть и невооруженным глазом. А когда эхолот вычертил глубину 3 м под килем, старпом занервничал, поставил ручки машинного телеграфа на «стоп» и поднял капитана Матусевича.

Матусевич долго изучал в бинокль горизонт, хмыкая над эхограммой, гонял на всех диапазонах локатор… Карты и прокладка утверждали, что желанный мыс в 20-25 милях на юго-юго-восток от нас и глубина под нами 500 м. Но ни эхолот, ни локатор этого не подтверждали.

– Иди буди гидролога. Он у нас дока. В Антарктике пятый раз. Говорят, в этих льдах собаку съел и за это ему даже степень кандидата дали. Пускай тоже голову поломает. А мы тут люди новые, с нас и спросу немного.

Судно тихо досматривало утренние сны. Еще наполненный ими гидролог поднялся в рубку. Капитан сунул ему в руки бинокль.

– Норвегия, по идее, там. На, посмотри, не разглядишь ли ты где-нибудь в том направлении берег.

Над айсбергами низкая облачность. За их частоколом горбится что-то: то ли айсберг, то ли склон купола… Ага, вон темные тени на белесом фоне. Или тени от облаков на склоне, или трещины… И вон сквозь айсберги купол высвечивает при появившемся солнце.

– Если берег и есть поблизости, то только там. Вот, пока солнце светит, смотрите.

– Так, ну допустим, похоже. И похоже, что его просто из-за этого изобилия айсбергов локатор не видит. А теперь, скажи-ка, это на что похоже?

И Матусевич разворачивает эхограмму.

– Это похоже на слой скачка. Либо на скопление внутриводного льда, что в принципе то же самое. Это здесь бывает. Особенно весной, и летом.

И гидролог сделал небольшой экскурс в причуды прибрежной антарктической гидрологии.

– Тогда вперед и с песней.

Так начался тот день, с обстановки несколько загадочной, но вполне терпимой. После завтрака Гарик Грикуров связался с англичанами. Начальником станции Халли оказался его старый знакомый – они вместе зимовали на другой английской станции, Стонингтон-Айленд. Результатом полуторачасовой беседы по радиотелефону помимо взаимных приятных воспоминаний из серии «а помнишь…» оказались составленное по спутниковым данным сообщение о ледовой обстановке в море Уэдделла, переданное со станции Мак-Мёрдо, и приглашение посетить Халли как можно скорее.

Полынья у мыса Норвегия и западнее его была видна теперь и с судна – покрытая ниласом, она матово отсвечивала в сгущающихся сумерках, змеилась меж айсбергами и терялась где-то далеко впереди за одним из них. Тут-то нас и поджидал неприятный сюрприз. Мы вошли в проход шириною миль десять между берегом и айсбергом. Айсберг этот в общем не вызывал у нас особых подозрений, разве только по локатору было видно, что он тянется вперед миль на пятнадцать. Да и то сомнение было; возможно, это не один айсберг, а гряда их, сидящая на банке – изображение на экране было местами прерывистое. Но начался довольно сильный восточный ветер – в корму нам, который стал тащить вдогонку за «Капитаном Марковым» дрейфующий лед из-за мыса Норвегия и все эти обширные ниласовые поля, так успешно взрезанные нами пару часов назад. Проход, которым мы шли, медленно, но неотвратимо сужался, и, когда его ширина уменьшилась до шести миль, мы уперлись в кромку очень сплоченного льда, остановившего наше продвижение: обломки полей однолетнего льда с вкраплением обломков многолетнего припая, сильно заснеженного и всторошенного. Ткнулись в одном месте, ткнулись в другом, и тут, подгоняемый восточным ветром, нас закупорил лед, дрейфовавший вслед за нами.

Сжатие было вполне достаточным, чтобы лишить нас хода. Решив, что утро вечера мудренее – да и выхода у нас не было, – мы, несколько обеспокоенные, разошлись спать. Ночью восточный ветер не прекращался, и утром за кормой у себя чистой воды мы не обнаружили. Более того, дрейф за ночь составил полторы мили, и нас протащило еще дальше в глубь этого чертова прохода мили на полторы. Он явно сужался. И это нам совсем не нравилось. Что творится там, впереди, не было видно: несколько небольших айсбергов милях в пяти от нас перегораживали нам путь. Значит, исходя из того, что дрейф за сутки будет составлять две мили, мы начнем их таранить дня через три. Заманчивая перспектива.

Грикуров, осмотрев окрестности и карту, вообще усомнился в том, что впереди имеется проход между берегом и айсбергом.

– Это не пролив. А длинная, узкая бухта. Посмотри на карту. Таких здесь сколько угодно.

– Да нет, Гарик. Эти щели от силы две-три мили в длину. Ведь здесь и плавали до нас: смотри, и вдоль берега, и мористее, очевидно, за этим айсбергом, который скорее всего сидит на грунте, отметки глубин есть.

– Полезли на мачту. Оттуда наверняка увидишь, что это бухта и прохода впереди нет. И нас этим ледовым прессом загоняет в угол. Ставлю коньяк. Идет?

Полезли. Пейзаж был величественный, но в общем знакомый по предыдущим экспедициям. Конца-края ни айсбергу, ни льдам не видать. Пока ничья.

К обеду ветер стих, швы торосов стали опадать, и Матусевич попробовал пошевелить судно. Тщетно. Вечером опять задуло с востока и за ночь мы продрейфовали еще восемь кабельтовых.

Утром собрались у капитана.

– Вот что, ребята. Из этой щели мы, разумеется, вылезем. Но кончаем шутки шутить. Спутники, они, конечно, правду говорят, но у нас есть вертолет, а с него все же лучше видно. Вот и вертолетчики рвутся летать. Как, Гарик, считаешь?

– Григорий Соломонович, я же с полдороги говорил, что уж коль есть вертолеты, да еще и вертолетную площадку сделали, нужно начать с того, что найти хороший припай или поле, пришвартоваться, собрать вертолет, посадить на него гидролога и пускай дорогу ищет.

На третий день вместе с отливным течением Матусевич поймал разрежение во льдах, и мы зашевелились. Но дело шло туго. Поля ниласа превратились в ледяную кашу, напрессованную ветром в вязкую трехметровую толщу. Судно упиралось в нее, как в подушку, и вперед почти не шло. Дрожала палуба, у форштевня, поднимаясь к якорным клюзам, ползла вверх громадная подушка ледяного массива. Все 6500 лошадиных сил гасли в нем безнадежно.

– Ладно. Тут вы, антарктические волки, говорили мне, что в этих краях все наоборот. Придется вам поверить. Как, «дед», считаешь, поломаем мы винт об эти обломки многолетнего припая, что в этой каше попадаются?

– Да что вы, Григорий Соломонович, вы же сами знаете – в практике наших арктических плаваний таких случаев не было. А там все-таки лед посерьезнее.

– Ну, раз главмех одобряет, пошли кормой вперед.

Несколько раз судно бросало в дрожь. Капитан и «дед» свешивались через крыло мостика, провожали взглядом глыбищу льда, окровавленную суриком и с бороздами от лопастей винта – будто гигантской фрезой прошлись. Около двух миль мы двигались «наоборот», пока не миновали это безнадежное ледяное болото, не желавшее выпускать нас, и к ночи уже «по-человечески» подошли к полоске многолетнего припая. Выходить на лед и определять его толщину и прочность не было необходимости – здесь мог разместиться аэродром средних размеров со всеми его вспомогательными службами и запасом горючего.

Выгрузить вертолет было, как говорится, минутным делом. Да и сборка его была несложна; навесить пять лопастей да еще на час-полтора работы по мелочам, и можно опробовать двигатели. Несмотря на глубокую, по времени, ночь, помощников и зрителей было хоть отбавляй. Низкое солнце едва успело завалиться за купол мыса Норвегия. Глубокие сине-фиолетовые тени укрывали подножия айсбергов, а их вершины и склоны ледников, спускавшихся в бухту, мягко отсвечивали пурпурно-розовыми тонами. В отдалении, у самого ледяного обрыва, дремала колония императорских пингвинов. Движения в ней не было заметно, лишь две-три одинокие птицы понуро стояли у самой воды. Время от времени они переминались с ноги на ногу, проснувшись, вытягивали шею, не поворачивая туловища, озирались вокруг и снова замирали в дремоте. Штиль. Ясное небо. Антарктическая идиллия.

Она была нарушена ревом двигателей вертолета, и наше дальнейшее продвижение вдоль берега к леднику Фильхнера ежедневно сопровождалось их аккомпанементом.

Мы в воздухе. Гидролога трогает за рукав Грикуров.

– Давай привяжемся к «Маркову», пройдем над этим так называемым айсбергом, посмотрим, что есть что.

Мы пересекаем восточную оконечность «так называемого» и даже с высоты 200 м западного конца его не видим. Ширина 16-20 км. Разворачиваемся у края, первый пилот Владимир Громов держит 180 км/ч – считать удобно: 3 км/мин, и идем над проливом или заливом. Он явно сужается. Вот айсберги поперек его – это те, на которые нас толкало ледовым прессом, а через минуту – месиво из торосов, обломков айсбергов, перемолотых ледяных полей… Мы вглядываемся в горизонт, что там, впереди: есть проход или действительно бухта? Что-то щели не видно… Нет, есть, но какая – всего метров двадцать. Западный край айсберга, а это действительно айсберг, почти упирается в берег, изломы отвесных ледяных берегов пролива повторяют друг друга. Легким ветром сметается в море снежный шлейф. Да, несколько дней назад здесь действительно была бухта. А потом родился айсберг, сколько же в нем росту? 24 мин – 72 км. Солидно.

Дальнейшее плавание проходит в непрекращающейся борьбе с ледяными перемычками и в полном несоответствии с картами. Они у нас пятнадцатилетней давности. Ледяные мысы и полуострова, бывшие здесь когда-то, давно отправились странствовать айсбергами по океану и, может быть, доживают свои дни где-то далеко на севере. А бухты и заливы, где резвились киты, заполнены сползшими с материка ледниками. Ломаная линия курса «Маркова» то пересекает на карте их бывшие владения, то вдруг берег отступает от нее на добрые 12-15 миль. На самом же деле он у нас под боком, слева, на расстоянии одной-двух миль.

Халли доносит, что возле них, куда ни посмотри, чистая вода до горизонта. Но мы вязнем в осточертевших перемычках и никак не можем добраться до настоящей полыньи, а перебираемся из лужи в лужу.

На подходах к Халли, едва обогнули Весткап, наконец добрались до чистой воды, которая все время куда-то ускользала от нас, терялась среди айсбергов, пряталась за всторошенными ледяными полями. И на этот раз она не сразу далась нам в руки, а играла в прятки почти сутки.

Накануне мы довольно долго шли по прибрежной полынье. Часов восемь – десять. И потом снова уперлись в сплоченные и всторошенные льды, да еще и разбавленные обломками многолетнего припая.

Пятнадцать минут на сборы – и мы снова в воздухе. У Владимира Громова, командира вертолета, при всех наших взлетах и посадках с кормового пятачка было одно требование к вахтенной службе: идти или стоять носом на ветер. Так было и на сей раз. Мы ушли вперед и минут через пятнадцать увидели, что этот ледяной массив прижат к гряде айсбергов, торчавших, видимо, на мели. У самого мористого в этой гряде, очень приметного из-за причудливой вершины, начиналось разрежение, выводившее нас на чистую воду, конца-края которой не было видно. Это и была дорога к Халли. От того места, где мы оставили «Марков», вдоль берега лед тоже был пореже. Это и понятно – держался устойчивый юго-восточный отжимной ветер; да и вообще этот ветер сулил нам на ближайшие сутки улучшение обстановки, особенно вдоль самого берега. С воздуха мы связались с судном, в двух словах объяснили, что к чему, направили его в это прибрежное разрежение, где и уселись на судно спустя 20 минут с чувством исполненного долга. Предстояло пробить перемычку миль в пять вдоль гряды айсбергов, откуда, мы считали, путь на Халли был открыт. По расчетам выходило, мы пробьемся к приметному айсбергу после полуночи. Но утром, поднявшись в рубку, гидролог увидел все те же осточертевшие льды.

– Григорий Соломонович, где мы?

– Это, Сусанин, я должен у тебя спросить. Айсберг тот прошли часа в четыре. Вон за кормой, посмотри. А где твоя чистая водичка?

Непонятно. От этого айсберга шло разрежение, и милях в трех было чисто. Ветер за ночь не менялся. Уж если вода в трех милях от нас, то с высоты надстройки – 15 м – должны же мы ее видеть?

– Так что пойдем, попьем кофейку, и, как только засядем очередной раз в торосах, давай в поднебесье.

Едва мы оторвались от площадки и поднялись всего метров на пятьдесят, как слева, в полутора милях от судна, засверкала солнечными бликами рябь на широченной полынье – миль пять-шесть, до самого берега в одну сторону и до самого горизонта в другую – исчезнувшая куда-то чистая вода.

– Григорий Соломонович, да слева от вас, полторы мили все чисто. Неужели не видите?

– Что-то не похоже. Полторы мили, говоришь? Не вижу… Да ты и сам с судна во все стороны все глаза проглядел. Ну, ладно, вам сверху виднее. Покажите, куда идти, и садитесь.

Через час ни одна льдинка не омрачала нашего плавания, а мы, столпившись на крыле мостика, недоуменно пожимали плечами и бормотали что-то о загадках Антарктиды.

Халли нас встретил солнечной погодой и толпой бородачей в живописных костюмах. Яркие клетчатые рубашки и куртки с закатанными по локоть рукавами, улыбки до ушей сквозь заросли всевозможных бород и взаимная перестрелка фото- и кинокамерами. Пока вертолет барражировал над станцией, успели оглядеть с воздуха ее окрестности. Она подснежная. Естественно, наверху сколько угодно явных признаков обитаемости: склады горючего, вышка для запуска радиозондов, антенные поля, действующая и брошенная техника, дорога в глубь ледника, отмеченная пустыми бочками, и даже собачья упряжка…

Вход в кают-компанию по наклонному лазу, переходящему в тоннель, собранный из металлических гофрированных секций. В боковых ответвлениях тоннеля – мастерские, электростанция, склады, лаборатории, радиорубка, жилые каюты, камбуз.

Кают-компания поражает тремя вещами: необъятными стеллажами с книгами – от карманных детективных серий до строгих научных фолиантов, богатейшим выбором пластинок и кассет с записями, опять-таки на любые вкусы; наконец, баром с выбором крепких напитков ночного клуба средней руки из припортового района. На стенах фотографии судов, экспедиций, высокопоставленных визитеров с их автографами на фоне пингвинов, айсбергов, ледоколов… Собрание редкое и уникальное. Нам очень приятно видеть наш флаг, сшитый вручную из куска материи, с самодельным серпом и молотом в уголке. Второй флаг, тоже самодельный, развевается на флагштоке станции.

Гарик Грикуров, поддерживая оживленную беседу и вспоминая с начальником станции совместную зимовку много лет назад, попутно выясняет возможности заправки вертолета топливом на Халли. Если заправка возможна, то после непродолжительного визита мы должны в тот же день совершить длительный полет к леднику Фильхнера и убить несколько зайцев сразу. Тут и ледовая разведка, и выбор места базы, и общее знакомство с районом работ, и поиски мест для швартовки судна… Все вопросы с англичанами решаются положительно. Договариваемся о большой встрече на завтрашний день и до предела заправленные топливом – даже в салоне вертолета шесть бочек – покидаем англичан.

Этот полет длился часов десять. Погода благоприятствовала нам, и мы успели сделать все, что намечали, хотя и устали чертовски. Меня, как гидролога, прежде всего интересовала ледовая обстановка, и все десять часов я сидел скрюченный на табурете между креслом первого и второго пилота. Видимость прекрасная: лед, айсберги и вода проплывают между сапогами, поставленными на ребра носового блистера, но сиденье очень жесткое, я это понял примерно через час. В салоне сиденья поудобнее, но хуже видимость, а из-за рева двигателей переговоры возможны в основном знаками.

На крайнем северном выступе ледника мы нашли для базы то, что искали. Низкий барьер – 5-6 м, ровное снежное плато без трещин в двухстах километрах от ближайших гор. Садимся. Заправляемся сами и заправляем вертолет. Складываем гурий из пустых бочек. В нем, правда, нет особой необходимости – в полутора милях от нас когда-то айсберг таранил ледник, какой-то любитель оперетты окрестил следы этого события «поцелуй Мэри Пикфорд». След этого «поцелуя» – ледяной конус, вознесшийся на высоту 60 м. Это единственный ориентир в радиусе ста километров, видимый с моря. Если база будет здесь, наш ближайший сосед – аргентинская станция Хенераль-Бельграно. Она в шестидесяти километрах. Мы сделали над нею круг, но, как и на Халли, ее обитатели ведут подснежный образ жизни и нас не слышали.

На другой день к вечеру, после торжественного обеда, мы покидаем Халли. «Марков» надрывно воет прощальными гудками. Фиолетовые плеши айсбергов исчезают в отсветах ракет. Мы уходим дальше, к будущей базе Дружная.

Гурий из бочек на краю ледника – как старый знакомый. Упираемся носом в ледник, и с бака по штормтрапу спускается передовая береговая партия. Старпом с компанией роет шурфы под ледовые якоря, а мы уходим немного подальше – на перегибе между старым, «матерым» шельфовым ледником и молодым, всего десятилетней давности ледником могут быть трещины. Вооружившись трехметровыми щупами и инструкцией, мы пытаемся найти скрытые под снегом щели. Удается нам это с трудом. Снег глубокий. Выдергивать ноги утомительно. Приходится присаживаться и отдыхать все чаще и чаще.

Усевшись на краю узкой расщелины, только что разверзшейся под нашими ногами, и отломив по сосульке, мы утоляем жажду и любуемся работягой «Марковым», надстройка и мачты которого хорошо смотрятся на фоне белоснежных торосов и темно-синего моря. Проплывающим мимо ледяным полям для живописности явно не хватает пингвинов и тюленей.

– Да, с живностью тут слабовато. Мишек бы сюда. – Артем, гидрограф с Диксона, никак не может забыть Арктику.

Над «Марковым» взлетает облако пара и разносится рев гудка. Мы безмятежно смотрим на суету у швартовых концов и штормтрапа.

– Обедать спешат… Не терпится им.

Нам лень пошевелиться. Над трубой снова белый клубок пара.

– Чего орут? До обеда еще полчаса.

Разнежившись на солнце, мы меланхолично сплевываем в бездну у наших ног, и только явно раздраженный и нервный третий сигнал судна заставляет нас вскочить.

– Мужики, дело нечисто. Смотрите, вроде «Марков» на один борт завалился.

Надрывая сердце, ноги и легкие, взмыленные, минут через пять, преодолев полкилометра снежной целины, настигаем штормтрап, который тащится по снегу. На леднике признаки поспешного бегства; брошенные лопаты, кирки, ломы, чья-то куртка. На борту суета, с мостика что-то орут, но сердце стучит набатом, эхо его откликается в голове, и поэтому не разобрать ничего. Борт судна неестественно высок. Последние метры, самые трудные, карабкаемся по штормтрапу и, хватая воздух разинутым ртом, валимся на палубу. Свалиться не мудрено – крен градусов пятнадцать в сторону моря. Судно с диким скрежетом, кормой вперед ползет вдоль ледяного обрыва, и, судя по дрожи палубы, все дизели молотят во все свои лошадиные силы.

– Мужики, что происходит?

– Да вон поле с того борта навалилось. – Старпом немногословен. Поле пакового льда, придрейфовавшее с моря, прижало «Маркова» к леднику и начало тащить его вслед за собой, с корнем выдернув уже один заведенный конец, а затем стало заваливать на один борт. Изрядно ободрав борт, мы выбрались из этого капкана минут через двадцать.

– Вот что, ребята, – сказал Матусевич, – мне понятно ваше желание залезть с вашей Дружной прямо в центр Антарктиды. Но я поищу место для разгрузки где-нибудь там, где эта лужа, что гордо именуется у вас полыньей, на пару миль шире.

Два дня мы бродили вдоль ледника, пытаясь отыскать у его края пригодное для базы место. И даже сделали заявку на одну укромную бухту километрах в пяти от аргентинцев. Но все-таки это было не то, что нам нужно. Выходило, что лучше того места, где нашим бортом утюжило барьер, нет. К тому же там, возле аргентинцев, когда мы уже начали разгрузку, нас прихватила «белая мгла», работать и летать было неприятно, день был потерян впустую.

Настроение у всех нас было неважное, когда Грикуров, будто между прочим, меланхолично болтая ложечкой в полупустой чашке кофе, сказал, глядя куда-то за спину Матусевича:

– До сих пор нам везло. И сюда прошли рано, как ни одно судно не проходило. И у Норвегии из щели выдернулись. Да и тут дешево отделались. Вообще, мое мнение, успех экспедиции, конечно, зависит от опыта, знаний и прочее, и прочее. Но должно быть и везение. А нам везет пока. Давайте, Григорий Соломонович, на старое место вернемся. Ведь если вахтенный штурман будет каждый айсберг, что на нас идет, стеречь и вовремя от причала уходить, повезет еще раз, и больше мы в такой капкан не влезем.

На том и порешили. А чтоб береговая партия и экипаж вертолета не неслись сломя голову на судно при его отходе, на леднике были оставлены три полностью оборудованных домика с печами, запасом продуктов и топлива и спальными местами. За две недели, что опустошались трюмы судов, пришлось отходить еще дважды. Полынья изо дня в день неуклонно сокращалась. К середине декабря благодаря устойчивым ветрам северных румбов она почти закрылась, и «Капитан Марков» и «Василий Федосеев», пришедший сюда через 10 дней после нас, сумели улизнуть в последние часы ее существования. В последующие две недели, до самого Нового года, ледник был подперт сплошными ледяными полями, которые, ломая друг другу кромки, громоздили бесконечные торосы. Зато в январе вся эта ледовая вакханалия прекратилась, и на протяжении нескольких сот километров вдоль фронта ледников Фильхнера и Ронне играла солнечными бликами чистая вода. После прохождения далекого циклона до нас докатывалась зыбь, и ее валы колотились о ледяной барьер с устрашающим грохотом.

В феврале пошли айсберги. Глубина у барьера была около 800 м, поэтому они могли подходить к самой кромке ледника. Ледяные исполины высотой до 50 м, увлекаемые течением, величаво проплывали мимо нас в 20-30 м со скоростью до 5 км/ч. Нам очень хотелось увидеть, как таранит айсберг край ледника, но единственное, что они нам подарили, – скользящий удар по его кромке. Раздался пронзительный скрип. Метрах в пятидесяти от кромки по леднику пробежала трещина. Она росла на глазах, и обломок ледника, будто мгновенно примороженный к айсбергу, тащился за ним еще некоторое время. Потом он накренился, начал всплывать, закачался на воде, развернулся примерно на 120 градусов, отстал от айсберга и пустился в самостоятельное плавание, унося на своей спине пару пустых бочек и вешку с надписью «Дальше не заходить! Опасно!»

И с тех пор каждый год суда САЭ приходят по полынье в море Уэдделла. Вязнут в ее перемычках, дрейфуют, зажатые ледяными полями, иногда суток по десять. Дорога нелегкая. Но другой нет.