I

Утро следующего дня выдалось в Оканаре ясное, золотистое, сияющее прелестью удивительной, хотя и не такой уж редкой здесь в эту пору. Ночной ливень умыл крыши домов, каждый листок на деревьях. Дождь прибил летнюю пыль, и серая, а местами совсем белая песчаная почва влажно поблескивала, посвежевшая и упругая. Легкий свежий и ласковый ветерок иногда пробегал в тишине летнего утра. Трудно было поверить, что через какой-нибудь час от всей этой свежести и прохлады не останется и следа.

Над рябью прудов взошло солнце и сквозь редколесье щедро брызнуло косыми лучами на обширную, обнесенную сплошным забором территорию АБДИПа. Всюду царила глубокая звенящая тишина; она окутала выкрашенные желтой краской деревянные стены и пестрые крыши тесных казарм и временных построек, блекло-зеленые капитальные здания из бетонных блоков, в которых размещались штабы отделов, административно-хозяйственные службы, ремонтные мастерские и чертежные бюро, библиотеки и лаборатории, аудитории и демонстрационные залы.

Безмолвие еще больше подчеркивалось редкими случайными звуками: звяканьем металлической посуды, плеском воды в кухнях и столовых. Вдалеке кто-то с чувством насвистывал «Бумажную куклу». Время от времени из гаража автобазы выкатывали грузовики и легковые автомобили, разъезжаясь по пустынным улицам города.

В прямоугольнике штабного двора выстроился взвод охраны: белые тропические шлемы, белые ремни с пистолетной кобурой, белые краги — все сияет, на безупречно свежей форме — ни пятнышка.

Стройные и подтянутые, они напряженно застыли в ожидании команды. И вот над залитым утренним солнцем подстриженным газоном слышится резкий и самодовольный командирский голос:

— Смирно! Равнение на середину! Нале-во! Шагом — марш!

Дружно стуча коваными каблуками, взвод зашагал в проход между зданиями и браво процокал по мостовой.

К мачте с флагом подошли двое рядовых специального наряда вместе с сержантом. Они развязали и освободили веревки. Потом прикрепили к одному концу флаг гарнизона, сложенный особым образом на руках у сержанта, и застыли в ожидании сигнала.

Солдаты орудийной команды расчехлили блестевшее на солнце салютное орудие. Потом зарядили пушку, строго соблюдая ритуал, сохранившийся еще со времен Гражданской войны. Капрал взялся за кольцо вытяжного шнура и отошел от орудия.

По ступеням крыльца штаба уже спускались, переговариваясь на ходу, дежурный по части и его помощник. Подойдя к флагу, они смолкли и стали по стойке «смирно».

А в это время в пустой дежурке помощник начальника караула внимательно следил за стрелкой электронных часов на стене. В комнате царила звенящая и, казалось, вечная тишина. Беззвучными ритмичными рывками большая стрелка приблизилась к отметке 6:25. Как только она накрыла это деление циферблата, помощник начальника караула опустил иголку звукоснимателя на пластинку.

На всей территории базы послышалось шипение граммофона, многократно усиленное многочисленными громкоговорителями. И тотчас вслед за этим воздух взорвался от звуков «утренней зори» — казалось, затрубили сразу сотни горнов.

Гарнизонный флаг пополз вверх, постепенно расправляясь с подветренной стороны флагштока. Яркое полотнище все больше надувалось на ветру и наконец, вытянувшись во всю длину, затрепетало на самой верхушке мачты. Из жерла пушки показалось облачко дыма, и земля вздрогнула от гула выстрела.

Звуки граммофонного горна проникли через открытое окно в комнату Аманды Турк и пробудили ее от тяжелого, липкого сна. Бывают такие мучительные сны: попадаешь в какую-то кошмарную ситуацию, тебе угрожает смертельная опасность, ты хочешь бежать, но чувствуешь, что не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. На этот раз ей приснилась змея — толстый, отвратительный водяной щитомордник. Дело в том, что примерно месяц назад между женскими казармами и вправду видели щитомордника. Возможно, его согнала с места начавшаяся здесь год назад стройка, а может быть, он приполз сюда после того, как осушили болотистую низину неподалеку от казарм. Часовой, охранявший вход на территорию женской вспомогательной службы, убил змею прикладом винтовки, но до этого девушки подняли такой визг, что случайно проходившая мимо Аманда подошла посмотреть, в чем дело. Девушки были не из ее роты, но она все же сочла, что ее долг — навести порядок. Возбужденные зрители предпочитали держаться на почтительном расстоянии, они то приближались, то снова отбегали от ошалевшей, чуть живой от страха змеи, а одна девушка даже упала в самый натуральный обморок.

Лейтенант Турк отдала несколько решительных коротких распоряжений, объяснила, что следует делать с потерявшей сознание девушкой. Потом громко заявила авторитетным тоном, что, хотя змея и ядовита, она нисколько не опасна, потому что сама не станет ни на кого нападать. Змеи не кусаются, если их не трогать, и не причиняют вреда, пока на них не наступишь, кстати, змеи не «жалят», а кусают — у них в верхней челюсти расположены ядовитые зубы. Чтобы укусить, змея должна броситься на жертву, а ни одна змея не в состоянии сделать бросок больше половины, а может быть, даже всего лишь трети своей длины. Успокоенные ее уверенным менторским тоном и неопровержимостью научной аргументации, девушки охотно построились и согласились вернуться к прежним занятиям, а змею предоставить подоспевшему часовому.

Но во сне уже не флегматичному увальню из охраны, а ей самой предстояло разделаться со змеей. Она несколько раз ударила ее ящиком с библиотечными карточками, почему-то оказавшимся у нее в руках, но все тело было словно ватное, и удары выходили смехотворно слабыми. Огромная, свернутая кольцами змея подбиралась к ней все ближе и ближе, казалось, без каких-то враждебных намерений, но внушая ужас тупой зловещей настойчивостью. Лет двадцать назад командир ее скаутского отряда как-то рассказывал, что гремучие змеи любят погреться и залезают под одеяла к спящим на земле туристам.

Аманда Турк вздрогнула и окончательно проснулась — она сидела на койке, в ушах звенели последние звуки «утренней зóри». Как всегда в душные летние ночи, пот пропитал куртку пижамы, мелкими бисеринками выступил на лице. Она встряхнула головой, чтобы отогнать дурной сон, спустила ноги с кровати и нашарила комнатные туфли.

Слева, в двух шагах от нее, на другой койке вниз лицом лежала лейтенант Мэри Липпа. Она лежала совсем голая, на загорелой спине и стройных ягодицах от купальника остались две узкие белые полоски. Остальное тело было покрыто шоколадным загаром, и светлые полосы создавали иллюзию купального костюма. Липпа лежала, неподвижно уткнув маленькое курносое личико во влажную подушку, но, видимо, уже почти проснулась. Она закрыла уши ладонями, еще крепче зажмурилась и простонала:

— Не надо, ну пожалуйста, не надо.

— Надо. Просыпайся, — решительно прикрикнула на нее Турк. — Давай живее. А то все умывальники займут.

— Ну и наплевать!

— Как это наплевать? Забыла, какая вчера вечером была свалка? Вставай!

— Отстань!

— Давай поднимайся немедленно. Считаю до трех.

— Нет!

— Ах, так? — сказала лейтенант Турк. — Так вот тебе, — и она изо всей силы шлепнула лейтенанта Липпу по белеющим ягодицам.

— Ты что, рехнулась? — взвизгнула Липпа. — Больно ведь!

— Бессовестная, — сказала лейтенант Турк. — Без меня небось и вовсе не вставала. Если хочешь знать, мне тоже больно — всю руку о тебя отшибла. В следующий раз возьму щетку для волос — если только у меня вообще будет охота с тобой возиться. Ты что, хочешь на построение опоздать?

— Ой, не дай Бог! Спасибо, дорогая. Господи, где мой халат? Куда же я сунула тапки?

А в это время в двух милях к западу, в госпитале авиабазы, невысокий молодой человек с бледным лицом и копной черных волос, дежурный офицер лейтенант Вертауэр, позевывая, ждал выстрела сигнальной пушки. Но так и не услышал его, потому что именно в эту минуту с аэродрома под громогласный рев еще не вошедших в режим двигателей поднялся очередной Б-24 и, втягивая в брюхо шасси, пронесся над крышами госпиталя на высоте нескольких сотен футов.

По глубокому убеждению лейтенанта Вертауэра, ни один нормальный человек не стал бы строить госпиталь с подветренной для господствующих ветров стороны аэродрома. Вместе с тем тот факт, что госпиталь построили именно в таком месте, доставлял ему какое-то мрачное удовлетворение. Его и без того невысокое мнение об интеллектуальных способностях военных ежедневно находило наглядное подтверждение, когда десятки раз в день стены госпиталя сотрясал мощный рев моторов, при котором не то что разговаривать, даже думать не было никакой возможности. Вертауэр был невропатологом и закончил аспирантуру именно по этой специальности, однако здесь ему приходилось заниматься общей практикой. В прошлом году Общество невропатологов даже пригласило его прочитать доклад «Некоторые современные представления о причинах соматической хореи» — огромная честь для молодого врача. И вот — какая нелепость! — его назначают в этот госпиталь лечить фурункулы и прописывать слабительное.

Гул моторов Б-24 еще затихал в отдалении, когда в комнату вошла медсестра и вместе с утренней сводкой принесла чашку какао для него и кофе для капитана Раймонди. Вслед за ней, жизнерадостно насвистывая, вошел и сам капитан Раймонди — невысокий толстяк, справедливо пользующийся в госпитале репутацией первоклассного хирурга.

— Спасибо, милочка, — улыбнулся сестре Раймонди. Отхлебнув большой глоток кофе, он стал просматривать утреннюю сводку. — Ну как тут, по моей части за ночь никакой работенки не подвалило?

— Да нет, ничего интересного, — ответил Вертауэр. — Техник уронил на ногу блок цилиндров, да еще жалобы по поводу болей в животе.

— А это что такое: Уиллис, Стэнли М., второй лейтенант. Его с чем положили?

— А, этот! Это пусть вам Маккрири расскажет. А я на ваш запрос могу лишь сообщить, что вышеупомянутый офицер — ниггер. Маккрири сперва даже не хотел класть его в четырнадцатую — боялся, вдруг какой-нибудь не в меру чувствительный южанин утром проснется, увидит рядом черного и окочурится с горя. Это пилот с того бомбардировщика, который ночью прилетел. У него лицо разбито. Может, о пулеметный прицел ударился или еще обо что-нибудь; но, говорят, ему кто-то врезал. — Лейтенант Вертауэр зевнул и допил какао. — Если не врут, то врезали ему крепко. Маккрири наложил шов на губу, и нос у него сломан. Маккрири попросил меня помочь с шиной. Он, оказывается, понятия не имеет, как это делается. Когда я закончил, он взял гипс и собрался налепить его на нос — а у парня уже на губе повязка. Я его спросил, что это, по его мнению, даст. В ответ он пробормотал какую-то чушь. Редкий болван!

— Ну-ну, полегче, — сказал капитан Раймонди. — О начальстве или хорошо, или никак.

— Знаете, какое приветствие придумали связисты? Вот послушайте: «Три точки, четыре точки, две точки, тире, гип-гип, ура Окана-ре».

— Не уловил.

— Повторите азбуку Морзе, капитан. — Лейтенант Вертауэр поставил чашку и встал из-за стола. — Ну вот, можете располагаться. А я пошел спать.

Глухой гул утреннего салюта короткой судорогой пробежал между территорией АБДИПа и авиабазой по ведущему на юг шоссе, которое переходило в Тропическую аллею, вливающуюся в Оканару сплошным зеленым туннелем из могучих виргинских дубов и камфорных лавров. Докатившись до пересечения с Солнечной аллеей, гул полетел дальше — на запад, к центральным кварталам города, и на восток, до территории отеля «Олеандровая башня».

Территория эта — двадцать с лишним акров земли, спускавшихся к озеру Армстронг, — из-за нехватки рабочих рук и нерадивости хозяев превратилась местами в настоящие джунгли, с палисандровыми деревьями и дубами, банановыми пальмами и олеандрами, кротонами, бамбуком и молочаем. Полуразрушенные арки, стены и алебастровые беседки покрылись вьюнками — ярко-красной бугенвиллеей и желтой бегонией. Много лет назад попробовали было посадить здесь аллею королевских пальм. Но оказалось, что севернее Эверглейдса эти пальмы почти не приживаются. Сохранились лишь три или четыре пальмы, защищенные от ветра зданием отеля. На месте погибших деревьев посадили другие пальмы — вашингтонии. Возвышаясь над скопившимися грудами мертвых листьев, они тянулись двумя жалкими рядами от ворот Восточной Солнечной аллеи до главного входа.

Хотя не все первоначальные постройки сохранились до сегодняшнего дня, это по-прежнему был крупный отель. По дерзкому замыслу владельца и строителя отеля, он должен был превзойти — пусть хоть чуть-чуть — размерами и элегантностью флэглеровские гостиницы, только что появившиеся в то время на восточном побережье. Архитектор, как видно, тоже страдал непомерными амбициями — чувствовалось, что он поставил перед собой задачу создать творение, еще более нелепое и аляповатое, чем отель «Тампа-Бэй». И, нужно признать, ему это удалось — путем смешения мавританского стиля со всевозможными прочими восточными стилями. Первоначально здание было построено в форме буквы «Е», и центральное крыло соединялось с восточным и западным большими изогнутыми террасами с подковами арок и веретенообразными опорами, явно навеянными альгамбрскими мотивами. С южной стороны терраса выходила окнами на Восточную Солнечную аллею. Спинка буквы «Е» была украшена балконами, с которых открывался прекрасный вид на озеро. На крыше беспорядочно теснились купола, башенки и минареты.

Во время пожара в девяностых годах только благодаря близости озера удалось спасти все здание от гибели, но сгорело западное крыло и часть выходящего на озеро северного фасада. Эти части здания так и не отстроили. Отель оказался укороченным — осталось лишь центральное крыло с вестибюлем и столовой, половина северного фасада, восточное крыло и часть подковообразной террасы. На деньги, полученные по страховке, в парке построили с десяток домиков. Такие отдельные домики считались по тем временам пределом роскоши, уединенности и комфорта.

Шло время, и люди стали отдавать предпочтение более современным и более скромным отелям, появившимся не только в самой Оканаре, но и в Орландо, и в Уинтер-Парке; Оканаре так и не удалось стать самым крупным модным курортом центральной Флориды. Если бы не война и не решение командования создать в Оканаре авиабазу и АБДИП, к зиме сорок третьего года отель «Олеандровая башня» наверняка бы закрыли, а может быть, и вовсе снесли. Зато теперь, летом сорок третьего, здесь царило невиданное с 1900 года оживление. Тут жили в основном офицеры оканарского гарнизона и останавливались многочисленные командированные, приехавшие на совещания, с инспекцией, да и просто любители прокатиться за казенный счет.

Здесь можно было вполне прилично устроиться, во всяком случае лучше, чем в других гарнизонах. В широких коридорах и просторных комнатах с вентиляторами под потолком и планками жалюзи в дверях было довольно прохладно. По ночам с озера на затянутые москитными сетками лоджии налетал приятный ветерок. Чтобы поддерживать порядок в таком отеле, нужен был большой штат прислуги, а поскольку найти работников стало трудно, особого порядка не было, но кухня и обслуживание были на высоте — по крайней мере для столь трудного времени. Имелся даже бассейн с почти новым кафелем и гипсовыми арками, а также десяток кортов, на шести можно было с грехом пополам играть; был здесь и превращенный в офицерский клуб бар с двумя фонтанами, из которых, впрочем, работал всего один. Роскошь, уединенность и комфорт отдельных бунгало достались начальству: в лучшем жил сам генерал Бил, прочие занимали старшие офицеры — не ниже полковника. Время от времени проходил слух, что всех холостых и бессемейных офицеров переведут жить в офицерское общежитие на территории части — перспектива достаточно неприятная, во всяком случае по мнению тех, кто уже испытал такую жизнь на собственной шкуре; впрочем, всякий раз так все разговорами и заканчивалось.

Звук утреннего салюта — правда, уже совсем слабый — долетел и до «Олеандровой башни». Услышав выстрел, два чернокожих коридорных включили центральный селектор и стали один за другим обзванивать номера и будить постояльцев. Двери столовой под аркой, похожей на портал Тадж-Махала, приоткрылись, и на пороге появился пожилой цветной метрдотель с клочковатым белым пухом седых волос, одетый в полосатый жилет, когда-то очень нравившийся тем — увы, немногочисленным в мирное время — приезжим северянам, которые с первого взгляда угадывали в нем настоящего, еще не испорченного новыми веяниями негра из старого доброго времени. Звали его Никодимус. Прихрамывая и тряся головой, он распахнул створки двери и закрепил их на крюк. И тотчас же дверь центрального входа раскрылась, и в отель вошел полковник Росс; он жил в одном из коттеджей вместе с женой, но завтракать в такую рань гораздо проще в столовой. Полковник первым делом направился к газетному киоску, взял вчерашнюю «Нью-Йорк таймс» и сегодняшнюю оканарскую «Морнинг сан» и прошел в столовую.

Здесь его с преувеличенным восторгом приветствовал Никодимус.

— Добрейшего вам утра, полковник, — сияя лучезарной улыбкой и почтительно кланяясь, сказал он. — Смею надеяться, что вы пребываете в добром здравии. Что за утро, сэр! — Он торопливо заковылял к столику у одного из западных окон столовой. — Эй, девушки, принесите сок для полковника, — на ходу крикнул он. — Налейте кофе для полковника. И поставьте жарить яичницу!

С подчеркнутой почтительностью он театральным жестом отодвинул стул, усадил полковника Росса за столик, развернул салфетку и постелил на колени. Потом ловко повернулся и подхватил из рук официантки-мулатки серебряную вазу с битым льдом, из которого торчал высокий стакан с каким-то темным напитком. Трясущимися от старости руками, расплескав несколько капель на пол, он церемонно поставил стакан перед полковником.

Росс с отвращением взглянул на темную жидкость.

— Слушай, Ник, давно хочу тебя спросить. Какого черта во Флориде не держат апельсинового сока?

Никодимус шумно расхохотался, прямо-таки зашелся в припадке неудержимого смеха.

— Когда я был в Калифорнии, полковник, мне сказали, что они сами его весь и выпивают. — И он снова затрясся от смеха.

— Что ж, значит, съезди туда еще раз, но чтобы завтра утром сок был.

Полковник отхлебнул глоток коричневато-красного пойла, вкус которого вполне соответствовал цвету, и развернул «Морнинг сан». Он сразу же начал с редакционной колонки, озаглавленной «О том о сем рассказывает Арт Буллен».

Эту колонку вел сам владелец газеты Арт Буллен, который родился не во Флориде, но приехал в Оканару еще юношей и теперь сделался чуть ли не самым горячим патриотом Оканары. Да и как ему было не любить город, где молодой человек, не имевший за душой ничего, кроме честолюбия и неуемной энергии, смог без посторонней помощи менее чем за двадцать пять лет достичь такого успеха. Сразу после окончания первой мировой войны он демобилизовался и купил за пятьдесят долларов еженедельную газету тиражом всего около тысячи экземпляров. К этому времени никто уже не надеялся, что Оканара станет знаменитым зимним курортом — впрочем, может, и к лучшему, потому что очередной бум на недвижимость не затронул здешние края; и те, кто покупал здесь землю, использовали ее в основном под цитрусовые и огороды. Впрочем, на недвижимости все же можно было заработать. И Буллен действительно заработал на этом кругленькую сумму. Вскоре к ней прибавились деньги и от газеты, которую ему удалось поставить на ноги, и от брака с местной девушкой — дочерью президента одного из самых преуспевающих банков и держателя контрольного пакета акций в оканарской газо-электрической компании.

Но успех не вскружил ему голову. Теперь у него был свой главный редактор и целый штат сотрудников, но он по-прежнему усердно трудился на благо газеты. Разбогатев, он продолжал донашивать старые рубашки и дешевые брюки, а из развлечений, как и прежде, предпочитал метание подков и покер. Был он худощав, говорил негромко, прямоугольное лицо его всегда сияло безмятежностью, а в общении он был неизменно обходителен и любезен. Никаких официальных политических постов он не занимал, но его друзья принадлежали к местной верхушке, и можно было с уверенностью сказать, что удержаться у власти им помогает энергия и проницательность Арта Буллена. Полковник Росс, сам занимавший прежде выборную должность судьи, хорошо знал, что такое политика. Он прекрасно разбирался в психологии политических деятелей и понимал, что военным следовало бы полюбезнее обращаться с друзьями такого влиятельного человека, как Буллен.

Полковник Моубри, при несомненной честности и поразительном простодушии, отличался детской, можно даже сказать, младенческой наивностью и невежеством во всем, что хоть немного выходило за рамки довоенной жизни армейского гарнизона. Моубри и сам знал за собой этот грех и всю жизнь страдал из-за своего недостатка. Когда человек плохо слышит, он нередко становится подозрительным, и ему кажется, что все вокруг говорят про него да только и думают, как бы обвести его вокруг пальца; точно так же и полковнику Моубри чудилось, что любое предложение — особенно если оно поступало в виде пространного и детально разработанного проекта — нарочно составлено в сложной и запутанной форме, чтобы обдурить его и скрыть истинную, неблаговидную цель затеи.

Однажды, за несколько недель до того, как генерал Бил принял командование в Оканаре, полковнику Моубри передали на рассмотрение такой замысловатый проект. Некий Маккормак предлагал наладить движение рейсовых автобусов между центром Оканары, авиабазой и новой территорией АБДИПа. При всей своей занятости полковник Моубри посвятил целое утро тщательнейшему, но, увы, бесплодному изучению предлагаемой сделки. Потом связался с Маккормаком и попросил, чтобы тот сам к нему зашел.

Но разговор как-то сразу пошел вкривь и вкось.

Полковник Росс знал об этой истории лишь в пересказе — довольно путаном — самого Моубри, сейчас уже трудно было сказать, что там было правдой, а что — лишь домыслами и превратно истолкованными фактами. Моубри не удосужился справиться ни о положении своего посетителя в местной иерархии, ни о его репутации; он почему-то сразу, еще не видя его, решил, что перед ним мошенник. «Этот Маккормак, — объяснил он Россу, — сам признался, что владеет львиной долей акций в Оканарской транспортной компании и, хотя контракты составлены на имя некоего Уотерса, можно не сомневаться, что Уотерс — лишь подставное лицо». Предполагалось, что армия выделит машины для новой автобусной линии. После этого Уотерс сдаст эти автобусы в аренду Транспортной компании (то есть самому Маккормаку). При этом оговаривалась очень высокая арендная плата, так что Уотерс получал солидные барыши фактически ни за что — он ведь просто передавал государственную собственность третьему лицу. Моубри сразу понял, что Маккормак с Уотерсом заключили левую сделку и теперь хотят обвести его вокруг пальца; ну да не на того напали, его не проведешь. «Я сразу понял, что тут дело нечисто, — с искренним негодованием закончил свой рассказ полковник. — Вернул договор и дал ему пять минут, чтобы убраться с территории гарнизона, если он, конечно, не хочет, чтобы его выставила военная полиция».

Всякий, кто хорошо знал полковника Моубри, мог без труда представить себе истинную картину этой встречи и как-то увязать вопиющее неправдоподобие его версии с несомненной порядочностью и правдолюбием полковника. Дело в том, что полковник Моубри был фантастически невежествен в коммерческих вопросах, ему и в голову не приходило навести справки о будущих партнерах, убедиться, что они располагают достаточными финансовыми средствами и в состоянии выполнить условия контракта. Он понятия не имел — и не желал знать, — с кем собирается вести дело. Ему было совершенно наплевать, что Маккормак — один из самых уважаемых, богатых и влиятельных граждан Оканары, а тот, кого он пренебрежительно называл «некий Уотерс», в прошлом долгое время был членом законодательного органа и президентом комитета демократической партии штата, то есть, иными словами, был в политическом отношении одним из самых могущественных людей во Флориде. Те, кто думает, что все эти регалии могут произвести на полковника впечатление и повлиять на исход сделки, глубоко ошибаются.

А Маккормак наверняка не сомневался в том, что полковник Моубри знал или, во всяком случае, позаботился навести справки о его общественном и финансовом положении. Социальный статус самого полковника не вызывал сомнения — мундир и высокое воинское звание говорили сами за себя. И форма, и звание, видимо, произвели впечатление на Маккормака, и он держался несколько скованно. Быть может, дело было в подсознательном чувстве вины: он считал, что по возрасту не годен для военной службы, а вот человек примерно его лет честно исполняет свой долг перед страной. Кроме того, Маккормаку приходилось вести переговоры в непривычной обстановке — хотя он и до войны подозревал, что в Америке существуют вооруженные силы, но никогда прежде с военными не сталкивался и не имел с ними никаких дел.

Так или иначе, но Маккормак вдруг разоткровенничался, чего за ним прежде не водилось. Войдя в кабинет, он увидел уже немолодого офицера с живыми умными глазами, сдержанного и немногословного, требовательного и деловитого, ибо именно за таким фасадом полковник Моубри умело скрывал свою неспособность к какой бы то ни было практической деятельности. Должно быть, Маккормак стал подробно объяснять суть сделки, в чем, собственно, не было никакой необходимости — ведь договор говорил сам за себя; но, к сожалению, для Моубри все это была китайская грамота. Но не мог же он признаться, что ничего не понял; и дело тут было вовсе не в личном самолюбии: сейчас он представлял в своем лице всю армию и не хотел уронить перед штатским престиж Вооруженных сил Соединенных Штатов. Разумеется, ему не следовало подписывать договор, смысла которого он не понимал, но он вполне мог бы отложить окончательное решение на вечер и после ухода Маккормака связаться с военно-юридическим отделом и выяснить, законна эта сделка или нет.

Полковник Росс ни секунды не сомневался, что она законна. Маккормак, крупный коммерсант, в состоянии посоветоваться с грамотными юристами и получить все, что ему нужно, в полном соответствии со всеми существующими федеральными законами и законодательными актами штата Флорида. Маккормаку следовало бы прямо объяснить Моубри, для чего он затеял эту сделку. Он вовсе не собирался надуть военное министерство. Он никогда бы не унизился до мошенничества. Другое дело, что он надеялся облапошить налогового инспектора — сделать так, чтобы Транспортная компания потеряла значительную сумму, и тем самым избавиться от облагаемой налогом прибыли. Кто, кроме такого дуралея, как Моубри, не отличил бы обычного здравого смысла от откровенного мошенничества? Маккормак, скорее всего, никак не ожидал взрыва благородного негодования, последовавшего в ответ на его предложение. Он, вероятно, выложил начистоту все, или почти все, и — сама любезность и чистосердечие — сказал что-нибудь вроде: «Понимаете, полковник, хотя сама сделка нам и в убыток, вкладчики ничего не потеряют. Эта сумма так или иначе ушла бы на налоги…»

После этого заявления ему было дано всего пять минут, чтобы покинуть территорию гарнизона, иначе, объяснил Моубри, его выставит за ворота военная полиция.

Поначалу казалось, что Маккормак молча проглотил обиду. Он, конечно, мог пожаловаться в Вашингтон, но, видимо, решил, что ничего от этого не выиграет. Теперь уже всем стало ясно: при всей своей недалекости, при всем своем невежестве полковник Моубри вывел плуга на чистую воду, а все потому, что твердо знал, как во всех случаях должен поступать честный человек. Итак, все вроде бы обошлось как нельзя лучше. Но, как и следовало ожидать, Маккормак, «разоблаченный плут», так же как и Уотерс, оказался близким другом и постоянным партнером по покеру Арта Буллена. Более того, он оказался его тестем. И, начиная со следующего номера, оканарская «Морнинг сан» стала регулярно печатать саркастические комментарии о жизни соседей-военных — впрочем, выдержанные скорее в печальных, чем в гневных тонах.

А поводов для сарказма хватало. Когда две большие, непохожие и независимые друг от друга группы людей не просто живут бок о бок, а активно соприкасаются и взаимодействуют, всегда возникают трения. Поэтому полковник Росс взял себе за правило каждое утро первым делом просматривать газету, чтобы узнать, какие новые последствия этих трений попали в поле зрения мистера Буллена за последние сутки.

Впрочем, и Буллена можно понять. Вся эта история с несостоявшейся автобусной линией, даже если судить со слов полковника Моубри, не говоря уже о версии, изложенной Буллену Маккормаком, не могла не вызвать возмущения и утвердить оканарцев в мысли, что пришло время дать отпор этим безмозглым и наглым солдафонам. И все же полковник Росс считал, что публикациям надо положить конец: Буллен порой обнаруживал излишнюю осведомленность в делах, которые не то чтобы содержали какую-то военную тайну, но, во всяком случае, его не касались, и это наводило на мысль, что где-то в штабе АБДИПа происходит утечка информации.

Отыскав в газете колонку сегодняшних новостей, полковник увидел, что Буллен опять прошелся на их счет, причем на этот раз постарался от души. И хотя само по себе это никак не могло обрадовать полковника Росса, он все же обрадовался: благодаря старой судейской привычке сопоставлять и анализировать факты уже во время чтения, он понял, что, кажется, на этот раз ему представился случай, которого он так долго ждал.

Вот оно, доказательство явной утечки информации. Кто-то из сотрудников, читавший составленный полковником Моубри меморандум о предполагавшемся чествовании генерала, рассказал о нем Буллену. А документ этот оказался помеченным грифом «секретно». Именно «оказался». Дело в том, что полковник Моубри скрепил меморандум этим штампом вовсе не потому, что содержащиеся в нем факты затрагивали вопросы национальной безопасности Соединенных Штатов, изложенные в постановлении номер пятьдесят о шпионской деятельности свода законов США с учетом соответствующих поправок; просто ему не хотелось, чтобы о его сюрпризе растрезвонили раньше времени.

Полковник Росс чуть заметно улыбнулся. Он прекрасно знал, как это можно обыграть: речь идет о передвижении войск! Сведения о действиях воинских подразделений! Документ совершенно обоснованно отнесен к разряду секретных. «Передача, а равно и разглашение тем или иным образом содержания документа лицам, не имеющим допуска к секретной работе, запрещено законом». Полковник Росс еще раз внимательно перечитал заметку.

Завтра, — писал Буллен, — наши славные друзья военные, обосновавшиеся на Тропикал-авеню, собираются отпраздновать день рождения одного выдающегося генерала, который сражается не где-то за тысячу миль от наших границ, а живет совсем неподалеку от пишущего эти строки. Если вы еще теряетесь в догадках, кто бы это мог быть, я не стану более испытывать ваше терпение: я сам себя назначаю руководителем и единственным членом делегации, уполномоченной передать генерал-майору Айрес Н. Балу сердечные поздравления от всех честных налогоплательщиков Оканары и всего нашего округа по случаю сорок первой годовщины со дня его рождения. Насколько я знаю, он самый молодой генерал-майор (не путать с бригадным генералом) в Соединенных Штатах. За годы безупречной службы на Тихом океане и в Европе он показал себя первоклассным летчиком-истребителем. Те, кому посчастливилось встречаться с генералом Билом и его юной, очаровательной и элегантной женой, могут подтвердить, что он не только замечательный пилот и солдат, но до кончиков ногтей джентльмен — скромный, любезный и обходительный. Мы счастливы, что он служит у нас в Оканаре, и желаем ему новых славных свершений на поле брани, здоровья и счастья.

Что ж, тут, как говорится, не придерешься, вынужден был признать про себя полковник Росс. Он удивленно хмыкнул: Буллен то ли догадывался, что каждое слово его язвительных публикаций тщательнейшим образом изучается пристальным враждебным оком, то ли просто интуитивно чувствовал, что здесь лучше действовать хитростью, но таким сладкоречивым вступлением ему удалось сбить с толку своего главного и наиболее опасного противника — полковника Росса. Впрочем, это не меняло того обстоятельства, что сведения Буллен получил от человека, имеющего доступ к документам со штампом «секретно». Однако, подумал полковник Росс, разыграть эту карту будет непросто. Но, так или иначе, нужно прекратить эти публикации, возмущающие общественное спокойствие. Честно говоря, нападки газеты давно уже надоели Россу, он только и искал случая прижать Буллена, но для этого нужно было поймать его с поличным. Буллена, правда, не так-то легко испугать, но попробовать стоит, очень даже стоит, подумал полковник. Он удовлетворенно кивнул и стал читать дальше. …Остается только надеяться, что генерал Бил также доволен тем, что служит в Оканаре. Автор этих строк выражает лишь робкую надежду, а не твердую уверенность в том, что наши доблестные соседи все как один довольны своей жизнью в нашем городе хотя бы по одной причине: как известно, те, кто привык сражаться с неприятелем в воздухе и командовать боевыми частями, обычно тяготятся спокойной службой в тылу. Тут я должен сразу же оговориться, ибо не хочу, чтобы меня неправильно поняли: в большинстве своем тыловики превосходные люди и горячие патриоты, они по первому призыву взяли в руки оружие, готовы без колебаний отдать жизнь за родину и служат ей верой и правдой. Счастлива страна, у которой есть такие верные сыновья, и счастлива Оканара, в которой они служат. Итак, выходит, все счастливы?

К сожалению, не совсем. Во всяком случае, если говорить о самом генерале. Ведь мир наш, как известно, юдоль слез, и даже в цветущей солнечной Оканаре не все так прекрасно, как может показаться на первый взгляд. Что греха таить: среди прибывших в Оканару замечательных представителей наших Военно-воздушных сил нашлось немало людей иного сорта, резко отличающихся от основной массы офицеров. Вы уже поняли, о ком идет речь. Я говорю о старых армейских служаках, не пригодных ни для какой полезной работы, за всю жизнь не ударивших пальцем о палец, единственная заслуга которых в том, что они дотянули до нынешней войны. Есть и тупые, напыщенные ничтожества, которых включают во всевозможные комиссии, лишь бы они поменьше путались под ногами. Есть и безмозглые шалопаи, успевшие обзавестись офицерскими званиями перед самым призывом и каждый вечер наносящие сокрушительное поражение шеренгам бутылок в лучших оканарских барах. Я никогда не стал бы писать о таких печальных исключениях из общего правила, если бы это не имело прямого отношения к теме моей статьи, ведь раз уж они отравляют жизнь оканарцам, то что же тогда говорить о самом генерале Биле. Уверен, что и сам он отнюдь не в восторге от таких подчиненных…

В полутемной столовой послышались быстрые, твердые шаги; полковник Росс оторвался от газеты и взглянул поверх очков на подходившего к его столику офицера. Так и есть, майор Сирс, начальник военной полиции. Полковник сложил газету и указал на свободный стул:

— Доброе утро, Джонни, — сказал он, — присоединяйтесь.

Майор Сирс не был кадровым военным, прежде он служил в полиции, но такую безукоризненную военную выправку и бравый вид полковник видел разве что на картинках в новом строевом уставе пехоты. Без видимого усилия и напряжения майору Сирсу всегда удавалось держать корпус прямо, строго вдоль идеальной вертикальной оси, шея и голова в плоскости туловища, подбородок на себя. Плечи прямые, грудь колесом, бедра узкие; безукоризненные складки на свежевыглаженных брюках и рубашке цвета хаки. Башмаки сияют. Медная пряжка холодным ровным блеском напоминает свежепротертое зеркало. Знаки различия приколоты в центре петлиц на воротнике с точностью до десятой дюйма.

Сам полковник Росс не отличался подчеркнутой военной выправкой, да и не стремился к этому, но всегда с удовольствием смотрел на Сирса. Уж если взялся за дело — нужно делать его как следует, особенно когда тебе всего тридцать и все еще впереди. Майор Сирс совершенно прав: раз в число обязанностей начальника полиции входит следить, чтобы военнослужащие Оканары выглядели и вели себя, как подобает солдатам, он должен первым подавать им пример.

Майор Сирс сел за столик рядом с полковником. В руках у него тоже был номер «Сан».

— Ага, вижу, вы уже прочли, — сказал он.

— Только начал, — ответил полковник Росс, — уж больно длинная статья.

— Дошли до места, где он поливает военную полицию?

— Еще нет.

— Скажите, когда дойдете, я вам насчет этого кое-что расскажу. На этот раз ему нельзя спускать. Я еще вчера хотел с вами поговорить, да вы куда-то летали с генералом. Да, и еще: знаете, что приказы насчет этой именинной чепухи шли под грифом «секретно»? Чушь, конечно, как и все остальное, но факт остается фактом. Поняли, к чему я клоню?

— Отлично понял. Я и сам об этом подумал. Что ж, может сработать. Информацию о бэ-семнадцатых из Хендрикса можно подать как сведения о передвижении войск. Это на случай, если спросят, зачем понадобилось ставить гриф «секретно». Тогда уж ему не отвертеться. Но прежде надо все хорошенько обдумать. В конце концов, мы здесь не для того поставлены, чтобы скандалы устраивать.

— Ясно, что все эти секреты гроша ломаного не стоят, — сказал майор Сирс, — но тот, кто читал приказы, имеет доступ и к действительно важным документам. Думаю, судья, пора его прищучить.

— Ее, — рассеянно сказал полковник. — Могу поспорить, что это девушка.

Он стал мысленно составлять план на утро. Первым делом нужно, пожалуй, зайти к Нюду насчет вчерашней истории с Бенни — приятного мало, да ничего не попишешь. Вчера вечером Бил под горячую руку посадил Бенни под домашний арест и пообещал, что отдаст под суд, но сегодня он наверняка был бы не прочь замять это дело. Цветной летчик сейчас в госпитале, травма у него не очень серьезная — во всяком случае, так ему вчера передали. Впрочем, лучше еще раз проверить.

— С утра я, скорее всего, буду занят у генерала, — сказал он. — Но если увидите Ходена, подходите с ним ко мне часам к десяти. Нужно будет проверить, кто из вольнонаемных девушек родом из Оканары. Может, кто-нибудь из них раньше работал в «Морнинг сан» или родители дружат с Булленом. Пусть люди Ходена этим займутся. Только не надо пороть горячку. Я сам решу, кого из девушек допросить, и сам с ними поговорю. Не хватало только нам слез и истерик. — Он внимательно посмотрел на майора Сирса. — Ну, вы понимаете…

— Ходен грубоват, это верно, — сказал майор Сирс. — Что вы хотите — контрразведка шутить не любит.

— Муху легче поймать на мед, чем на уксус, — сказал полковник Росс. — Но погодите, дайте мне сперва закончить. — И он снова углубился в чтение.

Если генерал и впредь будет позволять подобным типам отдавать от его имени приказы, ответственность за которые по существующим в армии порядкам ложится на него самого, то рано или поздно он неизбежно попадет в неловкое положение. Ведь уже случалось — и не раз, — что другие принимали за генерала решения, которые никак не назовешь разумными. Я уже писал, как плачевно закончилась попытка наладить регулярное движение автобусов между городом и авиабазой. Солдаты, уволенные в краткосрочный отпуск, иногда по нескольку часов ждут автобуса в город, что едва ли способствует повышению боевого духа армии. История эта достаточно широко известна. Один из жителей нашего города решился взять на себя нелегкие хлопоты по организации автобусной линии с единственной целью — помочь нашей армии (пусть даже в ущерб собственному карману) — и, основываясь на многолетнем опыте, предложил разумный реалистичный проект. И вот, в награду за хлопоты его грубо оскорбляют и, по сути дела, обвиняют в мошенничестве. Второе: все чаще приходится слышать о произволе военной полиции, которая беззастенчиво вмешивается в работу Местных полицейских и не дает им исполнять возложенные на них обязанности. Но если прежде речь шла о неправомерных действиях рядовых военных стражей порядка, то во вчерашнем инциденте принимал участие сам начальник военной полиции, попытавшийся запугать и унизить местного полицейского, чья многолетняя безупречная служба на благо нашего округа дает ему право рассчитывать на большее доверие к его показаниям по поводу случившегося прошлой ночью.

— Ну вот, дошли и до вас, — сказал полковник Росс майору Сирсу. — Что вы натворили, Джонни?

— Да меня там и в помине не было — я узнал об этом уже после. Лейтенант Дей все делал правильно. Отличный парень. Надо будет похлопотать, чтобы его повысили. Городской полицейский, Тайлер, был пьян. Это могут подтвердить пять человек, включая бармена Джимми — тот уже перестал ему наливать. Не знаю, что он там наговорил в участке, но все знают, что он уже много лет не просыхает.

— Понятно, — сказал полковник.

— Ну так вот, этот Тайлер как раз патрулировал в среду вечером. И задержал нашего офицера, лейтенанта, — тот, правда, пропустил пару рюмок, но не был пьян, — задержал лишь за то, что тот забежал за кустик во Флорар-Парке: дело было где-то в половине десятого, когда уже совсем темно; он ждал автобуса, чтобы вернуться на базу, боялся отходить далеко от остановки и зашел в кусты отлить. Тайлер — уже по одному этому видно, в каком он был состоянии, — надел на него наручники и потащил в участок, но мимо как раз проезжали на джипе двое моих ребят. Остановились посмотреть, что происходит. Видят, стоит полицейский, еле держится, ребята говорят, он был пьян в стельку, они с трудом его понимали, оказалось, что он собирается арестовать нашего лейтенанта «за непристойное поведение в общественном месте».

Майор Сирс откинулся на стуле и презрительно фыркнул.

— Сперва они решили, что он шутит. Даже если бы мои ребята просто забрали лейтенанта у Тайлера и посоветовали ему освежиться в озере, чтобы немного протрезветь, я бы и тогда им слова не сказал. Но они этого не сделали. Они пытались по-хорошему уговорить Тайлера, чтобы тот отдал им лейтенанта. Но Тайлер уперся, как осел. Тогда один из них вернулся в джип и вызвал по рации лейтенанта Дея. Дею удалось припугнуть Тайлера — он сказал, что, если тот немедленно не снимет с арестованного наручники и не передаст им лейтенанта, как это предусмотрено соглашением, он, Дей, лично отправится в участок и предъявит Тайлеру обвинение в пьянстве при исполнении служебных обязанностей. Как бы то ни было, Тайлер все же снял наручники, и Дей подвез его до дому. Мы не собирались поднимать шум — главное, что мы отобрали нашего офицера у этого пьяного шизика. Но если им хочется скандала — они его получат.

Полковник Росс кивнул. Он прекрасно знал психологию конфликтов — ему ведь столько раз случалось наблюдать в суде, как каждая из сторон старается свести точку зрения противника лишь к голой схеме — было или не было, бил он жену или не бил? — и в то же время настаивает, чтобы ее точка зрения была изложена со всеми нюансами и подробностями. В результате все считают себя правыми и кипят от справедливого негодования. Полковник Росс снова заглянул в газету.

— Ну хорошо, а почему Буллен пишет: «В инциденте принимал участие начальник полиции»?

— А вот это наглая ложь, — сказал майор Сирс. — Разве что Дей сказал, что выполняет мой приказ. Кстати, так бы оно и было, если бы он со мной связался. Этого он, конечно, делать не стал, потому что знает, что я всецело ему доверяю и разрешаю действовать по собственной инициативе и самому принимать решения. И в этот раз я полностью одобрил его действия.

— А Буллен просто об этом догадался?

— Да чихать я хотел на этого Буллена! Да и с чего он, собственно, так разоряется? Думаю, все дело в том, что он в приятельских отношениях с Ловуэллом, начальником полиции. У них там чуть ли не каждый вечер собирается целая компания позади полицейского участка — метать подковы. Я слышал, там большинство городских дел и обделывается. Наверное, там ему Ловуэлл и наплел с три короба.

— Очень может быть, — сказал полковник Росс. — Ну а сам Ловуэлл откуда эти три короба набрал? От Тайлера?

— Ну разумеется. Тайлер, видимо, к утру немного проспался — говорят, полностью он никогда не протрезвляется — и расписал ему, как мы якобы силой отбили у него задержанного лейтенанта. Тогда Ловуэлл мне и позвонил.

— На все это должно было уйти немало времени, — сказал полковник. — Ну и что он сказал?

— У него хватило наглости заявить, — сказал майор Сирс, — что им для отчета нужна копия приказа о дисциплинарных мерах, принятых к «виновному» — так он выразился, — переданному нам патрульным Тайлером.

— Это предусмотрено соглашением, — сказал полковник Росс. — Вы же и прежде всегда отсылали им копии приказов, разве не так?

— Посылал, но в том случае, когда такие меры действительно принимались, — нетерпеливо перебил его майор Сирс. — А о каких мерах может идти речь в данном случае? Они что же, думают, мы будем собирать военный суд высшей инстанции всякий раз, когда кто-то ночью зайдет за кустик помочиться? Мы тут же отпустили лейтенанта. И не собираемся его наказывать.

— Вы ему так и сказали?

— Так и сказал. Не буквально, конечно. Просто объяснил, что у нас нет никаких оснований наказывать лейтенанта и мы не собираемся принимать никаких дисциплинарных мер; на наш взгляд, вопрос исчерпан. Я даже не упомянул, что их патрульный был абсолютно пьян. И сказал, что Тайлер превратно истолковал действия нашего офицера.

— Порой мне кажется, что, если бы люди не изобрели спиртное, жизнь в этом мире была бы намного счастливее, — сказал полковник Росс. — Впрочем, я так думаю лишь до тех пор, пока самому не приходит охота промочить горло. Если я не ошибаюсь, вы сказали, что этот превратно понятый лейтенант сам пропустил в тот вечер пару рюмок?

— Да, но действительно две, не больше. Я с ним сам говорил и потом еще проверил. Он был с приятелем в офицерском клубе здесь, в отеле. И бармен его помнит. Он сказал, что тот выпил…

— Два стакана пива, — сказал полковник Росс.

— Верно, — с удивлением взглянув на полковника, подтвердил майор Сирс.

Полковник Росс рассмеялся.

— Знаете, Джонни, это мне сразу напомнило старое доброе время. Бывало, идет квартальная сессия в суде и кого-нибудь обвиняют, скажем, в управлении машиной в нетрезвом виде; допустим, есть показания полицейского, что от обвиняемого пахло спиртным; так окружной прокурор мне обычно подмигнет, а потом спрашивает обвиняемого, что именно он выпил до ареста. Все как один отвечают: два стакана пива. Еще не было случая, чтобы кто-то ответил иначе — каждый думает, что это как раз то, что надо: объясняет, откуда запах и неопровержимо доказывает, что обвиняемый не был пьян.

В ответ майор Сирс тоже рассмеялся — впрочем, как-то не очень уверенно.

— Точно, — сказал он. — И у нас та же история. Но тут мне бармен сказал…

— Что вы говорите?.. Не знаю, как в ваших краях, а у нас трудно найти бармена, который показал бы, что это он напоил клиента до бесчувствия.

Майор Сирс укоризненно взглянул на полковника.

— Да я и сам знаю. По правде говоря, я разговаривал с лейтенантом только на следующее утро. Уже после того, как мне позвонил Ловуэлл. Чтобы знать обо всем из первых рук, на случай, если Ловуэлл захочет раздуть дело. Но я верю Дею и моим патрульным. Так что я говорю с их слов, а не только со слов лейтенанта и бармена.

— Я не сомневаюсь, что вы абсолютно правы, Джонни, — сказал полковник Росс. — А кстати, как фамилия лейтенанта? Он из какого отдела?

Майор Сирс отстегнул отглаженный клапан нагрудного кармана и достал записную книжку.

— Эдселл, — сказал он. — Первый лейтенант Джеймс А. Эдселл. Из секции донесений отдела нестандартных проектов полковника Култарда. Руководитель секции, непосредственный начальник лейтенанта Эдселла — майор Уильям У. Уитни. Я с ним тоже переговорил. Он считает, что Эдселл очень ценный работник. Писатель или что-то в этом роде. Майор Уитни говорит, что Эдселл не похож на пьяницу. Скорее, наоборот — он несколько раз отказывался от приглашения выпить после работы. Эдселл живет в гостинице для несемейных офицеров. Женат, но сейчас живет один. Ему тридцать четыре года. Майор Уитни считает, что все свободное от службы время он тратит на свою книгу — в общем, что-то там пишет. Кстати, он закончил офицерскую школу, а не школу подготовки офицерского состава.

— И что же из этого следует?

— Ну, прежде всего то, что он честно заработал офицерское звание, оно ему не даром досталось.

— Он в одной секции с капитаном Хиксом. Мне кажется, я его знаю. Немного странноватый. Такой черный, лохматый.

— Он самый, — сказал майор Сирс. — Во всяком случае, я уверен, что он не был пьян.

— Как бы там ни было, он, однако, весьма основательно заправил баки, раз не мог дотерпеть до уборной. Поймите меня правильно, Джонни. Я считаю, что вы все сделали верно. Вряд ли Ловуэлл захочет раздуть это дело. Но все же напоминайте своим людям время от времени, что лучше нам ладить с местной полицией. Если патрульный действительно был в таком состоянии, как утверждают лейтенант Дей и те двое, видимо, им следовало посадить его вместе с Эдселлом в джип и привезти в участок. Пусть бы сержант, или кто там у них дежурит, сам бы на него полюбовался.

— Да эти сукины дети все заодно.

— Ага, а вы, значит, нет, — добродушно рассмеялся полковник Росс. — Я понимаю, Джонни, легче советовать, чем делать, но мне хотелось бы, чтобы мы по возможности шли им навстречу, иногда даже в чем-то уступали. Если этот полицейский, Тайлер, был пьян до такой степени, что шатался и с трудом говорил, дежурный сержант при всем желании вряд ли мог бы сделать вид, что ничего не замечает.

— Да знаю я этих старых алкашей — пока везешь, их ветерком продует, глядишь, вроде и не такой уж пьяный, — запальчиво возразил майор Сирс. — Я был бы очень благодарен, если бы им кто-нибудь подсказал, пусть бы и они тоже старались поддерживать с нами хорошие отношения — хотя, видимо, считается, что это не так важно. А уж от этого поганца Буллена меня просто тошнит. Я не знаю, правда или нет, что он там дальше пишет, но этот саркастический тон насчет секретности — он что, не слышал, что идет война?

— Сейчас посмотрим, — сказал полковник и стал читать дальше.

Пару дней назад пишущего эти строки посетил некий самонадеянный лейтенантик из службы общественной информации и буквально отчитал его за опубликование в газете сведений, на которые, по мнению моего юного гостя, требуется предварительное разрешение в их секретном отделе.

Признаюсь честно, я был уязвлен. С возрастом становишься раздражительным, и я отнюдь не в восторге, что меня оттаскал за седые баки мальчонка, только-только расставшийся с детским садом. Кроме того, если бы я и заслужил взбучку, они могли бы пощадить мое самолюбие и расщедриться хотя бы на капитана. А особенно обидно то, что когда я писал злополучную статью, то был уверен, что использую силу печатного слова лишь к вящей пользе ВВС.

Чтобы стало понятно, в чем, собственно, состоял мой проступок, мне придется совершить его еще раз, а именно снова изложить суть публикации. Я отметил, что за последнее время в нашей округе произошло несколько (я употребил именно это слово) аварий боевых самолетов. Но ведь это и так ни для кого не секрет. Когда две недели назад самолет врезался в жилой дом в пригороде Оканары, то пожар длился около получаса и в небо поднялся огромный черный столб дыма, хорошо видный во всех районах города, и сотни людей не могли его не заметить. Зная об интересе и даже тревоге общественности по поводу этих аварий, я привел данные из переданного мне все тем же лейтенантиком заявления для прессы, свидетельствующие, что количество несчастных случаев в ВВС неуклонно снижается и что для такого огромного количества летных часов аварии сравнительно редки. После этого я высказал мысль, что, видимо, какое-то количество несчастных случаев неизбежно, ведь необходимо проводить испытания новой техники; кроме того, следует помнить, что один несчастный случай здесь, если из него извлечь должный урок, позволит избежать многочисленных потерь в боевой обстановке…

— Он одного не понимает, — сказал майор Сирс, увидев, что полковник Росс дочитал до этого места, — а может, наоборот, слишком хорошо понимает, что такими публикациями он только подливает масла в огонь, а этого делать не следует.

В число прочих обязанностей начальника военной полиции входило составление актов при крушениях самолетов и проведение первичного расследования. Ему постоянно приходилось отвечать на полные горечи, необоснованных подозрений и, главное, совершенно бесполезные запросы с просьбой прислать дополнительные (и, увы, несуществующие) сведения, с помощью которых родители погибших пилотов (или приходские священники либо члены конгресса) рассчитывали доказать: в том, что произошло с их мальчиками, виноваты не они сами, а военное министерство. Как большинство офицеров ВВС, майор Сирс был против публикации сведений об авариях.

Полковник Росс хмыкнул — по-видимому, это означало, что он согласен с мнением майора, — и продолжал читать дальше.

И вот является этот лейтенантик и заявляет, что благодаря публикации моей статьи враг получил ценнейшую информацию, за которой он давно уже охотится, о размере наших потерь в результате таких крушений. Поскольку сам я об этом не имею ни малейшего понятия, то не могу представить себе, каким образом они смогут что-то узнать из моих публикаций. Однако факт остается фактом: он предстал в моем кабинете во всей своей двадцатидвух- или двадцатитрехлетней красе, сделал заявление от имени генерала Била и постарался — изо всех своих слабых сил — навсегда отбить у меня охоту впредь заступаться за наши военно-воздушные силы. Возможно, я ошибаюсь, но, по моему разумению, генерал напрасно позволяет злоупотреблять своим именем и авторитетом. Ежедневно десятки людей говорят от его имени то, что, я абсолютно уверен, он ни за что бы не сказал, отдают приказы, которые, готов поспорить, он и не думал отдавать.

Так что завтра, когда начнется праздник, вспомните, что жизнь генерала состоит не из одних парадов, подвигов на поле брани и пирушек в офицерском клубе. Хотя виноват: мы же не увидим завтрашнего представления — нас не пригласили. А жаль, говорят, это будет необыкновенно волнующий военно-патриотический спектакль, на который уйдет кругленькая сумма из карманов налогоплательщиков. Впрочем, самолеты-то вы увидите — многочисленные эскадрильи слетятся со всех концов штата Флорида поздравить Нюда Била с днем рождения. И автор настоящих строк, прервав наконец свое бесконечное брюзжание, от души присоединяется к этим поздравлениям.

Полковник Росс еще раз хмыкнул. Потом взглянул на часы.

— Что ж, — сказал он, — досталось нам на орехи. Думаю, генералу надо лично позвонить Буллену и сказать, что он будет счастлив принять всех желающих посмотреть парад. Завтра утром Буллен сможет сообщить об этом в газете.

— Бог с вами, судья, — искренне удивился майор Сирс. — Ничего не выйдет! Куда мы их денем? Не можем же мы пропустить три, а то и четыре тысячи человек на базу. У меня и людей-то не хватит за ними смотреть.

— А мы их на базу и не пустим. Сделаем проход в заграждении западной части поля, там, у изгиба шоссе, поставим невысокий барьерчик вокруг старой площадки и, может быть, перевезем скамейки с учебного полигона. Полвзвода охраны хватит, чтобы они не разбрелись по базе. Можете на это время убрать своих ребят из города.

Красивое мужественное лицо майора Сирса покраснело от возмущения.

— С какой стати мы должны лебезить перед этим ублюдком… Хорошо, судья, я понял. А кто займется оградой и прочим?

— Саперы. Пусть полковник Хилдебранд мне позвонит. Вы занимайтесь только своим делом. — Полковник Росс встал. — Генерал, наверное, уже пошел купаться. Может, успею его перехватить.

— Да вот он идет, — сказал майор Сирс, кивнув головой в сторону окна.

На извилистой бетонной дорожке, выходящей из кустарника позади плавательного бассейна, действительно показался генерал Бил: на нем были лишь голубые купальные трусы; мокрая спина и стройные мускулистые ноги блестели на солнце, он осторожно шел в расстегнутых сандалиях в сторону мощеной аллеи, ведущей к лужайке перед коттеджами. На левом плече генерал без видимого усилия нес своего трехлетнего сына — пузатого загорелого белокурого крепыша.

— Вы бы видели, что этот малыш выделывает в бассейне, — сказал майор Сирс. — Плавать еще не умеет, а бросается в воду вверх тормашками и колотит изо всех сил руками и ногами, пока его не вытащат. Другой бы испугался, а ему хоть бы что. Весь в отца.

Генерал Бил уже дошел до аллеи и зашагал дальше в ярком свете косых лучей утреннего солнца по дорожке, ведущей к его коттеджу. Часовой перед домом заметил приближающегося генерала. Он остановился, вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками и с картинной четкостью сделал «на караул».

Генерал Бил ответил ему небрежно-шутливым салютом. Малыш на его плече разжал ладонь, державшую мокрые отцовские волосы, и тоже отдал честь.

— Вот чертенок! — сказал майор Сирс.

Он с улыбкой смотрел на ребенка, но при этом не выпускал из виду и часового. Несмотря на то что генерал уже прошел мимо и не мог его видеть, часовой с той же похвальной четкостью выполнил все полагающиеся движения при переходе из положения «на караул» в положение «на плечо».

Майор Сирс удовлетворенно кивнул.

— Значит, до десяти, полковник, — сказал он.

* * *

Далекий, но отчетливый гул утреннего салюта долетел и до спальни на третьем этаже отеля «Олеандровая башня» и разбудил Натаниела Хикса. Несколько секунд он лежал неподвижно, ощущая, как тепловатый воздух от вентилятора пробегает по вспотевшему лбу. Он ждал, когда зазвонят телефоны, и почти тотчас же услышал звонки — сначала телефон зазвонил в дальней части коридора и в комнатах этажом ниже, постепенно звонки стали приближаться и звучали все громче. С отработанной точностью он протянул руку к столику рядом с кроватью и снял трубку одновременно с первым всплеском телефонной трели:

— Капитан Хикс слушает.

— Доброе утро, сэр. Шесть тридцать.

Натаниел Хикс сразу же поднялся с постели. Его комната, узкая, но с высоким потолком, была одной из трех спален, составлявших вместе с ванной, небольшой кухней, просторной гостиной и лоджией, выходившей на озеро Армстронг, то, что в отеле именовалось «люкс квартирного типа». Заполучить такой номер — хотя и не очень современный, всего с одной ванной — считалось большой удачей. Если его снимали трое офицеров, то расходы для каждого были не выше, чем на обычный однокомнатный номер, зато можно было пользоваться гостиной, лоджией с плетеной мебелью и кухней. Удобства приходилось делить с двумя сослуживцами, а что касается гостиной и лоджии, то еще и с полдюжиной других офицеров, поскольку сюда в любое время заходили все кому не лень, и в силу неписаных законов армейского товарищества их нельзя было выставить: это обстоятельство можно расценивать как плюс или как минус — все зависит от вашего темперамента или настроения в данный момент.

Иногда Хиксу нравилось, придя домой после трудного рабочего дня, застать веселую компанию — смех, громкие разговоры, позвякивание льда на кухне; музыка, льющаяся из громогласной радиолы капитана Дачмина, электризует струящийся от вентиляторов воздух. А порой такая жизнь начинала его угнетать — не так-то просто изображать изо дня в день неизменное дружеское расположение, когда живешь бок о бок с людьми, с которыми тебя случайно свела судьба, а точнее, военное министерство, направившее их служить в Оканару, и с которыми тебя роднит лишь то, что они тоже оторваны от дома, семьи и привычной работы.

Впрочем, на первый взгляд казалось, что благодаря последнему обстоятельству все они чувствовали и мыслили одинаково. Все как один были недовольны своим нынешним положением. А что им еще оставалось? Признаться, что такая жизнь тебя устраивает, — значило упасть в глазах товарищей. Как?! Неужели ты ни к чему лучшему не пригоден, так мало зарабатывал прежде, так примитивен, а прежние условия существования настолько убоги, что ты можешь находить удовольствие в этой собачьей жизни? Ну уж нет! Да, мы будем терпеливо выполнять свои обязанности, нести бремя ответственности и пользоваться сомнительными привилегиями в зависимости от воинского звания — от рядового до полковника, — но только пока идет война; и это совершенно не означает, что в гражданской жизни мы смирились бы с нынешним положением людей, подчиненных, низкооплачиваемых, облаченных в одинаковую форму и вечно находящихся у кого-нибудь на побегушках.

Однако многие из тех офицеров, кто вслед за товарищами высказывал вслух недовольство, зарабатывали теперь больше, чем прежде, пользовались большей свободой и обладали большей властью, чем когда бы то ни было. Горячность их казалась ненатуральной, а жалобы — вымученными и неубедительными. Эти счастливчики, должно быть, раздражали всех прочих: тех, кому приходилось теперь экономить и как-то выплачивать по старым счетам из наполовину, а то и больше урезанных доходов; тех, кто тяжело переживал разлуку с женой и детьми — главной опорой в этом мире, без которой у них возникало чувство, что их жизнь и работа не имеют никакого смысла; и, наконец, тех, кто страдал, пусть не столь сильно, но все же вполне ощутимо, из-за необходимости выполнять работу, где им не представлялась или почти не представлялась возможность проявить способности и таланты, обретенные в гражданской жизни. Здесь способности им, пожалуй, даже мешали — ведь они развились за счет других навыков, более заурядных, которые как раз и требовались для их теперешней службы.

К последним относился и Натаниел Хикс. Вряд ли начальник отдела полковник Култард или непосредственный шеф Хикса, начальник секции донесений майор Уитни отдавали себе отчет в том, что работа писателя, редактора и издателя — совершенно самостоятельные виды человеческой деятельности. Эксперты из отдела изучения личного состава, тщательно проштудировавшие его личное дело перед назначением на нынешнюю должность, с полным основанием аттестовали Хикса как компетентного и даже талантливого редактора, но не учли, что писатель он самый заурядный.

Натаниел Хикс выполнял все, что ему поручал майор Уитни, но работа давалась ему нелегко, и он совсем не был уверен, что делает ее достаточно хорошо. Иногда от него требовалось обобщить материалы, подготовленные опытными специалистами, и он чувствовал свою некомпетентность; порой это была чисто писательская работа, к которой у него никогда не было особого дара, да и последние пятнадцать лет он почти ничего не писал.

Возможно, полковнику Култарду и майору Уитни, которые за свою жизнь не только не написали ни строчки, но и мало что прочли, казалось, что он отлично справляется. Что ж, вероятно, так оно и было — во всяком случае, для этой книжки по тактике его квалификации вполне хватит. В конце концов, от него требуется всего лишь черновой вариант. Если его утвердят, окончательный текст будет писать кто-то другой, и вполне вероятно, что им окажется профессиональный писатель — в ВВС сейчас нет недостатка в литераторах. К сожалению, из этого вовсе не следует, что текст будет и вправду хорош.

Натаниел Хикс прекрасно разбирался в особенностях писательского труда. Всякий профессионал в состоянии прилично написать на заданную тему; но действительно хорошая книга получится лишь в том случае, если самому автору именно об этом и хочется сейчас писать — или если он сумеет себя в этом убедить. Вряд ли найдется такой писатель, который, получив подготовленные Хиксом материалы, скажет, что именно над этим он и мечтал поработать. Оставалось утешаться не слишком вдохновляющим соображением, что, скорее всего, новое наставление один дробь пятнадцать вряд ли вообще кто-то будет читать.

Все летчики-истребители получили, а кое-кто, возможно, и прочел предыдущее издание этого наставления. Там сообщалась уйма всевозможных сведений, но, если бы летчики держали их в голове и пытались использовать в современном воздушном бою, последствия были бы самыми плачевными. Так что на первый взгляд могло показаться, что новое наставление жизненно необходимо, однако ни один летчик, хоть раз участвовавший в боевых действиях, не воспринимал всерьез рекомендации из учебника по тактике. Если его не отправлял к праотцам в первом же бою более умелый и опытный противник, он постепенно сам набирался умения и опыта. И если удавалось уцелеть, наступал день, когда у него вырабатывалась способность первым замечать самолет неприятеля. Доведенными до автоматизма, почти бессознательными точными движениями рычагов управления он ловил противника в перекрестье прицела. Серия коротких, точно рассчитанных очередей — он и сам не замечал, как нажимал на гашетку, — и цель разлеталась в прах. Тогда какой смысл читать все эти наставления?

Нынешняя деятельность Натаниела Хикса едва ли могла приносить ему удовлетворение: книга, во всяком случае в теперешнем ее виде, получалась никудышная; впрочем, даже если удастся найти писателя, который сумеет довести ее до ума, все одно пользы от нее никакой; любого другого такая ежедневная бессмысленная трата сил повергла бы в тоску и отчаяние. Но Хикс был слеплен из иного теста. Он и сам прекрасно сознавал, что принадлежит к тому неисчислимому множеству людей, для кого труд — высшая цель, а не просто неприятная обязанность, средство добыть себе хлеб насущный и, уж во всяком случае, не способ заработать деньги, чтобы потом до конца дней пребывать в счастливом безделье. Его счастье было не в будущем, а в настоящем, и всегда было доступно; самым приятным времяпрепровождением для него оставалась ежедневная напряженная работа.

Сам, по своей воле, Хикс никогда не стал бы заниматься тем, чем ему сейчас приходилось заниматься; но, едва вскочив с постели, он уже перебирал в уме неотложные дела, стараясь получше спланировать рабочий день, потому что знал, что времени на все не хватит. Хорошо бы сегодня приехать на службу пораньше и поймать майора Уитни до восьми — надо предупредить его, что генерал срочно хочет видеть материалы по наставлению один дробь пятнадцать, да заодно сказать, что генерал поручает ему новое задание, пусть Уитни в ближайшее время на него не рассчитывает.

Скорее всего, эта новость огорчит и смутит Уитни — он даже не разозлится, а впадет в состояние растерянности и тревоги; как только до него дойдет смысл слов Хикса, он первым делом станет думать, что же сказать капитану Паунду, своему пухлому, неизменно приветливому, но удивительно рассеянному заместителю. Капитан Паунд, который либо вовсе забывал о данных ему поручениях, либо все чудовищно путал, ведал составлением схемы занятости сотрудников отдела и делал это на редкость бестолково.

Потом, видимо, придется зайти к полковнику Култарду — во всяком случае, Уитни наверняка сочтет такой визит необходимым. Затем он отнесет материалы по наставлению один дробь пятнадцать в генеральскую канцелярию и небрежно скажет кому-нибудь из дежурных офицеров, что генерал просил его принести эти документы. Может быть, генералу угодно, чтобы он, капитан Хикс, передал их ему лично? После этого надо бы обойти отделы и, ссылаясь на приказ генерала, добиться приема и сообщить начальникам отделов о генеральской задумке, чтобы те поняли, что оказывать всяческую поддержку капитану Хиксу — их прямой долг… Хотя, впрочем, нет — пожалуй, лучше составить письмо и оформить его по всем правилам в канцелярии полковника Моубри. И чтобы там от имени генерала приказывалось всем начальникам отделов исполнять все, что потребует от них капитан Хикс. А с какой целью — их не касается. Вполне возможно, что генерал не захочет, чтобы вся Оканара была в курсе его планов — может, дело еще и не выгорит. А что, если попросить, чтобы ему дали в распоряжение самолет? Нет, хватит с него самолетов, лучше взять штабную машину и поехать днем на один из вспомогательных аэродромов…

Нельзя сказать, что Натаниел Хикс никогда не тяготился своим странным армейским существованием, не скучал по жене и дому, не жалел о прерванной войной работе, куда более важной и интересной, чем нынешняя; просто в сутолоке будней у него на это не хватало времени, и требовалось соответствующее настроение, непредвиденное затишье, неожиданное впечатление от какой-нибудь красноречивой мелочи, чтобы до конца понять ту непреложную истину, что идет война и он, как это ни удивительно, тоже в ней участвует.

Это мог быть адский рев моторов, неожиданно взорвавший ясное утреннее небо, когда над базой пролетает большая группа тяжелых бомбардировщиков, и ты вдруг отчетливо представляешь себя припавшим к земле, вокруг фонтанами вздымаются к небу обломки, точно карточные домики, опрокидываются стены зданий, проносятся огненные вихри, от ударных волн все новых и новых взрывов до боли сжимается грудь и клацают зубы.

А то вообразишь себя в кресле стрелка турнельной установки; нервы заходятся в безумной пляске, а ты глядишь сверху вниз сквозь нижнюю половину прицельного сектора, сплошь испещренного бесчисленными дымящимися точками зенитных разрывов, на миниатюрные пожары, зажженные пролетевшими до тебя бомбардировщиками. Над местами взрывов бомб в небо уже тянутся длинные вымпелы густого дыма, указывающего направление ветра над поверхностью цели. Судя по правильным многоугольным контурам, серовато-зернистой фактуре и шеренгам тонких линий-улиц, это густонаселенный городской район. С нетерпением ждешь, когда же наконец раздастся толчок, означающий, что самолет закончил заход на цель и освободился от бомб, но в то же время постоянно помнишь, что в любую секунду близкий разрыв зенитного снаряда может отправить тебя к праотцам. Выглядываешь в окошко иллюминатора и вдруг видишь, как гондола двигателя отделяется от огромного крыла или само крыло целиком отрывается от корпуса самолета, возвещая первый виток безумного штопора в саване полыхающего бензина, который на несколько секунд согреет воздух вокруг вертящейся волчком машины, прежде чем прорвется внутрь через алюминиевую обшивку, надежно заглушающую крики боли и отчаяния, и подожжет опутанные проводами меховые летные комбинезоны.

Или же навстречу попадется конвоир с винтовкой, одуревший от скуки и полуденного зноя, с равнодушным видом ведущий вниз по длинной, прокаленной солнцем Бейс-стрит человек тридцать в одинаковых грубых голубых куртках с выведенной белой краской буквой «П» на спине, собирающих мусор, и мысль о бренности бытия приведет тебя на несколько минут в состояние тупого оцепенения.

А вечером, в подавленном настроении, с чувством усталости, напоминающим, что ты уже не молод, что бóльшая — и уж во всяком случае, лучшая — часть жизни уже позади, ты возвращаешься домой, к новым приятелям-сослуживцам, разгуливающим по квартире в одном белье, и пытаешься заглушить шутками или утопить в стакане виски свои невеселые мысли, а вместе с ними и прочих неизменных спутников всех малодушных: ощущение сгущающегося ужаса, надвигающейся грозы, неизбежности смерти.

На первый взгляд лучшей обстановки, чтобы развеяться, и не придумаешь — но это лишь на первый взгляд. Просто неутомимый человеческий дух не желает признавать поражение, упрямо бодрится, точно старые приятели, собравшиеся на дружескую пирушку: «Вот это жизнь, ребята!» Но насколько они искренни? Может быть, когда-то, много лет назад, в студенческие годы, такая жизнь и вправду доставляла удовольствие. А сейчас ты с грустью глядишь на постаревшие лица, поредевшие волосы и оплывшие фигуры былых собутыльников. Но делать нечего — остается либо присоединиться к ним, либо просидеть весь вечер в своей спальне.

Натаниел Хикс познакомился со своими нынешними товарищами меньше года назад. Если бы не война, вряд ли они когда-нибудь встретились. Капитан Дональд Эндрюс, специалист в области статистики, работал раньше в какой-то технической фирме. Капитан Кларенс Дачмин был на несколько лет младше Хикса и Эндрюса и до войны заведовал отделом рекламы и связи с общественными организациями в гостиничном концерне. Все трое в одно и то же время прошли переподготовку в Майами, но выяснилось это только сейчас, потому что на курсах командирской учебы офицерского состава ВВС одновременно учатся до полутора тысяч человек. Обычно знаешь лишь тех, с кем пришлось жить в одном отеле, учиться в одной группе или служить в одном подразделении.

Они прибыли в Вашингтон для прохождения службы в том отделе штаба, который впоследствии был преобразован в АБДИП, и вместе с десятками других офицеров вскоре оказались в большой комнате без перегородок, занимавшей целое крыло огромного ветхого флигеля номер один в Грейвелли-Пойнт. В комнате стояло две сотни канцелярских шкафов, полсотни письменных столов и пятнадцать стульев. Целую неделю они просидели на столах, пытаясь что-то понять в этой неразберихе. Позже, немного разобравшись в таинстве административных игрищ, они догадались, что попали к финалу битвы между двумя фракциями, враждующими за право возглавить формирующееся крупное подразделение, для которого их всех, собственно, и отобрали. В подробности происходящего их никто не посвящал — считалось, что, пока борьба не закончится, им и знать ничего не надо.

Через неделю всех их — около трехсот человек — собрал полковник Ван Пелт, толстяк с измученным лицом и редкими, прилизанными волосами, и сказал, что хочет сообщить им радостную весть: наконец-то подписан приказ о создании Управления анализа боевых действий и потребностей армейской авиации в Оканаре, штат Флорида, и сейчас как раз готовятся предписания для всех присутствующих о направлении в Оканару.

У самого полковника, впрочем, вид был далеко не радостный; он выглядел больным и усталым и, видимо, даже похудел за последнее время, потому что потрепанный летний китель с крылышками первого пилота, старшего пилота аэростата и пятном от споротых эмблем военно-воздушных сил на плече висел на нем как на вешалке. Не было никаких сомнений в том, что он эту битву проиграл и, что бы там ни создавалось в Оканаре, ему там не командовать; он не без смущения перешел к церемонии официального прощания — поблагодарил их за честную службу и помощь, выразив уверенность, что они будут столь же плодотворно и ответственно трудиться на новом поприще.

Его выслушали в полном недоумении и молча — многие, пожалуй большинство из собравшихся, видели его первый и, как оказалось, последний раз в жизни. Потом кто-то зааплодировал, и все начали громко хлопать.

Тут уже опешил полковник Ван Пелт: всеобщая овация при известии о его смещении с должности показалась ему сначала издевательством, но он тут же сообразил, что они просто благодарят его за только что сказанный комплимент. Так, на свой штатский манер, они выразили ему свою симпатию и сожаление о его уходе.

На отвисших дряблых щеках полковника проступили красные пятна. Он стоял, покусывая толстые губы. Лицо его подергивалось от волнения. Наконец он поднял руку и произнес нетвердым голосом: «Благодарю вас, джентльмены. Благодарю вас от всего сердца». Потом повернулся и вышел из комнаты. Поднялся его заместитель — седовласый подполковник — и сказал, что вся необходимая информация будет вывешена на доске объявлений.

В числе сотни советов, распоряжений и мер предосторожности на этой доске было и разрешение добираться до места службы собственным транспортом. Натаниел Хикс намеревался отправиться в Оканару на своем автомобиле. Незадолго до этого он познакомился здесь с Эндрюсом; оба они были тогда еще первыми лейтенантами и по воле случая сидели рядом в комнате во время вынужденного безделья — иногда даже на одном столе. Эндрюс был знаком со вторым лейтенантом Дачмином, который любезно помог ему получить номер в том же отеле, где он сам остановился, — в то время достать номер в Вашингтоне было совсем не просто.

Хикс смог прихватить с собой только этих двух офицеров: из-за багажа места в машине больше не осталось. Через три дня они прибыли в Оканару. По дороге Дачмин еще раз воспользовался своими весьма полезными связями, которые он уже продемонстрировал в Вашингтоне, когда сумел добыть гостиничный номер для Эндрюса. Они приехали в Джексонвилл поздно ночью, и администратор за стойкой сказал им, что номеров нет и не предвидится; тогда Дачмин извлек из бумажника визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов. Тотчас же явился директор гостиницы и торжественно препроводил их в люкс. Вскоре официант принес сандвичи и бутылку виски.

В Оканаре царила полная неразбериха, квартирьеры буквально сбивались с ног. Дачмин понял, что так они не скоро что-то получат, и сказал, что мог бы попытаться сам раздобыть жилье для себя, Хикса и Эндрюса, если, конечно, майор, ответственный за размещение, ничего не имеет против. И хотя это было не по уставу, квартирьер с радостью согласился. Не прошло и часа, как лейтенант Дачмин получил лучший из свободных люксов в «Олеандровой башне».

Все сложилось как нельзя лучше. Дачмин и Хикс попали в секцию донесений под начало майора Уитни; Эндрюс исполнял обязанности начальника секции статистики; и теперь они могли не беспокоиться, что у них отберут номер для какого-нибудь высокого чина. А поначалу, когда оканарский гарнизон еще только укомплектовывался, такое могло случиться в любую минуту. Скорее всего, рано или поздно их все же выселили бы, но управляющий отеля упорно забывал указывать их номер в списке комнат, предназначенных для военнослужащих, который он ежедневно подавал в квартирьерский отдел. Видимо, управляющий рассчитывал на ответную услугу со стороны Дачмина после войны.

Тем не менее один раз они все же чуть не лишились своего замечательного номера. Через неделю после их приезда в Оканару какой-то полковник (как оказалось впоследствии, полковник Джобсон, начальник отдела личного состава) случайно обнаружил их весьма и весьма привлекательные апартаменты. Полковник как раз запирал дверь своего гораздо более скромного однокомнатного жилища. Двери номера в конце коридора были раскрыты. Несколько офицеров — всего лишь первые и вторые лейтенанты — весело, а с точки зрения полковника Джобсона и чересчур вальяжно, выпивали перед обедом в большой гостиной. Лицо у полковника Джобсона вытянулось, он мрачно уставился на эту сцену. Натаниел Хикс как раз проходил мимо полковника, и, когда он поравнялся с ним, тот спросил:

— Это что там, общая комната, что ли?

По сути, большую часть времени так оно и было, но Хикс служил в армии всего четыре месяца и не решился ответить шуткой.

— Никак нет, сэр, — ответил он, — это гостиная трехкомнатного номера.

— А кто в нем живет?

— Я живу, сэр, вместе с двумя офицерами.

— Вы из АБДИПа?

— Так точно, сэр. Из отдела полковника Култарда.

— Неплохо устроились. Не слишком ли жирно для лейтенанта? — И, не дожидаясь ответа, повернулся и, тяжело ступая, пошел по коридору к выходу.

Как выяснилось впоследствии, самому полковнику Джобсону этот номер был ни к чему. К нему должны были приехать жена и дети, и он перебирался из гостиницы в отдельный дом. Но если бы он не снял дом и ему предстояло жить в отеле, вряд ли их спасла бы маленькая хитрость со списком. Впрочем, и досада полковника была вполне понятна. Он не мог не сознавать, что многие из этих доморощенных офицеров запаса и прежде были неплохо устроены, во всяком случае гораздо лучше тех, кто, как он, посвятил всю жизнь служению на благо родины.

Натаниел Хикс открыл дверь с тонкими пластинками жалюзи и вышел из спальни. Он прошел через небольшой коридор на кухню, поставил чайник на электрическую плитку и щелкнул выключателем. Чайник у них был со свистком. Хикс прошел обратно по коридору и распахнул дверь большой спальни, которая по жребию досталась капитану Эндрюсу. Когда вода закипит, Эндрюс услышит свисток, встанет и приготовит кофе.

За время совместной жизни у них установился четкий утренний распорядок: как только телефон будил Хикса, он ставил воду для кофе на плиту и первым шел бриться. Когда вода закипала, вставал капитан Эндрюс и готовил кофе. Капитану Дачмину доставалось мытье посуды. Зато он мог поспать лишние двадцать минут, что для него было весьма важным преимуществом. Хикс прошел мимо двери в спальню капитана Дачмина и заглянул в гостиную. Оказалось, вчера Дачмин так и не добрался до постели.

Он ничком лежал на кушетке в гостиной, в одних армейских трусах цвета хаки, обтягивавших его мощный зад, и мирно спал. Крупное полное лицо было исполнено суровой печали, что никак не вязалось с веселым, неунывающим характером. Темные мягкие волосы были подстрижены так коротко, что напоминали шкуру какого-то зверя. У него был толстый дерзкий нос римского императора. Большие твердые губы обмякли, рот чуть приоткрылся. Дышал он спокойно, с присвистом, похожим на печальные вздохи.

Глядя на него, Хикс не мог удержаться от смеха, и капитан Дачмин тотчас же открыл глаза.

— Здорово, — невозмутимо произнес он.

— Так, все ясно, — сказал Хикс. — Неплохо повеселились, капитан?

Дачмин приподнял мощный нагой торс над кушеткой и спустил ноги на пол. Он провел рукой по ежику волос на макушке, тряхнул головой и безмятежно улыбнулся.

— А, так значит, ты не проснулся, когда мы вернулись? — сказал он. — А мы решили, что ты онемел от благородного негодования. То, что ты видишь сейчас, — всего лишь старомодное южное гостеприимство, или закон племени. Я уступил ему свою постель, завернулся в плащ и улегся по-спартански на кушетке.

— Кончай валять дурака, Кларенс, — сказал Хикс. — Что ты несешь?

— Понятия не имею, — ответил капитан Дачмин. — И правда, что это я несу? Так вот, у нас гость. Уилмер П. Петти, лейтенант-связист. Он мой консультант по голубиной связи. Кстати, надо его разбудить. Мы же договорились утром вместе лететь. Хотим сбросить голубей на головы изумленных товарищей по оружию, в Бока-Негра. Мэнни собирается выделить нам один из самолетов отдела нестандартных проектов. Что я тут с тобой теряю время. Прочь с дороги!

— Ну уж нет, — сказал Хикс. — Я бреюсь первым. Зря я тебя разбудил.

— Кстати, — сказал капитан Дачмин, — специально для тебя приберег, вот послушай. Это я вчера вечером придумал: «Она так возбудилась, что я долго не мог ее потом разбудить». Как тебе каламбурчик? Да так оно и было на самом деле, но я на нее не в обиде. Потом как-нибудь расскажу. Могу я с разрешения господина капитана заскочить на секунду пописать? — Он поднялся с кушетки. — Да, вот еще: тут тебя искал инспектор ВВС полковник Росс. Сказал, на тебя собираются завести дело из-за финансового отчета о командировочных расходах в Орландо. Ты получил за двенадцать дней, а пробыл там всего три.

— Спасибо, что предупредил, старик, — сказал Хикс. Только я летел обратно из Селлерса вместе с ним и с генералом Билом. Давай поторопись. Мне утром надо быть у генерала.

— Мерси, — сказал Дачмин. — А что ему от тебя нужно? — И он рысцой припустил в ванную комнату.

Дверь в конце коридора распахнулась, и из спальни вышел капитан Эндрюс в полосатой пижаме, свободно висевшей на его тощем теле. Он надел очки, и его худощавое лицо с чуть заметными веснушками вокруг острого носа осветилось сердечной улыбкой.

— Привет, Нат, — воскликнул он. — Я вчера понял, что ты приехал, но решил, что ты уже спишь. Мы тебя не разбудили, надеюсь?

— Нет. А что, собственно, происходит?

— Да тут у нас один связист, временно прикомандированный, это насчет голубиного проекта, которым занимается Кларенс. Голуби вместе с солдатами прибыли еще несколько дней назад, а вчера появился лейтенант, заправляющий всем этим зоосадом. Кларенс брал его с собой в город и здорово там накачал. Вообще-то он должен был ночевать на базе, но Кларенс боялся, что там он нарвется на патруль, и притащил его к нам. Они заявились что-то около двенадцати. Я сам пришел поздно. Из отдела личного состава нам в самом конце дня подкинули срочную работу, и мы закончили только в двенадцатом часу. Лейтенант-то, видно, оказался пожиже Кларенса. Несколько раз падал, потом начал блевать; в конце концов Кларенс положил его на свою кровать. Вряд ли ему обязательно к восьми на поверку, так что пусть поспит. Я сделаю кофе на его долю и поставлю ему в комнату, когда будем уходить. Ну, как съездил?

— Да все нормально, вот только на обратном пути чуть не гробанулись во время посадки. Ощущение, я тебе доложу, препоганое.

— Что ты говоришь? Уж эти наши соколы! Кое с кем я бы не полетел ни за какие деньги. А кто был за штурвалом?

— В том-то и дело, что сам генерал Бил.

— Ну, тогда уж не знаю… А как это случилось?

— Двадцать шестой вклинился на нашу полосу и приземлился прямо перед нами, когда мы уже шли на посадку. Мы впилились в воздушную струю от винта и чуть не перевернулись. Генерал… — Натаниел Хикс вдруг осекся и не сказал то, что собирался сказать. Такая неожиданная для него самого осторожность его удивила и позабавила; видимо, догадался Хикс, он, еще не отдавая себе в этом отчета, возможно даже во сне, уже принял решение — использовать поручение генерала, чтобы упрочить свое положение в штабе. А если подробности вчерашнего происшествия станут известны всему гарнизону, не так уж трудно будет вычислить, кто из пассажиров все разболтал. Поэтому он лишь сказал: — Генерал был просто в бешенстве.

— Я думаю. Не хотел бы я быть на месте пилота двадцать шестого.

— И я бы не хотел. С нами летел генеральский любимчик Каррикер. — Насчет этого тоже было бы разумнее помалкивать, но Хикс не в силах был подавить свою неприязнь к подполковнику. — Не успели мы сесть, как он подошел к бомбардировщику и хорошо врезал пилоту — кстати, хочешь верь, хочешь не верь, но пилот на этом двадцать шестом цветной. Надо сказать, Каррикер ему вмазал от души. Пришлось отправить его в госпиталь.

— Да что ты! Слушай, насчет цветного пилота — это здорово любопытно. Я вчера как раз из-за этого так долго и проторчал на службе — из отдела личного состава запросили справку по чернокожим летчикам. Пришлось перелопатить кучу материалов из отчетов подразделений статистического учета по неграм, летавшим на истребителях в Африке прошлой весной; запросили тьму всяких подробностей — процент полетного времени, классификацию причин аварийных прекращений полетов, оперативные нормы с учетом необходимого ремонта и возврата из ремонта. Не представляю, на кой черт им все это нужно. Джим Эдселл говорит, что все это неспроста — кто-то хочет выжить негров из ВВС. Дело в том, что они и вправду проявили себя хуже белых эскадрилий. Но Эдселл сказал, что им просто дали старые пэ-сорок.

— Ну, Эдселл известный защитник угнетенных, — сказал Хикс. — А он каким боком сюда затесался? Его что, перевели в вашу секцию? Я лично ничего не имел бы против.

— Нет, просто задание сначала попало к вам. Уитни потом понял, в чем дело — там значилось: представить донесение, а как только Вулси, или кто там еще, увидел слово «донесение», он сразу же, не думая, пометил на сопроводиловке: «Секция донесений». Кстати, судя по штампу, материал поступил к ним в девять утра. А Уитни получил его только в четыре. Форменное безобразие. В общем, Уитни посадил на это Джима, но, поскольку там в основном требуются цифры, Джим сплавил его к нам.

— Он на это мастер.

— Да ради Бога. В конце концов, это наша работа. Я даже готов помочь отделу личного состава, хотя у них своя большая секция статистики, но ведь нельзя же приносить все в последнюю секунду. Вот это меня бесит — принесли кипу материалов, работы невпроворот, а я собирался уйти в пять. Да, я ведь телеграмму от Кэтрин получил еще до твоего отъезда? Ей пришлось все переиграть, и она приезжает на эти выходные. Нужно подыскать жилье, я как раз собирался вчера вечером отправиться на разведку.

— Погоди, так она что, завтра приезжает? — спросил Хикс. — Ну, тогда это почти наверняка дохлый номер.

— Да я и сам знаю, — сказал капитан Эндрюс. — Правда, у меня есть бронь, но только позже, через две недели, да и Кларенс обещал попробовать что-нибудь раздобыть. Но пока, говорят, надежды мало — видимо, мест не будет ни в субботу, ни в воскресенье. Представляешь, в списке на очереди двадцать три человека! — Поколебавшись, Эндрюс спросил: — Слушай, Нат, это, конечно, наглость с моей стороны, но что, если она поживет в моей комнате? Я понимаю, жить в одной квартире с женщиной чертовски неудобно, особенно если ребята придут играть в покер…

— Не знаю, как ты, — сказал Хикс, — но я по горло сыт этими субботними бдениями. Пусть на этот раз пойдут в другое место, да и во все другие разы — тоже. Конечно же, я ничего не имею против, если только ее не испугает наш бедлам. И потом, может, меня здесь и не будет. Генерал Бил дает мне новое задание. Мне придется объезжать все объекты АБДИПа. Вот завтра и начну. Да и Кларенс наверняка найдет, где провести ночь. Так что нас обоих не будет.

— Нет, так не пойдет, Нат. Ты же говорил, к тебе завтра прилетает какой-то летчик из Орландо, насчет учебника.

— Вот черт, совершенно вылетело из головы, — сказал Хикс. — Впрочем, вполне возможно, что к завтрашнему дню вся эта затея с учебником лопнет как мыльный пузырь. Сегодня я показываю все материалы генералу, и он может приказать выбросить их в корзинку для бумаг. И потом, даже если капитан Уайли и прилетит, он все равно остановится на базе. Я попробую устроиться вместе с ним, в гостинице для командированных офицеров.

— Вряд ли тебе разрешат.

— Думаю, разрешат. Генерал обещал дать официальное письмо, предписывающее всем здешним тупицам делать так, как я скажу, и предоставлять мне все, что я потребую. Не жизнь, а малина. Я сегодня сам это письмо и составлю. Скажу, что для удобства изучения служб на территории базы мне необходимо пожить в гостинице для командированных; и посмотрим, как они посмеют мне отказать.

— Нет, так не пойдет, Нат, я не допущу, чтобы ты из-за меня жил Бог знает где; коли так, все вообще отменяется. У меня же самая большая спальня, и, если уж об этом зашла речь, по-моему, нам нужно ее снова разыграть. Там, кстати, гораздо прохладнее. Я хочу сказать — места нам будет вполне достаточно. А в гостиную мы можем не выходить…

— Ну, это уж совсем глупо, — возразил Хикс. — Пользуйтесь всей квартирой на здоровье. Вряд ли наше присутствие обрадует твою жену. Она же к тебе приедет, а не к нам.

Капитан Эндрюс упрямо покачал головой. Он, видно, уже забыл, как сам говорил, что неудобно жить в одной квартире с посторонней женщиной, которая будет без конца таскаться в ванную, и уж в одних трусах по квартире не погуляешь, да и не имеет никакого значения, будет ли она отсиживаться в спальне или торчать весь день в гостиной. Им гораздо удобнее было бы просто выехать на это время из квартиры. В принципе ему ничего не стоило убедить в этом Эндрюса. Но как только Эндрюс вынужден будет это признать, он, чего доброго, упрется и решит вообще не приводить сюда жену. С него станется просидеть обе ночи в холле какого-нибудь отеля, собственно, это единственное, на что он может сейчас рассчитывать.

— Хорошо, — сказал Хикс, — пусть будет по-твоему. Мы постараемся прибраться — насколько это возможно.

— Нужно все-таки сперва спросить Кларенса — может, он против. Как-никак, это в какой-то мере его квартира. Если бы не он, нам бы ее не видать как своих ушей.

— Так-то оно так, — возразил Хикс, — но не забывай, что мы в армии. А я раньше его получил капитана. Я же сказал, что он не против. А начнет пререкаться — вокруг озера бегом, марш!

Капитан Эндрюс с облегчением рассмеялся:

— Представляю себе картину. Ладно, надеюсь, что вы и в самом деле не возражаете. Я уж прямо не знал, что делать. И времени не осталось, чтобы что-то искать. Утром должен сидеть как пришитый — нас с Эдселлом могут вызвать в отдел личного состава, если им что-то будет неясно в моем отчете. Когда не говорят, для какой цели анализ, никогда нельзя быть уверенным, что все сделал правильно. А сам Джим, мне кажется, мало чего в статистике смыслит. Кэтрин прилетает в Орландо завтра в три утра. На другие рейсы билетов не было.

— Как же она сюда доберется?

— Дождется, пока пойдут автобусы.

— Слушай, бери мою машину, — предложил Хикс. — Тут всего каких-то пятьдесят миль. В час выедешь, встретишь самолет и успеешь вернуться задолго до начала службы. Мэнни тебе раздобудет пропуск и увольнительную выпишет. Он все может. Достал мне новую книжку талонов на бензин, а у меня, честно говоря, еще и прежняя только наполовину истрачена. Так что с бензином тоже никаких проблем.

Капитан Эндрюс даже немного покраснел — он явно не ожидал такого великодушия, разом решавшего все проблемы.

— Огромное тебе спасибо, Нат, — сказал он с сомнением в голосе. — Правда, спасибо. Но с какой стати я вдруг возьму твою машину, да еще бензин… А как ты утром поедешь на службу?

— Так я же говорю — часам к пяти-шести ты уже вернешься, — продолжал настаивать Хикс. — А я еще в здравом уме и раньше четверти восьмого на службу не выезжаю.

— А если самолет опоздает, или у нас шина спустит, или еще что…

— Думаю, не развалюсь, если один раз прокачусь, как все, на автобусе. Слушай, давай ты мне быстренько скажешь, какой я замечательный, великодушный человек и настоящий друг, и сядем пить кофе. А что с Кларенсом? Он что там, провалился, что ли? — Хикс постучал кулаком в дверь ванной.

Дверь тотчас же открылась, и в щель высунулась голова капитана Дачмина. На щеках белели остатки мыльной пены. Он уже почти закончил бриться.

— Все-таки не успел. А я был уверен, что вы еще минуты три протреплетесь. Предлагаю компромисс: ты мне позволишь закончить, а за это я пущу тебя побриться. Привет, капитан. Извини за вчерашнее вторжение. Но мне просто больше некуда было его деть.

— Ничего страшного, — сказал капитан Эндрюс, — не мог же ты отправить его в таком состоянии на базу. Да его бы моментально задержали на КПП. А зачем ты его так накачал?

— Я его накачал? — воскликнул капитан Дачмин. — Нет, как это вам нравится? Говорю вам, он надрался совершенно самостоятельно. Откуда я мог знать, что ему так мало надо… Я его до вчерашнего дня в глаза не видел…

— Слушай, давай поживее, — сказал Хикс.

— Слушаюсь, сэр. — Капитан Дачмин бросился обратно к раковине, взял бритву и, глядя в зеркало, принялся энергично скоблить подбородок. — Ведь как все вышло, — продолжал он. — Сидим мы, значит, на свежем воздухе, на солнышке и забавляемся с голубями. Их нужно было ремобилировать. Что это такое, лучше не спрашивайте. Достаточно сказать, что стремление голубя вернуться домой основано, как мне объяснили, на чувстве голода и инстинкте размножения. Короче говоря, все это тянулось целую вечность. К вечеру устали, как собаки. Наконец погрузились в джип, который я реквизировал для поездки, и, подгоняемые чувством голода и инстинктом размножения, сами подались в сторону дома. Вскоре мы уже пропустили по глотку пива и по капле виски…

— Поторопись, пожалуйста, — сказал Хикс.

— Я и тороплюсь. Ты что, хочешь, чтобы я пришел на службу плохо выбритым? Так вот, мы сидели в баре «Шахерезада», и лейтенант на вид был в полном порядке. Он все пялился на курочек; но ты же знаешь — я всегда был чужд грубого торгашеского духа. Ну уж нет, решил я, это будет позором для ВВС, если я не раздобуду что-нибудь получше для собрата офицера дружественного рода войск…

— Да ты брейся, брейся…

— А я что делаю? Да, и тут я вспомнил про Джун. — Он расплылся в широчайшей улыбке, приложил руки к мясистой груди и, размахивая бритвой, пропел: — О Джун, я нем, как эти горы… — но тут же умолк и принялся торопливо скрести бритвой щеку. — Я сегодня в голосе, — сказал он. — Погодите, вот поднимемся в воздух — там уж я спою, если, конечно, Мэнни даст сегодня самолет. Так вот, и еще я с крошкой Эмеральдой одно дельце не довел до конца, а ее тетка вроде бы собиралась уехать в Тампу. Короче, я ей позвонил, и оказалось, что тетя и вправду укатила. Случай предлагает, а юность уступает.

Видно было, что капитана Эндрюса коробит от рассказов Дачмина. Сам он вел жизнь трезвую и целомудренную, и, хотя не в его правилах было становиться в позу праведника и осуждать поступки ближних, про себя он не одобрял поведение приятеля. Ему явно не хотелось все это слушать. С другой стороны, он боялся, что товарищи сочтут его ханжой. Хикс не сомневался, что Дачмин прекрасно видит сомнения, терзающие Эндрюса, и получает от всего этого огромное удовольствие. Капитан Дачмин тоже не любил осуждать образ жизни других людей, но, в конце концов, что может быть естественнее для мужчины, чем желание выпить пару кружек пива и завалиться в постель с хорошенькой девушкой. Если мужчина не испытывает такого желания, у него что-то не в порядке; а что касается тех, которые такие желания испытывают, но по каким-то надуманным поводам все же воздерживаются от земных радостей, то их поведение всегда казалось Дачмину верхом глупости.

— Итак, — сказал капитан Дачмин, — мы со скоростью света перемещаемся в район цели. Лейтенантик вроде бы держится неплохо. Очень бойко поддерживает вступительную светскую беседу и взаимный обмен комплиментами. Я готовлю напитки, мы вырубаем лишний свет, чтобы не испортить зрение. — Он вытер лезвие и стал плескать себе водой в лицо, продолжая в промежутках рассказывать дальше: — Потом мы с малышкой Эмеральдой незаметно отчаливаем на веранду в роскошный широкий гамак с целью изучения небесных светил, которые, как на грех, упорно не светили, поскольку небо было сплошь покрыто тучами. Лейтенанта же мы оставили в добром здравии. — Дачмин вытер лицо, потом провел полотенцем по раковине и бросил его на пол. — Ой, что это! — вдруг вскрикнул он и показал пальцем на что-то за спиной Хикса; тот непроизвольно оглянулся. Капитан Дачмин молниеносным движением схватил с полки принадлежавший Хиксу лосьон и щедро плеснул себе в ладонь. — Я к нему не прикасался, — сказал он, ставя флакон на место и растирая щеки лосьоном. — И тут, — продолжал он, лучезарно улыбаясь, — разразилась катастрофа. Просто стыд и срам! Надеюсь, это не дойдет до начальника службы связи. Не что иное, как «поведение, недостойное офицера». Когда нежное сердечко Джун трепетало от страсти, когда она уже разомлела от милых глупостей, которые он ей нашептывал, лейтенант вдруг возьми да и засни на полуслове. Поймите, на него мне совершенно наплевать, но я-то в каком положении! Малышка Эмеральда, изучавшая звезды заочно — с радующим меня энтузиазмом и, я бы даже сказал, самозабвенно, уже почти завершила курс. Ее талантливый учитель готов был увенчать ее старания дипломом, как вдруг на веранду вылетает Джун, разгневанная, как любая женщина на ее месте. Лакомый кусочек уплывает от меня. Приходится реанимировать лейтенанта и искать такси! Какой плачевный конец так дивно начавшегося вечера!

— Слушай, давай наконец выметайся, — не выдержал Хикс.

— Пожалуй, надо сварить полный кофейник, — сказал капитан Эндрюс. — Мне почему-то кажется, что одной чашкой лейтенанту не обойтись.

— Сэл, — послышался сверху голос генерала Била. — Где брюки, которые ты обещала погладить? В комнате их нет.

— Как нет, когда они там, — крикнула снизу миссис Бил, еще сидевшая за завтраком на кухне, — в шкафу висят. Кстати, машина уже здесь. Норм и Ботти ждут. Да, Айра, мне сегодня нужно с утра в Красный Крест. Пришли машину, пожалуйста.

— И не подумаю, — сказал генерал. — Это нарушение устава, и ты об этом прекрасно знаешь. Если я пришлю, все начнут гонять казенные машины по своим делам. Ты что, хочешь меня под трибунал подвести? Если «бьюик» еще не починили, возьмешь такси. Договорились?

— Вот еще глупости! — крикнула в ответ миссис Бил. — Да у тебя в твоем дурацком автопарке двадцать машин, водители весь день сидят, штаны просиживают… — Глаза у нее сверкнули, она взглянула на полковника Росса и рассмеялась. — Это он вас боится, Норм, — сказала она, — прежде он таким не был, можете мне поверить. — Она тряхнула копной льняных волос, которые густыми крупными локонами упали ей на плечи, и обольстительно округлила глаза.

А ведь это не кокетство, подумал полковник Росс. Она и в самом деле похожа на маленькую девочку — кудри, глаза, кукольное личико. Это не маска. И не поза. Когда она играла — а такое случалось часто, — то играла роль взрослой, образцовой хозяйки или светской дамы; но долго выдержать она была не в состоянии и вскоре, забыв о взятой на себя роли, снова становилась сама собой. Все, что она делала, она делала без задней мысли.

Сейчас ее хрупкая девичья фигурка в утреннем пеньюаре из небесно-голубого шифона казалась еще более прелестной благодаря раскованности, с какой она двигалась. Пока она завтракала, наливала кофе, протягивала руки, чтобы взять тарелку у прислуги, или поворачивалась, чтобы крикнуть мужу, ее халатик то натягивался в одних местах, то распахивался в других, так что в конце концов старший уорент-офицер Ботвиник просто не знал, куда девать глаза. Ему достаточно было поднять голову, чтобы обозреть очаровательную маленькую грудь миссис Бил. Испытывая мучительную неловкость, стараясь не глядеть в ее сторону, он внимательно изучал чашку кофе, которую она ему подала. Вскоре миссис Бил обратила внимание на его странное поведение.

— Ботти, чем вам не нравится кофе? Что вы все время смотрите в чашку? Может, сливок добавить?

Он застенчиво поднял на нее глаза и, покраснев, выдавил из себя:

— Нет, мэм, большое спасибо.

Вдруг миссис Бил широко улыбнулась.

— Что это у вас там? — спросила она. — Ну-ка дайте взглянуть. — Молниеносным движением она схватила лежавший перед Ботвиником запечатанный красной восковой печатью конверт из плотной бурой бумаги, в каких отправляются все документы военного министерства. Она взяла со стола нож и сделала вид, что собирается его вскрыть.

Ботвиник вскочил.

— Я не имею права давать вам этот документ, мэм, — в полном смятении закричал он. — Это совершенно секретно. Я должен передать пакет лично генералу, мэм.

— Бах, бах — убита, — добродушно засмеялась миссис Бил и бросила конверт на прежнее место. — Не пугайтесь, Ботти. Я просто пошутила… Нет, не смей, — вдруг пронзительно закричала она.

Ее сын, который все это время находился здесь же, на кухне, подобрался к Ботвинику сзади. «Бах, бах», — подражая матери, крикнул он. Потом схватил двумя руками кобуру висящего на боку у Ботвиника автоматического пистолета сорок пятого калибра и попытался ее расстегнуть. Миссис Бил бросилась вперед, опрокинула со стола сахарницу и оттащила его в сторону.

— Господи, он мог нас всех перестрелять, — ахнула она. — Ведь эта штука заряжена?

— К сожалению, заряжена, мэм, — смущенно ответил Ботвиник. — Я обязан носить его из-за секретных документов. — Он повернул ремень так, чтобы кобура лежала на коленях, и для верности еще прикрыл ее ладонями.

Миссис Бил наклонилась к сыну.

— Никогда больше не трогай пистолет у дяди Ботти, мой золотой. — И она носом потерлась о носик сына.

Он запустил пальцы в свесившиеся локоны материнских волос.

— Хочу мармаладу, — прогудел он.

— Ты хотел сказать — мармеладу, — поправила миссис Бил. — Ну, так и быть, мой поросеночек. Вот, держи. — Она намазала мармеладом кусочек тоста и протянула сыну. — Черт побери, — воскликнула она, — опять телефон. — Она вскочила из-за стола и в развевающемся пеньюаре выбежала в холл. Вскоре оттуда послышался ее высокий звонкий голос, теперь она говорила высокомерным, подчеркнуто официальным тоном: — Миссис Бил слушает…

Некоторое время полковник Росс и Ботвиник сидели молча. Полковник раскрыл оканарскую «Морнинг сан» и с отвращением еще раз проглядывал статью Арта Буллена. Ботвиник, сложив руки на лежащем на коленях пистолете, с опаской посматривал на Айру-младшего. Впрочем, скоро малышу стало скучно, и он ушел в холл.

Ботвиник тотчас же откашлялся и сказал, старательно понизив голос:

— Могу я задать вам вопрос, полковник? Вы в курсе этой истории с подполковником Каррикером?

— Я был там, когда это произошло, — сказал полковник Росс, оторвавшись от газеты.

— Я так и понял, — сказал Ботвиник. — Я вчера вечером был в кабинете полковника Моубри, когда генерал позвонил дежурному офицеру и приказал подготовить обвинительное заключение и все бумаги. — Он вопросительно взглянул на полковника Росса. — Я просто хотел спросить, сэр, есть ли у вас на этот счет какие-либо… э-э… пожелания?

— Думаю, вам лучше передать это начальнику военно-юридической службы. Я с ним свяжусь после того, как поговорю с генералом. В любом случае это не входит в обязанности службы полковника Моубри.

— Разумеется, — сказал Ботвиник. — Но тут вот какое дело, сэр. Полковник Моубри считает, что в хорошем штабе так не делается, чтобы генерал приказал что-то сделать, а на следующее утро ему заявляют, что за это отвечает кто-то другой и скоро этим займется. В военно-юридическом отделе по вечерам никто не дежурит. Сперва я хотел позвонить начальнику отдела домой, но потом раздумал. Я сам набросал проект обвинительного заключения и приказа. Так полковнику Моубри будет спокойнее — вдруг генерал утром спросит? Чтобы не получилось, что мы до сих пор ничего не сделали.

— Хорошо, — сказал полковник Росс. — Думаю, в данном случае этим можно ограничиться. Пока не звоните в юридический отдел, разве что генерал прикажет.

— И еще, насчет суда, сэр, — сказал Ботвиник. — Может быть, следует напомнить генералу, что если он захочет сам выдвинуть обвинение, то есть выступить в роли истца, то суд должен назначаться уже не им, а вышестоящим начальником, в данном случае, по-видимому, командующим ВВС.

— Я ему напомню, если потребуется, — сказал полковник Росс. — Можете не беспокоиться.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Ботвиник и добавил, еще больше понизив голос: — Правда, сегодня утром мне сообщили кое-какую информацию, имеющую отношение к этому делу, которую мне бы хотелось довести до вашего сведения, сэр.

Полковник Росс, который снова уже было уткнулся в газету, поднял голову и взглянул на Ботвиника.

— Что ж, доводите, — сказал он.

Ботвиник огляделся по сторонам.

— Речь идет о военнослужащих, прибывших вместе с офицером, которому подполковник Каррикер нанес оскорбление действием, оказавшихся свидетелями этого происшествия. Когда они прибыли в казармы, выделенные для них в соответствии с проектом ноль-триста тридцать шесть дробь три, они в большом волнении пересказывали подробности инцидента другим военнослужащим, привлеченным для участия в этом проекте и прибывшим на базу раньше их. Многие были сильно возмущены. На неофициальном собрании в одной из комнат не менее четырнадцати-пятнадцати офицеров разработали план, подробности которого мне, к сожалению, остались неизвестны, предусматривающий проведение демонстрации протеста.

— Не представляю, как это пятнадцать человек сумело там поместиться, там же такие маленькие комнаты, — сказал полковник Росс. — Уверен, утром они одумаются. Когда узнают, что подполковник Каррикер арестован. — Он задумчиво посмотрел на Ботвиника.

— Считаю своим долгом уведомить вас, сэр, что кое-кто из них уже выражал недовольство и возмущение по поводу создания отдельного клуба для прикомандированных цветных офицеров.

— Откуда вам это известно?

— От дневального в одном из офицерских общежитий, сэр. — Ботвиник прочистил горло. — Кстати, я подумал, может, не стоит назначать белых сержантов дневальными по общежитию, пока там расквартированы цветные офицеры? Некоторые цветные офицеры, похоже, нарочно гоняют их без особой надобности. Сержанты недовольны.

— У дневальных вполне определенный круг обязанностей, — возразил полковник Росс. — Если офицеры просят их сделать что-то, выходящее за пределы этого круга, они вправе отказаться — разумеется, вежливо. Только и всего.

— Так-то оно так, сэр, — сказал Ботвиник, — и все же я хотел спросить, нельзя ли временно перевести цветных сержантов из обслуживающих подразделений базы в штабную роту?..

— Нет, такой возможности у нас нет, — ответил полковник Росс. — Они не знают эту службу и не справятся. И вот что я скажу: если узнаю, что кто-нибудь из нынешнего наряда не хочет исполнять свои обязанности проворно и с улыбкой, я позабочусь, чтобы генерал разжаловал их в рядовые и перевел на другую работу, где им не дадут целый день штаны просиживать. Можете так и передать. — Он немного помолчал. — И еще: я понимаю, что полковник Моубри должен быть в курсе того, что происходит на территории базы и АБДИПа. Я очень высоко ценю, что вы с таким рвением и так успешно выполняете эту работу в дополнение к основным обязанностям. Вы один стоите любых трех работников штаба и каждый день подаете пример безупречной службы всем — от генерала до рядового. Я не против традиционных армейских методов, но кое-что мне всегда казалось неприемлемым, даже для регулярной армии. А уж сейчас, когда у нас не профессионалы, а солдаты срочной службы, такое и вовсе недопустимо. Например, во многих гарнизонах прежде существовала система наушничества. Ну, вы понимаете, о чем я говорю — кое-кто из рядовых и сержантов получал теплые местечки и мелкие поблажки за осведомительство. Думаю, вы не забыли, что их деятельность редко остается тайной и их очень скоро «вычисляют» товарищи.

— Мне казалось, я не делаю ничего предосудительного, полковник. Люди сами приходят ко мне из чувства долга сообщить о тех или иных фактах, которые могут привести к беде или вызвать беспорядки.

— Нет, разумеется, нет, — сказал полковник Росс. — Но те, кто исполняет свой долг, получают в награду сознание исполненного долга. Придется им этим и удовольствоваться, потому что в настоящее время я не вижу смысла менять состав дневальных — кроме, разумеется, случаев служебной непригодности или недобросовестного исполнения своих обязанностей. Тут они и оглянуться не успеют, как вылетят из дневальных.

— Надеюсь, полковник, вы не сомневаетесь в том, что я никогда не пользовался служебным положением — я имею в виду, не злоупотреблял доверием, которое оказывает мне полковник Моубри; у меня никогда не было любимчиков. Мне, правда, иногда приходится подбирать людей на те или иные должности. Но в меру моих сил и способностей я всегда старался найти самых компетентных и надежных. Мне и в голову не приходило чего-то от них за это ждать, кроме добросовестного исполнения своих обязанностей.

— Вот и прекрасно, — сказал полковник Росс. — Я верю вам, Ботти. Просто в этом деле существует грань, которую не стоит переступать.

— Так точно, — сказал Ботвиник. — А вот и генерал, сэр.

Из холла раздался голос генерала Била:

— Все, поехали. Извините, что заставил вас ждать. — По лицу его было видно, что он чем-то озабочен. — Здравствуйте, судья, — сказал он, когда полковник и Ботвиник вышли в холл. — Что это вы принесли, Ботти? Опять неприятности?

— Телеграммы из Вашингтона, сэр.

— Есть что-нибудь важное?

— Секретная директива насчет капитуляции Италии, которая ожидается со дня на день. Предписывается по возможности воздержаться от торжеств и ликования по этому поводу.

— Ликования! — хмыкнул генерал Бил. — Какое уж тут ликование! С какой стати? Да половина немецких дивизий только и делает, что заставляет итальяшек драться. Если бы в Африке не было макаронников, наша пехота до сих пор не смогла бы прорваться в Тунис. Что-нибудь еще?

— Сегодня со специальной миссией прибывает замначальника штаба ВВС бригадный генерал Николс.

— Господи, что им опять от меня надо?

— Больше там ничего не сказано.

— Наверное, лучше ему остановиться у меня. Сэл!

Из глубины холла вышла миссис Бил, разношенные шлепанцы щелкали по ее маленьким голым пяткам.

— Сегодня Джо-Джо Николс приезжает. Я решил его у нас устроить. Так что приготовь ему комнату.

— Ах, он такой смешной, — воскликнула миссис Бил. — Ужасно славный. Хорошо, я буду на заседании Красного Креста в офицерском клубе. Пока. Целуй, — сказала она и, запрокинув голову, потянулась к генералу, а когда тот торопливо наклонился, чтобы ее поцеловать, вдруг обвила его руками и повисла на шее. — Любишь? — спросила она мужа.

Не сговариваясь, полковник Росс и Ботвиник двинулись к широкой сетчатой двери. Выйдя на улицу, они остановились и стали ждать генерала. Тропинка вела к мощеной подъездной дорожке, где в тени виргинских дубов уже стояла генеральская машина. Водитель надраивал блестящий металлический стержень, на котором безжизненно болтался маленький алый генеральский флажок с белыми звездами.

— А насчет Николса вы что-нибудь знаете — зачем он едет? — спросил полковник Росс.

— Так точно, сэр, — с опаской посмотрев по сторонам, ответил Ботвиник. — Его прислали от начальника штаба с медалью «За выдающиеся заслуги» для генерала. Полковник Моубри хочет пока сохранить это в тайне. Генерал Николс сделает вид, что приехал с обычной проверкой. А потом официально вручит медаль на церемонии спуска флага.

Полковник Росс с самого начала смотрел на затею полковника Моубри как на непозволительное ребячество, которое, как ни странно, нередко свойственно прямолинейному, слишком рациональному, рассудочному мышлению военных, для которых люди — лишь «живая сила», а убитые — просто «потери». Теперь же известие о новом дополнении окончательно вывело полковника из себя.

— Да на кой дьявол эти тайны — все давно уже всё знают! — с раздражением воскликнул он. — Насчет парада, например, напечатано в сегодняшней газете. И я вынужден показать эту заметку генералу. Так что скажите полковнику Моубри, что хватит секретов!

 

II

Без пяти восемь у ворот КПП базы выстроилась длинная очередь автомобилей. Со стороны Оканары то и дело подъезжали припозднившиеся офицеры, так что военная полиция едва успевала проверять документы и пропускать двойной ряд машин. По обеим сторонам каждого ряда под широкой, выкрашенной в белый цвет деревянной аркой с буквами «АБДИП», увенчанной крылатой звездой военно-воздушных сил, работало по двое полицейских. Полицейские отдавали честь. Потом делали шаг вперед, чтобы взглянуть на пропуск. Шаг назад. Снова отдавали честь и шли к следующей машине.

Сейчас в воротах стояла колонна военных грузовиков и бронетранспортеров с пулеметами и противотанковыми орудиями с изящными тонкими стволами, загородив половину широкой асфальтовой полосы, которая вела к флагштоку перед прямоугольником штабных зданий АБДИПа. Грузовики были битком набиты чернокожими солдатами в полном походном снаряжении. Поверх ранцев висели стальные каски. На груди болтались противогазы. Хотя солнце палило вовсю, а слезать с переполненных грузовиков им, видно, не разрешили, они пребывали в прекрасном расположении духа, смеялись, болтали и жестикулировали. Около джипов с красными флажками инженерных войск, похожими по форме на хвост ласточки, виднелись немногочисленные белые офицеры: засученные рукава рубашек обнажали загорелые руки; выкрашенные в грязноватый желто-коричневый цвет каски заломлены на затылок; они сосредоточенно рассматривали карты. Вдоль длинной колонны машин сновали мотоциклисты; из-за тесноты ехать приходилось очень медленно, так что мотоциклы вихляли, двигатели «двоили» и то и дело глохли.

Другая сторона дороги была забита гражданскими и военными, не поместившимися на тротуаре. Сплошной поток людей двигался от автобусной остановки на базу. Даже миновав ворота КПП, Хикс по-прежнему вел машину с черепашьей скоростью.

— Какой дурак поставил здесь колонну, да еще в это время? — сказал сидевший рядом с ним капитан Эндрюс.

— Вот и скажи об этом генералу Билу, — отозвался с заднего сиденья капитан Дачмин. — Или лучше попроси Хикса, пусть он сегодня доложит генералу. И вообще, куда мы так спешим? Посмотри на этих черномазых! Им на все наплевать, и они совершенно счастливы. Вот с кого надо брать пример и никуда не торопиться. Да, чуть не забыл, Нат. Высади нас вон там, чуть подальше. Нужно соды купить. Зайдем в гарнизонный универмаг. — Он повернулся к сидящему рядом с ним лейтенанту Петти. — Ты же обещал своему сержанту принести соды для голубя.

— Точно, обещал, — отозвался лейтенант. Он провел рукой по покрытому испариной лбу и издал глубокий тяжелый вздох. Он уже раскаивался, что не остался досыпать, а поехал со всеми вместе. Несмотря на загар, он был очень бледен, в широко расставленных голубых глазах застыло выражение страдания, слегка смягченного отупением — неизбежным спутником похмелья.

— Голубок совсем расхворался, — с жаром пояснил Дачмин, — у него сухость зоба. Слушай, а это не заразно? Ты ничего такого не чувствуешь, лейтенант?

Лейтенант Петти выдавил из себя мученическую улыбку.

— Чтобы я еще хоть раз мешал пиво с виски…

— И с ромом, — сказал капитан Дачмин. — Мы же завершили старым добрым ромом. Лет десять назад я тоже любил зарекаться: «Да чтобы я еще хоть раз…» Тебе просто нужно чаще практиковаться.

— Так это был ром? — спросил лейтенант Петти. — Что ты говоришь! Знал бы — ни за что бы не пил… — Он замолчал, обессиленный столь длинной речью. Ему было стыдно и тошно — как в переносном, так и в самом прямом смысле; моральные муки усугублялись невыносимой головной болью; он сидел опустошенный, не в силах произнести больше ни слова.

Скосив глаза на лейтенанта, капитан Дачмин со спокойным любопытством обозрел покрытое холодным потом лицо и остекленевший взгляд. Созерцание человеческого безрассудства во всех его проявлениях доставляло ему почти такое же удовольствие, как пиво и девушки. Ему никогда не надоедало наблюдать за этой неувядающей комедией под названием «хмурое утро похмелья». Он прекрасно знал, чего стоят все эти громогласные клятвы. Сколько существует мир, хмурые, комичные в своем раскаянии мужчины дают зарок впредь больше никогда не пить, но тут же, как только им становится лучше, нарушают его.

Вспоминая забавные номера, которые откалывал вчера лейтенант Петти, капитан Дачмин мог без труда представить себе дальнейший ход его мыслей и поступков — гораздо лучше, чем сам лейтенант. Петти искренне считал, что это в первый и последний раз; насчет того, что первый, Дачмин не сомневался, но вот насчет того, что последний… Лейтенант Петти молод и здоров, и уже завтра или даже сегодня к вечеру похмелье пройдет. И тогда он, по простоте душевной, взглянет на этот, казалось бы, уже раз и навсегда решенный вопрос с другой стороны. Разумеется, до такого состояния он больше никогда не будет напиваться. Это абсолютно исключено. Но все же нужно спокойно во всем разобраться. Дело ведь не в том, чтобы вообще не пить; главное — это не пить лишнего и не смешивать напитки. Теперь насчет девушек. Чертовски рискованное дело: всякий знает, что гораздо больше шансов что-нибудь подцепить от девиц такого сорта, чем от профессиональных проституток. Может быть, даже и к лучшему, что он вчера вырубился в последний момент. А если бы не напился, то вообще не стал бы с ними связываться. Ну а поскольку впредь он напиваться не станет, то без труда сможет избежать подобных предложений.

Итак, решено. Нет никакой нужды отказывать себе в удовольствии ощутить то восхитительное, ни с чем не сравнимое состояние — капитан Дачмин помнил, какая простодушная радость была написана на физиономии лейтенанта, когда тот стоял у стойки (как всякий порядочный человек, он не разбавлял виски), чтобы в обмен на пару долларов получить свою порцию отваги и обрести блаженство. Все правильно! Знай он вчера то, что знает сейчас, с ним ничего дурного не случилось бы. Вот тут ему и нужно было бы остановиться. Теперь, спокойно оглядываясь на события вчерашнего вечера, он ясно видит, что все началось только после того, как они пришли в это бунгало и стали пить ром; вообще-то от первого стакана особого вреда не было. Да он и не понял поначалу, к чему все идет, — обстановка в доме настраивала на самые благопристойные мысли. Даже когда Дачмин увел на веранду ту, с каштановыми кудряшками, а он остался с блондинкой, он еще не слишком представлял, как себя вести, и поэтому очень обрадовался, когда девушка снова подлила в его стакан, — ему было теперь чем заняться. Дачмин прежде в разговоре упомянул голубей, и лейтенант принялся ей рассказывать, как мальчишкой стал держать голубей и построил на крыше голубятню. Она подала ему стакан и села рядом с ним на кушетку. Дальше все оказалось проще простого, и вскоре он уже крепко обнимал ее теплое, нежное, сладко пахнущее тело; поначалу она хихикала и противилась, но постепенно ее сопротивление слабело, и наконец она позволила его рукам все вольности, какие только приходили ему в голову; а потом (он о таком и мечтать не смел) она не только не протестовала, но сама помогала ему, упрашивала, учила и даже настаивала… Нет, в другой раз он уже не вырубится как идиот, в другой раз он…

— Да ты не переживай, — фыркая от смеха, сказал капитан Дачмин. — Мы можем предпринять новую атаку — по просьбе общественности. Дело-то еще не закончено…

— Только без меня, — сказал лейтенант Петти. — Я больше в эти игры не играю. Кстати, я хотел бы извиниться за вчерашнее. Я, разумеется, очень благодарен за ваше…

— Да ладно, чего там, — добродушно прервал его капитан Эндрюс. — Не ты первый, не ты последний — разве можно угнаться за Дачмином по части выпивки. Да ты посмотри на него — двести фунтов живого веса.

— Двести фунтов жил и стальных мускулов, — уточнил капитан Дачмин.

Машина впереди остановилась, и Хиксу тоже пришлось притормозить. Капитан Дачмин открыл дверцу и вышел из автомобиля.

— Ну уж во всяком случае — не мозгов, — с неожиданным раздражением сказал капитан Эндрюс.

Пока лейтенант Петти выбирался из машины, Дачмин смотрел на капитана Эндрюса с удивлением, но по-прежнему с довольной улыбкой на губах.

— Мозгов? — спросил он. — А это что за штука? — Плечи его снова затряслись от смеха. — Совсем безмозглый, — пропел он. — Совсем безмозглый был мой ми-и-лый!

Автомобиль впереди тронулся с места, и Хикс тоже включил передачу.

— Эй, — крикнул вслед капитан Дачмин, — скажите Уитни, что я уехал на задание, ладно?

Натаниел Хикс повернул к отделу нестандартных проектов; взглянув на капитана Эндрюса, он заметил, что тот покраснел.

— Напрасно Кларенс думает, будто я против него что-то имею, — сказал Эндрюс. — Просто он иногда меня утомляет. Все время старается доказать, что другие ничуть не лучше его.

— А они лучше? — спросил Хикс и вырулил на стоянку позади здания.

— Во всяком случае, ты — насколько я мог заметить — не пьянствуешь и не бегаешь за каждой юбкой.

— Может быть, тут все дело в том, что мне просто не хочется, — сказал Хикс.

— Разумеется, — ответил капитан Эндрюс, — тут все дело в том, что тебе хочется. Каждый хочет то, что хочет. Я понимаю. Но ведь у людей могут быть самые разные желания. А он думает, будто все хотят того же, что и он, да только у них не хватает духу в этом признаться. То, чего он добивается, меня не интересует; почти наверное можно добиться того, ради чего трудишься.

— С каких это пор? — попытался поддразнить его Хикс.

— С тех пор, как существует мир, — серьезно ответил капитан Эндрюс. — Что посеешь, то и пожнешь. Если это не так, то жизнь вообще не имеет смысла.

Хикс поставил машину вплотную к ограде стоянки.

— Ты меня, конечно, извини, — сказал он, — но в формальной логике это называется софизмом и не является доказательством. Ты говоришь, что некоторое утверждение истинно лишь потому, что тебя сильно огорчит, если оно окажется ложным. Следовательно, истинно все, что доставляет нам удовольствие.

— Дело не в том, доставляет нам истина удовольствие или нет, — очень серьезным тоном сказал капитан Эндрюс. — Я вот что скажу. Я, например, лучше всего разбираюсь в математике. Там сразу видно, что истинно, а что ложно: либо ты вязнешь в груде неразрешимых уравнений, либо получаешь просто элегантное решение, и это, конечно, не может не доставить удовольствие. Разумеется, в жизни все гораздо сложнее. Я хочу сказать, что числа не врут, да вот вычислители могут оказаться врунами…

Он с довольным, хотя и несколько неуверенным видом взглянул на Хикса: видимо, считал, что, отважившись на каламбур, он вторгается в его, Хикса, профессиональную область, и не был уверен, что каламбур ему удался.

— То есть я хочу сказать, — торопливо продолжал он, — математические доказательства не годятся в таких областях, скажем, как религия… Я логику не изучал, но думаю, любое математическое доказательство должно быть логичным. Впрочем, я и в математике многого не знаю. Нет времени следить за новыми работами. Сейчас, например, очень быстро развивается тензорное исчисление. Часто новые открытия в физике связаны с появлением нового математического аппарата… В общем, я хочу сказать, что я многого не знаю в своей области. Но у меня достаточно знаний, чтобы понять смысл этих новых направлений — во всяком случае, если понадобится, я разберусь в любой математической теории…

Натаниел Хикс вытащил ключ зажигания и уже взялся за ручку дверцы, но продолжал сидеть и слушать Эндрюса. Хотя если бы он вышел из машины, оборвав его на полуслове, Эндрюс вряд ли бы обиделся. Тому всегда казалось, что все, что он говорит, скорее всего, никому не интересно и он лишь беззастенчиво и безо всякого права отнимает драгоценное время собеседника. И хотя то, о чем сейчас говорил Эндрюс, было и вправду довольно скучным, а продолжение явно будет еще скучнее, да и дел сегодня у Хикса было невпроворот, он чувствовал угрызения совести и не решился прервать приятеля. Он сочувственно поддакнул и приготовился дослушать его речь, состоящую, как он знал по опыту, из бессвязного изложения его удивительно наивных и бесхитростных представлений о жизни.

Возможно, Хикс снисходительно относился к занудству Эндрюса потому, что тот был ему симпатичен: за несколько месяцев знакомства Хикс убедился, что Эндрюс всегда и при всех обстоятельствах остается порядочным человеком. Добропорядочность — явление не только отрадное, но и достаточно редкое. Видимо, оно неизбежно должно сочетаться с некоторой наивностью; такие люди не желают признавать тот подтверждаемый жизненным опытом факт, что поступки большинства людей основываются отнюдь не на высоких побуждениях; они уверены, как только что заявил капитан Эндрюс, что в основе мироздания лежат правда и справедливость, которые рано или поздно восторжествуют. Такое прекраснодушие невольно вызывает, даже у людей не слишком доброжелательных, снисходительное и слегка покровительственное отношение. Однако не так-то просто смотреть на капитана Эндрюса свысока. Этот простодушный чудак, отметил с восхищением Натаниел Хикс, отличается незаурядными умственными способностями, которые в некоторых специфических сферах настолько же превосходят способности людей с так называемым нормальным умственным развитием, насколько их собственный мозг превосходит скопление нервных мозговых клеток у рыб.

Даже для тех, кто совершенно не разбирается в статистике, было ясно, что Эндрюс — специалист высокого класса: он без труда молниеносно справлялся с любым сложным заданием. Но особенно сильное впечатление на сослуживцев производили импровизированные представления. Капитан Эндрюс терпеть не мог выделяться и тем более выставлять напоказ свое превосходство над другими, но иногда все же уступал просьбам друзей и демонстрировал свои уникальные способности. Ему было достаточно одного беглого взгляда, чтобы запомнить целую страницу чисел. При игре в бридж, взглянув на карты «болвана», он через пару ходов мог почти безошибочно назвать карты, оставшиеся на руках у каждого из партнеров. Эти трюки всегда доставляли зрителям огромное удовольствие, впрочем, их нетрудно было объяснить: первый — тренировкой памяти, а второй — несложными расчетами. Однако один раз Хиксу довелось воочию убедиться в выдающихся способностях капитана Эндрюса, и уж это никак нельзя было снести к тривиальным фокусам, потому что тут он поразил даже видавших виды экспертов, которые, впрочем, вряд ли испытали при этом положительные эмоции. Суть этой скандальной истории состоит в том, что Эндрюсу удалось разгадать новейший шифр военно-морского флота США.

Это случилось еще в ту пору, когда они, в ожидании нового назначения, маялись от безделья в Грейвелли-Пойнт в Вашингтоне. К ним то и дело заходили офицеры из других отделов — с донесениями или просто узнать последние новости. Поскольку полковник Ван Пелт и начальники секций были постоянно заняты на бесконечных и бессмысленных совещаниях, посетителям приходилось подолгу ждать; они разбредались по захламленным, грязным комнатам и проводили время в разговорах с томящимися от скуки офицерами АБДИПа. Как-то к ним зашел связист-подполковник, специалист по шифровальному делу из Арлингтон-Холла, порученец полковника Ван Пелта. Он разговорился с Эндрюсом и Хиксом и в числе прочих подробностей рассказал им о современных шифрах и объяснил принципы их построения, благодаря которым, при простоте употребления, их фактически невозможно разгадать. Для примера он показал им копии пяти радиограмм, закодированных с помощью шифра, применяющегося сейчас на флоте.

— Ну-ка, попробуйте разобрать, что здесь написано, — сказал он.

Лейтенант Эндрюс уважительно присвистнул.

— А можно мне их посмотреть, сэр? — спросил он.

Связист сказал, что, если ему охота, Эндрюс может изучать их хоть до второго пришествия — все равно не разгадает. Лейтенант Эндрюс сел в углу комнаты на перевернутую корзинку для бумаг и разложил радиограммы на пустом ящике. Прошло около часа. Связиста наконец вызвали к полковнику Ван Пелту. Выйдя из кабинета начальника, он подошел к Эндрюсу забрать бумаги.

Лейтенант Эндрюс встал и почесал затылок.

— Да, крепкий орешек, — сказал он. — Но мне кажется, я усек, в чем тут суть. Вот, взгляните. — Он обвел карандашом несколько групп цифр в первой радиограмме. — Я правильно угадал?

Даже второе пришествие не произвело бы такой сенсации. Правда, Эндрюсу сперва объяснили принцип составления подобных шифров, но самого шифра он в глаза не видел. Он ничего не смыслил в шифровальном деле. Он так и не понял, что, по существу, разгадал шифр ВМФ Соединенных Штатов. Теперь ему достаточно было раздобыть еще несколько радиограмм, о смысле которых можно догадаться по месту и времени их передачи, чтобы иметь возможность прочесть большую часть сверхсекретных сообщений ВМФ.

К несчастью, подполковник был так поражен, что подтвердил: да, черт побери, лейтенант Эндрюс угадал правильно. Он поспешно забрал у лейтенанта копии радиограмм с обведенными цифрами, чиркнул спичкой, сжег бумагу и растер на полу пепел. В Арлингтон-Холле соблюдались очень строгие правила секретности — и не без основания. Подполковнику пришлось тотчас же уведомить по телефону контрразведку, а те в свою очередь сообщили обо всем командованию ВМФ. Через час командующий отдельным военным округом Вашингтона направил двух военных полицейских с приказом арестовать лейтенанта Эндрюса и препроводить его вместе с полковником Ван Пелтом в здание штаба ВМФ; здесь их уже поджидала целая комиссия разгневанных адмиралов. Самое скверное во всей этой истории, заявили они, заключается в следующем: то, что удалось сделать лейтенанту Эндрюсу, невозможно сделать за час, да еще на основании всего лишь пяти радиограмм. Получалось, что лейтенант Эндрюс с каким-то тайным умыслом уже давно трудился над разгадкой шифра и, когда ему это удалось, зачем-то рассказал об этом человеку, который наверняка сообщит об этом в контрразведку; бессмысленность такого предположения еще больше раздражала адмиралов.

Они допросили лейтенанта Эндрюса — сперва вежливо и доброжелательно, потом строго и на повышенных тонах. С чисто флотской бесцеремонностью они, пользуясь тем, что на плечах у них адмиральские погоны, устроили разнос полковнику Ван Пелту: вот до чего он распустил подчиненных. Вызвали экспертов. В комнату, робея, вошли капитаны первого и третьего рангов, представители контрразведки и специалисты по шифровальному делу. Они задавали лейтенанту Эндрюсу неожиданные технические вопросы в надежде, что он проговорится и обнаружит познания в области шифров. В конце концов ему дали пять новых шифровок сходного типа и предложили расшифровать за один час.

Лейтенант Эндрюс не сумел справиться с заданием за час, возможно из-за того, что нервничал, да еще ему все время мешали, спрашивали без конца, какую именно операцию он в данный момент выполняет, но даже на основании того, что он успел сделать, стало ясно, что задача разрешима — во всяком случае, для лейтенанта Эндрюса. После сурового многословного предупреждения впредь применять свои таланты лишь для исполнения непосредственных обязанностей, обоих наконец отпустили с миром.

Натаниел Хикс хорошо понимал, о чем свидетельствует история с шифром. Эндрюс обладал незаурядным интеллектом, который некоторые путают с обычной сообразительностью, живым умом или способностью запомнить какие-то сведения, которые никому другому просто не приходило в голову запоминать. Он был наделен такой силой и ясностью мышления, что мог удержать в памяти и видеть одновременно бесконечное или по крайней мере очень большое количество сочетаний чисел. Каждое сочетание и каждое из чисел тоже имело большое, но не бесконечное число допустимых случайных вариантов. Нужно было последовательно, одно за другим, не забывая ни одно из них и не путая между собой, сравнивать каждое сочетание вместе с допустимыми вариантами, с пятью наборами чисел до тех пор, пока не станет очевидно, что одно из них повторяется несколько раз в виде знакомого набора цифр среди бессмысленных случайных групп чисел. Считалось, что шифр нельзя разгадать не потому, что никто не в состоянии был проделать такую логическую операцию, а потому, что для этого требовался многонедельный труд нескольких людей, вооруженных калькуляторами. Но и эти усилия не дали бы желаемого результата. Через произвольные короткие промежутки времени несложное изменение в системе размещения сочетаний путало всю картину. Для того, чтобы разгадать шифр, нужно было начинать все сначала, потому что прежний шифр годился лишь для сообщений недельной или даже месячной давности. Вот почему следовало признать, что за высоким лбом капитана Эндрюса скрывался незаурядный ум.

— Ты спрашиваешь, как я отличаю, что истинно, а что ложно, — сказал капитан Эндрюс. — Видишь ли, в математике истина — это некий известный факт, который не противоречит другим известным фактам. Это всего лишь вопрос соотношения с другими фактами. Истинно то, что не противоречит чему-то другому. Без этого «другого» понятие истинности теряет смысл. Это так же, как когда мы говорим «рядом». Рядом с чем? Просто рядом, безотносительно к чему-либо — это бессмыслица.

— Допустим, — сказал Натаниел Хикс, — но…

— Что такое «над чем-то»? Или «под чем-то»? — Чувствовалось, что капитану Эндрюсу самому понравилось пришедшее ему в голову сравнение. — Черт, не умею я выражать свои мысли. Всегда завидовал людям с литературным даром. Особенно писателям, вроде тебя или Джима Эдселла.

— Ну, я-то, положим, не писатель, — сказал Хикс. — И писательскую братию терпеть не могу. Во всяком случае, нечего меня мешать в одну компанию с Эдселлом. Эдселл — болван.

— Но писатель-то он хороший. Я читал в журнале его рассказ «Зал ожидания». И сразу догадался, что это про Грейвелли-Пойнт, о том, как мы ждали там назначения. По-моему, замечательный рассказ. Очень точно передано, что мы все тогда чувствовали. А тебе что, не понравилось?

— Да нет, почему же, — сказал Хикс. — Хороший рассказ. Просто сам Эдселл меня утомляет. Меня вообще писатели утомляют. Обычная болезнь всех редакторов. Впрочем, уверен, что и он меня не слишком-то жалует.

— Он говорил, что ты самая светлая личность в вашей секции. И что ты — славный парень.

— С чего бы это вдруг? — удивился Хикс, но, как ни странно, слова Эндрюса доставили ему удовольствие. — Мы же с ним все время цапаемся. Он когда-нибудь нарвется на неприятности, и это, кстати, подтвердит твою философию.

— Думаю, он уже нарвался, — понизив голос, сообщил капитан Эндрюс, шагая рядом с Хиксом к черному ходу. — Вчера с ним долго беседовал начальник военной полиции, майор Сирс. Эдселл мне ничего не рассказал, а сам я не стал спрашивать. Хотя, конечно, мне было интересно, о чем они говорили. Я уж думаю, не из-за этого ли рассказа? Ты его хорошо помнишь?

— Вполне. Вряд ли начальству понравится, что он изобразил армию в виде сборища кретинов. Впрочем, это неизбежный профессиональный риск в писательском ремесле…

— Как ты думаешь, тот капитан — ну, который выдумывает все эти бессмысленные задания для подчиненных, это Уитни?

— Разумеется, — ответил Хикс. — Всякий, кто общается с писателем, рискует стать героем повествования, которое воспримет не иначе как «злобную карикатуру».

— Я рад, что мы об этом заговорили, — сказал капитан Эндрюс. — Я, конечно, не думаю, что Билли Уитни пойдет жаловаться. Он только вчера прочел и, мне кажется, очень расстроился. Он и меня спросил, но я сказал, что не нахожу никакого сходства, хотя на самом деле это, конечно, не так. У Джима в рассказе капитан говорит точь-в-точь как Уитни. Думаю, он и тебя спросит.

— Я могу соврать не хуже тебя, — сказал Хикс. — И не переживай ты так за всех на свете, Дон. Ты же сам всегда говоришь, что чему быть, того не миновать.

* * *

— Думаю, будет лучше, если вы сделаете это лично, Нюд, — сказал полковник Росс. — Позвоните ему часиков в девять, к этому времени он уже должен быть на месте.

Генерал Бил сидел на краешке письменного стола. Рукава закатаны выше бицепсов, так, что выше некуда, мускулистые загорелые руки обнажены. Молодые летчики почему-то любят именно так закатывать рукава; может быть, тут какие-то психологические или физиологические причины, подумал полковник Росс. Во всяком случае, закатывать рукава до локтей, как все люди, им казалось недостаточным. Генерал Бил нервно покачивал ногой, так что упругие мышцы перекатывались под тонким сукном брюк, обтягивающих узкие бедра. На ногах у него были так называемые техасские сапожки, некогда элегантные, а теперь раздолбанные, с закрывающими икры узорчатыми отворотами и высокими каблуками. То ли потому, что они удобны в полете, то ли просто из юношеского тщеславия, но многие летчики, проходившие обучение в Сан-Антонио лет десять-двенадцать назад, покупали именно такие сапожки; и, покинув базу в Келли, появлялись в них в Селфридже, Лангли или Максуэлле — лихие командиры эскадрилий, которым сам черт не брат. И возможно, в эту самую минуту на взлетной полосе какой-нибудь бравый лейтенантик, только что вернувшийся с переподготовки, с веселой улыбкой, словно не чувствуя тяжелого парашюта за плечами, небрежно ступает с крыла самолета в кабину, демонстрируя наземному обслуживающему экипажу такие же — только новые — техасские сапожки.

Глядя на вальяжную позу генерала, сидящего на краешке письменного стола, на потрепанную форму, на худощавое, совсем еще гладкое лицо, на расчесанные после купания в бассейне и уже подсохшие, упрямо курчавившиеся волосы, трудно было поверить, что на вороте распахнутой рубашки у него генеральские звезды, а не лейтенантские полоски.

— Вы в этих делах смыслите больше меня, — сказал генерал Бил. — Согласен. И сделаю так, как вы считаете нужным. Но мне все же хочется знать, почему я должен это сделать. Айлин! — позвал он.

За его спиной из раскрытой двери возникла маленькая толстушка — сержант ЖВС Омара — и встала по стойке «смирно», старательно втягивая подбородок, выпятив грудь и держа пухлые ручки точно по швам юбки.

— Слушаю, сэр.

— Будьте добры, принесите мне кока-колы, — сказал генерал Бил. — Постойте. — Он выгреб из кармана горсть монет вперемешку с ключами и выбрал несколько пятицентовиков.

— Хотите кока-колы, судья? Нет? Ну, как знаете. Тогда, Айлин, принесите мне пару и себе одну.

— Слушаюсь, сэр.

— И узнайте, где полковник Моубри. Сейчас он мне не нужен, но попозже пусть позвонит.

— Слушаюсь, сэр.

— Что ж, попытаюсь объяснить свои соображения, — сказал полковник Росс. — Ведь что он хочет этим сказать, — полковник ткнул пальцем в газету. — Лишь то, что он гораздо более важная фигура, чем мы думаем. Ну и давайте это признаем. Нам это не будет стоить ни цента…

— Хорошо, но ради всего святого, что именно я должен признать? Может быть, он будет теперь вместо меня здесь командовать? А как насчет прочих его утверждений? Про офицера службы общественной информации? Что ж мне его, расстрелять? А Дед? Приказать ему, чтобы дал задний ход в этой сделке с автобусами? Я на это не пойду, судья.

Генерал Бил сунул в рот сигарету, потом вынул ее и, зажав между большим и указательным пальцами, стал слегка сжимать с двух концов, словно испытывая на прочность.

— Дед первый в армии выполнил аэрофотосъемку на самолете, на котором я не то что летать, а и по полю проехать бы побоялся. Когда я служил первым лейтенантом в Максуэлле, он был уже подполковником, ну, может, майором; он всегда чем мог помогал молодым. И всегда оставался предельно честным и отвечал за свои слова. Не могу же я отчитать его, как мальчишку! Лучше вот как договоримся: когда Дед забудет про эту историю, мы дадим поручение закончить дело с автобусами кому-нибудь другому. — Сигарета в его пальцах сгибалась все больше и больше и наконец сломалась пополам. — Черт, — выругался генерал Бил. Он бросил испорченную сигарету в корзину для бумаг и стряхнул с колен табачные крошки. — Лучше бы он, конечно, не затевал всей этой кутерьмы с завтрашним чествованием. И почему вы его сразу не остановили? Получается, я сам себе организую пышные поздравления! Меня же сюда работать прислали. Вот увидите, мне еще за это всыплют в Вашингтоне!

— Ну, я и не предлагаю отчитывать Деда, — ответил полковник Росс сухо. Во-первых, его смущало предложение генерала: как можно, не зная сути дела, предвидеть конечный результат? Во-вторых, уважительное прозвище Дед всегда выходило у него как-то фальшиво. Дед был на год его младше. — А насчет Вашингтона не волнуйтесь. Скажу по секрету… только не говорите Деду, что знаете, а то он решит, что это Ботти проболтался… Короче, Николс приезжает специально, чтобы вручить вам «За выдающиеся заслуги». Не знаю, кто это устроил. А насчет прочего, о чем пишет Буллен, советую пока не торопиться. Мне Джонни рассказывал эту историю с полицией. Ничего серьезного. При случае я просто переговорю с капитаном Коллинзом. И вообще, пусть уж Коллинз разбирается сам, а не посылает помощника. Ну а я постараюсь сегодня выяснить, откуда Буллен узнает штабные сплетни…

— Господи, — воскликнул генерал Бил. — Они послали Джо-Джо Николса за тридевять земель, чтобы вручить мне медаль? На кой черт она мне сдалась? Да надо мной же смеяться будут! В нашей армии и так столько медалей, что скоро уже вешать некуда будет…

— Согласен, — сказал полковник Росс. — Но тут ведь что важно… Они бы не стали вас награждать, если бы в Вашингтоне были какие-то серьезные претензии к АБДИПу. Значит, они вами довольны.

— Так-то оно так, — с сомнением в голосе ответил Бил, — но одному моему знакомому медаль дали, а потом вставили хороший фитиль. — Он принялся крутить пальцем пропеллер блестящей металлической модели самолета, установленной на вертикальном стержне: это был новый сверхтяжелый бомбардировщик Б-29. — Видели? — спросил он. — Дед прислал в среду. — Он задрал хвост самолета кверху, послав бомбардировщик в головокружительное пике. — Могу поспорить, что так он сразу останется без крыльев. — Он погладил вытянутый металлический нос. — Знаете, какое у него вооружение? Две пятидесятки и еще двадцатимиллиметровая пушка в хвостовой турели. Неплохо бы взглянуть. Вы ведь знаете, где они базируются? На следующей неделе можно было бы как-нибудь вечерком туда подскочить. Их пока что держат в секрете и разрешают летать только в строго ограниченных районах. Считают, что с их помощью мы сумеем задать жару японцам. Надо, чтобы АБДИП был в курсе. Пожалуй, возьму с собой полковника Хайда и кого-нибудь из отдела бомбардировочной авиации. Полетите с нами?

— Только не на следующей неделе, — сказал полковник Росс. — У меня все дни заняты.

— Ладно, может быть, я просто пошлю Хайда. Или договорюсь, чтобы они нам прислали одну машину сюда, ночью. Хотя нет, ничего не выйдет, нужно сперва закончить новую взлетную полосу, а это не раньше чем через месяц. Так, что у нас осталось?

— Еще пара вопросов. Но сначала давайте разберемся с Бенни. Потому что от этого зависит проблема, которую нам нужно обсудить. Итак, что вы теперь, по зрелом размышлении, решили насчет Бенни?

Генерал Бил встал и подошел к окну.

— Не знаю, судья, — сказал он, упорно глядя в окно. — Что-то ничего путного не придумалось. Хотя я и не спал всю ночь.

Полковник Росс взглянул на прямую напряженную спину генерала.

— Надо показаться врачу, — спокойно сказал он.

— Это точно, кому-то мне надо показаться, — сказал генерал Бил. — Нехорошо получилось, не нужно мне было встревать. Никогда со мной такого прежде не случалось. Летчику надо иметь более быструю реакцию. Если он на земле, в спокойной обстановке, не может быстро принять решение, в самолете ему делать нечего. — Он принялся задумчиво кусать ноготь большого пальца. — Я на таких уже нагляделся, — продолжал он. — Вид безумный, просто смотреть страшно. Уверяют всех, что они в полном порядке, лучше не бывает, а если еще и чин высокий, так и вразумить-то некому…

В дверь постучали, и генерал резко повернулся. В комнату вошла его секретарша, жена сержанта Пеллерино, хрупкая молодая женщина с хорошеньким бледным личиком. Взгляд у нее всегда был какой-то встревоженный, что поначалу удивляло полковника Росса, пока он не догадался, что она просто близорука, но не хочет носить очки. Тревожное выражение лица не было отражением ее душевного состояния и совершенно не вязалось с привычкой что-то негромко напевать во время работы. Она отлично владела стенографией и хорошо разбиралась в армейских порядках, потому что отец ее еще до войны служил сержантом на авиабазе Марч и сама она работала там же в штабе, пока не встретила Дэнни и не вышла за него замуж.

— Здравствуйте, Вера, — сказал генерал.

— Простите, что я так поздно, сэр. Пришлось задержаться — никак не могла уговорить Дэнни сходить в госпиталь. Хотела, чтобы он все-таки показал спину. Но врач сказал, что ничего серьезного.

— Передайте ему привет, — сказал генерал Бил. — И вот что, не пускайте ко мне никого, пока я не закончу с полковником.

— Слушаюсь, сэр. — Она вышла и старательно закрыла за собой дверь. В этот момент на столе у генерала зазвонил селектор, и она тотчас же снова открыла дверь и заглянула в комнату. — Будете разговаривать?

— Да, но больше ни с кем не соединяйте. — Он подошел к столу и нажал на клавишу. — Слушаю.

— Это Култард, генерал, — проскрипел голос из динамика.

— Привет, Хэл.

— Вы сейчас здорово заняты, Нюд? Капитан Хикс из моего отдела сказал, что вы просили связаться насчет того дела, которое мы позавчера обсуждали…

— Сейчас я занят, Хэл. Пусть Хикс зайдет ко мне чуть позже. Может, и вы зайдете?

— Договорились.

Генерал Бил опустился в стоявшее около стола кресло. Он обхватил плечи руками, медленными движениями крепко потер обнаженные локти.

— Я в тот раз вышел из себя, — мрачно сказал он, — расстроился из-за этого и отыгрался на Бенни. Сказал зачем-то, что он слишком много на себя берет. Он и разъярился. Так что, по существу, я сам его разозлил. А уж если Бенни разойдется… С ним всегда так. Я ж его знаю как облупленного. В общем, вы понимаете…

— Понимаю, — ответил полковник Росс, — но не согласен. Не пристало генералу так переживать из-за того, что у подполковника дурной характер. Пусть Бенни из-за этого пережигает. Ведь он наверняка уверен, что, раз он классный летчик, ему все сойдет с рук. Пора с этим кончать — так будет лучше для всех, и для него самого в первую очередь. И не принимайте вы всю эту историю так близко к сердцу. — Он замолчал, раздумывая, будет ли уместным напомнить Билу, что он уже не командир эскадрильи и теперь у него иные задачи и другие обязанности.

Будь он командиром эскадрильи или даже командиром группы — другое дело. Для тех забота о подчиненных — священная обязанность и прямой долг, часть кодекса офицерской чести, закрепленного не столько в официальных инструкциях, сколько в назидательных изустных легендах. Добросовестные старшие офицеры при всяком удобном случае пересказывали эти байки молодежи.

Еще лейтенантом Бил наверняка слышал, и не раз, историю о молодом командире эскадрильи, которого вызвал в свой кабинет старый угрюмый полковник. Полковник в самых резких тонах заявил лейтенанту, что его вчерашнее поведение в клубе недостойно офицера и джентльмена. Если такое еще раз повторится, он отдаст его под трибунал. В полном замешательстве командир эскадрильи промямлил, что вчера он вообще не заходил в клуб, у него была срочная работа и он до поздней ночи задержался на службе. «Вы, как я вижу, не только скандалист, — сказал полковник, — но еще и имеете привычку пререкаться со старшими по званию. Если вы сейчас же не замолчите и не уберетесь вон, я немедленно отдам вас под суд». Это, разумеется, окончательно сбило с толку молодого командира, который всегда считал полковника справедливым и разумным человеком; но, когда он вышел из кабинета, адъютант полковника, видя недоумение лейтенанта, вполголоса сказал, что считает своим долгом уведомить его о поведении лейтенанта Джонса из его эскадрильи, который накануне вечером явно перебрал в офицерском клубе. И тогда молодой офицер понял, что старый мудрый полковник хотел напомнить ему, что командир обязан заботиться о своих подчиненных и следить, чтобы они не вляпались в какую-нибудь скверную историю. Как говорится, умный поймет с полуслова, а если твердить изо дня в день, так и дурак усвоит.

— У вас есть обязанности поважнее, чем присматривать за Бенни, — сказал полковник Росс. — Например, забота о безопасности всех прочих подчиненных, включая и временно прикомандированных; разве это дело, если любой из них может получить по физиономии всякий раз, когда у Бенни зачешутся кулаки.

— Знаю, знаю, — ответил генерал Бил. Ему было досадно, как всякому человеку, который сознает, что упреки справедливы, но при этом внутренний голос настойчиво нашептывает ему: «Да, но все же…» — Согласен, Бенни не имеет никакого права распускать руки, — продолжал он. — Поэтому я и приказал посадить его под арест. Пусть немного подумает. Но вы не правы, судья. Бенни ведет себя так вовсе не потому, что уверен, что ему все сойдет с рук. Да вы просто не знаете Бенни! Он делает то, что делает, а на последствия ему наплевать. Бенни — это Бенни.

Полковник Росс подумал про себя, что то же самое можно сказать про кого угодно. Но промолчал, хотя и чувствовал, что генерал Бил ждет ответной реплики, которая подтвердила бы, что полковник его понял, и тем самым избавила бы его от дальнейших разъяснений.

Видно было, что генерал Бил разочарован молчанием полковника, но он терпеливо принялся развивать свою мысль.

— Нужно принимать людей такими, как они есть, со всеми достоинствами и недостатками. Вот взять хотя бы того парня, который пронесся на бреющем над компанией расположившихся на пикник негритосов. Конечно, мы вынуждены в таких случаях принимать дисциплинарные меры, но Фоулсом мне после признался, что давно не видел такого классного бреющего полета. Он прошел над самой береговой кромкой под кронами деревьев. Разумеется, он поступил дурно, перепугал бедных чернокожих теток, но ведь нашим ребятам наверняка придется выполнять подобные трюки в боевых условиях, и нам нужны летчики, у которых достаточно для этого храбрости и уменья. Конечно, разгильдяев и любителей повыпендриваться следует держать в узде, но таким незаурядным личностям, как Бенни, нужно давать свободы больше, чем другим. Ведь Бенни не просто классный летчик, судья. Он превосходный командир группы. Я такого второго не встречал. И Бриртон о нем так же отзывается. Поэтому мы и решили отозвать его в Штаты. Мы не можем позволить себе потерять такого аса; а после того, как он горел, стало ясно, что удача у него уже на нуле. У него же больше ста боевых вылетов.

У всякого, кто имеет хоть малейшее представление, что такое сто боевых вылетов, подобное заявление не может не вызвать сомнений.

— Что-то многовато, — недоверчиво сказал полковник Росс.

— В том-то и дело, что многовато — явно больше, чем следует. Но Бенни летал вместе с каждой из своих эскадрилий — не для того, чтобы вмешиваться в действия командиров, а чтобы лично все видеть. Он и до сих пор так делает, несмотря на то что ему приходится много летать со мной ведомым на испытаниях. — Лицо генерала Била вдруг смягчилось. — Вы знаете, как он обгорел? — спросил он полковника Росса.

— Слышал только, что самолет загорелся, — сказал полковник Росс. Он вдруг понял, что не желает слышать подробности. И так уже на его отношение к этой истории с Бенни подействовали рассказы о ста боевых вылетах и об ужасных ожогах, покрывающих треть его тела; врачи говорят, что это предел, при котором еще есть шанс выжить.

— Он вылетел с одной из эскадрилий, — сказал генерал Бил, — и, как обычно, летел один, как бы прикрывая их сверху. Оттуда ему было хорошо видно, что они делают. Задача была — разгромить обнаруженную автобазу итальяшек, и на первый взгляд дело было проще простого. У этих макаронников зенитная артиллерия ни к черту — они не могут удержать солдат у орудий: чуть что — разбегаются, как зайцы. Но тут мы напоролись — по дороге за автобазой двигалась колонна немецких зенитных самоходок, штук десять. Они не входили ни в какую регулярную систему ПВО, так что мы никак не ожидали их там встретить. Они всегда здорово работают, просто загляденье. За минуту могут развернуться и открыть огонь. Звено, долетевшее до «красной зоны», попало в облако стоявшей над автопарком пыли, и летчики не видели фрицев; к тому же дорога проходила по неглубокой лощине. Зенитчики сразу сбили две машины, в одной из них был командир эскадрильи, и уже принялись за звенья в «синей» и «белой» зонах. И Бенни сверху все это отлично видел. Он бросил машину в пике и обрушился на них с противоположного края. Фрицы стреляли в другую сторону и прозевали его, из-за грохота орудий они не слышали шума мотора, пока он не подлетел к ним футов на пятьдесят и на бреющем пронесся вдоль лощины, поливая вовсю из пулемета.

Генерал Бил выпрямился, на щеках у него выступил румянец. Он засмеялся от удовольствия:

— Бог мой, это было настоящее побоище! Бенни разделал их под орех: поджег грузовики, вывел из строя несколько орудий и изрешетил, наверное, тридцать или сорок фрицев. Потом заложил крутейший вираж, развернулся и прошелся еще раз вниз по лощине — не такой уж безумный маневр, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что наводчики на этих зенитках пристегиваются к сиденью ремнями. Когда Бенни заходил первый раз вверх по лощине, все орудия были вытянуты по одной линии, у них не было времени рассредоточиться перед тем, как открыть огонь. Скорее всего, ему с первого раза удалось перебить всех или по крайней мере большую часть наводчиков. Так что немцам сперва нужно было отстегнуть трупы убитых стрелков на уцелевших орудиях, посадить новых наводчиков, погасить подожженные грузовики, и, кроме того, они не сомневались, что Бенни поспешит поскорее убраться от греха — ведь он уже пропел свою партию, и, вне всякого сомнения, с большим успехом. Кстати, с фрицами всегда так: про них сочиняют много всяких небылиц, на самом деле дерутся они здорово, но вот что верно, то верно — стоит выкинуть неожиданный финт, и они уже в шоке, их можно брать голыми руками. Бенни все верно рассчитал. Ни одно из орудий не смогло открыть огонь, и он выдал им еще одну порцию. Те, кого он не достал, попрыгали в кювет. К несчастью, у одного из немцев оказался в руках автомат, а может, автоматическая винтовка, короче, он выпустил по Бенни длинную очередь. Пуля повредила крепление фонаря кабины, фонарь съехал назад, да так и застрял. Другая пуля перебила трубку бензобака. Потек бензин, через пару минут он вспыхнул, и огонь сразу же перекинулся на кабину.

Генерал Бил перевел дыхание.

— Двигатель у Бенни работал на полную мощность, — продолжал он. — Он переключил баки, выждал некоторое время и сбил пламя; но на него плеснуло горящим бензином — а был он в одной рубашке. Ему удалось продержаться с полчаса и вернуться на базу. Он посадил самолет. Выключил двигатель и потерял сознание. Самолет пробежал по взлетной полосе, покатился дальше и наконец рассыпался на части. Могло быть хуже!

— Да, веселенькая прогулка, ничего не скажешь, — произнес полковник Росс.

— Да что тут говорить, судья, — воскликнул генерал Бил, — Бенни — просто чудо. Можете мне поверить. Только благодаря таким, как он, нам и удастся выиграть войну.

Полковник Росс придерживался на этот счет иного мнения и полагал, что если они и выиграют войну, то вовсе не из-за нескольких храбрых парней, вроде Бенни, а благодаря тому, что у Америки есть несколько тысяч рядовых летчиков, десятки тысяч самолетов, горы бомб, тонны горючего, продовольствия и боеприпасов, хранящихся в больших и малых городах, которые нельзя уничтожить — как это чуть было не случилось с Бенни — выстрелом автоматической винтовки из придорожной канавы.

— Я понимаю, для вас это не так просто, Нюд, — сказал он, — но по закону полагается действовать в пределах обвинительного заключения. Прочие обстоятельства в расчет не принимаются.

— Хорошо, — сказал генерал Бил. — Тогда я расскажу еще один случай, который произошел на аэродроме Батчелор, в Порт-Дарвине, где я впервые познакомился с Бенни. Нам передали, что приближаются японские «Зеро», очень много, но сообщили слишком поздно, а в воздухе было только одно звено, с которым поднялся и Бенни. Бенни сработал, Как надо. Правда, им не удалось сбить ни одного японца, но атаку они отразили. Тем временем несколько япошек занялись нашим командиром звена и сбили его самолет; а этот парень был лучшим другом Бенни. Они вместе еще в школе учились. Он выбросился с парашютом, этот командир звена, но слишком рано дернул за кольцо, и японец его подстрелил, так что на землю опустился уже его труп. Так вот, дело в том, что все это случилось из-за того, что его бросил ведомый. Они начали атаку в паре, а потом ведомый, вместо того чтобы его прикрыть, спикировал и вышел из боя. Если бы он его прикрыл, возможно, япошки и не сбили бы командира — у них уже запас горючего был на исходе, и они не могли здесь долго ошиваться. И этот парень садится, и Бенни садится, и ведомый Бенни тоже. И парень начинает объяснять, почему он вышел из боя и приземлился — вроде бы у него ни одно орудие не стреляло и он сел поглядеть, в чем дело — видимо, что-то с электроникой.

Генерал Бил опустил голову и стал задумчиво расчесывать крохотную царапинку на запястье.

— Бенни всегда был очень преданным другом, он уже знал, что командир звена убит; его изрешеченное пулями тело опустилось прямо на взлетное поле. «Погоди, — сказал Бенни тому парню. — Я сам погляжу, что там не в порядке». Он садится в кабину, нажимает переключатели и давит на гашетку. Все орудия срабатывают, причем очередь проходит всего в нескольких футах от австралийцев, случайно проходивших по летному полю. Тогда Бенни вылез из кабины и отделал этого парня в хлам. Тот был гораздо крупнее Бенни, но, думаю, Бенни убил бы его, если бы старший экипажа вместе с другими не оттащили его. — Генерал Бил покосился на полковника Росса. — Вы поняли, почему Бенни это сделал? Он решил, что ведомый командира звена просто струсил. Стало слишком жарко, вот он и решил слинять. А после отсоединить в цепи какой-нибудь контакт и сказать, что пушки не стреляли. Ну, да Бенни его опередил, тот и пикнуть не успел.

— Уж это точно! — усмехнулся полковник Росс. У него сохранилась привычка, еще с судейских времен, слушая подчас довольно скучные свидетельские показания, отмечать про себя отдельные подробности и нюансы, которые обычно ускользают от рассказчика, увлеченного изложением своей, не всегда объективной версии событий. Он так старается как можно полнее описать все, что кажется ему важным и значимым, что не замечает прочих обстоятельств дела. Он смотрит в противоположную сторону, как те немецкие зенитчики, которые проглядели Бенни.

Например, из рассказа об африканских приключениях нетрудно сделать вывод, что Бенни самоуверен, возможно, заносчив и привык всегда поступать так, как ему вздумается. Командиру группы совершенно не обязательно вылетать с каждой эскадрильей. Командование смотрело на это сквозь пальцы — видимо, в этом и состояла отчасти та самая свобода, о которой упомянул генерал, не столько предоставленная Бенни начальством, сколько завоеванная им самим. История с горевшим самолетом свидетельствует не только о выдающейся храбрости и мужестве Бенни, но и о том, что приказ об обязательном ношении летных костюмов во время боевых вылетов его не касается.

Но самым красноречивым был случай в Батчелоре. Несмотря на сдержанность генерала Била, которому неловко было распространяться о слишком дорогих его сердцу понятиях, Росс многое узнал о характере подполковника Каррикера. Бенни — преданный друг, и для него это — достаточное основание, чтобы избить летчика, который, как он считает, виновен в гибели его лучшего друга; из той же преданности он вчера через несколько минут после приземления отделал пилота: тот, правда, не угробил его командира, но вполне мог это сделать; и вообще, из-за кого началось это идиотское препирательство, которое расстроило и рассердило генерала? Полковник Росс понимал, что эта «преданность» — очень важная черта в характере Бенни — во многом определяет его непредсказуемое и своевольное поведение; но важнее сейчас для него было другое обстоятельство — это уже не первый случай, когда Бенни брал меч правосудия в свои руки.

— А этот парень, — спросил полковник Росс, — он что, признался, что все было именно так, как сказал Бенни?

— Ну нет, — ответил генерал Бил. — Кто же в таком признается! Он стоял на своем, говорил, что все так и было: он жал на рычаг, и никакого эффекта. Такое бывает. Но Бенни думал иначе, и я знаю, что Бенни был прав.

— Знаете? — удивился полковник Росс. — Почему вы так уверены?

Возможно, полковник невольно вошел в привычную роль, потому что тон его был скорее уместен для судьи, допрашивающего бестолкового свидетеля, чем для полковника, обращающегося к генерал-майору. Но, видимо, потому, что полковник Росс гораздо дольше занимал пост судьи, чем его собеседник носил генеральское звание, генерал Бил принялся объяснять смущенно, словно оправдываясь:

— Поймите, судья, время тогда было очень трудное. Они нас лупили, как хотели, и их было видимо-невидимо, а нас лишь малая горстка. Очень давит на психику, люди становятся способными на такое, что просто диву даешься. Иногда кажется, что руки на несколько секунд перестают тебе повиноваться и действуют как бы сами по себе. Делают то, что им хочется, а не то, что ты, как тебе казалось, хотел сделать. Вот почему я уверен, что Бенни был прав.

Он заерзал на стуле, потом обхватил руками колено и принялся покачивать ногой в поношенном высоком ботинке.

— Я же не говорю, что этот парень с самого начала решил слинять, ему такое даже и в голову не приходило. В каком-то смысле ему просто не повезло. Такое случалось со многими, но они успевали вернуться. Как правило, через несколько секунд понимаешь, что лучше смерть, чем такое. Это часто удается скрыть, и никто не заметит, что ты струсил. Но он-то не мог вернуться. Во всяком случае, не на пэ-сорок, когда имеешь дело с японскими «Зеро». Как только потерял высоту — ты уже вне игры. Теперь понятно, что ему ничего не оставалось, как придумать эту историю с пушками?

— Я понял, что именно, по-вашему, думал Бенни. И мне ясно, почему вы считаете, что он так думал. Но ведь он мог и ошибиться, такое вашему Бенни не приходило в голову?

Генерал Бил крепче обхватил ладонями колено. Он заговорил еще более горячо, но уже с нотками нетерпения в голосе.

— Я ведь что хочу сказать, судья. Бенни не мог ошибиться, он же там был. Он знал, в чем дело. И тот парень знал, что он знает. И был на Бенни не в обиде. Он видел, что к этому идет. И дело вовсе не в том, что кто-то думает, будто он сам Бог знает какой герой; он никогда про себя ничего такого не говорил. Может быть, с точки зрения другого ты и сам трус, но ты не вправе допускать, чтобы из-за чьей-то трусости погиб твой лучший друг. Ты не имеешь права никому прощать трусость лишь оттого, что и сам можешь когда-то струсить. Именно поэтому ты должен быть особенно строгим. Да, такое может случиться с каждым; но нельзя допускать, чтобы трусость служила оправданием бесчестных поступков. — Он помолчал, потом добавил: — Я не назвал имя этого летчика и не назову; такое действительно может со всяким случиться. Он хороший летчик. Возможно, его даже назначат командиром группы, когда начнут развертывать Двенадцатую воздушную армию в Италии. И если спросят мое мнение, я его рекомендую. Я знаю, что дальше вас это не пойдет. Я о нем рассказал лишь в связи с Бенни, чтобы вы поняли, что он за человек. Мы просто замяли в тот раз эту историю…

Из ящика селектора на стойке позади письменного стола раздался приглушенный звонок. Генерал перегнулся и нажал на клавишу.

— Вы просили кока-колу, сэр, — раздался голос миссис Пеллерино. — Айлин уже здесь.

— Да, спасибо. Пусть принесет.

Тотчас же открылась дверь, и в комнату на цыпочках вошла сержант женской вспомогательной службы. В одной руке она несла две бутылки кока-колы с торчащими из горлышек соломинками, в другой — бумажные салфетки.

Полковник Росс был рад, что их прервали. Ему требовалось время, чтобы все хорошенько взвесить. Если прежде у него еще были какие-то иллюзии, то теперь ему стало совершенно ясно, что уговорить генерала уладить конфликт единственно разумным и простым путем не удастся. Видимо, генерал решил замять эту историю, как некогда в Батчелоре. Дело не только в том, что это аморально; полковник Росс не был уверен, что это вообще сейчас выполнимо. Но ведь для генерала все разумные доводы ничто по сравнению с тем обстоятельством, что Бенни не только отличный командир группы, лучший в мире командир группы, но и преданный друг, что и на этот раз всему виной лишь его преданность, он просто не в силах был сдержаться; поэтому единственный способ повлиять на генерала Била — это сразу же категорически заявить, что замять эту историю уже не удастся. Усилием воли полковник Росс заставил себя собраться и трезво оценить ситуацию.

Он не сомневался, что и капитан Хикс, и лейтенант ЖВС Турк, и этот чернокожий техник рассказали своим друзьям о вчерашних приключениях. Те рассказали своим знакомым, а поскольку в этой истории замешаны командующий и такая заметная фигура, как подполковник Каррикер, можно смело сказать, что подробности происшествия очень скоро станут известны всему гарнизону. Теперь уже ничего не изменишь, и к вечеру все будут знать, что Бенни расквасил нос негритянскому летчику, а генерал отправил его под арест.

Но это еще не самое страшное, считал полковник Росс. Поговорят-поговорят — и через пару дней забудут. А вот как быть с избитым летчиком и другими чернокожими пилотами? Захотят ли они пойти на мировую и забыть о происшествии? В глубине души полковник не сомневался, что, скорее всего, так оно и будет, во всяком случае, если повести дело с умом. Наверное, Ботвиник прав: ничего они не сделают, пошумят и разойдутся.

Во-первых, не следует забывать, что эти смутьяны — еще совсем мальчишки. Росс достаточно поработал в судах по делам несовершеннолетних и по опыту знал, что подростки неспособны на длительную целенаправленную деятельность, если ими не руководит кто-то более зрелый и опытный. Кучка юнцов может перебить стекла в пустом доме — собравшись вместе, мальчишки всегда храбрятся друг перед другом; но, стоит появиться полицейскому или кто-то крикнет, что идет полиция, они тотчас же разбегутся. У них нет сплоченности. А эти молодые летчики здесь одни, без друзей, да еще под гнетом такой мощной организации, как армия.

Во-вторых, следует помнить, что они — цветные. В суде Росс самым решительным образом и с негодованием оборвал бы всякого, кто позволил бы себе даже туманный намек на то, что различия в цвете кожи могут как-то повлиять на исход дела. Однако тут этого обстоятельства нельзя было не учитывать. Росс никогда не претендовал на то, что прекрасно разбирается в психологии цветных, как это нередко — и, возможно, не без основания — утверждают о себе южане. Подобно большинству северян, редко сталкивающихся с расовыми проблемами, он всегда считал, что несправедливо, да и неумно, обвинять какую-то социальную группу в отсутствии тех или иных качеств, которые и не могли у них развиться, поскольку этому мешали целенаправленные усилия другой, заинтересованной части общества. Но, как бы там ни было, из своего богатого жизненного опыта Росс хорошо знал, что можно ждать от сограждан с черным цветом кожи, и, как это ни печально, вынужден был руководствоваться этим знанием в своих поступках.

За черной кожей мог скрываться мужественный дух и острый ум; но, как правило, эти прекрасные качества были отравлены врожденной покорностью, долгим опытом предшествующих поколений, постоянно бунтовавших — увы, безуспешно — против власти белого человека. Алчность и безрассудство белых изо дня в день опровергают миф об их превосходстве. Они отнюдь не умнее, не сильнее, не добродетельнее черных, и у них нет никакого природного права на власть. Но чернокожим приходится со стыдом и горечью признавать, что белые оказались для них слишком крепким орешком.

Пока полковник Росс предавался печальным размышлениям о том, что хочешь не хочешь, а приходится учитывать особенности характера афро-американцев, сержант Омара подошла к генеральскому столу и постелила бумажные салфетки. На стенках запотевших бутылок с кока-колой выступили капельки влаги; девушка торопилась, одна бутылка выскользнула у нее из рук и упала на пол. Она ударилась донышком о ковер, и из горлышка прямо генералу на брюки фонтаном вырвалась обильная пенящаяся струя.

Генерал Бил вскрикнул от неожиданности, вскочил, опрокинув стул, — видимо, ледяная жидкость попала на чувствительное место. Хотя все это напоминало сцену из примитивной комедии, полковник Росс, давно уже ощущавший потребность в разрядке, не мог удержаться от смеха.

Сержант Омара издала сдавленный звук. Она рухнула на колени и подхватила бутылку — та уже опрокинулась, и кока-кола лилась на ковер. Девушка покраснела до корней волос и поспешно вскочила на ноги.

— Ой, я вас, кажется, облила, сэр, — задыхаясь от ужаса, воскликнула она. — Сейчас принесу тряпку…

— Да ладно, ничего страшного, — сказал генерал Бил, растирая рукой мокрое пятно на брюках. Он уже и сам смеялся. — У меня есть платок. Да не переживайте вы так. Ничего не нужно… — По ее пылающим щекам уже катились слезы. — Я же говорю, все нормально… — сказал генерал.

На лице сержанта Омары было написано отчаяние — видно было, что она готова сквозь землю провалиться. Дверь, которую она оставила приоткрытой, в этот момент распахнулась; девушка, не глядя, бросилась вон из комнаты и с силой врезалась во входившего полковника Моубри.

Полковник Росс достал из кармана носовой платок и вытер выступившие от смеха слезы.

— Слава Богу, что это вы, Дед, — сказал он. — Погодите, Айлин. Сейчас же прекратите плакать. Того и гляди, дойдет до Вашингтона, что сержанты женской вспомогательной службы выбегают из кабинета командующего в слезах. Вера! — позвал он. — Мы тут пролили кока-колу. Пришлите кого-нибудь прибрать.

Полковник Моубри обнял сержанта Омару — то ли чтобы ее поддержать, то ли чтобы не упасть самому.

— Ну что вы, что вы… — переведя дух, стал он ее успокаивать. — Нечего плакать по пустякам. С кем не бывает! Ступайте и приведите себя в порядок, детка. — Он отпустил девушку, а генерал Бил добавил:

— Идите, идите, и пусть женщины пока не заходят. Я хочу снять брюки. Пришлите кого-нибудь, чтобы забрали их почистить.

Когда дверь за девушкой закрылась, полковник Моубри уселся в большое кресло у окна и взглянул на генерала.

— Я вижу, Нюд, вы уже прочли газету. Надеюсь, вы на меня не сердитесь. Хотел сделать маленький сюрприз… — Он с сокрушенным видом почесал поседевший затылок, на его морщинистом лице с живыми молодыми глазами было написано раскаяние. — Не представляю, как этот парень разнюхал… Да, кстати… — Он подался вперед. — Пока не забыл. Это неправда, что он пишет там про расходы за счет налогоплательщиков. Все самолеты, которые прилетят из Орландо, Хендрикса и Дейл-Мейбри — видимо, триста тридцать восьмой урежут, мне только что передали, скорее всего, будет пара эскадрилий пэ-сорок седьмых, — так вот, все они так или иначе должны были проводить плановые учебные полеты. То же самое насчет десантников. Мы все равно на следующей неделе собирались отрабатывать выброску парашютного десанта около Танжера. Вся разница в том, что мы проведем учения завтра и в Оканаре. Тут ни цента лишнего не потребуется. Вы же можете это подтвердить, Норм.

Генерал уже снял брюки и теперь расхаживал по комнате, пытаясь отжать мокрую ткань трусов.

— Я на вас не в обиде, — сказал он. — Но в следующий раз лучше в таких случаях ставить меня в известность.

— Как же я мог сказать, тогда никакого сюрприза не вышло бы. — В голосе полковника Моубри прозвучало облегчение. — Но я, кажется, вам помешал? Вы что-то обсуждали с Нормом?

Генерал Бил нахмурился.

— Мы говорили про Бенни Каррикера. Слышали про вчерашнее? Я советовался с судьей, что делать.

— Я вот что предлагаю, — сказал полковник Росс. — Где сейчас Бенни?

— У себя, наверное. Он же под домашним арестом.

— Будет лучше всего, если он пойдет и извинится перед парнем, которого ударил. А еще лучше, если вы вызовете сюда их обоих и проследите, чтобы он действительно извинился. А потом…

— Постойте, Норм, — вмешался полковник Моубри. — Вы, разумеется, правы, но нужно предвидеть все возможные последствия. Ведь Ботти вам рассказал, что ему удалось узнать? Вы докладывали генералу?

— Нет еще, — с досадой сказал полковник Росс. — Да и когда мне было… — Он взглянул на генерала Била. — Что ж, я тоже считаю, что вам следует об этом знать: Ботти говорит, что офицеры, прикомандированные в связи с негритянским проектом, затевают какую-то бучу — ребята, которые прилетели вместе с тем парнем, им, конечно, сразу же все рассказали.

— Похоже, — вставил полковник Моубри, — они собираются организовать демонстрацию протеста. Вернее, Ботти слышал, будто они замышляют что-то в этом роде. Теперь понимаете, Норм, почему я против того, чтобы Бенни извинялся. Слов нет, он обязан принести извинения, но если Нюд заставит его сделать это сейчас — вам не кажется, что они вообразят, будто мы испугались?

Генерал Бил остановился и с тревогой взглянул на них:

— Что еще за демонстрация?

— Человек двадцать или тридцать собираются зайти вечером в офицерский клуб.

— Ну и что из того?

— Я имею в виду наш клуб, на территории базы, а не их.

— Я и не знал, что у них есть свой клуб, — сказал генерал Бил.

— Нам пришлось открыть для них отдельный клуб, Нюд. Сейчас на базе не меньше полсотни цветных офицеров. Представьте, что все они заявятся в субботу на танцы. Во Флориде такое не пройдет. Неминуемо кончится скандалом. Вот мы и сделали для них свой клуб. Получилось отлично. Мебель взяли из старого клуба на базе, оборудовали бильярдную и пивной бар. Клуб у них в центре города, нам там помогли две местные церкви; в клуб ходят цветные девушки, так что по субботам можно устраивать танцы — мы установили музыкальный автомат. И еще игорные автоматы. Они довольны. — Он взглянул на полковника Росса.

— Тут вы не правы, — сказал полковник Росс. — Территория базы не принадлежит штату Флорида. Это военная резервация Соединенных Штатов. Можете справиться в наставлении сухопутных войск два-десять дробь десять. Офицерский клуб принадлежит всем военнослужащим, как и все прочие здания на территории части. И членом клуба может стать любой офицер, проходящий службу в Оканаре. Кстати, на этот счет существует соответствующий приказ штаба армейской авиации.

Полковник Моубри с обидой взглянул на Росса. Он порылся в нагрудном кармане рубашки и извлек оттуда сложенный листок бумаги.

— Но ведь вот, пожалуйста, — попытался перебить он полковника Росса, но тот, не слушая его, продолжал:

— Кстати, я почему-то до сих пор не получил от вас циркуляр о закреплении зданий. Насколько я помню, он был подписан еще в начале недели.

Полковник Моубри развернул бумагу.

— Вот, — сказал он. — Послушайте. Циркуляр военного министерства двадцать дробь шесть по вопросу управления негритянскими подразделениями, обратите внимание — военного министерства. Вот что там сказано: Право решения о раздельном или совместном использовании сооружений в пределах гарнизона возлагается на командование этих гарнизонов… — пожалуйста — …с учетом местных условий и особенностей. Вот я их и учитываю. И могу сказать, почему я так решил. — Он взглянул на генерала Била. — Я знаю, чем все кончится, Нюд. Будут неприятности, это уж как дважды два… Да южане такого просто не допустят. Нельзя разрешать неграм ходить в клуб на территории базы — для их же пользы…

— Одно могу сказать твердо, — перебил его генерал Бил. — Я не допущу здесь никаких демонстраций. Давайте соберем их, и я с ними поговорю. И еще: никто из находящихся на военной службе, откуда бы он ни был — с севера, с юга, с запада ли, с востока, — не имеет права «не допускать» того, что записано в уставе.

— Не советую проводить никаких собраний, Нюд, — сказал полковник Росс. — Лучше просто не обращать внимания. Нам же официально еще ничего не сообщили. Поэтому я и хотел, чтобы вы заставили Бенни извиниться. А там посмотрим, как будут развиваться события…

* * *

— Сегодня я уже в полном порядке, спасибо, сэр, — сказала лейтенант Турк. — И настроение превосходное, благодарю вас.

Хикс вспомнил их вчерашний разговор, и его снова восхитили и растрогали самообладание и упорство, с которыми она отважно и не без изящества каждый день вступает в борьбу с собственной мучительной застенчивостью. Голос ее звучал спокойно, разве что лицо чуть-чуть порозовело.

— Если вы сейчас не очень заняты, капитан, я бы хотела сверить с вами один список, совсем короткий. У нас в библиотеке не хватает нескольких книг и документов с грифом «Для служебного пользования». Видимо, просто забыли расписаться на формулярах, но наверняка кто-то из вашего отдела. Я подумала, может быть, вы что-то брали — для работы над учебником по тактике. Во всяком случае, я на это сильно надеюсь.

— Кое-что я действительно брал, — сказал Хикс.

Он приветливо улыбнулся — она ему определенно нравилась; но застенчивость, даже столь успешно скрываемая, невольно рождает у других чувство неловкости. Поэтому Хикс нахмурился, всем видом показывая, что пытается вспомнить, какие именно материалы он брал.

— У меня должны быть отчеты Одиннадцатой воздушной армии по боевым действиям в Арктике, Заключение Пятой воздушной армии по боевым возможностям пэ-тридцать девятых и еще кое-какие материалы. Но нам придется подождать, пока откроют сейф. Я никак не могу запомнить код. У вас есть несколько минут? Присаживайтесь. — Он протянул ей пачку сигарет. Она взяла сигарету и присела на стул рядом с его столом. Хикс щелкнул зажигалкой, она закурила и склонилась над своим списком.

— Да, именно их я и искала, — сказала она. — Что ж, хотя бы часть материалов нашлась. Слава Богу! — От нее не укрылась некоторая неловкость в его поведении, и поэтому в голосе ее тоже чувствовалась напряженность. — Вовсе не обязательно их сейчас возвращать, если вы еще с ними работаете. Просто хотела привести в порядок картотеку. — Она собралась с духом и заставила себя взглянуть на Хикса. Видно было, что для этого ей потребовалось отдать себе мысленный приказ. — Пока кошка гуляет, мышкам раздолье; мои, конечно, без меня совсем от рук отбились. — Как всегда в таких случаях, она попыталась прикрыться броней иронического отношения к собственной персоне. — Я такую взбучку устроила нашим девицам! Собрала их в моем закутке: «Вы что, — говорю, — забыли, что идет война? Ведь вам доверили хранить важные военные секреты; или, может, захотелось прославиться и стать первыми в истории ЖВС, кого приговорили к расстрелу?» Я видела, как они потихоньку переглядываются, дескать, «пой, ласточка, пой».

— Я, честно говоря, и забыл, что не сдал эти материалы. Они мне больше не нужны. Вот-вот должна вернуться мисс Канди. У нас сейф только она да Эдселл открывают.

— Кстати, — сказала лейтенант Турк. — Меня тут просили передать Эдселлу. — Она расстегнула нагрудный карман рубашки и достала сложенный лист бумаги. — Хорошо, что еще утро, — сказала она, пощупав бумагу. Совсем сухая. Вас не затруднит передать? Я могу, конечно, просто положить на его стол, но…

— Если там что-то важное, — сказал Хикс, — я знаю, где его найти. Я просто не уверен, что дождусь его… — Он почувствовал, что ответ прозвучал не слишком любезно. — Я хотел сказать, если письмо нельзя просто оставить на столе, мы положим его в сейф, и мисс Канди ему отдаст, как только он вернется…

— Да нет, не беспокойтесь, — сказала лейтенант Турк. — Зря я начала этот разговор. Ничего важного. Всего лишь записка от Липпы. Ей не удалось поймать его по телефону.

— Он предупредил, что будет сегодня в отделе связи с общественными организациями. Приехал его друг, журналист. Кстати, вспомнил: капитан Эндрюс просил, чтобы он забежал в отдел личного состава. Надо позвонить в подразделение статистического учета, сказать, где его можно найти. — Он снял трубку телефона: — Пятьдесят один.

— Я вижу, вы сейчас заняты, — сказала лейтенант Турк. — Я, пожалуй, зайду попозже, и мы сверим, что за вами числится.

— Нет, нет, что вы! Посидите, пожалуйста, — запротестовал Хикс. — Я вовсе не занят. Просто жду, когда придет полковник и скажет, что решил генерал… Дон, если тебе понадобится Эдселл, позвони три-девять-семь. Пока, — сказал он и повесил трубку.

Из двери соседней комнаты, где помещался кабинет майора Уитни, появилась мисс Канди, пухленькая молодая блондинка, с живым розовым лицом. В одной руке она держала большую коробку шоколадных конфет, в другой — коробку сигар.

— От майора Паунда, — объявила она с заметным удовольствием; приятно было видеть такую искреннюю радость по поводу чужих успехов. — А где капитан Дачмин? Лейтенант Эдселл ушел, я знаю.

— Капитан Дачмин уехал к своим голубям, — сказал Хикс. — Предложите лейтенанту Турк сигару. Паунд теперь старший офицер, так что не разорится. И, не в службу, а в дружбу, Палм, откройте, пожалуйста, сейф.

— Я положу сигары на стол, — засмеялась мисс Канди. Она протянула лейтенанту Турк коробку с конфетами. — Вы же не курите сигары? — Лейтенант Турк отрицательно покачала головой. — Ну вот, я так и знала. Капитан Хикс думает, что я сразу всему верю. — Она поставила коробки на свой стол и открыла сейф. — Вот, готово. — Потом повернулась к Хиксу. — Я ведь вам пока не нужна? — Она забрала коробки и вышла в коридор.

— Слава Богу, что его наконец-то повысили, — сказал Хикс. — До войны он, кажется, служил в Национальной гвардии, и его два года не повышали. Мы боялись, что начнут эту дурацкую канитель «заслужил — не заслужил». Как заместитель начальника он вполне справляется вносит посильную путаницу в работу и теряет все мало-мальски важные бумаги. Если уж к таким мелочам придираться…

— Я только что была в Де-Мойне и встретила там нескольких однокашниц по офицерской школе. Так что бы вы думали — они все уже первые лейтенанты! Вот уж не ожидала, что меня это так заденет…

Дверь в коридор открылась, и на пороге показался высокий офицер с приятным, чуть полноватым моложавым лицом и копной курчавых, белых как снег волос. Натаниел Хикс проворно вскочил:

— Слушаю, сэр.

— А, вы заняты, Хикс?

— Никак нет, сэр.

Лейтенант Турк тоже встала и теперь стояла, вытянувшись по стойке «смирно».

— Это лейтенант Турк, из секретного отдела библиотеки, сэр, — представил ее Хикс полковнику Култарду. — Она пришла взять материалы, которые мы у них брали.

Полковник Култард легкой упругой походкой подошел к лейтенанту Турк и протянул руку.

— Рад познакомиться, лейтенант, — произнес он. По тому, как он на нее взглянул, чувствовалось, что ему до сих пор еще доставляет удовольствие смотреть на женщин. Во всяком случае, ему нравились женщины в военной форме: дисциплинированные, исполнительные, выше пояса, несмотря на женские формы, — настоящие солдаты, а ниже — обычные женщины в юбках; видимо, старым кадровым военным это кажется особенно пикантным. — Мои разгильдяи, наверное, доставляют вам уйму хлопот? — добродушно спросил он. — Следующий раз обращайтесь прямо ко мне, я сам ими займусь. Садитесь, прошу вас, и вы, Хикс, тоже. Я говорил с генералом насчет того дела. Он сейчас занят, но просил прийти вместе с вами попозже. Так что будьте наготове, ладно?

— Слушаюсь, сэр. Да, насчет материалов по один дробь пятнадцать. Я передал их Ботвинику, это помощник полковника Моубри. Он сказал, что сообщит генералу. Но генерал хотел посмотреть их уже сегодня утром, так что, может быть, мне самому их прихватить?

— Не возражаю. Раз генерал просил, думаю, мы не вправе ему отказать. — Он заговорщицки подмигнул лейтенанту Турк. — Хорошо, Хикс, когда генерал освободится, я вас вызову. До свидания, лейтенант. — И он вышел из кабинета.

Натаниел Хикс подошел к открытому сейфу, достал несколько папок с верхней полки и положил на стол.

— Ну, как вам наш шеф?

— По-моему, очень славный. А кого еще из начальников отделов вы знаете? — спросила лейтенант Турк. — Знаете полковника Джобсона? Из отдела личного состава?

— Знаю. И еще я сподобился познакомиться с полковником Фоулсомом из отдела анализа действий истребительной авиации, — ответил Хикс. — И можете не сомневаться, ценю оказанную мне честь. За это я никому не выдаю его тайны.

— Тайны?!

Натаниел Хикс выразительно постучал себя по лбу.

— Помните, в детстве были комиксы про заводную куклу Перси? Впрочем, навряд ли, вас тогда еще на свете не было.

Она отрицательно покачала головой.

— У Перси в голове были опилки, — сказал Хикс. — Вот, по-моему, это все ваши папки. Проверьте, пожалуйста. Неужели вам охота их сейчас тащить? Такая тяжесть, а скоро, как только солнце поднимется над соснами и начнет жарить по черепице, начнется настоящее пекло. — Он встал и включил большой вентилятор в углу. Потом поднял голову к не закрытым потолком стропилам крыши. — На прошлой неделе майор Паунд — тогда он еще был капитаном — перекинул через поперечную балку веревку, привязал к ней термометр и поднял на самый верх. Через пять минут спустили — оказалось сто семнадцать градусов.

— Это безобразие, вам нужно жаловаться, — весело отозвалась лейтенант Турк. — Хочу сегодня разобраться с этими формулярами; боюсь, на следующей неделе у меня не будет времени. Теперь, когда я стала крупным специалистом по военно-уголовному праву, начальник штаба решил, что мне пора подежурить месяц начальником столовой — в дополнение, разумеется, ко всем прежним обязанностям. Я надеялась, что до декабря или января меня не тронут. — Она тяжело вздохнула. — Кухня у нас — сущий ад! И моей основной обязанностью будет следить, чтобы наши дурищи не бросали посудные тряпки в картофельное пюре. Моя предшественница говорит, что те, кто не принимают таблетки, к полудню просто падают в обморок. Господи, как я устала от жары, до чего надоело все время потеть. Я в молодости была просто помешана на личной гигиене, пользовалась без разбору и меры разными препаратами. Теперь вот под мышками образовались жуткие рубцы; потом мне уже врачи запретили… И ведь знаешь, что не надо делать, а делаешь! Сейчас-то я уже не так переживаю, а тогда бы, наверное, отравилась… Доброе утро, майор!

Из двери своего кабинета в комнату неслышно вошел майор Уитни.

— Здравствуйте, лейтенант, — сказал он. — Нет-нет, занимайтесь своими делами, пожалуйста. Просто мне сейчас принесли несколько снимков из фотоотдела, я подумал, Нат, вам будет интересно взглянуть. Вы же теперь у нас специалист по истребителям. Фотографии пэ-пятьдесят седьмого, это тот, реактивный. Снимки, разумеется, секретные.

— Надеюсь, дело не закончится одними фотографиями, — сказал Хикс, чувствуя, как невольно входит в роль специалиста по истребительной авиации. — В Орландо капитан Уайли сказал, что нам больше нельзя с этим тянуть. Как-то в полете ему довелось увидеть немецкий реактивный истребитель. Он говорит, что сперва даже не понял, что это было. Он летел в тот раз с англичанами на «спитфайре», и эта штука пронеслась мимо них так, словно они стояли на месте.

— Ничего себе! — воскликнул майор Уитни. — Кстати, не забудьте потом убрать фотографии со стола. Мы получили еще один циркуляр из секретного отдела. Все секретные документы и все бумаги для служебного пользования, которые в данный момент не используются, нужно складывать в папки и, уходя из комнаты, убирать со столов. Обещают устраивать проверки и, если заметят нарушения, будут наказывать.

Он присел на краешек письменного стола капитана Дачмина и нервным движением вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. Его худощавое серьезное лицо подергивалось от волнения.

— Просто не знаю, что делать, Нат, — сказал он. — Вдруг генерал вас в самом деле заберет? Я понимаю, вы здесь ни при чем; но вот сегодня утром нам подкинули пять новых заданий. Ферналд занят, Госс — тоже. Капитан Адлер всю следующую неделю будет работать в Райте. А как дела у Кларенса с голубями?

— Он сегодня работает с этим связистом. Они, кажется, собрались куда-то лететь.

— Послушайте, если пойдете с полковником Култардом к генералу, скажите ему, если, конечно, представится случай… Знаете, как бы между прочим… У нас ведь не так, как в других секциях. Я хочу сказать, что для того, чтобы написать отчет, у нас нужно знать все от и до… Надо сперва затратить уйму времени — вот вы, например, летали консультироваться в Орландо, в Селлерс и так далее. Иначе нельзя… — Он вдруг замолк — видимо, вспомнил еще одну неприятность. — Кстати, а что генерал говорил насчет поездки к морякам в Джексонвилл? Я не хотел спрашивать вас при полковнике. Что, генерал действительно здорово разозлился? Никто не говорил, что мы не имеем права обращаться к ним за консультацией. Мы уже обращались к ним, и не раз; помните, например, отчет по надувным спасательным лодкам? Поэтому я и согласился.

— Он сказал, что координация с флотом — это уровень главного штаба ВВС и мы не должны в это соваться. А вообще-то, пусть спрашивает с полковника Култарда — это ведь он договаривался о встрече.

— А полковник спросит с меня — поскольку я попросил его эту встречу устроить.

— Что ж, вам остается спросить с меня, поскольку это я попросил вас попросить его.

Майор Уитни устало улыбнулся.

— Может, мне лучше перевестись к вам в женскую вспомогательную службу, лейтенант? — обратился он к Турк. — У вас там, наверное, такого не бывает?

— Разумеется, нет, сэр. И, пожалуй, мне пора туда возвращаться. Я и так отняла у капитана Хикса уйму времени. — Она взяла со стола папки. — Если они вам и вправду больше не нужны, я их заберу, — сказала она. — Ничего, как-нибудь дотащу. Если, конечно, вы мне доверяете и не сомневаетесь, что я порву ваши формуляры с расписками. Послание для Эдселла я кладу ему на стол. — Потом, поколебавшись, добавила: — Кстати, если у вас нет каких-то более заманчивых предложений на субботу, мы вас приглашаем к нам выпить после парада — вы же слышали, что в субботу парад? Во всяком случае, так говорят. Бедной Липпе придется маршировать со своими девушками. Но к шести мы должны освободиться. У Мэри брат служит на флоте и недавно прислал ей полдюжины бутылок шотландского виски — какая трогательная любовь! По-моему, в этом есть даже что-то кровосмесительное, верно? Итак, мы вас ждем; и вас тоже, майор, если будете в наших краях. — Она улыбнулась и вышла из комнаты — спина прямая, походка немного напряженная.

Майор Уитни проводил ее взглядом.

— Славная девушка, — сказал он, — и, мне кажется, очень неглупая. А что у нее с Джимом Эдселлом?

— Насколько я знаю, ничего, — сказал Хикс. — По-моему, тут дело в лейтенанте Мэри Липпе, которую она упомянула. Я, впрочем, ничего толком не знаю. Спросите лучше Дачмина. По его выражению, Эдселл таскается к Мэри, когда ему хочется выпить, поесть и попользоваться. Ну, вы же знаете, что у него за юмор.

— Кстати, а что с Джимом? — нахмурился Уитни. Он оглянулся, словно для того, чтобы убедиться еще раз, что за столом капитана Дачмина никто не сидит. — Позавчера вечером он вляпался в какую-то историю. Что именно случилось — не знаю, начальник полиции ничего конкретного не сказал; он, правда, заверил, что против Эдселла не выдвигается никаких обвинений, но подробно про него расспрашивал. Нет ли у него привычки выпить лишнего и так далее… Он сам ко мне приходил. Вообще-то Джиму надо угомониться. Он хороший парень и работает нормально. У меня нет ни малейшего желания читать ему нотации. Но вот сегодня утром, например, он ни с того ни с сего заявляет, что идет в отдел по связи с общественными организациями, потому что, видите ли, приехал какой-то его знакомый и ему нужно получить пропуск на территорию базы. Мне кажется, что его это совершенно не касается, просто ему хочется потрепаться с лейтенантом Филлипсом — вот уж, кстати, наглец, каких свет не видел.

— Так нужно было просто не отпускать Эдселла, сказали бы, что он вам здесь нужен.

— В следующий раз так и сделаю, Нат. Но я терпеть не могу командовать. Я не сам себя назначил начальником секции; но я — начальник, и с меня спрашивают работу, так что хочешь не хочешь, а приходится командовать. — Он помолчал. — Знаете, у Джима всегда все не как у людей. Например, этот его приятель, насчет которого ему звонил лейтенант Филлипс. Он, оказывается, цветной. Работает в какой-то негритянской газете или что-то в этом роде. Наш отдел личного состава затеял новый проект, кажется, авиационная группа из одних негров, точно не знаю. Видимо, этот парень собирается писать об этом в своей газете. Но я к чему все это говорю — ведь спроси меня, у кого из наших может оказаться друг среди цветных, я сразу назову Джима. От Джима можно ждать чего угодно. — Он внимательно и с тревогой взглянул на Хикса. — А он не коммунист? В левых газетах не сотрудничал? Знаете, я никому не рассказывал… — он еще раз испуганно оглянулся, — его, прежде чем направить сюда, специально проверяли на предмет политической благонадежности.

— Вы-то, может, никому и не рассказывали, — сказал Хикс. — Зато Эдселл рассказывал. Всем и каждому. Он считает, что его незаконно преследовали; я, честно говоря, тоже так считаю. Он действительно писал для крайне левых журналов лет семь-восемь назад. Просто тогда другие его не печатали, а любому писателю нужно где-то публиковаться. Он перестал с ними сотрудничать, как только его признали. Так что выбросьте это из головы и не мучайтесь.

Майор Уитни поправил табличку с фамилией на столе капитана Дачмина. Потом неловко откашлялся.

— Да, теперь-то его печатают… — сказал он. — Нат, я надеюсь, вы не думаете, что я к нему цепляюсь из-за того рассказа. Ну, вы знаете, о чем речь. Мне кажется, все догадались, что это про меня. Если честно говорить, в те первые две недели в Грейвелли я и вправду растерялся. Сперва полковник Ван Пелт дает одно приказание, а потом полковник Скермерхорн, который, я подозреваю, знал, что Ван Пелта скоро снимут, приказывает совершенно противоположное. Нужно же было как-то наладить работу секции. Еще неизвестно, как бы сам Джим справился с этим делом.

— Он бы справился с этим гораздо хуже вас, — смущенно сказал Натаниел Хикс. Он был в хороших отношениях с майором Уитни. Хиксу нравились его честность и прямота.

Уитни никогда не строил из себя человека более знающего, чем это было на самом деле, не пытался показать, что он занимает более важное положение или пользуется бóльшим, чем это было в действительности, влиянием. Сознавая ограниченность своих способностей, он в отличие от многих других никогда не пытался под этим предлогом уклониться от сложной работы. Отважно брался за любое задание и делал все, что было в его силах.

— Можете мне поверить, Билли, — сказал Хикс. — Я-то эту писательскую братию хорошо знаю. Когда Эдселл сочинял свой рассказ, он не имел в виду никого конкретно; он думал только о том, чтобы написать хороший рассказ. Попалась ситуация, из которой, как ему казалось, можно состряпать неплохую вещь. Вот он и начинает на нее накручивать, вертеть так и эдак, чтобы получилось поинтереснее. За это писателям и платят.

— Наверное, вы правы, — не слишком уверенно сказал майор Уитни. Видимо, в голове у него вертелся вопрос, который он не мог — или не хотел — задать вслух: что прикажете думать о человеке, который поддерживает с тобой самые дружеские отношения и в то же время потихоньку сочиняет пасквиль и выставляет тебя на всеобщее посмешище, поскольку описывает тебя в таких подробностях, что ни у кого не остается сомнений, о ком идет речь? Да и что Хикс мог бы на это ответить? Разве: «Что с них взять, с этих писателей, Билли…»

Майор Уитни хотел что-то сказать, но на полуслове осекся и, улыбнувшись, поднялся со стола.

— А вот и сам именинник, — сказал он. — Входите, входите, майор. Ну-ка, покажитесь.

В комнату вошел майор Паунд; на его полном радушном лице сияла приветливая улыбка. Майор Уитни шутливо потупился:

— Прикройте чем-нибудь этот лист, Боб. А то так слепит, прямо глазам больно. Верно, Нат?

— Нет, ему идет, — сказал Натаниел Хикс, волей-неволей подстраиваясь под шутливый тон Уитни. — Поздравляю! — Он потряс руку майора.

— Спасибо, — ответил Паунд. — Я уж, честно говоря, боялся, что про меня забыли. Теперь очередь Ната, Билли.

Хикса до сих пор слегка коробило от этих «Билли», «Боб», «Нат», поскольку фамильярность не была следствием действительно дружеских отношений, а скорее результатом попытки, хотя и очень искренней, создать дружескую атмосферу, несмотря на такие препятствия, как различие в образовании, взглядах и образе мышления.

— Я не против, — рассмеялся он. — Но сперва нужно сделать Билли подполковником. А то начальник секции — и всего лишь майор, как-то несолидно. Еще подумают, что у нас какая-то второстепенная секция. Может быть, сегодня мне удастся встретиться с генералом. Так я за вас похлопочу…

— Ага, поговорите с ним, Нат, — сказал майор Паунд. — По штатному расписанию нам положен подполковник, так что вы скажите…

— Слушайте, Нат, — перебил его майор Уитни. — Вы лучше скажите ему, пусть полковник Култард выделит мне в секцию еще людей или же дает меньше заданий. Одно из двух — мне все равно, что именно. Скажите ему, что я просил, ладно?

На столе у Хикса зазвонил телефон, и майор Паунд, который стоял ближе всех, поднял трубку.

— Кабинет капитана Хикса, — сказал он. — Да, одну минутку. — Он передал трубку Хиксу. — Вас вызывает Селлерс; какой-то майор Пост. Это что, тот, к которому вы летали консультироваться?

— Он самый, — сказал Хикс. — По-моему, он не в восторге от нашей встречи… Да, это капитан Хикс. Хорошо, я жду… — Он сел и, откинувшись назад, покачался на стуле. — Потерял руку в Китае, — объяснил он, — и, похоже, это не лучшим образом повлияло на его характер. Хотя, думаю, такое мало кому идет на пользу. Да, слушаю. Доброе утро, майор.

Откуда-то издалека до Хикса донесся скрипучий и, как ему показалось, раздраженный голос майора Поста, но, видимо, дело было в помехах на линии, потому что речь майора звучала вполне любезно:

— Решил, что, пожалуй, лучше заранее вас предупредить, Хикс. Я думаю, вы в курсе, какая у нас тут каша заварилась. Боюсь, мне не удастся сделать то, что я вам обещал. Скорее всего, я не смогу переслать вам материалы на следующей неделе. Мне нужно успеть полностью подготовить этот треклятый отчет ко вторнику, самое позднее к среде…

— Ничего страшного, сэр, — сказал Хикс. Его удивило, с чего это вдруг Пост проявляет такую заботу. — Спасибо, что согласились нам помочь, — сказал он. — Пришлете, когда выберете время, но, если вы сейчас так заняты… у меня ведь ваши замечания записаны. Может быть, я пошлю вам экземпляр чернового варианта, когда мы его подготовим. Нам очень важно знать ваше мнение. — Он подмигнул майору Уитни.

— Да ведь сейчас здесь такое творится, — сказал майор Пост. — Может быть, после среды меня вообще здесь уже не будет. Я еще не знаю, кого нам пришлют. Может, новый захочет поставить своих людей. Возможно, меня даже переведут в Оканару. Кстати, там у вас служит полковник Фоулсом — знаете такого?

— Конечно, сэр. Он начальник отдела анализа действий истребительной авиации. Мы с ним имели дело как раз в связи с работой над этим руководством.

— Послушайте, Хикс. Я служил в его эскадрилье в Панаме — он должен меня помнить. Вы ведь наверняка его увидите. Я не хочу к нему сам обращаться, потому что он на меня немного обиделся, когда я перешел в Американскую добровольческую группу, да и потом я не знаю, есть ли у него сейчас вакансии. Но, возможно, он согласится взять меня к себе. Может, вы просто скажете, как бы между прочим, что видели меня и что я вроде бы не прочь перевестись в Оканару, в АБДИП, или как там ваша контора называется. Все равно он ничего конкретного не сможет предпринять до тех пор, пока не начнется вся эта петрушка — я имею в виду возможные кадровые изменения…

— Понял, сэр, — ответил Хикс, совершенно сбитый с толку. — Попробую вам помочь. Правда, я работаю в другом отделе, так что не знаю, когда мне удастся его повидать.

— Но до конца дня вы его увидите?

— Думаю, да, — сказал Хикс, вспомнив, что работа над генеральским заданием позволяет ему попасть в любое подразделение. — Ладно, попробую зайти к нему во второй половине дня. Но боюсь, все, что я могу, — это просто передать ему вашу просьбу; я его не очень хорошо знаю, майор. Как вы смотрите на то, если я скажу ему, что вы хотите перевестись в Оканару и интересуетесь, есть ли у него для вас место?

— Мне кажется, это будет как раз то, что надо. Мне не нужны никакие одолжения. Я не хочу ни у кого ничего просить. Главное, чтобы он знал, что в скором времени, возможно, сможет на меня рассчитывать — я думаю, он захочет взять меня к себе, если у него есть вакансия. Ну, в общем, вы понимаете…

— Да, конечно, — сказал Хикс, хотя не очень хорошо представлял себе, как он сумеет выполнить такое деликатное поручение. — Кстати, майор, насколько я понимаю, у вас там, в Селлерсе, что-то стряслось. Честно говоря, я не очень в курсе. Может быть, вы мне скажете, на случай, если полковник Фоулсом…

— Ну и ну! — воскликнул майор Пост. — Я думал, генералу Билу сразу же сообщат. Я был уверен, что вы уже давно все знаете!

— Генерал, возможно, и знает, сэр, — ответил Хикс и, к своему удивлению и некоторому смущению, добавил: — Я его сегодня еще не видел. Он должен меня вызвать с минуты на минуту.

— Что ж, теперь это уже не секрет, так что могу и вам рассказать. Этой ночью наш Старик выстрелил себе в рот из сорок пятого. Мы еще не знаем, кого вместо него пришлют; поэтому я и сказал о возможных переменах, и отчеты мы готовим для нового командира…

— Полковник Вудман?! — ахнул Хикс. Он вспомнил, как еще вчера утром стоял на куче шлака позади здания командного пункта и разговаривал с сидящим в кузове Макинтайром и как сержант военной полиции сказал: «Полковник Вудман, сэр». А полный краснолицый усатый офицер с хлыстом для верховой езды в руках в ответ на их приветствие лишь небрежно прикоснулся к козырьку фуражки. — Мне очень жаль, сэр, — сказал капитан Хикс.

— Он был в сильном подпитии, — лаконично объяснил майор Пост. — Думаю, ему просто все здесь опротивело. Так же, как и мне. Надо отсюда выбираться. Может быть, зря я об этом растрепал. Но я подумал — генерал Бил только вчера у нас был… Ладно, короче, если сможете — поговорите с Фоулсомом, ладно? А, черт, меня уже зовут. Ничего не поделаешь, придется закругляться.

— Постараюсь сегодня же повидать полковника Фоулсома, майор. И дам вам знать.

— Вас понял, — ответил майор Пост.

Натаниел Хикс положил трубку на рычаг. Уитни и Паунд смотрели на него с нескрываемым любопытством.

— Ну и дела, — сказал Хикс. — У них прошлой ночью командир застрелился. Думаю, ему просто опротивела жизнь в этой дыре. Понимал, что от него решили отделаться. А теперь майор хочет, чтобы я — нет, вы только послушайте, — чтобы я пошел к полковнику Фоулсому и уговорил его взять майора к себе в отдел. Помните нашу последнюю встречу с Фоулсомом?

При воспоминании об этой встрече майор Уитни поежился и невесело ухмыльнулся. Он, как начальник секции, ходил вместе с Хиксом объясняться насчет директивы отдела нестандартных проектов, касающейся работы над новой редакцией наставления один дробь пятнадцать; они хотели дать понять полковнику Фоулсому, что в задачи отдела анализа действий истребительной авиации входит лишь помощь в сборе материала — и не более. Цель отчета — дать общий обзор и учесть мнения лучших летчиков-истребителей о тех изменениях, которые следует внести в учебник, чтобы он действительно отвечал новой тактике и технике воздушного боя, отработанным в последнее время в ходе реальных боевых действий в различных районах мира. А уж решать, кто из них прав, — не их дело. Этим займется Совет армейской авиации. Майор Уитни никак не мог согласиться с тем, что капитан Хикс должен полагаться лишь на мнение полковника Фоулсома.

На это полковник ответил — пусть не буквально, но в целом смысл его слов сводился именно к этому, — что вся эта затея с учебником — полная бессмыслица, что, если им охота выставляться дураками на пару с Хэлом Култардом, что ж, в добрый час, он им запретить не может. Просто капитан — тут он с презрительным выражением на смуглом, чуть-чуть злодейском лице небрежно кивнул в сторону Хикса — просил у него совета; а когда он этот совет получил, то оказалось, что сам он больше смыслит в вопросах воздушного боя, чем полковник Фоулсом. В чем он, полковник Фоулсом, весьма сомневается. Короче, отныне он умывает руки, и вообще, у него сегодня много работы, так что он их больше не задерживает.

— Ну, я вам не завидую, — сказал майор Уитни. — Как бы он вас просто не выставил за шиворот из кабинета. Еще подумает, что вы метите на его место…

— А что, может, это не такая уж плохая мысль, — сказал Хикс. — Что бы он ни говорил, но я действительно больше разбираюсь в тактике истребительной авиации, чем он. Я показал кое-какие его тактические схемы капитану Уайли в Орландо. Знаете, что он сказал? «Немцам хватит двух минут, чтобы покончить с этим сукиным сыном вместе с его эшелонированным строем». Кстати, об Уайли — он завтра прилетает. Я переговорил с Боудри, они выделят из чертежной секции человека рисовать его схемы…

В коридоре послышались голоса, и в дверях показался высокий шоколадно-коричневый негр в рубашке с короткими рукавами. В одной руке он держал соломенную шляпу, в другой — потертый кожаный портфель. Через руку перекинут синий летний пиджак. Видно было, что ему страшно жарко. Заметив трех офицеров, которые дружно обернулись в его сторону и молча на него уставились, он нерешительно остановился на пороге. Тут же из-за плеча его выглянул лейтенант Эдселл и, взяв его под руку, ввел в комнату.

Вид у лейтенанта Эдселла тоже был распаренный, темные волосы взлохмачены. Он провел ладонью по крупному упрямому носу — все лицо его блестело от пота. На высоких скулах выступил легкий румянец, а по особому блеску темных глаз Натаниел Хикс безошибочно определил, что Эдселл находится в состоянии сильного возбуждения, что всегда случалось с ним в азарте борьбы или спора.

Лейтенант Эдселл пристально оглядел всех троих и громко произнес нарочито равнодушным тоном:

— Билли, это Эл Джеймс из «Нэшнл фримен». Майор Уитни, а это капитан Паунд, Эл… черт вас побери, Боб, когда это случилось? Виноват, майор Паунд. И, наконец, капитан… или ты уже тоже майор?.. Капитан Хикс. Мистер Джеймс…

Майор Уитни приподнялся с крышки стола, на которой он сидел, и неловко поклонился; майор Паунд тоже встал, нерешительно взглянул на Уитни и кивнул. Оба невольно попятились в сторону кабинета Уитни. На лице лейтенанта Эдселла мелькнула торжествующая улыбка. Видно было, что их смущение и невольное отступление доставили ему истинное удовольствие.

Откинувшись на стуле и заложив руки за голову, Хикс молча наблюдал эту сцену. Улыбка Эдселла вызвала у него досаду — ну нет, он такого удовольствия ему не доставит. Хикс поднялся, вышел из-за стола и протянул руку.

— Здравствуйте, мистер Джеймс, — приветливо сказал он. — Чем могу быть полезен?

Он понял, что не ошибся — видно было, что Эдселл обескуражен. На лице его было написано такое разочарование, что Хикс с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.

— Садись, Эл, — сказал Эдселл. — Сейчас позвоню помощнику полковника Джобсона. Тут какая-то идиотская путаница, — объяснил он Хиксу. — Эл приехал написать статью о негритянской группе средних бомбардировщиков. Получил аккредитацию в военном министерстве. Более того, он поехал по просьбе отдела ВВС из Управления по связям с общественными организациями в Вашингтоне. Наш отдел по связям выписывает ему на КПП пропуск и посылает подписать его к полковнику Моубри. А там эта канцелярская крыса Ботвиник говорит, что ему требуется личное разрешение генерала Била, а тот, дескать, не сможет дать его раньше чем к концу дня, потому что генералу, видите ли, требуется сперва согласовать с полковником Фоулсомом — ведь эта группа приписана к его отделу. Я, пожалуй, позвоню майору Блейку, объясню, что речь, в сущности, идет о приказе военного министерства, может быть, он сможет дать разрешение вместо Джобсона. Полковника сейчас нет на месте — кажется, у него плановые полеты…

— Я бы на вашем месте не лез в это дело, Джим, — сказал майор Уитни. — Если у Моубри вам сказали, что нужна личная виза генерала, лучше вам обоим пока не дергаться.

— Не волнуйтесь, визу мы получим, — сказал Эдселл. — Филлипс уже пошел к Ботвинику. Если Ботвиник не уступит, он пойдет к Моубри. Думаю, мне удастся уговорить Блейка…

— Очень хорошо, но прежде зайдите ко мне на минутку, — сказал Уитни. — У нас сегодня работы невпроворот. Я вас все утро жду…

На столе у Хикса зазвонил телефон. Звонила секретарша полковника Култарда.

— Полковник немедленно требует вас к себе, капитан, — сказала она Хиксу. — Пора идти к генералу.

— Все, я побежал, — сказал Хикс майору Уитни и повесил трубку.

Майор Уитни прочистил горло. Потом взглянул на Джеймса.

— К сожалению, лейтенант Эдселл будет некоторое время занят, — сказал он. — А капитану Хиксу нужно срочно уйти. Одного я вас здесь оставить не могу — это запрещается правилами работы с секретными документами. Майор Паунд проводит вас в приемную, придется вам пока подождать там…

— Погодите, Билли, — сказал лейтенант Эдселл. — Дайте я позвоню Блейку. Думаю, за пять минут все улажу, а потом вы покажете мне материалы. Садитесь, Эл.

— Лейтенант, извольте выполнять приказ, — побледнев, сказал майор Уитни. — Майор Паунд, отведите этого человека в приемную.

 

III

Когда полковник Росс вошел в свой кабинет, вид У него был усталый.

Там его уже ждали полковник Ходен, офицер из контрразведки, и майор Сирс; и поскольку оба они были людьми крайне пунктуальными, Росс не сомневался, что они ждут уже не меньше двадцати минут.

— Извините, Люк, извините, Джонни, — сказал он. — Пришлось задержаться у командира…

За столом около окна курил сигару штабной сержант Брукс. При виде Росса он поднялся.

— Простите, сэр, — сказал он. — Мне нужно вам кое-что сообщить. Во-первых, звонила миссис Росс — сказать, что она не сможет быть на ленче в офицерском клубе. Она сейчас на заседании Красного Креста, а в перерыве ей нужно будет съездить с миссис Бил в город, и вернется она не раньше двух. И второе… Я тут записал… — Он передал полковнику Россу листок бумаги, на котором было напечатано на машинке следующее: Офицер летного состава, прикомандированный в отдел изучения личного состава в соответствии с проектом 0-336-3, не пожелавший назваться, считает необходимым сообщить, что определенная часть прикомандированных офицеров собирается учинить беспорядки на территории офицерского клуба сегодня около двадцати часов.

— Я уже знаю об этом, — сказал Росс. — Какое у вас впечатление от этого парня?

Сержант Брукс пожал плечами.

— По-моему, он напуган, сэр. Хочет обезопасить себя, если что случится. Иначе он бы мне не сказал. Дождался бы вашего прихода. Он побоялся здесь долго задерживаться, но явно надеялся, что мы не забудем о его услуге.

— Что вы говорите? А вот те, кто приходит к Моубри с подобными заявлениями, всегда делают это исключительно из чувства долга.

— Ага, как же… — сказал сержант Брукс. Он собрал со стола бумаги, прихватил недокуренную сигару и, аккуратно прикрыв за собой дверь, вышел в соседнюю комнату, откуда слышался треск пишущих машинок мисс Миллер и миссис Элиот.

Полковник Росс передал записку полковнику Ходену.

— Вот, прочтите, кажется, намечается небольшая заварушка, — сказал он. — Кстати, Ботвиника об этом предупредил один из дневальных. Мы уже обсудили этот вопрос с генералом. Мне совсем не нравится ситуация, в которую мы попали, но мы в нее попали, и теперь нужно как-то эту кашу расхлебывать. Приказ уже издан, и для цветных офицеров выделено здание под офицерский клуб. Дайте Джонни, пусть и он прочтет.

— Теперь слушайте, что вы должны сделать, — сказал полковник Росс, когда Сирс прочел записку. — Возьмите лучшего из своих ребят — лейтенанта Дея, если он и вправду так хорош, как вы его нахваливали, — и пусть он подежурит в клубе после ужина. Пускай возьмет оружие и наденет повязку военной полиции. А перед главным входом поставьте два патрульных джипа. Офицер пусть стоит в баре; майор Сили, начальник клуба, приказал барменам не обслуживать прикомандированных цветных. Когда им в баре откажут, я хочу, чтобы лейтенант Дей объяснил им, что клуб открыт только для офицеров, постоянно служащих в Оканаре. А потом он предложит подкинуть их в другой клуб — для прикомандированных. Но пусть это не звучит как приказ. Я хочу, чтобы все было сделано по-человечески.

— Я понял, — сказал майор Сирс. — Дей справится с этим как нельзя лучше. А могу я узнать весь план целиком, судья?

— Да все очень просто, — сказал полковник Росс. — Когда эти ребята подойдут к клубу, пусть сперва полюбуются на патрульные джипы у входа. В клубе их не обслужат, а тут как раз представитель военной полиции. Если он будет с ними достаточно вежлив и предложит подвезти их в другой клуб, я думаю, они пойдут на попятный, во всяком случае, я на это надеюсь.

— А может, лучше сразу поставить Дея у входа в клуб? — нахмурившись, спросил майор Сирс. — Поверьте моему опыту, судья: всегда проще не пускать, чем потом выпроваживать.

— Согласен, но здесь дело обстоит иначе, — сказал полковник Росс. — Насколько нам стало известно — а похоже, так оно и есть, — собирается прийти лишь небольшая группа и по одному, по двое мирно зайти в клуб поглядеть, что из этого выйдет. Первыми, конечно, придут заводилы. Если их сразу не впустят в клуб, они могут вернуться и привести всю команду; если же мы дадим им войти — разумеется, наряд патрулей у входа не обратит на них никакого внимания, а внутри они окажутся в такой ситуации, которая спутает все их карты, — вполне вероятно, что они сами уйдут. Им придется тут же, на месте, решать — стоит ли идти на скандал, зная, что военная полиция наготове, или же смириться и сделать вид, что они просто не знали, что этот клуб предназначен лишь для офицеров, постоянно служащих в Оканаре, и пойти в клуб для прикомандированных офицеров. Если они так сделают, все этим кончится. Большинство только этого и хотят, потому что напуганы не меньше, чем тот парень, который к нам сюда приходил. Во всяком случае, попробовать стоит. А вы что на это скажете, Люк?

Полковник Ходен почесал в затылке.

— Ну, если бы этот парень, — сказал он, ткнув пальцем в записку, — если бы он подтвердил, что и вправду существует сговор действовать вопреки уставу, я бы не стал с ними миндальничать. Если мы все знаем заранее, если на них поступила информация, мне кажется, лучше вмазать им как следует прежде, чем они начнут. Я бы разыскал этого парня и заставил его сделать письменное заявление и подписаться. Раздобыл бы все показания свидетелей, про которых говорил Ботти, и также заставил бы их официально подтвердить все под присягой. Потом арестовал бы всех этих молодцов и сунул им под нос показания свидетелей. Думаю, это более верный способ заставить их пойти на попятный, чем посылать офицеров военной полиции с ними нянчиться. Да, да, нечего с ними цацкаться. Они, видите ли, не знают, что клуб только для офицеров, постоянно служащих в гарнизоне! Очень плохо, что не знают! Надо внимательнее читать приказы, разбираться в военных уставах. А мы ведем себя с ними так, как будто они и не обязаны их знать. Нет, судья, это не дело. Раз не выполняют приказы, нарушают устав — пусть пеняют на себя.

— Да, но ведь наш приказ насчет клуба сам противоречит инструкции штаба армейской авиации. Я согласен с Дедом — иногда без этого не обойтись. Нельзя все время скрупулезно соблюдать все инструкции. Но не дай Бог какое ЧП, причем как раз из-за нарушения спущенной сверху инструкции, тут уж всыплют по первое число, будьте покойны. Хорошо, вы их арестуете, значит, нужно предъявлять им обвинение, а они могут потребовать судебного разбирательства — нет, такое нам никак не подходит.

На длинном лице полковника Ходена застыла скептическая ухмылка.

— Хорошо, пусть так. Но вовсе не обязательно доводить дело до суда и выдвигать конкретные обвинения. Достаточно их арестовать, показать, что мы на них имеем, и ознакомить с содержанием статьи шестьдесят шесть. Посмотрим тогда, захотят ли они пойти под трибунал за мятеж и схлопотать смертный приговор или получить срок на полную катушку.

— Тут шестьдесят шестую никаким боком не пришьешь, — бесстрастно заметил полковник Росс.

— А я и не говорил, что пришьешь, судья. — Лицо полковника Ходена немного смягчилось и стало почти приятным. — Но припугнуть их — да так, чтобы они со страху в штаны наложили, — мы можем. А потом сказать, что, если они обещают впредь вести себя в соответствии с существующими в гарнизоне правилами, их отпустят и не станут привлекать к суду. Я против этой затеи в клубе, против того, чтобы они эту масть разыгрывали. Пора им понять, что они обязаны подчиняться армейским законам. Нам нет нужды заставлять их делать то, что мы считаем нужным, с помощью хитрости или каких-то уловок. Есть командир части, его дело — издавать приказы, а дело всех остальных — их исполнять.

Полковник Росс взглянул на Ходена; нет, видно было, что все-таки Ходен — человек, мало расположенный к шуткам, и на этот раз говорил безо всякой иронии. Он не видел в своих словах никаких противоречий. Полковник Росс решил все же проявить терпение и сказал несколько суховатым тоном:

— Ну что ж, Люк, все это хорошо, но ведь и я о том же толкую: командир отдал мне приказ, я довел его до сведения Джонни — вот пусть он этот приказ и выполняет.

— Слушаюсь, сэр, — ухмыльнулся майор Сирс.

— Вам меня не провести, судья, — сказал полковник Ходен. — Уверен: кто-то подсказал командиру этот план — и готов поспорить, что это сделал не Дед.

— Полковник Моубри с этим планом согласен, — сказал полковник Росс. — Тут есть еще одно обстоятельство. Еще одна причина, по которой нам не хотелось бы поднимать шум. Сегодня утром сообщили, что в Вашингтоне дали аккредитацию журналисту, который будет писать для негритянской газеты про группу цветных летчиков. И этот журналист уже здесь. Сидит пока в отделе связи с общественными организациями. Полковник Моубри надеется продержать его там до завтра. Срочно вызвали полковника Джобсона, и час назад он вылетел в Вашингтон, чтобы от лица генерала выразить протест начальнику штаба ВВС — зачем они разрешают писать об экспериментальных группах, которые, по существу, еще только формируются. Я думаю, ему удастся добиться отмены решения военного министерства. Скорее всего, виноват кто-то из отдела связи с общественными организациями.

— Что-то слишком много у нас газет развелось, — сказал майор Сирс, вставая. — Я уже рассказал Люку насчет другой истории с газетой — ну, насчет проверки работников штаба.

— Мы займемся этим, судья, — сказал полковник Ходен. — Но предупреждаю, если вы против допросов, из этого вряд ли что получится. Когда Джонни мне позвонил, я тут же проверил по картотеке. Придется наводить справки о сорока пяти гражданских служащих штаба. Если проверять столько народу, сразу же пойдут слухи, и мы только спугнем тех, кто нам нужен. Лучше сделаем так: запустим в разных отделах штаба несколько фальшивок с грифом «секретно» типа той информации, что просочилась в газету, и посмотрим, какая или какие из них появятся в прессе. Тогда мы точно будем знать отдел, где происходит утечка, и перетрясем как следует всех сотрудников…

— Извините, Люк, — перебил его полковник Росс. — Все, что вы говорите, очень интересно, и мы обязательно вернемся к этому разговору. Но сейчас мне срочно нужно к генералу. Стив!

В дверях показался сержант Брукс.

— Я пошел. Если меня будут искать, позвоните Вере. Она в курсе, где меня найти.

— Вы не забыли, судья, что у вас сегодня плановая инспекция? — спросил сержант Брукс. — Пойдете или отмените?

— А где?

— Столовая, казарма и прочие объекты женской вспомогательной службы.

— О Господи! — вздохнул полковник Росс. — Ладно. Передай начальнику штаба, что я буду в четырнадцать часов.

* * *

Новый офицерский клуб — просторное белое бетонное здание в виде куба — стоял на едва заметном холмике около небольшого пруда в южной части территории гарнизона. Пруд, как это принято во всех маленьких городках центральной Флориды, именовался озером — озером Титания. Два других пруда на территории базы назывались соответственно озером Оберон и озером Тизб. Из-за этих трех «озер» архитектору и не удалось полностью осуществить свой замысел. Проект прекрасно учитывал особенности пейзажа и климата. Три крыла здания ограждали просторный внутренний дворик с черепичными сводчатыми галереями. Во дворе по проекту полагался бассейн, окруженный кокосовыми пальмами. Пальмы и вправду росли, но вот бассейна не было. Дело в том, что бассейны здесь обычно строились, чтобы иметь под рукой воду на случай пожара. Поскольку в озерах Титания, Оберон и Тизб и без того хранились миллионы галлонов воды, от бассейна решили отказаться.

Под крытыми арками тенистых галерей в западной части здания было установлено что-то вроде козел, а сверху положены доски. Вокруг этого огромного стола сидело не менее полсотни женщин с марлевыми косынками на головах. Перед ними лежали полоски марли, из которых они терпеливо и сосредоточенно скатывали хирургические бинты — занятие более или менее обязательное по пятницам для жен и взрослых дочерей всех офицеров гарнизона. Пример подавала жена генерала Била. Она сидела во главе длинного стола, то и дело ерзая, как все худощавые люди, когда им приходится долго сидеть на жестком деревянном стуле. Она работала быстро, но не слишком успешно, скатывая самые маленькие бинты, многие из которых ей потом приходилось переделывать по указанию инструкторши Красного Креста, время от времени проходившей вдоль стола с кипами готовых повязок.

Справа от миссис Бил сидела миссис Росс; она работала неспешно и тщательно, ей поручили скатывать самые широкие бинты, что доверялось лишь опытным и умелым. Рядом с ней сидела миссис Джобсон, она также делала большие бинты. На необъятном бюсте полной миссис Джобсон красовалась немыслимая брошь в виде украшенных драгоценными камнями командирских «крылышек» пилота — точно таких же, как у ее мужа.

— Грэму пришлось сегодня срочно вылететь в Вашингтон, — сказала миссис Джобсон миссис Росс. — А зачем — понятия не имею. Главное, так некстати. Грэм иногда заставляет меня устраивать небольшие вечеринки для своих офицеров с женами, если, конечно, жены живут здесь же, в гарнизоне; и как раз сегодня он кого-то пригласил, а я никого из них прежде в глаза не видела. Даже не знаю, кого именно он позвал, так что не могу отменить приглашение. Всякий раз столько хлопот, и помочь некому — от этих цветных служанок совсем никакого проку, совершенно нельзя на них положиться. Я свою хоть завтра выставила бы, так ведь новая будет еще хуже и запросит дороже. Вы знаете жену майора Блейка, помощника моего мужа? Очень милые люди, одно из самых уважаемых семейств в Кливленде. Банковское дело. Так вот, Розмари Блейк мне вчера сказала, что одна девица ей так прямо и заявила, что не станет работать у нее меньше чем за…

Миссис Бил, нетерпеливо ждавшая, когда же наконец закончится этот воистину бесконечный монолог, вдруг схватила миссис Росс за плечо.

— Послушайте, Кора…

Миссис Джобсон бросила на нее обиженный взгляд, но сдержалась и промолчала.

— Послушайте, Кора, — повторила миссис Бил. — Знаете, я, кажется, придумала. Помните, мы видели в том магазине? Можно сперва туда зайти…

Миссис Джобсон с минуту раздумывала, потом тяжело поднялась и с оскорбленным видом проследовала по галерее в сторону дамской туалетной комнаты.

— Слава Богу, — сказала миссис Бил, — кого хочешь до смерти заговорит… Я вот только не знаю, сколько денег прилично будет потратить. Сколько обычно вы тратите на подарок Норму? Мне не приходилось еще с этим сталкиваться: пока Айра был капитаном, у нас лишних денег просто не было. А потом мы почти все время жили врозь. Мне бы хотелось подарить ему что-нибудь действительно стоящее, но, если я потрачу лишнее, он рассердится. Он считает, что нам нужно откладывать на черный день. Говорит, одно дело, когда он генерал-майор, получает полетные и все такое; ну а кончится война? Знаете, ему даже майора еще не утвердили. Если завтра война закончится, вполне возможно, что ему придется снять генеральские звезды и снова достать капитанские полоски. — Она улыбнулась. — Полковник Джобсон имеет постоянное звание майора США, — шепнула она. — Представляете, каково мне тогда придется!

Она гордо вскинула подбородок и царственным взглядом обвела сидящих за столом женщин.

— Сегодня много народу пришло, — сказала она. — Как думаете, может, нам пораньше удрать? Нет, пожалуй, неловко. — Она облизнула губы. — Бедная моя попка, — сказала она и заерзала на жестком сиденье. — Чертовы стулья! — С минуту она сидела молча, с напряженным лицом — видимо, что-то обдумывала. — Кора, я хочу вас спросить кое о чем, — наконец сказала она. — Чуть позже. Один деликатный вопрос. Не хочу сейчас начинать разговор — того и гляди, вернется эта толстая корова. Лучше потом, в машине. Так нужно с кем-нибудь посоветоваться.

— Конечно, Сэл, — приветливо ответила миссис Росс, — буду рада, если смогу вам чем-то помочь.

— Просто меня ужасно беспокоит Айра, — сказала миссис Бил. — Он всю ночь не спал. Переживал из-за этой истории с Бенни. Он ничего не рассказывал, но, кажется, Бенни опять что-то выкинул. Господи, как мне это надоело — только и слышишь: Бенни, Бенни, Бенни, — добавила она со злостью. — Надеюсь, на этот раз он как следует влип. Айра мне сказал: «Не приставай! Не видишь, я расстроен?» Я знаю, Бенни путается с этой девицей; думаю, из-за этого весь сыр-бор и разгорелся. Так ему и надо! Вообще-то она замужем, но муж служит на флоте, и она живет с отцом — у него, говорят, куча денег. На самом же деле она живет с Бенни да с этим пьяницей из инженерных войск — он прежде, кажется, был профессиональным боксером, — с капитаном Дайером, они с Бенни вместе снимают квартиру. Все это просто омерзительно!

* * *

За окном вовсю сияло жаркое летнее солнце, но наклонные пластинки жалюзи не пропускали его лучей, и в комнате царила душная полутьма.

Подполковник Каррикер подошел к стоящему у окна столу.

— Помолчи, Джейн, — не поворачиваясь, сказал он. — Как-нибудь обойдусь без твоих советов. И никуда я тебя не пущу.

Из наполовину опорожненной бутылки он плеснул в стакан щедрую порцию пуэрто-риканского рома. По его сильному телу, расчерченному полосками пересаженной кожи, тек пот. Он покачнулся и одним глотком осушил стакан.

— Мне пора домой, милый, — сказала она. — Я и так пробыла с тобой всю ночь. Посмотри, который теперь час! Папа может узнать, что я была не у…

— Никуда ты не пойдешь, — сказал Каррикер. Он повернулся и подошел к кровати.

— Нет, милый, не надо, — задыхаясь, попросила она. — Ох, ну пожалуйста…

Дверь внезапно раскрылась; она сделала слабую попытку запахнуть полы влажного и мятого халатика.

— Гас, пожалуйста, — с досадой произнесла она. — Выйди, будь человеком.

— Послушай, Бенни, — сказал капитан Дайер. — Тебя срочно требует к себе генерал. Они уже два раза звонили. Мне кажется, надо пойти.

— Кто это — они? — не поднимая головы, поинтересовался подполковник Каррикер.

— Да опять этот Ботвиник.

— Знаешь что ему передай… Передай, что я под домашним арестом. Если я им нужен, пускай приходят и забирают меня отсюда сами.

— Да мне-то на это сто раз наплевать, приятель, — ответил капитан Дайер. — И вообще, мне пора на службу. Так что я пошел. — И он закрыл дверь.

* * *

В штабной столовой подходил к концу «детский час». Все отодвинули в сторону кофейные чашки и с веселым оживлением следили за полковником Моубри, затеявшим свою обычную игру с монетой — кому в этот раз платить за кофе.

Полковник Моубри прихлопнул ладонью двадцатипятицентовик.

— Так, вас трое, — не открывая монеты, сказал он. — Кто останется без пары — выбывает. — Опустив седую голову, он осторожно заглянул под ладонь.

В комнату с отработанной за годы службы почтительностью проскользнул Ботвиник и застыл в двух шагах за спиной полковника Моубри. Выждав некоторое время, он деликатно кашлянул.

— Ну как, Ботти? — не отрываясь от игры, спросил полковник.

Ботвиник подступил еще на шаг и, изогнувшись, прошептал на ухо полковнику:

— Нам не удалось с ним поговорить, сэр. Если я правильно понял капитана, он находится в состоянии опьянения. В связи с этим я хотел бы спросить: есть ли смысл посылать за ним?

Полковник Моубри поджал губы, и лицо его приняло задумчивое и глубокомысленное выражение. Потом, скривив рот в сторону Ботвиника, он процедил:

— Ладно. Обойдемся без него. Больше ему не звоните. Передайте полковнику Россу, что офицер оказался в состоянии, исключающем возможность осуществления задуманного, так что я предлагаю наш план пока отложить. Что-нибудь еще?

— Пришел лейтенант Филлипс, из отдела связи с общественными организациями, он сейчас в вашем кабинете. Хочет обязательно вас повидать. Он считает, что, раз у журналиста есть разрешение Вашингтона, нужно срочно оформить ему допуск.

— Ах, вот как, он, видите ли, так считает? Так вот, передайте ему, чтобы не лез не в свое дело. И передайте еще, что я больше не желаю об этом слышать. Сегодня, во всяком случае, он допуск не получит. И я запрещаю брать интервью у летчиков. Это решение окончательное и обжалованию не подлежит. Более того, я требую, чтобы этот Джеймс — или как там его — немедленно покинул территорию гарнизона. Приказываю лейтенанту лично вывести его за ворота КПП и доложить об исполнении. Я жду его доклада не позднее чем через пятнадцать минут. Действуйте.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Ботвиник и вышел, всем своим видом изображая служебное рвение.

— Извините, джентльмены, — сказал полковник Моубри. — Он приподнял ладонь. — У меня орел.

У всех остальных монеты тоже легли орлами вверх.

— Что ж, придется бросать еще раз, — произнес он. — Значит, опять, кто остается без пары — выбывает…

* * *

Майор Паунд оставил Джеймса на деревянной скамейке в отгороженном закутке коридора. Джеймс с невозмутимым видом терпеливо ждал, не обращая внимания на любопытные и удивленные взгляды. Мимо его закутка проходило множество народу: рядовые, девушки из женской вспомогательной службы и вольнонаемные — они то и дело подходили к конторке забрать или положить бумаги. Звенели звонки, трещали телефоны, вбегали и выбегали связные и посыльные с почтой.

На стене напротив висела большая доска объявлений, увенчанная искусно вырезанными деревянными буквами: «АБДИП, ВВС армейской авиации. 5-й отдел нестандартных проектов». Доска была поделена на части, каждая из которых носила свой мудреный заголовок: Секция научно-исследовательских работ; Секция фоторабот; Секция планов и графиков; Секция статистики; Секция донесений. Вся доска была густо покрыта листками, приколотыми кнопками. На противоположной стене висели плакаты, призывавшие покупать облигации военного займа, а также плакаты, предупреждавшие об опасности шпионажа и диверсий; на одном были символически изображены Четыре Свободы Западной Демократии; на другом утверждалось, что наша конечная цель — Токио, а на соседнем, что наша цель — Берлин. Под потолком на проволоке были подвешены черные металлические модели самолетов. Тут же висел плакат со схемой обозначений, озаглавленный сокращенно «СО», внизу кто-то приписал карандашом: «Сплошной обман».

Через полчаса Джеймс поднялся со скамейки. Он немного постоял, но никто не обращал на него внимания. Тогда он двинулся к двери. Справа в конце длинного коридора показался невысокий капитан в очках и, весело посвистывая, стал приближаться к Джеймсу. Он благосклонно, хотя и несколько удивленно, взглянул на журналиста.

— Извините, капитан, — сказал Джеймс. — Не могли бы вы подсказать, как мне пройти… — он поглядел на клочок бумаги, — в отдел изучения личного состава?

— Это в другом здании, мой друг, — любезно сказал капитан. — Здесь отдел нестандартных проектов. Как вы сюда попали?

— Меня привел сюда офицер, с которым я шел в отдел личного состава. Но, как видно, ему дали новое задание, так что вряд ли есть смысл его ждать. Мне нужно там кое с кем переговорить. Он развернул сложенный пиджак и показал приколотый пропуск на территорию базы.

— Я капитан Соломон, адъютант отдела нестандартных проектов, — радушно представился капитан. — Пошли. У меня там джип. Я как раз сейчас еду в ту сторону. Могу подбросить. Как вы на это смотрите?

— Это было бы просто замечательно, капитан. Мне только неловко вас затруднять…

— Пустяки! Чем вы занимаетесь? Вы что, работаете у них в отделе?

— Нет, я приехал из Вашингтона. Как представитель прессы. Мне разрешили написать о новой группе цветных летчиков-бомбардировщиков. Хочу с ними потолковать.

— Ах, вот что… Ну, это я вам мигом устрою. Если я не ошибаюсь, они сейчас в учебном классе отдела личного состава, им там какую-то лекцию читают. Я полчаса назад проходил мимо и заметил, что туда заходят цветные офицеры; я тогда как-то не обратил внимания, а сейчас, когда вы сказали, вспомнил. Я вас подброшу, и вы можете там подождать, пока они закончат.

Они вместе прошли через затянутые сеткой двери, спустились по лестнице, и капитан Соломон махнул рукой шоферу джипа, стоявшего вместе с другими машинами в тени небольшой рощицы чахлых сосен.

— Садитесь, — сказал он Джеймсу. — Давай заскочим по пути в класс отдела личного состава, Майк, — сказал он шоферу.

* * *

— Хорошо, Хикс, — сказал генерал Бил. — С Богом! На письме поставьте печать в канцелярии полковника Моубри, и советую вам заранее продумать расписание поездок, чтобы штаб извещал командиров частей о вашем приезде. Вы как, самолетом?

— Видите ли, сэр, — сказал Хикс. — Если, конечно, возможно… Я хочу сказать, если бы мне выделили автомобиль, я вполне обошелся бы и без…

— Нет, вам лучше лететь, — сказал генерал. — Я дам вам лейтенанта Ноубла, так мне будет спокойнее. — Он нажал клавишу селектора и сказал: — Ноублу быть готовым вылететь с офицером на AT-шесть после ленча. — Он откинулся в кресле, зевнул и сказал полковнику Култарду: — Слушайте, я вчера никак не мог вспомнить, вы ведь служили в Роквилле при Вуди, Хэл? Вуди неважно выглядит. Впрочем, и Селлерс тоже — занюханный гарнизон, одни чертовы болота. Он считает, что кто-то его подсиживает.

— А как бутылочка его поживает? — спросил полковник Култард.

— Да, пора бы ему завязать с этим делом; но что-то я в это мало верю. Ему очень не хотелось отдавать мне самолет. Я и сам пожалел, что затеял эту канитель, когда увидел, в каком он состоянии… Ну, вроде как еще одна капля… Надеюсь, он поймет…

Несколько секунд Хикс колебался, потом сказал:

— Извините, генерал, думаю, я должен вам доложить, что сегодня мне звонил офицер из КДП Селлерса в связи с тем наставлением… — Он замолчал, не зная, как сказать то, что он собирался сообщить генералу.

Генерал Бил с удивлением смотрел на Хикса.

— Он мне сказал, сэр, — продолжал Хикс. — Видите ли, он был уверен, что вам уже сообщили. Но, как я понимаю, вам никто ничего не передавал…

— Что сообщили? — спросил генерал Бил. — Ничего не понимаю. Выражайтесь яснее, капитан.

— Думаю, вам следует знать, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Прошлой ночью полковник Вудман застрелился.

 

IV

День не задался с самого утра, сплошные неприятности, одно к одному. Полковник Росс пощупал пульс — последнее время у него барахлило давление; вот и сейчас наверняка подскочило, еще немного — и начнется головная боль. Он принял таблетку и постарался выбросить из головы мысль о болезни. Что и говорить, симптомы тревожные, и он прекрасно понимал, чем все это может кончиться; но, как ни странно, теперь это огорчало его гораздо меньше, чем поначалу, несколько лет назад. В конце концов, лето — самый опасный сезон для людей его возраста. И рано или поздно наступает время, когда с приходом летней жары в колонке некрологов непременно появляются имена старых знакомых. Что ни говори, все, кому за пятьдесят, живут, как приговоренные к смерти преступники, которым временно отложили исполнение приговора — за хорошее поведение. Тут уж ничего не поделаешь, и если полковник Росс испытывал отчаяние, то отчаяние холодное, ставшее уже привычным. Самое лучшее в таких случаях — постараться думать о чем-то другом.

Уж чего-чего, а других забот у Росса хватало. Когда он шел к генералу после разговора с полковником Ходеном и майором Сирсом, в коридоре его остановил Ботвиник. С видом опытного заговорщика он, понизив из предосторожности голос, коротко доложил Россу, что подполковник Каррикер сильно пьян и прийти не в состоянии. Насколько полковник знал Каррикера, такое с ним случалось крайне редко, а уж тем более в одиннадцать утра.

Значит, Бенни понял, что на этот раз действительно попал в переплет. В этом замкнутом, обособленном мире отчаянных пилотов и настоящих мужчин имелись свои неписаные традиции. Когда обитатели этого мира чувствовали, что не в состоянии больше терпеть, как они выражались, «всю эту муру» — то есть бессмысленные параграфы уставов и армейскую дисциплину, — они в знак протеста и в качестве самоутверждения пускались во все тяжкие, причем делали это нарочито, с мрачной торжественностью ритуала. При этом они всем своим видом показывали, что раскаиваются и на свой манер извиняются за такое поведение. Они сожалеют, что так вышло; но даже их сожаления были им под стать — грубо скроенные, без всякого там хныканья и нытья. И вообще, если кому-то что-то не нравится, пусть катится куда подальше.

Полковник Росс подумал, что теперь все это уже не имеет никакого значения. Дело зашло слишком далеко, и, если даже Бенни извинится, это вряд ли что изменит. Полковник Моубри оказался прав, хотя на этот раз он просто ткнул наугад и случайно попал в точку. Сейчас не стоит ничего решать, нужно все отложить по крайней мере до завтра. На сегодня неприятностей и без того хватает.

Полковник Росс решил, что так и скажет генералу Билу. Уж он-то поймет, что означает этот запой у Бенни. Разумеется, положение обязывает его отнестись к такому проступку со всей строгостью, но в глубине души он, пожалуй, попытается оправдать Бенни — ведь он ведет себя именно так, как подобает настоящему мужчине. Господи, да ему же цены нет, это гениальный летчик, каких еще свет ни видывал!

Полковник Росс прошел в комнату секретарши генерала Била. Миссис Пеллерино раскладывала бумаги для машинисток. Она тотчас же подошла к полковнику.

— Проходите, проходите, сэр, — сказала она. — Он сейчас один. Полковник Култард и капитан Хикс только что вышли. — Она замешкалась и, облизнув губы, добавила шепотом: — Он только что звонил в Селлерс. Они подтвердили — я не знаю, слышали вы уже об этом или нет, — что полковник Вудман застрелился. Я думала, если вы не слышали…

Полковника Росса точно обухом по голове ударили.

Он редко чертыхался, но тут не удержался и мысленно крепко обложил Вуди. К шоку от неожиданного известия примешивались злость и возмущение. Черт бы побрал этого дурня! Даже своей смертью Вуди умудрился доставить всем уйму неприятностей. Подавив бессмысленную вспышку гнева, полковник Росс почти спокойно сказал:

— Нет, я ничего не знал. Спасибо, Вера! А это что… пока держится в тайне?

— Он знает, что мне это известно, сэр. Он попросил меня записать телефонограмму.

— Хорошо, — сказал полковник Росс, хотя, разумеется, хорошего было мало.

Миссис Пеллерино вопросительно взглянула на него, и он утвердительно кивнул. Она нажала на клавишу селектора:

— К вам полковник Росс, сэр.

Генерал Бил сидел за столом.

— Я выезжаю на базу, судья, — спокойно сказал он. — Если у вас что-то срочное, поехали вместе. Хочу полетать.

— Прекрасно, — сказал полковник Росс.

— Хочу взять сорок седьмой. Просто немного полетать. Так, вокруг базы. — И тем же спокойным тоном добавил: — Хикс — ну, тот, из отдела Хэла, — сказал, что сегодня ночью Вуди застрелился. Я проверил. Это правда. Знаете, судья, пожалуй, не стоит со мной ехать. Или у вас что-то действительно срочное?

— Нет, — ответил Росс. — Можно и отложить. Все равно в таком состоянии генерал не станет разбираться с Бенни. — Росса немного насторожил безучастный тон генерала, и он добавил: — Мне очень жаль, Нюд.

— Какого черта, — взорвался генерал Бил. — Только не воображайте, пожалуйста, что я думаю, будто Вуди застрелился из-за самолета, который я у него забрал, или что-нибудь в этом роде. Я пока еще в своем уме. Просто тошно здесь сидеть, вот я и решил опробовать сорок седьмой, который Дэнни для меня подготовил. Посмотрю, какой у него «потолок».

— Прекрасная мысль, — сказал полковник Росс. — Полетайте над аэродромом. Только вы же знаете, что истребителям без ведомого летать запрещается. Может, инструкция и дурацкая, но командование к ней очень серьезно относится. Генералу Арнольду может не понравиться.

— Знаю, — сказал генерал Бил. — Я здесь, рядом. Буду все время на связи с вышкой. Вот, кажется, и машина. Побудете пока за командира, судья?

Полковник Росс поехал к себе, решив, что вполне может командовать гарнизоном и из своего кабинета — ему нужно было закончить кое-какие дела; но работа не ладилась. Его вдруг охватило уныние, почему-то стало казаться, что сегодня все пойдет наперекосяк. И все худшее, что может случиться, сегодня непременно произойдет. Он решил не поддаваться этому настроению и попытался заглушить тяжелые мысли трезвыми доводами рассудка, впрочем, не слишком успешно — уже через полчаса он не удержался и позвонил на командный пункт базы.

Ему ответили, что генерал улетел на П-47. Он два раза выходил на связь, второй раз минут пять назад.

Как ни успокаивал себя полковник Росс, в душе у него по-прежнему сидела какая-то заноза; воображение разыгралось, и он видел с отчетливой ясностью — точно в очень ярком и правдоподобном сновидении, — что происходит сейчас в воздухе над аэродромом: гул самолета звучит все глуше и глуше, Нюд поднимается все выше и выше в небо на своем П-47, на котором он и летал-то всего, может, раз или два. Вот он уже на высоте нескольких миль, машина с трудом держится в разреженном воздухе, земля внизу исчезла в туманной дымке. На нем кислородная маска, губы мокры от чистого кислорода, глаза от напряжения вылезают из орбит; он внимательно следит за стрелками приборов; сейчас он оторван от всего мира, и никто не может ему помочь; таким одиноким человек бывает лишь перед лицом смерти. А сегодня Нюд далеко не в лучшей форме.

В разговор вмешался дежурный офицер:

— Полковник Росс? Вас разыскивал полковник Моубри, минут двадцать назад. Ему сказали, что вы поехали на базу вместе с генералом Билом. Мы пытались вас разыскать. У полковника к вам срочное дело. Не могли бы вы позвонить ему в штаб?

* * *

Штабные здания образовывали замкнутый прямоугольник; во всех помещениях были установлены кондиционеры, поэтому даже в час дня, когда на улице жара доходила до 93 градусов, в комнате без окон, где размещался зал для совещаний, царила приятная прохлада. Поверхность длинного дубового стола, более широкого на одном конце, равномерно освещалась лампами дневного света. Стены комнаты были задрапированы красной тканью, которая тяжелыми складками спускалась от потолка к полу и закрывала фронтовые карты и таблицы с секретными данными.

Полковник Росс собирался пойти перекусить, когда передали просьбу полковника Моубри, поэтому он попросил сержанта Брукса принести ему пинту молока и пару бутербродов прямо в зал для совещаний. Когда завтракаешь в половине седьмого, к часу дня уже здорово хочется есть, а полковник Росс знал, что от голода он становится раздражительным. Он посасывал через соломинку молоко из картонного пакета, заедал бутербродами и слушал разглагольствования полковника Моубри.

А Моубри без конца повторял одно и то же. Ему хочется, говорил он, распутать это дело. История скверная и темная, кто-то должен за это ответить и понести соответствующее наказание. Рядом с Россом сидел полковник Култард из отдела нестандартных проектов; вид у него был озабоченный — вне всякого сомнения, эта история и ему казалась скверной. Он пришел со своим адъютантом, капитаном Соломоном, с лица которого не сходила нервная улыбка. Тут же, чуть подальше, расположились майор Уитни и лейтенант Эдселл из секции донесений, а напротив них — капитан Коллинз, начальник отдела связей с общественными организациями, и его подчиненный, лейтенант Филлипс. Рядом сидели майор Сирс и лейтенант военной полиции по фамилии Кашкин. Ботвиник с блокнотом в руках устроился рядом с полковником Моубри. В дополнение к прочим многочисленным талантам Ботвиника он прекрасно владел стенографией. По другую сторону стола от полковника Моубри сидел майор Блейк, заместитель начальника отдела личного состава. Короче говоря, народу набралось больше, чем нужно. Видимо, как всегда не подумав, полковник Моубри вызвал всех, кто, по его мнению, мог пролить свет на эти события. Результат оказался самым плачевным: они мало что смогли сообщить, а при этом узнали явно больше, чем следовало.

Повторив общие вводные замечания два, а может быть, три или даже четыре раза (полковник Росс был уверен, что, пока его не было, полковник Моубри не сидел молча), Моубри перешел к делу.

— Теперь, я надеюсь, вам понятно, — сказал он, — что положение очень серьезное. Я пока не знаю, кто тут виноват. Пусть каждый расскажет все, что знает. Кто из вас может начать с самого начала? Необходимо проследить каждый шаг этого Джеймса с той минуты, как он появился на КПП и получил пропуск на территорию части, вплоть до того момента, когда он исчез.

Ответил полковнику Моубри майор Блейк; у майора было ухоженное, сытое лицо, хотя сейчас он, скорее всего, был так же голоден, как и полковник Росс; он прикоснулся пальцем к кончикам усов, казавшихся нафабренными, настолько аккуратно они были подстрижены, и с важным видом произнес:

— Я думаю, всем понятно, что военная полиция здесь ни при чем. Как бы там ни было, мы об этом понятия не имели. Конечно, полковник Джобсон объяснил, зачем он едет в Вашингтон, так что я понял, что какая-то заварушка ожидается, и в общем даже представлял, какая именно. То есть я знал, что у нас объявился этот ниггер, но мне сказали, что ему никто не даст допуск; и уж, разумеется, я понятия не имею, каким образом он попал в учебный класс отдела личного состава.

— Что ж, мы как раз для того здесь и собрались, чтобы это выяснить, — сказал полковник Моубри. — И ты, пожалуйста, не уходи, пока мы не кончим, Эван.

— Мне кажется, я бы мог начать, как вы выразились, с самого начала, сэр, — сказал капитан Коллинз.

Полковник Росс знал, что до войны капитан Коллинз работал редактором спортивного отдела газеты в каком-то крупном городе — он, правда, не мог припомнить, в каком именно. Хотя Коллинзу было уже за тридцать и он носил очки, несколько пополнел и оплыл, чувствовалось, что в прошлом он сам серьезно занимался спортом — возможно, играл в футбол за какой-нибудь крупный университет, а на этом порой можно было сделать карьеру. И для этого требовались не только сила и скорость, как в большинстве колледжей в восточных штатах, где футбол все еще оставался любительским спортом, но и быстрый ум, во всяком случае в защите. Добродушное, с правильными чертами лицо капитана Коллинза дышало спокойствием и непоколебимой уверенностью в себе; такая уверенность обычно вырабатывается еще в юности у молодых людей крупного телосложения, способных без труда нокаутировать любого из сверстников. Такие юноши могут позволить себе не кипятиться и не кидаться по пустякам защищать свою честь, да и мало найдется желающих их обидеть.

— Нам позвонили с КПП в девятом часу, — спокойным, ровным голосом сказал капитан Коллинз. — У Джеймса было разрешение военного министерства и письмо за подписью начальника Управления по связям с общественными организациями группы ВВС в Вашингтоне, адресованное в наш отдел. Я распорядился выдать ему пропуск на территорию части и послал за ним лейтенанта Филлипса. — И он снова невозмутимо погрузился в молчание.

Полковник Росс, который прежде плохо знал капитана Коллинза, мысленно поставил ему плюс: ему понравилась его деловитая лаконичность — качество весьма редкое и, как правило, врожденное; такие люди говорят лишь то, что действительно необходимо сказать, а потом молча и терпеливо ждут ответа собеседника.

Теперь слово было за полковником Моубри, который не отличался ни деловитостью, ни лаконичностью и был несколько ошарашен таким умением четко и точно выражать свои мысли. На некоторое время в комнате воцарилось молчание, потом полковник прочистил горло и сказал:

— Ну что ж, здесь, мне кажется, все было сделано правильно. Если, разумеется, его бумаги не фальшивка…

— Это входит в наши обязанности, полковник, — вступил в разговор майор Сирс. — Часовые на КПП должны удостовериться в подлинности представляемых документов, прежде чем пропустить кого-то на территорию части. Если обнаружится, что бумаги фальшивые…

— Да не об этом сейчас речь, — сказал полковник Моубри. — Никто не говорит, что документы поддельные. Я просто хочу проследить всю цепочку от начала до конца, шаг за шагом. Вы можете что-либо добавить, капитан?

Капитан Коллинз некоторое время задумчиво разглядывал собственную ладонь.

— Думаю, что нет, сэр, — сказал он. — Я рассказал лишь о том, что имеет отношение ко мне лично — как он получил пропуск на территорию части.

— Хорошо, — сказал полковник Моубри. — А разве вы не обращались к нам в канцелярию за разрешением?

— Обращался, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Но только после того, как Джеймса пропустили на КПП, когда он уже сидел у нас в отделе. Мы связались с вашей службой для подтверждения допуска.

— Да, я знаю. Так, продолжайте.

— Боюсь, что не совсем понимаю вас, полковник. Мне нечего добавить.

— А что вам у нас ответили?

Полковник Росс едва не застонал от досады и, чтобы сдержаться, запихнул в рот остатки второго бутерброда и принялся старательно жевать.

— Ну… нам ответили… мистер Ботвиник нам ответил, — капитан Коллинз кивнул в сторону Ботвиника, — что он позвонит после того, как проконсультируется с вами. Он, помнится, сказал, что вы заняты у генерала.

— И он вам позвонил?

— Насколько я знаю, да.

— Но точно вы не знаете, капитан?

— Видите ли, так мне сказали, сэр. Сам я с ним не разговаривал. С ним говорил лейтенант Филлипс. Меня в это время не было в комнате.

— А где же вы были?

Капитан Коллинз посмотрел на него безмятежным взглядом.

— Честно говоря, я был в сортире, сэр.

Полковник Култард фыркнул, вслед за ним, осмелев, улыбнулись и остальные. Всякий другой, занимающий такое же высокое положение и пользующийся такой же властью, как полковник Моубри, не замедлил бы с лихвой отплатить человеку, который выставил его на посмешище. Но он лишь растерянно заморгал и — в который раз — проявил то обезоруживающее великодушие, которое всякий раз смущало полковника Росса, когда ему хотелось высказать все, что он думает о деловых качествах полковника Моубри. Да, над ним смеются, но он сам в этом виноват. И он это признает.

— Вы правы, разумеется, — глядя на капитана Коллинза, извиняющимся тоном сказал он. — Где вы были, не имеет никакого значения. Я согласен. Я просто хочу проследить все по порядку. Итак, вас в комнате не было. А что вам сказал лейтенант насчет звонка Ботвиника?

— Послушайте, Дед, — не выдержал полковник Росс. Хотя он не меньше других ценил великодушие и не мог не восхититься той воистину святой простотой, с которой оно было сейчас продемонстрировано, он больше не в силах был молча слушать этот неуклюжий допрос. — Может быть, проще спросить самого лейтенанта? Или Ботти сообщит нам, что он сказал лейтенанту?

— Согласен, — с облегчением сказал полковник Моубри. — Действительно, проще задать этот вопрос лейтенанту. Я и сам знаю, что сказал Ботти, а спрашиваю об этом лишь потому, что только таким путем могу узнать, правильно ли они поняли приказ, который я передал через Ботти. Я хочу докопаться до причин того, что произошло после. Вы можете ответить на мой вопрос, лейтенант?

Все посмотрели на лейтенанта Филлипса, рослого молодого блондина с редкими волнистыми волосами. У него был высокий покатый лоб и тонкий прямой нос — полковник Росс по опыту работы в суде знал, что люди с такой внешностью, как правило, легковозбудимы и многословны, дают показания охотно и редко обдумывают Последствия своих слов. И если судья вовремя не вмешается, то пристрастный прокурор умелыми вопросами сумеет выставить их в глупом виде. Когда Филлипс заговорил, голос у него оказался под стать внешности — высокий и звонкий. Его произношение большинству американцев наверняка показалось бы претенциозным и выдавало интеллектуала из Новой Англии, а точнее, как безошибочно определил полковник Росс, выпускника Гарвардского университета.

— Насколько мне известно, — сказал лейтенант Филлипс, — никаких приказов не поступало. Нас просто проинформировали, что мы не можем получить разрешение для мистера Джеймса, поскольку для этого необходима санкция генерала Била. Генерал всегда считается с мнением начальников отделов, поэтому он не даст разрешения, не удостоверившись, что полковник Джобсон ничего не имеет против этой затеи. А узнать мнение полковника Джобсона не представляется возможным, поскольку у него сейчас плановые тренировочные полеты. — Он ненадолго замолчал, потом добавил: — Это последнее утверждение, как я сейчас понял со слов майора, не соответствует действительности. Видимо, его предупредили, и он сбежал, чтобы генерал не смог узнать его мнение…

Полковнику Моубри с самого начала не понравилось произношение лейтенанта. Воспользовавшись представившейся возможностью, он тут же перебил его скрипучим командирским голосом старого служаки:

— Вас не спрашивают, что вы поняли и чего вы не поняли насчет полковника Джобсона, лейтенант. Полковник Джобсон не имеет к этому никакого отношения. Все, что от вас требовалось, — это объяснить, как вы поняли переданное вам распоряжение. Вы согласны с его заявлением, капитан?

Быстро сообразив, что «согласен» в данном случае означает «подтверждаете» и ничего более, капитан Коллинз кивнул.

— Да, это так, полковник, — ответил он. — Я хочу сказать, что так и понял суть телефонного разговора с Ботвиником. Во всяком случае, я не считаю, что нам был отдан конкретный приказ.

— Но, как бы то ни было, вы наверняка поняли, что не должны ничего предпринимать без санкции генерала Била. В противном случае, что же вы поняли из переданного вам распоряжения? Что вы лично поняли, лейтенант?

Лейтенант Филлипс чуть заметно пожал плечами.

— Ничего, или почти ничего, — сказал он. — Честно говоря, у меня закралось подозрение, что Ботвиник по каким-то соображениям просто не хочет вмешиваться в эту неприятную историю. Вполне возможно, что он вообще не потрудился передать вам наш запрос.

— Совершенно неуместные и неосновательные подозрения, сэр, — снова рявкнул полковник Моубри. — Как вам вообще могло такое прийти в голову? Так, дальше.

Полковник Росс сидел, вытянув под столом ноги и упершись подбородком в грудь, и не спеша набивал трубку. Взглянув из-под густых бровей на лейтенанта Филлипса, он успел заметить, что тот снова пожал плечами. Вне всякого сомнения, лейтенант нисколько не испугался, более того, командирское рявканье старого служаки имело прямо противоположный эффект. Дело в том, что жест этот был совершенно непроизвольным. Будь это намеренный, сознательный жест, он означал бы, что человек испугался и пытается единственным доступным способом выразить свой протест, бессильный и заглушенный страхом. Судье Россу доводилось наблюдать подобные сцены не один десяток раз, когда люди, возмущенные словами судьи, вот так же пожимали плечами, прекрасно зная, что, если посмеют перечить, тому достаточно пальцем пошевелить, и они окажутся за решеткой. Им хочется, чтобы их дерзкий жест заметили, но вместе с тем они боятся, что он окажется уж слишком вызывающим.

Однако лейтенант Филлипс пожал плечами совершенно непроизвольно, и это означало, что терпение его на исходе. Он старался держаться в рамках приличий, но всему есть предел. Ага, видно, богатый мальчик или по крайней мере из богатой семьи, подумал Росс. Привык всегда поступать так, как хочется. Ему не часто приходилось встречать серьезный отпор, потому что те, с кем он имел дело, обычно предпочитали уступить, зная, что так легче заставить его раскошелиться. Когда же он все-таки встречал отпор или вляпывался в какую-то историю, он и тогда мог особенно не волноваться — деньги могут уладить любую неприятность.

— Что ж, можно и дальше, если вам угодно, — сказал лейтенант Филлипс. — Мне мои подозрения вовсе не кажутся безосновательными. Как известно, мистер Джеймс — чернокожий и приехал сюда по поводу проекта с негритянскими летчиками. Мне показалось вполне вероятным, что в вашем отделе и в отделе полковника Джобсона, — он презрительно кивнул в сторону майора Блейка, — полагают, будто с теми, кого майор Блейк так изящно называет «ниггерами», можно обращаться как угодно и дурить им голову бесконечными отговорками. То, что сообщил мне Ботвиник, по моему глубокому убеждению, совершенная чушь; я абсолютно уверен — будь Джеймс обозревателем какой-нибудь крупной газеты, а не представителем цветной прессы, ему бы тотчас же дали допуск.

Последовавшая за этим гробовая тишина, а также то обстоятельство, что полковник Моубри не оборвал лейтенанта Филлипса, а майор Блейк, открывший было рот, чтобы поставить лейтенанта на место, так и остался сидеть с открытым ртом, свидетельствовало о том, что лейтенант Филлипс и вправду мог позволить себе этот непочтительный тон.

Воспользовавшись паузой, полковник Росс поспешил вмешаться в разговор.

— А вам не кажется, Филлипс, что вы делаете слишком много голословных заявлений? — сказал он. — Вы что, уже сталкивались с несправедливым отношением к неграм в штабе полковника Моубри? Вы что, располагаете неопровержимыми фактами, позволяющими утверждать, что слова Ботвиника — чушь? Если вы не в состоянии дать утвердительный ответ на эти вопросы, советую вам быть осторожнее в выражениях.

По взгляду, которым лейтенант Филлипс одарил полковника Росса, тот понял (и это не явилось для него неожиданностью), что благодарности за своевременное вмешательство он вряд ли дождется.

— Полковнику Моубри хотелось узнать, какое впечатление произвело на меня его распоряжение, — бесстрастным тоном произнес лейтенант Филлипс. — Потом, как я понял, его заинтересовало, почему у меня такое впечатление сложилось. Вот я ему и рассказал, в меру своих способностей.

— Понятно, — сказал полковник Моубри, который наконец снова обрел дар речи. — Значит, распоряжение, которое вам передали от моего имени, — чушь.

— Думаю, лейтенант Филлипс имел в виду не это. — Капитан Коллинз говорил спокойно и неторопливо, но громко и твердо, уверенно завладев разговором. Он чувствовал, что его подчиненный попал в переплет. Нравился ему лейтенант Филлипс или нет, не имело никакого значения. Собственнический, родительский инстинкт, свойственный каждому командиру, заставлял его бросаться в бой за любого, кто, согласно штатному расписанию, находился под его командой. — Он только пытался рассказать вам, что он тогда сообщил мне. Он не был уверен, что распоряжение действительно исходит от вас. Во всяком случае, он не воспринял это как приказ, так же как и я. Он решил — да и я придерживался того же мнения, — что его обязанность — как можно быстрее исполнить распоряжение военного министерства, направленное командующему АБДИПа, и выдать допуск мистеру Джеймсу. Когда к нам поступают такие директивы, мы, естественно, исходим из того, что вряд ли генерал будет возражать. Лейтенант Филлипс ошибся, предположив, будто вам об этом деле не сообщили. Но я думаю, что, раз у него такие сомнения появились, он вправе был проверить и связаться с вами лично. Вот, собственно, и все.

— Ну нет, далеко не все! — сказал полковник Моубри. — Это же ни в какие ворота не лезет! Вместо того чтобы подождать разрешения на допуск от генерала Била, он сам решает дать допуск этому Джеймсу и посылает его в отдел нестандартных проектов. Этого вы не отрицаете, лейтенант?

— Разумеется, я отрицаю, что давал ему допуск и куда-то там посылал, — ледяным тоном произнес лейтенант Филлипс. — Это намеренное искажение моих слов, и вы не имеете права…

Тут полковник Росс поспешил снова вмешаться и произнес тем особым внушительным голосом, которым произносил речи в зале суда:

— Никто не имеет права искажать ваши слова, лейтенант. Но и вы со своей стороны не имеете никакого права разговаривать в таком тоне со старшими по званию. Прошу вас впредь этого не делать.

— За все, что делается в моем подразделении, отвечаю все-таки я, полковник, — сказал капитан Коллинз. — Если позволите, я постараюсь объяснить, какие шаги были нами предприняты. Я принимаю на себя всю ответственность за последствия.

— Уж это само собой разумеется, — сказал полковник Моубри. — Да, объясните мне, если можете. Объясните, почему человеку, не получившему допуск, позволили уйти из вашего отдела и разгуливать по территории части без сопровождающего?

— Слушаюсь, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Дело в том, что Джеймс не уходил без сопровождения из нашего отдела. Не могу вам сказать, как вышло, что позже он отправился разгуливать по территории, но я готов нести за это ответственность…

С дальнего конца стола подал голос майор Уитни, сидевший позади полковника Култарда и капитана Соломона:

— Я не думаю, что вся ответственность ложится на вас, капитан, — и за то, что он ушел без сопровождающего, и за то, что разгуливал по базе. Думаю, за это должен отвечать я. К нам его привел лейтенант Эдселл, а мне нужно было с Эдселлом кое-что обсудить, поэтому я приказал отвести Джеймса в приемную нашего отдела, и там его оставили без присмотра.

Тут уже в игру вступил полковник Култард и, столь же ревностно, как только что это сделал Коллинз, бросился на защиту своего подчиненного.

— А разве вы знали, Билли, что у него нет допуска? — спросил он. — Если я правильно понял, у него был пропуск на территорию части, — он вопросительно взглянул на капитана Соломона.

— Так точно, полковник, — ответил тот. — Пропуск у него был. Он мне его сам показал. Могу в этом присягнуть…

— Но пропуска недостаточно, — сказал полковник Моубри. — Пропуск был выдан ему для того, чтобы он мог пройти в отдел связи с общественными организациями. А дальше уже тот отдел, в который выдан пропуск, должен следить за соблюдением инструкций. А инструкция гласит, что к любому гражданскому лицу, допущенному на территорию части, должен быть приставлен специально выделенный офицер, сопровождающий его в течение всего времени пребывания на этой территории. И никакие отговорки, что вы эту инструкцию не знаете, не могут считаться уважительными.

— Я прекрасно знаком с инструкцией, — сказал майор Уитни. — Я просто как-то не подумал. Он пришел к нам с лейтенантом Эдселлом, но потом я дал Эдселлу другое задание. Вероятно, я должен был выделить кого-нибудь присмотреть за Джеймсом…

— Да ничего вы не должны! — сказал полковник Култард. — Господи, у нас и так людей не хватает, не знаем, за что браться. С какой стати мы должны еще выделять нянек для людей, не имеющих ни малейшего отношения к нашему отделу? Вы мне вот что скажите: кто распорядился, чтобы офицер из отдела Билли сопровождал этого парня по базе? Билли такого приказа не отдавал. Тогда кто же? Кстати, в учебный класс отдела изучения личного состава его подбросил Мэнни, если только это обстоятельство что-то проясняет. А почему, собственно, Мэнни было и не подбросить? Этот парень показал ему пропуск и сказал, что ищет отдел личного состава. Я полностью одобряю действия своих подчиненных и готов нести за них ответственность. В нашем отделе ему делать нечего; так что, чем скорее он от нас уберется, тем лучше. Другое дело, как он вообще попал к нам…

— Это я дал разрешение лейтенанту Эдселлу пойти в отдел капитана Коллинза, чтобы повидать Джеймса, — сказал майор Уитни. — Я не знал, что он собирается привести его к нам в отдел, но…

— Ну вот, теперь кое-что проясняется, — сказал полковник Култард. — Зачем вы пошли его встречать, Эдселл? И что это вам взбрело в голову тащить его с собой в отдел?

— Я пошел, потому что я его знаю, — сказал лейтенант Эдселл. — Я подумал, что мог бы…

— Кого вы знаете?

— Мистера Джеймса, полковник. — Лейтенант Эдселл взглянул на полковника, и на губах его мелькнула едва заметная, не то озорная, не то злорадная, улыбка. — Он мой старый друг.

На лице полковника застыло изумление; можно было подумать, что кто-то попросил его встретить своего старого друга, и, придя на вокзал, он вдруг увидел перед собой любезно кланяющегося страуса или лошадь, протягивающую ему копыто.

Теперь уже лейтенант Эдселл не скрывал улыбки.

— Я привел его к нам в отдел, сэр, чтобы поговорить. Мы с капитаном Эндрюсом вчера работали над одним заданием для отдела личного состава, которое, как я понял, связано с проектом негритянской группы бомбардировщиков. Я думал, что смогу помочь ему с получением допуска. До этого я как-то разговаривал с помощником полковника Джобсона насчет другого задания. Вот я и подумал, что, если замолвлю словечко за Эла Джеймса, Блейк скажет полковнику Моубри, что они не возражают против допуска в их отдел. Разумеется, я понятия не имел о расовых предрассудках майора Блейка…

— Вы, видимо, много о чем не имеете ни малейшего понятия, лейтенант, — сказал майор Блейк. — Если вы полагали, что я дам допуск, не поставив в известность полковника Джобсона, то вы еще глупее, чем кажетесь на первый взгляд. И надеюсь, что вы оставите меня в покое и не будете впутывать в это дело.

— Оставлю, не волнуйся, — сказал лейтенант Эдселл чуть ли не ликующим тоном. — Оставлю там же, где подобрал, толстячок. А если хочешь поговорить как мужчина с, мужчиной, снимай майорские «листики» и встретимся где-нибудь в укромном месте. Уж я тебе усы нафабрю как следует…

— Эдселл, Эдселл, — попробовал вмешаться полковник Култард.

Майор Блейк, и вправду несколько полноватый, но крепкого телосложения, был явно сильнее Эдселла. Он вскочил на ноги так стремительно, что опрокинул свой стул.

— Молчать, — взревел полковник Моубри. — Немедленно оба замолчите. Садитесь, Эван. Вы что, спятили? Что же касается вас, лейтенант…

— Майор, — обратился к Блейку полковник Росс. — Вы оскорбили этого молодого человека, назвав его друга «ниггером». Ни военное министерство, ни армейская авиация не разрешают военнослужащим употреблять подобные выражения. Если уж вам так хочется, можете выражаться подобным образом наедине в своем кабинете или в своей квартире. Лейтенант, эпитет, который вы употребили по отношению к майору, тоже оскорбителен. Если, как я понял, вы вызываете его на кулачный бой, то это нарушение устава и воинской субординации. А сейчас вы оба скажете в моем присутствии, что берете свои слова обратно. Итак, вы, лейтенант?

Лейтенант Эдселл некоторое время молча смотрел на полковника.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я беру свои слова обратно — если он возьмет обратно свои.

— Вы берете свои слова назад, майор?

— Да, сэр. Если это — приказ.

— Это приказ.

— Тогда я подчиняюсь вашему приказу, сэр, и беру свои слова назад.

На губах лейтенанта Эдселла мелькнула усмешка; впрочем, полковник Росс вынужден был признать, что тот все же сумел соблюсти приличия и благоразумно потупился.

— У меня есть предложение, — обратился полковник Росс к Моубри. — По-моему, кроме меня, никто из присутствующих еще ничего не ел. Может быть, всем сейчас пойти перекусить? В два часа у меня инспекция. Я хотел бы только узнать, как закончилась эта история с Джеймсом. Кто отвел его на КПП — Джонни? И действительно ли Джеймсу удалось переговорить с негритянскими летчиками?

Майор Сирс взглянул на лейтенанта Кашкина.

— Ему удалось кое с кем из них поговорить, сэр, — ответил лейтенант Кашкин. — Я не могу сказать, как долго он с ними разговаривал и о чем они говорили. Мне было приказано разыскать его, отобрать пропуск и отвести на КПП. — Он взглянул в записную книжку. — Я обнаружил Джеймса в час сорок пять рядом с учебным классом отдела изучения личного состава, где он разговаривал с прикомандированными летчиками. Я объявил, как мне было приказано, что ему запрещается находиться на территории части и он должен немедленно ее покинуть. Он сразу же подчинился. Были отдельные реплики со стороны летчиков, стоявших около учебного класса, но я решил не обращать на них внимания. Ни один из них не попытался вмешаться. Мы посадили Джеймса в патрульную машину и отвезли на КПП. Я лично вывел Джеймса за ворота и видел, как он сел в автобус, идущий в Оканару.

— Спасибо, — сказал полковник Росс. — Ну так что, Дед, может, прервемся?

— Хорошо, — сказал полковник Моубри. — На этом пока закончим. Задержитесь на минутку, Норм.

Когда все вышли из комнаты, он, понизив голос, сказал:

— Слышали про полковника Вудмана из Селлерса? Он ведь был у Нюда первым командиром эскадрильи.

— Да, я знаю, — сказал полковник Росс.

— Мне кажется, Нюд здорово переживает. Вам известны подробности? Я слышал лишь то, что Ботти удалось узнать у Веры. Может, нам следует вмешаться? Как вы думаете, мы можем ему чем-то помочь?

— Боюсь, что нет, — ответил полковник Росс.

 

V

Машина замедлила ход и остановилась. Увидев на ветровом стекле автомобиля табличку с полковничьим орлом и надписью «Инспектор базы по административно-хозяйственным вопросам», двое часовых поднялись со скамейки под небольшим брезентовым навесом и отдали честь. Один из них перебежал через дорогу и снял цепочку с табличкой «Граница территории женской вспомогательной службы».

Когда машина двинулась дальше, полковник Росс снял шлем и принялся обмахивать им вспотевшее лицо. Сержант Брукс взял скоросшиватель с подколотыми листками в клетку и заглянул в лежащий сверху список.

— Да, и последнее, — сказал он. — Звонил генерал Бил…

— Что же вы сразу не сказали? — с раздражением воскликнул полковник Росс.

— Генерал сказал, что у него нет к вам никакого срочного дела, — невозмутимо ответил сержант. — Он просто просил передать, что вернулся. Он интересовался, где вас можно будет найти, и я сказал, что вы будете здесь, в кабинете начальника штаба. Он просил не беспокоить вас, просто чтобы вы заглянули к нему, когда закончите. Он собирался пойти перекусить. Вот пока и все, сэр.

— О Господи, это еще что? — воскликнул полковник Росс.

Они приближались к желтому зданию, в котором размещалась служба начальника штаба и административно-хозяйственная служба подразделений. Перед зданием, под палящими лучами полуденного солнца, вытянулись по стойке «смирно» человек двадцать офицеров женской вспомогательной службы, построенных в две шеренги. Перед строем, также по стойке «смирно», стояла капитан Бертон, начальник штаба.

— Кто, ради всего святого, просил их это делать? — сказал полковник Росс. — Сейчас на солнце градусов сто десять, не меньше.

Машина остановилась. Полковник Росс не без труда выбрался из машины и, подобравшись, ответил на приветствие. Он видел, как стекает пот по лицам девушек, застывших в безукоризненно четком «равнении направо».

— Здравствуйте, капитан, — сказал он. — Вольно, вольно. И всем разойтись, пока вы окончательно не растаяли…

Тотчас же послышались вздохи облегчения, радостные возгласы и смешки. Строй распался. Капитан Бертон, крупная полная женщина, достала платок и вытерла пунцово-красное лицо. Потом сказала, обращаясь к своим офицерам:

— Командиров рот попрошу собраться в штабной комнате, остальные свободны.

— Думаю, что в будущем, капитан, — сказал полковник Росс, — мы не станем доставлять всем столько хлопот во время инспекций. Достаточно будет, чтобы в каждой казарме присутствовал командир роты. Нет никакой нужды собирать всех.

— Есть, сэр, — сказала капитан Бертон. — Я просто подумала, что, может быть, вам захочется сделать смотр офицерам — проверить внешний вид. Они понимают, что должны служить примером для подчиненных, чтобы те их уважали и старались им подражать. У меня замечательные девушки, полковник, и я думаю, что они действительно могут служить примером.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал полковник Росс. — Вы можете ими гордиться, капитан. У нас есть какие-нибудь общие вопросы для обсуждения, прежде чем мы начнем обход?

Широкое мясистое, но по-своему привлекательное лицо капитана Бертон, которое уже начало обретать нормальный цвет после того, как они ушли из пекла в прохладу холла, снова сделалось пунцовым.

— Есть один вопрос, и довольно неприятный, — сказала она. — Поэтому я и попросила командиров рот собраться.

Она ввела его в длинную узкую комнату с неоштукатуренными дощатыми стенами. Два больших вентилятора разгоняли теплый воздух, и полковник Росс с облегчением снял шлем.

— Думаю, нам лучше сесть здесь, — сказала капитан Бертон и выдвинула для него стул во главе стола — жест, выражающий почтительность не то к его званию, не то к его сединам, который вызвал у него досаду. — Так, закройте дверь и рассаживайтесь, пожалуйста, — сказала она и заняла место рядом с полковником Россом. — Видите ли, тут такое дело — просто не знаю, как начать, полковник. Но мне кажется, что я должна довести до вашего сведения. Некоторые наши офицеры докладывают, что к ним поступили жалобы от девушек, их подчиненных, и я собрала командиров подразделений, чтобы они могли сообщить вам подробности, если вы захотите их узнать.

Она на секунду замялась — видимо, ей было неловко рассказывать.

— Короче, — сказала она, — мы не вполне удовлетворены тем, как проводятся медицинские осмотры в госпитале на территории базы. Во-первых, нам не очень удобно туда ходить; я, конечно, понимаю, что, пока не закончен лазарет на территории нашей части, это единственное подходящее место. Хотя, честно говоря, оно тоже никуда не годится, полковник. Девушкам там даже негде раздеться. Им приходится раздеваться в комнате рядом с помещением для дневальных, или что-то в этом роде, где находятся рядовые-мужчины. И хотя одного из них уже привлекали к дисциплинарной ответственности, они продолжают проделывать отверстия или щелки в стенах, чтобы подглядывать, и девушки об этом знают, я же считаю, что, раз нет возможности им помешать, нам должны выделить другую комнату. Я докладывала об этом майору Маккрири, но он говорит, что другой комнаты у них нет и что тщательная проверка никаких отверстий не обнаружила. Такие отверстия были, но теперь они заделаны. А заделаны они так, что их можно снова открыть, и солдаты их действительно открывают, когда девушки раздеваются, а потом закрывают снова, так что никакая проверка тут не поможет.

— Понятно, — сказал полковник Росс, с трудом сдерживая абсолютно неуместное в данной ситуации желание расхохотаться. — Я поговорю с майором Маккрири. Обещаю, что мы примем необходимые меры. Запишите, чтобы не забыть, Стив.

Капитан Бертон откашлялась.

— Это еще не все, полковник, — сказала она. — Вторая проблема тесно связана с первой. Ко мне поступили жалобы от девушек, что офицеры медицинской службы, во всяком случае некоторые из них, позволяют себе непристойные замечания во время медицинских осмотров. Нам трудно установить, кто именно это делает — у девушек нет возможности узнать их фамилии, но одного мы знаем наверное — это капитан Ринальди… — Она оглядела сидящих за столом девушек. — Лейтенант Липпа, — сказала она, — расскажите полковнику, что вам сообщили ваши подчиненные.

— Слушаюсь, мэм.

Полковник Росс взглянул на лейтенанта Липпу, молодую женщину со смышленым курносым личиком. Она поднялась из-за стола — невысокая и ладная.

— За последние две недели, — сказала она, — четыре рядовых из моего взвода подходили ко мне порознь и заявляли, что не хотят больше ходить на медицинские осмотры в госпиталь базы. Я думала, они просто слишком застенчивые и стесняются, и пробовала их переубедить. Я спросила, что, собственно, им в этих осмотрах не нравится. Сперва они отмалчивались. Но потом я узнала, что дело не только в том, что за ними подсматривают из другой комнаты; нередко во время осмотров, когда девушки должны раздеваться ниже пояса, врачи ведут себя с неподобающей фамильярностью. — Она замолкла и озабоченно взглянула на полковника Росса. Он отметил про себя, что ее маленькое курносое личико нравилось ему все больше и больше. — Хочу добавить, сэр, — продолжала она, — что ни одна из девушек не обвиняет врачей в каких-то оскорбительных действиях. Речь идет только о соленых шуточках и излишних вольностях в разговоре.

— Но и это совершенно недопустимо, — сказала капитан Бертон. — Пользоваться своим служебным положением! Я попросила лейтенанта Липпу и других офицеров, к которым поступили такие же жалобы, записать выражения, которые они себе позволяли. У меня составлен список, и я могу вам его передать, полковник. Некоторые из них настолько непристойны и оскорбительны, что я долго не могла решиться отдать список машинистке. У меня есть основания предполагать, что далеко не все девушки решились пожаловаться и что врачи — во всяком случае, некоторые из них — постоянно наносят оскорбления девушкам, которых осматривают. Продолжайте, Мэри.

На лице лейтенанта Липпы снова появилось озабоченное выражение; чувствовалось, что в будущем из нее получится отличный командир роты — в этой серьезной, смышленой девушке угадывалась внутренняя сила; наверное, всякий, кто обратится к ней, может рассчитывать на утешение и помощь.

— Видите ли, сэр, — сказала она, — после того как ко мне поступила вторая жалоба, я решила, что нужно все как следует проверить. Поэтому я расспросила кое-кого из девушек — самых умных и откровенных, — чтобы узнать, не было ли и с ними чего-нибудь подобного. Две или три сказали, что они лично никогда ни с чем подобным не сталкивались; но многие признались, что довольно часто им приходилось слышать от врачей непристойные остроты и шутки на их счет. Одна девушка рассказала, что какой-то врач пытался к ней приставать, но, — тут на губах лейтенанта Липпы появилась торжествующая улыбка, — она ему влепила как следует, и он отстал. С тех пор ее оставили в покое.

Вконец покоренный, полковник Росс заставил себя сдержать улыбку.

— А тот офицер, — спросил он, — ну, тот, которому влепили, — вы знаете его фамилию?

— Да, сэр, — ответила Липпа. — Думаю, что это тот самый, о котором упомянула капитан Бертон. Но девушка сказала, что не хочет поднимать скандал. Она сказала, что, видимо, он просто дурачился; да вот только ей дурачиться не хотелось, и она ясно дала ему это понять. Естественно, что никто из девушек не хочет давать свидетельских показаний. Я думаю, что те офицеры это прекрасно понимают, вот и пользуются…

— Согласен, — сказал полковник Росс. — Но не следует забывать, что такие обвинения легко выдвинуть и против ни в чем не повинного человека, так что, даже если мы и уверены, что это правда, все равно потребуются более веские доказательства. Может, сначала поговорить с врачами, которые проводят эти осмотры.

— У лейтенанта Липпы есть предложение, — сказала капитан Бертон. Она одобрительно взглянула на Липпу, точно учитель, который гордится первым учеником в классе и не прочь, чтобы тот показал с лучшей стороны себя и тем самым своего учителя. — Вы позволите ей его изложить?

— Разумеется, — сказал полковник Росс. Слушаю вас, лейтенант.

— Не знаю, насколько это реально, сэр, — сказала лейтенант Липпа. — Я просто подумала, что, может быть, вместо того чтобы посылать женщин в госпиталь на территории базы, было бы проще прислать врача к нам. Мы могли бы оборудовать комнату в административном здании; здесь, во всяком случае, никто не станет подсматривать. И потом, здесь врач не будет чувствовать себя так вольготно и не станет заигрывать с девушками.

— Прекрасное предложение, лейтенант, — сказал полковник Росс. — Мне кажется, его следует не мешкая привести в исполнение. Вы подготовите комнату, капитан, а мы обеспечим установку необходимого оборудования. Майор Маккрири мог бы выделить человека для дежурства здесь каждый день в определенные часы. Запишите, пожалуйста, Стив.

— Это было бы просто замечательно, полковник, — сказала капитан Бертон. — Помимо всего прочего, из-за этого приходится тратить столько времени…

Неожиданно зазвонил висевший на стене в углу телефон. Женщина средних лет в лейтенантской форме, сидевшая слева от капитана Бертон, вскочила и сняла трубку. Потом повернулась к ним и с выражением благоговейного ужаса сказала:

— Простите, мэм. Полковник, вас спрашивает генерал Бил.

Полковник Росс встал.

— Мы пока выйдем, полковник, — засуетилась капитан Бертон. — Подождем на улице. Боюсь, телефон не очень-то удобный…

— Ничего, сойдет, — сказал полковник Росс и подошел к телефону.

— Я вам позвонил, как только приземлился, судья, — сказал генерал Бил. — Надеюсь, сержант передал. Полетал над аэродромом, как и собирался. Поднялся на сорок одну тысячу двести, это без поправок. Мог бы еще Немного прибавить, но головки цилиндров чертовски накалились, а сам я чертовски замерз. И я плюнул — боялся запороть двигатель; Дэнни бы этого не пережил. Он с ним столько провозился.

— Понятно. Очень хорошо, — сказал полковник Росс. Он не мог понять, с чего это генерал ему звонит: чтобы сообщить все эти подробности о температуре цилиндров, высоте полета и любви Дэнни к моторам? Возможно, генерал просто пытается отогнать от себя призрак злосчастного Вуди, который снова стал преследовать его, как только он приземлился. — У вас все в порядке, Нюд? — спросил он.

— Нет, — ответил генерал Бил. — Совсем даже не в порядке. Мы здорово вляпались, судья. И похоже, сами в этом виноваты. Дело вот в чем. Джобсон прилетел в Вашингтон в час и пошел прямо в Пентагон. Я только что с ним разговаривал, с ним и с начальником штаба ВВС. Во-первых, как вы и думали, им не понравился наш циркуляр — насчет отдельных клубов.

Полковник Росс убедился, что в комнате никого нет и дверь в коридор закрыта.

— А как эта инструкция к ним попала? — сердито закричал он. — Вы что, хотите сказать, что Джобсон им ее показал? Он что, не понимает, что от него требовалось лишь добиться отмены допуска для Джеймса? Тем более что для этого были все основания. Какого черта он суется не в свое дело!

— Видите ли, судья, не думаю, чтобы он показал им инструкцию. Я же говорю, что мы здорово влипли. Это сделал не Джобсон. Они мне позвонили. И я вынужден был сам прочитать им текст по телефону. Когда Дед выставил Джеймса, знаете, что тот сделал? Он пошел прямо на телеграф. В группе ВВС получили от него телеграмму. Думаю, кто-то должен был об этом позаботиться. Гораздо разумнее было бы оставить его на базе.

— Для того чтобы совершать разумные поступки, нужны разумные люди. А у нас их нет. Что было в телеграмме?

— Я не видел текста, судья. Но думаю, в ней говорилось, что мы выставили его силой, что ему не удалось ко мне пробиться и что он просит подтвердить мне лично разрешение военного министерства.

— А что же Джобсон? Растерялся?

— Там вот как все получилось: офицер группы ВВС принес телеграмму, когда Джобсон как раз был у начальника штаба. В довершение всего Джеймс написал в конце, что, по его мнению, его выставили из гарнизона, чтобы скрыть, что у нас проводится политика расовой сегрегации, которая, как он полагает, противоречит директивам главного штаба ВВС. Естественно, Джобсона спросили: «Это правда? У вас там что, и вправду насаждают сегрегацию? Расскажите, что там у вас происходит». Джобсон просто не знал, куда деваться.

Справедливости ради нужно отметить, что, хотя полковник Джобсон, старый кадровый военный, не отличался ни особым умом, ни рассудительностью, в данном случае он поступил совершенно правильно. Ему был задан прямой вопрос, и он не мог солгать. Такой циркуляр существовал. Полковник Моубри сам проложил к этой мине бикфордов шнур, и, в каком бы месте его ни подожгли, в любом случае все должно было закончиться оглушительным взрывом. Конечно, можно все объяснить неблагоприятным стечением обстоятельств: Бенни случайно врезал в нос не тому, кому следует; Джеймс прибыл в Оканару в самый неподходящий момент и остался без присмотра в самом неподходящем месте; по чистой случайности телеграмму с протестом Джеймса положили на стол начальника штаба ВВС как раз тогда, когда там был полковник Джобсон; но не случись всего этого — по отдельности или вместе, — мина все равно сработала бы по какой-нибудь другой причине.

И зачем только Уилбур Райт научил Деда летать, подумал полковник Росс. Сейчас ему даже казалось, что было бы лучше для всех, если бы этот Уилбур Райт и талантливый лейтенант Моубри, черт бы их побрал, свернули себе шею на том знаменитом пастбище.

— Ну и что теперь? — спросил он.

— Думаю, мы теперь не можем сделать то, что запланировали, — смущенно сказал генерал Бил. — Во всяком случае, не так, как собирались. Они хотят, чтобы мы немедленно приняли меры.

— Какие меры?

— Чтобы мы внесли изменения в циркуляр, добавив в него два параграфа примерно следующего содержания… постойте-ка, дайте мне текст, Вера. Ага, вот послушайте, судья, я прочту параграф четыре. Для обеспечения тесного взаимодействия, необходимого для самостоятельно действующей боевой единицы, весь личный состав прикомандированной группы будет пользоваться одними и теми же помещениями и прочими объектами, перечисленными в параграфе два. Им запрещается вход в помещения, предназначенные для постоянного личного состава АБДИПа, за исключением почты, отдела финансовой службы, главного гарнизонного магазина, а также тех зданий и частей зданий отдела изучения личного состава, которые могут периодически использоваться для чтения лекций и занятий. Конец параграфа. Параграф пять. Копии настоящего циркуляра должны быть розданы всем офицерам, прикомандированным в настоящее время в связи с проектом ноль-триста тридцать шесть дробь три; каждый из упомянутых офицеров должен прочесть циркуляр и вернуть копию в штаб после того, как заверит своей подписью прилагаемое ниже заявление о том, что он читал приказ и понял его содержание. Конец параграфа. Конец циркуляра.

Полковник Росс на некоторое время задумался, потом угрюмо произнес:

— Добейтесь, чтобы в параграфе пять они исключили слова в настоящее время, и дальше надо заменить заверит своей подписью на подпишет. В параграфе пять в список исключений следует добавить амбулаторный пункт и церковь. Мы же не можем лишить их права на медицинское обслуживание и утешение в религии. Кто этим займется и когда?

— Слышали, Вера? — спросил генерал Бил. — Пожалуйста, внесите изменения, о которых говорит судья. Я попросил размножить на мимеографе. Копии будут готовы после четырех. И приказал отделу личного состава собрать этих ребят в четыре тридцать. Мне так и сказали — сам эту кашу заварил, сам и расхлебывай. Так что, пожалуй, лучше мне самому этим заняться и никому не перепоручать. Во всяком случае, не Деду.

— Уж это точно, — сказал полковник Росс. — Я бы ему больше вообще не стал ничего поручать. — Он тут же пожалел, что не сдержался и дал прорваться раздражению. — Не записывайте это, Вера, — сказал он. — И сделайте одолжение, отключитесь пока от линии. А то я могу сказать еще что-нибудь, что лучше не стенографировать.

— Да и я, пожалуй, тоже, — засмеялся генерал Бил. — Пока можете повесить трубку, Вера.

— Слушайте, Нюд, — сказал полковник Росс. — Расскажите поподробнее о настроении в Вашингтоне. Эти параграфы, которые вам продиктовали, что это было — предложение или приказ? Вам посоветовали их добавить или же приказали?

— А вы можете отличить предложение от приказа, когда речь идет о Вашингтоне? Мне рекомендовали действовать именно таким образом, но я почувствовал, что пахнет жареным. Я сам в это вляпался и сам выбираюсь — но делать это нужно побыстрее и без шума. Я знаю, что подобные неприятности были в Учебном командовании, в Техасе. Тоже насчет клуба. Дед как раз это и имел в виду. Все это чертовски сложно. Скажем, у тебя обучается большая группа белых бомбардиров и очень маленькая группа цветных. Командиру учебного центра абсолютно до лампочки, какого цвета кожа у его бомбардиров, лишь бы клали свои игрушки точно в цель или — если перестать себя обманывать, как это делают наши друзья наверху, — в пределах нескольких тысяч футов от цели. Курс обучения трудный, времени всегда не хватает, потому что сроки очень жесткие. Он должен выдать хороших бомбардиров — иначе… И вот если большая группа недовольна, что им приходится пить пиво вместе с курсантами меньшей группы, возникает моральная проблема. Если в результате страдает боевой дух одной из групп, какой группой вы бы пожертвовали на его месте?

— Какой толк сейчас рассуждать, — сказал полковник Росс. — Давайте лучше подумаем, что нам делать. — Он поглядел на обшитую досками стену, украшенную плакатом, где на фоне плывущих по небу облаков торчали три деревянных креста, один из них был увенчан стальной каской. Надпись под плакатом гласила: Женщины! Они уже ничем не помогут стране — но вы можете! Вступайте в ряды Женской Вспомогательной Службы! — В любом случае за все спросят с вас, Нюд, — сказал полковник Росс. — Если сделаете, как велят, но результата не будет, скажут, что сами виноваты, зачем согласились, у вас, мол, своя голова на плечах. Вам там, мол, на месте, виднее.

В одном генерал Бил был прав: предложения, исходящие из главного штаба, невозможно отличить от приказов, по той простой причине, что любое предложение — тот же приказ, только в другой форме; предложения обычно лишь дополняют или уточняют содержание приказа. Например, в данном случае суть приказа такова: ты должен как можно скорее расхлебать кашу, которую заварил. Тут предложение как раз определяет, что значит «расхлебывать кашу». Чтобы командование осталось довольным, решение проблемы должно удовлетворять всем требованиям, содержащимся в неявном виде в этом предложении. Так, смысл четвертого параграфа сводится к следующему: решить проблему — значит компенсировать ущерб, нанесенный боевому духу негритянских летчиков; для этого нужно убедить их в том, что в прежнем циркуляре не было ничего для них оскорбительного. Параграф пять следовало читать так: Ни в коем случае нельзя подрывать дисциплину; нельзя давать повод думать, что ты уступил нажиму, а значит, уступишь и в следующий раз. Вместе оба эти пункта гласили: В любом случае ни при каких обстоятельствах твои действия не должны компрометировать Главный штаб ВВС, доставлять лишние хлопоты в это трудное военное время и заставлять начальство лезть из кожи вон, пытаясь увязать провозглашенную теорию с существующей практикой. Наконец, в предложении подразумевалось (хотя и не было сказано прямо, потому что генерал-майор Бил это и так прекрасно знал) следующее: Неисполнение этого приказа по каким бы то ни было причинам будет расцениваться как прямое неповиновение и нарушение воинской дисциплины, так что смотри, парень!

— Добавьте в циркуляр четвертый параграф, Нюд, — сказал полковник Росс. — А параграф пять опустите. Я зачту им исправленный вариант, и на этом давайте закончим. Вряд ли мы что-то выиграем, если заставим их расписаться на приказе. Точно так же нет никакого смысла вам самому его читать. Во-первых, можете не сомневаться, кто-нибудь поднимет руку и скажет: «Я не могу подписать приказ. Я его до конца не понял». И к пяти часам вам придется половину из них посадить под арест. А во-вторых, если приказ прочту я и кто-нибудь в задних рядах попытается возразить, то я могу сделать вид, что ничего не слышал. Другое дело вы — вам придется сразу же поставить наглеца на место. Как только они узнают, для чего их собрали, и услышат приказ, они сразу поймут, что мы знаем об их планах. Пройдет часа два, не меньше, прежде чем они решат, как быть дальше. А с клубом придется сделать иначе. Пусть Джонни приведет своих ребят в клуб к половине пятого. А офицера, который будет исполнять обязанности начальника полиции, мы поставим в дверях, и он их просто не впустит внутрь, если они вздумают прийти. Лучше бы, конечно, сделать так, как я предлагал с самого начала. Но после того, как мы прочтем приказ, мы уже не сможем делать вид, будто думаем, что они просто не знают о запрете пользоваться гарнизонным клубом.

— Но вы уверены, что это сработает, судья? — спросил генерал Бил. — Если мы выполним их указания и не решим проблемы, это, конечно, плохо. Но если мы в чем-то отступим от их плана и провалим дело, будет в сто раз хуже.

— Вы неправильно ставите вопрос, — сказал полковник Росс. — Я спрошу иначе: хотите наверняка нарваться на неприятности? Тогда делайте точно так, как они велят. И, будьте уверены, вы эти неприятности получите. Сделаете по-моему — может, еще и обойдется.

— А не получится, что мы просто уклоняемся от исполнения приказа? — Генерал Бил задумался. — Мне передали, что сегодня здесь будет Джо-Джо Николс, где-то часов в шесть-семь. Он наверняка еще был в Пентагоне, когда разразился сказал. Скорее всего, он в курсе дела и знает, какие инструкции мы получили из штаба. Честно говоря, не представляю, как я ему скажу, что мы поступили по-своему. — Он снова помолчал. — Джо-Джо отличный парень, судья. Возможно, вы его мало знаете. Можете мне поверить, он не из тех, кто по поводу и без повода бежит докладывать. Но наверху ему доверяют, и он это ценит — он не станет делать вид, будто не заметил того, что как заместитель начальника штаба был обязан заметить. Мне хотелось бы покончить с этой историей до его приезда.

— Вряд ли это удастся, — сказал полковник Росс. — Тут уж ничего не поделаешь.

— Наверное, вы правы, — сказал генерал Бил. — С Джеймсом мы, конечно, перегнули палку. И теперь все пошло наперекосяк. Если бы не это — ну да что теперь говорить! Дед сказал, что у вас было совещание.

— У нас?! Это у него было совещание, — сказал полковник Росс.

— Но вы согласны, что лейтенантов нужно проучить? Дед считает, что Одиннадцатая воздушная армия — самое подходящее для них место. Это нетрудно устроить. У них не хватает офицеров по всем специальностям. Чтобы не забывали, что они — в армии.

Полковник Росс тяжело вздохнул.

— Ради всего святого, Нюд, — не выдержал он. — Да мало ли что считает Дед! У вас же своя голова на плечах! Нас обвиняют в расовой дискриминации. Мы выставили репортера из гарнизона. Двое наших офицеров пытались добиться для него допуска. И что же — теперь начальству доложат, что эти двое высланы на Богом забытый скалистый остров Алеутского архипелага? Кстати, если вы не знаете — один из них журналист.

— Хорошо, хорошо, согласен, — сказал генерал Бил. — Хоть вы-то не сходите с ума, судья. А то у меня такое впечатление, что все остальные уже давно спятили. И приходите сюда, как только освободитесь. Дед думает…

— Да не может он ничего думать! Он за всю свою жизнь ни разу не подумал. — Полковник Росс без лишних церемоний бросил трубку на рычаг; ему стало стыдно за убогий каламбур и за то, что не сумел сдержать злость. И хотя он и вправду не имел привычки чертыхаться, он во второй раз за сегодняшний день выругался про себя. Черт бы побрал этого идиота!

Он имел в виду Деда, старого бедного Деда; впрочем, отчасти это относилось и к Вуди, бедному, хотя и не такому уж старому Вуди; ведь это из-за него, из-за его слабоволия и расхлябанности (ему, как и Деду, всегда слишком потакали), неприятности сыпались на их головы, да так, что, как ни старайся, не успеваешь разгребать. А кому же приходится разгребать всю эту кучу? Разумеется, бедному старому судье, бедному старому Норму, бедному старому полковнику Россу, генеральному инспектору армейской авиации США. Ему ждать помощи неоткуда; ему нужно справляться самому — видимо, считается, что это его хобби, приятное развлечение в свободное от работы время.

Полковник Росс вытер вспотевший лоб, взял себя в руки и твердым шагом вышел из комнаты.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал он капитану Бертон. — Ну что, продолжим?

В половине четвертого полковник Росс в сопровождении капитана Бертон и сержанта Брукса прошел по настеленному на раскаленном солнцем песке дощатому тротуару к решетчатым дверям кухни-столовой женской вспомогательной службы. Толкнул дверь и, помаргивая, остановился на пороге — в первую секунду он ничего не видел после яркого солнца.

— Смирно, — услышал он взволнованный женский голос.

— Вольно, — сказал полковник Росс. В дальнем конце помещения стояли в одну шеренгу повара, пекари, дежурные наряда по кухне и столовой.

— Это лейтенант Миллер, начальник столовой, полковник, — представила капитан Бертон. — А это лейтенант Турк, она заступает начальником столовой на следующей неделе.

— Ясно, — сказал полковник Росс. — Рад вас видеть, лейтенант, — обратился он к Турк. — А я думал, вы работаете в библиотеке.

— В соответствии с инструкцией главного штаба мы время от времени переводим младших офицеров на новую должность — так они быстрее наберутся опыта и в случае необходимости смогут исполнять любую работу. А должность начальника столовой у нас исполняют без отрыва от основной работы.

— Разумно, очень разумно, — пробормотал полковник Росс. — Значит, так, кроме этих двух офицеров со мной пойдут еще старший наряда по кухне и главный повар. Остальные могут вернуться к работе или, если они сейчас не заняты, разойтись.

— Слушаюсь, сэр, — сказала лейтенант Миллер. — Это сержант Дэлука, старшая наряда, и сержант Лавмен, главный повар.

— Хорошо, начнем. Сначала осмотрим кухню. Ага, доска объявлений. Посмотрим… Так… Результаты ежедневных осмотров, расписание вывоза мусора, меню на день, карточки рабочих кухни-столовой… Все документы сегодняшние, сержант?

— Так точно, сэр.

— Хорошо… Фамилии поваров проставлены… Фамилия старшего наряда и начальника столовой… Все в порядке, пометьте этот пункт в списке, Стив. Ладно, посмотрим дальше. Полы выскоблены, вымыты и вытерты насухо; плинтуса чистые, в углах тоже чисто. Прекрасно, сержант. Теперь плиты — откройте, пожалуйста, все духовки. Замечательно. Рабочие столы — в порядке, раздаточное окно — в порядке. Колода для разделки мяса… В колоде трещина, сержант.

— Так точно, сэр. Мы послали заявку, чтобы прислали новую, но никак не можем ее получить.

— Дело в том, что мы снабжаемся со склада войск обслуживания, сэр. Нам сказали, что колода до сих пор не поступала.

— Если ответят то же самое в понедельник, придется их как следует потеребить — это уже вам, лейтенант Турк. Отметьте, что колода признана негодной, — обратился он к сержанту Бруксу.

— Но сегодня мы еще можем ею пользоваться, сэр? — спросила сержант Дэлука.

— Во всяком случае, не в моем присутствии. Но я сейчас УЙДУ. А теперь, пожалуйста, холодильники…

 

VI

Когда Натаниел Хикс вышел из здания отдела истребительной авиации, он увидел впереди знакомую прямую фигуру: по гаревой дорожке широко шагала лейтенант Турк.

В отличие от штаба в отделе истребительной авиации не было центрального кондиционера, но полковник Фоулсом — по праву начальника — установил небольшой кондиционер в окне своего кабинета. После прохладной комнаты жара на улице ощущалась особенно сильно, воздух был плотным, как вода. Впереди, уже на расстоянии ста футов, поверхность мощеной дороги начинала покачиваться, троиться и подрагивать, точно мираж, зависнув над землей на целый фут. Вдалеке так же подрагивало и покачивалось здание библиотеки, окруженное редкими соснами. Безоблачное небо было линялого голубого цвета, словно присыпанное слоем пыли. Горячий воздух обжигал легкие.

Натаниел Хикс прибавил шаг и догнал Турк. Она вздрогнула и обернулась — лицо у нее было озабоченное, покрытое мелкими капельками пота. Узнав Хикса, она облегченно вздохнула.

— Ливийский воздух, иссушенный зноем… Вы любите Мильтона? Много раз начинала его читать, но так и не осилила… А я думала, капитан, что вы сейчас где-нибудь в синем поднебесье… Ну как, удалось повидать генерала? — Она отстала, пропустила Хикса вперед и пошла с левой стороны. — Извините, сэр, — сказала она. — У нас только что была инспекция в столовой, мы чуть не погорели, и я теперь стараюсь соблюдать все уставы, инструкции и правила воинской вежливости и субординации.

— Вы же говорили, что заступаете только с понедельника.

— Так оно, слава Богу, и есть. Но наша капитан Бертон считает, что мне полезно заранее ознакомиться с кухонным хозяйством. К нам приходил полковник Росс. Он, конечно, просто прелесть, но те, кто полагает, будто его рыцарское отношение к слабому полу их спасет, если он обнаружит таракана в кладовке, глубоко заблуждаются, в чем пришлось сегодня убедиться лейтенанту Миллер. А тут еще какая-то неувязка с закупкой продуктов из главного фонда столовых. Мне придется достать и, что самое печальное, прочесть наставления десять дробь двести пять, десять дробь двести пятьдесят, десять дробь триста десять и десять дробь четыреста пять; либо дать все на откуп сержанту кухонного наряда, что, конечно, легче и, может быть, разумнее. Но дело в том, что сержант очень толстая девица и зовут ее Билли, причем это не прозвище — она так подписывается в ведомостях. Эти два обстоятельства вызывают у меня определенные подозрения. Боюсь, что она недостаточно тверда с любительницами транжирить продукты и мелкими воришками — из тех, кто служит под ее началом. Ну а как прошел разговор с генералом?

— Да как вам сказать… — ответил Хикс. — Я должен был отправиться в турне по отдаленным гарнизонам; но тут произошли новые важные события, и про меня как-то забыли; мне так и не удалось добраться до полковника Моубри и подписать у него письмо, где подтверждается, что теперь я важная шишка и все обязаны исполнять любые мои желания. Так что в конце концов я позвонил на командный пункт базы и сказал личному генеральскому пилоту, — как вам это нравится? — которого генерал отдал в мое распоряжение, что сегодня мы никуда не полетим. По-моему, не очень удобно получилось. Он меня довольно долго прождал. Скорее всего, до понедельника я никуда не поеду. И естественно, как только я отпустил пилота, позвонили от генеральского адъютанта, чтобы я забрал бумаги — они, оказывается, уже готовы. И тут же принесли телеграмму из Орландо: мой капитан Уайли только что пролетел через их аэродром и должен быть здесь в четыре тридцать. Я его сегодня не ждал. Вам не скучно меня слушать?

— Вовсе нет. Во всей этой суете чувствуется живое дыхание жизни. Продолжайте, я слушаю, Нат.

— Ну, за мной дело не станет, — ответил Хикс, отметив про себя, что она в первый раз назвала его по имени. — Пока я изучал это послание, пришел лейтенант Эдселл, и я вручил ему записку от лейтенанта Липпы. По-моему, он обрадовался, впрочем, он заметил, что, скорее всего, проведет выходные на гауптвахте; в связи с этим он стал подробно рассказывать, как расчихвостил полковника Моубри и погонял по стенкам старших офицеров во время разбора одной заварушки, в которую оказался замешан и наш отдел. Когда он меня до смерти утомил, я вспомнил, что мне нужно повидать полковника Фоулсома. Но сперва я зашел за моим письмом — и, как оказалось, правильно сделал. Как только полковник — а мы с ним уже неделю не разговариваем — на него взглянул, наши отношения чудесным образом наладились. Собственно, я пришел к нему по просьбе одного человека — тот просил узнать, возьмет ли Фоулсом его к себе в отдел. Полковник сказал, что подумает, потом добавил, что, скорее всего, сможет это устроить. Так что видите, со мной теперь выгодно водить дружбу.

— Приму к сведению, — сказала лейтенант Турк. Они подошли к зданию библиотеки. — Может быть, для начала есть смысл пригласить вас к нам в отдел на кока-колу? Как ни странно, наш холодильник работает исправно, так что кока-кола у нас всегда холодная.

— С удовольствием, но только в другой раз, спасибо, Аманда, — ответил Хикс. — Мне нужно сообщить тому парню о разговоре с Фоулсомом, а потом прилетает Уайли. Придется подскочить на аэродром — это его словечко, он сам из Алабамы, но его испортила служба в Британских ВВС; нужно его встретить, где-то поселить, потом сводить в офицерский клуб и пропустить с ним стаканчик-другой; так что видите, дел по горло. Сегодня на меня большой спрос.

— Ну, я-то о многом не прошу, — сказала лейтенант Турк. — Все, что мне нужно, — чтобы меня произвели в первые лейтенанты, а нам с Липпой разрешили бы жить вне территории базы в уютной квартирке или комнате — у меня как раз есть кое-что на примете. Будете снова беседовать с генералом — замолвите за меня словечко. А пока — до свиданья. — Она вытянулась, отдала по всем правилам честь и вошла в здание библиотеки.

Он прилетел на потрепанном П-40 с облупившейся краской на пятнистом, защитного цвета фюзеляже. Самолет с шумом прокатился вслед за джипом с надписью «Следуйте за мной» и занял свое место на стоянке. Мотор взревел, отчего крылья закачались так сильно, что, казалось, вот-вот отвалятся, сделал пару оглушительных выхлопов и замолк. Из размытого пятна проступили очертания пропеллера, делающего последние обороты.

В кабине Хикс разглядел капитана Уайли в белом летном комбинезоне и белом полотняном шлеме с болтающимися тесемками. Он помахал Хиксу, перебросил длинные ноги из кабины на крыло и спрыгнул вниз.

— Нет, вы только поглядите! — сказал он. — Ей-Богу, думал, не долечу. Этой колымаге, наверное, лет сто, не меньше! — Он ткнул кулаком в ветхий фюзеляж. — Я даже не знал, как убрать шасси. Никак не мог отыскать этот треклятый рычаг. Мы в училище такое старье не изучали. Ладно, запрашиваю дежурного на вышке, где здесь шасси убирается. А тот мне — да там же, где и у «киттихоуков». А я и на них ни разу не летал. Ну да зачем ему об этом знать. Вот, держите, — сказал он ефрейтору из экипажа наземного обслуживания; тот поставил колодки под колеса и стоял, ожидая дальнейших распоряжений. — Здесь все бумаги, сынок. И неплохо бы, чтобы кто-то обслужил машину. Не дожидаясь помощи Всевышнего.

Он вернулся к самолету и принялся откручивать проволочку, заменявшую замок багажного отсека. Открыв дверцу, он извлек из багажника старый вещевой мешок и потертый конверт с какими-то бумагами.

— Вы извините, Нат, — сказал он. — Я знаю, вы меня не ждали так рано. Но тут вот какая штука вышла — оказалось, мне в воскресенье заступать на дежурство. Так что завтра нужно обратно. Вот я и решил прилететь пораньше. Ничего, вы не против?

— Конечно, нет, Джим, все в порядке, — сказал Хикс. — Пошли, у меня там машина.

Капитан Уайли глядел на мир с высоты шести футов четырех дюймов. Для своего роста он весил не так уж много и казался худощавым; на самом деле он был очень крепкого сложения и обладал незаурядной силой. Ему не так-то просто было разместиться в кабине истребителя; в Орландо Хикс слышал, как командир поддразнивал Уайли — дескать, когда он летает на «спитфайре», ему приходится свешивать ноги по бокам кабины. У капитана Уайли был большой рот, крупный выразительный нос, большие темные глаза с прищуром; но особенно украшали его здоровый ровный румянец и атласная кожа, которым могла бы позавидовать любая девушка.

Уайли двигался несколько неуклюже, как это иногда бывает у слишком высоких людей. Но в отличие от недомерков, болезненно воспринимающих свой недостаток и оттого не в меру воинственных, он отличался неизменным миролюбием и доброжелательностью; впрочем, человек такого роста не может не привлекать всеобщее внимание; но даже если такое внимание лестно, оно достаточно утомительно. Чего только стоят все эти шуточки насчет того, куда он кладет свои длинные ноги в кабине самолета! А то кто-нибудь спросит с самым серьезным видом, какая температура в верхних слоях атмосферы; впрочем, у Уайли всегда была наготове добродушная улыбка, а если кто-то становился уж слишком назойливым, Уайли отшивал его короткой очередью ругательств, мастерски закрученных и в то же время настолько банальных, что в его устах они звучали вполне невинно.

Капитан Уайли с минуту постоял, покачиваясь с пяток на носки и улыбаясь Хиксу с высоты своего роста.

— Пожалуй, лучше снять эту штуку, — сказал он наконец. — А то прицепятся, что я хожу в летной форме, где не положено. — И он стянул с себя белый летный комбинезон.

Хикс углядел, что на полотняном шлеме была нашита бирка с надписью: y/о Граммет. На тесемках очков виднелась бирка поменьше: cm. л-нт Дэлл. Видимо, когда-то эти вещи принадлежали ныне погибшим летчикам. Потом товарищи по эскадрилье поделили их между собой; это делалось по самым разным соображениям — иногда по чисто практическим: почему бы и не использовать еще вполне пригодную амуницию; хотя была, конечно, в этом известная доля позерства, истинного или наигранного презрения к смерти; а иногда это делалось под влиянием каких-то смутных движений в тайниках души, где подлинные чувства могут соседствовать с банальными слащаво-сентиментальными сентенциями типа: «Хоть они и погибли, но по-прежнему будут жить в наших сердцах, они не забыты и не останутся неотомщенными».

Под комбинезоном у капитана Уайли оказались форменные брюки — несколько коротковатые — и выцветшая рубашка с закатанными рукавами. Капитанские полоски на распахнутом вороте так потускнели, что казались сделанными из вороненой стали. Над левым карманом рубашки были приколоты не положенные по уставу миниатюрные крылышки и виднелись косые сине-белые полоски орденской ленточки британского креста «За летные боевые заслуги». Над правым нагрудным карманом висели выцветшие крылышки Британских ВВС — обычная стандартная эмблема на булавке. Он достал из заднего кармана брюк засаленную пилотку, расправил ее и натянул на голову, сдвинув на одно ухо, как принято в Британских ВВС.

— Постойте, — сказал он. — Прихвачу, пожалуй, этот чертов парашют. А то, чего доброго, свистнут. Здесь такого не достанешь. Этот три года не перекладывали, так что я могу быть уверен, что он сложен, как надо.

Когда он вытащил из кабины парашют и забросил увесистую ношу на плечо, Хикс прочел на чехле: cm. л-нт Джонсон. Вряд ли старший лейтенант Джонсон хранил запасной парашют в своем шкафчике в казарме, скорее всего, это был тот самый парашют, который извлекли из-под обломков самолета после его гибели.

— А, вот это здорово, — сказал капитан Уайли, увидев автомобиль Хикса. — Надо будет и мне раздобыть машину, если останусь в Орландо. У них там так же, как у вас, — школа прикладной тактики где-то в лесу, у черта на куличках. Без машины страшно неудобно. А с бензином у вас как, свободно? И главное, если надо смотаться с девчонкой — никаких проблем. Операция «гнездышко». — Он развалился на сиденье и свесил из окна машины длинную руку. — Чем у вас закончилось с этим болваном, как его, Фоулсом, кажется? Вы ему не давайте себе на уши наступать, Нат. Хотел бы я поглядеть на этих умников на Мальте — по три, а то и по пять перехватов в день. Выматываешься в хлам. — Они подъехали к воротам КПП. — Минутку, приятель, — сказал капитан Уайли часовому. Согнувшись в три погибели, он извлек из заднего кармана брюк бумажник, раскрыл его и показал заложенное под целлофан удостоверение Управления генерал-адъютанта.

— Простите, капитан, — сказал часовой. — Вижу, вы не из нашей части. Должен вас предупредить, что отсутствие галстука после семнадцати ноль-ноль считается на территории оканарского гарнизона нарушением формы одежды. А сейчас семнадцать десять.

— Спасибо, приятель, — сказал капитан Уайли. — Нет проблем. — Он извлек из кармана брюк носовой платок и вместе с ним мятый-премятый галстук.

— И еще нужно спустить рукава рубашки и застегнуть пуговицы, сэр, — сказал часовой.

— Сделаем, — сказал капитан Уайли. — А как насчет ширинки? Пусть будет застегнута или после семнадцати ноль-ноль ее можно расстегнуть?

* * *

Полковник Росс сидел за столом под белым прямоугольником экрана для демонстрации учебных фильмов радом с майором Блейком. Стол стоял на возвышении в аудитории отдела личного состава. Лейтенант из отдела Блейка со списком группы в руках проводил перекличку. Такой же список лежал перед майором, и он ставил галочки против фамилий присутствующих.

Эхо гулко отдавалось в полупустом зале: аудитория могла вместить несколько сотен человек, сейчас здесь собралось всего человек восемьдесят или девяносто, так что заполнены были лишь несколько передних рядов. В комнате было нестерпимо жарко. Ощущение жары усиливалось ярким светом прожекторов, повешенных на балках мощных стропил, поддерживающих цилиндрическое, чуть приплюснутое окружье крыши. Унылые серые стены из бетонных блоков были украшены разноцветными диаграммами, выполненными яркими жирными линиями, иллюстрирующими развитие ВВС.

На одном рисунке маленькие синие человечки радостно входили внутрь трубочек, изображенных в виде системы вен и артерий, и внизу на шкале времени были помечены месяцы и годы. Трубочки устремлялись вправо и вниз, сближались и соединялись друг с другом. В нижней части листа все они сливались в одну; и на расстоянии двух лет от того места, где первый синий человечек вошел в трубопровод, стояла надпись: «Боевая авиационная группа».

На другом рисунке был изображен Б-17, с открытыми люками, из которых бомбы сыпались в черное небо, перечеркнутое огненными буквами: «Бомбы сброшены». Ниже стоял заголовок: «Что для этого требуется…», под которым шагали шеренги манекенов, показывавшие, сколько людей требуется для обеспечения полета только одного бомбардировщика: сколько входит в состав экипажа самолета, сколько работает на командно-диспетчерском пункте, в отделе обслуживания, в транспортном и административно-хозяйственном отделах и так далее.

Бóльшую часть противоположной стены занимал гигантский плакат, озаглавленный «Диаграмма роста численности личного состава армейской авиации США». Плакат изображал длинную шеренгу бравых молодцов с квадратными челюстями, стоявших по стойке «вольно по-парадному». Каждый следующий солдат в шеренге был ростом выше предыдущего, вырастая от четырехдюймового карлика на отметке тридцать восьмого года до великана высотой в тринадцать футов на рубеже сорок четвертого.

Полковник Росс рассеянно разглядывал диаграммы; в другое время они его наверняка бы заинтересовали, но сейчас его мысли были заняты другим. Он сидел неподвижно, на душе у него кошки скребли, время от времени он тяжело вздыхал, от усталости и тяжелых предчувствий — сказывались жара в этом похожем на склеп зале, длинный и трудный день, томила мысль о предстоящей неприятной и весьма сомнительной миссии. Перед тем как прийти сюда, он принял еще одну таблетку и теперь с мрачным любопытством прислушивался к звону в ушах. Обычно в таких случаях он старался отвлечь себя мыслями о предстоящем деле, но сейчас этот способ не годился: он знал, что это не улучшит ни его настроения, ни самочувствия. Хотя сначала он все же попытался. Едва они уселись, он принялся не спеша рассматривать офицеров в зале — здесь собрались летчики, прикомандированные в связи с проектом ноль дробь триста тридцать шесть дробь три. Он пытался угадать настроение группы и, если удастся, определить ту, скорее всего, маленькую горстку зачинщиков, способных организовать остальных.

Вскоре полковник Росс заметил, что, почувствовав на себе его пристальный взгляд, все они — а это были совсем еще мальчики — тотчас же отводили глаза. Точно так ведут себя под взглядом учителя школьники, задумавшие какую-то шалость или знающие, что кто-то из товарищей ее задумал. И не их вина, что движение белков глаз более заметно на черных лицах, чем на белых. Было бы несправедливо из-за этого считать их более скрытными, более плутоватыми и изворотливыми, чем белые.

С другой стороны, не так-то легко сохранять беспристрастность, когда устал и доведен до отчаяния трудностями, возникшими не по твоей вине и которые ты, по всей вероятности, не в силах преодолеть. Не так-то просто было признать, что скрытность, плутоватость и изворотливость, которые он приписывал этим чернокожим парням, — возможно, всего лишь плод его воображения. Если взглянуть на этих ребят непредвзято, то неловкость, которую они испытывали, должна даже вызывать симпатию: они еще очень молоды и чувствуют себя явно не в своей тарелке. Им не раз приходилось сталкиваться с несправедливостью, преодолевать множество препятствий, полагаясь только на собственные силы, чтобы получить офицерское звание. Можно смело сказать, что эти ребята с крылышками пилотов на груди — штурманы и бомбардиры — достигли большего, чем белые летчики. Им труднее было получить образование, давшее возможность поступить на офицерские курсы. Так что, скорее всего, здесь собрались натуры одаренные, мужественные, незаурядные.

Полковник Росс не сомневался, что именно так и нужно относиться к этим ребятам, ведь наверняка они обладают всеми этими прекрасными качествами. Его тревожило, что он никак не может преодолеть в себе раздражение, порожденное досадой на неприятности, свалившиеся из-за них на его голову. Ему с самого начала не понравилось, что они отводят глаза, встречаясь с ним взглядом, он знал, что первое неблагоприятное впечатление будет разрастаться, пока не превратится в устойчивую неприязнь.

Для того чтобы понять, куда тебя может завести дорога, вовсе не обязательно пройти ее всю до конца. Полковник Росс сумел остановиться в самом начале пути; и все же ему было не по себе от мысли, что у него в глубине души таится предубеждение, способное в любой момент вырваться наружу, выйти из-под его контроля, наподобие бурного химического процесса или цепной ядерной реакции. Он подумал, что, как ни странно, сейчас ему было бы гораздо легче, если бы он заставил себя думать о своем здоровье, погоревать о первых звоночках — предвестниках инсульта, которого ему не миновать, если не будет беречься; подумать, наконец, о смерти и попытаться приучить себя к мысли, что в конце концов она несет нам избавление; впрочем, мало кому удается этим утешиться.

Так или иначе, ничего не поможет. Как ни крути, таков уж удел человеческий, и несовершенный наш разум гаснет с годами, и хрупкая плоть слабеет. Остается только держаться, как подобает мужчине — не хандрить и не жаловаться. Разглядывая большие диаграммы, полковник Росс заставил себя сосредоточиться на деле, ради которого он сюда пришел. Через пару минут ему нужно будет что-то сказать. Пора наконец решить, что же он скажет — если скажет — после того, как прочтет приказ. Прочтет сам, хотя это мог сделать кто угодно — майор Блейк или даже его лейтенант, — а раз так, значит, у Росса была какая-то иная цель. Так зачем он сюда пришел? Что заставило его прийти?

Ответ был прост.

Он пришел сюда потому, что не хотел, чтобы этим делом занимался генерал Бил. Он пришел сюда потому, что во всем гарнизоне не было человека, кому бы полковник мог доверить уладить это дело; он и сам не был уверен, что сумеет его уладить; но по крайней мере он знал, что хоть не навредит. Можно было бы, конечно, поручить это Моубри, или Джобсону (если бы тот был сейчас в Оканаре), или Джонни Сирсу, как начальнику полиции; они, конечно, люди разумные, но беда в том, что порой они поступают вопреки всякому здравому смыслу.

Полковник Росс вовсе не считал их круглыми дураками — даже Деда. По-своему Дед был вовсе неглуп. Просто все они мыслили чересчур прямолинейно. Каждый из них знал лишь свои непосредственные обязанности и исполнял их — нельзя сказать, чтобы дурно или неумело, просто слишком буквально и недальновидно. Сделав то, что от него требовалось, каждый ждал, когда произойдет то, что должно произойти. Потом они изучали новую ситуацию, определяли, что должны сделать в этой ситуации, и снова исполняли то, что от них требовалось, тем самым напоминая шахматиста, способного думать лишь на один ход вперед. Сделав пять или шесть ходов (каждый из которых сам по себе вроде бы и неплох), он вдруг с удивлением видит, что беда грянула там, где он никак не ожидал, и теперь ему грозит неминуемый мат. Нет, положиться на таких людей было бы слишком рискованно. Кто-то должен помочь Нюду выкрутиться из этой истории, но никто из них на это не годится. Вряд ли они справятся с этим делом лучше, чем сам Нюд.

Мысль о том, что он, полковник Росс, несмотря на усталость и опустошенность, готов и даже сам рвется спасать Нюда от его подчиненных и от себя самого, невольно заставила вновь задуматься о постоянно мучившем его вопросе: о мотивах, управляющих человеческими поступками, — вопросе, пожалуй, одном из наиболее для него интересных и наименее изученных. Какие мотивы движут его поступками? Генерал был взвешен на весах и найден очень легким в этой истории с Бенни. Полковник Росс тут же закрыл на это глаза, хотя прежде никогда бы себе этого не позволил. Ясно, что это неспроста; и тут ему пришла в голову мысль, которая, однако, никоим образом не примирила его со всей этой историей; он подумал, что в чем-то очень важном его отношение к генералу весьма похоже на отношение самого генерала к Бенни Каррикеру.

Генерал Бил любил своего драчливого Бенни, своего чудо-летуна, любил ревнивой, безрассудной любовью. Он все время думал и беспокоился об этом трудном, избалованном и сумасбродном чаде, ему казалось, что Бенни нуждается в постоянной заботе — а кто еще о нем позаботится? Кто возьмет этот труд на себя? И кто еще, кроме него, может с этим справиться? Бенни был волен делать все, что ему вздумается, лишь бы разрешал генералу Билу верно ему служить.

Лейтенант из отдела майора Блейка тем временем продолжал перекличку.

— Второй лейтенант Уиллис, Стэнли Джей?

Ответа не было.

Полковник Росс встрепенулся:

— Отметьте, что он отсутствует. Я в курсе дела.

Кто-то из заднего ряда крикнул:

— Он в госпитале…

По залу прокатился приглушенный гул.

Лейтенант повернулся кругом и доложил майору Блейку:

— Отсутствующих без уважительных причин нет, сэр.

Майор Блейк поднялся. Подправил рукой кончики усов, потом, опершись костяшками пальцев о крышку стола, наклонился вперед и громко официальным тоном сказал:

— Вас собрали для того, чтобы полковник Росс, инспектор ВВС, представляющий здесь генерала Била, мог прочесть вам исправленный текст приказа, где уточняются права и обязанности военнослужащих, временно прикомандированных к АБДИПу. Прошу вас внимательно выслушать. Это очень важно. Итак, слою полковнику Россу.

Полковник Росс встал из-за стола.

— Прежде всего, — произнес он, — я бы хотел сказать несколько слов о сути проекта и о причинах, по которым вас сюда направили. — Он замолчал, медленно и внимательно обвел взглядом рады черных лиц. — Вы принадлежите к немногим избранным, — продолжал он, — вас отобрали из большого числа претендентов; за время обучения вы проявили способности и черты характера, позволяющие использовать вас в качестве основного ядра при осуществлении проекта, имеющего огромную важность для ВВС и для страны в целом.

Полковник Росс снова на минуту замолк и оглядел лица сидевших в первом ряду. Он увидел взволнованный блеск глаз, снова услышал — во всяком случае, ему показалось, что слышит, — ропот, на этот раз едва различимый.

— Я уверен, что все вы хорошо знаете боевые заслуги летчиков Девяносто девятой истребительной эскадрильи. Проявленное ими мужество и боевое мастерство подсказали главнокомандующему ВВС сухопутных войск мысль о том, что, когда у нас будет достаточно подготовленных пилотов, бомбардиров, штурманов и стрелков из числа цветных военнослужащих, можно будет создать столь же эффективную группу средних бомбардировщиков. Это время настало. И выбор пал на вас.

Он решил снова сделать паузу, чтобы проверить, насколько ему удалось овладеть аудиторией, подчинить их себе властным голосом и уверенным видом; но они молчали — видимо, решили дать ему высказаться до конца. И хотя в молчании некоторых чувствовался скрытый протест, все они, видимо, догадывались, что ему известно об их заговоре, и рассчитывали узнать из его речи, как много он знает и что собирается предпринять.

— Вас ознакомили с планом нашей дальнейшей работы, — сказал полковник Росс. — На основании результатов тестов и достижений в боевой подготовке здесь, в Оканаре, будут распределены обязанности каждого внутри группы. После этого вас направят в Орландо, в школу прикладной тактики, где вы прослушаете курс командиров эскадрилий и офицеров административно-хозяйственной службы авиационных групп. Вы составите то ядро, вокруг которого впоследствии могут быть организованы и обучены авиационные группы полного состава. Я надеюсь, что в будущем те, кому доведется служить в одной из ваших эскадрилий, смогут гордиться этим не меньше, чем летчики Девяносто девятой истребительной эскадрильи. А теперь я зачту вам приказ, — не останавливаясь, продолжал он. — Это тот же приказ, с которым вас ознакомили в день приезда, но с добавлением одного параграфа, в котором определяются ограничения на тот период, пока вас не расформируют по авиационным группам. Мы надеемся, что вы будете добросовестно исполнять все, что от вас требуется. Успех работы вашей группы будет зависеть от точного соблюдения всех предписаний, от вашего поведения и военной выправки, от быстрого и точного исполнения приказов, все это не менее важно, чем профессиональные навыки. Итак, послушайте текст приказа. «Штаб Управления анализа боевых действий и потребностей авиации сухопутных войск, Оканара, Флорида…»

Полковник Росс читал медленно и отчетливо.

— …приказ подписан генерал-майором Билом, — закончил он и посмотрел в зал — ему хотелось понять, что скрывается за наступившим молчанием, — и невольно почувствовал исходившую из зала волну скрытого недовольства. У него было всего несколько секунд на размышление, и, поколебавшись, он все же спросил: — У кого есть вопросы по приказу, джентльмены?

Он услышал, как скрипнул стул под майором Блейком — тот не мог вмешиваться в действия старшего, но чувствовалось, что он не одобряет этой, как он считал, уступки мятежникам. Полковник Росс молча ждал вопросов.

Из задних рядов раздался чей-то голос:

— В общевойсковом уставе двести десять, раздел десять, параграф девятнадцать, сказано об офицерских клубах; там говорится, что они должны быть открыты для всех офицеров, проходящих службу в данном гарнизоне.

Майор Блейк снова возмущенно скрипнул стулом.

— Встаньте, пожалуйста, — сказал полковник Росс. — А то я не вижу, с кем разговариваю. Спасибо. Да, вы совершенно правы. Именно так говорится в уставе организации службы в гарнизонах, военных городках и на авиабазах. Ни одно общественное здание не должно использоваться исключительно для какой-то особой, привилегированной группы. Но приказ, который я вам только что прочел, совсем о другом. В этом приказе генерал Бил объясняет причины, по которым отдельные здания и сооружения на территории АБДИПа закрыты для прикомандированных. Если вы будете пользоваться этими помещениями вместе с постоянным личным составом гарнизона, не имеющим отношения к вашей группе, это может помешать развитию у вас чувства локтя; а это является одной из наиболее важных целей, преследуемых данным проектом. Надеюсь, вы это понимаете?

Еще один офицер поднялся на противоположном конце аудитории.

— А скажите, полковник, — спросил он, — отдельные вагоны для черных на местной железной дороге, они что, тоже призваны развивать чувство локтя?

— Это должны вам объяснить те, кто принимает законы в этом штате, — сказал полковник Росс. — Мы с вами служим в армии. Ни в одном из армейских уставов вы не найдете упоминания о каких бы то ни было различиях в зависимости от расы, вероисповедания или цвета кожи. И вы это знаете. Солдат — всегда солдат; это все, что я могу вам сказать как представитель армии США.

Снова поднялся тот, кто задавал первый вопрос.

— Сегодня утром из гарнизона выставили человека, который хотел с нами поговорить, полковник. Я это сам видел.

— Человека, которого выставили из гарнизона, лейтенант, выставили потому, что он нарушил правила, обязательные для всех журналистов, допущенных на территорию части. Он отправился беседовать с вами, не дождавшись разрешения генерала Била, что совершенно недопустимо. Если в газету попадут сведения о некоторых видах техники, расположенной на территории части, и деятельности личного состава, этим обязательно воспользуется разведка противника. Поэтому ничего нельзя печатать без соответствующего разрешения. Необходимо строго соблюдать все правила секретности, иначе это может обернуться огромными дополнительными потерями и даже повлиять на исход крупных боевых операций. Я рад, что вы об этом заговорили. Мне бы хотелось, чтобы тут была полная ясность. — Полковник Росс взглянул на часы. — К сожалению, у меня нет больше времени, чтобы ответить на другие ваши вопросы, — сказал он. — Однако вы, разумеется, знаете, что как инспектор ВВС, то есть генеральный инспектор генерала Била, я обязан заниматься расследованием всех жалоб и нарушений. Каждый из вас вправе в свободное от службы время прийти ко мне в кабинет и обсудить со мной любую проблему. Так что я надеюсь, если у кого-то возникнут вопросы, он придет ко мне, и мы все как следует обговорим.

Кто-то сказал — негромко, но так, чтобы можно было услышать:

— Вот-вот, поговорим — и разойдемся…

Полковник Росс пропустил это замечание мимо ушей.

— Можете распустить группу, майор, — сказал он.

Он прошел до края подмостков, спустился по ступенькам и вышел в боковую дверь.

 

VII

Над высоким юго-западным углом ангара номер один, в большой шестиугольной стеклянной башне, залитой полуденным солнцем, не таким ярким, как снаружи, потому что стекло было сине-зеленого оттенка, а воздух охлаждался постоянно включенными кондиционерами, сидели четыре девушки из женской вспомогательной службы — операторы контрольно-диспетчерского пункта; лица их были обращены в сторону огромного треугольника, образованного пересечением взлетно-посадочных полос общей протяженностью в шесть тысяч футов.

В начале войны здесь попытались применить новый способ маскировки территории: сверху казалось, будто внизу не военный аэродром, а обычные фермы и рощи апельсиновых деревьев, которых так много вокруг Оканары. На крышах и серых бетонных взлетных полосах намалевали черные пятна, изображающие деревья, между которыми извиваются грунтовые дороги, также нарисованные специальной краской. Между взлетными полосами были посажены настоящие деревья — как бы продолжение нарисованной рощи, а там, где оканчивались нарисованные дороги, шли дороги настоящие, по краям которых были поставлены крыши домов, укрепленные на небольшом расстоянии от земли, чтобы они отбрасывали тень. Время от времени этот камуфляж вводил в заблуждение молодых летчиков, только что выпущенных из учебки, заставляя их делать лишний круг перед заходом на посадку. Возможно, в то время, когда была сделана маскировка, она имела определенный психологический эффект, ибо давала почувствовать, что идет война, что существует реальная угроза и база готова встретить и отразить любое нападение.

Однако все эти ухищрения ни на секунду не обманули бы вражеских летчиков, тщательно подготовленных для бомбежек аэродромов. Тем более что одна из взлетно-посадочных полос — та, что тянется с северо-запада на юго-восток, — проходит совсем рядом с самым большим из здешних водоемов — озером Лейледж, которое можно без труда узнать сверху по величине и характерной форме. Если это озеро — очень глубокое, питавшееся подземными источниками, в целую милю длиной и шириной более полумили — не осушить, не засыпать или не перекрыть дощатым настилом, то определить положение базы не составляет никакого труда. В конце концов все это признали, и идею с маскировкой оставили; краска поблекла, многочисленные сооружения, имитировавшие дома и хозяйственные постройки, просели и разваливались; а взлетным полосам присвоили обычную нумерацию и снабдили указателями, на которых обозначалась их длина и приблизительный магнитный азимут — для всех, кому эти сведения могли понадобиться.

Такое же послабление было сделано и для некогда жестких правил о рассредоточении самолетов на летном поле. Начальство наконец вынуждено было отказаться от леденящего душу предположения, что немецкие бомбардировщики могут появиться здесь в любую минуту, поскольку это доставляло массу неудобств и вело к пустой трате времени. Теперь на большом летном поле можно было видеть внушительные скопления самолетов: целая эскадрилья похожих на китов Б-24 с подвешенными двигателями, выровненных по одной линии и почти касающихся друг друга кончиками крыльев; выкрашенные в черный цвет ночные бомбардировщики; звенья А-20 с высокими стабилизаторами; полдюжины изящных серебристых П-38; за ними — несколько радов самолетов различных типов: транспортных, средних бомбардировщиков, учебных…

С высоты контрольно-диспетчерского пункта весь аэродром был виден как на ладони. На расстоянии двух миль от башни, вдоль берега тускло поблескивающего на солнце голубого озера Лейледж вытянулась цепочка землеройно-транспортной техники — драглайны, скреперы, бульдозеры, паровые экскаваторы, которые удлиняли большую взлетно-посадочную полосу. Колонны грузовиков, на каждом из которых развевался квадратный желтый флажок, въезжали и выезжали через временные ворота в ограде в дальнем конце летного поля. Левее, там, где были нарыты земляные насыпи стрельбищного вала, стояли под навесами старые П-40 — здесь выверялась нулевая линия прицеливания орудий. Время от времени над поверхностью вала поднималось вверх облачко пыли. Со стороны города двигались бензовозы и заворачивали на территорию подземных складов горючего.

В дальнем конце рулежной дорожки несколько рабочих, стоя на передвижной платформе, подновляли яркой желтой и черной краской диагональные полосы большой треугольной розы ветров. На бетонированных площадках перед ангарами возились с машинами механики. Моторы время от времени оглушительно стреляли, звук двигателей то нарастал, то затихал; до вышки доносились звуки, похожие на отдаленный гром.

Прохладный воздух помещения за выпуклыми стеклянными стенами вышки был все время наполнен резкими звенящими звуками и множеством голосов. Не обращая на них внимания, техник третьего класса Андерсон — главный оператор контрольно-диспетчерского пункта — и техник пятого класса Мерфи с интересом смотрели вниз на ту часть самолетной стоянки, которая была видна им в промежутке между ангаром и длинной низкой крышей здания командного пункта.

За несколько минут до этого на летное поле со стороны казарм вошла в ворота походная колонна — что-то около роты. После некоторой неразберихи рота перестроилась повзводно и образовала открытое с одной стороны каре, лицом к стоянке. Послышалась музыка — заиграл негритянский военный оркестр тыловой службы. Музыканты, наряженные в белые шлемы и белые гетры, выстроились тремя шеренгами: восемь труб, восемь флейт, восемь малых военных барабанов. Впереди стоял чернокожий тамбурмажор с жезлом в руке. Примерно в центре открытой стороны каре бестолково толклись офицеры, пытаясь разобраться в меловых отметках и построиться в шеренгу.

Техник Андерсон навела на офицеров полевой бинокль.

— Я знаю того, кто впереди, — сказала она. — Это полковник Моубри.

Рядом, за пультами, глядя на залитое солнцем летное поле поверх передатчиков, приборов и рукояток настройки, сидели техники пятого класса Белл и Келлер. Время от времени они что-то говорили в микрофоны в ответ на несущуюся из динамиков жужжащую разноголосицу.

— Ветер Л-лав, прием… — сказала Келлер.

Неизвестно откуда вдруг возник голос, занудно тянувший с техасским акцентом:

— …На борту самолета находится бригадный генерал Д. Д. Николс, заместитель начальника Штаба ВВС вместе с сопровождающими лицами: бригадным генералом Оливером X. П. Бакстером-младшим, капитаном Джоном Т. Стенхаузом и первым лейтенантом Мейтлендом Дэрроу. Говорит пилот, майор Берт Роджерс. Как поняли…

— Пять-ноль, Оканара-вышка, — сказала техник-сержант Белл. — Список пассажиров получен. Вас уже ждут. Посадку разрешаю. Полоса один-четыре. Будьте внимательны при заходе на посадку — там строится новое здание. Ветер Л-лав, слабый… — Она повернулась к технику-сержанту Андерсон: — Они выходят на третий разворот.

Андерсон взяла телефонную трубку.

— Третий разворот, сэр! — сказала она и положила трубку на место.

— А, вот он, — сказала техник-сержант Мерфи. — Я его вижу. Что у них за машина?

— Си-шестьдесят, «Локхид», дорогуша, — сказала Андерсон.

— Господи, она их все наизусть помнит!

Из динамика донесся мягкий голос диспетчера, работающего на частоте авиабазы в Орландо в пятидесяти милях от Оканары:

— …Разрешаю в направлении Джексонвилла, высота тысяча…

Чей-то возмущенный голос проскрежетал:

— Не понял, не понял. Повторите…

— Повторяю: на Джексонвилл, на четырех тысячах. Прием…

Другой, более громкий и высокий голос произнес:

— …Нахожусь четыре-пять от вышки, дайте контрольную линию…

— … вы же мне передали Р-пять-С-пять. О’кей.

Техник-сержант Келлер пристально вглядывалась в какую-то точку в небе за пределами аэродрома.

— Черт бы его побрал, — воскликнула она. — Опять этот, с запада… — Она взяла в руки микрофон. — Си-семьдесят восемь, в двух милях западнее аэродрома. Я Оканара-вышка. Вы меня слышите? Качните крыльями, пожалуйста. Прием…

Тут же в ответ раздался чей-то голос:

— А если ты меня слышишь, крошка, качни своей вышкой. Я в сорока пяти милях на северо-запад. Си-сорок семь, а не семьдесят восемь. Улавливаешь? Армейский девять-девять-три. Хочу войти в вашу зону.

— Армейский девять-девять-три, — сказала техник-сержант Белл в микрофон. — Говорит Оканара-вышка. Аэропорт закрыт примерно на три-ноль минут. Вам придется подождать. Сделайте левый разворот и идите по кругу. Будьте на связи. Когда аэродром откроют, вы будете вторым на посадку.

Келлер повернулась к Андерсон:

— Он не выполняет команды, а может, просто не слышит! Не понимаю, что он выделывает. Придется, пожалуй, ему посигналить. Как вы думаете?

— Ага, посигнальте, Мерфи, — сказала Андерсон. — Видите? Вон он…

Мерфи наклонила сигнальный прожектор.

— Вы прямо на него наводите, — сказала Андерсон. — Так он не увидит, под таким углом. Дайте ему красный предупредительный и следите за его элеронами и рулем направления. Он качнет рулем, что понял…

— Оканара-вышка, я морской А-один-три…

— А, опять этот парень, — сказала Белл. — Летающая лодка, кажется, из Сэндфорда. Видимо, заблудился; но, по-моему, он просто валяет дурака. Спрашивает, где он находится…

— Ага! Вот он качнул рулем!

— Отлично, пошел в облет. А теперь займитесь си-шестидесятым, детка. Они уже сели, видите? Сейчас будут выруливать на стоянку. Дайте им зеленый свет — короткие вспышки, так, правильно. — Техник-сержант Мерфи, подняв к глазам бинокль, смотрела, как си-шестьдесят движется вдоль ангаров.

— Ой, мне тоже хочется поглядеть, — сказала Белл. — Можно мне взглянуть, когда они будут выходить?

— Ладно. Идите и вы посмотрите, Келлер. Только возьмите с собой микрофон. Ничего, дотянется. Вдруг кто-то выйдет на связь…

Тесно прижавшись друг к другу, они прильнули к выпуклому стеклу вышки.

Прямо под ними Си-60 подрулил к перрону и развернулся к ним боком. Спустя некоторое время двигатели смолкли, дверь кабины открылась.

— На караул! — раздался чей-то резкий голос; первое слово прозвучало совсем тихо, а второе грянуло что было силы. Высокий чернокожий тамбурмажор опустил поднятый жезл; восемь барабанов рассыпались четкой приглушенной дробью; восемь одновременно поднятых труб торжествующе протрубили туш.

— Ой, какой симпатичный! — сказала Андерсон. — Генерал Николс! Если это, конечно, он. Он похож на этого… ну, этого киноактера… вы знаете, такой высокий, спокойный…

Мерфи схватила ее за руку.

— Ой, дайте мне поглядеть, Мона! На одну минутку!

Андерсон отдала ей бинокль.

— А второй — так себе. Я про генерала Бакстера. Кто он такой?

— Понятия не имею! Да у них там пропасть генералов!

— Ну дайте же мне взглянуть! Ну, пожалуйста, Роз…

— Смотрите, они, кажется, будут обходить строй почетного караула…

Два генерала, пожав руки офицерам, стоявшим в короткой шеренге посреди перрона, двинулись к правому флангу взвода почетного караула. Тамбурмажор взмахнул жезлом, и флейты поднялись как одна. Жезл опустился, и они засвистели — пронзительно, сладко и взволнованно, радостным и высоким звуком перекрывая дробь барабанов. В конце такта вступили горны; всего три ноты, но они сразу все преобразили, музыка зазвучала ярко, казалось, играет целый оркестр, и было видно, что тамбурмажор это чувствует и испытывает заслуженную гордость.

— …все выше и выше, к самому солнцу, — торжествующе запела Белл.

Из пустоты эфира знакомый уже голос с упреком произнес:

— Оканара-вышка! Это девять-девять-три. Когда наконец разрешите посадку?

— …Венчает нас слава иль гибель нас ждет, — пела техник-сержант Белл.

Келлер взяла в руки микрофон.

— Армейский девять-девять-три! Говорит Оканара-вышка. На перроне встречают высокое начальство, аэродром закрыт до тех пор, пока не закончится церемония встречи. Я вам сообщу.

— Да пошли они куда подальше, сестренка! — раздался из динамика злой голос. — Они что, забыли, что война идет?

— Армейский девять-девять-три, — сказала Келлер. — Нам приказано докладывать о всех случаях внеслужебных разговоров по радио и о неуставных и непристойных выражениях. Имейте это в виду!

— Будет сделано, крошка! Свободна сегодня вечером?

Келлер с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться, но в микрофон сказала весьма суровым тоном:

— Армейский девять-девять-три! Убедительно прошу вас не занимать канал, иначе мне придется о вас доложить. Конец связи!

* * *

Вслед за джипом военной полиции в сопровождении двух штабных автомобилей они выехали из ворот оканарской авиабазы и поехали по шоссе в сторону АБДИПа. Примерно в полумиле впереди них тащилась колонна квартирмейстерских грузовиков; полицейский джип включил сирену, и ее пронзительные завывания заставили их посторониться.

Справа на заднем сиденье расположился генерал Николс, в центре сидел генерал Бакстер, и слева — полковник Моубри.

Лицо генерала Николса по форме напоминало треугольник. У него был широкий, в меру высокий лоб и черные брови над ясными темно-карими глазами с чуть опущенными наружными уголками век. Над острым, но энергичным подбородком красовался правильной формы крупный рот с красиво очерченными, словно точеными губами. Видимо, для того чтобы еще больше подчеркнуть прекрасно вылепленный рот, придававший его лицу неповторимую индивидуальность и мужественность, генерал Николс носил темные, коротко подстриженные усы. На лице его, обращенном к полковнику Моубри, сейчас застыло печальное отсутствующее выражение. Наконец аристократические, почти по-женски красивые губы дрогнули, и он медленно произнес:

— Хочу сделать вам небольшое замечание, Дед.

Чтобы облегчить разговор собеседникам, сидящим по разные стороны от него, генерал Бакстер откинул голову назад на спинку сиденья, задрав кверху маленький невыразительный подбородок, и благодушно заморгал глазами, прикрытыми стеклами очков. Он сохранял на лице серьезное выражение, хотя, естественно, уже догадался, что, несмотря на каменное лицо Джо-Джо Николса, генерал начинает очередной розыгрыш, на которые он был большой мастак.

— Вы же знаете, я простой солдат, — сказал генерал Николс. — Мне вся эта помпа и мишура ни к чему. Конечно, понятно, что раз уж я занимаю пост заместителя начальника штаба ВВС, то должен поступаться своими личными склонностями. Приходится принимать почести, положенные мне по чину. Официальная встреча начальника высокого ранга. Пусть так, я не против. Военный оркестр, барабанная дробь и церемониальный марш — хорошо. Почетный эскорт — прекрасно. Но позвольте мне задать вам один вопрос. — Он наклонился вперед и неожиданно гаркнул: — А где пятнадцать орудийных залпов, положенные при встрече представителя штаба ВВС? Что-то я их не слышал! — Он похлопал полковника Моубри по колену. — Дед, ах вы старый такой-растакой! Ну как вы тут? Как Нюд?

Полковник Моубри фыркнул от смеха.

— Нюд? Нюд? — переспросил он. — У Нюда все нормально, Джо-Джо. Он должен был сам вас встречать, только мы не ждали вас так рано. Он еще занят. Просто удивительно, как быстро вы долетели!

— Всю дорогу по ветру. Мы прикинули по счетчику: от Чарлстона до Саванны по двести семьдесят в час; думаю, что и остальную часть пути выходило не меньше. Из Боллинга мы вылетели часа в два, не раньше. Надо было подождать Олли.

— Ну и напрасно, — гладя на генерала Бакстера, сказал полковник Моубри. — Мы понятия не имели, что Олли приезжает. Да его, кстати, и не приглашали. Нам его и поселить-то негде. Придется спать на скамейке в парке. Зачем он вообще к нам пожаловал? — Несмотря на игривый тон полковника Моубри, в последней фразе чувствовалось такое откровенное любопытство, что генерал Бакстер не выдержал и расхохотался.

— Да просто захотелось прокатиться, — сказал он. — Исключительно для прогулки. — Он снова рассмеялся. — А что, вы разве мне не рады? Или за вами тут водятся какие-то грешки и вы не хотите, чтобы о них узнали в Управлении инспектора ВВС? Что же, думаю, у меня найдется время поглядеть, что тут у вас делается…

— Нам скрывать нечего. Мы всегда готовы к проверке. Нюд прекрасно справляется — можете мне поверить. — Моубри подался немного вперед и обратился к Николсу: — Может, мне его немного умаслить, Джо-Джо? Поздравить с новыми звездочками? Кстати, а как он их получил? Небось купил в гарнизонной лавке?

— Так вы еще не слышали эту историю? — спросил генерал Николс. — Тут я ему немного помог. Видите ли, когда готовили список на присвоение очередных воинских званий, туда включили только тех, кого хотел повысить сам Старик, и, разумеется, Олли там не было. Но потом, когда из юридического отдела список снова вернулся в штаб, в него добавилось много новых фамилий. Ну, знаете, тех полковников, за которых хлопочут влиятельные дружки и политики из родных штатов. Естественно, что в этом списке Олли уже значился. Так вот, в одно прекрасное утро этот исправленный список возвращается на утверждение к Старику, а у меня кончились сигары, и я завернул к нему взять пару штук из коробки, которая всегда стоит у него на рабочем столе. К счастью для Олли!

— Уж это точно, — вежливо улыбнулся генерал Бакстер.

— Еще бы. Так вот, Старик читает список и доходит до Бакстера. Он недовольно так хмыкнул — ну, вы знаете эту его манеру — и уже держал в руке карандаш, чтобы вычеркнуть Олли из списка. Я как раз наклонился над столом, чтобы взять сигары, и понял, что сейчас произойдет, и как закричу: «Господи, что это там, сзади?» Он выронил карандаш и обернулся. «Ничего, — говорит. — Чего это вы?» «Да, так, — говорю, — видно, показалось». Так вот, когда он поднял с ковра карандаш и приготовился читать дальше, то уже забыл, где остановился, и начал с другого места. Вот так Олли и стал бригадным генералом.

Полковник Моубри расхохотался до слез.

— Расскажите Нюду, — сказал он. — Нет, обязательно расскажите эту историю Нюду! — Он отдышался и вытер глаза. Потом, вдруг посерьезнев, сказал: — Нюд, честно говоря, сейчас немного расстроен, Джо-Джо, да, кстати, я собирался вам кое о чем сказать. Думаю, вы уже слышали о заварушке тут у нас сегодня утром — ну, об этом негритянском журналисте… который поднял весь этот шум. Он абсолютно не прав, и я удивлен, что его телеграмме придали такое значение. Грэм Джобсон вам, я думаю, уже говорил — его вообще нельзя было к нам посылать. Они там в отделе связи с общественными организациями заискивают перед газетчиками и готовы разрешить что угодно, не задумываясь о том, какой вред это может нанести.

— Ну, сами газетчики думают по-другому, Дед, — сказал генерал Бакстер. — Они утверждают, будто служба связи с общественными организациями в военном министерстве только для того и создана, чтобы в печати не появилось ни одного упоминания — прямого или даже косвенного — об армии и ходе военных действий.

— Может, это было бы и к лучшему! Они ведь что делают: не посоветовавшись со мной, посылают журналиста писать о проекте, который только сегодня утром родился, может, из него ничего и не получится… Да они там просто спятили! Хорошо, я признаю, что наши люди допустили несколько серьезных промахов; и мы примем к ним дисциплинарные меры. Но дело-то вот в чем: Вашингтон не должен был его к нам посылать, и он не имел никакого права здесь разнюхивать и собирать материал для статьи, раз знал, что у него нет допуска. Да его за это нужно вообще лишить аккредитации. И не пускать больше ни в один гарнизон ВВС! Вот что я об этом думаю, Олли.

Полковник Моубри говорил без остановки, не дожидаясь, пока генерал Бакстер с ним согласится: во-первых, он не очень-то на это рассчитывал, а во-вторых, знал, что у него осталось не так много времени — вот-вот должно показаться здание штаба АБДИПа, — ему не хотелось терять его попусту, выслушивая доводы в защиту отдела по связям с общественными организациями военного министерства или их группы ВВС.

До войны в армии — в прежней армии — в отделах связи с общественными организациями служили одни посредственности — те, кого начальству не жалко было отдать. Теперь же, в военное время, связь с общественностью находилась — во всяком случае, на высшем уровне — в руках призванных на службу штатских: журналистов, специалистов по рекламе, редакторов газет. Они, конечно, отлично разбирались в своем деле и прекрасно знали, какие материалы могут заинтересовать газеты и журналы, но наиболее хитрые из них вполне были способны войти в тайный сговор. Они сейчас могли брать к себе на теплое место тех, кто потом, когда они снимут военную форму, сможет их самих устроить на хорошее место. Полковник Моубри им не доверял. Он в этом смысле не доверял даже генералу Бакстеру. Далеко не все генералы способны устоять перед льстивым вниманием прессы.

Полковник Моубри подался вперед, чтобы вовлечь в разговор и генерала Николса.

— Я что хочу сказать, Джо-Джо, прежде чем вы встретитесь с Нюдом… Видите ли, по-моему, Нюд считает — и не без основания, — что Вашингтон в этом деле не на его стороне. Нюд послал Джобсона объяснить, почему Джеймсу нельзя давать допуск. Тут, мне кажется, сомнений быть не может — Нюд совершенно прав. Но что они делают? Они верят этой телеграмме, которую Джеймс послал в группу ВВС и где нет ни слова правды, и считают, что это достаточный повод, чтобы вмешиваться в наши чисто местные дела — ведь речь идет лишь о небольшом частном недоразумении, малозначительной проблеме, над которой мы уже работали и которую почти уладили. Нюд мне этого, как вы понимаете, не говорил, но я говорю, потому что прекрасно знаю, как он к этому относится — да и как иначе он может к этому относиться. По-моему, безупречная служба дает ему все основания рассчитывать на поддержку Вашингтона. Вот что я обо всем этом думаю, Джо-Джо.

Генерал Николс слушал Моубри, и лицо его постепенно смягчалось: с него сошло непроницаемое угрюмое выражение, которое он напустил на себя, рассказывая, как генерал Бакстер получил очередное воинское звание. Он чуть заметно улыбнулся, но губы его тут же снова сжались. Глаза посерьезнели. У генерала Николса был вид человека, который, насладившись коротким отдыхом, понял, что пора снова браться за работу; мышцы его напряглись, он будто поднял и взвалил на плечи ношу — тяжелую, но для него посильную и привычную.

— Я вам вот что на это скажу, Дед, — ответил он. — Первое: то, что вы называете чисто местными проблемами, на самом деле проблемы далеко не местные. Военный министр уже давно пытается всеми силами заставить негритянскую прессу изменить тон своих статей. Правительство обеспокоено бесконечными нападками на армию, а зачастую и на ВВС, а также всей этой шумихой вокруг критических публикаций. Ведь на следующий год выборы. И второе: я не присутствовал при разговоре с Нюдом, но я прочел стенограмму. И уверен, что они полностью поддерживают Нюда. Ему велели повторить свой приказ и добиться его исполнения. Мы предложили способ, как это лучше сделать. С другой стороны, мы недовольны этим приказом, потому что он давал возможность обвинить нас — как это сделал Джеймс — в том, что в армии существует расовая сегрегация. Мы попросили Нюда опровергнуть это обвинение. Мы не просили его отменять приказ. Ну так чем же еще он недоволен?

— Должен вам признаться, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри, — потому что вряд ли Нюд вам об этом расскажет, что он сам увидел этот приказ уже после того, как его издали. Произошла какая-то неувязка при рассылке документов в штабе. Я сам составлял приказ. И это я вставил пункт, который вам не нравится, — об отдельном офицерском клубе. Нюд к этому не имеет никакого отношения. Я считал, что этот пункт абсолютно необходим. И если из-за этого у Нюда теперь неприятности, я хочу, чтобы вы поняли — и могли объяснить другим, — как это произошло и чья это ошибка. Я знаю, что формально ответственность все равно несет Нюд; но, по-моему, нужно доложить в штабе и самому Старику, чья это была идея. Нюд ни за что не утвердил бы этот приказ.

Генерал Николс снова улыбнулся — лицо его выражало долготерпение.

— Вы что же, хотите сказать, будто издали приказ, заранее зная, что Нюд его не утвердит? Не смешите меня, Дед!

Но полковник Моубри упорно стоял на своем.

— Я не это имел в виду, — упрямо, с мрачным видом произнес он. — Когда я писал приказ, то не сомневался, что Нюд его утвердит. Если бы не произошло путаницы с рассылкой документов, Норм Росс получил бы копию приказа до того, как его издали, а не после. И он обязательно согласовал бы приказ с Нюдом. Я знаю, что Норм был против этого приказа. Он так сразу и сказал.

— Росс ведь у вас инспектор ВВС? — спросил генерал Бакстер. — Я, кажется, с ним встречался, когда он служил в Вашингтоне. Мы собирались взять его к себе.

— Совершенно верно; он замечательный человек, — сказал полковник Моубри. — Просто не представляю, что бы мы без него делали. Нюд без него как без рук. Да и я тоже. — Он задумчиво поглядел в окно. Они съехали с шоссе, повернули на восток и теперь ехали через сосновую рощу — длинная тень неслась впереди автомобиля. Справа потянулся многомильный забор — металлическая ограда, опутанная сверху колючей проволокой, окружавшая территорию части. — И вот еще что, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри. — Насчет разговоров о сегрегации. Норм считает, что вы проводите правильную политику. Но это не так. Это неправильная политика. Она приведет к беде. Она приведет как раз к тому, чего вы хотите избежать. Я признаю, что юридически цветные обладают равными правами со всеми прочими людьми и мы должны следить за тем, чтобы никто их в этих правах не ущемлял — во всяком случае там, где мы обладаем какой-то властью. Но мы не можем насильно навязать цветных обществу, например оканарцам. Поселить цветного в отеле, где останавливаются белые, — да такое в Оканаре никому даже в голову не придет, и ни в одном ресторане для белых здесь негра не обслужат! Вряд ли вы посоветуете нам пытаться тут все изменить. Вы не так наивны, чтобы взывать к оканарцам, требуя немедленно прекратить расовую сегрегацию. По вашей теории они обязаны это сделать; но прежде, чем сражаться с расизмом, неплохо бы сперва закончить войну в Европе и на Тихом океане. — Он покачал головой с видом человека, который знает больше, чем говорит. — Вот что нужно делать — я имею в виду страну в целом, — и только так следует поступать. Всему свое время. И внутри армии нужна точно такая же политика и по той же причине. Разве только у негров должны быть права? Если южане не желают проводить свободное время в компании с неграми — у них тоже есть на это полное право.

Генерал Бакстер добродушно поглядел на него сквозь толстые стекла очков.

— А разве кто-то отнимает у них это право, Дед? — сказал он примирительным тоном. — Никто у них этого права не отнимает.

— Да кончайте вы, Олли, — ощетинился полковник Моубри.

В воздухе вдруг почувствовался едва заметный тошнотворный запах. Справа показались бетонные чаны очистных сооружений, под струями вращающихся разбрызгивателей обильно пузырилась пена.

— Вот чем они пахнут, эти ваши теории, — с негодованием сказал полковник Моубри. — Хорошо, вы хотите сказать, что никаким уставом не предусмотрено, что всякий военнослужащий обязан являться каждый вечер в клуб и выпивать пару кружек пива бок о бок с негром. Если им в клубе не нравится, пусть туда не ходят. Согласен! Разумеется!

Полковник Моубри умолк и возмущенно заерзал на сиденье. Видно было, что внутри у него все клокочет от ярости; он был похож не то на драчливого петуха, не то на задиристого терьера, готового бесстрашно броситься на всякого, кто будет упорствовать и городить всю эту несусветную чушь. Зрелище было настолько забавное, что генерал Бакстер не удержался и с улыбкой поддразнил Моубри:

— Разумеется. Рад, что вы с этим согласны.

— Так, а теперь скажите мне: раз клубы создаются для удобства и удовольствия, почему же парни, скажем, из Джорджии, уплатившие взносы, должны выбирать одно из двух — либо принимать то, что им не по нутру, либо вовсе не ходить в клуб? Я уверен, они с этим мириться не станут.

— А вот это нехорошо, — бодрым тоном сказал генерал Бакстер. — Что же они сделают?

— Поднимут скандал, и тут уж вправду хорошего будет мало. Ведь это же социальная проблема, волнующая лучшие умы страны, а вы нарочно все сводите к вопросам соблюдения дисциплинарного устава. Они не подчинятся, и вы это прекрасно понимаете. Продолжайте в том же духе! Делайте, что хотите! Можете их арестовать, можете отдать под трибунал, можете с позором выгнать из армии. Короче, если вы вовсе ничего не соображаете, вы добьетесь того, что разгоните почти всех первоклассных офицеров; тогда посмотрим, много вы навоюете с горсткой второразрядных цветных пилотов!

Полковник Моубри покраснел как рак. Ужасная картина, которую он только что нарисовал, так его самого напугала, что он начал заикаться.

— Это же бред какой-то! — сказал он с яростью. — Взять хотя бы нашу группу средних бомбардировщиков — кстати, неизвестно, когда ее удастся создать, да и удастся ли вообще. Неужели хоть один нормальный человек может вообразить, будто эта группа способна сравниться с хорошей группой белых пилотов? Я не говорю, что они не будут стараться. Только вот что из этого выйдет? Боже милостивый! Да они в большинстве своем просто для этого не годятся. Ведь сказано же в Библии «рубящие дрова и черпающие воду», и неспроста. Да вы откройте глаза, взгляните вокруг; у людей спросите, наконец! Поговорите хотя бы с полковником Мандиблом, командиром инженерных войск нашего гарнизона. Он жаловался мне на прошлой неделе. Просто уму непостижимо, что эти черномазые делают с техникой и оружием! Дашь им новенький грузовик — так они его за неделю раздолбают. Дашь пулемет — через десять минут он уже не стреляет. Уберите белых офицеров, и уже к отбою вся документация в эскадрилье будет так запутана, что вовек не распутать, казармы превратятся в хлев, в столовой будут три раза в день подавать холодные подгоревшие бобы, а на заднем крыльце скопится двухнедельная груда отбросов. Слава Богу, что вы еще можете смеяться, Олли, а мне вот больше хочется плакать. — От ярости на глазах полковника Моубри и вправду блеснули слезы. Он поджал губы.

— Да будет вам, Дед, — сказал генерал Бакстер. — Никто не покушается на ваши родные военно-воздушные силы.

С лица генерала Николса по-прежнему не сходила уверенная спокойная улыбка. Казалось, он и слушает и не слушает. Он предпочитал не напрягать свой мозг по пустякам и не участвовать в бессмысленных и бесплодных спорах; но при этом никогда не пренебрегал мелочами и никогда ничего не пропускал.

— Мы хотим использовать их, Дед, — спокойно сказал генерал Николс, — и я не считаю, что все цветные так плохи, как вы тут расписали. Мне кажется, дай им возможность, и многие покажут себя. Во всяком случае, у нас есть основания так думать. Надеюсь, вы не обидитесь — я собираюсь вручить крест «За летные боевые заслуги» одному из летчиков будущей негритянской бомбардировочной группы. Это лейтенант, его зовут, если не ошибаюсь, Стэнли Уиллис. У меня в портфеле лежит приказ. Скажите, чтобы он ко мне подошел, ладно?

— Уиллис? — спросил полковник Моубри. — Вы сказали Уиллис?

— Да, он пилот. Я дам вам его полное имя и личный номер. Прежнее начальство представило его к «Авиационной медали». Как выяснилось, в наградном отделе тянули с решением, и Старик сам заменил медаль на крест «За летные боевые заслуги». У них проводили учебно-тренировочные полеты, Уиллис летел на бэ-двадцать шестом и с ним еще три бэ-двадцать шестых; они вылетели из Дель-Рио и попали в сильную грозу. Когда выбрались, оказалось, что не хватит горючего дотянуть до аэродрома. Они постоянно переговаривались друг с другом по радио, и пилоты других машин, кстати белые, решили, что ничего другого не остается, как катапультироваться. И тогда этот цветной пилот заметил небольшую площадку — из тех, что годятся разве что для воскресных прогулок на легких прогулочных самолетах. Он сделал пару кругов над полем и решил, что сумеет сесть. С ним были второй пилот и штурман — оба белые, — и те согласились, что попытаться стоит. Договорились, что они пойдут первыми и если разобьются, то летчики других машин выбросятся с парашютами. И он пошел на посадку. Ему не удалось удержать самолет на посадочной полосе — если только это можно было назвать полосой; но он сумел сбросить скорость, начал притормаживать и, подруливая, удержал машину на твердом и относительно ровном грунте до полной остановки. Потом отрулил в сторону, и три другие машины пошли на посадку одна за другой, а он направлял их по радио, подсказывая, где приземлиться и куда выруливать, так что все они благополучно сели. Разве это второразрядный пилот, Дед? Бэ-двадцать шестые — серьезные машины. Спасенные самолеты стоят полмиллиона долларов, и Старик считает, что мы можем истратить пару долларов на медаль для этого парня; а при нынешних обстоятельствах вручение награды именно здесь и именно теперь может сыграть нам на руку.

— Ну да, конечно, — сказал полковник Моубри. Он сглотнул слюну. — Вы меня не так поняли, Джо-Джо. Я вовсе ничего не имею против негров. И всегда признаю достоинства этих ребят, когда они этого заслуживают, более того, я всегда набавляю лишний балл — за прилежание. Но одна ласточка весны не сделает. — Он облизнул губы. — Ладно, я, пожалуй, действительно слишком увлекся. Ваше дело решать. А наше — исполнять приказы. Вы же знаете Нюда. Не в его характере устраивать сцены из-за того, что командование отменило его решение. Просто я уже говорил — у него сейчас и без того хлопот полон рот. Вы же слышали насчет полковника Вудмана — командующего базой в Селлерсе.

— Слышали, — сказал генерал Николс и взглянул на генерала Бакстера.

— Мы все знаем, — сказал генерал Бакстер, — по целому ряду причин было решено отстранить от этого дела учебное командование и передать его нам. Мне поручено возглавить следствие, Дед. Поскольку Джо-Джо все равно должен был лететь сюда, мы решили, что я полечу с ним, переговорю с Нюдом, а завтра утром отправлюсь в Селлерс.

— Значит, вы уже знаете, что Нюд вчера там был? Я как раз собирался вам сказать. Нюд просто сам не свой… Ведь Вудман был его первым командиром эскадрильи. А вы не знали? Я сам с ним не был лично знаком, слышал только, что ему здорово не везло. Все всегда оборачивалось против него. Норман Росс говорит, что у Вудмана была навязчивая идея, будто кто-то наверху ему постоянно вредит. — Он грустно покачал головой.

— В наставлении сухопутных войск шестьсот дробь пятьсот пятьдесят ясно сказано, что психически нормальный человек не способен на самоубийство. Так что нам только на руку, если выяснится, что у него была навязчивая идея. Самоубийство в состоянии душевного расстройства. С Нюдом ведь еще кто-то летал в Селлерс, верно?

— Норм Росс и Бенни Каррикер.

— Я, разумеется, знаю, что Вудман прикладывался к бутылочке, но это обстоятельство не облегчает нашу задачу. Правда, если выяснится, что он был пьян в момент самоубийства — а думаю, что именно это и выяснится в Селлерсе, — можно будет составить заключение, что душевное расстройство произошло по его вине, а значит, и погиб он по своей вине и это никак не связано со службой. Если Нюд и те, кто с ним вчера там был, скажут, что они заметили какие-то странности в его поведении, это нам очень помогло бы.

— Не волнуйтесь, Олли, — с усмешкой сказал генерал Николс. — За помощниками здесь дело не станет. — Он в упор посмотрел на полковника Моубри — видимо, располагал другими сведениями о полковнике Вудмане. И, вне всякого сомнения, сведения эти не вписывались в ту версию событий в Селлерсе, которую рассчитывал построить генерал Бакстер и которую, по всей видимости, ждало от генерала Бакстера его начальство.

Генерал Николс улыбнулся.

— Ни для кого не секрет, что Вудман сам все время напрашивался на неприятности; он же знал, что в Форт-Уэрте готовится сокращение. Конечно, трудно, когда тебе постоянно не везет, трудно, когда кажется, что все против тебя; но сейчас вообще трудное время, Дед. Мы все делаем одно дело; и тот, кому поручена часть общего дела, должен выполнять свою работу добросовестно, а иначе пусть пеняет на себя.

Он говорил спокойно, тщательно взвешивая каждое слово, не повышая голоса, как бы излагая общеизвестные истины, о которых почему-то забыл генерал Бакстер, а может быть, кое-кто и повыше. Выходило так, словно сам генерал Николс не имеет к миссии генерала Бакстера никакого отношения. Он по-прежнему улыбался и, казалось, хотел довести до сознания собеседников простые и неоспоримые аргументы, перед которыми должны отступить все прочие соображения и чувства, включая просто жалость и сострадание, не позволяющие плохо говорить о мертвых или, во всяком случае, очернять их в официальных рапортах начальству. Ясно было, что генерал Николс в состоянии бесстрастно смотреть на картину гибели и краха, даже когда другие, пользующиеся репутацией людей стойких и мужественных, уже отводят глаза и, вспомнив, что сами они тоже смертны, стараются поскорее забыть увиденное.

— В конце концов, застрелиться — возможно, и не худший выход для человека, который, как Вудман, терпит на службе одну неудачу за другой и сам сознает это. А что еще ему оставалось? Мы не принимаем оправданий. Даже в тех случаях, когда оправдания возможны. Я знаю несколько подобных случаев. Порой Старик готов на все, лишь бы не вмешиваться, пощадить самолюбие и простить человека, если тот многое сделал для ВВС. Но даже Старик здесь бессилен и вынужден принять меры. Слишком многое поставлено сегодня на карту. — Генерал Николс широко улыбнулся, однако голос его по-прежнему звучал строго. — Кое-кто думает, что опасность уже миновала, — сказал он. — Будто наша победа — лишь дело времени. — Он покачал головой. — Но еще всякое может случиться. Завтра ситуация может измениться, и, возможно, не в нашу пользу. Я не призываю трубить об этом на каждом углу; но слишком много лучших наших людей уже погибло в этой войне, и еще больше может погибнуть. — Он помолчал. — Я все это говорю не потому, что вы этого не знаете, Дед; и не потому, что считаю, будто вы думаете иначе. Просто чтобы вы поняли: там, наверху, ко всему этому относятся как никогда серьезно.

— А вы убедитесь, что и здесь, внизу, все относятся к этому не менее серьезно, — ответил полковник Моубри.

— Я вам сейчас кое-что расскажу, только учтите, что это совершенно секретная информация, по-прежнему улыбаясь, сказал генерал Николс. — Месяц назад я был на совещании в Квебеке. Одна разведывательная служба, порасторопнее нашей, представила там интереснейший документ. Ни много ни мало как протокол, в котором излагались условия, на которых одни наши весьма важные союзники соглашались в сороковом году присоединиться к державам «Оси Берлин — Рим»; а в этом году они согласны на тех же условиях заключить с немцами сепаратный мир. В обоих случаях немцы эти предложения отклонили, посчитав условия чрезмерными…

Они подъехали к воротам КПП. Военная полиция остановила все другие автомобили и заставила прижаться к обочине. Часовой около караульного помещения вытянулся по стойке «смирно». Генерал Николс рассеянно поднес руку к козырьку фуражки, и машина въехала в ворота.

— Мы не знаем, остается ли в силе этот документ — в прежнем или в измененном виде; но ясно одно: было бы неразумно слишком уж доверять нашим друзьям и всерьез на них рассчитывать, — сказал он. — Если немцы передумают, нам не останется ничего другого, как выбросить на свалку все оперативные планы на будущий год. — Он негромко рассмеялся.

— Ясно, — сказал полковник Моубри. С минуту он сидел молча, приоткрыв рот, пытаясь постичь смысл услышанного. — Да, все это может очень скверно для нас обернуться.

— Это чем-то напомнило мне один случай, происшедший на базе Кислер несколько недель назад, — важно сказал генерал Николс. — Я как раз тогда там был. Так вот, в нескольких милях от берега есть пара островков. Один из них необитаем, и его используют в качестве артиллерийского полигона для истребителей. А другой остров принадлежит какой-то полоумной старухе, она там живет в полном одиночестве, копается на огороде, держит кур и корову. У нее дом, сарай, но совсем развалюхи. — Генерал Николс прочистил горло. — Так вот, с воздуха оба острова очень похожи — примерно одинакового размера и формы, да и расположены совсем радом один от другого. Я уже говорил, что и дом, и сарай совсем ветхие; и на другом острове тоже стояла пара лачуг, видимо, когда-то рыбаки построили. И летчики обычно использовали эти лачуги в качестве мишени. Ну, и случилось то, что неизбежно должно было случиться: короче говоря, в один прекрасный вечер пилот, который еще плохо знал полигон, поднялся на пэ-тридцать девятом пристрелять новое орудие. Он сделал заход на остров, поймал в перекрестье прицела одну из лачуг и нажал на гашетку. Оказалось, что это не тот остров, и он стрелял не по пустой лачуге, а по сараю, где в это время старуха доила корову. — Генерал Николс покачал головой. — Пилот был отличным стрелком. Влепил четыре или пять тридцатисемимиллиметровых, разнес в щепки крышу сарая, и два снаряда попали прямо в корову, так что от нее только мокрое место осталось!

— А старуха? — спросил полковник Моубри.

— Старуха? — сказал генерал Николс. — У старухи осталось в руках коровье вымя.

 

VIII

Без четверти шесть Натаниел Хикс подъехал вместе с капитаном Уайли на автомобильную стоянку за низкими белыми строениями офицерского клуба. До этого они заезжали в гостиницу, получили комнату для Уайли и оставили там его вещи. Потом заскочили в здание отдела нестандартных проектов; нужно было успеть застать майора Боудри из чертежной секции и попросить его дать указание приготовить завтра с утра схемы боевых порядков.

То, что капитан Уайли успел увидеть на территории АБДИПа, явно произвело на него впечатление, потому что, вылезая из машины, он сказал:

— Ничего себе тут у вас всего понастроено, Нат! Здорово, ничего не скажешь!

Хикс напустил на себя вид бывалого фронтовика.

— Да какой от всего этого толк — чушь собачья, сказал он небрежным тоном.

— Конечно, чушь, — согласился капитан Уайли. — Но знаете, я люблю, когда всего в избытке. И того, и этого. Вам приходилось иметь дело с частями Учебного командования? Что вы, у них чертова пропасть аэродромов, тьма-тьмущая самолетов и людей видимо-невидимо. Призадумаешься, ей-Богу! — Он прищурил глаза, словно и вправду решил поразмышлять над этим обстоятельством. — Знаете, в Англии, в сорок первом, они нас делали, как хотели, честное слово. А на Мальте я выходил на перехват с полупустым баком. Бензина не хватало. Сделаешь один заход, и уже надо назад; а если они не торопятся, так и одного захода сделать не успеешь. Приходилось приземляться, затаскивать машину в какую-нибудь щель в скалах и смотреть, как эти поганцы спокойненько бомбят. — И, пытаясь скопировать британский акцент, он прогнусавил: — Чертовски действует на нервы. Ужасно! — Они подошли к дверям клуба. — Слушайте, у них тут что, облава? — спросил Уайли.

На дорожке, ведущей к зданию клуба, стояли два джипа, битком набитые военной полицией. Краснолицый коренастый лейтенант с кобурой на портупее и повязкой с буквами «ВП» на рукаве встал по стойке «смирно» и отдал честь.

— Бог его знает, — сказал Хикс. — Пока вас ждал на командно-диспетчерском пункте, слышал разговор, будто к нам прилетают какие-то шишки. Может, это эскорт? Надеюсь, генерала Била тут нет. А то я уже должен был улететь по его заданию.

— Кстати, как вам Бил? — спросил капитан Уайли. — Хороший парень?

Хикс подумал про себя, что не настолько знает генерала, чтобы ответить на такой вопрос.

— Мне кажется, его здесь любят, — сказал он.

— Я, слышал, будто он сбежал с Батан, — сказал капитан Уайли. — Но чего только у нас не болтают! Один парень, служивший вместе с ним на Ближнем Востоке, рассказывал, что летчик он классный, но вот группами своими командовал безжалостно. Когда его от них забрали, все вздохнули с облегчением. Говорят, он как-то послал их сопровождать средние бомбардировщики при налете на Крит, хотя знал, да и все это знали, что у них не хватит горючего, чтобы вернуться. В результате чуть ли не целая эскадрилья рухнула в море. У него все обязаны были демонстрировать высокие морально-волевые качества.

По тону, которым это было сказано, трудно было понять, считает ли капитан Уайли этот поступок проявлением бессердечия, достойного всяческого порицания, или же отличной шуткой, которую генерал сыграл со своими подчиненными, забавной именно из-за непостижимой жестокости.

— А как вы поступали, когда вам приказывали лететь и вы знали, что оттуда не дотянуть обратно до базы? — сказал Хикс.

— Я? — спросил капитан Уайли. — Ну, не знаю… Ведь до сих пор я возвращался. Меня на такие задания ни разу не посылали. Знаете, Нат, это вообще не дело. Всегда должен быть шанс — пусть хоть один из ста, но умный командир всегда позаботится, чтобы этот шанс у тебя был. А иначе он тебя просто не пошлет. Вообще-то я толком не знаю, что там случилось на Крите. Может, ничего такого и не было. Но готов поспорить, если что-то подобное и было, то наверняка командир рассчитывал на попутный ветер в верхних слоях или еще на что-нибудь, что могло бы помочь им дотянуть до дома. Все эти разговоры о том, как прекрасно пасть смертью храбрых, сплошная чушь — годится разве что для психов; а кому нужны психи? Нам нужны люди умные, которые стараются обставить противника, прежде чем тот успеет их переиграть; ничего не стоит найти психов, которые, распалившись, готовы переть на таран. Но это просто не умно, а побеждает в конечном счете тот, кто умнее. — Капитан Уайли безмятежно улыбнулся; он вовсе не пытался доказать, что раз он сам так часто побеждал противника, то он умнее других; но сам был в этом твердо уверен и не скрывал этого.

Поднявшись по ступеням ко входу в офицерский клуб, они оказались в широкой сводчатой галерее, проходившей вдоль всего здания офицерского клуба. Один конец галереи выходил на каменную балюстраду, с которой открывался вид на озеро Титания. Другой был тоже открыт, и можно было разглядеть кокосовые пальмы и кустарники внутреннего дворика. Слева находились двери с табличками в витиеватых рамках — в гостиную, в бар и, в самом конце, в столовую. Часть этой широкой, вымощенной плиткой галереи была заставлена металлическими столиками с плетеными креслами, на случай, если офицерам захочется угостить дам. В бар женщины не допускались. Приятно было посидеть здесь теплым вечером, легкий ветерок с озера пробегал по галерее и приносил прохладу.

— Может, сядем здесь, — предложил Натаниел Хикс. — А то внутри сейчас ужасно душно.

— Отлично, — сказал капитан Уайли. Он опустился в плетеное кресло, поерзал, пытаясь устроить свои длинные руки и ноги, и наконец расположился в удобной, весьма непринужденной позе. Бросил на стол пилотку и принялся внимательно и не без удовольствия разглядывать единственный занятый столик по соседству. Два лейтенанта инженерных войск пили ром с кока-колой в компании трех довольно хорошеньких девушек: блондинки и двух брюнеток. Натаниел Хикс пошел в бар.

Вскоре он появился оттуда в сопровождении цветного официанта в белой куртке, который нес стаканы, лед, бутылки с содовой и непочатую бутылку шотландского виски с приклеенной полоской бумаги, на которой карандашом было выведено печатными буквами: Кап. Н. Хикс 0-907360.

— Отлично, — сказал капитан Уайли. — Скоч? Я его там столько выпил, что к концу даже полюбил. — И, снова пародируя британское произношение и интонацию, обратился к официанту: — Чуть-чуть, пожалуйста. Нет, льда не надо, дружище. Это не для меня. — Он рассмеялся, плеснул себе умеренную порцию виски и поглубже уселся в кресле. Потом поднял стакан, который, казалось, утонул в его большой ладони. — Ну, поехали. — Он одним глотком отпил половину, опустил руку со стаканом на колени и сказал: — Так вы говорите, теперь все материалы у генерала? А это к лучшему, как вы считаете?

— Не уверен, — сказал Хикс. — Но, впрочем, генерал сам участвовал в воздушных боях, и не раз. Это точно. Так что он сразу поймет, где дело написано, а где — чушь, и это очень важно: может, удастся поставить на место полковника Фоулсома. Я видел его сегодня, по другому делу, со мной он был очень даже любезен. Вчера в Селлерсе я разговаривал с одним летчиком, который прежде служил в Американской добровольческой группе. Он мне передал кое-какие свои замечания, хотелось бы, чтобы вы взглянули.

— Вот уж где жизнь была малина, — с завистью сказал капитан Уайли. — Жаль, меня там тогда не было. Наличными за каждый сбитый самолет! Потом на эти деньги совершаешь небольшую торговую операцию с китайцами, и вскоре у тебя уже приличный куш. Там и сейчас так — мне рассказал в Орландо один парень, он сам только что оттуда. И я бы не прочь попробовать, да и охота посмотреть, как эти желтобрюхие летают. — Он задумчиво оглядел свой стакан. — Надо только подождать, пока нам дадут что-нибудь получше пэ-сороковых. Знаете, после «спитфайров» ни на чем летать не захочешь. — Он рассмеялся. — Особенно я любил выходить на «спит-девять» против итальянских «макки-двести» или «двести вторых». Разумеется, силы неравные; зато какая потеха! Они иногда пролетали над Мальтой — сопровождали бомбардировщики — и обычно выделывали в воздухе всякие акробатические трюки. У нас боеготовность была на высоте, так что мы в любую минуту могли подняться в воздух, ну, кроме тех случаев, когда машину поставят на прикол из-за запчастей или если бензина нет. Изумительное чувство, Нат! Сидишь себе, ждешь и вдруг видишь — выплывают бомбовозы, ну эти, класса «V», а итальяшки на истребителях выделывают вокруг них «бочки» и прочие идиотские фигуры. Полное радиомолчание! И вдруг командиры звеньев как завопят: «Красный ведущий справа! Белый ведущий слева! Тебя атакуют!» — Он засмеялся и хлопнул себя по колену. — Надо сказать, что один раз мы все же поплатились. Оказалось, что вместе с ними шло несколько немецких сто-девятнадцатых, причем на большой высоте. Мы их и не заметили. Я только что разделался с итальяшкой, как вдруг услышал стрельбу, причем не с земли, а с воздуха. А когда в воздухе слышишь такую стрельбу, стрелять могут только сзади — прямо у тебя за спиной. Пули, черт бы их побрал, прошили мне плоскость. Я завалился на крыло и пошел в штопор. Так он мне винтом вырвал кусок из хвоста, ей-Богу! Видимо, немец просто перемудрил. Не открывал огонь до последнего, чтобы вмазать наверняка; а потом было уже поздно корректировать огонь. Он пронесся надо мной как бешеный, видимо, так разозлился из-за промаха — он ведь меня почти натянул на фюзеляж, — что потерял всякое соображение. И рванул штурвал на себя. А этого, разумеется, делать не стоило. Если кого-то перегнал и тот у тебя на хвосте — нужно сваливать, да побыстрее.

Капитан Уайли поставил стакан на стол, чтобы освободить руки. Он поднял одну ладонь над другой.

— Короче, я прошел штопором мили полторы, потом рванул на себя и пошел вверх, поймал его точно в перекрестье, он почти потерял скорость, пытаясь набрать высоту… — Уайли наклонил левую ладонь и резко приблизил к ней правую. — Влепил ему от души длинную очередь, и — аллес капут фрицу! — Он снова взял стакан. — Вот почему я хочу, Нат, чтобы в этом учебнике по тактике обязательно было записано: при любых обстоятельствах смотри назад. Мне два раза сошло с рук, но другим на это рассчитывать не стоит. В тот день двух наших так и подбили — один из них был моим лучшим другом, Джонсон его звали. Влепили прямо в затылок — он как раз шел в пике на итальянца, — так и вмазался носом прямо посреди летного поля!

— Это у вас его парашют? — спросил Хикс.

— Его, точно, — сказал капитан Уайли. — И странное дело. Так врезался — думали, ничего не останется. Обломки по всему полю разбросало. И только — даже не знаю, как это получилось, — парашют с него сорвало и отбросило футов на сто, так там и лежал, как новенький. Дьявол, я как увидел, что его убили… Один из лучших летчиков, которых я знал… Да, вот всего один раз забыл оглянуться… — Капитан Уайли осушил стакан и поставил его на столик.

Натаниел Хикс пододвинул к нему бутылку.

— Ага, спасибо, — сказал капитан Уайли. — Еще пара глотков не помешает. — Он плеснул в стакан немного виски. — Врачи уверяют, что у меня язва. Мы все там себе что-то заработали — кормили всякой дрянью. Джонсона каждое утро мутило по-страшному. Ну да теперь зато вылечили — раз и навсегда! — Он снова сгреб стакан своей большущей ладонью и отправил большую часть содержимого в рот. Потом вытер губы тыльной стороной ладони и вдруг продекламировал:

Натаниел Хикс удивленно уставился на Уайли:

— Вот уж не думал, что вы интересуетесь подобной ерундой. Что это, Джим?

— Это поэма, — усмехнулся капитан Уайли. — Конечно, ерунда. Вот послушайте еще. — Он нахмурил лоб:

Уайли улыбнулся от удовольствия.

— А все-таки заставляет задуматься, Нат!

Что ж, он, пожалуй, прав, подумал Хикс. Никогда не следует забывать, что нередко люди, с пафосом отрицающие все то, что они считают «ерундой», где-то в тайниках души питают к этой «ерунде» слабость.

— Вы любите поэзию? — спросил Хикс.

— Не знаю, — ответил капитан Уайли. — Просто как-то попалось на глаза. — Он подлил содовой, поболтал немного и отпил из стакана. — Я там иногда кое-что почитывал. У многих англичан была с собой уйма книг.

Он совершенно расслабился и время от времени не без удовольствия поглядывал на блондинку за соседним столиком — казалось, она была там лишней.

Хикс видел, что взгляды, которые бросал на блондинку капитан, не остались незамеченными. Пока Уайли рассказывал, как он чуть было не погиб на Мальте, и показывал руками, как глупо действовал немец и что из этого вышло, она тоже украдкой на него поглядывала. Она, разумеется, заметила и небрежную позу длинного мускулистого тела в плетеном кресле, и ровный теплый цвет мужественного открытого лица, зовущий взгляд прищуренных глаз, и это не могло оставить ее равнодушной. Оценила она и крылышки пилота на рубашке, и — нет, вы только подумайте! — ленточку британского креста «За летные боевые заслуги». Искоса взглянув на него из-под ресниц, она убедилась, что сумела привлечь его внимание. И тотчас же принялась оживленно болтать с приятельницами и их кавалерами, закидывать голову, встряхивать волосами, жестикулировать и то и дело заливаться мелодичным смехом, демонстрируя хорошенькие зубки.

На лице капитана Уайли появилось мечтательное выражение.

— Было бы где, да когда… Я думаю, дельце бы выгорело. Аппетитная курочка, верно? Интересно, кто такая?

— Не знаю, — сказал Хикс.

— Да я просто так, — сказал капитан Уайли. — Хорошо, что мне завтра нужно назад, не то бы я наверняка это дело раскрутил, а у меня в Орландо и без того напряженное расписание. Кстати, я подумал — насчет войны… Ведь вот какая забавная получается штука. Цыпочки, к которым в мирное время и не сунешься, сейчас готовы лечь со всеми встречными-поперечными. Я все-таки, видимо, изрядный сукин сын. Казалось бы, если у тебя уже есть славная курочка и она от тебя без ума, это как-то должно сдерживать; но всякий раз, когда я вижу хорошенькую мордашку, ничего не могу с собой поделать, начинаю прикидывать, как бы у нас с ней славно получилось. Сейчас, пока я не женат, это еще куда ни шло! Вы ведь женаты? Вот что бы ваша жена сделала, если бы узнала, что вы время от времени бегаете на сторону?

Натаниел Хикс смутился, но не мог всерьез обидеться на такой бесцеремонный, хотя в общем-то вполне невинный допрос этого великовозрастного младенца.

— Не знаю, — ответил он. — Не думаю, чтобы ей это понравилось.

— Вот и я говорю! — улыбнулся капитан Уайли. — Хотя, с другой стороны, вовсе не обязательно им об этом рассказывать. Но женщины чертовски подозрительны. Даже если ты с ними просто гуляешь, они очень скоро начинают задавать вопросы. Улетишь куда-нибудь на пару дней, тут и начинают накручивать себя: раз ты не занимаешься этим делом с ней, то наверняка там себе кого-то завел. Впрочем, иногда так оно и есть. А ваша жена беспокоится, чем вы тут без нее занимаетесь, как вы думаете?

Капитан Хикс снова почувствовал неловкость — он знал, что его ответ может показаться капитану Уайли недостойным настоящего мужчины.

— Не знаю, Джим, — сказал он. — Возможно, она и вправду боится, что я тут с кем-то путаюсь. Но если это так, то она напрасно волнуется. Потому что это неправда. Если хотите знать, мне совсем не хочется бегать на сторону.

— И все же, может, было бы лучше ей приехать сюда и приглядывать за вами, верно? — Капитан Уайли был явно сбит с толку. — Я хочу сказать, какого дьявола! Разве вы по ней не скучаете?

— Конечно, скучаю, — сказал Хикс.

— Ну а она? Скучает без вас? А что делает, чтобы скоротать время? Вот этот вопрос мне бы покою не давал, ей-Богу!

— Видите ли, — сказал Хикс, — вовсе не все женщины готовы переспать с разносчиком из ближайшей лавки, как только муж уйдет на службу.

— Вероятно, вы правы, — сказал капитан Уайли. — Но мне, пожалуй, лучше пока не жениться. Хоть я и не прочь. И завести детей. У вас их сколько?

— Двое, — сказал Хикс.

— Здорово. Но, пожалуй, я еще погожу. Во всяком случае, пока вокруг столько курочек. — Он подмигнул блондинке и сказал Хиксу с британским акцентом: — А она недурна. Просто пальчики оближешь!

Слегка разгорячившись от виски, Натаниел Хикс посмотрел на блондинку, что называется, мужским взглядом; но там, где капитану Уайли виделось соблазнительное своей доступностью и приятное приключение, Хиксу чудились лишь проблемы и неприятности. Рано или поздно разум обуздывает страсть. Если бы ему было достаточно пальцем шевельнуть, чтобы заполучить эту девушку, пошел бы он на это? Нет! Более того. Если бы инициатива исходила от нее — что весьма и весьма маловероятно, ведь он не капитан Уайли, — если бы ему и пальцем шевелить не пришлось, а она сама бы все устроила, назначила бы и время и место, если бы она избавила его от сомнений и необходимости ее обхаживать, принял бы он ее предложение? Нет, скорее всего, он просто сбежал бы.

Отчасти такое целомудрие объяснялось чудесным — а для капитана Уайли и необъяснимым — очистительным воздействием брака, о котором тот и сам смутно догадывался. У капитана Хикса с самого начала имелось твердое намерение или, во всяком случае, искреннее желание хранить верность жене, которую он любил и которая нравилась ему не меньше, а, как правило, больше, чем прочие женщины, встречавшиеся на его пути. Разумеется, его твердое намерение, его искреннее желание хранить верность, его любовь и дружеское расположение помогали устоять перед разнузданным зовом инстинкта; и все же это было лишь дополнительное и, возможно, даже необязательное дополнение к главному — стойкому отвращению к изменам, связанному, скорее всего, с менее возвышенными причинами. Люди, подобные капитану Дачмину (который, кстати, в отличие от Уайли давно миновал пору юношеской пылкости), всю жизнь неутомимо ищут и без труда находят приключения, возможность испытать азарт преследования, радость покорения и будоражащее чувство новизны. Все это совершенно не привлекало Натаниела Хикса, его отпугивали возможные последствия, о которых он прекрасно знал из собственного опыта. Пусть это ангел, но все же это женщина! Зачем поступаться размеренной жизнью и терпеть скандалы и скуку, раздражение и досаду, упреки и жалобы, которыми она справедливо будет вам докучать после того, как, пресытившись, вы начнете подумывать об отступлении? Курс обучения краткий в школе для глупцов научит быстро, что покой, о Боги, покой всего важнее в этом мире!

Капитан Уайли помолчал немного — видимо, ждал, что Хикс добавит что-нибудь или даст полезный совет. Не дождавшись, он принялся снова смотреть по сторонам. Хикс, довольный, что они закончили этот разговор, тоже отвернулся и скользнул взглядом по широкой затененной галерее. Сквозь арку входной двери просвечивало яркое послеполуденное солнце. Он заметил, что на ступенях снаружи стоят какие-то люди.

Хикс раскрыл было рот, чтобы процитировать строчку из Попа — раз капитан Уайли не чужд поэтического мышления, это может его поддержать, — но тут его снова отвлекли люди у входа — что-то странное показалось ему в их жестах и движениях. Он стал наблюдать за ними, пытаясь понять, что происходит.

Казалось, там собралась уже целая толпа. Сквозь сетчатые двери да еще против слепящего солнечного света их нельзя было хорошо разглядеть, но силуэты вырисовывались довольно отчетливо. В невысоком прямом офицере Хикс узнал лейтенанта военной полиции. Он покинул свой пост сбоку от входа и стоял теперь на верхней ступеньке, внутри арки, так что голова его возвышалась над остальными. Все прочие стояли ниже — казалось, они собрались, чтобы прослушать приказ или пройти инструктаж, но это не были полицейские, которых Хикс заметил в джипе перед клубом, — те все были в касках.

Стоявшие внизу на ступенях, кажется, были чем-то взволнованы — видно было, как задвигались головы и плечи. Лейтенант застыл в напряженной позе и только поворачивал голову то вправо, то влево, словно оглядывая слушателей. Потом резко отступил на шаг назад, так что вплотную прижался спиной к широкой решетке большой двухстворчатой двери. Движением, чем-то похожим на движение человека, делающего утреннюю гимнастику или готовящегося совершить сложный прыжок в воду с трамплина, он поднял руки и расставил их точно в стороны.

Это, как видно, поначалу смутило остальных. Несколько секунд они стояли неподвижно. Потом один из них поднялся на одну, а другой на две ступеньки. Первый сделал еще шаг и встал рядом с товарищем. Остальные задвигались и, толкая друг друга, последовали за ними. Послышался неясный гул голосов. Лейтенант, по-прежнему стоявший перед дверью руки в стороны, не шелохнулся. Те двое, что шли впереди, вошли под арку и встали на верхнюю ступеньку рядом с лейтенантом — теперь видно было, что оба они выше его ростом.

Натаниел Хикс, приоткрыв рот, следил за этим странным немым представлением.

— Что там такое, Нат? — спросил капитан Уайли. Он обернулся и поглядел через плечо на дверь.

А у двери силуэты за сеткой-экраном застыли в новой позиции. Потом вдруг все снова пришло в движение. Тот, высокий, что стоял лицом к лицу с лейтенантом, немного подался вперед. Он медленно распростер руки и обхватил лейтенанта за плечи. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, точно обнимались или собирались потанцевать.

Беспорядочная людская волна захлестнула арку. Сетчатые двери задрожали, потом, качнувшись, широко распахнулись, и внутрь ввалилась вибрирующая бесформенная масса, вытолкнув перед собой лейтенанта, который наверняка не удержался бы на ногах, если бы не крепкие объятия державшего его верзилы. Остальные обогнули эту обнявшуюся парочку и вбежали внутрь, вертя головами, словно кого-то искали или хотели о чем-то спросить. Их черные лица сверкали — теперь Натаниел Хикс увидел, что это были те самые цветные летчики.

Здесь, внутри, таинственные плоские силуэты превратились в трехмерные фигуры людей из плоти и крови. Тишина немого представления, сопровождавшегося лишь неясным гулом, нарушилась громкими звуками, усиливаемыми сводчатыми потолками галереи.

Они услышали высокий, срывающийся от гнева, но все же уверенный голос, несомненно принадлежащий лейтенанту полиции:

— А ну-ка, уберите руки! Вы что, повязки не видите? Кто дал вам право…

Ему ответил низкий голос — запыхавшийся, натужный:

— Да мы тебя не тронем, лейтенант. Вот только возьмем твой пистолет, чтобы ты никого…

Другой голос, настойчивый и взволнованный, властно приказал:

— Да прижми ты его как следует, говорю тебе, прижми его…

— Да он никак нас арестовать хочет…

— Теперь-то ладно. Картер забрал у него пистолет. Пусть попробует. Пустите его, посмотрим, как он нас арестует.

Объятия разомкнулись так внезапно, что лейтенант от неожиданности пошатнулся.

— Приказываю немедленно вернуть мне мое личное оружие, — задыхаясь, сказал он. — Приказываю немедленно покинуть здание…

— Не пойдем, никто не пойдет!

— Не пойдем, не пойдем!..

За спиной Хикса негромко вскрикнула одна из девушек. Со скрежетом шаркнули ножки отодвигаемых стульев — инженеры вскочили с мест. Но их опередил капитан Уайли, поднявшийся на ноги с таким неожиданным проворством, что стул со стуком упал набок. Его высокая фигура распрямилась с грозной быстротой; из-за неверного вечернего света казалось, что он плавно скользит по галерее, становясь все выше и выше по мере приближения к чернокожим летчикам.

— А ну-ка, дай сюда эту игрушку, приятель, — сказал капитан Уайли. Длиннющая рука мелькнула в воздухе, и капитан вырвал у чернокожего офицера автоматический пистолет лейтенанта военной полиции вместе с болтающимся ремнем. Потом тоном, не предвещавшим ничего хорошего, скомандовал: — А ну-ка, марш отсюда, все, живо… — Теперь в его приятном, сочном голосе отчетливо слышался алабамский акцент, который прежде лишь угадывался по едва заметной манере растягивать слова…

Покачивая висящим на ремне пистолетом, он так решительно двинулся на бунтовщиков, что те ошеломленно попятились.

— Ну, вы же слышали, что сказал лейтенант, — произнес он спокойным, серьезным тоном. — Марш отсюда! Да побыстрее. И вы там, тоже. Выматывайтесь!

Лейтенант, растрепанный, без фуражки, но все с той же прямой и непреклонной осанкой, поднес к губам неизвестно откуда взявшийся свисток. Резкий, пронзительный звук пронесся под сводами галереи. Натаниел Хикс, изумленно наблюдавший эту сцену, понял, почему остальные полицейские до сих пор не пришли на помощь лейтенанту — видимо, им было приказано не вмешиваться, пока он не подаст сигнал.

Теперь их время пришло. Слышно было, как они, стуча коваными каблуками, бегом поднимаются по ступеням. На фоне освещенной ярким солнцем входной арки показались подпрыгивающие круглые стальные каски. Решетчатые двери распахнулись.

— О Господи, — услышал Натаниел Хикс женский голос за столиком сзади.

Первым в клуб ворвался дородный сержант с автоматом наперевес, в низко надвинутой на глаза каске. Сразу же за ним ввалилась целая толпа людей в касках и с повязками военной полиции на рукавах. Из дверей, ведущих в гостиную, в галерею вышел худощавый седовласый майор.

— Пожалуйста, прошу вас, — обратился он к капитану Уайли, — я сам этим займусь.

Капитан Уайли немного раскраснелся, глаза его еще больше сузились и блестели; он спокойно повернулся и посмотрел на майора. Потом взглянул на сержанта в каске и с автоматом в руках, на толпу полицейских. Снова перевел взгляд на майора — и расхохотался.

— Может, вы заодно и этим займетесь, — сказал он и протянул автоматический пистолет в кобуре и ремень.

— Это мое оружие, сэр, — сказал лейтенант военной полиции.

— Я заведую клубом, капитан, — сказал майор. — Мне даны особые инструкции относительно этого инцидента. Убедительно прошу вас вернуться на свое место. Я вынужден попросить свидетелей задержаться. — Он повернулся к цветным офицерам. — А вы все выйдите, пожалуйста, из помещения. И приготовьте, пожалуйста, ваши личные карточки. Вы все арестованы, все до одного.

 

IX

Ночь выдалась влажная и душная. Небо над верхушками пробковых деревьев и виргинских дубов — видимо, из-за каких-то особенностей в преломлении света в тропиках или по какой-либо другой причине, неизвестной полковнику Россу, — было сплошь усеяно звездами, огромными, похожими на светящиеся алмазы, и маленькими, бесчисленными, сливающимися в сплошную сияющую дымку. Они давали так много света, что повсюду, кроме густой тени под деревьями, тьма отступала и напоминала больше поздние сумерки. С веранды было хорошо видно озеро Армстронг, и можно было даже различить линию противоположного берега, находившегося отсюда на расстоянии более мили.

За лощиной, в которой находились теннисные корты и бассейн, темнела громада отеля «Олеандровая башня», похожая на длинный холм с сотней нарисованных светящихся окон. Все они были распахнуты, в ночном воздухе — ни ветерка. Из окон неслась какофония отдаленных звуков: смех, голоса, дребезжащая музыка из радиоприемников. Громче всех, то нарастая, то слабея, звучал нестройный хор хриплых мужских голосов, распевающих «У меня шесть пенсов».

Неутомимые певцы дошли уже до куплета, когда у них оставалось всего два пенса — «вот как, вот как, у меня два пенса», — до которого людям трезвым ни за что не дотянуть; полковник Росс с досадой покачал головой. Если шум этой пирушки — причем в пятницу, а не в субботу, перед выходным, — долетит до бунгало генерала Била, расположенного всего в сотне ярдов от гостиницы, певцам может не поздоровиться. А раз их слышно здесь, их вполне может быть слышно и в столовой генеральского дома, где тот беседует сейчас с генералом Николсом и генералом Бакстером.

Полковник Росс точно знал, где в данный момент находятся генеральские гости. Полчаса назад, на лужайке между генеральским бунгало и домом полковника Росса, появилась миссис Бил в замысловатом белом вечернем туалете; вид у нее был самый несчастный. Надув губки, она сообщила, что ее выставили из столовой, как только закончился обед, а ей просто осточертело сидеть одной. Она уселась в шезлонг и небрежно положила ногу на ногу, так что пышные складки платья топорщились вокруг ее тонких ног. Потом свесила правую руку и со свойственной ей ребяческой манерой завладела ладонью миссис Росс. Левой она прикрыла сердитый зевок.

— Послушайте, что у нас все-таки происходит? — спросила она. — Что-то на базе случилось?

— С чего вы взяли? — сказал полковник Росс. — Они что-нибудь об этом говорили?

— Не знаю, о чем они говорили, — сказала миссис Бил. — Но могу поспорить, что вы-то наверняка знаете, Норм. Да ладно, не больно и интересно. Я просто уверена, что что-то стряслось. Нюд пришел вместе с Джо-Джо и Олли Бакстером, и они были в прекрасном настроении — видимо, пропустили пару рюмок у него в кабинете. Потом пришел этот Буллен с фотографом… — Она хихикнула. — Он сперва позвонил и спросил, можно ли им прийти, и я сказала — разумеется. Нюд не возражал — вы же сказали, что ему нужно подлизаться к Буллену. — Она снова хихикнула. — Нюд говорил, что я не должна употреблять таких выражений, так воспитанные дамы не говорят. Вот поэтому-то я сегодня и вырядилась как на бал. Кстати, Кора, по-моему, это платье на мне плохо сидит. Вы не посмотрите? Может, нужно немного ушить? Да, так вот. Они сделали кучу снимков: мы с Нюдом на диване, и малыша тоже сфотографировали — он страшно безобразничал. Буллен сказал, они напечатают все в завтрашней газете. А потом Нюда позвали к телефону. Это вы ему звонили, Норм. Я знаю, что вы. И я сразу почувствовала — что-то стряслось. Опять кто-то разбился? Или снова этот Бенни?

— Нет, — сказал полковник Росс. — Никто не разбился, и Бенни здесь ни при чем. Обычная история — нарушение воинской дисциплины; я вынужден был сообщить Нюду. Вот и все, что я пока могу сказать.

В этот момент в двери веранды постучал полковник Култард; он заходил к генералу, узнал, что тот занят, и пришел спросить, нельзя ли ему посидеть с ними. По просьбе миссис Росс он вскоре отправился на кухню приготовить кувшин ромового пунша — считалось, что он в этом деле большой мастак.

Полковник Росс очень устал и прекрасно обошелся бы сегодня без гостей, но в любом случае он не мог лечь: во-первых, сегодня у них ночует генерал Бакстер, а во-вторых, он ждал Ботвиника и военного прокурора майора Тайтема, которые должны были принести обвинительные заключения на цветных офицеров, арестованных сегодня в клубе. Впрочем, вряд ли ему удалось бы уснуть в такую жаркую ночь, да еще когда так неспокойно на душе. Полковник Култард, как видно, тоже устал и, довольный, что его никто не трогает, молча сидел в кресле, потягивал пунш и курил сигару. На другом конце веранды миссис Бил о чем-то шепталась с миссис Росс.

Из долетавших до них звуков песни они узнали, что у исполнителей не осталось уже ни единого пенса — «вот как, ни пенса»; полковник Росс не выдержал, устало поднялся и пошел в дом. В дальнем конце холла около телефона горела лампа. Он набрал номер гостиницы и сказал телефонисту на коммутаторе:

— Говорит полковник Росс. Узнайте, в каком номере так горланят, и соедините меня с ними.

Почти тотчас же раздался звонок — видимо, гуляки уже изрядно надоели всем в гостинице. Чей-то игривый голос в трубке сказал:

— Генерал Бил слушает!

— Говорит полковник Росс, инспектор ВВС. — Он постарался, чтобы его голос звучал как можно более сурово. — Прекратите немедленно. Если услышу пение, запишу ваши фамилии и личные номера, и завтра вы мне все принесете рапорта.

Остряк на том конце провода опешил от неожиданности и поспешно сказал:

— Так точно, сэр.

Полковник Росс повесил трубку и вернулся на веранду. Полковник Култард, догадавшись, зачем Росс ходил в дом, сказал:

— Сейчас многие воображают, будто война — что-то вроде пикника на лужайке, прекрасный повод пошуметь и повеселиться.

— Что ж, — мрачно сказал полковник Росс, — отчасти так оно и есть. В этом они не далеки от истины. Поэтому-то война многим и нравится.

— Ну, мне-то нынешняя война совсем не нравится, — сказал полковник Култард. Он покачал красивой седой головой. — Во всяком случае, мне не нравится, как я сам в ней участвую. Если бы мне удалось перевестись в действующую армию…

— Да брось ты, Хэл, — подала голос миссис Бил. Судя по ее язвительному тону, она тоже была недовольна войной и тем, как это отражается на ней лично, и считала, что у нее гораздо более серьезные причины для недовольства. — Ты уже слишком стар и толст, — безжалостно сказала она. — И жутко ленив. Мы тебе дали самую легкую работу, какую только удалось найти, а ты еще плачешься. И кстати, при следующей аттестации Айра собирается поставить тебе оценку «плохо». Так что тебя никуда не возьмут.

— Каково иметь такую сестренку? — невозмутимо сказал Россу полковник Култард. — Видели когда-нибудь такую грубиянку?

— Да уж молчал бы, — сказала миссис Бил. — Ты ведь целыми днями валяешь дурака. Когда ты хоть немного проснешься, Хэл? — Из темноты смутно выступало ее бледное лицо с воинственно поднятым подбородком и белое топорщившееся платье. Она так и сыпала колкостями, голос ее дрожал от негодования. Видимо, они давно уже привыкли разговаривать в таком тоне, решил полковник Росс. Быть может, все началось еще в те годы, когда она была ребенком, настоящей «маленькой сестренкой», и Хэл, красивый и самоуверенный, чем-то ее разочаровал, не сумел помочь в какой-то детской беде, преподав тем самым одну из горьких житейских истин: не все то золото, что блестит. И с тех пор к ее любви примешивалась обида. Она снова постаралась поддеть его: — А как насчет того, о чем ты говорил вчера вечером, про какого-то распрекрасного офицера из твоего отдела, который устроит публикацию в журнале? Спорим, ты даже не почесался!

— А вот тут ты ошибаешься, — сказал полковник Култард. — Я исполнил в точности все, что обещал. Сегодня утром я привел капитана Хикса к Нюду, и мы обо всем договорились. Он уже приступил к работе. Так что — нечего…

— Да я уверена, что ты все испортишь, — сказала миссис Бил. Она судорожно вздохнула и повернулась к миссис Росс. — Пойду спать. Устала смертельно. Не стану ждать этих надутых индюков. Нюд с Джо-Джо могут часами языком чесать, уж я их знаю! До сих пор небось перебирают всех знакомых и говорят: «Ну нет, этот никуда не годится»; а все оттого, что тот, видите ли, что-нибудь не так сделал в Академии, или в Келли, или еще где-то. Кора, посмотрите, пожалуйста, мое платье, и я пойду.

Когда они остались вдвоем с Россом, полковник Култард сказал извиняющимся тоном:

— Сэл любит пошуметь, но сердце у нее доброе. — Он отхлебнул из стакана и полыхнул огоньком сигары. Полковник Росс не сомневался, что так оно и есть на самом деле. Полковник Култард защищал не себя, а сестру, ему не хотелось, чтобы у Росса сложилось о ней превратное мнение. Полковник Култард знал, что никто всерьез не считает его ленивым. Он предан армии, усердно трудится, долгое время выполняет непростую для него работу и может похвастаться внушительным списком проектов, завершенных под его руководством. Да и совсем он не толстый! Просто приходится много времени проводить за письменным столом, вот он чуть-чуть и прибавил, да лицо немного округлилось. А для старшего офицера он совсем не стар. Его густая шевелюра поседела еще в тридцать лет, а сейчас ему всего сорок пять. Так что Сэл пошутила — просто она вспыльчивая, у нее характер такой. А насчет аттестации — это, разумеется, наглая ложь, вернее, тоже лишь шутка. Полковник Росс, осведомленный о баллах всех офицеров в гарнизоне, поскольку генерал Бил при аттестации с ним советовался, не мог не знать, что полковник Култард всегда получал только высшую оценку. Так что всякому, кто хорошо знаком с Сэл, ясно, что она просто дурачилась.

Вот что, по мнению полковника Росса, хотел сказать своей извиняющейся репликой полковник Култард, именно эти чувства и мысли были написаны на его добром серьезном лице, белым пятном выделяющемся в темноте.

Полковника Росса сейчас гораздо больше занимало другое: его мучали сомнения — правильное ли решение он принял; может быть, размышлял он, разумнее было бы допросить задержанных сегодня же, или, может, он прав, и пусть лучше посидят до завтра, подумают, что им за это будет. Того офицера — кажется, его зовут Амос Гранджент, — того самого, который поднял руку на заместителя начальника военной полиции, придется, видимо, отдать под трибунал, да и второго лейтенанта, Чарлза Картера, тоже — утверждают, что, пока Гранджент держал Дея, Картер незаконным образом завладел его личным оружием. Он никак не мог решить, стоит или не стоит выдвигать обвинения против остальных офицеров и каковы будут последствия в каждом из этих случаев. Обычно в юридической практике исходят из того, что все, кто с ними пришел, считаются соучастниками уже в силу своего присутствия и в равной степени виновны; но, возможно, здесь такой подход неоправдан или по крайней мере может быть признан неосновательным. Нет никаких причин предполагать, что, не напади на офицера военной полиции Гранджент и Картер, на него непременно напал бы кто-то из этих четверых. Полковник Росс вовсе не был уверен, что все шестеро были в равной степени решительно настроены и достаточно сплочены — они ведь наверняка понимали, чем все это может для них кончиться. Может быть, лучше не раздувать этого дела — ведь, если классифицировать его как нападение на офицера военной полиции при исполнении служебных обязанностей, вырисовывается настолько серьезное воинское преступление, что можно, да и просто необходимо, привлечь к суду почти всех прикомандированных цветных офицеров.

И это еще не самое худшее. Могут повернуть так, что Нюду придется разбирать дело о мятеже. По сообщениям осведомителей Ботвиника, в одной из уборных появились надписи, причем разным почерком: «Белые войну начали — пусть сами и расхлебывают», «Японцы воюют за свободу афро-американцев»; кроме того, была нарисована могила с крестом, на котором печатными буквами значилось: «Только для белых». Представляю, как за это ухватится контрразведка. Люк Ходен непременно раздует дело о подрывной деятельности и к завтрашнему утру представит все подробности заговора. Полковник Росс неожиданно для себя громко вздохнул.

На его вздох отозвался полковник Култард, о чьем присутствии Росс как-то забыл, пока, напрягая утомленный мозг, пытался разобраться в этом скопище фактов, предположений, возможных вариантов и предварительных решений.

— Да, собачья жизнь, Норм, — сказал полковник Култард, — работы невпроворот; крутишься как можешь, а потом ты же еще и виноват. Я слышал, из Вашингтона утром справлялись насчет этой истории. Джо-Джо Николс что-нибудь говорил?

— При мне — нет, — ответил полковник Росс. — Их Дед встречал — его и Бакстера. Потом мы собрались у Нюда, выпили немного, разговор в основном шел о том, как они долетели. Все были в прекрасном настроении.

— Боюсь я этого Николса — иногда взгляну на него, прямо мурашки по коже, — уныло произнес полковник Култард. — Вы ведь его плохо знаете?

— Никогда с ним прежде не встречался. Мне показалось, он большой любитель ломать комедию.

— Это точно, да вот только комедию довольно странную, побольше его узнаете — увидите. Вы еще смеяться не закончите, а он уже прикажет, если сочтет целесообразным: «Расстрелять вот этого!» — и укажет на вас. Мы когда-то вместе служили в Селфридже, много лет назад. Он был начальником отдела личного состава, но фактически сам всем заправлял в гарнизоне. Он всегда всем заправляет, везде, где бы ни служил. Другие, знаете, болтаются иногда без дела, развлекаются, могут устать, им все может надоесть, могут расслабиться. Только не Джо-Джо. Он всегда идет точно к цели. И сюда он тоже не развлекаться приехал, Норм, помяните мое слово.

Люди, давно служащие в военно-воздушных силах, обычно прекрасно знают друг друга, нередко образуют противоборствующие кланы и склонны придумывать друг про друга самые невероятные легенды, порой превознося до небес, порой изображая в черных красках, а иногда и то, и другое вместе. В мирное время летчики — в большинстве своем народ нервный и легковозбудимый. Полковник Росс понимал, что иначе и быть не может. Тут нужно обладать психическим складом особого рода — чем-то вроде раздвоения личности. Человек, которому приходится постоянно рисковать в воздухе, должен иметь живой и беспечный характер, но, садясь за штурвал, он мгновенно преображается — становится хладнокровным и предельно собранным, расчетливым. Без этого в авиации не выжить; такое раздвоение — единственный способ заставить себя не думать об опасности и возможной гибели.

Полковник Росс не сомневался, что Николс, как и прочие, еще уцелевшие из старой гвардии, иногда казался психом своим не совсем психически нормальным товарищам по оружию.

— Джо-Джо прилетел вовсе не из-за утреннего скандала, — сказал он. — Решение о поездке было принято несколько дней назад. Он приехал на завтрашнее чествование.

— Наверняка есть еще какая-то причина, — сказал полковник Култард. — Я уверен, что и Олли Бакстер здесь неспроста. Наверное, Уилли приказали прислать кого-нибудь и из его конторы. Думаю, скоро все выяснится. Кстати, что вы решили, Норм, с моим офицером, с Хиксом? Все хотел вас спросить.

У полковника Росса не было ни малейшего желания решать сейчас вопрос о капитане Хиксе. Несмотря на то что он всячески поддерживал идею с публикацией, да, собственно, он сам все это и организовал, тем не менее он понимал, что это вовсе не главное, что статья может лишь немного украсить или в чем-то дополнить то, что было для него сейчас наиглавнейшим — а этим главным, как он окончательно понял во время своих грустных размышлений в аудитории отдела личного состава, был для него генерал Бил. Здравый смысл не позволял ему признать, что затея с публикацией и вправду необходима, а опыт подсказывал ему, что она попросту бесполезна.

Следует признать, что в какой-то мере у работников службы общественной информации есть основания утверждать, что их методы не только эффективны, но даже неотразимы. Свое умение формировать общественное мнение они доказали на самой армии, заставив почти всех высших чинов покорно повторять вслед за ними, что работа по пропаганде, или, если хотите, по «идеологической обработке», является для армии жизненно необходимой. Хотя навряд ли, думал полковник Росс, эта блестящая победа над умами высшего командования привела к каким-то положительным сдвигам в общественном мнении — скажем, люди стали лучше относиться к войне, удвоили усилия и оказали армии единодушную поддержку. И хотя кое-что из того, что несет с собой война, кому-то нравится, большинство людей не любят войну, и никто не заставит их ее полюбить. Людям нравится, что во время войны больше платят, что у многих появляется возможность воспользоваться чрезвычайным положением и сделать карьеру, оттеснив более достойных конкурентов. Нет никакой необходимости силой заставлять людей любить то, что им и так нравится. А любые попытки заставить их полюбить то, что им не нравится, всегда нелепы и обречены на провал.

Масштабы этого провала тем грандиознее, чем большее значение придается ожидаемому успеху. Сравним, к примеру, все усилия по «идеологической обработке» рядового состава в плане объяснения «цели войны» каждому солдату с полученными результатами, то есть посмотрим, как солдаты относятся к войне и что они о ней на самом деле думают. Обычный средний человек твердо знает, какую именно цель он лично преследует в войне. Цель эта — как можно скорее с войной покончить и отправиться домой. Это вовсе не значит, что он не будет сражаться — как раз наоборот. Как только его привезут на фронт и он увидит противника, он сразу смекнет, что, пока он не перебьет врага или не обратит его в бегство, домой ему не попасть. Ему вовсе не нужно знать о злодеяниях противника и том, какой он нехороший. Все злодеяния, все коварные замыслы вражеского командования — сущие пустяки по сравнению с тем обстоятельством, что враг сейчас перед ним, что он в него стреляет и заставляет торчать здесь. И хотя интеллектуальный уровень среднего человека и вправду довольно низок, все же немного найдется таких, у кого он низок настолько, чтобы поверить, будто все они, стоящие в одной шеренге, — братья, сражающиеся во имя «благородных идеалов». Да если им такое скажешь, они же со смеху помрут. В большинстве своем они презирают своих офицеров, ненавидят уставы и дисциплину и нарушают их при всяком удобном случае; они проклинают армию с утра до ночи и только и думают, как бы отсюда вырваться, они поднимают вой из-за малейших неудобств, не говоря уже о настоящих тяготах.

Казалось бы, ну как можно начинать с такой армией сколько-нибудь серьезную военную кампанию? Да таким солдатам просто необходима «идеологическая обработка». Все это так, но только на первый взгляд, если забыть об истории американской армии. Еще со времен своей юношеской армейской одиссеи полковник Росс помнил отношение к службе ветеранов прошлой войны, ворчливых добровольцев. От них он услышал песню, которая, и это весьма знаменательно, поется в армии со времен Гражданской войны. В песне этой был замечательный последний куплет:

Вот такое язвительное, почти яростное презрение, такое соединение высокого и низкого — специально чтобы позлить тех, кто дома тешит себя (как они считали) разной высокопарной чушью, — это и есть суть отношения американцев к армии. Полковник Росс, как и всякий, у кого есть глаза и уши, знал, что чувства солдат к армии не изменились и по сей день. И едва ли их можно изменить, да и вряд ли стоит менять, если подойти к этому с практической точки зрения. Когда дойдет до драки, даже нытики будут сражаться как надо. И нынешняя война это уже доказала. Они еще чаще жалуются, еще больше презирают офицеров, еще сильнее ненавидят армию, еще меньше подчиняются приказаниям — и при этом сражаются гораздо лучше, все, как один, побеждая любого противника.

Немного пофилософствовав про себя об этой стороне затеи с публикацией, полковник Росс сделал попытку — впрочем, не слишком успешную — вспомнить вчерашний разговор.

— Мне кажется, если это вообще осуществимо, — сказал он, — Хикс как раз тот, кто нужен. Вы об этом спрашиваете? Я уверен, что у него есть связи и он, если захочет, сможет ими воспользоваться. Но не думаю, чтобы это задание его особенно вдохновляло.

— Почему? — спросил полковник Култард. — Сегодня утром мне показалось, что это его заинтересовало.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал полковник Росс, — но думаю, что я все-таки прав. Ведь Хикс в своем деле собаку съел. Наверняка прежде он занимал видное положение, пользовался влиянием. Я хочу сказать, ему не надо было никого спрашивать, что ему следует думать по тому или иному поводу. Он вам говорил, что ему нравится эта идея?

— Ну, так прямо не говорил, — сказал полковник Култард. — Я, собственно, его и не спрашивал. Мне показалось, что он не против. Во всяком случае, у меня не сложилось впечатления, что он будет заниматься этим из-под палки. Вы со мной не согласны?

— Как вы считаете, какого он о вас мнения?

— Как-то никогда не задумывался, — удивленно ответил полковник Култард. — Мы ведь не часто видимся. Он всегда любезен и вежлив. И приказы выполняет охотно, хотя прежде он, возможно, вправду был большой шишкой.

— Чтобы стать большой шишкой, нужно прежде всего головой работать, — сказал полковник Росс. — В армии же голова нужна только для того, чтобы отвечать «Есть, сэр».

— Понимаю, к чему вы клоните, — сказал полковник Култард. Видимо, слова полковника Росса его задели. Он нервно рассмеялся. — Может быть, Хикс считает меня тупицей. Очень может быть. Что ж, вполне естественно. Он, вероятно, знает гораздо больше меня. В моем отделе, Норм, есть удивительно талантливые люди. Разумеется, я бы не отказался знать столько же, сколько знают они. Пятеро, а может, шестеро записаны в справочнике «Кто есть кто в Америке» — так что сами видите, какой уровень. И все же не думаю, что меня недолюбливают…

— Я просто хотел сказать, что, если бы мы обратились к Хиксу как к редактору журнала, его наша тема могла бы и не заинтересовать. Ну так что ж. Мы и не будем его привлекать как редактора.

Полковнику Култарду стало неловко.

— Я понимаю, Норм, — сказал он, — возможно, я действительно говорил с ним в приказном тоне, и он просто ответил: «Есть, сэр». Но я на самом деле подумал, что он хочет…

— И абсолютно правильно подумали, — сказал полковник Росс. — Из вчерашнего разговора я понял, что он не прочь выполнить особое задание генерала. К сегодняшнему утру он все обдумал и, возможно, по-прежнему согласен. А когда он посмотрит все, что мы собираемся ему показать, может случиться так, что ему ни одна из предложенных тем не покажется подходящей. А может, лучше сделать иначе? Что, если отправить его в Нью-Йорк в командировку: пусть потолкует с кем нужно, побывает в редакциях разных журналов, посмотрит, что можно сделать. Кстати, где-то в тех краях у него жена и дети…

— Разумеется, пусть едет, — сказал полковник Култард. — Ему, вероятно, нужно оформить какую-то бумагу. Я в этих делах мало что…

В дальнем конце веранды кто-то нерешительно постучал в сетчатую дверь. Полковник Росс посмотрел через плечо.

— Входите, входите, — сказал он. Хотя он не слышал шума автомобиля, ему показалось, что сквозь решетку двери он видит Ботвиника. Но он ошибся — это был генерал Бакстер. — Входите, генерал! — вставая, произнес он. — Ваши вещи уже прибыли. Выпьете с нами? Вон, у Хэла Култарда кое-что найдется в кувшине, если, конечно, он сам все не выдул.

— Большое спасибо, полковник, — ответил генерал Бакстер. — Пожалуй, воздержусь. Привет, Хэл. Нюд просил вам передать, полковник, что он звонил военному прокурору и просил пока задержать эти бумаги. Он считает, лучше вам их утром втроем просмотреть — так будет быстрее. Вы не возражаете, если я присяду на минуту? — Генерал Бакстер нащупал впотьмах кушетку и грузно опустился на нее. — Сейчас уже поздно, — сказал он, — но вот завтра утром я бы хотел, чтобы вы написали или продиктовали для меня короткое заявление — насчет полковника Вудмана. В полдень я вылетаю туда для расследования.

— Да, эта история всем наделала хлопот, — сказал полковник Култард. — И знаете, от кого Нюд узнал? От Хикса, моего подчиненного. Я как раз был в тот момент у Нюда. Как-то неловко вышло. Нюд что-то такое сказал, из чего Хикс понял, что тот ничего не знает. А Хиксу только что позвонил оттуда знакомый — по другому делу. И Хикс решил, что лучше все рассказать Нюду. Нюд даже побледнел. Мне кажется, он действительно очень любил Вуди.

— Думаю, это известие потрясло всех, кто его знал, — серьезным тоном сказал генерал Бакстер. — Поэтому-то штаб армейских ВВС и прислал офицера-дознавателя. Старик хочет во всем разобраться.

— Судя по тому, что я слышал, — сказал полковник Култард, — лучше там глубоко не копать.

Генерал Бакстер нахмурился, но сказал ровным голосом:

— Что откопаем, то откопаем. Кстати, поскольку вы его вчера видели, полковник, я был бы вам очень благодарен, если бы вы изложили ваши впечатления — в каком душевном состоянии находился полковник Вудман. Нюд сказал, что вы с Вудманом вчера долго разговаривали. Так что можете судить, насколько разумно звучали некоторые его идеи, он их вам наверняка излагал.

— Понял, — ответил полковник Росс, — я подготовлю заявление до вашего отлета.

— Нюду показалось, что во время встречи на перроне Вуди вел себя не совсем нормально.

— Это правда, — сказал полковник Росс, — я как-то забыл об этом.

— Возможно, нам удастся доказать, — сказал генерал Бакстер, — что у полковника Вудмана последнее время с головой было не в порядке. Во всяком случае, он передал в штаб — в обход существующей субординации — несколько очень странных сообщений. Впрочем, не буду вас сейчас утомлять разговорами. Надеюсь, я не слишком долго заставил вас ждать. Очень любезно с вашей стороны и со стороны вашей жены, полковник, что вы меня приютили.

— Я покажу вам вашу комнату, генерал. Нам очень приятно, что вы у нас остановились.

* * *

Полковник Росс лежал на спине и, уставившись в потолок, старался не поддаваться одолевавшей его дремоте.

— Ты его знаешь, — сказал он, — это капитан Хикс. Помнишь, он нас как-то подбросил на своей машине до клуба. К нему тогда еще жена приезжала.

Миссис Росс сидела за туалетным столиком и методично расчесывала волосы перед сном — по сто движений массажной щеткой каждый вечер.

— А, этот! Как же, прекрасно помню, — сказала она. — Жена у него очень милая, только зря она отпустила его одного. Я так и не спросила, чем он занимался до армии. Они живут где-то на севере, и она сказала, что не поехала с мужем из-за детей — они еще ходят в школу. Считает, что детям вредно мотаться с места на место. Но я с ней абсолютно не согласна. Скорее наоборот — смена обстановки может пойти им на пользу. Детям ведь все равно — они принимают жизнь такой, какая она есть. Они совсем не так чувствительны, как взрослые, и очень легко приспосабливаются. К тому же, похоже, Хикс далеко не беден. Так что если бы она действительно хотела, вполне могла бы переехать к мужу.

— А по-моему, многие правы, что не привозят сюда семью, — сказал полковник Росс. — С жильем проблема. И дело, кстати, не только в деньгах. Ты вот иногда жалуешься на условия, в которых мы здесь живем, а ведь мы устроились лучше других — и все это лишь оттого, что тебе посчастливилось быть замужем за полковником.

— Типично мужская логика, — сказала миссис Росс. — Каждая женщина прекрасно понимает, что либо она замужем и живет вместе со своим мужем, либо не замужем. Замужество может быть связано с трудностями, но жена должна жить с мужем, если есть хоть малейшая возможность. А такая возможность всегда существует, если только его не отправили за границу. Жена не имеет права оставлять мужа одного. Мужу это вряд ли пойдет на пользу, а то, что плохо для мужа, в конечном счете плохо и для жены.

Полковник Росс сонно улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что он обязательно воспользуется случаем и заведет шашни. Что ж, многие так и делают, но мне кажется, Хикс — человек серьезный и положительный.

— Я не только это имела в виду, — сказала миссис Росс. Она положила щетку и начала заплетать волосы. — Впрочем, и это тоже. А то я вас, мужчин, не знаю. Стоит мужчине вырваться на свободу, как он тотчас же начинает бить копытом и только и ждет случая показать, какой он удалец. Другое дело, что ему не всегда подворачивается что-то подходящее — то слишком рискованно, то слишком дорого. Хотя здесь, конечно, он не так скупердяйничает, как дома. А бывает и так — женщина сразу видит, что мужчина женат и ему просто охота погулять, а у нее совсем другие планы, и ей это не подходит. Вот и получается, что если мужчины и ведут себя прилично, то только в силу обстоятельств, а вовсе не потому, что они такие уж добродетельные. Так что нечего из себя строить…

— А меня что удерживало? — рассмеялся полковник Росс. — Я же в прошлом году прожил без тебя несколько месяцев в Вашингтоне. Могу тебя заверить, что никаких шашней не заводил.

— Даже если и заводил, все равно уверял бы, что ничего не было. Кстати, совершенно напрасный труд. Ни одной нормальной женщине такие заверения ни к чему. Когда я сказала «слишком рискованно», я не имела в виду страх перед тем, что жена узнает. Мужчина постарше не может не понимать — и совершенно справедливо, — что выглядит нелепо, когда увивается вокруг юной особы вдвое себя моложе. Многих останавливает мысль: «Что подумают люди?» А если он сам чувствует, что уже немолод, то его не может не беспокоить, что о нем подумает сама юная особа. Так что здесь он рискует чувством собственного достоинства.

— Что ж, я, конечно, уже немолод, — сказал полковник Росс, — но мне кажется, что для своего возраста…

— Да я вовсе не тебя имела в виду, Норман; хотя, разумеется, я не могу говорить за юных особ — если бы у тебя хватило глупости с одной из них связаться. Я хочу сказать, что любая умная женщина знает, что нельзя быть женой на полставки или в свободное от других занятий время. Если мужчин предоставить самим себе, они часто ведут себя неразумно. Так что, если женщина не хочет, чтобы муж вляпался в какую-нибудь историю, ей не следует оставлять его одного на долгие месяцы. Я никогда так надолго тебя не бросала. И ты напрасно считаешь, что мне доставляло большое удовольствие трястись в поездах или жить по субботам и воскресеньям во всех этих ужасных гостиницах; и без того дел было невпроворот, а тут приходилось запирать дом и все такое…

— А я-то воображал, — сказал полковник Росс, — что ты приезжала ко мне просто потому, что любишь.

— Разумеется, поэтому! Ты что же, думаешь, если б я тебя не любила, стала бы я приезжать, волноваться, как ты там, чем питаешься, есть ли у тебя чистые рубашки — ну и, конечно, проследить, чтобы ты не задурил — как бывает с мужчинами в твоем возрасте; ты и сам таких немало знаешь! Да и я в Вашингтоне нагляделась на приемах да вечеринках — подцепят девицу и хлопают коктейль за коктейлем, не то чтобы допьяна, но явно больше, чем обычно пьют дома. Ты вспомни, как они выглядят со стороны. Неужели женщина, которая любит своего мужа, допустит, чтобы он выставлял себя на посмешище? А так и случится, если недоглядишь. Но если не оставлять его без присмотра, если о нем как следует заботиться, до этого никогда не дойдет.

— Конечно, всякий сохранит добродетель, когда нет ни малейшей возможности согрешить. Кто ж тут спорит! — сказал полковник Росс. — И я очень рад, что ты за мной приглядываешь. Но почему ты не можешь допустить, что такой человек, как Хикс, который вполне счастлив в семейной жизни, у которого есть прочный семейный очаг, не способен в течение нескольких месяцев не делать ничего такого, что может огорчить его жену, — просто потому, что он ее любит.

— В твоих рассуждениях есть одно слабое место — ты и сам, наверное, это почувствовал: что значит «не делать ничего, что может огорчить»? В конце концов, он непременно придет к мысли, что то, о чем она не знает, не может ее огорчить. И, разумеется, будет не прав. Не все в состоянии это понять. Тут вот что главное: ведь если прежде их отношения строились на полном доверии, то теперь в них подмешана ложь. Если муж изменил — в самом буквальном смысле слова — и жена не узнала, он может решить, что все обошлось. Но это не так. Он разрушил отношения взаимного доверия. И прежнего равновесия уже нет: теперь с одной стороны — неведение, а с другой — обман. Впрочем, я совсем не об этом хотела с тобой поговорить. Сэл мне сегодня жаловалась на Нюда.

— А в чем дело? — спросил полковник Росс.

Миссис Росс аккуратно намотала на палочку кусочек ватки и стала мазать вазелином основания ногтей.

— Она долго ходила вокруг да около, но потом сказала, как я думаю, главное. Он с ней не спит — вот уже две недели. Она так расстроена… Даже заплакала…

— Женщины иногда рассказывают друг другу удивительные вещи, — сказал полковник Росс. — Что же ты ответила?

— Я ей сказала, что это ничего не значит, просто он очень устал. Посоветовала заставить его взять отпуск и поехать на недельку куда-нибудь вместе. Разве ему нельзя отдохнуть? Может быть, ты поговоришь с этим Николсом — пусть скажет там, в Вашингтоне, когда вернется, чтобы Нюду приказали взять недельный отпуск? Я обещала Сэл, что попрошу тебя об этом.

— Не знаю, удастся ли, — ответил полковник Росс. — Я ведь прежде с Николсом не был знаком, да и сейчас с ним двух слов не сказал. Так, подержался за ручку в кабинете у Нюда. Будь он мой хороший знакомый — дело другое. Я бы знал, как к нему подойти. Кстати, Бакстер завтра летит в Селлерс — расследовать эту историю с самоубийством. Мне кажется, он хочет доказать, что полковник Вудман стал жертвой нервного переутомления. Мне бы не хотелось, чтобы именно сейчас в Вашингтоне пошли разговоры, будто мы тут волнуемся о здоровье генерала Била.

Миссис Росс повернулась к мужу.

— Мне кажется, Норман, тебя тоже что-то сильно тревожит. Сэл сказала, у вас неприятность с подполковником Каррикером, что Нюд еще и из-за этого расстроен. Ты тоже поэтому переживаешь?

— Да ничего страшного не произошло, — сказал полковник Росс. — Просто Бенни чересчур горяч, вышел из себя и двинул по носу одного офицера. Я хочу, чтобы Нюд его наказал, а Нюд упирается. У нас с ним был долгий разговор. Ведь Нюд в Бенни души не чает.

— Я знаю. А Сэл Бенни терпеть не может. Каррикер и мне несимпатичен, меня удивляет, как он вообще может кому-то нравиться.

— Потому что ты видишь его недостатки и понятия не имеешь о его достоинствах, — сказал полковник Росс. — Бенни для Нюда своего рода идеал. И я тебе объясню почему. Едва ли у одного из тысячи найдется такой талант, какой есть у Бенни, — талант, который только и важен, когда, по выражению Нюда, дело пахнет жареным. Я понимаю, что он имеет в виду. С таким ведомым, как Бенни, не нужно беспокоиться, прикрыт ты сзади или нет. Он истребитель Божьей милостью, перелетает и перестреляет любого противника — любо-дорого смотреть. Когда счет идет на доли секунды, а ошибка стоит жизни, Бенни принимает единственно верное решение, делает именно то, что нужно. Я это не просто так говорю. Я видел, как Бенни вытянул машину в такой ситуации, когда у любого другого дело наверняка кончилось бы аварией. Я сам тогда летел в этом самолете.

— Ты мне об этом не рассказывал, — сказала миссис Росс. — И правильно сделал. Никогда не говори мне о таких вещах. Лучше, когда не знаешь. Ужасно, что тебе приходится так часто летать. Конечно, тут ничего не поделаешь. Я так и не поняла, что ты имел в виду, когда сказал, что Бенни для Нюда идеал.

— Я, пожалуй, и сам не до конца понимаю, — ответил полковник Росс, — мне это почему-то сегодня пришло в голову. Я даже не уверен, что сам Нюд это понимает. Разве что чисто интуитивно. Мне кажется, Бенни такой, каким Нюд сам хотел бы быть, и Нюд думает, он мог бы таким стать, начнись война лет пятнадцать назад, а не сейчас, когда ему сорок и он для этого уже стар. Может быть, Нюд и сам этого не сознает, но я уверен: больше всего на свете ему льстит, что Бенни считает его равным, пререкается с ним, иногда не подчиняется. Для Нюда это знак, что Бенни его уважает. Мне кажется, Бенни его действительно уважает. Ведь Нюд — один из немногих людей, кому есть дело до Бенни. Они очень нужны друг другу.

— И очень плохо! — сказала миссис Росс. Она произнесла это с такой горячностью, что полковник, который никак этого не ожидал, открыл глаза. Она встала из-за туалетного столика и потянулась к выключателю — полковник заметил, что рука у нее слегка дрожала. — И очень плохо, что они понимают друг друга. Ничего они на самом деле не понимают. В этом-то все и дело! Ну, если это так, то ничего другого, разумеется, для него не существует! Есть какие-нибудь новости о Джимми? Ты от меня ничего не скрываешь?

— Нет, конечно нет, дорогая, — сказал полковник Росс. — А какая здесь связь?

— Такая, — ответила миссис Росс. Она подошла к нему и присела на край кровати. — Самая прямая, можешь мне поверить. — Она выключила свет на ночном столике и в темноте легла рядом с ним. Напряжение не покидало ее.

— Не волнуйся за него, — сказал полковник Росс. — Все будет в порядке.

— Нет, не будет, — ответила она. — Он не вернется. Его убьют.

Полковник Росс глубоко вздохнул.

— Что за нелепые мысли, Кора! Уверяю тебя, у нас в бомбардировочной авиации сейчас очень низкие потери. Гораздо меньше, чем мы предполагали. Так что опасность вовсе не так велика. А будет еще меньше, потому что скоро мы сможем менять экипажи, отправлять на отдых тех, кто сделал определенное количество боевых вылетов. Пока это, разумеется, военная тайна.

— Да кому мне ее рассказывать?

— Ты же сама читала, что он пишет. Он…

— Я думаю, им не все разрешают писать. Да и он, наверное, пишет то, что, как ему кажется, может меня успокоить. Но я все равно чувствую, что, когда он писал то — последнее — письмо, он боялся.

Очень может быть, подумал полковник Росс. Ведь письмо написано 18 августа. К этому времени на всех английских авиабазах уже знали, что произошло семнадцатого числа. И еще они должны были знать, что это не последний, а лишь первый массированный налет на немецкие заводы по производству истребителей. В тот день, наверное, не было ни одного бомбардировочного экипажа, ни одного летчика, которого бы не пугала мысль о предстоящих вылетах. Хотя, скорее всего, они старались вообще об этом не думать.

— Ты, наверное, считаешь, что это я во всем виноват, дорогая, — сказал полковник Росс. — Но я, ей-Богу, не знал, как иначе я мог тогда поступить. Да и сейчас не знаю.

— Нет, ты не виноват. Я все виню, всю эту дурацкую жизнь. Я тружусь, стараюсь, а потом что-то происходит не знаю, что, — и все рушится. Неужели во всем этом есть смысл?

— Что я могу тебе сказать, — ответил полковник Росс. — Честно говоря, я и сам часто об этом думаю. Вот и сегодня думал. Я уже стар и чем дольше живу, тем меньше понимаю, что к чему, тем хуже у меня все выходит. Так какой же во всем этом смысл? Вот возьми людей — просто руки опускаются. Я сегодня целый день бился — и без толку. Например, полковник Моубри — хороший человек и при всем том самый большой дурак, каких я знаю. Теперь еще неприятности с цветными офицерами. Они считают, что с ними обходятся несправедливо. Думаю, во многих случаях так оно и есть, но существуют непреодолимые препятствия, которые мешают обращаться с ними по справедливости. А те двое, что за них заступились, — просто два молодых петуха, которым больше всего на свете хочется покрасоваться, привлечь к себе внимание. За весь день я не встретил ни одного человека, который не был бы мне чем-то неприятен. Видит Бог, что так оно и есть; даже те, кто мне когда-то нравились — как я теперь понял, — нравились мне лишь потому, что я ничего о них не знал. И сам я, откровенно говоря, в большинстве случаев вел себя отвратительно.

— Успокойся, — сказала миссис Росс. Она пододвинулась к мужу и положила голову ему на плечо. — И хватит на сегодня об этом.