В первые Эгон встретился с Акселом ван де Графом в семь часов утра, ясным летним днем, на первой платформе центрального амстердамского вокзала. С матерью, которая провожала его на трамвае, он попрощался в вестибюле вокзала, так как не хотел, чтобы она шла с ним дальше до самого поезда. Зная, что она смотрит ему вслед, он не обернулся и поднялся с рюкзаком на перрон, где и начинались каникулы. Компания «Дави Йохтрейзен» организовала поездку в бельгийские Арденны, в местечко под названием Ла-Рош.

Ему только что исполнилось четырнадцать. В лагерь собирались подростки от четырнадцати до семнадцати лет, и он немного волновался, что будет там самым младшим. На платформе он осмотрелся в поисках тех, кто, возможно, станет его попутчиками. У подножия строительных лесов, возвышающихся до самой крыши, он увидел группу детей и родителей. Вокруг стояли сумки, рюкзаки и большой ящик с желто-зеленой эмблемой «Дави», по которой он должен был ориентироваться (точно такая же эмблема размещалась в каталоге фирмы). Все смотрели вверх, не обращая на него никакого внимания, и, подняв голову, Эгон понял почему: по строительным лесам карабкался мальчик. Он залез уже очень высоко. Что-то кричал руководитель группы, но мальчик взбирался все выше и выше под аккомпанемент поюще-звенящих труб. Ситуация казалась очень серьезной, и Эгон боялся, как бы мальчик не упал.

– Спускайся! Это опасно для жизни! Мы за тебя отвечаем! – не унимался вожатый, сам еще совсем молодой парень. Но мальчик продолжал взбираться, пока не достиг верхней площадки, прямо под крышей. Он встал на самый ее край и, улыбаясь, посмотрел вниз.

– Эге-ге-ге! – вопил он, и его голос отзывался эхом.

– Спускайся, – волновался вожатый.

– Что? – кричал мальчик. – Что ты сказал?

– Слезай. И осторожно, пожалуйста.

– Сейчас! – откликнулся мальчик.

Он прошелся туда-сюда, подпрыгнул несколько раз, пытаясь дотянуться до крыши, и только тогда начал спускаться по трубам, выделывая опасные трюки. С нижней площадки он спрыгнул на ящик, а оттуда на перрон.

– Господи, зачем? – спросил вожатый.

– Я не видел таблички «Взбираться запрещено», – ответил мальчик, – и хотел удостовериться – может, она висит наверху.

Прозвучал сдержанный смех. Вожатый растерялся, не зная, как реагировать.

– Больше так не делай, – сказал он. – Если упадешь, сорвешь нам всем каникулы.

Все уставились на мальчика. Он же, обогнув вожатого, подошел прямо к Эгону, как будто ждал этой встречи уже давно. У него было узкое лицо, русые сальные волосы и ярко-голубые глаза.

– Привет, меня зовут Аксел ван де Граф, – представился он. – А тебя?

Судьба распорядилась так, что во время этих каникул Эгон впервые влюбился, выкурил первую сигарету, впервые в жизни напился, в первый раз занимался любовью с девушкой (с двумя девушками), а также принял решение стать геологом. Но самое главное – именно тогда он познакомился с Акселом, о котором потом всякий раз его расспрашивали: «Не тот ли это самый Аксел ван де Граф? Ты ведь его знаешь, да? Что он за человек?», – и он рассказывал.

Девушек звали Вера и Флорри Ланакер – две сестры из Харлема, семнадцати и пятнадцати лет, которые считали себя секс-бомбами, что было сущей правдой. В поезде Эгон сидел напротив них, а проезжая по Бельгии, оказался на какое-то время рядом с младшей, Флорри, стоя с ней в проходе и любуясь проносящимися мимо пейзажами. Она много болтала о катании на лошадях, о патентном бюро их отца. Однако когда Аксел что-то нашептывал Вере на ушко, а та громко смеялась, Эгон понимал, что его шансы равны нулю и дамский угодник Аксел ему не чета.

Была еще и другая девушка, Марьоке Хеффелс из Хилверсума. На перроне она теребила руки, когда Аксел спускался с лесов, и была единственной, кто не смеялся, когда он ерничал, беседуя с вожатым. У нее были забавные черные космы и серьезные глаза. Однако в поезде, случайно перехватив его взгляд, она прыснула со смеху – тут не удержался и Эгон.

Поездка затянулась, и уже начало темнеть, когда в кузовах двух грузовиков их доставили в лагерь – на лужайку, предназначенную исключительно для них, на берегу реки Урт, близ городка Ла-Рош. Из большого ящика достали центральную палатку, а из двух маленьких – палатки, в которых им предстояло спать по двое. Распространялся аромат сваренного на скорую руку вермишелевого супа; в тумане, поднимавшемся с реки, они все вместе устанавливали центральную палатку, и Аксел сказал Эгону:

– Будем спать в одной палатке, хорошо?

В тот же вечер, чуть позже, Эгон выкурил свою первую в жизни сигарету, отчего слегка обмяк и впал в смешливое настроение. Аксел признался, что добавил в сигарету немного гашиша. На другой вечер Аксел принес бутылку вина, которую он, как уверял, украл в Ла-Роше. Эгон и раньше пил вино, но никогда в таких количествах. На следующий день после долгой прогулки по городу Аксел затащил Эгона в магазин, где накануне стянул бутылку. И пока хозяин магазина за прилавком обслуживал клиента, Аксел взял с полки еще одну и улизнул на улицу. Эгон же остался стоять, как парализованный. Хозяин не сводил с него глаз. Эгон быстро схватил пачку жвачки, расплатился и вышел из магазина. Владелец догнал его и заставил вывернуть карманы.

– Чтобы больше сюда ни ногой! – пригрозил он.

– Хорошо, – сказал Эгон.

Неподалеку, на тротуаре, сидел Аксел – бутылка стояла рядом с ним.

Так же, как и Эгону, Акселу только что исполнилось четырнадцать. Он был сыном директора больницы в Хилверсуме. По его словам, он уже «делал это» с шестью девицами, в том числе и с тридцатидвухлетней женщиной, женой врача в больнице отца. Порывистый, нервный, властный, он внушал постоянный страх: будто отойди ты от него хоть на шаг, пропустишь что-то важное, или же вот-вот в лагерь нагрянет полиция и арестует соучастников кражи вина. Он обожал покер и обучал этой игре всех желающих. По вечерам, а иногда и днем у бассейна велись крупные карточные сражения, которые из-за больших ставок в конце концов запретили; к тому же Аксел – было дело – ударил одного из мальчиков, обвинившего его в жульничестве (он выиграл тогда больше ста гульденов).

Чтобы спровоцировать Аксела на какой-то поступок, стоило лишь повесить табличку «Вход запрещен». Рядом с лагерем имелась такая табличка – у территории, где размещались склады, грузовики, большие кабельные катушки и две черные башенки, похожие на опрокинутые солонки, под которыми останавливались машины для загрузки. О содержимом груза никто не знал.

Когда они однажды всей гурьбой проходили мимо, Эгон громко поинтересовался, что же все-таки может находиться в этих солонках. И тут же понял, что натворил. В мгновение ока Аксел проник на территорию и залез на одну из солонок. Из здания склада выскочил разъяренный мужчина. Вожатый Кейс, который умолял Аксела слезть с лесов на вокзале, попытался успокоить его. Аксел же, балансируя на краю солонки, орал во все горло:

– Она пустая! Здесь ничего нет!

Не обращая внимания на ругань сторожа, он спустился вниз и с помощью нескольких известных ему слов по-французски сумел выяснить предназначение солонок: зимой там хранили реагент для обработки дорог.

– Наглецам принадлежит полмира, – сказал кто-то.

– А грубиянам – вторая его половина, – ответил Аксел.

Они гуляли по ярким маковым полям, изредка натыкаясь на увязшие в болотах танки, оставшиеся после битвы за Арденны; катались на байдарках и купались в речке и бассейне; посетили пещеру, видели соколиную охоту возле руин замка Ла-Рош, могилу умершего молодым нидерландского поэта; сидя у костра, рассуждали о войне во Вьетнаме и спорили, кто лучше: «Битлс» или «Роллинг стоунс». Во время одной из таких прогулок началась жуткая гроза: оглушительные удары грома раздавались так близко, что до смерти перепуганные девчушки кидались в объятия мальчиков (Марьоке – в объятия Эгона). Все вместе они бросились бежать и спрятались в сарае, сотрясавшемся от громовых раскатов и проливного дождя. Там сладко пахло мокрым деревом и землей и было так же темно, как в их палатках при отходе ко сну. Марьоке и Эгон сидели рядом на двух опрокинутых ведрах, смеясь друг над другом при каждом новом ударе грома; Вера и Флорри разлеглись на маленьком стоге сена, пожевывая соломинки; Кейс наблюдал за ними, а Аксел взобрался на трактор, завел мотор и протаранил дверь сарая.

Вечером в палатке после сигнала гонга, означавшего, что пора гасить свет, Аксел собрался уходить.

– Ты куда? – спросил Эгон.

– К Вере.

– К Вере? Сейчас? Зачем?

– Трахаться, – сказал Аксел и вылез из палатки.

Эгон просто обалдел. Его приятель только что покинул палатку и ушел «трахаться»! Звучало невероятно, но Эгон чувствовал, что это правда. Как же все это произошло? Эгон не заметил, чтобы Аксел слишком часто бывал в обществе Веры. Его, кстати, это удивляло: Вера была отличной девчонкой, а Аксел постоянно кичился своими подвигами, хотя Эгон и воспринимал это как простое бахвальство. Но как же удалось Акселу ее соблазнить? Наверное, не зря они шептались в поезде? Или ее впечатлила история с трактором? Но как? Если, к примеру, он сам бы завел этот трактор, то где гарантия, что в данный момент он был бы на месте Аксела? И к тому же, это ведь Вера! Семнадцатилетняя девчонка! Она перечисляла им марки машин, в которых мальчики отвозили ее на вечеринки. Настоящая женщина! А Акселу всего четырнадцать – на несколько месяцев старше Эгона!

Эгон откинул тент и выглянул наружу. Было туманно и темно. Он видел силуэты в центральной палатке, освещенные фарами неслышимой машины, которая повернула где-то в горах, и стоявшие вкруг маленькие палаточки. Дальше – черный лес. Это казалось невероятным: Аксел трахался. Сейчас. Трахался с Верой.

Еще не успев до конца отдышаться, Аксел вернулся на удивление быстро, глаза горели. Все произошло за лагерем, возле тропинки, откуда начинались лагерные прогулки, сказал он. У Веры груди, в которых можно заблудиться. Нет, они договорились об этом еще до грозы. Просто он сказал ей, чтобы в полдвенадцатого приходила к тропинке. Нет, он не сказал, для чего. Но для чего же еще? Чтобы смотреть на звезды?

– Но почему Вера согласилась? Она влюблена в тебя?

– Откуда я знаю? Потому что парни для того и существуют, чтобы трахаться с девчонками, а девчонки – с парнями.

Они не предохранялись. По крайней мере он. Выбрасывать его бесценное семя в мешочек? Ну уж нет – в женщину, там его место.

– А вдруг Вера забеременеет?

– Тогда забеременеет Вера. Не я. Парашют нужно иметь, если хочешь прыгнуть из самолета. Когда-нибудь видел человека, прогуливающегося с парашютом? Нет, потому что он не может упасть. Все, я пошел спать.

Он тут же заснул. Эгон вспомнил Веру, лежавшую на стоге сена с соломинкой во рту в предвкушении вечера, когда они займутся любовью.

Холм на другой стороне речки был густо усыпан черничными кустами. Следуя лагерной традиции, ребята, разбившись на пары, в один из последних вечеров отправлялись по ягоды. После чего варилось варенье, и в зависимости от урожая каждый увозил одну-две баночки домой. Но главное, по словам мальчика, уже отдыхавшего в лагере раньше, заключалось в том, что влюбленные парочки наконец получали возможность побыть наедине.

После ужина и вечерней уборки стали компоновать пары. Эгон рассчитывал пойти за черникой с Марьоке, но только собрался ей об этом сказать, как Аксел, который сам шел в паре с Флорри, подвел к нему Веру.

С корзинками, сумками и пакетами, они по камням перебрались через речку, и в труднопроходимых местах мальчики обязаны были подавать девочкам руку. Они рассеялись по холму. Эгон и Вера залезли почти на самый верх. С высоты была видна речка Урт, построенная ими в тот день дамба, лагерь на другой стороне, где вожатая Мария выставляла на стол из коробки баночки для варенья (если внимательно прислушаться, можно было даже услышать их стук). На секунду у подножия холма он увидел голову Марьоке. Эгону показалось, что она тоже на него смотрит. Он улыбнулся ей, но не мог понять, улыбнулась ли она ему в ответ. Ее голова снова исчезла за кустами.

Эгон и Вера собирали чернику молча, иногда останавливаясь, чтобы поесть ягод. Эгон не понимал, почему Аксел не пошел с ней сам. И что, интересно, она чувствует, когда тот гуляет сейчас с ее сестрой? Их нигде не было видно.

Эгон то и дело смотрел на покрытую нежным пушком верхнюю часть ее бюста, выступающего из-под свитера. А когда она наклонялась вперед, ему открывалась еще более волнующая картина. Аксел же видел эти груди обнаженными. И держал их в руках!

И, конечно же, находясь рядом с ним, соседом Аксела по палатке, так близко, она не могла об этом не вспоминать. Перед ним была девушка, которая думала о сексе и о том, как сама недавно занималась «этим».

Она посмотрела на него, держа две ягодки на кончике пальца, и ему почудилось, что она вот-вот положит их ему в рот, но она съела их сама. От всей уже съеденной черники у нее были черные губы.

– Ты ведь влюблен в Марьоке Хеффелс, правда? – спросила она. – Почему же ты не пошел с ней?

– Я не влюблен в нее.

– Нет, влюблен.

– С чего ты взяла?

– Я вижу это по твоему носу, – сказала она и, рассмеявшись, раздавила ягоду о кончик его носа. – Хорошая девчонка.

– Да.

– И влюблена в тебя.

– Нет, – сказал Эгон, глядя вниз, на подножие холма. Было уже слишком темно, чтобы пытаться разглядеть голову, торчавшую из-за кустов. Ему вдруг непонятно почему стало грустно.

– А Аксел – что он за парень? – спросила Вера.

– Псих.

– И всегда таким был?

– Не знаю. Я только здесь с ним познакомился.

– Правда? Я-то думала, вы давние друзья.

– Нет, – сказал Эгон. – А ты что, влюблена в него?

– Нет, – сказала Вера и посмотрела перед собой. – Умеешь хранить тайны? Я убью тебя, если ты ему расскажешь. Я действительно влюблена в него. Но как человек он мне не нравится. Я даже и не представляла, что такое возможно.

Они продолжали собирать ягоды, пока не стемнело окончательно и до них не донесся сигнал лагерного гонга. Все собрались у подножия холма, освещая друг друга карманными фонариками, и отправились по камням в обратный путь. В лагере ягоды ссыпали в миски. Аксел и Флорри набрали меньше всех. Все, включая Веру, смеялись над ними, но Эгону было интересно, о чем она думает на самом деле.

Получилось четыре большие миски ягод. Разведя огонь, они дружной толпой уселись вокруг костра, и Кейс, которому самому было всего лишь двадцать два года, начал разглагольствовать о сексе. Поход за черникой и проповедь на тему секса были своего рода ежегодным лагерным ритуалом. Секс, по словам Кейса, играл важную роль в жизни человека, и естественно, что сейчас, в их возрасте, каждому из них предстояло открыть его для себя. К тому же, как они уже наверняка заметили, лагерь предоставлял им достаточно свободы. И все-таки стоит прислушаться к такому опытному человеку, как он. Все рассмеялись. Потому что в жизни, продолжал он, есть нечто большее, чем просто «трахаться или не трахаться». Он прямо так и сказал, и в группе захихикали. Рука, гладящая тебя по щеке, катание вдвоем на лодке, нежданное письмо, прогулка за руку вдоль реки – подобные моменты способны придать тебе колоссальный импульс, стать наградой и остаться с тобой навсегда – пусть сейчас это и кажется невероятным. Больше, чем секс как таковой.

– На том холме, где вы собирали ягоды, есть только одна вершина. Но чтобы до нее добраться, каждый находит собственную тропинку.

Эгон вдруг заметил, что Кейс не отрывал взгляда от Аксела. Возможно, он что-то заподозрил. Аксел же не смотрел в сторону Кейса. Позже, когда костер уже стал догорать, Кейс прошелся по кругу и расспросил каждого о его планах на будущее. Амбициозные хирурги, пианисты и самолетостроители, оказавшиеся в лагере, вызвали смешки. Вера хотела стать модельером, Флорри – ветеринаром, а Марьоке – археологом.

– Геологом, – впервые сказал Эгон, отвечая на вопрос.

– А ты, Аксел, кем ты хочешь стать? – спросил Кейс.

– Неудачником, – сказал Аксел.

В группе снова засмеялись, скорее испуганно. Ответ прозвучал жестко и грубо – несправедливо по отношению к добряку Кейсу. Тот стоял, открыв рот и чуть не плача. Позже Эгон часто рассказывал эту историю, когда кто-то спрашивал его об Акселе, – и все как один говорили: «Ну, в этом он как нельзя лучше преуспел». Что-то именно в этом роде наверняка хотел сказать и Кейс, но нашел в себе силы промолчать.

Порой Эгон доставал фотографии, сделанные во время тех каникул, но никогда не признавался, что Вера и Флорри были первыми девушками, с которыми он переспал. Пока другие рассматривали Аксела, он рассматривал их – одна темная, другая светлая, обе с живыми открытыми лицами. Марьоке была лишь на одной фотографии.

В палатке Аксел рассказал, как раздевал Флорри, у которой тоже фантастические груди. Но она не рискнула делать это там, на холме. Поэтому он назначил ей свидание. Эгон не поверил. Однако стоило раздаться сигналу гонга, как Аксел засобирался. Вышел, но тут же вернулся, на секунду просунув голову в палатку, и предложил:

– Пошли вместе, тогда ты сможешь подцепить Веру. А то она лежит там совсем одна.

Эгон почувствовал себя так, будто его подвесили на веревке над пропастью. Предложение подцепить девушку только потому, что она скучает, казалось ему совершенно немыслимым, он никогда бы не решился на такое. И что значит «подцепить»? Заняться любовью?

– Давай, – позвал Аксел. – Идем вместе. Они ждут нас, я уже им сказал. Классные девочки.

Эгон не осмеливался, да и не хотел. Он даже не был влюблен в Веру. Но оставаться в палатке было невыносимо, как невыносимо сидеть на стуле, когда в доме орут сирены. Он вылез на воздух. Крошечные палатки напоминали домики из игры «монополия». Под навесом центральной палатки горело несколько масляных ламп, оттуда слышались голоса вожатых Франка, Кейса и Марии.

Они нырнули в кусты и обогнули палатки сзади. Эгон следовал за Акселом. Ему было жутковато, как будто он шел на преступление. У палатки сестер он вдруг подумал: так нельзя, это неправильно, Вера и Флорри ничего не знают, Аксел ни о чем с Флорри не договаривался.

Аксел подошел ближе, раздался шепот, он позвал Эгона, и они вместе залезли внутрь. Редко рассказывая о своем первом сексуальном опыте, Эгон употреблял те же слова, что и в тот вечер, стараясь разрядить атмосферу и рассмешить сестер. Но было совсем невесело. Вера и Флорри ни о чем не подозревали. Похоже, они были обычными девчонками – ревнивыми, но отнюдь не сексуальными маньячками. Так же, как и Эгон, они попались Акселу на удочку, не устояв перед его чарами.

Палатка была настолько мала, что Эгон и так практически лежал на одной из девушек. Они нервно шептались и смеялись. Было безумно смешно, они буквально умирали со смеху. Аксел принес с собой бутылку вина, и они пили из лагерных чашек. А потом, когда Эгон еще надеялся, что какая-то пара отправится в лес, Аксел просто схватил свою избранницу и приступил к делу.

Тогда Эгон тоже привлек к себе девушку, оказавшуюся под боком. Он даже не знал, с кем именно занимается любовью. Первые годы, вернувшись из лагеря, он был уверен, что с Флорри, но потом засомневался: ей ведь назначил свидание Аксел. Как бы там ни было, он отчетливо помнил мгновенный испуг посреди разгоряченных, стыдливых, неловких движений, когда, устав сопротивляться, она раскрылась, вздохнула, и он вошел в нее, сжатый теплой и сильной хваткой.

Он помнил звуки, которые издавал Аксел (стон и смех вперемешку), а также скованное тело девушки, ее благосклонность и смех, что якобы все здорово. Это напоминало костюмированный бал, на котором ты появляешься без костюма и все-таки пытаешься развлечься.

Он кончил. Аксел, вероятнее всего, кончил раньше, поскольку тут же стал его отталкивать, чтобы поменяться девушками. Они перелезли друг через друга, завладев каждый другой партнершей. Никто больше не смеялся.

Аксел, громко вскрикнув, опять так же быстро кончил.

Эгон еще возился со второй девушкой, когда сквозь отверстие в палатке кто-то посветил карманным фонариком. Девушка оттолкнула его.

– Что здесь происходит? Вы что, с ума сошли?! – Это был Кейс, за ним стояли Франк и Мария. – Быстро из палатки!

– Отвали, – крикнул Аксел. – Что тут у вас в лагере, и потрахаться-то спокойно нельзя, а? Убери-ка эту штуку с моего лица.

Кейс словно онемел и продолжал стоять на месте. Аксел вылез, подошел к Кейсу и выбил фонарик из его рук. Он упал на землю, осветив маленькое пятнышко на траве. Стекло разбилось. За этой сценой наблюдали обитатели всех палаток. Аксел с голой задницей стоял перед Кейсом. Затем по лужайке продефилировал мимо него в свое жилище. Все смотрели ему вслед. Чуть позже за ним последовал и Эгон. Он знал, что его никто не заметит, потому что всеобщее внимание было приковано к палатке, где скрылся Аксел.

На следующий день в лагере царило похоронное настроение. За завтраком все молчали. Вера и Флорри сидели рядом. Эгон чувствовал на себе флюиды отвращения и восхищения, но сам испытывал лишь омерзение. Он хотел провалиться сквозь землю. Он не осмеливался смотреть ни на Веру, ни на Флорри, а уж тем более на Марьоке. Когда же все-таки бросил на нее осторожный взгляд, она отвела глаза. Аксел злился, потому что закончилась шоколадная стружка для бутербродов.

После завтрака их вызвали в административную палатку: сначала сестер, потом Аксела и Эгона. Кейс сказал, что они не вписываются в лагерную атмосферу. Их родителей известят о случившемся.

– Ты сейчас сказал две вещи, – парировал Аксел. – Что я не вписываюсь в лагерную атмосферу. Это верно. И что мои родители обо всем узнают. Вот это неверно. Потому что если мои родители получат от тебя письмо, то родители Веры и Флорри тоже получат письмо. И там будет написано, что ты распускал руки, ухлестывая за Флорри. Это неправда, но ты очень этого хотел.

Все оторопели.

– У тебя еще будет шанс высказаться, – сказал Кейс, невозмутимо кивая. Он поднял фонарик с разбитым стеклом. – Вставишь сюда новое стекло? – спросил он, и после паузы: – Нет, конечно. Тогда иди.

Эгон отправился к водной колонке ополоснуть лицо; хотелось немного побыть одному, без Аксела. Вдруг он увидел Марьоке. От неожиданности они оба испугались. Он чувствовал себя опустошенным, грязным, навсегда утратившим что-то важное.

Оба не знали, что сказать, и лишь смотрели друг на друга.

– Это Аксел виноват, – сказал Эгон.

Марьоке кивнула, не разжимая губ.

– Тебя сильно наказали? – спросила она.

– Нет, – ответил Эгон.

– Ну и хорошо, – сказала она и ушла.

Эгон поспорил, что оставшуюся часть каникул Аксел будет вести себя благоразумно. Так оно и было, за исключением дороги домой, когда в Льеже, где они делали пересадку, он, наплевав на все запреты, отправился в город и вернулся лишь тогда, когда их поезд уже уехал.

Вся группа вынуждена была еще час ждать следующего поезда. Аксел потряс перед Эгоном пачкой бельгийских денег, которые он выручил от продажи в кафе оставшегося у него гашиша.

Однажды вечером Эгон, студент третьего курса геологического факультета амстердамского университета, сидел в кафе с парой приятелей и сквозь шум расслышал свое имя. Он сразу же узнал этот голос, а обернувшись, узнал и лицо – узкое некрасивое лицо с горящими деспотичными голубыми глазами и взъерошенными волосами непонятного цвета. Но в первую очередь он узнал Аксела по поднявшемуся в нем самом чувству тревоги.

– Эгон! – крикнул Аксел. – Что было в тех солонках?

– Ничего, – ответил Эгон.

Они обнялись, Аксел заказал пиво, спросил, как у него дела, рассказал о себе, вспомнил былые времена, а потом перетянул его в круг своих друзей.

Несколько лет он провел в интернате, с небольшим опозданием сдал выпускные экзамены и теперь учился на первом курсе юридического факультета в Амстердаме, состоял в студенческой корпорации, был членом дискуссионного клуба «Грим». Он жил в общежитии, которое тоже называлось «Грим» и располагалось на краю «розового» квартала, на улице Гримбюрхвал – отсюда и название. Среди его друзей было еще несколько членов «Грима», а также невероятно красивая девушка по имени Хилдегонде – его подруга.

Не прошло и недели, как Эгон уже принимал активное участие в жизни Аксела и в деятельности клуба. Родившись в Хилверсуме, а затем проведя несколько лет в интернате в Оверайсселе, Аксел перебрался в Амстердам лишь месяц назад, но все городские кабаки он знал уже лучше Эгона. Почти каждый вечер они встречались в одних и тех же определенных кафе, в «Гриме», а по ночам в «Коппере», сводчатом здании на канале, куда приходила совсем другая молодежь и где, по утверждению очевидцев, однажды произошла поножовщина со смертельным исходом. «Грим» походил на лабиринт коридоров, комнат, лестниц и пещер. Там пахло плесенью и табачным дымом, пивом и каналом. Туда никто не приходил в галстуке. Являясь членом прогрессивной студенческой ассоциации, Эгон представлял себе корпорацию совсем иначе, но его уверяли, что «Грим» – необычный клуб. Аксел, единственный первокурсник в клубе, жил в самой маленькой комнате – угол с кроватью и столом, и между ними едва мог поместиться стул. Невозможно было себе представить, что в подобном закутке или где-то еще в этом здании люди учились. Никто не сетовал на шум, не прекращавшийся ни на секунду. Казалось, вечеринкам не было конца. Их проводили в самой большой комнате старшего члена «Грима», молодого человека по имени Ренэ, которому было уже под тридцать (он давно закончил учебу). Но складывалось впечатление, что хозяином всех вечеринок на самом деле был Аксел. Он неизменно на них присутствовал, всех знал, и все знали его. Там всегда было полно народу, разбредавшегося по разным комнатушкам; вдоволь пива, на покупку которого иногда скидывались; там сладко пахло марихуаной, которая выкуривалась по кругу. Туда приходили не только студенты. Учащиеся театральной школы; завсегдатаи «Коппера», коротко стриженные, в кожаных куртках; молодой журналист еженедельной газеты, живущий неподалеку; несколько женщин, слывших проститутками; певец, уже записавший диск; а как-то вечером туда завернули члены известной американской рок-группы, фривольно устроившись на обтрепанном угловом диване и среди бутылок на столе. К Ренэ частенько наведывались двое неуклюжих вульгарных мужчин, Ян и Фааз. Они были намного старше всех остальных и всегда стояли на одном и том же месте, друг рядом с другом. Их спокойствие вселяло ощущение опасности.

– Кто они такие? – спросил однажды Эгон у журналиста, с которым время от времени общался.

– Гангстеры, – ответил тот.

В такие ночи Аксел был похож на светлячка. Иногда он надолго куда-то исчезал, но стоило только вспомнить о нем, как блеск его глаз снова мелькал перед тобой. Хилдегонде тоже часто бывала здесь, что не мешало Акселу регулярно водить в свою комнату и других девушек. Это происходило так же загадочно, как тогда в Ла-Роше. Ты не замечал, что он говорил с этой девушкой или находился в ее обществе, ты даже не замечал, как они вместе ускользали из поля зрения. Через какое-то время они снова появлялись с вызывающе-горящим взглядом (такой же был у Аксела после свидания с Верой у тропинки).

– Я показал Джуди свою комнату, – говорил он в таких случаях, и у Эгона больше не оставалось сомнений.

Однажды Эгон искал свою куртку. Случайно приоткрыв дверь, он увидел группу юношей и девушек, сидящих на краю кровати и на стульях друг против друга. Он уловил какую-то таинственность происходящего еще до того, как одна из девушек вколола шприц себе в руку. Ему стало так противно, что он впопыхах закрыл дверь, не успев даже заметить, был ли среди них Аксел.

В «Гриме» тоже происходило нечто странное и недоступное для посторонних глаз. Как будто каждый из его обитателей одновременно являлся кем-то другим. Эгон задался вопросом, торгует ли Аксел наркотиками. Наверняка. Ведь он не учился, не работал, но постоянно был при деньгах. Начало было положено уже тогда, в Бельгии. Как-то в «Коппере», где в несмолкающем грохоте оглушительной музыки Эгон всегда чувствовал себя неуютно, Аксел сунул ему в руки маленький пакетик – будь другом, подержи. В тот же момент в кабак вломились восемь полицейских, и Эгон понял, что может на долгие годы угодить за решетку. Его мутило от страха, он сжимал пакетик в кармане брюк, словно гранату. Полицейские обыскали нескольких человек, включая Аксела. Когда они ушли, Эгон вернул пакетик, но пребывал в состоянии такой прострации, что не было сил негодовать и отказаться от ста гульденов, которые протянул ему Аксел. Он не спросил о содержимом пакетика, а сам Аксел ничего не сказал.

Эгон решил больше никогда не приходить в «Коппер». Нужно наконец порвать с Акселом, думал он. Так с друзьями не поступают.

Поздним вечером, когда он сидел дома и занимался, в дверь постучала пожилая дама, у которой он снимал комнату, и позвала к телефону. Она была немного рассержена: ведь он обещал, что после десяти ее никто не будет беспокоить, но звонивший ничего не желал слушать. Это был Аксел, который рассказал странную историю. Девушка по имени Маргрит влюблена в Эгона, но не осмеливается ему признаться. Поэтому он и звонит. Свидание уже назначено. Она ждет его в одиннадцать часов. Аксел продиктовал адрес и положил трубку.

Эгон ничего не понял. На часах уже было без десяти одиннадцать. Он знал Маргрит – не слишком красивая девушка, которую он иногда встречал в «Гриме» и в кафе. Он ничего такого не подозревал; наоборот, он думал, что ей нравится Аксел, который не проявлял к ней ни малейшего интереса.

Он сел на велосипед, поехал на другой конец города, где и напоролся на поток ругательств – в одиннадцать часов Маргрит договорилась о свидании с Акселом. Выместив на Эгоне свой гнев, она успокоилась, но в результате не захотела, чтобы он уходил. Их роман длился несколько недель.

* * *

Во время второй зимы его «гримовских» лет, которые он сам так окрестил, до Эгона дошел слух, что пропал Фризо Лисе, парень из их окружения. Вот уже две недели никто его не видел и не слышал. Эгон неоднократно проезжал на велосипеде мимо его дома, и каждый раз мопед Фризо стоял на одном и том же месте.

Было ли его исчезновение как-то связано с «Гримом»? Наверняка. Невозможно вращаться в такой загадочной среде, а потом пропасть по каким-то другим причинам. Но никто ничего не знал. Затем исчезла и Хилдегонде. Она не появлялась больше ни в кафе, ни в «Гриме». Аксел вел себя как всегда, избегая любых разговоров на эту тему. Возможно, он порвал с ней и не хотел об этом распространяться. Однако Эгон слышал, что Хилдегонде и на занятия больше не ходит. Весь этот мир вдруг приобрел ужасающе мистические очертания, как если бы «Грим» был напичкан люками, где без следа исчезали люди. Если такое случилось с Фризо и Хилдегонде, то могло случиться и с ним. Иногда ему тоже хотелось обладать некой внушающей страх тайной, о которой другие могли лишь смутно догадываться. Но когда он заговаривал об этих исчезновениях, вокруг странно смеялись и отводили глаза. Он чувствовал, но не знал точно, кто именно из его окружения носит в себе эту тайну.

Однажды вечером он решил потребовать от Аксела объяснений. Он обошел все кафе, был в «Гриме» и даже заскочил в «Коппер». Там к нему привязались двое парней, пытаясь всучить какой-то товар, и когда он отказался, начали ему угрожать. Но тут из темноты, заговорщицки ухмыляясь, появился Аксел, и парни тут же ретировались. Аксел отвел его в дальний угол бара, где он сидел в компании девушки-китаянки, и не успел Эгон открыть рот, как Аксел спросил его, не хотел бы он легко заработать тысячу гульденов.

У Эгона перехватило дыхание. Аксел и ему предлагал исчезнуть. Ну что ж, хорошо. Если он согласится, разгадка будет найдена.

– Это как-то связано с Фризо и Хилдегонде? – спросил он. Он с трудом думал и говорил.

– Хочешь? – спросил Аксел. – Никакого риска. Тысяча гульденов!

– А что тогда случилось с Фризо и Хилдегонде?

– Тысяча двести, – сказал Аксел. – Потому что ты мой друг.

Китаянка изобразила подобие улыбки.

– Мне надо подумать.

– Не дури, – сказал Аксел. – Глупо раздумывать, когда выпадает такой шанс. Тысяча двести гульденов!

Он рассмеялся, похлопал Эгона по плечу и снова повернулся к девушке.

В висках стучало. Он был шокирован тем, с какой легкостью Аксел признался, что занимается криминальными делами. Ведь просто так не предложишь кому-то тысячу двести гульденов. Эгон сомневался. Большие деньги, а риск, возможно, не так уж велик. Аксел заставил пойти на это свою подругу. А может, с Фризо и Хилдегонде ничего не случилось? Может, они попросту временно скрывались? И потом, это приключение. Разве не думал он, днями напролет разглядывая под микроскопом камни, которым было миллион лет, что в его жизни должно наконец произойти нечто более увлекательное, сопричастное сегодняшнему дню, и что добродетельность – это еще не все? Будет ли он трусом, если не примет предложение Аксела, или дураком, если пойдет на это из страха прослыть трусом?

Уже собравшись направиться в «Грим», чтобы дать Акселу утвердительный ответ, он неожиданно нашел решение своей дилеммы в журнале. На обложке была фотография человека, которого он мгновенно узнал, невзирая на жирную полосу, закрывавшую глаза. Это был один из тех двух мужчин (Ян и Фааз), которых Эгон частенько встречал в «Гриме». Статья же принадлежала перу Михила Полака, журналиста, с которым он не раз там беседовал. Речь в статье шла о Яне С, уже имевшем судимости по делам о сутенерстве и хранении оружия, а в данный момент – центральной фигуре в организации, которая занималась торговлей людьми. Всего за несколько тысяч гульденов он отправлял голландцев, в основном студентов, в Польшу, Чехословакию, Восточную Германию и другие страны Восточного блока. Там они сдавали свои паспорта, сообщая об их потере в посольство. Если же кого-то, кто по одному из таких паспортов пытался выехать из страны, арестовывали, то они попадались тоже. Часто именно так и получалось. Полак приводил список семи амстердамских студентов, которые оказались за решеткой в Восточной Европе. Среди них фигурировали Фризо и Хилдегонде, которых в Польше осудили на полгода, а другая девушка получила двухлетний срок в Восточной Германии.

Имя Аксела и заведение «Грим» в статье не упоминались.

«За несколько тысяч гульденов». Аксел предложил ему тысячу двести, заметив при этом, что риска никакого. Он обманул его, хотел на нем заработать и отправить в тюрьму. Тогда, в «Коппере», он сунул ему пакетик, который мог обернуться бог весть какими неприятностями. Он вынуждал тебя делать то, чего делать не хотелось. Эгон представил себе Фризо и Хилдегонде в тюремном заточении, Ренэ, чье будущее в его же присутствии пропивалось на бесконечных вечеринках. Самому Эгону «Грим» стоил по меньшей мере шести месяцев учебы.

Пришло время трезво подумать об Акселе. Очаровательный, неотразимый, всеобщий любимец, он прежде всего был подонком.

Эгон решился на разрыв отношений.

Удостоившись степени бакалавра, он стал ассистентом геолога и для написания дипломной работы добился задания по исследованию крупных плоскостей разломов в Андах. Он совершил несколько поездок в западную часть Южной Америки, овладел испанским, наслаждался видами высокогорных плато, общением с местными деревенскими жителями, которые принимали его за чудного золотоискателя, старыми «лендроверами», в которых он путешествовал, восходами солнца, но в первую очередь получал удовольствие от самой работы.

Он проводил научные изыскания, преодолевал десятки миллионов лет, находил плоскости разломов, отбивал камни, нумеровал их, заворачивал в газету и паковал в рюкзак; потом заказывал у местного плотника деревянные ящики, чтобы перевезти камни домой на корабле. Он, казалось, возвращался в то время, когда впервые и всерьез решил стать геологом. Когда он приезжал из командировок домой, то находил свои камни в подвале института, разбивал их на части, изучал, анализировал свои записи, проявлял фотографии, писал. Он прекрасно понимал, что по окончании учебы ему не светит ничего, кроме как искать нефть для миллиардеров, но не беспокоился по поводу отсутствия лучшей перспективы. Он позаботится об этом позже. То, чем он занимался, было прекрасно: возникновение Земли, начало Жизни, непостижимость Времени, связь с Прошлым. Он мог лишь удивляться тому, что полюбил свое ремесло давным-давно, весьма смутно понимая тогда, для чего оно послужит.

С Акселом он больше не виделся. Тот мир для него перестал существовать. Однажды в кинотеатре он издалека заметил Маргрит, девушку, отношения с которой навязал ему Аксел, но не подошел к ней. На теннисном корте он встретил Фризо, который исчез первым. Эгон полагал, что Фризо не хотелось затрагивать эту тему, но тот сам завел разговор. Четыре месяца он просидел в польской тюрьме. Уже прошло четыре года, но он до сих пор живо помнит напряжение от поездки, чувство ужаса при аресте, колоритных сокамерников и их байки. Он неплохо говорил по-польски и думал пойти на курсы, чтобы не забыть язык.

– Ты еще встречаешься с Акселом? – спросил Эгон.

– Нет, – сказал Фризо. – К тому же, по-моему, он в тюрьме.

Ранним июньским утром Эгон, учась уже на последнем курсе, ехал на велосипеде на вокзал. Он отправлялся в Арденны, где ему предстояло руководить группой студентов-первокурсников в их пробном картографическом исследовании. По дороге он думал о каникулах в лагере «Дави», которые начинались на этом самом вокзале одиннадцать лет назад. Из воспоминаний его выдернул сигнал автомобиля. Не успел Эгон сообразить, что случилось, как машина прижала его к тротуару и, теряя равновесие, он чуть не упал с велосипеда. Водитель словно выпрыгнул из его мыслей в реальность.

– Эгон! – крикнул Аксел точно так же, как тогда в кафе, когда они впервые встретились после каникул в Ла-Роше.

Он выглядел нервным, беспокойным, возбужденным после бурно проведенной ночи. На переднем сиденье, привалившись к двери, сидела девушка – пьяная, накурившаяся марихуаны.

– Эгон! Как дела? Уже стал профессором? Сейчас рано или поздно? А что было в тех солонках? Пойдем выпьем кофе.

Эгон сказал, что в солонках ничего не было, и как здорово его снова встретить, и что он только что о нем думал, так как едет в Бельгию. Но времени у него в обрез – опаздывает на поезд.

– Я тебя отвезу, – сказал Аксел.

– До станции на велосипеде ровно пять минут. И потом я хочу поставить велосипед на парковку.

– Да я тебя в Бельгию отвезу! – сказал Аксел.

Устоять перед напором Аксела было невозможно. Он кружился вокруг тебя, морочил тебе голову – все, что хотел ты, не имело смысла, а все, что хотел он, само собой разумелось. Эгон мог бы отказаться, соврать, что в поезде должен почитать, подготовиться, возможно, даже погулять по Ла-Рошу или посетить пещеры – и все это без Аксела, потому что с ним порвал. Но он уже привязал свой велосипед, девушку перегрузили в такси – они выезжали за пределы Голландии.

Казалось, что машиной управляет четырнадцатилетний мальчишка. Аксел суетился, проявлял нетерпение, раздражался – все, как раньше. Тем не менее он изменился: не такой худой и костлявый и как-то по-новому уверенный в себе – не игрок, рискующий последними деньгами, а игрок, позволяющий себе проиграть. Он больше не стремился стать кем-то, он уже стал им.

Кем именно, оставалось неясным. Все оставалось неясным. Он больше не учился и не жил в «Гриме». В ответ на вопрос Эгона, где же он теперь живет, Аксел не назвал ни улицы, ни номера дома, а лишь упомянул район. Он занимался торговлей: холодильники, телевизоры, цветы. Эгон не верил ни единому слову, и, казалось, Аксел этого и не ждал. Он наверняка стал профессиональным преступником. Торговцем наркотиками. Закованный в тайну и скорее всего играющий в опасные игры с жизнью, он импульсивно взял себе этот свободный день. Ради шутки, дабы доказать, что способен на такие подвиги, – сама поездка и день в Бельгии были ценой, которую он должен был заплатить.

И все-таки Аксел был частью его жизни. Другом, несмотря ни на что. Дружба закончилась после Ла-Роша и «Грима», но заняла в его жизни определенное место, словно далекая заморская страна. И поскольку законы материка действовали в той стране не так строго, Эгон чувствовал, что сегодня Аксел расскажет о себе больше, чем когда бы то ни было.

Туда, где Эгон договорился встретиться со своими студентами, они приехали на несколько часов раньше. Они позавтракали в кафе на рыночной площади, освещенной утренними лучами, после чего Аксел снял номер и отправился спать. У Эгона же оставалась масса времени, чтобы подготовиться к работе.

Целый день, пока Эгон изучал карты, слои горных пород, капал соляную кислоту и отвечал на вопросы, он думал об Акселе, невольно считая часы до их следующей встречи.

В пять, когда Эгон вернулся в гостиницу, Аксел еще спал. Однако через полчаса спустился вниз, взбодрившийся, но молчаливый после сна. Заприметив Эгона, он исчез еще на полчаса, чтобы куда-то позвонить. Позже, расплачиваясь и вынимая деньги из кошелька, набитого сотенными купюрами, оставил огромные чаевые, наплевав на разницу курсов между бельгийским франком и голландским гульденом. Они выехали из гостиницы и отправились на поиски ресторана. Миновали Юренны – и Эгон узнал крошечную станцию, где начиналась их прогулка в пещеру.

Сейчас там была канатная дорога.

В горах перед Юреннами Аксел обнаружил шикарный ресторан, где можно сидеть на улице, под липами, и наслаждаться безграничным волнообразным ландшафтом. Было еще рано, и они оказались единственными посетителями. Аксел заказал бутылку вина, однако сам пил минеральную воду.

– Ты слышал что-нибудь о Кейсе? – спросил Аксел.

– Каком Кейсе?

– Вожатом в нашем лагере. Помнишь еще его фамилию?

– Нет, – сказал Эгон.

– «Ты не вписываешься в лагерную атмосферу», – произнес Аксел, делая ударение на каждом слове. Эгон вспомнил фразу.

– Мне он нравился, – сказал он. – И он был прав.

– Ну, уж только не тогда, когда ломал нам кайф с бабами.

– Он был прав, когда говорил, что прогулка с девушкой по парку может оказаться прекраснее, чем постель. Очень мужественно с его стороны сказать такое группе подростков. Я до сих пор иногда об этом вспоминаю.

– Да он сам только и делал, что похотливо смотрел на всех наших девок.

– А с тобой никогда не случалось такого: гуляешь с девушкой по парку, и вдруг взрываются звезды, стоит только взять ее за руку? – Эгон попытался найти более удачное сравнение, но интуитивно почувствовал, что как раз сейчас самое плохонькое подойдет лучше всего.

Момент истины настал. Возможно, они никогда не были друзьями. Пришло время сбросить маски. Возможно, и Аксел понял, что Эгон сорвал маску и теперь очередь за ним.

– Ты меня недооцениваешь, – усмехнулся Аксел. – Значит, твои чувства тоньше моих?

– Вспомни Веру и Флорри – ведь это по сути было изнасилование.

– Что? – переспросил Аксел. Он вскочил, будто в него бросили камень. – Черт возьми, Эгон! Я тут бесплатно вожу тебя по всему Бенилюксу! Ты всегда обвиняешь своих водителей в изнасиловании?

– Они же не хотели.

– Не хотели? Ты о чем? Они же пошли на это, так ведь?

– Я тоже не хотел.

– Не хотел? – В голосе Аксела прозвучало разочарование. – А я-то прекрасно помню, как двигалась туда-сюда твоя большая белая задница. Я предоставил тебе возможность перетрахать пол-лагеря, а ты, оказывается, этого вовсе и не хотел? Зачем же ты это делал?

– Ты тащил меня за собой.

– Ты не ответил на мой вопрос. Почему ты все-таки пошел со мной?

– Я тебя не понимаю.

– Вот это дерево, к примеру. Оно не упадет, если я его толкну. Возможно, другое дерево и упадет. Но я не смогу утверждать, что оно упало, потому что я его толкнул. Оно тоже должно захотеть упасть. Да, я тащил тебя за собой, но ты мог ведь и отказаться. Ты же пошел за мной, значит, ты этого хотел?

Эгон не знал, что ответить. Аксел был прав. Если и произошло изнасилование, то он был непосредственным соучастником.

– Помнишь тот пакетик, который ты сунул мне в «Коппере»?

– Во время того налета? – Аксел засмеялся. – Да, помню.

– Что в нем было?

– Запрещенные вещества.

– Что именно? Уран?

Аксел огляделся и тихо сказал:

– ЛСД.

– Не слишком порядочно с твоей стороны. Ты не должен был этого делать.

– А ты поступил довольно глупо, когда взял пакет. Спасибо, кстати. Зачем ты это сделал?

– Я чувствовал, что должен.

– Значит, действительно был должен, – сказал Аксел. – В том-то весь и фокус. Сделать так, чтобы люди сами захотели того, чего хочешь ты. Внушить им, что они будут выглядеть дураками, если этого не сделают. Люди ленивы, они предпочитают слушаться, нежели самостоятельно думать о своих желаниях. Они рады, когда кто-то думает за них. Ну-ка, там, в окопе, выходи на расстрел! Слушаюсь, майор! Ну-ка, трахайся! Трахаться? Ах да, трахаться. Здорово! А когда позже они сообразят, что вообще-то этого не хотели, у них уже пуля в животе. Или ребенок. Стоит ли об этом сожалеть?

– Ты делаешь это для себя.

– Конечно, а для кого же еще?

Появились новые посетители, но Аксел так увлекся, что говорил громко, не обращая ни на кого внимания.

– Если бы мы ждали, пока женщины сами к нам придут, человечество давно бы вымерло. Конечно, они не хотят. Это их природа. Все эти хлопоты – беременность, роды, возня с ребенком… Они правы. Но мы должны позаботиться о том, чтобы семя оказалось в нужном месте, мы должны сделать так, чтобы они захотели. В этом я профи. Я помогаю людям совершать ошибки, но совершают они их сами. Я оказываю человечеству услугу, а как поступает мой лучший друг? Он называет меня насильником.

– Как ты на самом деле зарабатываешь деньги? – спросил Эгон. У него дух захватило от собственной смелости. Это все благодаря «лучшему другу».

Задумавшись на секунду, Аксел рассмеялся:

– Занимаюсь разными делами.

– Какими делами?

– Черт возьми, Эгон. Сахарным драже.

– Ты имеешь в виду героин?

– Героин коричневый, – сказал Аксел.

Но Эгон понял: Аксел проговорился – он таки торгует героином. Они посмотрели друг на друга и вдруг залились безудержным смехом – смехом без подтекста и издевок, смехом двух друзей, двух мальчишек, которые когда-то в лагере забавлялись с двумя девчонками. Такое остается навсегда. И вдруг Эгона осенило: он ведь единственный, с кем Аксел был самим собой. Гости за соседними столиками и хозяйка ресторана стали смеяться вместе с ними.

Аксел первым принял серьезный вид.

– Мне тоже иногда салютуют звезды, – сказал он. – Но не с женщинами – в сражении. Когда я побеждаю, а другой становится моим слугой.

– А теперь ты мой слуга, – усмехнулся Эгон.

– Я сидел в тюрьме, – сказал Аксел. – Три месяца. Интересное время. Я не представлял, как все будет. Но неделю спустя я не знал только одного: хватит ли мне трех месяцев, чтобы превратить в моих слуг всех. И это получилось. Начиная от карманного вора и кончая директором тюрьмы. Все они по собственному желанию подчинились, делая то, что я от них хотел. Ты не знаешь жизни, Эгон. Нужно цепляться за любую возможность. И никогда не спрашивать, иначе люди могут тебе отказать. Никогда не бояться. Страх – это неправильно использованный ум. Хватать. Трусы хватают мало, смелые – много. Это закон жизни. Законы из кодексов не имеют значения.

– Так ты считаешь меня трусом?

– Ты живешь в другом мире.

– Признайся, трус, – сказал Эгон. – Почему тогда на центральном вокзале ты подошел именно ко мне? – Но он уже и так знал ответ: Аксел искал в нем того, кто бы им восхищался. Они были ровесники, и Аксел видел в нем представителя мира трусов, подопытного кролика для испытаний своей смелости.

Однако вопрос Эгона возымел неожиданный эффект. После долгого молчания Аксел ответил:

– Я не могу вернуться в прошлое. – Это прозвучало мелодраматично, грубо. – Возможно, я тебе завидую. Но когда я понял, кто же я на самом деле, то оказалось, что назад пути нет. Черт побери, Эгон, что за чепуху мы несем? Какие-то пьяные бредни. А я еще не выпил ни капли! Мадам!

Он заказал еще бутылку вина, потом еще одну. Когда все было выпито, уже начало темнеть, и тогда Аксел сказал:

– Пошли к шлюхам. Я знаю тут поблизости хороший бордель. Если тебя потом будут спрашивать, что за человек этот Аксел ван де Граф, ты по крайней мере сможешь сказать, что он всегда поставлял классных баб.

По истечении десяти лет учебы Эгон в последний раз отправился в Анды, чтобы закончить работу над докторской диссертацией. Он никогда не ездил туда дольше чем на две недели, а сейчас ему предстояло провести там три месяца.

Завершив исследование, он наконец осуществил свою сокровенную мечту: купил в Квито старенький пикап и два месяца колесил по Эквадору, Перу, Чили и Боливии. Забирался на вулканы, плавал в озерах, бродил по тропам инков. Перед отъездом он продал машину, немного потеряв в деньгах. Перед тем как ночным рейсом улететь домой, он прогулялся по парку, и, умиротворенный, выпил чашку кофе. Так заканчивался определенный этап. Ровно полжизни назад он решил стать геологом и теперь стал им. Это событие он отметил чашкой кофе. Кто знает, может, он никогда больше сюда не вернется.

Он попытался запечатлеть в памяти происходящее: прогуливающиеся семьи, дети, играющие в траве, чистильщик обуви перед кафе – все они разделяли с ним это мгновение. Однако он отвлекся: за соседним столиком сидели три женщины, из которых одна – Эгон понял это с первого взгляда – и через тридцать лет могла бы быть рядом с ним. У нее были темные волосы, полные рыхловатые щеки и добропорядочный взгляд, в котором время от времени отражалась открытая и веселая улыбка.

Ему показалось, что она тоже посмотрела на него.

«А что, если действительно все сходится? – подумал он. – В момент завершения работы я встречаю свою жену». И пока чистильщик обуви занимался его ботинком, Эгон уже представлял себе, как все произойдет: как он поднимется и подойдет к этой женщине, как уедет с ней в Буэнос-Айрес, где она живет, как они поженятся и нарожают детей, чтобы вернуться потом сюда, отыскать этого чистильщика и показать ему своих малышей.

Будь что будет, подумал Эгон и подошел к их столику. Это были голландки, которые только что совершили такое же путешествие, как и он. Они летели обратно тем же рейсом. Ее звали Адриенна. Вчетвером они поужинали в ресторане, а по дороге на стоянку такси она взяла его под руку.

В самолете они сидели рядом. Когда погасили свет, они то и дело проваливались в сон. Когда Эгон просыпался и видел ее, он думал, что первую ночь их знакомства они провели вместе. Он знал, что она думает о том же.

Адриенна жила в Амстердаме, а ее подруги – в Утрехте. В аэропорту Схипхол они сели на поезд, а Адриенна с Эгоном взяли такси. Вечером они снова ужинали вместе в ресторане и снова вместе провели ночь, только теперь в ее постели. На следующее утро, провалявшись в кровати до полудня, они выяснили, что у них есть общий знакомый – Аксел ван де Граф. Оказалось, что однажды она с ним переспала.

Когда четырнадцать лет спустя они разошлись, стало понятно, что в их жизни было лишь несколько ничем не омраченных часов – от знакомства в парке в Квито до того момента, когда он узнал, что она знакома с Акселом.

Это произошло в «Гриме», лишь один раз – Адриенна была одной из тех девушек, которых Аксел водил к себе в комнату. Она не помнила точно когда, но примерно в то время, когда Эгон тоже посещал «Грим». Он даже мог ее видеть – вполне вероятно, она была одной из тех, кто поселил в нем догадку, что Аксел трахает всех девушек с вечеринок в своей комнате.

Он напрягал память, изучал фотографии Адриенны того времени, смотрел, как она танцует, как держит в руках бокал, в надежде вспомнить, как выглядела она тогда в «Гриме», как спускалась с Акселом вниз. Но все напрасно.

Она едва была знакома с Акселом, лишь однажды накоротке встретив его в кафе накануне того вечера. О его репутации ходило много слухов. Спать с ним было очень забавно, в этом было что-то хулиганское. Вот так просто, в разгар вечеринки, залезть с кем-то в постель – совершеннейший идиотизм. Возможно, лишь затем, чтобы потом похвастаться перед подругами. Она всегда хохотала, когда вспоминала об этом. И каждый раз, когда Эгон начинал выяснять подробности, она продолжала смеяться.

– Но как все произошло?

– Он сказал: пойдем наверх.

– Вы танцевали?

– Нет.

– Разговаривали?

– Я танцевала с кем-то другим, а он прикоснулся к моему животу и сказал: пошли со мной. И многозначительно на меня посмотрел.

– Тот взгляд все и решил?

– И рука.

– Но ты пошла с ним, только чтобы потом похвастаться?

– Он мне понравился.

– Понравился?

– Шутка. Просто в этом было что-то ужасно странное и забавное. Я тогда еще гордилась своей смелостью. Он, кстати, ничего не умел. Классический ничтожный любовник.

– А если бы я тогда положил руку на твой живот?

– Я бы с тобой не пошла.

– Но со мной тоже могло бы получиться ужасно странно и забавно.

– Все равно бы не пошла.

– Почему? Что в нем такого, чего нет у меня?

– У тебя есть намного больше, чем у него. Например, прекрасная жена.

На протяжении четырнадцати лет они возвращались к этому разговору – в машине, за столом, в постели, на горнолыжных подъемниках, в самолетах и ресторанах. У Веры Ланакер, тогда в Ла-Роше, на черничном холме, он ничего такого не спрашивал, но мысли о связи Аксела и Адриенны его не оставляли. Адриенна почувствовала власть Аксела, она захотела сделать то, что он хотел, чтобы она сделала. Она должна была объяснить, почему подонок добился большего, чем добропорядочный человек.

Но она не знала.

– В нем было что-то увлекательное.

– Что-то увлекательное, чего нет у меня.

– Да, что-то увлекательное, чего нет у тебя. Но это не делает его более ценным, чем ты.

– Что-то похотливое.

– Именно это слово я искала.

– Ты не считаешь меня похотливым?

– Милый Эгон! Я хотела поделиться с тобой, потому что это абсолютно ничего для меня не значило. А теперь, черт возьми, я больше не желаю об этом говорить.

Но ровно потому, что это ничего не значило, это значило все. Он должен был платить любовью за то, что Аксел получил одним лишь жестом. Аксел знал Адриенну такой, какой Эгон никогда ее не узнает. Она находила это «забавным», но суть была в том, что зло победило добро!

* * *

У отца Адриенны водились деньги. Он владел сетью отелей в Голландии и Южной Испании. Для Адриенны и Эгона он купил дом в хорошем районе на юге Амстердама. Когда Адриенна закончила учебу на экономическом факультете, она пошла работать к отцу. Защитив диссертацию, Эгон получил несколько предложений из небольших университетов в Америке, но не воспользовался ими, поскольку Адриенна была привязана к Амстердаму. Два раза в неделю он вел семинары в университете и в ожидании места старшего преподавателя прошел курс повышения квалификации в области географии, после чего устроился на полставки в школу на окраине города.

Как-то утром Эгон прогуливался в перерыве между уроками. Вдруг кто-то сильно ударил его по плечу.

– Эй, профессор-доктор, – прозвучал знакомый голос, – как продвигаются дела в пещероведении?

Это был Аксел.

«Он спал с Адриенной», – подумал Эгон.

– Пойдем выпьем по чашке кофе, – сказал Аксел, – поболтаем.

Эгон попытался вспомнить, сколько они не виделись. Последний раз они общались во время их поездки в Бельгию – восемь или девять лет назад. С тех пор минула вечность. Мальчик из Ла-Роша исчез навсегда. Аксел пополнел, успокоился, что придавало ему еще более угрожающий вид, чем раньше. Хотя, возможно, такое впечатление складывалось потому, что его сопровождал великан по имени Бобби с устрашающей физиономией и светлыми волосами, стриженными «ежиком», явно находившийся в его подчинении.

Они зашли в кафе на тихой площади с цветочными клумбами и скамейками, где хозяева выгуливали своих собак. В кафе Эгон понял, что Аксел пригласил его на чашечку кофе не ради его персоны, а потому что назначил здесь встречу кому-то еще. За большим столом около окна с видом на площадь сидели, развалившись на стульях, пятеро или шестеро мужчин – загорелые, веселые, плотные, накачанные, в клетчатых рубашках и замшевых пиджаках. Мужики с элегантностью крупных тучных зверей.

Эгон пожал руку каждому, всякий раз представляясь как Эгон Вахтер, но они называли лишь свои имена: Кор, Пит, Франс – самые обычные имена. Все оживленно беседовали, но Эгон догадался, что они поджидали Аксела для какого-то разговора, который из-за Эгона вынуждены теперь отложить.

Лишь какое-то время спустя Эгон понял, кого они ему напоминали. В его памяти возник образ из далекого прошлого: две фигуры в «Гриме», всегда тихо стоявшие в стороне, Ян С, торговец людьми, и Фааз. Представители преступного мира. И он отметил, что Аксел прекрасно вписывается в их окружение. Он стал их «типом», а не просто самим по себе, как раньше.

Аксел рассказал, что познакомился с Эгоном во время каникул в лагере в Арденнах, когда им было по четырнадцать лет.

– Каникулы – мы уже забыли, что это такое, – сказал один из мужчин, и все засмеялись.

– Эгон – профессор геологии, – сказал Аксел.

– Еще нет, – сказал Эгон, – я лишь учитель географии.

– Не порти мой рассказ. – В голосе Аксела прозвучало легкое раздражение, и Эгон понял, что он действительно хотел всех шокировать его дурацкой профессией. – Я же хочу тобой похвастаться. Мой друг Эгон – ученый человек.

– Ну, не такой уж он умный, если общается с тобой, – заметил Пит или Кор. Снова смех. Даже не смех, а хихиканье, более низкое и тяжелое. «Я вовсе и не общаюсь с ним», – подумал Эгон.

– Он защитил докторскую, – продолжал Аксел.

– И что же, интересно, знает такой ученый человек, как ты, чего не знаем мы? – спросил кто-то.

– Мне многое известно о магматической интрузии в тектонических процессах, – ответил Эгон. Это прозвучало довольно враждебно.

– И ты можешь зарабатывать на этом деньги? – с искренним удивлением брякнул кто-то еще, снова вызвав всеобщий смех.

– Я пишу статьи в журналы, – сказал Эгон. – И получаю зарплату учителя. Удовлетворение получаешь не оттого… – Он вдруг почувствовал, что любое его объяснение будет искажено. – Восемьдесят тысяч, – сказал он.

– Восемьдесят, неплохо.

– В неделю, конечно? – спросил другой.

Снова этот густой самодовольный смех, который означал: болван.

Эгон осмотрелся. Кореша, подумал он. Это кореша. Интересно, что у них общего? О чем они будут говорить, когда он уйдет? Мысль о том, что он появился здесь из-за Аксела, его раздражала, и, чувствуя его покровительство, он спросил:

– А что вас, собственно, связывает друг с другом?

Смех, последовавший за этим вопросом, был поистине гомерическим, однако веселье – фальшивым. Аксел тоже смеялся, подолгу задерживая дыхание, – этот смех Эгон помнил еще по Ла-Рошу. Так смеялись бы короли над дикарем, совершившим преступление, за которое был повешен кто-то другой.

– Мы часто вместе тренируемся, – ответил один.

Когда все отсмеялись в очередной раз, Аксел переключил внимание на Эгона. Дела у него шли неплохо. После того единственного раза он больше не сидел в тюрьме. Однако было очевидно, что Аксел не намерен распространяться о себе. Он спросил у Эгона, как тот поживает, и Эгон рассказал ему о своих небольших шансах на получение профессорского места и об Адриенне. Никакой реакции на имя жены не последовало.

– А ты, что касается женщин, немножко успокоился? – спросил Эгон, ненавидя себя за то смущение, из-за которого так коряво сформулировал вопрос.

– Я каждый день успокаиваюсь с женщинами, – ответил Аксел.

Когда Эгон уже собирался уходить, Аксел взял его за рукав и посмотрел так, будто хотел поклясться в вечной дружбе.

– Послушай, – сказал он. – Если у тебя когда-нибудь возникнут проблемы, обращайся. Я всегда рад помочь своим друзьям.

Выйдя на улицу, Эгон уже не сомневался, что пил кофе с бандитами. Бобби, конечно же, телохранитель. Он заподозрил это сразу, едва переступив порог кафе, но сейчас был в этом уверен. Восемьдесят тысяч гульденов в неделю – это скорее всего не шутка, они действительно получают такие деньги. Четыре миллиона в год – что ж, неплохо. Он сидел там с миллионерами. У каждого, несомненно, при себе оружие. У Аксела тоже. Эгону вдруг стало грустно: подобное шоу – с пистолетами, телохранителями и миллионами – просто издевка над мирными обывателями, такими, как он. Но в то же время их ловкость и сила, необходимые для того, чтобы играть по правилам того мира, вызывали в нем уважение. Именно это и хотел продемонстрировать ему Аксел, остальные могли и подождать. И лишь сейчас Эгон понял, зачем был затеян весь этот поход в кафе: Аксел был в состоянии заставить всех ждать; больше того, он хотел не только приподнять завесу над тем миром, но и по-бравировать своим авторитетом.

Через три дня на первой полосе всех газет появилось сообщение о перестрелке на лодочном складе в Лоосдрехте, в результате которой один ее участник скончался на месте, а двое получили серьезные ранения. Один из пострадавших, «бывший член студенческой корпорации Аксел в. д. Г. (34), произвел, судя по всему, смертельные выстрелы». Другого звали Алберт С, а погибшего – Питье де Нейве. Скорее всего произошла разборка между торговцами наркотиками.

Значит, он действительно носил при себе пистолет, подумал Эгон. Мальчик, ходивший за черникой и напевавший песенку про горшочек с маслом. Интересно, встреча в кафе каким-то образом вписывалась в этот сценарий? И были ли Алберт и Питье среди всех тех коров и питов, которых он там видел? Возможно, он был последним, кто их тогда рассмешил.

Аксел лежал при смерти. Эгон надеялся, что он умрет, хотя бы только потому, что пули в теле – признак дурного вкуса.

Газеты пестрили сообщениями о бывшем студенте, сыне директора больницы в Хилверсуме, а ныне главаре наркотического мира, разъезжающего на «роллс-ройсе» и ворочающего миллионами. Аксела заманили в ловушку. Он знал об этом, но все же пошел. Без телохранителя. Все или ничего, мертвый или победитель. Его поступок выглядел мужественным, но именно эта мужественность внушала Эгону отвращение – он уже видел такое много лет назад, во время их первого знакомства. Жалкое зрелище – Аксел, добивающийся признания, играя собственной жизнью; Аксел, залезающий на строительные леса или отправляющийся на склад, где его поджидали вооруженные бандиты. Мужество Аксела было не чем иным, как глупостью, отсутствием самоуважения. Он превратился в карикатуру вкупе с его корами и питами, с его Бобби и красивыми женщинами, «роллс-ройсом», пулями в теле, с его борьбой за жизнь в надежно охраняемой больнице.

Двадцать лет Эгон преклонялся перед ним – теперь он знал, что ошибался. Он вышел из игры победителем. Аксел был прав: законы действительно ничего не значили и были вымыслом, оторванным от реальности. Но истинная сила – как раз в умении им следовать и, не нарушая их, создавать что-то ценное. Пока Аксел распространял по миру наркотическую чуму, менял женщин и повесил на себя убийство, Эгон обогащал мировую науку, тем самым совершая что-то полезное, вместе с Адриенной думая о покупке домика во Франции, о ребенке. Сбылось сказанное тогда в лагере Ла-Роша: Эгон стал геологом, а Аксел – неудачником. Аксел умрет или до конца дней угодит за решетку.

* * *

Аксел выжил, а спустя полгода после того, как он оправился от ранений, состоялся суд. Эгон был на суде. Среди присутствовавших оказалась масса старых знакомых: великан Бобби, два-три мужчины из кафе, Ренэ из «Грима», а на скамейке для прессы сидел Михил Полак, журналист, с которым он иногда беседовал в «Гриме», написавший в то время статью о торговле людьми.

Когда в зал привели Аксела, Эгон заметил, что тот хромает. Женщина в первом ряду встала, и они наспех обнялись. Стражи порядка, по-видимому, это позволяли. Аксел искал глазами знакомые лица и несколько раз дружески кивнул в сторону публики. Когда же увидел Эгона, от радости и удивления его лицо расплылось в улыбке.

По реакции зала Эгон понял, что противники Аксела и убитого Питье сформировали два отдельных блока, сидевших по разные стороны от прохода, и что он, сам того не подозревая, занял место среди сторонников Аксела. Без слов было ясно, что цепь, связавшая две группировки, прочнее, чем сама смерть, которая их сейчас разъединяла; они выступали против чистеньких, приодетых граждан за столом, чьи ничтожные правила были так же смехотворны в сравнении с их – настоящим – законом, как прогноз погоды в сравнении с самой погодой. Простодушие судьи, пришедшего в изумление оттого, что во время тренировки в спортзале необходимо иметь при себе пистолет, вызвало всеобщее злорадство.

Один за другим они давали ложные показания о партиях гашиша, о которых якобы и слыхом не слыхивали, о кораблях, собственниками которых не являлись, об оружии, случайно оказавшемся в карманах их брюк. Все они были продавцами, владельцами спортивных клубов и кафе, автослесарями. Среди них не было ни держателей борделей, ни телохранителей, ни торговцев наркотиками. Они были настолько пусты, что пули должны были проходить сквозь них навылет. Алберта Спралинкса, раненого друга Питье де Нейве, в их кругах называли Гребешком. У них у всех были эдакие уменьшительно-ласкательные прозвища, которые как бы еще больше оттеняли их зловещий облик. Интересно, сколько всего убийств они могли бы совершить сообща? Посреди этой всепоглощающей лжи Аксел чувствовал себя как рыба в воде, будто это было частью его работы – периодически появляться на судебных заседаниях и наблюдать за разыгрывающимся на его глазах спектаклем.

Все выглядело настолько рутинным, что Эгон ужаснулся, когда обвинитель вдруг потребовал от судьи девять лет тюрьмы.

Девять лет!

Аксел кивнул и был выведен из зала.

Эгон покидал здание суда в состоянии подавленности. Лишь спустя какое-то время он понял почему. Дело было в той женщине. Он ожидал увидеть полногрудую шлюху, всю в губной помаде, а вместо нее обнаружил благовоспитанную особу с приятными манерами, не слишком молодую, но весьма привлекательную. Она знала, в каком мире крутится Аксел, и, надо полагать, мирилась с этим. Когда-то Эгон отказался от экспедиции в Суринам и Бразилию, потому что не хотел на четыре месяца покидать Адриенну. Ей же придется ждать годы, пока Аксел выйдет из тюрьмы.

Профессорское место, на которое рассчитывал Эгон, досталось другому. Он был разочарован, но продолжал писать рецензии на книги в научные журналы, составил вместе с коллегой брошюру по геологии для средней школы, брал больше часов. И хотя предмет, который он преподавал, мало у кого вызывал интерес, он радовался, что школа, с тех пор как он устроился туда на работу, выпускала гораздо больше студентов геологии, чем раньше.

Уже много лет в нем зрел этот вопрос, и неоднократно он прокручивал в голове разговор, который за этим последует.

– Ты меня любишь? – спросил он.

– Да.

– Меня, Эгона Вахтера?

– Да.

– Тогда ты не захочешь, чтобы я это сделал. Потому что тогда я больше не буду Эгоном Вахтером. Эгон Вахтер – геолог, который еще в детстве почувствовал в себе эту страсть, оставшуюся с ним навсегда. Лишить его этой страсти невозможно, не превратив в того, кем он не является. Не важно, хороший ли он геолог и сделал ли он успешную карьеру. Он такой, какой есть. Тот, кто хочет любить Эгона Вахтера, должен это принять, даже если он простой учитель географии, который ставит оценки, не влияющие на аттестат, и даже если он внес лишь крупицу знаний в науку о Земле.

– Я подумаю об этом, – сказала Адриенна.

Наказание, назначенное Акселу, растаяло, как снег под лучами солнца. Его осудили на шесть лет, после апелляции хотели дать четыре, но в результате сошлись на трех, а спустя несколько месяцев освободили досрочно за хорошее поведение. Если вычесть время, проведенное в больнице, то убийство человека стоило ему в общей сложности меньше полутора лет.

Перестрелка превратила его в знаменитость. Не только благодаря его прошлому, но и потому что он слыл реформатором голландского преступного мира, возглавляя экстремистскую организацию, охватывающую более десяти стран, с оборотом в сотни миллионов долларов. Журналист Михил Полак приписывал ему целую серию убийств. Аксел подал на Полака в суд, но проиграл.

Даже если только четвертая часть из всего о нем написанного была правдой… Эгон с омерзением читал о разделении власти, запугивании, приговорах, отпиленных ногах и отрубленных членах – мир неписаных законов и наказаний, ад, перенесенный из фильмов в реальность, в котором Аксел сейчас был королем.

Среди всей этой гнусности Эгона больше всего шокировала одна история: первое убийство, заказанное Акселом много лет назад. Двое мужчин вошли в переполненный ресторан и убили мирно ужинавшего человека. Эгон вспомнил тот случай; подобное было тогда новым явлением для Голландии, и о нем подробно рассказывали все газеты. По записной книжке Эгон уточнил, когда именно Аксел отвез его в Бельгию – оказалось, через две недели после убийства.

Жутко и невероятно: мальчик, который в роскошном саду Юренн ораторствовал о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной; мальчик, которому Эгон объяснял, как взрываются звезды при соприкосновении с рукой любимой девушки; мальчик, в котором еще был жив смельчак, забравшийся на солонки в лагере, – этот мальчик мог приказать своему вассалу убить человека.

После проигранного судебного дела Аксел больше не связывался с прессой. Он не прятался – наоборот, был постоянно на виду. Он никогда не уделял особого внимания одежде и теперь построил на этом свой имидж. Имея возможность позволить себе все, он тем не менее ходил по городу небритый, в стоптанных кроссовках и выцветшем плаще – королевской мантии, которая как раз и демонстрировала его богатство и его одиночество – удел всех королей. Его телохранители, однако, носилидорогие костюмы. Он по-прежнему хромал, отчего выглядел еще более устрашающе. По телу бежали мурашки, когда ты натыкался на это смертоносное чучело. Его знали все – для широкой публики он являлся единственным убийцей, которого можно лицезреть живьем.

Эгон тоже видел его пару раз. При этом ему хотелось настроиться на сентиментальный лад, подумать о мальчике из Ла-Роша, утратившем свою невинность, хотя уже тогда Аксел был подонком. Эгон быстро сворачивал на боковую улицу или заходил в магазин, чтобы избежать встречи. Но однажды в булочной, где он покупал бутерброд, кто-то сжал его плечо. Обернувшись, он увидел перед собой горящие голубые глаза Аксела.

– Что было в тех солонках? – спросил Аксел.

– Ничего, – ответил Эгон.

– Ничего, – кивнул Аксел. – У нас все в порядке, а? Так держать. – И пошел дальше под прицельными взглядами всех посетителей магазина.

Настанет день, думал Эгон, когда на первой полосе газет появится его фотография: Аксел, изрешеченный пулями, с открытым ртом, свешивается из машины. Но газеты напечатали лишь его свадебную фотографию с той миловидной женщиной из зала суда. Ее звали Ими. У них были дети, они жили в самом дорогом районе, и Аксел по-прежнему ходил в лохмотьях, спокойный и невозмутимый. Однажды взорвалась машина, в которой он, по-видимому, должен был находиться, – убили его телохранителя Бобби, а он остался цел и невредим. Он посещал галереи, покупал картины, участвовал в крупной регате. В Ратанакири арестовали голландского предпринимателя Херберта Доорненбоса, обнаружив у него в двойном дне чемодана несколько килограммов героина. Газеты писали о смертной казни и возможной причастности к этому Аксела ван де Графа. А Аксел сидел на скамейке в парке и смотрел, как его дочка кормит уток.

Как-то раз Адриенна вошла к Эгону в кабинет.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она, присев на старый диван, заваленный бумагами, книгами и контрольными работами, которые еще предстояло проверить. – Что ты думаешь о наших отношениях?

Доорненбоса приговорили к смертной казни. Он подал на апелляцию, но мера пресечения осталась прежней. Доорненбос заявил, что не будет просить о помиловании.

Эгон купил маленькую квартиру в спальном районе и попробовал устроиться на полную ставку. Однако к тому времени географию исключили из числа обязательных предметов, а для нефтяных компаний он уже был слишком стар. Директор школы, где он работал, предложил ему преподавать еще и испанский, что не составило бы для него никакого труда. Но Эгон отказался – он был геологом.

В газете он прочитал статью об американской экспедиции археологов, антропологов и биологов на плато Рорайма, на юго-востоке Бразилии, близ Венесуэлы и Гайаны, одну из самых недоступных территорий в мире. Рорайма! Желание участвовать в экспедиции было таким же сильным, как юношеская тяга к геологии. О плато Рорайма он читал еще давно, в самой первой книжке по геологии – одна из старейших формаций на земле, образовавшаяся около миллиарда лет назад. Наверняка там тоже было геологическое окно, как в Юреннских пещерах. У него закружилась голова, когда он представил себе, в какие умопомрачительные тайны можно проникнуть через такое окно. Эта черная дыра во времени была возвратом в прошлое, возвратом на миллиард лет назад!

В статье ничего не говорилось об участии в экспедиции геологов, и он тут же написал письмо в Америку. Ответ пришел незамедлительно: за сорок тысяч гульденов он мог купить себе участие в экспедиции.

Его банк не захотел увеличить ему ипотечный кредит, а журналы не проявили интереса к его идеям. В голове пульсировала фраза, брошенная Акселом тогда в магазине: «У нас все в порядке?» Он имел в виду: «У меня-то все в порядке, а ты – простофиля». Эти роли были распределены еще на перроне центрального вокзала: он был свидетелем триумфа Аксела, мерой его правоты.

Аксел перетрахал всю Голландию, наверняка продолжая заниматься этим и по сей день. В то же время он был женат на Ими, сияющей от счастья на семейной фотографии. Эгон посвятил Адриенне четырнадцать лет, Аксел – несколько минут, но до последнего момента тот случай в «Гриме» оставался для нее увлекательным приключением, о котором она с удовольствием вспоминала. Эгон служил науке, Аксел – самому себе. Эгон никому не причинил зла, Аксел же доводил до отчаяния лагерных вожатых, убивал людей, плодил наркоманов, привел Доорненбоса на эшафот. Аксел пользовался славой и был сказочно богат, в то время как Эгон не мог раздобыть пары тысяч гульденов, чтобы совершить путешествие своей мечты.

Если ты подонок, мир лежит у твоих ног. Аксел был прав: образованность – лишь внешний лоск, который объединяет трусов и защищает их от истинных хозяев этого мира, тех, кто хватает все без разбора.

Лишь один закон действительно имеет силу – закон Аксела.

«Я признаю, что проиграл, – думал Эгон. – Аксел выиграл».

Эгон занялся подсчетами. Героин, который нашли у Доорненбоса, тянул как минимум миллионов на пять. Сколько, интересно, получал курьер, доставляющий такой груз? Один процент – это уже пятьдесят тысяч. Пусть даже меньше – все равно хватило бы на поездку с американцами. Он вспомнил об исчезновении Фризо и Хилденгонде, о том предложении, которое в свое время сделал ему Аксел, и пожалел, что тогда им не воспользовался. Сейчас все обстояло гораздо серьезнее – тебя ждала гильотина. Потрясающая авантюра – смерть или геологическая экспедиция!

Доорненбосу назначили день казни. Эгон кожей чувствовал страх, обуявший этого человека, горечь его одиночества в камере, вдали от всего, что было ему дорого и знакомо. В то же самое время он представлял себе, какую радость испытывал Доорненбос, когда отказался от добропорядочности и наслаждался своим бесстрашием, прогуливаясь по Ратанаку со смертоносным грузом, – все это смахивало на хулиганство. То же самое испытывала и Адриенна, когда поднималась с Акселом в его комнату.

Только представь себе: Ратанакири!

Уже одно только это!