Глава 1

Когда я наконец приучил себя к мысли, что погода не зависит от моего желания, я купил зимнюю куртку.

Снег — желанное состояние.

Дождь — желанное.

Ветер — желанное.

Все вместе — неприемлемо.

На кухне горел свет, сосед досматривал один из фильмов Родригеса, прилипнув к экрану, как вывернутый наизнанку пингвин. Я хотел сделать что-нибудь полезное, может быть выпить пива. Воспоминания о вчерашнем дне усиливали это желание. Она была очаровательна, ну а вчера — особенно. Острым уколом пронзительно-зеленых глаз мучила меня и обнадеживала. Соберись, урод!

— Ты завтра работаешь? — вопрос соседа заставил меня вздрогнуть.

Он, видимо, уже давно находился на кухне и производил массу телодвижений: что-то резал, что-то ел, чистил ботинки, говорил, причем делая все это одновременно.

— Разбуди меня перед уходом, — сказал он и ушел спать.

* * *

Наутро в метро в бесплатной газете я прочел о грядущем солнечном затмении и, порывшись в карманах, понял, что не взял денег. В таких случаях я жду знакомых и "стреляю" жетон у них. Обычно мне везет. Прохладный осенний воздух оседает влагой на очках, приятно пахнет кожей воротник куртки. А вот и знакомый, я сворачиваю самокрутку и быстро закуриваю, хочу от него только жетон.

Сегодня я работаю с Лешей Краснощековым, это отлично. Он представитель того типа людей, которых на ура принимают и консервативные домохозяйки, и оторванные панки. А вот большинство молодых незамужних женщин воспринимают его настороженно. Проповедуемый им образ жизни и мыслей не имеет ничего общего с их представлениями о семейном счастье и добропорядочном муже — добытчике. Но мне всегда нравилось общаться с людьми, которые подходят к разговору без субъективного консерватизма, не мудрствуют лукаво, подчиняясь зашоренному концептуализму, в каждой фразе пытаясь поучать. Ну, в общем, он хороший чувак! Хотя я и не разделяю его увлечений: в мои планы не входит дружба с первитином, героином и другими милыми вещами. Инфернального и в реальности хватает, а лезть в подсознание и здороваться за руку с чужим — увольте. Уж лучше бухать и слушать "Минтрейтерз".

Отличное утро для работы, идет мокрый снег, пятница, скоро затмение. Все призрачно. Тоска, а с этого состояния просто так не соскочишь. Есть о чем задуматься.

Ну, наконец-то идет Краснощеков, мы с водилой уже давно в машине, жуем утренний "Дирол" и курим первые сигареты.

— Здорово, мужики, поработаем?! — он быстро втиснул себя на переднее сидение "Форда" рядом со мной.

— Ставропольская один, на чердаке мужик без сознания, — объявил мой напарник, бросая папку на торпеду, — все, с утра всех врачей разогнали, теперь нас будут иметь. Машина тронулась, я взял тангенту:

— 27-8652, доброе утро, проверка связи!

Кто подсчитывал, сколько субкультур рождали и рождают большие города? Везде свои рыбки (фишки), свои истории, свой фольклор. И чтобы не умереть от приступа снобизма, вызванного тем, что еще не так глубоко копнул, нужно подождать, должно пройти время. Утренняя мгла уже рассеивается, и стрелки часов бегут быстрее, невольно подчиняясь ритму, создаваемому щетками на ветровом стекле. Тормозим, издали замечаем ментовский уазик.

— Блин, нашли нам работу, чую дерьмо. — Краснощеков повел

плечами и, засунув сигарету в зубы, вынес себя из кабины.

— Здравствуйте! — к нам подошел сержант, цветом своей формы, сливающийся с окружающим фоном, — там, на чердаке, подарок, посмотрите, по вашей части.

— А кто вызвал? — спросил я, дернул чемодан, но потом поставил его на место.

— Пойдем так! — кинул мне Леха.

Поднимаясь по лестнице, думаешь о чем угодно: о том, что надо бросить курить, что в сотый раз начинаешь и бросаешь заниматься спортом, купить бы новые ботинки.

Стоп! Запах! Вот оно то, чего не хватало. Со временем формируется привычка, и знаешь заранее, что случилось.

— Диагноз по обонянию, — заметил напарник на пороге чердака.

Если кто-нибудь скажет, что к запаху мертвого тела можно привыкнуть, я с ним просто соглашусь, я даже спорить не буду, потому что все эти разговоры — хренота.

У трубы лежит тело, видимо уже давно, мужчина. Возраст скраден асоциальным образом жизни, вокруг валяется какое-то тряпье. Бутылки, сухие корки — ГНЕЗДО.

— Какой придурок его нашел? — мой вопрос наткнулся на щелчки зажигалок — все закурили. Алексей поскучнел и посмотрел на меня. Что ж, идем вниз за мешком. Есть в карете специальный, черного полиэтилена, мешок для таких случаев.

— А что вас так много? — продолжал я задавать вопросы.

Сержант сделал неопределенный жест:

— Это стажеры.

Сигарета не помогает, Краснощеков поморщился, но не вынул ее изо рта. В одной руке у него папка. Другой он брезгливо придерживал край пакета. Мне места не хватило, но я не очень расстраиваюсь.

— Надо бы акт составить, ну, там вещи, ценности, во что одет и так далее, — обратился коллега к сержанту, и на уровне третьего этажа прекратил делать вид, что помогает стажерам. Они благополучно донесли до кареты скорбный груз, все это погрузилось на носилки, и началась писанина.

— Чехол, — констатировал водитель, проверяя окошко между каретой и кабиной.

Снова закуриваем. Я почувствовал отвращение к табаку и начатая уже самокрутка полетела в форточку.

— Ну что, едем? — Алексей взял у сержанта акт, прочитал, кивнул головой, и захлопнул дверь.

— Не хотите ли перед дальней дорогой расслабиться, джентльмены? — спросил он, извлекая из пачки "Житана" папиросу несколько длиннее стандартной "Беломорины". Наши мимические мышцы сформировали идиотские улыбки. От доброго гандубаса, который есть у Краснощекова, никто никогда не отказывается. Не встретив с нашей стороны сопротивления, он, предварительно смочив штакетину слюной, взорвал ее. Воздух кабины наполнился одиозным ароматом, мысли потекли уже в другой плоскости, отрываясь от мнимой простоты того, что не может быть до конца понято. Ноги стали ватными. С каждой новой порцией дыма укреплялось состояние умиротворенности и неуместного спокойствия. Надеясь найти подтверждение своему состоянию в окружающей действительности, я заметил, что небо никак не отреагировало на мой посыл.

— Что легче разгрузить врачу педиатору: вагон угля или вагон детских трупиков? — спросил Алексей, глядя на нас глазами полными милосердия. Мы с водилой, ожидая интересную развязку, многозначительно промолчали, — конечно вагон детских трупиков.

— Это почему? — чавкая рычагом коробки передач, изумился водила Коля.

— А их можно по два-три на вилы натыкать.

Подобные шутки хорошо отражают сущность Краснощекова, но самое ужасное, что они веселят всех остальных, в том числе и меня.

По справедливо обиженным светом улицам машина несла нас в сторону Охтинского моста. Кругом пусто. Только мигание проблескового маяка будоражит утренние сумерки.

— Ты смотрел "Чужие-4"? — Краснощеков уютно повел плечами: воздух в кабине изрядно нагрелся.

— Смотрел, но не знаю что сказать, — я покрутил ладонью перед собой, подбирая слово, — никак, то есть совсем….

— Нашли что вспоминать, поговорите об этом с тем, что лежит в карете, — Коля Панков уверенно колдовал над рычагами, и пространство, ограниченное паутиной Охтинского моста, быстро перетекло в широкую площадь: мы едем в морг на Екатерининском.

Внезапно из кареты раздался стук, мой затылок моментом нагрелся. Господи, опять скрип тормозов, торпеда летит на меня, и голова обидно больно ударяется об нее. Порыв свежего ветра откуда-то сбоку, Панков с Краснощековым открыли двери и побежали в сторону от машины. Краем глаза я увидел, как занавеска, помимо стекла отделяющая карету от кабины, отодвинулась, и чья-то рука опять постучала в стекло. Через секунду я на проезжей части и глупо ору:

— Вы куда?

— Что за попсня? Кто там, кто в карете? — мой вопрос заглушил испуганный вой Краснощекова.

— Дверь! — Панков округлил глаза и непослушным указательным пальцем стал тыкать куда-то назад.

Тут я понял, что до сих пор стою к "этому" спиной и меня интенсивно передернуло от подобной мысли.

— Ну, мы же… — я не мог закончить. Ведь глупо же говорить о том, что мы почти трезвые современные люди, и вдруг — "восставшие из ада", бред какой-то!

Дверь кареты открылась, Краснощеков с Панковым отбежали еще подальше, видимо не желая проверять на собственной шкуре бред это или не бред. Из открытой двери что-то блеснуло в чахлом утреннем свете. Форменная пуговица! Из кареты вышел мент-стажер и удивленно посмотрел на нас.

После положенной в таких случаях минуты молчания пространство наполнилось отборной бранью, отражающей всю гамму чувств и переживания людей, которые одновременно испытали страх, облегчение и злость. Ну, а я испытал разочарование: опять все то, что только что казалось потусторонним и непостижимым, ускользнуло.

— Так можно и заикой стать! — Краснощеков начал отдуваться, тихо матерясь себе под нос.

Я же стоял как вкопанный, не ощущая ног. Никогда не думал, что могу так испугаться. Все мое естество было глубоко разочаровано. Господи, я хочу увидеть проповедующих Еноха и Илью, я хочу прикоснуться к мегалитам Стоунхеджа и узреть палеоконтакт, судьбу Атлантиды, НЛО, ну хоть что-нибудь, что бы сдвинуло этот мир с мертвой точки.

* * *

К одиннадцати вечера, когда мысли о легкой наживе и милом времяпрепровождении за бутылочкой пива покинули нас, и мы в прогрессирующем пессимизме готовились принять горизонтальное положение и зарыться в тряпки, нас дернули на вызов.

Поднявшись по переходам темной и вонючей парадной, мы остановились перед богато отделанной дверью. У меня затеплилась надежда, что списывать день как неудачный еще рано. Рука потянулась к звонку, тишина разорвалась лязганьем замков, и мы окунулись в обстановку шикарной прихожей. Из-за открывшейся двери нетвердым шагом возникла пожилая молодица с волосами цвета красного дерева и с сильным запахом алкоголя изо рта, идущем на шаг впереди нее.

— Вот, посмотри, врачи приехали, а ты убил ее. Я, наконец, избавлюсь от тебя, я тебя брошу! — обратилась экстравагантная пожилая дама к копающемуся в телефонной розетке статному старцу.

Алексей, в попытке прояснить ситуацию, форсированным голосом гаркнул:

— Что случилось?

Его вопрос наткнулся на замысловатый диалог старца и пожилой молодицы, из коего удалось выяснить, что убитая находится на кухне. Теперь не до сантиментов, надо, наконец, что-то делать. Оставив спорщиков, мы прошли на кухню. В полумраке, на фоне отличного чешского кухонного гарнитура, в обнимку с початой бутылкой водки "Финляндия" обнаружилась особь женского пола, возраст которой навеял уныние на нас с самого начала.

— Здравствуйте, мы наркологи-геронтологи! — сказал Краснощеков, парируя мутный похотливый взгляд.

— Нам бы светлое место, где посмотреть больную. — Я вошел во вкус и почувствовал себя хозяином положения. Взяв пострадавшую под руки, мы потащили ее в спальню. Спорщики утихомирились и стали наблюдать за нашими действиями.

Краснощеков уверенно начал осмотр больной. Я же уселся в кресло, открыл папку и внезапно ощутил смещение пространства, вызванное рухнувшими рядом со мной внушительными ягодицами и фамильярно накинутой мне на плечи рукой.

— Вы все такие милые на "скорой помощи"? — томно зашептала она.

— Простите, где у вас тут туалет? — попытался я выпутаться из идиотского положения.

— Эй, ты, проводи доктора в туалет! — обратилась дама к старцу, и произнесла уже другим голосом:

— Не хотите ли перекусить и по маленькой?

— Нет, спасибо, лучше материально! — заметил мой напарник, продолжая пальпацию разомлевшей пациентки.

Без лишних вопросов, с удивительной прытью, пожилая молодица извлекла из пухлого портмоне купюру, обратив внимание на достоинство коей, я потерял всякое желание посещать места общего пользования.

— За такие деньги можно сходить и под себя, — мой голос неровен.

Реакция зрачков Краснощекова говорила сама за себя.

— Я пойду налью по пятьдесят капель, — кокетливо бросила молодица и ушла исполнять обещанное.

В проеме двери возник старец:

— Ты заплатила им? — вопрос был обращен к потерпевшей.

Та в недоумении посмотрела на вошедшего и попросила подать ее сумку.

Ситуацию нужно поддержать, стараясь переменить тему разговора. Я попытался выяснить анкетные данные.

— Пожалуйста, никуда ничего не сообщайте, не надо никаких бумаг! — лицо старца вытянулось и стало напоминать тапирье рыльце.

— Пишите, пишите, он хотел ее убить, пусть его посадят, — донесся голос из кухни.

— Это наши медицинские бумаги, это никуда не пойдет, — успокоил я его.

— Да мы и наши медицинские бумаги писать не будем, — глядя на извлекаемую из кошелька купюру аналогичную предыдущей, изрек мой коллега. Якобы избитая неуверенно бросила деньги на письменный столик.

— Ничего опасного для жизни нет, небольшая ссадина скуловой области, — для убедительности я прижал руку к груди.

— Все за стол! — шаткой походкой в комнату ввалилась пожилая молодица. — А ты с нами не пойдешь, засранец!

Старец, не обращая внимания на нее, помог подняться потерпевшей. Мы, услужливо суетясь, отправились на кухню.

— Мир этому столу! — сказал я.

— И вам всего хорошего! — удовлетворенно крякнул старец, предчувствуя очередную выпивку.

Пока я в поисках стула топтался на месте, пожилая молодица бесцеремонно прихватила меня за талию и усадила рядом с собой на стул. Под столом что-то звякнуло, Алексей многозначительно скосил глаза к переносице.

"Это заманчиво, но для нас уже слишком" — подумал я. Как бы читая мои мысли, Краснощеков встал, извинился и направился к телефону.

— Вы знаете, мы что-нибудь съедим, но пить не будем, следующий вызов может быть к ребенку, — я многозначительно прожестикулировал. Старец понимающе кивнул. Молодица, балансируя с рюмкой в руке, продвинулась ко мне еще ближе:

— А вы не могли бы приехать к нам еще и завтра?

Неловкое молчание, вызванное пикантностью вопроса, нарушил мой напарник истошным воплем:

— У нас повешенье, срочный вызов!

— На дорожку хурмы не хотите? — по-отечески улыбнулся старец.

Наши с Алексеем взгляды встретились над огромным блюдом с фруктами.

— О, господи, ну что вы, спасибо, — Краснощеков вывалил хурму в предусмотрительно вынутый мною из кармана полиэтиленовый пакет.

Я посмотрел куда-то сквозь старца, схватил чемодан, и мы пулей вылетели из квартиры. Все необычно быстро: ночь, даже если не спишь, крадет время.

— Теперь мы можем позволить себе культурно отдохнуть, — улыбнулся напарник.

— Что Вы подразумеваете под "культурно отдохнуть"? — проявил я уместный интерес.

— Думаю, что нам нужно посетить какое-нибудь злачное место.

— Да уж, благодаря милейшим старичкам, мы теперь можем напороть косяков не по-детски.

— Когда заморочимся?

— Завтра вечером, надо зацепить чего-нибудь хорошенького. — При этих словах Алексей зажал одну ноздрю пальцем, а другой сделал шумный вдох. Водила угрюмо искоса посмотрел на нас, понимая, что здесь ему ничего не перепадет. То, что зарабатывается в машине, делится на троих, а уж на квартире весь табош, извините, наш. Водилы и так неплохо наживают, продавая казенную солярку, да и зарплата у них больше.

Сутки заканчиваются без особых приключений, если не считать того, что полночи нам пришлось провести в компании сонных ментов из РУВД, ожидая конвоя для больного, статус которого не ограничивался одним лишь заболеванием. Наутро я ушел домой, оставив Краснощекова спать в наглухо застегнутом спальном мешке.

* * *

Кран протекал. Уже мучительно долго я боролся с этой очевидностью и проигрывал. В это время сосед, развалившись на диване, вещал:

— Гегель, значит, очень просто: субъективное — это то, что чисто, относится к человеку и индивидуальному бытию, объективное — это там всякие общественные формации, олигархии, социальные заморочки. И, наконец, третьим является всеобъемлющее, общее понятие — сама философия Гегеля.

Я устал, хотел спать, со злой харей ходил по кухне, сосед продолжал. Давно потеряв нить повествования, я в то же время понимал, что остановить его нет никакой возможности. Паста, зубная щетка: вот что позволит мне по крайней мере минуты две-три молчать и даже не кивать головой. Сосед показался в дверях ванны.

— Ты представь математиков, их замешательство: в частности, как доказал Гегель, утверждение о противоречивости данной формальной системы в рамках самой этой системы недоказуемо, если она не противоречива…Узкий смысл доказательства: опираясь на истинность, доказанную предыдущими познаниями, здесь используется логика. От посылок к тезисам — вот тебе и обыкновенный силлогизм. Для чего я это изучаю, только чтобы понимать Священное писание шире и глубже — это же для ума услада!

Я продолжал яростно чистить зубы и наткнулся на мысль или скорее ощущение того, что что-то он только что сказал, отчего меня передернуло.

"Мое существование не является доказательством существования жизни на Земле, да и вообще всего, что составляет наше окружение, так что ли?" — подумал я и пошел спать, ничего другого уже больше не могу.

 

Глава 2

Дневной сон — штука поганая, просыпаешься, голова свободна от мыслей, есть только обрывки неидентифицируемых ощущений, тянет почитать Экклезиаст или чего-нибудь съесть. Желание пожрать оказывается сильнее, но скудную, еще не начавшуюся холостяцкую трапезу прерывает продолжительный звонок в дверь.

— Одевайся, срочно едем на Черную речку, а то пушер через полчаса соскочит и дерьма нам сегодня не выцепить.

Одеваясь и одновременно пережевывая остатки пищи, я начал искать ключи от автомобиля. Машина — не мое приобретение, я слишком инфантилен, чтобы решиться купить этот атрибут "настоящего" мужчины. Это наследство, как всегда что-то произошло, но я ничего не делал.

"От мужчины должно пахнуть либо потом, либо конским потом, либо бензином, в зависимости от того, на чем он ездит", — так сказал мой дед, похлопывая здоровой, не парализованной рукой по капоту двадцать первой "Волги". Насколько я помню, от него пахло всем понемногу. Правда, сомневаюсь насчет коня.

Владение автомобилем — шаг серьезный, так же как и то, чем мы сейчас собираемся заниматься. Все, что касается добычи и употребления наркотических средств, приводит людей в нехарактерное для них состояние торжественной серьезности. Мы с Алексеем не исключение. Практически не разговаривая, непрерывно куря, я окунул машину в ноябрьский дождь. Минуты через две, намучившись с настройкой допотопного радиоприемника, Краснощеков, без всякого вступления, выдал:

— Человек спорит с очевидностью и разумностью проявлений природы, делает он это посредством накопления и совершенствования материальных благ. Он, как папуас, обвешивает себя псевдофетишами и бусами. Только если дикари это делают, чтобы слиться с природой, то современный цивилизованный человек от зависти создает новую природу, новую реальность. Но жизнь это не то, что кажется, а то, что есть. Поэтому я никогда не хотел и не захочу машину.

Миновав характерные для этого времени суток пробки на Литейном мосту и на набережной, мне с трудом удалось припарковать неуклюжую "Волгу" у невзрачной "хрущевки" в районе Черной речки.

— Хапнем четыре круглых и граммулю кокоса, — вопрошающе-утверждающе обратился ко мне змей искуситель.

— Возражений нет.

Вот она, лукавая ухмылка рогатого, который так и норовит подтолкнуть меня к тому, от чего я все время бегал. Но, с другой стороны, я, как всякий "продвинутый" современный человек, считаю себя отчасти натурой творческой, хотя и безо всяких на то оснований. А данная ситуация позволит мне расширить мои знания об окружающем мире, да и выхода у меня другого уже нет.

Краснощеков, зажав нужную сумму в кулаке, покинул машину и, чавкая мокрым снегом, побрел к заветной парадной. Скрип пружины, хлопок и дверной проем проглотил его. Я остался один на один со своим отражением в зеркале заднего вида.

Кроме своей, слишком серьезной физиономии, я увидел там затюнингованную "Ниву", которая припарковалась позади моей развалюхи. Из нее вылезли два молодых человека. Я с интересом, но стараясь на всякий случай не привлекать внимания, начал их разглядывать. Судя по всему, они приехали сюда по тому же делу, не думаю, что такие проживают в этом отстойнике: неуместные в это время года темные очки, стильные бородки, костюмы, стоимость которых точно раза в два превышает стоимость авто, на котором они прибыли. У них в носу наверняка золотые трубочки вшиты для разнюхивания кокаином, подумалось мне. Топ модели, величественно проплыв мимо меня, столкнулись в дверях с Алексеем, и между ними произошел какой-то разговор, сопровождающийся манерными рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Типичная сцена из гангстерского фильма.

— Я не долго? — раскрывшаяся дверь салона остужает воздух кабины ровно на столько, насколько разгорячен и возбужден Краснощеков

— Кто эти красавцы? — здесь мой интерес не подделен.

— Хорошие друзья, раньше мажорили вместе на "Исашке".

— Почему такая дисгармония между экстерьером и средством передвижения? — спросил я.

— А, гримаса бизнеса, уместная маскировка, — оставив мне пищу для размышлений, Алексей углубился в изучение количества купленного зелья.

— Ну, что, все в порядке, нормально насыпал? — спросил я, не представляя как выглядит грамм кокаина.

— Здесь 0,7 или 0,8. Аптекарь не может не напарить. Ну, да ладно, поехали, нам хватит.

— Куда едем? — с интонациями частного извозчика спросил я.

— К моей подружке на Миллионную, зацепим ее с собой, взгреем чуть-чуть, если вы не возражаете, коллега?

Я не возражал. Несмотря на все капризы старушки "Волги" и обилие узаконенных вымогателей с полосатыми палочками-выручалочками в руках на улицах города, мы добирались до места без потерь. Краснощеков, по-хозяйски открыв дверь своим ключом, пропустил меня вперед, и я окунулся в запахи незнакомого жилища. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и я начал различать окружающую обстановку. Возня в прихожей не вызвала никакой реакции в глубине квартиры. Никто не вышел нас встречать. Мы проследовали по коридору, размеры которого и без того огромные, расширялись за счет развешанных по стенам картин в громоздких, дорогих рамах. Я с любопытством стал разглядывал произведения.

— Идем, идем потом насмотришься, — подтолкнул меня в спину Алексей.

Из коридора мы попали в антикварную, по своему содержанию, гостиную. Пространство разрывалось на части из-за несоответствия окружающей обстановки и экстремального хард-кора, вырывающегося из колонок "Техникса" последней модели. Все нюансы обстановки сходились в центре комнаты, где стояло большое, тяжелое кресло с резной фигурной спинкой, на котором в позе лотоса восседала слегка одетая девица. Со старательностью, которую подчеркивал высунутый язык, неординарная барышня занималась педикюром.

— Смотри, язык не откуси, — бросил сидящей Алексей, — знакомься — это Михаил, я тебе про него рассказывал.

Девушка подняла ресницы, обремененные невероятным количеством туши, и посмотрела одновременно в сторону и сквозь. По крайней мере такой человек может о себе не рассказывать, так как и с первого взгляда чересчур многое понятно. Предвкушая необычный контакт, я произношу банальное "здрасьте".

— Привет, коновалы, сколько душ загубили? — голос у нее глубокий и чувственный.

— Дежурство прошло без особенностей, — сухой формулировкой задушил ее Краснощеков, — если Вы это имеете в виду, миледи.

— Удивляюсь, как я с вами еще разговариваю, кто мне отвечает? Ведь вы же мертвы, во всяком случае ваши души. — Кисточка двигалась по ногтю большого пальца, оставляя черный след.

Я подошел поближе и обнаружил на ее бедре замысловатый кельтский орнамент.

— Кто делал, Кредит? — кивая на татуировку, поинтересовался я.

В ответ, игнорируя вопрос, девица протягивает руку в мою сторону.

— Можно до Вас дотронуться?

Выражение ее глаз блокируют импульсы, поступающие из коры больших полушарий. Я отупел.

— Но не обольщайтесь, моя душа Вам принадлежать не будет. Хотя тело может быть, но…чуть позже. — Ее грудь подалась вперед ко мне, и мое дыхание заметно участилось.

Алексей, видимо привыкший к подобному с ее стороны, предоставил нас самим себе и проследовал к зеркальному мраморному столику, где с усердием, не меньшим, чем-то, которое сопровождало девицу в ее занятии по перекрашиванию ногтей, начал при помощи телефонной карты перетирать камушки заветного зелья, превращая их в однородную массу.

— Нет, пушер вроде бы не обманул, — радостно возвестил он и быстро сформировал на зеркальной поверхности стола три жирные дороги.

— К черту торпеды и полный вперед! — вышла из своего инфернального оцепенения девушка, вытаскивая из ящика стола купюру и ловко скатывая между ладошек трубочку для принюхивания.

Мало того, что я и так чувствовал себя не в своей тарелке, девица еще и без юбки. Я старался не смотреть на ее ягодицы, но в комнате слишком много зеркал.

Пока мы подтягиваемся к столику, Алексей запихнул протянутую ему трубочку глубоко в ноздрю и, зажав вторую указательным пальцем, освободил благородный камень от своей дозы кокаина. Девушка с точностью повторила его действия и передала эстафетную трубочку мне.

— Это не много ли мне будет, я ведь в первый раз, — сдавая позиции крепкого орешка, спросил я у них.

— Нормально, передознешься — полечим! — обнадежил меня коллега.

— Добро пожаловать в ад! — губы девицы зашевелились в сантиметре от мочки моего уха, затем захватили серьгу и потянули ее вниз, приближая голову к белой полоске.

Свет в комнате стал ярче, носоглотка онемела, я сильно сжал челюсти и откинулся на спинку кресла. Елена начала свободно двигаться, подчиняясь ставшему более насыщенным музыкальному ритму. Цветовая гамма, составляющая ее тело, с каждым новым движением становилась более акцентированной, я погрузился в розовый туман.

Краснощекова порошок откровенно простимулировал. Он вскочил, принялся описывать круги по комнате, сжимая челюсти и скрипя зубами. В конце концов его гиперкинез перекинулся на полки платяного шкафа, которые взорвались пестрым фейерверком выкидываемых прямо на пол шмоток. Девица приняла активное участие в выборе туалета для ошалевшего медработника, по ходу давая ему ценные указания.

— Зачем надеваешь эту тишотку, ты в ней похож на жирного мурзилку. Стыдно с тобой на люди показаться.

* * *

Втянув в себя сразу половину сигареты, я встал и отправился в обзорную экскурсию по квартире, надеясь посетить заветный коридор с картинами, а заодно и туалет. В полумраке коридора справа от меня зажглось розовое пятно. Сейчас где-то середина зимы, снега очень много, раннее утро. Я бреду по тропинке мимо деревьев, щеку обжигает ядовито-розовый утренний свет, ровным покрывалом ложащийся на сугробы.

Тут я замечаю, что не иду, а еду, и это уже не лес, а Таврический парк, мимо которого несется наш автомобиль. На розовых сугробах появляются синие отблески. Шесть утра, мы едем на падение с высоты.

— Сколько я не ездил на падение с высоты, все время опаздываю, — голос принадлежит фельдшеру Краснощекову.

— В каком это смысле?

— Я приезжаю, а они уже упали, — утренний сон понемногу уходит, обычно в это время не до шуток.

На углу Таврической и Тверской мы видим вечный предвестник неприятностей — ментовский козелок, рядом с которым бегает машущий руками сержант.

— Да видим мы, видим, — ворчит Коля Панков, лихо паркуя машину в нескольких сантиметрах от "Уазика".

Скорбной процессией мы пошли к месту, на которое указывает милиционер. Помимо него нас сопровождает растрепанная, зареванная мадемуазель. Что-то навязчивое висит в пустом до этого воздухе — она твердит:

— Он умер, умер, умер он…

Стоило увидеть виновника суматохи, что бы увериться в том, что женщина права.

— Похоже вы правы, милочка, — констатирует Краснощеков, — мы тут уже вряд ли поможем.

Зарывшись головой в сугроб, на тротуаре лежит голый мужчина, шею которого украшает обрывок электрического кабеля от старой наружной проводки, частично еще сохранившейся в домах старого фонда. Снег вокруг тела характерно окрашен. Краснощеков деловито и равнодушно, предчувствуя отрицательный результат, прощупывает пульс на сонной артерии. Внезапно он напрягся и, обернувшись ко мне, бросил:

— Миша, быстро носилки!

Я хватаю сержанта, и мы бежим. Только в карете, включив освещение, мы полностью оцениваем состояние больного. Перешагивая через неудобные носилки, я начинаю пунктировать жилу на правой руке. Алексей аккуратно снимает провод с шеи больного, обнажая стронгуляционную борозду фиолетового цвета.

— Ты на ноги его посмотри! — выбирая из ампулы темного стекла преднизолон, говорю я.

Стопа неестественно вывернута наружу, и на размозженной, кровоточащей голени четко виден след от автомобильного протектора.

— Вот, блин, что же с ним случилось-то? — с удивлением бросает мой напарник и открывает форточку в ответ на стук.

— Что с ним, доктор? — срывающимся от волнения голосом спрашивает дама.

— С ним все хорошо, как вы видите, — доставая шину из медицинского шкафчика говорит Краснощеков, — только расскажите нам, ради Бога, что произошло.

У него сегодня день рождения, мы выпили.

— Ну, как же без этого! — встреваю в диалог я.

— У него ничего не получилось со мной в постели, и он решил повеситься, залез на стол, оторвал этот, как его, провод, ну который к люстре ведет.

— А вы-то куда смотрели?

— Я ничего не смогла сделать, он меня ударил, потом вылез на балкон, обмотал провод вокруг шеи и прыгнул вниз. Все произошло очень быстро, — оправдывалась девица.

— Ну, а провод, конечно, порвался, — деловито заметил водила.

— А откуда следы шин на ногах? — продолжал допрос Краснощеков.

— Так он же упал прямо под автомобиль, я видела это с балкона.

— Что за автомобиль, номер запомнили? — подключился сержант.

— Да какой номер? Это была грузовая машина, — дама безнадежно махнула рукой.

— Полетели на Декабристов, дальше не довезем, — оборвал милую беседу Алексей.

К удивлению, до больницы пострадавший доехал живым, и к тому же вообще выжил. Как выяснилось, ко всему вышеперечисленному букету он получил еще и электротравму от оголенного провода. Счастливчик, не каждому, кто пытался покончить с собой, доводилось это сделать сразу четырьмя способами, да еще и умудриться остаться в живых. Хотя отчасти здесь есть и наша небольшая заслуга

Довольно часто на "Скорой" приходится сталкиваться с самоубийцами. Бывают среди них и очень странные экземпляры. Один из таких периодически вызывал "03" и, видя из окна, как врачи следуют к его парадной, прыгал в петлю, предварительно оставив открытой входную дверь. Вся наша станция хорошо знала адрес и самого больного и стойко выдерживала выходки сумасшедшего. Но однажды на небе что-то не сложилось: на вызов приехала бригада из другого района. В парадной у фельдшера случайно открылся чемодан с медикаментами, и его содержимое оказалось на кафельном полу пролета первого этажа. Ничего не подозревающие врач и фельдшер стали, естественно, все это собирать. Но даже такая небольшая заминка оказалась губительной, а шутка последней. Вот тебе и розовый снег!

Наконец я дошел до туалета. Интерьер по модному совмещенного санузла дополнял и обогащал впечатление от квартиры. Вид огромного количества парфюма, расставленного по многочисленным зеркальным полкам, удобный стульчак, а главное роскошная ванна с гидромассажем предательски щекотали тщательно скрываемое чувство социального антагонизма.

— Чтобы приобрести на честно заработанные хотя бы унитаз, придется работать года три, не меньше, да при этом не есть и не пить, — сказал я своему отражению в зеркале.

Никто не будет спорить, что у каждого есть свой уровень зависти к материальным благам. У меня, к счастью, он не так уж и высок. Но все же, если бы отражение действительности в моей голове четко делилось на белое и черное, без полутонов, то дома я бы завел красный унитаз, чтобы у гостей появились прямые ассоциации, а не та интеллектуальная жвачка из объективной реальности и зависти.

Тут я поймал себя на мысли, что уже давно стою и пытаюсь справить малую нужду, но у меня это решительно не получается. Ощущение времени пропало, как всегда, когда сильно задумаешься. Я отсутствую уже минут пятнадцать, пора бы идти, а то меня неправильно поймут. Бесшумный щелчок выключателя, и я нырнул в полумрак знакомого уже коридора. В комнате Алексей и Леночка продолжали манипуляции по уничтожению дорогостоящего контрабандного товара.

— Ваше слово, товарищ Маузер! — переламываясь в талии и демонстрируя округлые формы, затянутые в обтягивающие кожаные джинсы, наглая девица протянула мне волшебную трубочку.

— Там где люди заняты только своим имиджем, спрайт не подают, — попытался сострить я.

— А вот, кстати, надо купить действительно чего-нибудь попить, а то в баре слишком распаренно, — Краснощеков принял напряженную позу.

— И пару упаковок жвачки для маленьких девочек, — со вздохом добавила Леночка.

* * *

На улицах города я чувствую себя пилотом формулы 1, где ты, мой "Макларен". Я был так напряженно внимателен, что досконально замечал все ямы, выбоины и знаки, которые попадались мне на пути. Я влился в поток машин, будучи уверен в себе как никогда.

Несмотря на мое гипертрофированное водительское чутье и периодическое наше допингование, мы, к счастью, добрались до Ржевки без приключений. Количеству и разнообразию автомобилей, припаркованных на площадке перед клубом, мог позавидовать любой автосалон. Мы тоже скромно заняли свою маленькую, оригинальную нишу.

— Вон Банан стоит, беги к нему, спроси, нет ли проходок со скидкой, — с гримасой страдания и нетерпения вытолкнула Лена из машины Алексея, — хочу писать и двигаться.

Закрывая машину, я любовался танцующей около капота чертовкой. Одной рукой она поглаживала блестящего, никелированного оленя, другой погружала в рот длинный инкрустированный мундштук.

— Откуда музыка, неужели из клуба слышно? — пробубнил я.

— По-моему, кто-то забыл выключить приемник в машине, — выдернула меня из оцепенения Елена-прекрасная.

— Семен Семенович! — полез я в салон, откуда увидел бегущего к нам Краснощекова, радостно трясущего вожделенными картонками.

Клуб обрушился на меня, наподобие бала сатаны, демонической смесью света, звука и запаха.

— Наслаждайся, сын мой. — Краснощеков пихнул мне в рот горькую, розовую таблетку и растворился в лучах лазера.

Минут пятнадцать я шатался по этажам клуба, пока мною не овладела сладкая истома. Я прилип головой к огромной, вибрирующей от децибелов колонки и потерялся во времени и пространстве. Периодически возникал двоящийся в моих глазах Алексей и протягивал мне ледяной напиток, который я не мог идентифицировать. Это состояние, как бесконечный оргазм. Мелькающие части тел отвязанных девиц будоражили воображение, но я чувствовал, что стоять в вертикальном положении может только мое тело. Расстройств по этому поводу не было никаких.

— Вот мы и в аду, — прокричала мне в ухо Леночка, — как тебе тут?

— Супер! — на большее я был не способен.

— На, жуй жев. рез., а то все зубы в порошок сотрешь, — посоветовала она и сунула мне в рот полоску детского "орбита".

Во рту было сухо, несмотря на то, что я периодически смачивал горло, жвачка упорно не разжевывалась. Мир призрачных позитивных мыслей отвлек меня, я полностью окунулся в себя. Несмотря на все мои тщетные старания хоть как-то реализовать себя в жизни, сейчас хотелось только одного: чтобы то состояние, которое я испытывал, не кончалось бы никогда. Я жалел только о том, что у меня нет огромной кучи денег.

Вот потный отморозок, у него они есть, но где же живость ума, где фантазия? Его дама — это унылый ширпотреб. Красивая упаковка, но тоска. Хотя от тоски я был сейчас очень, очень далеко.

Наркотики, музыка, любовь, облака, небо: где-то там вход в потусторонний мир. Вдруг кто-то задел меня, взял за запястье сзади и развернул. Я вынырнул из себя и уткнулся в колыхающийся блестящий лифчик.

— Ты очень красиво двигаешься, — прильнув ко мне, не переставая танцевать, прошипела незнакомая полуголая красавица.

— Да, милочка, я как большая белая акула, движение — жизнь.

Вокруг заплясали языки пламени магического ритуального костра. Пляска отблесков плавно перешла в ее неестественно голубые глаза, зажгла их знакомым каждому мужчине огнем и вернулась ко мне манящим запахом женщины.

Я бросился в пучину древнеязыческих ритуальных плясок. Я мог бы войти и выйти из ее тела так же легко, как и в любую из дверей своей квартиры. Несмотря на полное ощущение виртуальной бестелесности женского тела, я увлек его в небольшое пространство за колонками, которые казались мне мегалитами вокруг жертвенного камня. Блестящие шорты девицы сами собой упали на пол, и мы принесли себя в жертву наслаждению.

* * *

Открыв глаза, я уткнулся взглядом в собственное отражение. Я стоял в туалете, подпирая лбом холодное зеркало. Из него диким взором максимально расширенных зрачков на меня смотрел абсолютно незнакомый человек.

— Ты кто? — вслух спросил я.

Зеркало не ответило.

— Не хочешь разговаривать — не надо, я и так про тебя слишком много знаю.

— Ну, как, нормально тебя плющит? — голос Краснощекова раздался у меня за спиной.

— Офигительно, но, по-моему, уже начинает подснимать, — мой ответ прозвучал как просьба.

— На, закинься еще, с дьявольской ухмылкой Алексей протянул мне очередную порцию.

"Зачем я еще сожрал, меня ведь и так колбасит немилосердно". — Цеплялся за реальность перегруженный ядом мозг.

— Пати из овер, — Леночка настойчиво трясла меня за плечо, кутаясь в шубу и покачиваясь.

— Надо домой, нужен отдых, — скорее я читал по губам, чем слышал ее голос.

— А что, уже все кончилось? Который сейчас час? — я постепенно возвращался в действительность.

— Семь утра. Иди, прогревай свой "Студебекер".

— Значит, я просидел у стойки четыре часа, какой кошмар!

Никак не выходило попасть ключом в замок зажигания. В глазах все уже не двоилось, а, как минимум, пятерилось-шестерилось, я смотрел на мир через аквариум.

Удовольствие вести машину я предоставил Краснощекову. Право оправдать высокое доверие он воспринял без особого энтузиазма и, высыпав остатки порошка на компакт-диск, убрал его, не прицеливаясь, не делая никаких дорожек и не крутя никаких трубочек, отчего его нос стал похож на аппетитный пельмень, правда в замороженном состоянии.

— Мог бы поделиться, — возмутилась Леночка.

— Мне, а не вам тащить это корыто через весь город, — оправдался тот.

* * *

Ориентироваться я начал только в квартире на Миллионной и, лежа на диване, наблюдал, как мой напарник растворял в столовой ложке светло-коричневый порошок, нагревая ее над пламенем зажигалки. Леночка накручивала кусочки ваты на иглы инсулиновых шприцов, желая ускорить процесс приготовления Его Величества Германа.

— Слушайте, братцы, может мне не надо, — попытался оказать сопротивление я.

— Надо, Федя, надо, — подражая Шурику из известной киноленты, кривлялась Елена.

— Сказал "А", говори и "Б", — не терпящим возражений голосом произнес работник службы милосердия, фельдшер Краснощеков.

— Как вы там говорите на "скорой"? — спросила Леночка, затягивая жгут на моем плече.

— Поработайте кулачком, больной, — подсказал Алексей, подходя ко мне и держа баян со "смертью" на изготовке.

Действие стимуляторов прекратилось мгновенно, дыхание перехватило, по спине пробежала горячая волна, глаза сами собой закрылись, и я очутился в полной отключке.

* * *

Я шел по коридору, стены которого были отделаны черным бархатом. Периодически то справа, то слева мне встречались золотые монограммы. Стараясь разобрать замысловатый вензель, я делал попытки остановиться, но что-то толкало меня вперед. Не понимая причин этого явления, я время от времени оборачивался: сзади не было ничего: ни движения, ни звука. Коридор заканчивался белыми мраморными ступенями, ведущими куда-то наверх. Лестницу отграничивала бордовая бархатная гардина с золотыми кистями по краям. Мраморные ступени, ближе к деревянным перилам были сильно потерты. На лестнице никого не было. Поднявшись выше, я попал в следующий коридор, одна из стен которого была прозрачной. Здесь мне, наконец, удалось остановиться, и я обратил внимание на то, что за стеклом на уровень ниже располагалась прямоугольная комната с тремя тяжелыми дубовыми дверями. Все три двери находились почему-то на противоположной от меня стене. Между левой и центральной стояло огромное старинное зеркало высотой в человеческий рост. Массивные пузатые купидоны красного дерева нависали над ним. Между центральной и правой дверью висела картина в простой металлической рамке за стеклом. Из-за расстояния и слабого освещения разглядеть, что изображено на ней, я не смог, и тем более этому помешала открывшаяся правая дверь, из которой вышла девушка. Она была одета по моде двадцатых-тридцатых годов. Проходя мимо картины плывущей походкой, девушка, как бы невзначай, протянула левую руку и провела указательным пальцем по стеклу, прикрывающему холст.

Мне стало неудобно — будто я за ней подглядываю, но, оценив освещение, я понял, что из комнаты меня почти не видно, да и для этого надо посмотреть наверх.

Девушка подошла к зеркалу, развязала косынку и начала расчесывать белокурые волосы фигурным гребнем. Вдруг что-то привлекло ее внимание, она бросила гребень на мраморный подзеркальник и, повязывая на ходу косынку, направилась к приоткрывшейся левой двери.

Я взглянул на зеркало и обмер. Изображение девушки не пропало, а продолжало стоять по ту сторону зеркала. По спине у меня побежали неприятные липкие мурашки. Изображение девушки сделало шаг вперед и перешагнуло через подзеркальник, при этом одежда потеряла цвет и приобрела однотонный, пепельно-серый оттенок. Настоящая девушка продолжала стоять к ней спиной, непонятно долго возясь с ручкой двери. Желая во что бы то ни стало предупредить ее, я разбежался и ударил ногой по прозрачной стене.

 

Глава 3

— Та-та-та-там, та-там! Здравствуйте, ребята, слушайте пионерскую зорьку! — от ретроспективного юмора Краснощекова у меня защемило в груди, и я открыл глаза. Хотелось что-нибудь ответить, но язык не ворочался, ему мешал какой-то инородный предмет. Мозг, как плохо смазанный механизм, отказывался определить, что это такое. Минуты через две я догадался сплюнуть, и инородным предметом оказался шматок жевачки, состоящий не менее чем из трех пластиков.

— Кто-то из вас, видимо, не хотел, чтобы я слишком много разговаривал. Умному человеку всегда пытаются заткнуть рот, хорошо, что в данном случае, не пулей, как Улофу Пальме или Кеннеди, а с виду весьма мирным детским "орбитом". А вдруг я задохнулся бы ночью от аспирации безобидным борцом против кариеса? Чувствуется коварная женская рука. — Я посмотрел на колдующую над завтраком-ужином Леночку.

— Это все-таки почетнее, чем от аспирации рвотными массами, — парировала мой выпад хозяйка.

Было семь часов вечера. Я знаю, что делают люди утром, когда просыпаются, но что делают люди вечером, я не знал и поэтому был в некотором замешательстве. Чем бы мне заняться: пойти помыться, принять пищу или снова ложиться спать до утра? Голова была на удивление ясной, несмотря на все безобразия, которые я учинил над своим организмом ночью.

Борясь с сомнениями, я занял один из многочисленных, резных, деревянных стульев, стоящих вокруг овального дубового стола.

— Ну, где там Алеша Попович? — спросил я, ставя ударение на первый слог слова Попович и потирая в нетерпении руки перед трапезой.

На противоположном конце стола сидела Леночка, лениво подперев голову ладошкой:

— У него очередной приступ благочестия и самобичевания, от брезгливости к самому себе, он уже минут десять чистит зубы и переживает по поводу того, что опять слил все деньги.

— И часто с ним такое случается? — поинтересовался я, наблюдая, как растворяясь по стакану, бегает таблетка мультивитамина.

— Каждый раз после подобного культурного отдыха, ждать его не будем, приступаем к трапезе. — Леночка пододвинула к себе изящную фарфоровую формочку с яйцом всмятку.

— Какой кошмар, мне даже сигареты не на что купить. — Окинув нас недружелюбным взором, сказал появившейся в дверях Краснощеков.

— Можно подумать, это я виновата в твоей финансовой несостоятельности, — приняла нытье Алексея на свой счет Леночка.

— Тебе-то хорошо говорить, тебе твой папаша не даст пропасть, — продолжал ворчун, усаживаясь за стол, — гуттен аппетит!

— Можно подумать, он тебе даст пропасть, — попыталась восстановить справедливость Леночка.

Насколько я был осведомлен, Ленин отец жил в Фатерлянде, в городе Гамбурге. Владимир Сергеевич содержал художественную галерею и, будучи коллекционером, занимался покупкой и продажей картин. Его коньком были произведения русских художников периода двадцатых-тридцатых годов пока еще нашего столетия. Это увлечение приносило более чем приличный доход, в связи с этим отношение Лены к денежным знакам было весьма философским, так как отец души не чаял в своем отпрыске и постоянно стимулировал Леночку материально. К дочкиному бойфренду Владимир Сергеевич относился тоже довольно сносно. Природный артистизм позволял Краснощекову производить приятно-позитивное впечатление на людей старшего возраста. Родители и родственники друзей с детства ставили Алешеньку в пример своим нерадивым чадам, не подозревая, что под маской пухлого, вежливого, вечно улыбающегося своей очаровательной улыбкой симпатяги скрывается демон.

— Как поешь плотно, голова сразу опустошается: ни мыслей, ни идей, — отодвигая от себя тарелку, констатировал Краснощеков.

— У тебя мыслей и на голодный желудок нет, кроме одной, чего бы пожрать. — Волна отвратительного настроения захлестнула и Леночку.

— С пустой головой лучше всего смотреть по телевизору какое-нибудь шоу, посвященное инцесту, к примеру "Моя семья". Воспользуйтесь моим советом, не ругайтесь! С вашего позволения я, как мне не жаль, вынужден вас покинуть. — Я встал и направился к двери.

* * *

Машина не заводилась. Сложно было ожидать чего-нибудь другого: магнитофон был включен, никто не догадался его выключить, и аккумулятор, конечно, сел, хорошо, что дверь хотя бы закрыли. Прогулка пешком не пугала и не огорчала меня. Внезапный каприз автомобиля предоставил мне возможность спокойно подумать, да и пивка попить. На улице было то, что и погодой-то не назовешь. Влага была везде, дождь шел даже у меня в голове, и вода, собираясь в ботинках, вытекала на улицу. В таком климате жить нельзя, да и улицы освещены так, что может произойти все что угодно. Цианотичный свет фонарей создает полный эффект того, что идешь по огромной прозекторской, а люди в основной своей массе мало чем отличаются от милого создания, незабвенного доктора Франкенштейна.

Заглянув во чрево ларька, я обнаружил там женщину-продавца бальзаковского возраста, смотрящую куда угодно, только не на потенциального покупателя.

— Пачку "Житана" и бутылочку "Степана Разина", — попросил я, разглядывая ее многоэтажную разноцветную прическу, которую смело можно было бы использовать в качестве декорации на концерте "Метли крю".

Ларечная Нина Хаген дала мне сдачу, и я отправился лакировать действительность бутылкой пива.

"Странный сон я видел, хотя почему? Странен он только тем, что помню я его до мельчайших подробностей. В том состоянии, в котором я был ночью-утром, и не такое могло привидеться. Все-таки втравили меня, черти, в пучину наркотического безумия". — Я чувствовал себя героем рекламного ролика: нет наркотикам, поколение НЕКСТ выбирает ПЕПСИ.

Вообще, я против наркотиков ничего не имел. Столкнувшись с ними непосредственно, я сделал вывод, что узаконенный, общепризнанный наркотик — алкоголь причиняет больше зла, чем все не узаконенные вместе взятые. Начавшийся разгораться во мне костер негодования по поводу социальных недугов я загасил приличным глотком хмельного напитка.

"Что за странная девушка привиделась мне?" — героиновые грезы не давали мне покоя, — "жалко, что разбудили, уж очень интересно узнать, что с ней сделала ее вторая сущность. И что вообще все это означает, и кто находился за левой дверью? Должен же я найти разумное объяснение всему этому".

Увлеченно анализируя перипетии моего сна, я не заметил, как очутился в своей парадной. Сразу стало понятно, что сосед дома не один. Из-за только что поставленной на наши с соседом общаковые деньги железной двери раздавались голоса на фоне громко играющей музыки.

Очутившись в квартире, я попал в объятия соседа, который, не спросив согласия, потащил меня в свою комнату.

В обители соседа-семинариста в самом разгаре была банальная пьянка. На столе монументально возвышалась бутылка водки огромного размера со стеклянной ручкой, отбрасывающая тень на тарелку, покрытую толсто нарезанными ломтями колбасы с жиром. Натюрморт дополняла огромная бадья с квашеной капустой и солеными огурчиками. Кроме соседа в комнате находились еще два бородатых великана, которые, по очереди протягивая мне свои огромные сухие ладони, представились:

— Отец Андрей.

— Отец Дмитрий.

— Ну, братцы, в такой компании и я с чистой совестью могу согрешить в пост, — правильно оценив обстановку, резюмировал я.

— Садись, отведай, трапеза благословлена, — усаживая меня в кресло, засуетился сосед.

Я понял, что попал из огня да в полымя, что терять мне больше нечего и опрокинул первую рюмку за знакомство.

Внешность отцов соответствовала моему представлению об облике священнослужителей. Я подсознательно ждал, что они начнут окать, цитируя писание, но бородачи видимо были хорошо воспитаны и не акцентировали в разговоре свою принадлежность к довольно специфическому клану, в отличие от меня, щеголявшего медицинскими терминами. На протяжении всего действа меня мучило сознание собственного несовершенства. Передо мной сидели люди, которых, на мой взгляд, не могли испортить ни пьянка в пост, ни фривольные разговоры о девушках с регентского отделения. С каждой выпитой рюмкой моя самооценка падала.

От самокопания меня отвлек посторонний для этой комнаты звук — мелодичная трель сотового телефона. Оба отца синхронно засунули свои правые руки себе за пазуху, и одновременно вытащили парочку маленьких "Эриксонов".

— Это мой звонит, — пробасил отец Андрей, посмотрев на дисплей, — жена, ребенок маленький, дел по горло.

Посидев еще немного, отцы удалились восвояси, а мы с соседом просидели до трех часов ночи и убрались в полное повидло. Вместо снов мне снились какие-то разноцветные пятна.

 

Глава 4

— Коллеги, проявите милосердие, угостите кто-нибудь чайком! — ворвался я на кухню-столовую до боли знакомой двадцать седьмой станции "скорой помощи".

В девять утра на кухне всегда многолюдно — старая смена еще не ушла, ее распирает от вчерашних событий, а новая уже заступила, и, устав от домашней скуки, с удовольствием окунается в атмосферу свежих баек и сплетен. В тесном суточном общении утрачиваются понятия мужчины и женщины, все превращаются в коллег. Появляются некоторые нюансы, которые не присущи людям в повседневной жизни.

Выклянчив пакетик вожделенного "Липтона", я присоединился к аудитории, в основном состоявшей из молодых девушек-фельдшеров, которые с интересом внимали очередной скабрезной истории доктора Вислоухова.

— Вызвали, короче, нас вчера на стройку к крановщице, — вещал Вислоухов, теребя клиновидную бородку, — приезжаем, нас встречает прораб и говорит, что там наверху, в кабине башенного крана, у них проблема. Ну, мы спрашиваем, что за проблема, а он в ответ хихикает, как последний кретин. Мы естественно пытаемся прояснить ситуацию. Как всегда, много народу, и ничего не понятно. Прораб, урод, говорит: "Полезайте наверх, сами посмотрите!".

— Леонид Израилевич, неужели вы полезли на кран? — недоумевает смазливая фельдшерица.

— Нет, я уже, Настенька, немолодой, чтобы по кранам за крановщицами лазать. Можно и голову расшибить, а как вы, наверное, знаете, голова не парный орган, — доктор Вислоухов как всегда полон сарказма, — мы вызвали пожарных с лестницей, и они уже снимали их с верхотуры.

— Кого их? — бесстыдно забирая последний пряник из пошарпанной пластмассовой вазочки, поинтересовался я.

— Так вот в этом все и дело, — Вислоухов сделал приличный глоток кофе и обвел аудиторию хитрым взглядом. Мхатовская пауза возымела немедленное действие: девицы перестали жевать, — оказывается в обеденный перерыв к крановщице залез молодой рабочий, желая в интимной обстановке за ней поухаживать…

— Поухаживать, это как? — перебив доктора, поинтересовалась Настенька, тут же краснея под моим двусмысленным взглядом.

— Ну, как, милая, засадить он ей хотел, — не люблю, когда притворяются.

— Совершенно верно! — поддержал меня Вислоухов, — сделать-то он это сделал, а вот обратно никак.

— Как же это никак? — не унималась Анастасия.

— Непроизвольный спазм мускулатуры влагалища, — Вислоухов опять остановился, закурил, — бывает же такое, правда, девушки? Обстановка явно экстремальная, вот это и послужило причиной.

— И что же вы сделали, Леонид Израилевич? — поперхнувшись от смеха дымом, спросила Лена Лапкина.

— Подожди, подожди! — угомонил ее Вислоухов, — представьте, при всем честном народе, а народу собралось как в Вудстоке, эту парочку спускают по пожарной лестнице на землю. Ситуация, прямо скажем, не дай Бог никому. Он так и стоит, спустив штаны и пристроившись к ней сзади.

Аудитория давилась от смеха, нет ничего смешнее глупого положения, в которое попадает брат твой ближний.

— При хорошем знании анатомии и физиологии, — продолжал Вислоухов, — ответ приходит быстро: любовничков в карету, два пальца в анус крановщице, и пикантный железнодорожный составчик сам собою разделился на вагончики. Так что, оказавшись в подобной ситуации, поступайте именно так! Вот вам совет старого импотента.

— Донт факинг мув! — жирная шейка молодого фельдшера Пашечки по прозвищу "вафелька" оказалась в цепких лапах как всегда опоздавшего на работу Краснощекова.

— Привет, маньяки! — поздоровался Краснощеков, выпуская позеленевшего Пашечку из своих объятий.

— Вислоухов, какой вокруг тебя чудесный курятник, — объемное вместилище суетной сущности Краснощекова переместилось поближе к девицам, — опять свои пошлые истории рассказываешь?

Вислоухов сделал вид, что обиделся:

— Не пошлые истории, а познавательная лекция на тему выхода из нестандартных ситуаций во время коитуса!

— И ты, Брут, с ними? — потеснив меня на стуле, с упреком бросил Алексей, — неужели ты что-либо не знаешь про секс?

— Теперь все! — ответил я, накрывая своей ладонью Настенькину руку, отчего ее смазливая мордашка покраснела.

— Значит, ты больше не гомологичный сексуал, а обычный бабник, бросил меня, — гримаса притворного страдания исказила лицо Краснощекова.

— Кстати, анекдот на эту тему хотите? — Вислоухов снова сконцентрировал внимание аудитории на себе и, не дождавшись ответа, начал. — Встречаются два приятеля, которые не виделись со школьных времен. Один — другому:

"Как живешь, дружище, что у тебя нового?"

Тот отвечает:

"Все нормально, только вот, знаешь, я геем стал".

Первый:

"Ого, как круто, у тебя, наверное машина, квартира, все дорогое, престижное?".

"Да нет, в коммуналке живу, комната девять метров".

"Ну тогда, наверное, по дорогим клубам ходишь, кокаин нюхаешь?"

"Да нет, раз в месяц в пивнушку зайду — и все."

"Ну тогда у тебя любовник, конечно, супер звезда", — недоумевает первый.

"Да нет, сосед по коммуналке", — отвечает второй.

"Так какой же ты гей, ты пидор!"

Краснощеков, неосмотрительно сделав приличный глоток чая, от смеха выплюнул его обратно в чашку.

— 8652 бригада, поехали! — прохрипел селектор.

— Ну, блин, чай не дали допить, — проворчал я.

— Поехали, спасем чью-нибудь задницу. — Краснощеков хлопнул меня по плечу и шумно встал.

Спасать чью-то задницу нам пришлось почти что в прямом смысле.

Дверь квартиры, на которую поступил вызов, нам открыла симпатичная пустоглазая девушка, которая, прикрыв ладошкой рот, глупо хихикала.

— В чем дело, мадам? — сразу определив по внешнему виду принадлежность дамочки к представительницам древнейшей профессии, поинтересовался я.

— Проходите на кухню, сами увидите.

На кухне мы поздоровались с лысоватым, толстеньким мужчиной, лет пятидесяти, сидящим на табуретке в костюме Адама.

— Ой, слава богу, мужчины! — обрадовался он нам, вытирая платком пот со лба, — видите ли, ребята, я тут застрял.

— Где это Вы застряли? — обходя вокруг пострадавшего, изумился Краснощеков.

— Да вот, видите ли, не совсем я, а чертова табуретка, кто такие делает?! — вознегодовал старый развратник, при этом оставаясь совершенно неподвижным.

Подчиняясь смутной догадке, я опустился на колени и заглянул под табуретку, желая оценить обстановку снизу.

— М-да! — проговорил я, не сразу поняв что увидел, — как это вас так угораздило?

— Да вот, понимаете, жена уехала в командировку, и я решил расслабиться: вызвал Юленьку из агентства.

— Так это что, она вас так? — влез в разговор Краснощеков, стоя на коленях и давясь от смеха.

— Да нет же, Юленька тут не причем, во всем виноват дизайнерский зуд какого-то деревенского столяра, ну кому еще в голову придет вырезать в центре сидения сердечко.

До нас с напарником постепенно начала доходить суть происходящего. Видимо, в некоторой расслабухе после секса пожилой ловелас уселся голым задом на коварную табуретку и его мошонка, вместе со всем содержимым, попала в просвет рокового сердечка. Судя по всему, мужчина резко встал и в результате механического повреждения произошел разрыв сосуда. Таким образом, из-за развившегося отека и гематомы мошонка страдальца приобрела размеры мошонки более крупного млекопитающего, к примеру слона, и уже никак не могла покинуть отверстие самостоятельно, без постороннего квалифицированного вмешательства. Дальнейший рассказ потерпевшего полностью подтвердил наши умозаключения.

— Мужики, спасите, я вас отблагодарю, только сделайте что-нибудь! — несмотря на наготу и довольно умеренную температуру воздуха в помещении, старикан обильно потел.

Мы, как представители мужского пола, тоже больше всего в жизни беспокоимся о целостности и работоспособности своих детородных органов и, несмотря на приобретенные за годы работы цинизм и жесткосердие, искренне сопереживали бедняге.

— Да уж понятно надо что-то делать, не будите же вы, как Вини Пух, ждать неделю, — при этих моих словах в дверях раздалось бесцеремонное хихикание девицы, о существовании которой мы на некоторое время забыли.

— Пожалуйста, подождите в комнате, — одернул я ее.

— А может отпилить? — не обращая на наш диалог внимания задумчиво произнес Краснощеков.

— Это, что отпилить? — насторожился пленник табуретки.

— Нет, нет не то, что вы подумали, кошелек Гаргантюа мы трогать не будем, мы собираемся распилить капкан, поймавший вас, — Алексей еле сдерживал смех.

— Только смотрите осторожнее, а то… вы ведь меня понимаете.

— Мы вас понимаем и сделаем все, что в наших силах.

После детального изучения строения табуретки, выяснилось, что сидение изготовлено из цельной деревянной доски. При таком раскладе ножовкой по металлу, которую мы нашли в туалете, освободить узника, не причинив ему вреда, нам бы не удалось.

Как не прискорбно, но на месте ничего не сделать, это опасно, надо ехать в стационар.

— Что, совсем ничего не сделать? — сник бедолага.

— Ничего, надо ехать.

— Я ведь ходить не могу, как же мы поедем?

— Госпитализацию мы берем на себя, сейчас все устроим, — уверенность прозвучавшая в голосе Краснощекова убедила и меня. — Самое главное вас одеть, понадобится что-нибудь длинное. У вас пальто есть?

— Да есть, дубленка в прихожей висит.

— Миша, сходи за дубленкой, а я поищу что-нибудь заменяющее брюки. — Напарник вошел в образ главнокомандующего.

Выйдя в коридор, я позвонил диспетчеру, с целью уточнения места госпитализации. Когда дело дошло до диагноза, то формулировка его и обстоятельства травмы вызвали бурю восторга у персонала центральной диспетчерской, в основном состоящей из женщин.

— Вы еще в ТСБ позвоните, вызовите журналистов с камерами, пусть обо мне весь город знает! — любитель расслабиться в отсутствии жены явно был расстроен.

— Не волнуйтесь, это вынужденный звонок, мы должны выяснить, какой стационар сегодня дежурит, — попытался успокоить его Алексей, появившись на кухне с парой шерстяных чулок, по-видимому принадлежащих жене нашего клиента.

— Это еще зачем, что я, пидор, что ли? — ловелас подпрыгнул бы на месте, если бы мог.

— Ну, один раз не пидорас, а на улице мороз, — заметил Краснощеков, — надо же вас как-то утеплить.

Мужик в отчаяние махнул рукой:

— Делайте, что хотите, мне уже все равно.

Процессия, появившаяся в дверях парадной, согнала с водителя Коли Панкова остатки сна, увидев нас, он заржал, как конь. Краснощеков стал делать ему страшные рожи, намекая на серьезность ситуации, но в конце концов не выдержал и сам стал давиться от смеха.

Пострадавший, учитывая невозможность передвигать ногами, висел, обхватив нас за шеи руками, сзади, согнувшись в три погибели и придерживая табуретку, семенила путана. Картину дополняли торчавшие из под полы дубленки женские шерстяные чулки.

Все треволнения кончились благополучно и для больного и для нас. Мужика в условиях стационара быстро освободили, и он мог смело грешить дальше, а мы были щедро отблагодарены и, мчась по Невскому проспекту, философствовали на тему супружеской неверности.

— Мужчины женитесь, женщины мужайтесь! Так сказал бы доктор Вислоухов, — заметил я.

Проскрипев последние метры по свежевыпавшему снегу, машина, повинуясь гидравлическому шаманству, вызванному к жизни движением стопы Коли Паненко, замерла на стоянке перед нашей станцией. Мне почему-то стало интересно, какие ботинки сегодня на Николае. Этим летом на пляже в "Солнечном" я вытаскивал автомобиль из песка, в коем тот благополучно завяз по моей неосмотрительности. Жать на педали пришлось голыми ступнями, и я ощутил большую разницу между управлением железным конем в ботинке и тем, как я делал это сейчас. Это был очень тесный контакт. Машина слушалась меня беспрекословно, я был ее частью, на мой взгляд, самой глупой частью, но это ничего. До сих пор для меня остается загадкой то, как устроен автомобиль, и как эта груда железа может ездить без лошади. Как устроена лошадь, я знаю гораздо лучше. Поэтому ботинок, как связующее звено между могучим интеллектом, в данном случае Паненко, и автомобилем, в данном случае "Форд транзит", должен выглядеть соответствующим образом. Дело в том, что из трех точек, которыми соприкасается хомо сапиенс с продуктом гения инженерной мысли, ноги стоят особнячком. На руки редко надевают перчатки, поэтому контакт самый непосредственный, ягодицы, хотя и отделены тонким слоем хлопчатобумажной ткани, в управлении автомобилем в большинстве случаев имеют малое функциональное значение. Поэтому об обуви разговор особый. Дверь открылась, и я наконец увидел связующее звено. Жать на педали в Коленькиных полусапожках, готов пожертвовать зубом мудрости, гораздо тяжелее, чем делать то же самое в роликовых коньках.

— Миша, отнеси чемодан на станцию, я сейчас догоню. — Краснощеков проявлял нетерпение, завидев бежевую "шестерку", въезжавшую вслед за нами во двор станции.

— Вы не боитесь попасть в зависимость к белому порошку, минхерц? — Я сильно сомневался, что напарник сейчас меня догонит, зная, что машина принадлежит известному в определенных кругах ди-джею Карлито. Кручение виниловых дисков на рейвах он умело сочетал с распространением героина в среде петербургских наркоманов. Как говорил сам Карлито, "Я бы никогда не банковал, если бы не мой дозняк". Дозняк был действительно велик, два грамма чистого продукта в день. "Вот перекумарюсь, устроюсь на нормальную работу, накоплю денег и уеду жить к сестре в Израиль". Разговоры об отъезде в благодатные страны повторялись ежедневно, но суть дела не меняли. Образ жизни Карлито губительно сказывался на умственном и физическом развитии данного индивида. Молодой организм требовал явно большего, чем одна шоколадка "Баунти" в сутки, а именно таков и был дневной рацион Карлито, и он при своих ста восьмидесяти сантиметрах роста весил всего пятьдесят пять килограммов. При каждой встрече с другом детства Краснощеков начинал отчитывать эту заблудшую овцу, пытаясь достучаться до остатков разума, но сценарий повторялся с завидным постоянством. Ди-джей уверял фельдшера в том, что он ляжет в больницу, что осталось два чека, и заканчивалась исповедь предложением разнюхаться в последний раз. Краснощеков, будучи человеком безотказным в этих делах, сопротивлялся, как правило, недолго.

В пространство занимаемого мной удобного кресла вдруг вихрем ворвался Алексей и своим внезапным визитом разметал остатки скорбных мыслей.

"А зрак-то уже точечный", — прикинул я.

Почесывая живот, Краснощеков плюхнулся на топчан напротив меня:

— Хочешь пойдем, тоже взгреешься?

— Ты что, обалдел опять, ты же почти каждый день фигачишь, нет я пас! — сопровождая речь предостерегающими жестами, возмутился я.

— Да ладно тебе, Карлито соскакивает, сливает последние два чека и все. С другими заморачиваться не будем. — Краснощеков взял меня под руку и я, прокручивая в голове последние события личной жизни, к своему удивлению встал и пошел к бежевой "шестерке".

— Привет, старичок, хочешь раскумариться? — ко всем прочим недостаткам "диллер-джей" сильно картавил.

— Насыпешь, не обижусь. — Заваливаясь на заднее сидение и желая выглядеть отпетым негодяем, бросил я.

— Я тебе небольшую сделаю, а то мало осталось. — Карлито начал давить телефонной картой комочки белого порошка.

— Ты знаешь, что этот мудвин с Юрой Помойкой сделали? — Краснощеков попытался засмеяться, но вместо этого смачно рыгнул. — У него есть собака, — после вынужденной паузы продолжил рассказчик, — зовут ее Ава.

— Авочка моя, она у меня не торчит, — прокряхтел Карлито, не прекращая своего занятия.

— Да лучше бы уж торчала, так как из-за тебя жизнь у нее не сахар, — с укором произнес Алексей. — Так вот Авочка собака самостоятельная и гулять ходит одна. Потом сама приходит домой и лает, чтобы ей открыли дверь.

— Авочка моя, умная девочка. — С детской непосредственностью реагировал на кличку своей собаки любящий хозяин.

— В тот день было холодно, и эти два живодера, у которых из мозгов функционирует только спинной, надели на бедную сучку глухие штанишки и отправили ее гулять в таком виде. Мы-то с тобой знаем для чего собаки ходят гулять, а эти видимо решили, что найдется какой-нибудь доброхот, который поможет здоровенному доберману снять штаны и справить нужду. В результате Ава пришла домой вся обделавшаяся, — на этот раз Алексей заржал во все горло.

— Авочка моя, бедная малышка, обкакалась, золотко, штанишки пришлось выкинуть, но я тебе новые куплю, — Карлито, не меняя интонации, обращался к отсутствующему здесь четвероногому другу, — на, Миша, делай!

— Ничего себе "нежирную сделаю"! — замялся я, глядя на длинную дорогу, толщиной с мизинец.

— Оставь мне треть, я догонюсь. — Краснощеков был, как всегда, жаден до кайфа.

— Попробую, — обнадежил его я, втягивая в себя горькую гадость. Гадость, помимо того, что оказалась горькой, резко воняла какой-то органикой.

— Фу, что за мерзкий запах? — поинтересовался я, мужественно борясь с позывами к рвоте.

— Да человек вез килограмм в желудке из Голландии, — запросто объяснил мне происхождение запаха кинолог-эксперементатор.

Минут через десять по спине прокатил уже знакомый теплый поток. Язык во рту начал ворочаться медленнее, я стал навязчиво скоблить себе плечо, получая при этом необыкновенное удовольствие. Даже две трети карлитовской дорожки было для меня больше чем достаточно, и я начал, выражаясь языком моих благодетелей, подрубаться.

— Что-то муторно, пойду пройдусь, — парочка, сидящая на первом сидении, никак не отреагировала, продолжая говорить о чем-то своем. "Ну и черт с вами", — подумал я и, открыв дверь, вышел на улицу.

Не зря говорят, что герик согревает. Действительно, на улице было необыкновенно тепло и тихо. Я бросил взгляд на часы — был полдень. Странно, в это время суток должно быть интенсивное движение, грохот трамваев, множество людей, ничего этого не было. Подогреваемый любопытством, я вышел со двора станции на улицу. Ничего страшного, если я чуть-чуть пройдусь, Краснощеков подождет меня, если вдруг нам дадут вызов. Надо купить чего-нибудь попить. Выйдя на Суворовский проспект, я с удивлением обнаружил отсутствие на углу Третьей Советской круглосуточного магазина. Удивление переросло в тревожную настороженность, которая обычно сопровождает события, невозможные для осмысления доступными разумными средствами. Что-то было не так. Собственно говоря, магазин никуда не делся, сместились вывески. Вместо "Продукты" появилось "Хоз. товары. Посуда". Постойте, ведь лет семь-восемь назад здесь действительно был такой магазин! Ощущение, что что-то не так, наконец заставило меня оглядеться по сторонам. Я обнаружил, что строго по середине проспекта, на сколько хватало глаз, в обе стороны не было никаких признаков автомобилей и пешеходов. Да и сам проспект был несколько видоизменен, но я не мог понять, чем же конкретно. Какое-то незнакомое доселе расположение домов, знаков, вывесок. Солнце для этого времени года стояло необычно высоко. Свет, проходящий через пелену серебристых облаков, заставлял дома и всю улицу выглядеть чересчур неестественно. Услышав за спиной шум подъезжающего троллейбуса, я спешно зашел на тротуар, и он прошуршал шинами в паре метров от меня. Салон был пуст, вернее, почти пуст. На задней площадке, держась за поручень, стояла дамочка, одетая несколько старомодно. Она смотрела в другую сторону, и разглядеть ее лица я не мог, но что-то неуловимо знакомое в ее образе насторожило меня. Троллейбус остановился в сотне метров от меня, и девушка сошла. Подойдя к витрине аптеки, она стала поправлять шляпу. И тут я понял, кто эта девушка, и где я ее видел.

"Не может быть, та самая, из сна!" — подумалось мне.

Я, не долго думая, устремился в ее сторону, ускоряя шаг. Девушка, видимо, удовлетворенная своим внешним видом, направилась к ближайшей парадной. Непонятно почему, во мне росла уверенность, что я должен во что бы то ни стало догнать ее и заглянуть в лицо. Видя, что она исчезла в парадной, я побежал. Оказавшись у дверей, я по какому-то наитию посмотрел на часы и удивился — полдень. "Наверное опять встали!" Исправлять это у меня времени не было, и я окунулся в полумрак и сырость.

Привыкнув к темноте, я обнаружил, что одна из дверей на первом этаже приоткрыта, и из-за нее слышны звуки удаляющихся шагов. Без лишних колебаний миновав ее, я понял, что стою в знакомом коридоре с золотыми вензелями на черных бархатных стенах. Знакомая обстановка подействовала на меня успокаивающе, и я отправился следом за таинственной дамой. Не доходя до лестницы, я обнаружил маленькую дверь, незамеченную мной в прошлый раз, так как она была отделана черным бархатом, как и стены, сливаясь с общим фоном. "Девушка там", — решил я и зашел внутрь. За дверью оказалась та самая комната, которую я видел сквозь стекло, правда интерьер несколько поменялся за счет отсутствовавшей на стене картины. Не увидев ни души в комнате, я отправился к тому, что меня больше всего интересовало, а именно — к левой двери. Проходя мимо зеркала, я почему-то побоялся в него смотреть и отвернулся. Рука опустилась на бронзовую ручку, отполированную множеством прикосновений, и нажала ее вниз.

Я оказался в огромном зале, по периметру которого располагались колонны и мраморные лежанки, потолок был неестественно высок, зал был хорошо освещен, но источника света я не видел. Посередине располагался бассейн, выложенный мраморными плитами с розовыми прожилками и затопленный водой. На краю бассейна стояла девушка. Я хотел рассмотреть ее лицо, заглянуть в глаза, но что-то, что было гораздо сильнее меня, останавливало и не давало это сделать. Пока я колебался, девушка развернулась и нырнула в бассейн. Подбежав к краю, я увидел, что потревоженная гладь воды превратила очертания девушки в разноцветные, размытые, сюрреалистические пятна.

* * *

— Эй, дядя, хватит рубиться, поговори с нами. — Краснощеков разметал в пух и прах мои грезы, призрачная пелена забвенья разом растворилась, и я снова очутился в дерматиновой реальности потрепанного салона "шестерки". Алексей пощелкал пальцем перед моим лицом:

— Ну и глаза у тебя, что же тебе привиделось, откровение Иоанна?

— Да! — это все, что мне удалось сказать. Только что увиденная история распадалась в моем мозгу на части подобно детской мозаике. Я тщетно пытался собрать ее воедино, и было не до разговоров. "Хорошо хоть осталось ощущение!" — подумалось мне.

Так всегда после насыщенного событиями сна остается странное чувство, которое хочется продлить, пестуя и повторяя растворяющиеся в памяти обрывки сновидений. Ощущение это сидит где-то в районе солнечного сплетения, но очень уж оно неуловимо, видимо, благодаря тому, что события, с которыми оно связано, происходили во сне, они слишком призрачны и нематериальны. Если вам когда-нибудь приходилось видеть любимого человека во сне, вы меня поймете.

— Слушайте, братцы, а всегда такие грезы, если сделаешь нормально?

— Нет, пока не заторчишь, у меня такого уже лет пять не было, — оживился Карлито, с остервенением скобля небритую щеку, — хотелось бы мне реанимировать такое состояние.

— Тебя самого скоро придется реанимировать, если не перекумаришься! — Краснощеков продолжал чморить горе ди-джея, играя роль стрелочника между отпетым наркотом и новообращенным.

— Нет, Леха, я все — ложусь в больницу, потом уезжаю в Израиловку к евреям, — навязчивая идея покинуть "северную пальмиру" никак не выходила из головы Карлито.

— Ну чем бы дитя не тешилось — лишь бы не вешалось, — иронично бросил Краснощеков, махнув рукой.

— Ладно, парни, я погнал, дайте мне феназепама, а я отсыплю вам на вечер, — его руки начали описывать круговые движения, имитируя поворот кругового колеса, а губы, сложившись трубочкой, издавали характерный звук, которым пользуются дети, желая показать своим сердобольным мамашам, как ездит автомобиль.

Совершив обоюдовыгодный бартер, мы покинули замкнутое пространство автомобиля и подставили свои физиономии под лучи скудного ноябрьского солнца. Я взглянул на часы, было 12:05. За нашими спинами раздался кудахтающий голос фордовского дизельного двигателя.

Паша Вафелька и его напарник на сегодня — доктор Ларчиков что-то обсуждали, бурно жестикулируя, вернее, размахивал руками только Пашечка, а Ларчиков лишь изредка рассеянно покачивал головой.

— Что у вас стряслось, бродяги, лаве не раздербанить? — с интонациями полного отморозка, Краснощеков обратился к спорщикам.

— Блин, да было бы что дербанить, Лешенька, — сложная гамма чувств исказила лицо Ларчикова, — мимо пятьдесят косарей грина только что пролетели со свистом! — добавил Вафелька, разводя пухлые ручки.

— По твоей вине, уродец, — буркнул водитель, стукнув кулаком по рулевому колесу.

— Да я-то тут причем? — взвизгнул Павлик, было видно, что его расстройство неподдельно.

— Расскажите, что случилось, мы, так уж и быть, вас рассудим. — По моим соображениям так можно расстраиваться только из-за больших денег.

— Второй раз такой случай не представится, так что уж тут права качать. Фортуна вместо улыбки показала нам свою прыщавую, грязную задницу, — не желая, видимо, вдаваться в подробности, ответил доктор.

Краснощеков, будучи очень любопытным молодым человеком, видя, что Ларчикова на откровенность не развести, быстро взял Пашечку под руку:

— Ладно, не жмись, расскажи что случилось. Я тебя кофейком угощу.

Я стал подниматься на третий этаж следом за ними, правда, с небольшой остановкой по дороге, отвлекшись на милое щебетание Настеньки.

— Михаилов, ты что, упоролся? — вопрос сопровождался лукавой улыбкой иезуита.

— С чего вы взяли, голубушка? — я был сильно удивлен такой проницательностью с ее стороны. "Откуда что берется?" — подумал я.

— Смотри, скоро будешь ходить ко мне, релашку клянчить! — она погрозила мне пальчиком.

— Э, нет, релашки у меня самого пруд пруди, а к тебе я приду с предложением руки и сердца! — тут я изловчился и чмокнул ее в шею.

Добравшись, наконец, до комнаты, я застал Краснощекова, внимательно слушавшего сбивчивый от переизбытка эмоций монолог Вафельки.

— …приехали мы на хату, какой-то барыган застрелился, кровь, мозги, пистолет в руке, ну все дела. Входная дверь открыта, в квартире никого. Ну, вы же понимаете, квартира пустая, ментов еще нет, мы и решили оставить себе на память какой-нибудь сувенир.

— Какие же вы безнравственные сволочи, а как же клятва Гиппократа, как же восьмая заповедь, а, Пашечка? Как не укради? — с театральным пылом я схватил беднягу за плечи.

— Да отстань ты, дай человеку дорассказать. Сам что, лучше? — Краснощеков, большой любитель таких историй, выказывал нетерпение. Пашечка продолжал:

— Ну так вот, огляделись, поняли, что удачно зашли, осмотрели все потайные места и в последнюю очередь обратили свой взор на матрас, я-то, дурак, не заметил, что он двойной, поднял, посмотрел — там ничего нет. Ну, тут менты подтянулись, начали все записывать, актировать, а курсант какой-то смышленый поднял матрас, а там бабок видимо-невидимо. Пересчитали — пятьдесят две тысячи долларей.

В комнате как-то сразу сгустился воздух, и стало очень душно.

— Ну, ты, лох, Никитенко! — обратился к Паше официально по фамилии, Краснощеков. — Чему вас только в училище учили?

— Представляешь, Миша, нам столько бабла, вот бы мы зажгли не на шутку!

— Ты, Пашенька, лучше бы уж молчал, только душу травишь и искушаешь невинных юношей-романтиков. — После такой истории у меня, по идее, должны были запотеть очки.

— А знаете, что с Ларчиковым случилось? — Вафелька попытался улыбнуться, — он, когда мент матрас поднял, в обморок грохнулся, пришлось мне его нашатырем отнюхивать.

— Ладно в обморок, я бы, наверное, нарушился сразу, но ты, Паша, будь настороже, в медицине все случаи парные! — обнадежил его Краснощеков.

После таких душещипательных излияний, касающихся крупных сумм наличными, становится как-то грустно.

— Павел, не хотите ли принюхаться? — судя по вопросу, Алексей впал в полный пессимизм.

Паша улыбнулся, щечки толкнули очки наверх, отчего лицо приняло очень наивный вид.

— Нет, спасибо, к парному случаю хочу быть в здравом уме и твердой памяти.

— Ну, будь! — Краснощеков, создав отрицательное давление мощным носом, засосал свою порцию.

— Твое здоровье, Пашечка! — я последовал примеру Алексея.

Я становлюсь старше, а женщины все молодеют и скоро про меня скажут "хороший парень, но женат". Ведь когда-нибудь это случится. Зелье, которое я стал употреблять, все равно потащит за собой и сила воли тут не при чем, если так пойдет и дальше, я скоро стану как ди-джей Карлито. Вот две ипостаси моего искушения: женщины и "это", хотя одна, возможно, очень скоро исключит другую, но ни то, ни другое не вызывает у меня никакого страха. В голове стали появляться новые мысли, не затушеванные расхожими представлениями Минздрава о наркотиках. Проблема, видимо, гораздо глубже, и не в медицине дело, не в патологических изменениях. Не в деформации личности в том плане, что где она, здоровая личность? Многие люди и без наркотиков являются законченными ублюдками. Зря ругают, а, главное, жалеют наркоманов, большинство из них побывали на вершине блаженства, куда навряд ли может попасть обычный человек без определенной стимуляции. Скорее всего, завтра я буду думать совсем иначе, но сейчас есть то, что есть, а есть то, что сейчас.

— Хороший стаф у Карлито, — подал голос Краснощеков, — зря Вафелька не сделал, сразу бы успокоился.

— Он ждет парного случая, вдруг подфартит дураку, — мне вдруг очень захотелось поговорить, абсолютно все равно о чем. — А мы не ждем парного случая.

— Почему не ждем? — Краснощеков с удивлением поднял брови.

— А чего нам ждать? — Я развел руками, — у нас ведь и первого не было.

Напарник явно не расслышал то, что я сказал, и, в свою очередь, спросил:

— Чего первого?

— Ничего, — я вдруг понял, что ничего не смогу ему объяснить.

Сторонний наблюдатель, если бы ему посчастливилось слышать наш диалог, наверняка спутал бы нас с всенародными любимцами, героями МТВ Бивисом и Батхедом.

Прервав интеллектуальный разговор, Краснощеков носком пошарпанного рабочего "Доктора Мартенса" включил телевизор и мы окунулись в перипетии незамысловатого сюжета очередного полицейского сериала, из которого я запомнил лишь гипертрофированную женскую грудь и бесконечную пальбу из разных видов оружия.

* * *

Ближе к вечеру, когда ноябрьские сумерки охватили все вокруг, наше бдение у голубого экрана прервало напоминание, что мы все-таки на работе, нас позвали на вызов.

По дороге к месту происшествия Панков безобразнейшим баритоном выводил: "Мы бежали по тундре". Подобный прессинг на наши барабанные перепонки прибавил бодрости и желания жить.

"Где мчится поезд Воркута — Ленинград". На асфальте валялась груда тряпок, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся тем, что когда-то было бабушкой.

— Откуда это она выпала? — спросил подоспевший вслед за нами местный участковый.

Мы все, как по команде, задрали головы вверх и стали осматривать окна верхних этажей.

— При ней документы есть? — спросил участковый.

— Вряд ли бабулька захватила с собой паспорт прежде, чем вышла из окна, но, если есть желание, можете обыскать потерпевшую, — Краснощеков сделал приглашающий жест к телу.

Мент глупо улыбнулся.

— Увольте, ребята, я пойду лучше соседей расспрошу, вон окно на шестом выбито, наверное оттуда сиганула старая.

— Ну ладно, вы к соседям, а мы в морг, акт напишите пожалуйста. — Краснощеков полез за временной тарой для упокоившейся (черным полиэтиленовым мешком) в карету.

— Я написал в акте, что у нее ничего нет, — страж порядка протягивал мне пожелтевший листок, исписанный какими-то детскими каракулями.

Читать эту дребедень не было никакого желания, потому что, знакомясь со всеми ментовскими актами, рапортами и другими видами профессионального эпистолярного жанра, меня охватывали душераздирающие тоска и стыд. И ювенильный подчерк подростка, измученного ночными поллюциями, и крайний дефицит словарного запаса — все это отупляло меня до крайности. Поэтому я, без лишних слов, сунул акт в карман и предоставил служителю закона исполнять свои обязанности подальше от нас. Помнится, на днях я присутствовал при написании очередной ментовской нетленки в исполнении молодого гаишника. Стоя рядом с ним в отделении милиции, где я находился в ожидании больного, которого должны были выпустить из клетки ко мне на осмотр, я невольно обратил внимание на то, как он со старательностью первоклассника, в первый раз заполняющего прописи, выводил что-то на листе фирменного бланка. То, что я прочел, в комментариях не нуждается. Это, как я понял, была объяснительная записка: "Остановив на углу Суворовского проспекта и улицы Салтыкова-Щедрого автомобиль "Мерсио-детс" грязного цвета и попросив предъявить документы у водителя, я услышал в ответ необоснованную грубость, оскорбляющую достоинство человека при исполнении служебных обязанностей. Я не отреагировал на грубость, а вежливо (при помощи дубинки) попросил водителя выйти из машины".

Окунувшись в воспоминания, я не заметил, как Краснощеков закончил возню с телом:

— Давай, Миша, потащили скорбный груз.

Погрузив остатки бабушки на носилки, мы поехали в сторону морга.

— Эх, Вафелька, дурак, сколько лаваша упустил, — пробормотал Коля Панков, вызвав этим воспоминания о недавно услышанной истории.

Мы не были расположены поддерживать дискуссию об упущенной возможности разбогатеть на халяву, пусть даже эта возможность предоставлялась и не нам. Коля, видимо, сочтя наше молчание за крайнюю степень скорби, решил не продолжать начатый монолог и единственное, что мы услышали за время поездки, это непонятно к чему относящееся: "Да и бабка эта еще…".

* * *

Переступая порог морга, возникает странное ощущение перехода в другую стихию, сродни тому, когда вступаешь в холодную, темную воду. Здесь чувствуется материальное прикосновение ко времени, довольно навязчивый намек на то, что все тленно. Не хочу показаться богохульником, но посещение морга напоминает мне посещение храма. И там и тут вечные истины и ритуальная сосредоточенность окружающего пространства. Длиннющий коридор, начинающийся сразу от дверей, символизирует собой вход в царство мертвых. Сразу бросаются в глаза грубо сколоченные ящики, составленные вдоль стен. Из этих ящиков, только отдаленно напоминающих гробы, гротескно торчат окоченевшие, синюшные кисти рук, ступни невостребованных покойников. В более привилегированном положении находятся востребованные родственниками умершие, с известными паспортными данными. Их предпоследний приют отделяется от коридора увесистыми металлическими дверями. В конце этого, не слишком веселого, путешествия попадаешь во внушительный по размерам ритуальный зал, стены которого оформлены черно-красными драпировками, по углам стоят более дорогие, чем в коридоре, гробы и обычно присутствует горстка родственников, забирающих своего покойного для того, что бы предать его либо огню, либо земле. В данный момент эта часть морга нас практически не интересовала. В предбаннике рядом с санитарской одна каталка была занята изрядно помятым трупом, рядом с которым суетилась группа людей в штатском. На полу стоял чемоданчик с какими-то принадлежностями.

— Опять какого-то барыгу завалили, — сделал предположение Краснощеков, с грохотом выгружая тело бабки на погнутую жесть каталки. Колесики мерзко заскрипели, и мы припарковали тележку невдалеке от криминалистов.

— Миша, сходи за санитарами, — Алексей с интересом уставился на то, что недавно было "новым русским".

Из-за дверей санитарской тянуло запахом свежеподжаренной колбасы. Санитары собирались поужинать. На мой стук вышел амбал в рванном белом халате, поверх которого был надет оранжевый коленкоровый передник.

— Приятного аппетита, мужики, мы вам подарочек доставили.

Нехотя, на ходу вытирая об себя руки и надевая резиновые перчатки, санитар направился к нашей клиентке. Я передал ему акт с описанием одежды, и мы с Красношековым обратили все свое внимание на слаженную работу судмедэкспертов. Сзади, за нашими спинами, раздавался приглушенный говор санитаров, раздевающих привезенное нами тело. Внезапно послышался характерный звук, я вздрогнул и насторожился. Все, включая криминалистов, как по команде, обернулись к источнику звука. Такое бывает, когда сыплются жетоны из покерного автомата, после того, как какой-нибудь счастливчик выбьет флешь-рояль, но что-то уж больно громко, да и нет здесь никаких покерных автоматов. Взглянув на напарника, я наткнулся на посеревшее, мгновенно осунувшееся лицо и понял, что произошло что-то ужасное. Проследив направление взгляда Алексея, я увидел санитара, держащего панталоны старухи, из которых рекою сыпались золотые царские червонцы. В том, что это были именно они, у меня не было никакого сомнения.

— А чего вы в акт это не вписали? — голос санитара был бесцветен, как ноябрьское утро. Сложная гамма эмоций прошлась по его лицу.

— А давайте сейчас впишем. — Краснощеков дрожащей рукой начал нащупывать шариковую ручку в нагрудном кармане.

— Эй, ребята, вы хоть знаете, что это такое? — человек в штатском, видимо старший в группе, отстранил Алексея, — дело серьезное, давайте я акт составлю, все надо бы сосчитать. Виктор, позвони в контору, пусть Фильченко приедет — это по его части, — обратился он к своему подчиненному и повернулся к нам:

— Где вы ее откопали, кто акт составлял?

Я детально описал место и время происшествия, в то время как Краснощеков, смирившись с невозможностью присвоить себе хотя бы пару червонцев, отошел в сторону и, закрыв глаза, прислонился к холодной, кафельной стене.

Я подошел к напарнику и встал рядом с ним. Безмолвно, не меняя позы, мы простояли минут десять.

Какой-нибудь здоровяк-моралист, протирая замшевой тряпочкой стекла очков в золотой оправе, заметил бы, что мы представляем собой пару безнравственных асоциальных типов, и наше расстройство по поводу случившегося слишком явно.

На работе мы рабы двойной морали и постоянно находимся в состоянии войны сами с собой, да и друг с другом. Безвольно, подчиняясь обстоятельствам, мы переходим то по одну, то по другую сторону баррикады, называемой совестью. А сил, чтобы занять правильную позицию, доказавшую истинность свою двумя тысячелетиями существования, не хватает. Я представлял себе, что было бы, если бы мы обнаружили червонцы по дороге в морг. Перед глазами проплывали видения роскошных автомобилей, дорогой квартиры, престижных курортов, длинноногих загорелых девиц и новые ботинки. Это было очень приятное, спокойное, тупое состояние. Тут прослеживается печальная закономерность — чем больше размеры золотого тельца, тем меньше считаешь свой поступок безнравственным и противоестественным. Вернувшись в ужасную действительность, я укрепился в мысли, что тот, кто подкидывает нам такие случаи, банкует судьбой, дал нам один единственный шанс. И мы его упустили.

— Мы никогда не будем об этом говорить и никогда никому не расскажем. — Краснощеков толкнул меня в бок, и мы направились к выходу из морга.

По дороге на станцию мы заехали в магазин: сегодня у Лапкиной день рождения. Чаепитие днем с поеданием торта и салатов, которые она готовить большой мастер, мы пропустили. И надеялись наверстать упущенное, тем более, что было еще пара поводов, чтобы выпить: крах внезапного обогащения, закончившееся действие героина, да и вообще!

Елена Лапкина была компанейским сотрудником и для представительницы прекрасного пола необычайно смышлена.

— Лапкина, пошли наверх для процедуры поздравления! — заорал Краснощеков, увидев в дверях станции именинницу, кстати, как и мы, только что приехавшую с вызова. В его кармане многозначительно звякнуло. Удивительный человек: только что готов был в петлю лезть и вон уже флиртует с Леной.

— Знаешь, Лена, у тебя очень подходящее для любовницы имя, — заметил Алексей, помогая тащить остатки стряпни к нам в комнату.

— Это почему же? — Лапкина притворно оскорбилась.

— Всех его телок зовут Ленами, — вставил я.

— А, кто тебе, Михаилов, сказал, что я буду спать с Краснощековым? — устраиваясь поудобнее в кресле, спросила она.

Краснощеков открыл бутылку и, разливая пиво по стаканам, нехотя заметил:

— Вот мы сейчас тебя наклофелиним и тогда посмотрим, будешь или не будешь.

В отличии от большинства девушек, Лена не обижалась на грубовато-медицинские шутки. Сама могла отмочить и не такое.

— Ну, с днем рождения, Леночка, ты у нас самая любимая, говорю искренне, — Алексей реабилитировался тостом и мы чокнулись.

Несмотря на безобразия, которые мы учинили над своими организмами, пиво подействовало должным образом, и потекла приятная, непринужденная беседа.

— Я хотела бы продолжить тему любовниц, — после выпитого настроение Лапкиной стало игривым, она кокетливо закинула ногу на ногу и уставилась на нас, переваривающих ее предложение.

— Хорошо, ты когда-нибудь занималась любовью с женщиной? — задал я вопрос не совсем по теме.

— Да… — не сразу ответила она.

— Ну, и как впечатления?

— Впечатление двоякое, с одной стороны, хорошо то, что девушки, как правило, чистенькие, аккуратные и от них хорошо пахнет. Но не хватает той степени жестокости, которая присуща сексу с мужчиной.

— Ну в таком случае, Леночка, ты не настоящая лесбиянка, как и мы не настоящие педики, однополая связь интересует нас только в плане эксперимента, — присоединился к нам Краснощеков.

— А вы что, трахались с мужиками? — Лапкина все больше проявляла интерес к теме разговора.

— Нет, пока нет, но один психолог сказал мне, что я являюсь латентным гомосексуалистом, — ответил я.

— Объясни мне, глупой этот, мудреный термин, — Елена потянулась за сигаретой.

— Да уж, коллега, будьте скромнее, перестаньте выпендриваться, — Алексей по-голливудски щелкнул "Ронсоном", давая Лене прикурить.

— Охотно, — начал я, — мой приятель спросил, какой позе я отдаю предпочтение в сексе и, узнав, что меня больше всего возбуждает коленно-локтевая, пояснил: раз я предпочитаю не видеть лица партнера, значит у меня склонность к садизму. А все садисты являются латентными гомосексуалистами.

— Очень исчерпывающее по своей непонятности объяснение, вам приятель не поведал признаков латентной зоофилии? — захихикал Краснощеков, — а то я в последние время на черепашек западать стал, очень часто хожу в зоомагазин.

— С каким удовольствием и самозабвением мы говорим о вещах противоестественных и богопротивных и вообще поем гимн греху! — внезапно меня охватило какое-то внутреннее беспокойство, как будто все, что сегодня произошло, сконцентрировалось и с последней фразой напарника, с негодованием выплеснулось наружу, — вместо того, что бы заниматься поисками смысла жизни, используя в разговоре похабные категории и смакуя подробности того, о чем даже думать-то грешно, нам надо заниматься поисками, используя другой источник вдохновения, — я затянулся и продолжил, — все жизненные истины просты, ответы на все вопросы уже найдены и главное, что мы все это знаем, но перестроить свое мировоззрение нам лень, ведь нужно больше думать. А думать это значит работать, а не баловаться этим уникальным механизмом, данным нам природой. Сознание — это ключ и, чтобы открыть дверь этим ключом, нужны руки, а руки у нас грязные.

При этих моих словах Краснощеков убрал руку с талии Лапкиной и в недоумении уставился на меня:

— Ты, что, Михайлов, с двух бутылок пива убрался или на тебя снизошло сатори?

— Чаще святое писание надо читать и о Боге думать, — я продолжал мерить комнату шагами.

— Бога нет, — произнес Алексей сакраментальную фразу, — и, оттоптав эту бренную землю, ты отправишься в небытие, недолгое время покормив червей.

— Докажи, что его нет, — возмутился я.

— Э, нет, это вы сударь должны доказать, что он существует, — возразила Елена.

— Я все пытаюсь себе это доказать, но в последний момент что-то не срастается, и, пока мы не уверены ни в том, ни в другом, грешить, дорогие мои, надо поменьше! — я плюхнулся на диван рядом с Лапкиной.

— Доказать это не представляется возможным никому из живых, а мертвым доказательства ни к чему. Что о грехе, то это понятие растяжимое. — Краснощеков положил руку на коленку Леночки. Его полузакрытые, с хитрыми морщинками по углам, глаза пристально смотрели на меня. Я поежился, поняв, что мы думаем об одном и том же.

— Вы ведь, сударыня, не откажитесь позаниматься сексом втроем? — спросил Алексей, неожиданно повернувшись к Леночке.

Неожиданно для нас она с абсолютно серьезным видом ответила:

— Почему бы и нет.

Дальнейшие события в очередной раз доказали мне мою бесхребетность и то, что произошло, затушило благочестивый порыв найти выход из создавшегося нравственного тупика. Лена оказалась ласковой и нежной, при всем при этом ее движения были расчетливы и точны, чего нельзя было сказать о нас. Я, например, расслабился полностью, только когда Краснощеков погасил свет…

Через полчаса мы лежали на сдвинутых топчанах, предаваясь релаксу.

— Неординарные ощущения, — Краснощеков жадно затянулся.

— Я больше с вами, волками, на такие темы разговаривать не буду! — перебила его Лена.

Я приподнялся на локтях и посмотрел на нее. Она улыбалась и дрожащими пальцами пыталась застегнуть блузку. Затем, видя что с дрожью ей не справиться, она выхватила сигарету из только что ласкавших ее пальцев Алексея и сделала глубокую затяжку.

— А я в следующий раз, а в том, что он будет иметь место, я не сомневаюсь, возьму с собой черепашку. — Краснощеков сохранял способность шутить в любой ситуации.

 

Глава 5

С утра была оттепель. Оттепель в этом городе — это грязная жижа вдоль тротуаров, брызги из-под колес, оставляющие на одежде несмываемые пятна, ну а состояние дорог таково, что любая лужа может оказаться невероятно глубокой. Именно в такую лужу я и угодил: воронкообразное углубление в асфальте с ледяными краями, где вода доходила мне до средней трети голени. Я чувствовал себя насекомым, попавшим в ловушку, устроенную муравьиным львом. После нескольких неудачных попыток вылезти, сохраняя вертикальное положение тела, я упал на бок и выбрался из воронки ползком. Нет ничего смешнее, глупее и обиднее, чем упавший в лужу человек, тем более если он делает это с таким сосредоточенно-серьезным выражением лица, какое было у меня. Какая-то старушка с авоськой и с рюкзаком втрое больше ее самой шарахнулась от меня со словами:

— Нажрутся, подонки. Сталина на вас нет!

— Я к тебе, старая, на вызов приеду, тогда посмотрим, на кого Сталина нет, — огрызнулся я.

Мокрые штаны и полная каша в голове — идеальное начало дня только для убежденных оптимистов. На протяжении оставшегося пути до дома я дрожал и, стуча зубами на разные лады, повторял одну и ту же фразу:

— Я споткнулся, я споткнулся.

Думать не хотелось. Подойдя к двери парадной, я с силой дернул ее на себя, но она не открылась. Я опять дернул, и тут с другой стороны потянули, я отпустил ручку.

— Здравствуйте! — поздоровался я с соседкой по лестничной площадке. Она с удивлением оглядела меня, кивнула и отправилась дальше, выгуливать собачку.

"Ну, вот приехали, я уже не помню, в какую сторону открывается дверь в моей парадной. Может надо было поехать к Краснощекову на дачу с его друзьями, там, как всегда, должно быть очень весело, хотя я и устал от тотального веселья. С другой стороны, судя по тому, что со мной происходит с самого утра, я явно двигаюсь не в том направлении. Нет, надо было рвать с напарником за город. Поел бы там шашлычков. Попил бы целебного красного вина и, как в прошлом году, покатался бы по гололеду в тазу, привязанному к бамперу автомобиля, или просто искупался бы в проруби после русской баньки, что может быть прекраснее", — бродили в моей голове остатки мыслей.

Дом меня встретил уютным запахом холостяцкой яичницы, над приготовлением которой корпел мой сосед, а когда мокрые штаны упали к ногам и соседский голос позвал к столу, мое настроение немного улучшилось.

— Ну, как дежурство? — препарируя вилкой глазунью, поинтересовался сосед.

— Как, как — по-разному, — я никак не мог довести количество сахара в чашке до требуемого, — для больных — хорошо, для меня — отдельный разговор.

Наконец, кофе стал сладким в достаточной для меня степени, и мы на некоторое время отключились от регулярного утреннего обмена мнениями о дне прошедшем. На протяжении всей трапезы я пытался сформулировать так мучавший меня этой ночью вопрос о существовании всевышнего. Мое лицо, видимо, выражало крайнюю степень сосредоточения, а сосед, ждавший, как и я, начала беседы, молчал.

— Слушай, Данила, ты ведь всерьез занимаешься богословием, объясни мне грешному, что все это значит?

— Вы что, на работе опять выпивали? Как вы умудряетесь больных-то лечить?

— Все было гораздо хуже, — ответил я, — наверное, нет греха, который бы я не совершил за прошедшие сутки.

— Могу себе представить, — усмехнулся сосед.

Я не хотел вдаваться в подробности, но был уверен, что Данила вряд ли способен думать обо мне так плохо.

— Я тебе давно говорил, что в нашей жизни для того, чтобы что-то исправить, надо искать источник всех злоключений в себе самом. Ты же слушаешь меня только, когда пьяный, а когда трезвый, ты тушуешься и максимум, что просишь у меня — библию и то, подозреваю, чтобы быстрее заснуть, бездумно подержав ее перед глазами минут пять, — Данила опять горько ухмыльнулся.

— Так, что же мне делать? — затягиваясь сигаретой после трапезы, спросил я.

— Не знаю, думай сам, а, вообще, я тебе уже тысячу раз говорил. — Сосед замолчал и начал ходить по кухне из угла в угол, — ты думаешь, я с собой справиться могу? Нет, не могу! Сегодня я уезжаю.

— Куда это? — поинтересовался я, радуясь некоторой передышке в разговоре.

— Я думаю, тебя это вряд ли заинтересует, — наблюдая за моей реакцией, начал сосед издалека.

— Да рассказывай, не темни, что это за дешевые выкрутасы, — с утра, особенно тогда, когда мозг еще пьян, я не очень люблю играть в психологические игры и хочу, чтобы люди выражались ясно и кратко.

— Ну, к старцу я еду, в Псковскую область. Налить тебе еще кофе?

Я не раз слышал от Данилы и людей его круга о монахе Николае, живущем где-то отшельником. Разговор на эту тему состоялся у меня с соседом после прочтения "Братьев Карамазовых". Мои рассуждения по поводу психического состояния Федора Михайловича были переведены Данилой в русло разговора об институте старцев на Руси. От него я узнал, что таковые существуют и по сей день. С детства напичканный отрывочными сведениями о восточных философских концепциях, я был приятно удивлен, что и у нас существуют люди, которых можно назвать "просветленными", и от которых можно получить ответ. На протяжении жизни у человека скапливается огромное количество вопросов об окружающей действительности. И когда этот груз становится невыносимо тяжелым, нужен тот, кого можно было бы спросить: "что происходит?", и если не получить прямой ответ, то хотя бы найти приблизительно верный путь. Внезапно я понял, что такая поездка мне и нужна.

— Я еду с тобой! — без всякого вступления заявил я. Сосед бросил на меня многозначительный взгляд:

— Одевайся, автобус через два часа.

То, что я делаю что-то особенное, важное в моей жизни, я понял, только оказавшись во чреве давно выработавшего свой ресурс "Икаруса". Довольно символично, что меня везет такая рухлядь. Битый небитого везет. Было бы глупо ехать за смыслом жизни на сверкающем новом "Лексусе". Видя, что Данила как-то торжественно напряжен, я попытался завязать пустую праздную беседу, но, наткнувшись на стену односложных ответов типа "да" и "нет", прекратил эти попытки. Пришлось разгадывать кроссворд в каком-то бульварном журнальчике, предусмотрительно прихваченным мною из дома. Дело шло, пустые клеточки довольно быстро заполнялись, скачущими в такт неровностям дороги, буквами. Этому обстоятельству я радовался как ребенок: "Ай да я, мой кругозор не так уж и узок".

— Расстройство восприятия, когда человек вследствие нарушений психической деятельности, видит, слышит, ощущает то, что в реальной действительности не существует, — прочел я в слух.

"О, галлюцинация, подходит", — я откинулся на спинку кресла и принялся анализировать возникшие в моей голове ассоциации. Перед глазами возникли вчерашние героиновые грезы. Как ни странно, я помнил их от и до. Откуда берутся образы, которые рождаются в воспаленном мозгу, и кто их хозяин? То, что не я это точно, потому что, роясь в памяти, я не мог ни к чему привязать образ этой девицы, которую в реальной жизни никогда не видел. Является она ли она цельным образом, или это какой-то символ? Я детально восстанавливал ее внешность, все шло, как по маслу, и тут я понял, что ни разу не посмотрел ей в глаза. Без глаз образ был пустым и фальшивым. У меня появилось ощущение, которое возникает тогда, когда отчаянно пытаешься что-то вспомнить, но так и не можешь этого сделать. Не мог же я помнить лицо, не видя глаз, бред какой-то. Хотя, в конечном итоге, это и был бред. Перед глазами возник образ девицы, растворившийся в воде бассейна. Эта картина наглядно иллюстрировала то состояние, в котором я сейчас находился: такие же расплывчатые линии, та же неясность изображения. Откуда-то издалека пришло ощущение, что когда-то я уже это видел. Или, может быть, когда-нибудь увижу. Последняя мысль взбудоражило меня, поскольку была произнесена кем-то другим, внутри меня. Я повернулся к соседу, он спал.

"Хорошенькие дела, голоса какие-то, все, на фиг, надо поспать". — Как бы в ответ на мои мысли сидевшая впереди меня грузная женщина откинула спинку кресла, тем самым вынудив меня сделать то же самое. В горизонтальном положении паутина кроссворда начала расплываться перед глазами, и я задремал.

Сон в транспорте приобрел для меня какую-то загадочную притягательность, которую я для себя объяснить не могу. Вернее, я не могу объяснить того, почему мне хорошо и уютно спится в местах совершенно не приспособленных для сна. Я спокойно могу уснуть на носилках в карете скорой помощи, на самом неудобном и жестком топчане на работе, а также меня всегда манили своим уютом и интимностью всевозможные кресла, раскладушки и шезлонги. Вот и сейчас я вырубился в кресле "Икаруса" и, надо признать, мой сон был крепок, спокоен и не изобиловал сновидениями, лишь под конец откуда-то издалека выплыло уже знакомое изображение девушки. Видение споткнулось о мое отражение в стекле, как только я открыл глаза, затем просочилось в темную чащу леса и там исчезло, окутанное вечерними сумерками.

— Какой-то больно депрессивный вид у природы, да и ты, Данила, не очень-то весел, — я толкнул соседа, который самозабвенно наматывал на палец прядь волос, что говорило о крайней степени сосредоточения. — Что ты читаешь?

— Я, в отличии от тебя, настраиваю себя соответствующе, в конце концов, для меня все это очень серьезно, — ответил он.

— А мне вот голые бабы приснились, — соврал я.

— Для тебя это очень прогнозируемое явление, ничего другого я не ожидал.

На этом разговор завис, потому что сосед продолжал читать. А у меня почему-то пропало желание шутить. Через некоторое время автобус остановился, и мы вышли на скучную центральную площадь маленького периферийного городка.

— Вот он, уездный город "Н", — оглядевшись, начал я, — мечтаю жить в таком месте. Здесь все прекрасно, вот, посмотри, справа — местный лобаз, в котором личность отягощенная "Агдамом" или, что более романтично, самогоном, может найти все что угодно, начиная от хлеба насущного и заканчивая подвесным двигателем для моторки или мотоциклом "Минск".

— Может нам тоже чем-нибудь отяготиться, — предложил Данила, — дорога длинная.

— Это твоя идея или Иоанна Златоуста, которого ты сейчас читал? — я направился в сторону магазина.

— Если бы во времена Иоанна Златоуста был "Агдам", он бы ничего не написал, — сосед направился за мной.

Взяв две бутылки вездесущей "Балтики" № 3, мы опустились на пошарпанную деревянную лавочку, посидеть на дорожку и промочить горло на ход ноги.

— Сколько нам идти? — поинтересовался я.

— Как мне сказали, километров пять-семь, а вообще надо поинтересоваться у местных, выяснить подробности.

— Как? — поперхнувшись пивом, удивился я, — ты даже не знаешь как идти? — перспектива ночевать неизвестно где, возможно даже в лесу, радовала меня не особенно.

— Не волнуйся, идти недалеко, все будет в порядке и переночевать есть где, мы с тобой не первые.

Я ему поверил. Убедиться в том, что мы не первые и не единственные, помог, как всегда, случай. Невдалеке от нас остановилась потрепанная "копейка", из которой вылезли две характерно одетые девушки. У обеих на головах были повязаны большие цветастые платки. Длинные юбки и рюкзачки дополняли образ.

— О, эти точно должны знать, пошли, — аккуратно поставив пустую бутылку рядом со скамейкой, я направился в сторону девиц.

— Можно вас на минуточку, барышни, — после выпитого пива я стал красноречивее, — можно у вас проконсультироваться по одному вопросу?

— Да, пожалуйста спрашивайте, — тихим голосом ответила та, что была пониже ростом.

Увидев на ее лице участие и заинтересованность, я по инерции забыл подноготную нашего путешествия и окинул девушку оценивающим, двусмысленным взглядом. Предчувствуя, что разговор может быть направлен не в то русло, сосед грубовато отстранил меня и взял ситуацию под свой контроль.

— Извините, Христа ради, девушки, вы бы не могли указать нам дорогу к монаху Николаю, вы ведь, если мне не изменяет интуиция, отправляетесь именно туда?

Девушки переглянулись:

— Да, вы правы, мы действительно направляемся в деревню Большие Толпы на остров Залитой, — с сомнением посмотрев на меня, ответила та, что была повыше и, видимо, постарше.

— Если позволите, то мы могли бы идти вместе, — искренность, с которой говорил Данила, успокоительно подействовала на девушек и они, видимо, решили, что мы не самая дурная компания.

Холодный, темный ноябрьский лес, голые стволы, тишина, чавканье грязи у нас под ногами и хруст сломанных веток — все это настораживало, пугало и не настраивало на благочестивый лад, который должен был бы сопутствовать подобному путешествию. Данила о чем-то в полголоса беседовал с девицами, идущими немного впереди меня. С каждым шагом воды в моих ботинках прибывало, что увеличивало дискомфорт, и в душу закрадывались сомнения в целесообразности этого предприятия.

"День начался в луже, а, судя по тому, о чем говорят мои спутники, закончится в болоте", — подумал я.

Действительно, через некоторое время девица, которая была повыше и которую звали Алина, остановила процессию, объявив, что оставшуюся часть пути мы пройдем по болоту. Для меня болота ассоциировались с длинными шестами, словом "гать", Гримпенской трясиной и убийцей Селдоном, который, точно, скрывается где-то здесь. Мною овладел первобытный страх перед природой.

— Данила, слушай, далеко еще? — спросил я, стараясь не выдать своего состояния.

— Нет, недолго, от силы час, не больше, — ответила Алина и, как я понял по ее интонации, мое состояние скрыть не удалось.

Пытаясь отвлечь себя от мрачных мыслей, я начал искать причины своему беспокойству. Это не принесло должного результата, и я почти физически ощущал давление, оказываемое на меня силами, живущими здесь задолго до меня. Внезапно вышедшая из-за туч луна усилила это состояние, но в то же время придало хаосу в моей голове оттенок торжественности. Горделиво круглый, без каких либо изъянов, диск луны в изумрудных пятнах далеких безводных морей окончательно расстроил мое воображение. И если бы не звонкий голос Софьи, той, что была пониже, возвестивший о том, что она вышла на твердую почву и до цели рукой подать, я бы окончательно поддался настроению и не смог бы ручаться, что продолжу путь с ними. Болотистая местность, по которой проходила так называемая дорога, незаметно перешла в натоптанную тропинку, по бокам которой возвышались хмурые черные ели.

"Неужели все пользуются этим путем?" — подумалось мне.

— Что, барышни, через тернии к звездам? — ощущение реальной опоры под ногами прибавило мне оптимизма, — дорогу осилит идущий! Может споем что-нибудь тонизирующее?

Никто не обратил внимания на мои слова. Оскорбившись отсутствием реакции на мое предложение, я решил действовать. Стараясь ступать как можно тише, я догнал Софью, шедшую чуть в стороне от Данилы с Алиной и, оказавшись у нее за спиной, сильно схватил за голень, одновременно зарычав. Софья взвизгнула и с удивительной прытью отпрыгнула в сторону.

— Господи, как вы меня напугали! — переводя дух, девушка прижала руку к груди, а парочка, шедшая впереди, с недоумением уставилась в нашу сторону.

— Что случилось? — поинтересовалась Алина.

— Ничего особенного, я только что отогнал от вашей подружки оборотня-тапира, осенью их очень много в этих местах и они голодные. — Пояснил я.

Сосед предложил девушкам не обращать внимания, так как я, по его мнению, экземпляр безнадежный, и в дальнейшем наше общение перешло в ту непринужденно-веселую фазу, которая всегда возникает после часа общения с незнакомыми девушками. Деревья неожиданно расступились, и лай собак возвестил, что мы находимся невдалеке от человеческого жилья. Подул ветер. Посвежело.

— Где-то рядом река? — спросил я.

— Да, а на противоположном берегу монастырь, ну, и посредине реки остров, где находится дом монаха Николая, — ответила Софья каким-то уж больно пресным голосом.

"Придется и мне оставить все крамольные мысли", — подумал я, не испытывая абсолютно никакого разочарования.

Девушки указали нам избу на краю деревни, в которой, несмотря на неурочный час, горел свет.

— А в нас не шмальнет из берданки какой-нибудь ветеран русско-японской войны? — я с сомнением посмотрел на хипушек.

— Нет, к паломникам тут привыкли.

Данила, который, судя по его виду, снова погрузился в размышления о проблемах бытия, ни слова не говоря первым направился к ночлегу. Вскоре, к моему удивлению, без проблем все устроилось. Мы сидели за простым деревянным столом, освещенным тусклой без абажура лампочкой и вели непринужденную беседу с милой практичной старушкой, которая суетилась вокруг нас, ожидая благодарности.

Между тем, пока мои спутники вели богословскую беседу с бабушкой, меня мучил вопрос:

"Где мы возьмем денег на обратную дорогу, если сейчас отдадим последнее за ночлег?" — я стал кидать многозначительные взгляды на соседа, намекая на то, что надо выйти. Оказавшись на крыльце, мы закурили.

— Как рассчитываться будем?

— Не волнуйся, у меня есть заначка, — успокоил меня Данила.

— Ну, ты и жлоб, купил всего две бутылки пива, — я состроил презрительную гримасу, — давай бабку на самогон разведем, у нее, наверное, есть.

— Нет, только не сегодня, — замялся сосед, — пойми меня правильно.

— Ладно, ладно шучу, мне и самому не хочется, а предложил по тому, что чувствую себя не в своей тарелке.

— Ты лучше посмотри, послушай, какая здесь тишина, какое высокое звездное небо, — Данила глубоко вздохнул и потянулся.

Я огляделся, над рекой висел туман, вдали чернела колокольня монастыря. Темные квадраты изб казались дырами в окружающем нас пространстве. Глаза, привыкшие к тому, что в городе взгляд постоянно на что-то натыкается, отдыхали с удовольствием, пожирая бесконечную перспективу.

— Как не хватает всего этого нам, детям каменных джунглей, — обратился я к соседу, ничего не уточняя, так как был уверен, что он думает то же самое.

— Да, вот от этого дефицита вся грязь и безнравственность. Воинствующий антропоцентризм нашей самовлюбленной, так называемой цивилизации.

Выслушав последнюю фразу, я тупо уставился на Данилу и изрек сакраментальное суховское:

— Это точно!

На ночь мы разместились в небольшой чистой комнате, в которой стоял телевизор "Рекорд", завешанный пожелтевшей салфеткой, на стене висел старый календарь с изображением Ван Дама, находящийся в абсолютной дисгармонии с окружающим. Меня ждал уютный диван с двумя ватными одеялами и, как всегда бывает после длинной дороги, почувствовав под головой подушку, я тут же забылся спокойным, лишенным сновидений сном.

* * *

Утро наступило очень резко. Это для меня норма просыпаться последним, когда все уже сделали половину дел, намеченных на день. Создается впечатление, что все, вставшие раньше, находятся в каком-то сговоре и сговор этот направлен против меня.

— Ты, что, Данила, не мог разбудить меня вместе со всеми? Что я, как дурак, тут валяюсь? — заворчал я.

— Во-первых, с добрым утром, во-вторых, иди завтракать, — ответил сосед.

— Где Софья с Алиной?

— Уже ушли на остров, давай быстрей. — Данила пододвинул ко мне завтрак — два куска булки и чай.

Доев, я вышел на крыльцо отравиться никотином. Сосед в это время расплачивался с гостеприимной старушкой. Теперь, при дневном свете, я с трудом узнавал окружающий ландшафт. На противоположной стороне реки с низкими травянистыми берегами, покрытыми редколесьем, располагался монастырь, и выглядел он не так таинственно, как ночью, а был олицетворением простоты и неброскости. Слева от монастыря, где река немного расширялась, плыл остров, по крайней мере издалека создавалось такое впечатление.

— Из-за леса дом Николая не видно, он находится на той стороне острова, — услышал я за спиной голос Данилы

До цели своего путешествия мы добрались на лодке, любезно предоставленной нам местным жителем, за скромное вознаграждение. Лодка уткнулась в каменистый берег и меня охватило непонятное беспокойство и предчувствие того, что мы у цели. Огибая остров по периметру, не желая пересекать непроходимый лес, Данила пустился в повествование о реальном положении вещей вокруг монаха Николая. Выяснилось, что увидеть мы его не сможем. Оказывается, в результате большого наплыва паломников, сердобольные женщины, которых всегда много при монастырях, закрыли отшельника в избе, полагая, что от столь интенсивного общения с приезжающими он сильно устает. Подойдя к избе, оказавшейся простым срубом, мы обнаружили вчерашних спутниц, оживленно беседующих с какой-то женщиной в черном платке.

— Слушай, иди первым, а я отвлеку старуху, — предложил Данила, сосредоточенно наблюдая за бурным диалогом девиц с пожилой женщиной.

Я был не против. В глубине души считая свой поступок ошибкой, я делал это как человек, которому уже некуда деваться. Сказал "А", ну и так далее. Я ужасно страдаю от того, что не могу прогнозировать последствия своих поступков. Процесс обдумывания поступка происходит уже после того, как действие закончилось. Если вообще приходится думать.

Внезапный порыв ветра поднял с земли палые листья и другой лесной мусор, заставив меня инстинктивно зажмуриться. В этот момент что-то непонятное и необъяснимое произошло со мной. Я не могу достоверно утверждать, что то, что я увидел, происходило на самом деле и, вообще, открывал ли я глаза после порыва ветра. Видение представляло собой лодку, отплывающую от берега, как раз за спинами разговаривающих девиц. Сама лодка не была чем-то сверхестественным, внимание мое привлек пассажир, точнее пассажирка, сидящая на веслах. Почему-то мне показалось, что это была та самая девушка, из моего видения, которая стояла там на краю бассейна. От страха, вызванного этим ощущением, я очнулся и окликнул Данилу

— Что, Михаил? — спросил он.

Переминаясь с ноги на ногу, я молчал, понимая, что объяснить Даниле суть происходящего невозможно.

— Давай, иди, не бойся, — сосед махнул рукой, указывая на дверь.

Потоптавшись на месте минуту-другую, я пошел. В голове был полный бардак. Я постучался в грубую дощатую дверь и, в ответ на раздавшийся за ней старческий кашель, презрев всякие приличия, спросил:

— Что это за девушка была у Вас передо мной?

Глубокий и спокойный убеждающий голос ответил мне:

— Я не знаю, кто это и, думаю, что тебе это должно быть лучше известно, Михаил.

— Скажите мне, что будет? — задал я уж совсем непонятный вопрос.

— Смысла нет говорить, — после небольшой паузы продолжил голос, — ведь предсказанное не происходит!

Что-то в этих словах заставило меня вздрогнуть:

— Что это значит? Объясните! — закричал я, но в ответ услышал лишь поскрипывание половиц под удаляющимися шагами.

Поняв, что разговор окончен, я, с трудом перебирая внезапно онемевшими ногами, пошел к реке. С холма на том берегу, стоя неподвижно, на меня смотрела та самая девушка, которая отплывала в лодке. Лица ее я видеть не мог, но точно знал, что это она, и смотрит она на меня.

Я забрался на огромный валун, поросший мхом, у самой кромки воды, и сев на корточки, закрыл лицо руками…

Не знаю, сколько я просидел так, и что происходило внутри и вне меня, но очнулся я от холодного и мокрого прикосновения. Открыв глаза, я увидел, что на холме уже нет никого, а вокруг, насколько хватало взора, покрывая все белым ковром, крупными хлопьями падал, кружась, первый в этом году настоящий зимний снег.

 

Глава 1

Когда заканчивается зима, вдруг как-то сразу наступает весна. И это не зависит от погодных условий. Будь на дворе хоть минус двадцать, это все равно теплее, чем осенние минус два. Сразу после лета наступает бабье лето, а никак не осень, так как никто из моих знакомых не желает этого, кроме Александра Сергеевича, но, преклоняясь перед талантом великого поэта, мы прощаем ему эту странность.

Скорее бы уж весна, думается после доставших до невозможности крещенских морозов. В первую оттепель, выходя на улицу, сразу же принюхиваешься к воздуху и, уловив в нем что-то неведомое, думаешь:

"О, наконец-то весной пахнуло".

В состоянии настороженной неопределенности, по поводу наступления весны пребываешь вплоть до мая, пока набухшие почки на деревьях, дикие крики полоумных котов и быстро оголяющиеся девушки не говорят тебе, что ОНА уже пришла.

Возможность убедиться в этом представилась мне по пути на работу майским утром. Что совершенно не характерно, я отправился на работу пешком, променяв быстроту передвижения, которую дает общественный транспорт на удовольствие жмуриться от лучей уже по настоящему весеннего солнца.

Войдя во двор станции, я увидел нашу машину, стоящую "под парами".

— Миша, самовыражайся быстрее, у нас вызов, — заорал вылетевший мне навстречу Краснощеков.

— Тише едешь — точнее диагноз, — Коля Панков протянул мне руку, — правда, Миша, нечего нам суетиться.

— Конечно вам нечего, если что случится, я буду за все отвечать. — Старший в бригаде Краснощеков мерзко заумничал.

Я пулей поднялся наверх, в нашу комнату, переоделся и уже через минуту сидел рядом с Алексеем на переднем сидении "Форда".

* * *

Убрать из Петербурга коммунальные квартиры — это все равно, что снести бульдозером "Медный всадник". Через десять минут мы очутились перед входом в одну из таких петербургских реликвий. Некогда красивая дубовая дверь была, как рождественская елка, увешана гирляндами электрических звонков разных конструкций, под которыми совершенно неразборчивыми каракулями были выведены фамилии жильцов. Не утруждая себя поисками нужного, я стал нажимать на все звонки по очереди. Через минуту мы услышали перебранку, разбавленную собачим тявканьем.

— Кто такие? — послышалось за дверью.

Обычно на такой вопрос хочется ответить что нибудь неприличное, но из этико-деонтологических соображений приходится сдерживаться, понимая, что подобный вопрос вызван патологической подозрительностью, возникшей у жильцов в результате длительного существования в условиях коммунального общежития.

— Скорую вызвали? — спросил Краснощеков и услышав в ответ "да, это к вам, Эльза Фрицевна", продолжил, — уберите собаку.

В клоаке коммунального быта, благоухающим оазисом чистоты и порядка, непонятно каким образом еще сохранились старушки, не потерявшие того дореволюционного лоска, который характеризовался здоровым самолюбием, чистоплотностью и какой-то врожденной интеллигентностью. Про таких нельзя сказать: "квартирный вопрос их испортил". Обычно фамилии таких Опельбаум-Купельберг, Борисоглебская-Валуа, ну, или на крайний случай Барсук-Моисеева. В нашем случае мы оказались в комнате Эльзы Фрицевны Полицайс, причем бабулька представилась нам сразу полным именем и фамилией. Несмотря на годы, подтянутость и безукоризненная осанка делали ее похожей на учительницу бальных танцев. В немой торжественности она стояла перед нами, чуть выставив вперед правую ногу.

— Что вас беспокоит, фрау? — несколько фамильярно, но в то же время к месту, обратился к ней Краснощеков.

— Собственно вот, — начала фрау, — у меня ожог предплечья второй степени. Несла кипяток, но оступилась и пролила себе на руку. Ничего серьезного, но поначалу я испугалась и поэтому вызвала вас. Прошу простить меня. Кстати, — продолжила она после некоторой паузы, — не хотите ли хорошего чешского пива?

— От такого предложения, особенно из ваших уст, Эльза Фрицевна, трудно отказаться, но для начала давайте мы обработаем ваше предплечье, — произнес Алексей лилейным голоском.

После несложной манипуляции, мы дружно, не исключая обаятельную старушку, сели за круглый стол, покрытый белоснежной, без единого пятнышка, скатертью, на котором стояла вазочка с крекером и три запотевшие бутылки "Будвайзера".

— Откуда у вас такое замечательное пиво? — сделав глоток, спросил я.

— Единственный каприз, который я еще могу себе позволить, — ответила гостеприимная фрау.

Допив пиво и раскланявшись с Эльзой Фрицевной, мы узнали, где располагается телефон, и вышли из светлой комнаты в полумрак, наполняющий пространство коридора. Я с трудом различал окружающие предметы: шкафы, велосипеды, огромное старое корыто, висящее на стене, лыжи и где-то в глубине небоскребом высилась изразцовая голландская печь, на выступе которой стоял расколотый, доживающий, судя по всему, последние дни старый эбонитовый телефонный аппарат.

— Хорошая старушка, жалко, что мало таких осталось, — вздохнул Краснощеков.

— Я бы всю жизнь таких лечил, лишь бы у них не иссякали запасы "Будвайзера" в холодильнике. Вы как думаете, коллега? — спросил я.

Мне не удалось узнать, что думает по этому поводу Алексей, так как он, проигнорировав мой вопрос, резко развернулся в сторону оббитой оранжевым дерматином двери, из-за которой раздался душераздирающий вопль. В ту же секунду дверь с треском распахнулась и прямо на нас, с вытаращенными от ужаса глазами, выскочила абсолютно голая женщина. Не сбавляя темпа, она пулей пронеслась мимо нас в дальний конец коридора, откуда послышался грохот падающих тазов и ведер.

— Ого! Ты когда-нибудь видел, что бы люди так быстро бегали мыть руки, — воскликнул я.

— Да не руки она побежала мыть, у нее, прошу прощения, вся задница в дерьме-с, — Краснощеков, предчувствуя интересную развязку, заглянул в комнату.

Мое любопытство не позволило мне отстать от напарника.

В небольшой, типичной для таких квартир, девятиметровой комнате с одним окном, завешанным грязной занавеской, стояла покрытая несвежими серыми простынями кровать. Картину довершала фигура мужчины, лет сорока, со спущенными до колен тренировочными с ядовито-желтыми лампасами. Он стоял на четвереньках по центру ложа любви и, не обращая на нас внимания, истерически смеялся. Все его мужское достоинство, передняя часть бедер и низ живота были перепачканы экскрементами. Он так заразительно смеялся, что мы с напарником, переглянувшись, прыснули тоже.

— В чем причина веселья, вам тут помощь не нужна? — обратился я к бесстыднику.

— Уже нет, — выдавил он из себя сквозь слезы.

— А что случилось-то? — подключился к нашей беседе Краснощеков.

— Да, вот, понимаете, интимчик у нас с дамочкой организовался, видели ее? — мужичок начал вытираться простыней.

Видели конечно, она в ванную побежала.

Коммунальный Дон-Жуан попытался встать, но скованные тренировочными ноги не дали ему этого сделать, и он завалился на бок. Ко всему прочему сознание его было помрачено алкоголем.

— Ну, вот, бляха муха, — наконец усевшись на кровати, продолжал мужик, — только суку рачком начал, а она и говорит: выключи свет, при свете она, видите ли, не может, — он смачно выругался, — у меня вон, твою мать… Выключатель сломан, все руки не доходят починить, а тут, вон, дошли! — мужик опять заржал как сивый мерин.

— Ну, и что выключатель? — с нетерпением спросил Краснощеков, который был сам не свой до подобных сенсаций.

— Ну е, сам посмотри, — он указал на раскуроченный выключатель, висящий на лоскутках скотча.

Тут пришла наша очередь вдоволь посмеяться. Выключатель состоял из двух клавиш, одна клавиша которого была оторвана, а другая функционировала нормально. Суть происходящего заключалась в том, что мужичок, не прерывая полового акта, выполнял просьбу выключить свет, и вместо целой клавиши попал пальцами на оголенную фазу. Все двести двадцать вольт, к тому же через естественный увлажнитель, пришлись на горе-партнершу, в результате чего и произошла та самая непроизвольная дефекация.

— Надо было пользоваться презервативом, — дал Краснощеков запоздалый совет, — какой-никакой, а диэлектрик.

Сзади в дверях появилась дамочка, которая уже, видимо, пришла в себя, но сильно дрожала, прикрываясь вафельным полотенцем.

Из коридора послышалось старческое причитание:

— Опять Генка бордель из квартиры устроил, бабы голые туда-сюда бегают.

— А тебе какое дело, старый перец, — подал голос Генка, — иди давай мимо, пока при памяти.

Предчувствуя коммунальную разборку, мы поспешно ретировались, решив отзвониться по рации из машины.

В кабине мы несказанно развеселили Колю свеженькой историей, в которую он сначала отказался поверить, но, спасовав перед многочисленными подробностями, сдался и захохотал вместе с нами.

— Так что, вот Коленька, даже имея постоянных половых партнеров, надо пользоваться презервативом. Я уж не говорю о не постоянных, — погрозив пальцем, сказал я.

— Если у вас постоянный половой партнер, это не значит, что у постоянных половых партнеров вашего полового партнера постоянные половые партнеры, — скороговоркой протараторил Панков.

— Я с удовольствием стал бы непостоянным половым партнером этих курочек, — выдавил из себя я и протяжно завыл, подражая цепному псу, завидевшему в недосягаемости за забором симпатичную болонку.

Коля закивал головой, а Краснощеков, высунув язык, часто задышал. Мне не надо было уточнять, каких именно курочек я имею в виду, так как, подчиняясь условному рефлексу, поведение самцов, особенно в это время года, становится на редкость предсказуемым, и не было сомнения в том, что коллеги смотрели именно на тех самок, что и я.

— Я бы, мой друг, не стал бы все же поддаваться искушению, вызванному игрой гормонов, — Краснощеков убрал свой язык обратно в рот, — вспомните хотя бы последствия ненасытной любвеобильности доктора Зарабского.

Надо признать, что Саша Зарабский был и впрямь личностью незаурядной в некотором смысле. Имея ничем не выдающуюся внешность, он обладал воистину паранормальными способностями в области покорения женских сердец, хотя до сердец дело обычно не доходило. Посещение театров, ресторанов и подношение букетов роз не входило в его планы, сверхзадачей была постель. И там, где многие думали и мечтали, Саша действовал. Помимо укладки с наркотическими анальгетиками, в нагрудном кармане Зарабского находилась потрепанная записная книжка, вся от корки до корки исписанная телефонами и адресами. Единственным отличием этой книжки от любой другой было то, что в ней не было ни одного мужского телефона. Раза два-три за смену Саша обязательно заезжал по одному из этих адресов. Фельдшера и водители не любили работать с Зарабским, полагая, что вся эта половая ботва закончится печально-криминально.

Однажды Краснощеков рассказывал, как он, работая в паре с похотливым доктором, оставил Зарабского в очередном любовном гнезде. Заехав за ним, как договаривались, через час, Алексей с водителем на месте встречи Казанову не обнаружили. Прождав полчаса, они, включив мигалки с сиреной, принялись ездить по двору взад-вперед. Высвистать его другим способом не было возможности, так как Саша не давал номера квартир своих многочисленных любовниц. В результате такого переполоха, а дело, кстати сказать, было в четыре часа утра, на крышу новенького "Форда" была сброшена трехлитровая банка варенья. Окончательно озлобившись от такого стечения обстоятельств, Краснощеков с водителем решили поехать на станцию, предоставив Зарабского своей судьбе, но именно в последний момент Саша все-таки появился в зеркале заднего вида. Оказалось, что Сашенька, после беспокойного дежурства и любовных утех, пал в объятия морфея. Он так бы и проспал до утра, если бы не его партнерша, которая, услышав звон разбившейся банки, привела Сашу в вертикальное положение и вытолкала за дверь.

Несмотря на эту историю и многие другие, подобные, Зарабскому постоянно удавалось выйти сухим из воды. Это можно было объяснить только одним — законом, который бытует на "Скорой": чем больше наглости в поступках человека, и чем глубже он зарывается, тем больше вероятность, что все сойдет ему с рук, но стоит образцово-показательному сотруднику допустить малейшую оплошность, как он тут же будет наказан по всей строгости. Но нет правил без исключений и Зарабского тоже не миновала лихая.

Работая в новогоднюю ночь, он попал на вызов сразу к четырем хмельным красавицам. В личной укладке Сашеньки не оказалось такого количества презервативов и решив, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, доктор пустился во все тяжкие сразу с четырьмя. Спустя месяц, к безумной радости всей станции, у Зарабского появились первичные признаки весьма неприятно-пикантного заболевания.

— Вот, Мишенька, тебе и мораль: не все золото, что блестит, и не надо засматриваться на курочек, а обзаведись постоянным половым партнером.

— Ну, Леша, в Новый год всем дозволено ошибаться. Вспомни, хотя бы, что мы вытворяли, — вступился за меня Панков.

— Да уж, как вспомню — так вздрогну, — крякнул Краснощеков.

Новый год — праздник чудес. В то время, пока Саша развлекался с венерическими Венерами, мы после второй-третей бутылки шампанского, ужасно некстати, были оторваны от праздничного стола и поехали на вызов к умирающему бомжу — извлекать его из вонючего подвала. Во время транспортировки в стационар бедняга отдал Богу душу. Мы не могли ему помочь, так как количество недугов не оставляло ему шансов. Оказавшись у дверей приемного покоя, мы судорожно стали искать выход из создавшегося положения ввиду того, что нам не улыбалось провести остаток ночи, транспортируя тело в морг и заполнять множество ненужных бумажек. Действуя по принципу невозможное — возможно, мы, как жрецы Вуду, усадили мертвеца на сидячую каталку и для убедительности засунули ему в рот горящую "беломорину".

Расчет был прост: в новогоднюю ночь трезвого персонала в больнице быть не могло. На ходу разговаривая с вновь представившимся, мы лихо вкатили его в смотровую, где на топчане сидел дежурный врач-терапевт и о чем-то любезничал с медсестрой. Увидев нас, он тут же заинтересовался:

— Что с больным? Почему курит в медицинском учреждении?

От близости разоблачения у меня перехватило дыхание.

— У него был судорожный припадок, со слов родственников, — нашелся Краснощеков.

Я, желая подыграть напарнику, положил руку на затылок покойного и качнул его головой, издав характерный хриплый стон.

— Выкинь папиросу, мерзавец! — врач проверил зрачки у больного и выдернул "беломорину" у него изо рта.

— Ну, что, доктор, жить будет? — кокетничая одновременно со всеми, в том числе и с больным, спросила медсестрица.

— Да, Мариночка, такие и нас с тобой переживут, — ответил врач, обняв ее за талию, и оба они, сильно пошатываясь, отправились в глубь отделения.

Со вздохом облегчения мы плюхнулись на топчан возле "больного".

— Ну, что, выздоравливайте и — с Новым годом, а мы, с вашего позволения, поедем, водочки выпьем, — Краснощеков усмехнулся и похлопал тело по плечу.

На утро нам было очень стыдно, но Новый год — Новым годом, а сейчас весна на дворе, все воспряло вокруг. Долой болезни, долой депрессию, долой героин, да здравствуют секс, спорт и рыбалка!

— Ты как, Краснощеков, насчет рыбалки? — вынырнул я из своих воспоминаний.

— Рыбак из меня хреновастый, а вот пожрать рыбку я очень даже. У меня, кстати, на станции форель жареная в панировочных сухарях, Леночка меня угостила, — Алексей демонстративно зачмокал.

— Она что и готовить умеет? — в голове у меня всплыл образ маленькой ведьмочки, — сухари, небось, сделаны из кладбищенской грязи?

— Да нет, сухари нормальные, но форель не форель, а шейка бомжа, — подыграл мне напарник.

— Вас послушаешь, да и жрать не захочется, — фыркнул Панков.

— На то и расчет, нам больше достанется, — я вожделенно потер руки.

Помимо краснощековской рыбки, на станции нас ждало еще одно радостное известие. Ежегодно в конце весны — начале лета у нас проходят практику студенты медицинского училища. Застоявшийся, душный, надоевший за зиму воздух тесного коллектива разбавляет свежая струя молодых, упругих, преимущественно женских, тел. Проходя мимо, они заставляют старчески поскрипывать шейные отделы наших позвоночников, а запах экстремального парфюма торпедирует наши обонятельные анализаторы, вроде бы привыкшие ко всему. Все это будоражит наше воображение до неприличия.

— Мы к вам студентку подсадили, — сообщила нам диспетчер, как только мы появились в поле ее зрения за стеклянной перегородкой.

"Хорошо бы ее звали не Лена", — подумал я и живо спросил:

— Как зовут?

— Маша ее зовут, она там сидит в конференц-зале.

— Ну, Краснощеков, тебе, брат, не повезло, — сказал я и направился туда.

— Это почему? — догнав меня, спросил Краснощеков.

— Что почему?

— Почему мне не повезло?

— Да потому, — громко ответил я, — что ты специализируешься только на Леночках.

— Ты не прав, мистер. Я разносторонне развитый мужчина, и Маша меня ничуть не смущает.

В глубине зала сидели четыре фемины, в которых мы сразу признали студенток.

— Попробуем угадать, которая из них Маша, кто первый угадает, тому и карты в руки, — обозначил правила игры Краснощеков.

К сожалению, нам не представилась возможность определить кому, собственно, карты в руки, так как одна из милых пташек встала и волнующей походкой направилась к нам:

— Извините, вы работаете на машине 8652?

— Нет, но если вы там работаете, мы немедленно к вам присоединимся, — пустил Краснощеков в ход все свое обаяние.

Маша густо покраснела, кивнула головой и ретировалась обратно к подругам.

Через полчаса, пролетевших за тщательным обнюхиванием, разглядыванием и, в конечном итоге, поеданием форели, селектор хрипнул:

— 8652 ножевое, поехали.

— О, напарница, получишь боевое крещение, посмотришь человеческие потроха, — Краснощеков нагнал страху на и без того взволнованное существо.

— Вы мне только объясните, что я должна делать, а то ведь я в первый раз, — попыталась улыбнуться Машенька.

— Что ты должна делать, тебе в училище объяснили, а на вызов поедешь одна. У нас так принято.

Маша окончательно перестала ориентироваться во времени и пространстве, и по-моему, была на грани обморока.

— С такой нежной и сложной душевной организацией, как у Машеньки, нельзя контактировать посредством жлобского, солдафонского юмора, пахнущего конским потом! — я презрительно глянул на напарника и открыл перед юной особой дверь кареты.

— А мне нравится запах конского пота, и не только запах, но и вкус, — Алексей преступил все рамки приличия и понес полную околесицу.

Я не стал провоцировать Краснощекова на дальнейшие нелепости и юркнул к Маше в карету, под предлогом ознакомления студента с медицинской аппаратурой…

Моя словесная диарея купировалась на площадке перед дверью квартиры, из которой поступил вызов, сама дверь, кстати сказать, была открыта. Краснощеков предостерегающе поднял руку, и мы проникли во чрево квартиры.

— Скорую вызывали? — крикнул я в пустой коридор.

Из боковой двери вышел ничем не приметный человечек и засеменил к нам, на ходу повторяя:

— Быстрее помогите, сделайте что-нибудь.

В одной из комнат на груде тряпок подозрительно тихо лежала женщина. Кожные покровы были пугающе бледны. Полы разорванного халата в желтый цветочек были распахнуты и обнажали внушительную колото-резанную рану в правом подреберье.

— Так, Маша, беги к водителю и возвращайся вместе с ним и носилками, — скомандовал Краснощеков.

В это время я уже измерял давление, а Алексей стал налаживать капельницу. К нашей чести надо заметить, что в критические минуты мы можем действовать грамотно и оперативно, несмотря на все наше разгильдяйство. Мы произвели инфузию противошоковых препаратов, наложили повязку и вызвали милицию.

— Где там Маша с Панковым ходят? — спросил я у напарника.

— Да и мужичок этот куда-то запропастился, — пожал плечами Краснощеков, — хотелось бы вообще узнать, что здесь произошло.

В этот момент в дверях показалась наша практикантка.

— Тебя, милая моя, только за смертью посылать, — выразил я свое недовольство.

Несмотря на мое замечание, Маша оставалась неподвижна и продолжала молчать. Мы с Краснощековым, как по команде, повернули к ней головы. Маша была бледна и своей бледностью могла поспорить с нашей пациенткой, глаза были широко открыты и всю ее колотило, как в лихорадке, но самое ужасное было то, что к тонкой изящной шее бедной девочки был приставлен длинный, в ржавых пятнах кухонный нож. Из-за ее плеча торчала плешивенькая головенка того самого мужичка, который встретился нам в коридоре.

— Хотите я ей голову отрежу? — прохрипел он и посмотрел на нас совершенно безумными глазами.

На некоторое время мы оцепенели, а мужичок, не видя никакой реакции с нашей стороны, подтянул Машу к себе за плечи и еще глубже вдавил острое лезвие в мягкие ткани шеи.

"Спокойно", — подумал я, — "только бы в обморок не грохнулась, а то точно перережет каротис и привет".

— Давайте так: вы отпустите девушку, а мы покинем вашу квартиру и больше никогда сюда не вернемся, — показывая руки и поднимая их вверх начал переговоры Алексей.

Я хочу посмотреть как она умрет, — ответил мужичок и улыбнулся, обнажая желтые зубы.

Во дворе послышался шум двигателя и хлопанье дверцами.

— Слушай, у тебя еще есть шанс уйти, пока сюда не поднялась милиция. Мы обещаем ничего им не говорить и тебя не преследовать, — я начал нащупывать в кармане телескопическую дубинку, которая была у меня на всякий случай.

В это время раздался продолжительный звонок в дверь.

— Вовремя, нечего сказать, — подумал я, сжимая рукоятку дубинки.

Реагируя на звонок за своей спиной, сумасшедший ослабил хватку и на какую-то долю секунды отвел руку с ножом от девушки. Я был готов и, используя момент, со всей силы рубанул дубинкой ему по запястью. Послышался хруст ломающихся костей, мужик заорал, выронил нож и схватился за поврежденное место. Краснощеков, почувствовав кураж, огрел новоявленного калеку табуреткой по голове, едва не задев одеревеневшую от страха Машу. Замок отлетел, входная дверь распахнулась и в комнату ворвались трое здоровенных омоновцев.

Часа через два, после всяких объяснений, протоколов, госпитализации обоих пострадавших мы решили отвезти Машу домой, предварительно напоив ее реланиумом.

Практику ты на три недели вперед прошла, ставим тебе пять! — попытался шуткою ободрить девушку Краснощеков.

* * *

Эмоциональный накал охлаждала будничность уличной пробки на Невском проспекте. Некоторые восхищаются им и даже ходят туда гулять. Я же по возможности обхожу петербургский бродвей стороной, и мне больше нравятся менее людные и шумные места нашего города, к примеру, набережная реки Мойки, куда, кстати, мы и отправляемся сейчас на вызов.

— Ужасная жара, как так можно, куда только эти синоптики смотрят! — Краснощеков высунулся в открытое окно, но тут же вернулся в первоначальное положение, так как на улице из-за сильной загазованности было еще хуже.

— Давайте ложняков накидаем, купим вина, возьмем пару-тройку фельдшериц и поедем на Щучье озеро, — Панков включил мигалки и выехал на встречную полосу.

— Будем купаться, совокупляться, водка пить, свинья валяться, — проговорил я севшим от долгого молчания голосом.

— Тебя, дурака, только что чуть на куски не разрезали, а тебе все совокупляться, — Краснощеков попытался сделать серьезное лицо, но это у него вышло плохо.

— Дык, ведь не порезали же, — мой веский аргумент заставил напарника замолчать.

Огромная парадная со сводчатыми потолками и мраморными колоннами, на одной из которых черной краской было выведено: "реп — сила, рейв — могила", обволокла нас приятным холодком.

— О, коллега, давайте постоим здесь чуть-чуть и дадим нашим потным рубашкам отлипнуть от тел, — я поставил чемодан на пол и достал из пачки сигарету.

— Нет, нет пошли, там бабушка умирает, надо помочь, — Краснощеков взял чемодан и направился к лифту.

— С каких это пор у вас долг стал выше личных интересов? — изумился я и пошел за ним.

— Я всегда такой, прежде всего работа, больные и их болячки, — нагло соврал напарник.

Минут десять Краснощекову пришлось полировать белую кнопочку звонка дистальной фалангой первого пальца правой кисти, и я успел выкурить свою сигарету. Наконец, когда мы отчаялись дождаться адекватной реакции с той стороны, за дверью послышались шаркающие шажки, сопровождающиеся аккуратным покашливанием. Дверь открыла еще крепенькая старушка в строгом черном платье с белым воротничком. Несмотря на полумрак, она была в темных очках.

— Что случилось, сударыня? — пустил свое стандартное Краснощеков и предупредительно взяв старушку за локоть, направился в глубь квартиры.

На какой-то момент я задержался у двери, борясь с массивным, еще наверное, дореволюционной конструкции замком. Наконец, молодость победила, и дверь закрылась. Глаза привыкли к темноте, и я поспешил за напарником со старушкой, которые уже успели скрыться за поворотом коридора. Покидая прихожую, я машинально бросил взгляд на себя в зеркало и уже сделал пару шагов по направлению к комнате, как вдруг меня что-то остановило. Я обернулся и стал пристально рассматривать декоративную раму большого старинного зеркала. Некоторым образом меня бросило в жар, а потом как-то сразу похолодало, по спине пробежали колючие мурашки. Чересчур знакомыми показались мне деревянные купидоны, нависающие над зеркалом и сжимающие в пухлых, с детскими перетяжечками, руках пучки стрел и виноградные лозы.

"Просто совпадение", — попытался успокоить я себя, но тут мой взгляд упал на мраморный подзеркальник, где лежал тот самый гребень, — "надо обратиться к психиатру, надеюсь меня вылечат", — подшутил я сам над собой, решив посмотреть, что будет дальше, и оставить анализ происходящего на потом.

В комнате я застал коллегу, лихо манипулирующего кнопками кардиографа около пожилой фрейлины.

— Вы где там ходите, друг мой? — спросил он, не поворачивая головы.

— Да так, потом расскажу, — я сел за широкий обеденный стол, стряхнул со скатерти крошки, отодвинул хрустальную вазочку с пыльной, засахарившейся мармеладкой и стал заполнять историю болезни.

Провозившись около получаса с пациенткой и не выявив никакой острой патологии, мы принялись угощаться кофе, любезно предоставленным старушкой.

— Крайне приятно, что уже второй раз за сегодняшний день мы встречаем уважительное отношение к работникам халата и фонендоскопа, — начал Краснощеков петь дифирамбы.

— Вам чем-нибудь помочь? — спросил я, видя, что старушка собирается предпринять какое-то активное действие.

— Нет, молодой человек, я привыкла все делать сама, — и действительно, несмотря на слепоту, наша больная передвигалась по комнате с несвойственной этому состоянию ловкостью.

Мне тоже захотелось сказать что-нибудь доброе и поддерживающее, но в это время она заговорила сама.

— Молодые люди, можно я вас отблагодарю?

— Нет, нет, что вы. Для нас лучшая благодарность это ваше здоровье, — я сам удивился, что произнес эти слова. Обычно подобную фразу ждешь как манную кашу с неба, но в этот раз мне почему-то стало откровенно неудобно получать от бедного старого человека какое-нибудь вознаграждение.

— Я осталась совсем одна и не хочу, чтобы единственная ценная вещь, которая у меня есть, досталась неизвестно кому, — улыбнулась старушка.

Краснощеков сделал мне знак, чтобы я лучше помалкивал, судя по всему начало было многообещающим.

— Вы — хорошие люди, несмотря на то, что хотите казаться плохими. Отсутствие зрения только обостряет интуицию, — она подняла седую голову, и мне показалось, что старуха все прекрасно видит через черные очки.

От ощущения столь проницательного взгляда, меня передернуло, и возникло желание поскорее убраться из квартиры, не получая никаких подарков. Напарник видимо, не разделял моих опасений и состроил недвусмысленную рожу.

— Я хочу подарить вам картину, — при этих словах она встала и, сделав приглашающий жест, направилась в соседнюю комнату. Краснощеков немедленно последовал туда же. Я подождал некоторое время, борясь с противоречивыми эмоциями, но, в конце концов, любопытство взяло верх, и я отправился за ними.

В соседней комнате из-за плотных зеленых штор стоял душный полумрак. Пахло пылью и старыми вещами. Вроде бы большая площадь была скрадена массивной мебелью: буфетом, бюро и платяным шкафом. Поверхность дубового письменного стола была завалена разными предметами, начиная от серебряных пепельниц и заканчивая старыми отрывными календарями. Тяжелая бронзовая лампа с матерчатым бордовым абажуром освещала комнату не лучше, чем хмурое декабрьское утро. От этого атмосфера в комнате была тоскливая и немного жутковатая.

— Что же вы шторы не открываете? — спросил я, но тут же осекся, поняв неуместность своего вопроса.

Старуха пропустила мимо ушей мою бестактность и указала клюкой на висевшую около буфета картину.

Краснощеков предупредительно отодвинул штору и мы увидели выполненную в масле копию пейзажа Пуссена. Алексей подошел к подарку и бесцеремонно провел пальцем по холсту.

— Это мой портрет в молодости. Пусть вас не смущает, что он выполнен в нетрадиционной манере, художник, который писал его, обладал особым виденьем мира, — губы старухи задрожали.

Алексей покрутил пальцем у виска и безнадежно махнул рукой. Мол, совсем старая с приветом, а мы два дурака идем у нее на поводу. Покосившаяся каменная надгробная плита с латинской надписью среди поля при любом виденье мира никак не могла ассоциироваться с чьим-либо портретом.

Смирившись с неизбежностью подобной дани и не желая оскорблять человека в лучших чувствах, Краснощеков принялся снимать работу со стены.

— Я чувствую, вы собираетесь продать портрет, чего еще можно ожидать от современных людей? — произнесла старуха как-то обречено, — я вас не виню, наверное, так и надо, но умоляю не продавайте его до моей смерти. Помните, предсказанное не происходит, но я ничего и не предсказываю, я предвижу! — при этих словах она выпрямилась, и я опять ощутил проницательный взгляд из-под темных очков.

— Да вы еще всех нас переживете, — заметил неунывающий коллега, пытаясь передать заряд оптимизма и нам.

— Надеюсь, что это не так, — как-то по-ведьменски улыбнулась старуха и с необыкновенной уверенностью в голосе произнесла — мне отмерено ровно девяносто лет.

Я, подчиняясь такой мощной психотерапии, начал вспоминать дату рождения нашей пациентки, так как только что списывал ее анкетные данные из паспорта. В нем значилось: седьмое августа тысяча девятьсот седьмого года…

— Надо чем-нибудь накрыть презент, а то бабки у подъезда скажут, что доблестная "скорая помощь" обнесла квартиру и побегут в милицию звонить, — заметил Краснощеков уже на лестнице, и, сняв форменную куртку, накинул ее на картину, отчего получилось еще подозрительней.

— Что, Леонардо да Винчи свинтили? — Коля Паненко проявил живую заинтересованность.

— Леонардо Фигинчи скорее, — огрызнулся Краснощеков, — слушай, она ведь про портрет говорила, может надо было поискать в других местах, а то эта копия, по-моему, не ценнее плюшевого коврика.

Я не принимал участия в разговоре, пытаясь собраться с мыслями. Все происходящее было похоже на сон. Загадочные и странные события разворачивались сами собой, помимо моей воли, они намекали на то, что либо я шизофреник, либо нам крупно повезло.

"Хотя в чем повезло?" — думал я, — "обычная заурядная копия малоизвестного шедевра. Так передрать может любой студент из "Мухи", но нет, не все так просто. Надо сказать Краснощекову, что бы он не смел дарить пейзаж Панкову, картина явно предназначена не для закрытия дыр в обоях Колиной квартиры".

Держать всю эту канитель в своей голове я был не в силах. Как только мы вернулись на станцию, меня прорвало. Я подошел к Алексею и, закурив уже, наверное, десятую по счету сигарету за последний час, начал выкладывать все, что со мной произошло с момента вечеринки, закончившейся на улице Миллионной.

— Хорошо, что я такой же урод, как и ты, кто еще поверит в этот бред, — напарник почесал затылок, — у меня тоже что-то подобное раньше было, но я старался не обращать на это внимания, что и тебе искренне советую. Так ты говоришь, что в этом пейзаже есть какой-то смысл?

— Да, и еще какой. То надгробие, что изображено на картине, не что иное, как могила Иисуса Христа!

— Ого, лихо закручено. Где ты это выцепил и какое отношение это имеет к нам, смертным грешникам?

— Да, вычитал в какой-то книжке, а какое отношение имеет к нам, понятия не имею.

— Ладно, тогда и в голову не бери, — Краснощеков, подражая Карлсону, махнул пухлой ручкой, — через пару дней Ленкин папаша приезжает, отдам картину ему, может чем-нибудь и порадует.

— Ну, если ты и посчитал меня шизофреником, спасибо что хоть виду не подал, — улыбнулся я.

— Дурак дурака не подставит, — подмигнул мне напарник, — пошли лучше чайку попьем.

 

Глава 2

Я проснулся со стоном в два часа дня. Ощущение было такое, что меня, маленького ребенка, оставили одного, забыв перепеленать. Вспотел я так, что постельное белье можно было выжимать. Вскочив с кровати, я открыл форточку, включил вентилятор и подставил липкое тело под струю теплого воздуха.

"Надо же было в такую духоту улечься спать под ватное одеяло, забыв при этом открыть форточку", — подумал я.

Через пять минут прохладный душ вернул мне чувство реальности, и я с прискорбием констатировал, что заняться мне сегодня абсолютно нечем, кроме как снова пойти спать. От этой мысли меня затошнило, и я решил перекусить. Открыв холодильник в поисках колбасы, вместо оной я обнаружил наросты льда, выдавливающие крышку морозильной камеры.

Вот и дело нашлось, разморожу-ка я холодильник, — эти мысли вернули меня к жизни. Плесень депрессии, разраставшаяся во мне до этого момента, перестала докучать и, врубив на всю катушку старенький "Пиксис", я при помощи топора для рубки мяса начал сколачивать ледяные сталактиты, рискуя повредить морозильную камеру. В самый разгар работы пронзительным голосом заорал телефон.

— Семьдесят шестое отделение милиции, сержант Висерман слушает, — пошутил я с неизвестным абонентом.

— Центральное РУВД, майор Манту, — неизвестным абонентом оказался Краснощеков, — чем вы сейчас занимаетесь, коллега?

— Я развожу Гуппи, а вы?

— Вы можете оторваться от этого занятия и выслушать мое конструктивное предложение? — ответил Краснощеков вопросом на вопрос.

— Весь во внимании, товарищ майор, — я вытянулся по струнке и отдал честь зеркалу.

— Вы включены в списки! — заорал Алексей.

— В списки чего? — насторожился я, — опять кто-нибудь родил на работе и надо сдавать бабки?

— Никак нет, вы едите со мной за город на озеро с целью поедания недожаренного мяса и облизывания жирных губ нетрезвых дев.

— Всегда к вашим услугам, группенфюрер, — повысил я напарничка в чине.

— В таком случае мы за вами заедем через двадцать минут, — сказал Алексей и повесил трубку.

Кто это, интересно, мы, и что мне с собой взять? — подумал я и в растерянности взглянул на недоразмороженный холодильник, разбросанные по комнате вещи и горы грязной посуды. Всякий интерес к наведению порядка улетучился, передо мной маячила перспектива позаманчивее. Как ни странно, ровно через двадцать минут в дверь позвонили. Я, естественно, был не готов и стоял посреди кухни в одних штанах, пытаясь поскорее запихать в рот кусок булки. Крутанув ручку замка, я тут же ощутил волну жизнерадостности, исходившую от Краснощекова.

— Ты что, еще не готов? — вваливаясь в квартиру, спросил он.

Мой рот был набит едой, и поэтому я позволил себе не оправдываться. Из-за широкой спины Алексея высунулась Леночка и, не поздоровавшись, спросила:

— Я схожу в туалет?

— В выключателе средняя клавиша, — подсказал я ей и, обращаясь к Краснощекову, спросил, — ну что, показал картину Леночкиному папе.

— Он приедет через пару дней, я же тебе говорил, а сама Леночка разбирается в живописи, как свинья в авокадо. Одевайся быстрее, поехали.

Выйдя из парадной, я к своему удивлению обнаружил, что мир не ограничен рамками душной квартиры, а прекрасен и удивителен. Около дома нас ожидали краснощековские друзья. Несмотря на маскировку, они все-таки поменяли средство передвижения. Вместо затюнингованной "Нивы" стояли и сверкали никелем два новеньких японских джипа.

— На, положи под язык, — сказал Алексей и сунул мне в рот какой-то горький кристалик.

— Что это такое? — с недоверием выполняя пожелание напарника, спросил я.

— Да так, чтобы повеселее было, — сказал элегантный красавец Кирилл, которого я уже видел тогда ноябрьским вечером на Черной речке, перед походом в клуб.

— За рулем сидел второй денди — Андрей, который зафиксировав на макушке солнцезащитные очки, мило улыбнулся, протянул мне руку, и я пожал мягкую ладонь с длинными холеными пальцами.

— Когда же начнется сие веселье? — поинтересовался я.

— Приедем на место, сразу вставит не по-детски. Только бабам не говори, — состроил серьезную мину Кирилл, — ЛСД мы обычно принимаем в мужской компании.

Несмотря на компетентный прогноз, нас, по меткому выражению Кирилла, вставило не по-детски гораздо раньше, до того, как мы выехали из города. Правда, виной тому были, скорее всего, многочисленные остановки у различных продовольственных магазинов с целью приобретения неимоверного количества алкоголя и всякого другого провианта.

— Держу пари, что все это они привезут обратно, ввиду того, что есть никто не захочет в ближайшие семь — восемь часов. Все это знают, но все равно пылесосят все прилавки, так как в таком состоянии никто ничего не понимает, — интимно шепнул мне на ухо Краснощеков.

— Не знаю почему, но меня сильно развеселило это тонкое замечание, и я задорно захрюкал.

— Что смеетесь, подонки? — обратился к нам Кирилл, передавая с переднего сидения шесть коробочек сливочного полена и увесистый мешок чернослива в шоколаде.

— Куда столько-то? — спросил я.

Краснощеков молча развел руками, мол, что я говорил.

Андрей, совершенно потеряв всякую ориентацию, начал разговаривать с прибалтийским акцентом.

— Разговаривай нормально, а то телки вычислят, — одернул водителя Кирилл.

На некоторую странность этой компании я обратил внимание с самого начала. Дело в том, что девушки ехали отдельно, на втором автомобиле.

— У вас как в пионерлагере: девочки направо, мальчики налево, — я закурил сигарету с фильтра, чертыхнулся и выбросил ее в окно.

— Да с бабами не интересно, приходится все время им подыгрывать, — популярно объяснил Кирилл.

За окном автомобиля кто-то перелистывал страницы каталога с пейзажами русских живописцев. Картинки менялись так быстро, что нельзя было разглядеть ничего конкретного и уж тем более того, кто эти самые страницы, слюнявя палец, собственно и перелистывал. Этим наблюдением я и поделился с экипажем нашего звездолета.

— Совы не то, чем они кажутся, — таинственно прошипел Андрей.

Краснощеков с Кириллом тут же извлекли из себя звуки, чем-то схожие с саунд-треком к сериалу "Твин Пикс". Получилось не так, чтобы уж очень.

— Мне что-то жевачку не разжевать, — продолжал Андрей, — кто-нибудь может подержать гашетку моей плазменной пушки?

— Сколько жизней у нас осталось? — спросил Алексей, с серьезным видом сунувшись между передними сидениями.

— Вон телки совершили вынужденную посадку, давай остановимся, узнаем в чем дело, — обратился Кирилл к Андрею, проигнорировав вопрос на счет жизней.

Телкинское авто было небрежно припарковано на обочине шоссе, а сам экипаж, расположившись на обочине, предавался истерике.

— В чем дело, дамы? — задал резонный вопрос Кирилл, лишь только мы поравнялись с ними.

К нам подбежала длинноногая красавица, которая, как потом выяснилось, приходилась Кириллу законной супругой, и постоянно хихикая, гримасничая и мигая по очереди, как мне показалось, разноцветными глазами, путая падежи сбивчиво прощебетала.

— Мы никто не может вести машина.

— Какого хрена, Вика? — возмутился Кирилл.

— Мы случайно закинула кристалик, и нас раньше время распереть.

— Какого хрена, Вика? — Кирилл был вне себя.

— У нас еще есть, хотеть вам дать? — Виктория понемногу начала справляться с падежами.

— Лена, какого хрена? — обратился Краснощеков, в свою очередь, к подошедшей чертовке.

Пока спорщики выясняли "какого, стало быть, хрена", мы с Андреем, покинув машину, увлеклись созерцанием соцветий и чашелистиков придорожных ромашек, а две девушки из женского экипажа отправились в лес, видимо пописать.

— О, жаба! — отрывая белые лепестки и тыча пальцем куда-то в траву изрек Андрей, после длительного молчания.

— Мило, — лаконично ответил я.

— В Америке, между прочим, этих жаб лижут с целью получения психотропного эффекта, — продолжил зоолог-любитель.

— Крайне мило, — я уселся в траву и окунулся в стрекотание, щелканье и потрескивание, которое издавали тысячи насекомых, копошащихся вокруг меня. Из леса доносилась бесконечная трель пеночки-веснянки, которая внезапно прервалась и голосом Кирилла проговорила:

— Миша, права есть с собой? — и получив утвердительный кивок, продолжила, — поведи тогда дамский автомобиль, будь другом.

— Где здесь руль? — спросил я, залезая в машину. Управлять им совершенно не хотелось, хотелось дослушать песню пеночки-веснянки.

Андрей, видимо решивший, что я классный водитель, задал лихой темп и мне пришлось постоянно гнать по шоссе, совершая двойные обгоны, под визг и хохот девушек.

На озере, предварительно попрыгав с мостков в еще не прогревшуюся воду, мы взяли напрокат четыре лодки, в которых лежали пластмассовые черпаки черного цвета и ядовито-оранжевые облупленные спасательные круги, решив отправиться к острову на середине озера.

Как-то само собой все разделились по парам, и мне в спутницы досталась коротко стриженая, подвижная брюнетка с хиповским именем Анжела.

— Леди, откуда у вас такое одиозное имя? — спросил я, пытаясь одновременно курить, пить пиво и грести двумя веслами.

— Вам помочь? — спросила она вместо ответа и, как мне показалось, специально сильно нагнулась в мою сторону, демонстрируя аппетитные формы.

Я бросил весла и протянул ей банку с пивом.

— Жаль, что у мужчин нет такой откровенной возможности с помощью телодвижений продемонстрировать свою заинтересованность особой противоположного пола.

— Это почему же нет, есть, — ответила она.

— Ну, это уже будет хамство! — продолжая грести, заступился я за мужчин.

— А о чем это ты подумал? — спросила Анжела, закидывая руки за голову и заставляя футболку приподняться. В результате этого па обнажился сексуальный животик с аккуратным пупком.

Я сглотнул резиновую слюну и загреб чаще.

— Обычно рядом с женщиной у меня возникает желание…

— Это физиологично, — ответила она, превратно поняв мою фразу и не дав мне договорить, — лучше с женщиной, чем с мужчиной.

Тут сзади послышались громкие вопли. Лодка Краснощекова взяла на абордаж судно Андрея. К ним спешил присоединиться и греб изо всех сил Кирилл. В результате умелого маневрирования Алексея лодка Андрея была взята на буксир, а сам капитан оказался за бортом в некотором отдалении. Ничего другого ему не оставалось, как ухватиться за одно из весел Кирилла. Причем тот постоянно его отпихивал.

— Это у них называется игрой "Леонардо, плыви сам", — пояснила Анжела.

— И всегда Леонардо выплывает? — поинтересовался я.

— В большинстве случаев — да.

— Мило, но я не думаю, что нам стоит к ним присоединяться.

Анжела развернулась и посмотрела в сторону побоища, откуда, бешено работая веслами, с ужасающей скоростью к нам приближалась лодка Краснощекова, на носу которой стояла Леночка, воинственно размахивающая ковшиком.

— По-моему, нас сейчас заставят играть, не спрашивая нашего желания, а вода, как тогда в Атлантике, холодная, — обречено проговорила Анжела и умоляюще посмотрела на меня.

Я выплюнул сигарету, сделал ужасающий глоток пива и налег на весла.

— Это мы еще посмотрим!

Минут через пять позади нас послышалось обреченное Леночкино: сволочи и трусы, и преследователи отстали.

— О, Михаил, а вы говорили, что у мужчин нет возможности произвести впечатление на женщину с помощью телодвижений.

"Вот жопа, знала бы ты, чего мне это стоило", — пронеслось у меня в голове, — "я совершенно выдохся". Но вслух только что-то промычал, глотнул пива и лег на дно лодки.

— Тебе надо освежиться, давай искупаемся, — она встала, изящно изогнулась и нырнула, потревожив зеркальную гладь озера.

"Мило", — пронеслось у меня в голове, и я прыгнул следом за ней.

Холодная вода, вопреки моим ожиданиям, ничуть не отрезвляла, а как-то даже совсем наоборот. Так как пловец из меня не очень, то я не стал отплывать далеко и, сделав пару-тройку гребков, вернулся в лодку, где с наслаждением растянулся на прогретом солнцем деревянном настиле дна лодки.

Небесный свод надо мной разрезали жирные тушки облаков, они кружили вокруг солнца на определенном расстоянии, боясь подойти к нему, так как светило окружал какой-то опасно бордовый ореол. Птицы, попадая в поле моего зрения, жили на фоне этой фантастической картины секунды, а потом исчезали навсегда. Где-то там, за границей моего восприятия, они складывали крылья и камнем падали вниз, поверхность озера расступалась перед ними, образовывая воронкообразное углубление. Птицы падали в эти черные дыры, и вода смыкалась над ними.

Когда я уже начал беспокоиться из-за длительного отсутствия Анжелы и подумывать о том, что неплохо бы встать и осмотреться, как над бортом лодки появилась ее голова.

— Тебе идут мокрые волосы, — отпустил я комплиментик.

На что Анжела подтянулась, заставив меня убедиться в том, что лестной оценки заслуживают и остальные части ее тела. Мокрая футболка плотно облегала грудь, не оставляя места для фантазии, и когда остальное ее тело оказалось во чреве лодки, я понял, что отступать некуда. То, что иногда происходит между мужчиной и женщиной, само собой случилось…

Я лежал на корме и пытался не думать о том, что произошло, но мысли шли своим чередом, не слушая меня.

Однако, секс под ЛСД вещь экзотическая, ранее ничего подобного я не вытворял.

Ветра не было, и лодка без видимого движения лежала на поверхности озера. Какой-то, видимо, еще прошлогодний сухой лист, только что освободившийся от плена снега, едва касаясь поверхности воды, плыл мимо. Мир, в котором он существовал, был настолько же прост, насколько мой загадочен и сложен, хотя кто знает? Может в его высохших клетках и устьицах еще были живы воспоминания о веселом шорохе миллионов его собратьев, колышущихся в ответ на порывы ветра. Вряд ли он понимает сейчас, где находится, его одиночество фатально. Скоро он окончательно сгинет в холодной, темной воде. Я способен был его понять, особенно сейчас.

Анжела, перегнувшись через борт лодки, разглядывала что-то в воде.

— Что ты увидела? — нарушил я тишину.

— Да так, разное, — тихо, и как-то смутившись, ответила Анжела.

— Да, там много разного, в том числе и мы с тобой, — проговорил я.

Мои розовые романтические мысли были прерваны самым вероломным, варварским способом. В ухо мне ударила большая, склизкая жаба и одновременное гиканье и улюлюканье чутких, тактичных товарищей. Я едва успевал прикрывать себя и визжащую Анжелу ковшиком от живых снарядов.

Как выяснилось, Краснощеков с Леночкой тоже зря времени не теряли, и пока мы предавались любовным утехам, сплавали в ближайшее прибрежное болотце и набрали изрядное количество жаб, совокупляющихся в это время года повсеместно.

Как символично закончить романтический вечер с барышней прикосновением к лицу холодной жабьей кожи, это как в сказке про царевну лягушку. Тут появилось какое-то навязчивое желание, что нужно взять и сжечь эту кожу, а заодно и лодку вместе с девушкой, назвавшей себя Анжелой.

— Леонардо, плыви сам! — заорал Краснощеков, и наконец-то зацепив меня веслом, заставил потерять равновесие и упасть в "аш два о".

Холодная пучина приняла меня неласково, я не успел закрыть рта и схватил "огурца". Мимо проплывали глупые рыбы. На секунду мне открылась подноготная зеленоватой мглы, по поверхности которой нам было дозволено плавать.

Рядом с собой я увидел пышнотелую русалку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся Краснощековым, который, видимо поскользнувшись на многочисленных земноводных, рухнул следом за мной.

Когда же моя голова показалась над водой, я увидел удаляющиеся от нас лодки, в которых, предательски хихикая, сидели Леночка с Анжелой и гребли что было сил.

— Что, доигрался, палтус пресноводный? — обратился я к краснощековской голове, которая фыркала и отплевывалась в двух метрах от меня.

— Да, — сказала голова, — придется добираться до берега вплавь.

На берегу ждал Кирилл, уже успевший разжечь костер и переодевшийся во все сухое.

— Эй вы, лягвы пупырчатые, выпейте "текилы" и переоденьтесь, а то заболеете, — обратился к нам Кирилл.

Огненная вода обожгла верхние отделы желудочно-кишечного тракта и обернулась теплом и умиротворением. Приятное спокойствие накатило на меня, и я, бахнув еще пятьдесят, углубился в причудливую игру языков пламени, пытаясь подогнать свое сознание под образ мыслей индейцев. Горячее пламя костра выбрасывало вверх сотни огненных сперматозоидов, которые на лету превращались в саламандр, строивших мне страшные рожи, они шевелили лапками и, подчиняясь дуновению ветра, улетали куда-то в чащу леса, где их наверняка ждали эльфы, лешие и обосновавшиеся на земле гуманоиды.

Мое созерцание прервал громко чавкающий Краснощеков, который занимался приготовлением шашлыков. Видимо, он не мог ждать пока мясо дойдет до кондиции, и ел его сырым, как голодный тапир, запивая из горла "текилой".

— Алексей, вы же будете пьян и глуп, — обратился к нему Кирилл.

— Нет, я буду сыт и умен, — ответил Краснощеков и уплел очередной кусок мяса, сдобренный луком и целой помидориной.

— По-моему, настоящие тапиры так себя не ведут, — вставил я возмущенно, — я тоже хочу есть, да и барышни, они ведь голодны и дюже красивы.

Фраза не получилась и Кирилл, покачав головой, налил мне очередную порцию "текилы".

— Буэнос диас, мучачас, — ласково прошептала над моим ухом внезапно появившаяся Анжела. Я, осмелев, притянул ее к себе, и она уселась мне на колени, отчего в штанах сделалось дискомфортно.

— Я одинок, они жрут и обманывают меня, что мясо не готово, только огненные саламандры понимают меня, да ты! — пожаловался я ей. Мы чокнулись и выпили еще.

— Леша, у тебя глисты заведутся, — сказала Леночка, усаживаясь рядом со своим ненасытным избранником.

— Я сам глист, а подобный подобного не жрет! — изрек Краснощеков и опять приложился к бутылке.

— Вы слышите меня, бандерлоги? — из-за кустов выскочил Андрей, желая своим внезапным визитом напугать присутствующих, и принялся, кривляясь, прыгать вокруг костра, отчего сам больше всех стал походить на этих самых бандерлогов. Никто не испугался и даже мало кто обратил на него внимание.

— А теперь танец тапирьего молочка! — объявил я, внезапно схватил Анжелу на руки, два раза по-жабьи прыгнул и, видимо, не рассчитав сил, свалился вместе с ней в костер, чуть не перевернув импровизированный, сделанный из кирпичей, мангал. Во время падения Анжела, вместо того чтобы заорать, обхватила мою шею руками и сомкнула наши уста в продолжительном поцелуе. Когда же мы поднялись, на наших телах и одежде не было никаких повреждений, хотя упали мы в самое пекло. Все расценили случившееся как чудо и решили по этому поводу выпить.

Рядом со мной в траву упал Андрей, жуя лимон, и завел с места в карьер серьезную беседу. Меня инстинктивно передернуло от такого откровенного процесса поедания цитрусового, и я напряженно посмотрел ему в глаза, готовясь парировать какую-нибудь очередную глупость.

— Вот, ты говоришь, медицина — гуманная профессия. Вы спасаете бомжей, ханыг, наркоманов, — при слове "наркоманы", он окинул всю компанию недружелюбным взглядом, — а все для чего?

— Для чего? — эхом откликнулся я.

— Для того, что бы эти спасенные продолжали плодить на теле нашего общества смердящие, гнойные язвы порока! — Андрей уставился на меня, ожидая ответного выпада.

Желая реабилитировать в глазах Андрея профессиональную область, представителями которой являлись мы с Краснощековым, я тут же, выдумывая на ходу, рассказал страшную историю, благо сознание подкидывало мне самые извращенные сюжеты:

— Вот приехала моя подруга, коллега по работе, на вызов в подвал к бомжу. Сердобольные жители вызвали с первого этажа. Так вот, на бомже толщиной в пять сантиметров шуба из вшей.

— Фу, какая гадость! — с отвращением проговорил Андрей.

— Ну, она сбегала к водителю, взяла у него канистрочку с бензином и полила вшей, в надежде, что те разбегутся, — рассказывая это, я методично снимал жирными губами кусочки мяса с шампура.

— А дальше что? — потряс меня за плечо собеседник, видя что я чересчур увлекся чревоугодничеством.

— Ну, пока она относила канистру, бедняга, видимо, будучи сильно пьян, закурил и моя подруга, вернувшись, застала объятое пламенем тело.

— Ну и? — оторопел Андрей.

— Что, ну и? Развернулась и ушла вызывать пожарных. А ты говоришь, что мы бомжей спасаем. Мы санитары города! — сказал я и закурил от головешки, полагая, что полностью реабилитировался перед фашиствующим оппонентом.

— Да! — Андрей посмотрел на меня уважительно и, почему-то очень смущаясь, завел разговор о кланах в правоохранительных органах и торговой сфере, подробности которого мне вспомнить не удалось.

Когда же я начал окончательно проваливаться внутрь себя, Краснощеков, как добрая фея, появился передо мной, вынырнув из клубов дыма, и проорал в ухо.

— Надо дров, пошли.

Я, как зомби, встал и последовал за ним. Шли мы довольно долго, не разбирая дороги. Сухие ветки хлестали по лицу, паутина лезла в уши и в нос, но я не задавал вопроса напарнику, зачем идти так далеко за дровами, когда вокруг их больше чем достаточно. Внезапно Краснощеков остановился, как вкопанный, и, постояв немного, принялся раздеваться.

— В чем дело? — поинтересовался я издали.

— Болото! — кивнув вперед себя, возвестил Алексей.

— А разве здесь дров нет? — робко поинтересовался я.

— Там их больше, пошли, — заходя в воду проговорил полностью голый Краснощеков.

Я стал стаскивать джинсы. Впереди нас лежало не то что бы болото, а залитая весенним паводком поляна. Из воды торчали редкие стволы высохших деревьев и кустарник. Вода оказалась на редкость теплой, и я двинулся след в след за бредущим, не разбирая дороги, Алексеем. Где-то впереди, в лунной дорожке, что-то зашевелилось. Я подошел поближе, вода доходила мне до пояса. Это были спаривающиеся лягушки, они тихо дрейфовали в этом блаженном состоянии. Я присел, опустившись в воду так, что над поверхностью остались только нос и глаза. Теперь я видел все в таком же ракурсе, как и эти безмятежные существа. Мир увеличился в размерах, сухие стволы превратились в уродливых исполинов, между которыми гулял ветер, разгоняя клубы густого тумана самой причудливой формы. Задница удаляющегося Краснощекова, на которой играли блики лунного света, являла собой ягодицы австралопитека, рыщущего в поисках игуанодона, по глупости своей заблудшего в это гиблое место. Наверное, так себя чувствовало реликтовое земноводное, рискнувшее подставить свое рыло под ветер палеозойской эры. Бинокулярное зрение исчезло, и один из моих глаз увидел подплывающую ко мне лягушку, а другой продолжал смотреть на австралопитека, который забрался на сухое дерево и, энергично раскачиваясь, пытался его сломать. Внезапно с той стороны, где я видел лягушку, раздался внятный женский голос:

— Не предсказанное произойдет!

Я мог поклясться, что узнал этот голос. Все это было уже слишком, и я с диким воплем рванул за Краснощековым. Раздался оглушительный треск, и мой друг, оглашая окрестности победным ревом, рухнул в болото вместе с деревом.

Обратно мы возвращались в полной тишине и, как следовало ожидать, вышли из болота абсолютно не в том месте, в котором вошли. Остатки ночи ушли на тщетные поиски оставленных на берегу брюк и, возвратившись обратно голыми, без дров и с явными признаками начинающегося респираторного заболевания, мы, вдобавок ко всему, были осмеяны нетрезвыми товарищами.

 

Глава 3

Острые, теплые струи душа пытались пробить дырку в моей черепной коробке, но, понимая тщетность своих усилий, падали вниз к ногам и убегали куда-то в трубы, захватив по дороге остатки лесного мусора, прилипшего к телу. Тяготило содеянное. Но сегодня как-то не очень. Вроде бы собиралась позвонить Анжела, и я ждал этого, хотя остерегался контактировать с женщинами, обремененными брачными узами.

Выйдя из душа, я с прискорбием констатировал, что грязные тарелки сами собой не помылись, и на вершине посудного Эвереста восседает, нагло шевеля усами, огромный рыжий таракан.

— Слишком жирно живешь, сволочь, пора положить этому конец! — сказал я и щелчком отправил бессовестное насекомое в другой конец кухни, — я здесь прописан, а ты убирайся.

Хлопнула пробка нового "Фери", и мысли прекратили свой бег по порочному кругу интроспекции, выстроившись в стройный ряд, чтобы не мешать посуде стать такой же чистой, как у жителей Вила-Рибы или Вила-Баджо, я уже точно не помню, а, может быть, Роберто Баджо, но нет, это уже из другой оперы. Внезапно посуда кончилась, и я отправился в комнату, желая повторить один из подвигов Геракла, и, когда Авгеевы конюшни были вычищены наполовину, прилег на диван, чувствуя приятную усталость от содеянного. Что-то зашуршало под спиной.

— Неужели денежка? — подумал я, но, выдернув из-под себя бумажку, идентифицировал ее как счет — извещение за комнату. Отложив бумажку аккуратно в сторону, я решил немного вздремнуть, но тут раздался телефонный звонок.

— Это ты, инсектоид? — раздался в трубке голос Анжелы.

— Нет, это Роман Ручко — садовник Джони Деппа, — сухо ответил я.

— Товарищ Ручко, не хотите ли вы прогуляться и выпить пива на сон грядущий.

— Отчего же не выпить? — быстро согласился я, — выпить лучше, чем не выпить.

"Счастье" должно было ждать меня на станции метро "Лиговский проспект". Когда окружающее пространство ограничилось надо мной сводами метро, и бесконечная перистальтика кишки эскалатора стала засасывать в утробу, наружу, словно маленькие злые сущности, поползли мысли:

"Куда я еду, зачем мне это надо, на кой черт с ней встречаться, если она замужем".

Но тут же я почувствовал непонятную нежность к девушке Анжеле, перемешанную с желанием женщины. Я ухватился за это ощущение, поняв, что только оно и является оправданием моего путешествия.

* * *

— Ты постиг меня в чувстве своем? — Анжела допила приличным глотком последнюю бутылку пива.

Мы сидели в каком-то чахлом скверике на раздолбанной скамейке. Я был очень пьян, до того, что от любого сказанного ею слова из глаз текли слезы. Я лег на траву и уставился в небо.

— Хочешь я разденусь и, как нимфа, станцую над тобой танец луны? — она вся светилась изумрудно-зеленым: тем светом, что заставляет нас выть, подобно волкам.

— Идем домой к тебе.

— Я замужем, глупенький, это никак.

— Я знаю, к сожалению, знаю.

— Сколько же мы сегодня выпили? — она присела и провела ладонью по опрокинутым на траве бутылкам.

— Брось, я люблю тебя и страшно хочу писать.

— И я! — Анжела быстро расстегнула молнию и присела.

— Как это, черт возьми, кайфово! — я шатался и понимал, что еще пара бутылок, и мы будем спать здесь, в траве, куда домохозяйки и их мужья с похмелья выводят гулять своих бедных собак.

— У тебя будет на тачку? — спросила Анжела, покачивая бедрами и натягивая джинсы.

— Есть! — крикнул я и кинул на траву оставшиеся купюры.

Запах автомобиля, замкнутое пространство, меня сильно вдавило в сидение, здесь теплее, наверное, усну.

— Остановите тут. — Анжела толкнула меня в плечо, я проснулся и выполз на улицу.

— Прости меня, но я должна идти, — голос ее вибрировал.

Зачем она говорит? Ведь я люблю ее, и она меня тоже, зачем она говорит? Зачем она уходит? Последний поцелуй, что может быть безнадежнее? Она идет, фонари качаются, трамвай разбивает ночь дробью, стоп! Теперь я один. Как это прекрасно — остаться в Купчино ночью, под этим небом, одному. Правая нога мокрая, полил дождь еще сильнее, чем вчера. Все деньги отдал алчному извозчику, в кармане ничего, кроме таксофонной карты, да и то почти пустой.

"А ведь Света живет тут рядом, вон в том доме, займу денег на дорогу у нее", — эта мысль меня позабавила.

Черт возьми, как давно это было! Я вспомнил, как совсем еще юный ездил к ней чуть ли не через весь город, чтобы только подышать воздухом ее квартиры, как дрался с ее собакой в лифте. Доберманы — полные идиоты. А теперь, через шесть лет, я иду к ней занимать деньги на дорогу домой. Я иду от другой женщины, но при этом я испытываю нежность к ним обеим.

"Что это? Где я?"

Вот стайка каких-то гопников. Хорошо бы сия чаша меня миновала. Я прошел по пустырю без приключений, если не считать мокрых ботинок.

Восьмой этаж, сто пятьдесят третья квартира.

— Здравствуйте, Екатерина Семеновна! Извините, пожалуйста, что так поздно.

— Ничего страшного, Миша, проходи, но Светочки, к сожалению, нет дома.

— Нет, спасибо, мне уже домой пора, — я замялся и, сам пугаясь своей наглости, спросил: — Мне из ваших выселок пешком не выбраться, а транспорт уже не ходит. Вы бы не могли одолжить мне денег на дорогу?

— Вот, держи пятнадцать рублей, — я прочел полное понимание в глазах Светиной мамы.

— Спасибо большое, я пойду. Свете передавайте привет.

— Аккуратней Миша, всего тебе хорошего.

Стоя на лестничной площадке, я смотрел на грязный пустырь в темных кратерах луж. Уютные, желтые пятна от фонарей тянули к себе, грязь отталкивала. Я не хотел думать и стоял без движения, боясь себе признаться в том, что, наконец, понял, что было для меня настоящей любовью. Это то бесхитростное, туповатое состояние, которое я испытывал, стоя на этой самой площадке когда-то давным-давно. Чем больше я мусолил эту мысль, тем больше хотелось выпить еще. В кулаке хрустела пятнашка. В конце концов путь пешком не представлял собой что-то ужасное.

— К утру доберусь, — подумал я, — и ватные, тяжелые ноги понесли меня вниз по лестнице.

Выйдя из парадной, я закурил, мысли перестали напоминать жевательную резинку. Я испытывал здоровое чувство, без примеси пустого мудрствования и размышления о смысле бытия в контексте неразделенной любви. Я покупал ей цветы, мы ходили в кино, гуляя по набережной, читали друг другу стихи, и Света воспринимала меня и мое к ней чувство как надо. Она, в отличие от многих последующих женщин, никогда не говорила мне о том, как ее следует любить, как чувствовать, как страдать. Я благодарен ей за это. Не надо скрупулезно разумных, напичканных чужой и своей ложью понятий, которые большинство людей стараются подать вперед всего самого искреннего. Меня тошнит от этого. Любовь — это то, что никогда не испортит простота.

Мои размышления прервали крики где-то справа за углом дома. В столь поздний час подобные звуки могли сопровождать только драку. Я решил не торопиться и снова закурил. Через некоторое время крики стихли, и я решил отправиться дальше. За углом было пусто. На мокрой примятой траве, где только что происходило жестокое действо, лежало что-то цветное и блестящее. При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось плеером. Я надел наушники:

— Генри Ролинз. Теперь понятно, откуда столько энергии.

В одной руке плеер, в другой деньги. Значит по дороге покупаю еще пива и под музыку пешком домой. Чья-то рука легла мне на плечо, мысли мигом оборвались и обрушились куда-то вниз живота. Я сдернул наушники и обернулся.

— У вас не будет сигаретки? — кокетливо, видимо, уже во второй раз спрашивала молодая девушка.

Отступив на шаг назад, я вытащил пачку и протянул ей. Их было двое. Одна стояла, зацепившись за руку другой, как делают все девушки-подружки. Вокруг них бегала собака.

"Хорошо, что колли, а не бультерьер", — подумал я.

— Что ж вы так поздно гуляете, барышни, и одни? — начал я охоту.

— Мы не одни, мы с собакой, выгуливаем ее и себя перед сном.

— Но это не помешает мне угостить вас пивом. Будете? — спросил я.

Они уверенно кивнули, и мы отправились к ближайшему ларю. Помимо моей пятнашки у "восьмиклассниц", как быстро окрестил их я, оказалось ровно столько же и, учитывая мое накачанное состояние и их возраст, нам должно было вполне хватить. На встречное предложение пойти к ним в гости я отреагировал мгновенным согласием.

Дальнейшие события развивались весьма тривиально. Под тусклым светом ночника на растерзанной постели лежала пухлая блондинка, расстегнув блузку и демонстрируя мне приличных размеров грудь с оттопыренными розовыми сосками. Я бесцельно мял их в руках. Блондинка убрала мои руки со своей груди и стала показывать пальцем куда-то мне за спину. Обернувшись, я увидел силуэт второй девицы за повешенной простыней, сзади девицу подсвечивал фонарик.

— Ты прямо как Памелла Андерсон! — отвесил я двусмысленный комплемент.

— А кто это? — спросила девица и закривлялась еще интенсивнее.

— Никто, — ответил я.

Танцовщица подтанцевала ко мне вплотную и завалила на постель, рядом со своей пышнотелой подругой…

Когда же все это наконец-то закончилось, я вышел на балкон покурить. Отсюда в предрассветных сумерках открывался вид на два дома, стоящих друг напротив друга. В один из них я провожал вчера Анжелу, в другом жила Света. Поначалу это открытие меня несказанно развеселило, я даже подумал, что, может быть, кто-то из них стоит сейчас у окна и смотрит на меня. Но вдруг, вместе с прохладным утренним ветерком, на меня нахлынула невыразимая тоска и безнадежность, сигарета, которую я забыл вынуть изо рта, догорев, обожгла мне губы.

"Мерзкий, безжалостный мир", — подумал я, — "он совершенно к нам равнодушен".

— Шагни вперед и все переменится к лучшему! — подмигнуло мне мое больное подсознание.

— Да плохо работает мой лентопротяжный механизм, — сказал я вслух, плюнул в пустоту и пошел убить пару оставшихся до дежурства часов тяжелой дремой.

 

Глава 4

Утреннее небо над моей головой напоминало содержимое банки с "лечо", только это было плохое "лечо" со слишком большим содержанием красного перца и к тому же малость протухшее. Источником этого запаха являлся ларек, расположенный напротив выхода из метро. Ветер продувал мою голову насквозь через неприкрытые уши. Глупые отекшие ноги несли меня к двадцать седьмой подстанции, подчиняясь пульсирующей боли, возникающей где-то в области малого родничка. Боль набухала, вместе с каплями влаги она скатывалась на асфальт и, путаясь под ногами, мешала идти. Это похмелье, ничего другого я на сегодня не заслужил, мне было стыдно за собственное отражение в витринах магазинов.

"Если у Краснощекова найдется немного денег на бутылку прохладной минералки, то я буду счастлив, полностью счастлив!" — подумал я.

Издали я узрел Краснощекова, в растерянности стоящего у открытой боковой двери нашего автомобиля. Рядом с ним стоял Панков и разводил руки в стороны, рискуя разорваться напополам. На лицах их отражалась вся гамма эмоций, возникающая у людей, внимательно разглядывающих внутренности раздавленной на шоссе собаки. Подойдя ближе, я понял, что разводить руками было от чего — на носилках лежал труп, причем голый и с морговским номерочком на большом пальце правой ноги.

"Отличное продолжение похмелья", — пронеслось у меня в голове.

Видимо, одного взгляда на меня Краснощекову хватило для того, чтобы безошибочно оценить мое состояние.

— Нельзя, батенька, доводить себя до такого, а то вон что может случиться, — напарник ткнул пальцем в сторону трупа.

— Откуда вы его взяли? — мне сложно было удивиться, но я все-таки сделал это.

— Да так, тренажер для некрофила, — съязвил Коля и протянул мне руку.

— Откуда это…? — я еще раз попытался прояснить ситуацию, но Краснощеков перебил меня:

— Сам не знаю, надо выяснить у Тамусенко. Он вчера на нашей машине работал.

Артемий Тамусенко действительно представлял собой личность выдающуюся, он и видом своим скорее напоминал дядюшку Фестера из семейки Адамсов в великолепном исполнении Кристофера Ллойда. Дело в том, что с Артемием постоянно происходили вещи из ряда вон, характеризовала их излишняя инфернальность и относились они скорее к миру потустороннему. Кроме Артемия, никого другого не вызывали ночью на кладбище, откуда он возвращался весь в грязи, и это естественно вызывало двусмысленные замечания и шпильки в его адрес. Все было бы ничего, если бы Тамусенко обладал чувством юмора, но с этим было плохо, и он молча выслушивал замечания коллег, окидывал всех диким взором и поднимался к себе наверх в фельдшерскую. Все мы были абсолютно уверены в том, что в его шкафчике стоят мензурки с кровью летучих мышей и пакетики с перетертыми в порошок черепами. Бригада, в состав которой входил Тамусенко, чаще других бригад отчитывалась ответственному врачу о смерти в присутствии и чаще других выезжала на смерти до прибытия. Однажды, работая один, Артемий побил все рекорды. За смену он "зачехлил" девять человек, причем четырех из них в присутствии. Линейно контрольная служба ездила за ним по пятам, но дальнейшие заключения всевозможных комиссий звучали оправдательно. "Просто не везет парню!" — говорили судебные медики.

Однажды, во время просмотра фильма "Реаниматор", Тамусенко улыбнулся, и все с неподдельным интересом заглянули ему в рот, видимо, желая увидеть там волчьи клыки. К всеобщему разочарованию, клыков там не оказалось. Надо ли говорить о том, что читал он исключительно Стивена Кинга и постоянно слушал музыку в плеере а ля "Лакримоза".

— А, раз Тамусенко, тогда все понятно, пойду переоденусь, — я махнул рукой и направился к двери.

Приняв душ, почистив зубы и облачившись в рабочую форму, я спустился вниз, заслышав издалека раскатистый гогот Краснощекова, перемежающийся с интеллигентными смешками Вислоухова.

— Что за позитивизм, товарищи? — спросил я у них и, глядя на радостные физиономии, помимо своей воли, расплылся в улыбке.

— Садись, слушай — история о трупе. Ожившие мертвецы 8652. Автор сценария, продюсер и режиссер Артемий Тамусенко. — Краснощекова всего распирало.

— А кто же в главной роли? — поинтересовался Вислоухов.

— "Оскара" за лучшую мужскую роль получает… труп, — проорал Алексей и захлопал в ладоши. — Короче, вчера ночью, в два часа Тамусенко отвозил в морг очередную жертву полной луны, — жертвами полной луны Краснощеков называл самоубийц, так как количество суицидов в полнолуние, неизвестно по какой причине, резко возрастает. — Ну, сдал его, как положено, и стал бродить по тамошним апартаментам. Водила сидел в машине и дремал, а задняя дверь была открыта с целью проветривания.

— Ну, а как же-то этот труп там оказался? — проявил я нетерпение.

— А вот как. Пьяные санитары должны были осуществить выгрузку областного "чехла" в областную машину "скорой помощи" для дальнейшей транспортировки его в областной морг, а эта областная машина стояла рядом с нашей, ну, и они, конечно, загрузили трупак в нее и захлопнули дверь. Тамусенко, закончив экскурсию по чертогам Аида, благополучно уселся в кабину и отправился на станцию, естественно не заглянув в карету. Утром труп обнаружил я, ваш покорный слуга. — Краснощеков поклонился, давая понять, что повествование закончено и он ждет заслуженных аплодисментов.

— Так что же получается, на Екатериненском не обнаружили пропажи? — изумился Вислоухов.

— Да они с ног сбились, все ментовки обзвонили, говорили, что у них труп с секционного стола сбежал. Ну в общем ищут пожарные, ищет милиция…

В этот момент из диспетчерской выплыл Тамусенко, лицо его было цвета грозового фронта, глаза извергали молнии.

— Что случилось Артемий, у тебя отняли трофей? — спросил я.

— Было бы смешно, если не было бы так грустно, — пробурчал в ответ Тамусенко.

— Я не знаю, как там было на самом деле, но я теперь буду носить с собой осиновый кол! — Вислоухов всем своим видом давал понять, что кто угодно, только не он станет легкой добычей демона в белом халате.

— Из окна послышался рокот мотора подъезжающего "рафика" из областного морга. Тамусенко встал.

— Пойду помогу санитарам, все-таки как-никак и моя вина в этом есть, — он удалился, по привычке вжав голову в плечи, а оставшиеся как-то одновременно закурили по очередной сигарете.

— Чуете, могильным холодом потянуло? — заметил Краснощеков.

— Просто форточку нужно прикрыть, — отреагировал Вислоухов и аккуратно прикрыл створку.

От курения у меня еще больше разболелась голова, да и вообще как только ушел Тамусенко, стало как-то грустно.

— Нет, он точно вампир, только энергетический. Это как у Федора Чистякова: "Я только встал и уже устал".

Разговор как-то сам собою затух, и образовавшуюся паузу заполнил резкий голос диспетчера, искаженный динамиком. Нас с Краснощековым отправили на вызов.

— От техно-музыки меня тянет блевать! — Алексей выключил радио и воткнул кассету с "Кью", — о, другое дело, можно хоть молодость вспомнить.

— Это у тебя выработался условный рефлекс на техно, — я сделал умное лицо.

— Объяснитесь, сударь, — Краснощеков щелчком выкинул окурок в форточку и случайно попал какому-то ханыге за шиворот, но тот ничего не заметил и продолжал рыться в своей урне.

— Когда вы слушаете техно, вы находитесь в клубе, когда находитесь в клубе, вы употребляете экстази и кокаин, когда снимаетесь со стимуляторов, после вечерины, вы трескаетесь героином, а от героина вы всегда блюете, вот почему техно-музыка вызывает у вас рвотный рефлекс, — я гордо, сверху вниз, глянул на Панкова, который, задавленный моей логикой, тихо сидел, покручивая баранку.

— Так что же получается, я психопат по-вашему? — Краснощеков подражая мне, перешел на вы.

— Да! — я поставил точку в бессмысленной беседе. Напарник хмыкнул и тоже замолк.

— Какое небо голубое, сейчас бы куда-нибудь за город, на озеро, — мечтательно вздохнул Панков, заведя свою любимую пластинку.

— Спасибо, были недавно, — Краснощеков поморщился.

Серые стены, с обеих сторон сжимающие дорогу в тиски, вопреки логике геометрии Пифагора, смыкались где-то в перспективе и падали в мутную, грязную воду Обводного канала. Слева легендарные "Ботки", справа товарный терминал Московского вокзала. Подобное зрелище само по себе может вызвать состояние аналогичное похмелью, а уж о том, чтобы купировать уже имеющееся, и речи быть не может. Я закрыл глаза и стал, по своему обыкновению, считать до восьмидесяти трех.

— Хватит медитировать, приехали! — рявкнул Панков, машина остановилась и я, не успев досчитать даже до восьмидесяти двух, нехотя открыл глаза.

Дверь квартиры открыло существо, одновременно напоминающее жабу и гуманоида.

"Допился, братец!" — бухнуло у меня в голове, но, взглянув на напарника, я понял, что продолжаю оставаться в объективной реальности, или допился я все-таки не один.

— Доброе утро, барышня, — начал Краснощеков, запнувшись на слове барышня, было видно, что пол нашего пациента(ки) он определил наобум.

— Здравствуйте! — высохшим, женским голосом ответило существо, с ног до головы обернутое в полиэтиленовые дождевички зеленого цвета. На руках жабы-гуманоида были желтые хозяйственные перчатки, на ногах красные резиновые сапожки. Подобные я носил в детстве, когда ходил с бабушкой летом в Зеленогорске по грибы. Вдобавок ко всему глаза монстра прикрывали большие слесарные очки.

— Куда нам пройти? — помог я замешкавшемуся Краснощекову.

— Вытирайте ноги и проходите в комнату, — с брезгливостью в голосе предложила она.

Я почувствовал себя человеком второго — третьего — четвертого — пятого сорта, вспомнил, что последние двадцать минут не принимал душ, и мне стало стыдно.

— Что с вами случилось? — голосом дебила затараторил Алексейчик и без задней мысли приготовил свои ягодицы для мягкой посадки на деревянный табурет, но Инга Васильевна, как представилась нам больная, каким-то неуловимым движением успела подсунуть под Краснощекова желтую клеенку. Я, не желая лишний раз беспокоить нашу пациентку, предпочел постоять.

— У меня что-то голова сегодня кружится, — заохала Инга Васильевна, шурша полиэтиленовыми дождевичками.

— Давайте, я вам померю давление, — предложил напарник, открывая наш чемоданчик.

Я, воспользовавшись своей ненужностью в данный момент, принялся изучать детали интерьера, хотя изучать в общем-то было нечего. Меня поразила патологическая чистота в комнате, совершенно нехарактерная для коммунальной квартиры. Вся обстановка состояла из трех табуреток и стола, обтянутого желтой клеенкой. На стене висела журнальная вырезка, изображающая Монику Левински. В нос ударял знакомый запах трехпроцентного хлорамина, который исходил из стоящего в углу белого пластмассового ведерка.

— У вас, голубушка, давление повышено, — констатировал Алексей, — надо бы укольчик сделать.

Перед тем как ответить, Инга Васильевна подошла к белому ведерку и, сменив перчатки, протерла тряпочкой, смоченной хлорамином, места, которые соприкасались с тонометром и фонендоскопом.

— Мне надо выйти сменить плащ, ничего здесь не трогайте! — грозно проговорила она и, гордо подняв голову, насколько позволял капюшон, вышла в коридор.

— Что это за хренотень? — шепотом спросил я.

— Мизофобия — боязнь загрязнения, — также шепотом ответил Алексей, — по-моему, нас с нашими грязными шприцами не допустят к столь неприкосновенному телу.

— Я не буду делать никаких уколов, — вернулась в комнату Инга Васильевна, уже в розовом дождевичке.

— И таблетки тоже никакие принимать не будете? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Краснощеков.

— Конечно нет! — возмутилась мадам и поправила съехавшие с носа жабьи очки.

— Ну, если станет хуже, вызывайте еще, — я закрыл сумку и направился к двери.

Выйдя на улицу, я начал бегать вокруг машины. Чтобы побыстрее выветрить едкий запах хлорамина и синтетических полимеров.

— Ничто так не очищает, как встречный ветер! — кричал я.

— Мало того, что ездишь к сумасшедшим, так еще и работаешь с идиотом, — добродушно проговорил Краснощеков.

Внезапно что-то громыхнуло над головой, и на лицо упали две крупные капли дождя. Первая гроза в этом году. Мы с напарником, толкая друг друга, тут же запихнулись в кабину, предпочитая посмотреть этот спектакль из-за стеклянных кулис.

— Три четверти жизни ставлю на то, что эту грозу вызвал Тамусенко своими магическими пасами! — Краснощеков хлопнул ладонью по торпеде.

— Что, разобрался этот чернокнижник со своим инвентарем? — спросил Панков, видимо имея в виду труп, нечаянно увезенный с Екатерининского, — прошлым летом я, помню, все проклял, когда с ним работал.

— А что случилось? — полюбопытствовал я и сунул в рот застарелую жевательную резинку, отлепленную из-за уха.

— Ну, послали нас в Гатчину перевозить больного, — начал неспеша Коля, — а там, в местной больнице, Артемий халтурку зацепил. Как сами понимаете, халтурка довольно специфическая.

— Что, могилу что ли копали? — поинтересовался Краснощеков.

— Нет, мы общались с ее будущим содержимым. Нам предложили перевезти труп из Гатчины в городской морг, само собой за умеренное вспоможение, — пояснил Панков и прекратил на минуту повествование, закурив вонючую "беломорину".

— Ну, обычное дело, — понимающе кивнул головой Алексей.

— Так вот, привезли мы его на Екатерининский, там не принимают, повезли в другой морг, там тоже не принимают. Направление какое-то неправильное было, не принимают с таким. А рация уже во всю трезвонит, нам вызов суют. Ну этот вампиреныш и подбил меня отвезти труп ко мне домой, пока мы вызов выполняем и потом его забрать, благо я рядом жил, да и жена до вечера на работе.

— Так что, отвезли? — изумился я, зная Панкова как человека, предпочитавшего не брать работу на дом.

— Отвезли, а жена возьми да и приди домой пообедать. Слава богу мы через пятнадцать минут приехали, откачали нашатырем, — ухмыльнулся Панков и закрутил лихой вираж. Машина опасно накренилась, и матерящиеся владельцы индивидуального транспорта остались далеко позади.

— Ха, она долго уговаривала его съесть тарелку супа, — заржал Алексей.

— Дурак ты, Краснощеков, все тебе смешно, а нам, между прочим, пришлось чехол обратно в Гатчину везти.

Вдруг неожиданно — неприятно, как утренний будильник, завизжала "моторола". Все поморщились.

— 8652, поедем на взрыв, — прошепелявил динамик и сообщил нам адрес, который мы троекратно уточняли из-за плохой дикции диспетчера.

— Вот только взрыва нам для полного счастья и не хватало! — проворчал Панков и что было сил нажал на правую педаль.

Огромное количество спецтранспорта, мигающего всеми своими фонарями, куча народа, жаждущего зрелищ, все это броуновское движение было извечным симптомом глобальной заморочки. На нас, как водится, никто не обратил внимания и в довершение к этому, преграждая путь во двор, монументально, с какой-то средневековой тупостью стоял ментовский козелок. Я выскочил из кабины и подошел к первому попавшемуся на пути сотруднику милиции, который абсолютно был не в курсе происходящего. Краснощекову повезло больше, он с первой попытки нашел водителя козелка.

— Не могли бы вы, многоуважаемый страж порядка, откатить в сторону свое ландо, тем самым открыв нам путь во двор, дабы мы смогли оказать пострадавшим столь необходимую им неотложную медицинскую помощь? — с притворным заискиванием обратился к сержанту Алексей.

Сержант улыбнулся в пышные соломенные усы, уселся в кабину и занялся имитацией бурной деятельности. Имитация и вправду была что надо, уазик рычал, чихал, кашлял, вонял, даже, по-моему, отрывался от земли, но с места не двигался.

Сзади нас подперло еще одно транспортное средство с сотрудниками милиции. Мы с Краснощековым, плюнув на все это "мапет-шоу", схватили сумку и, перепрыгнув через капот козелка, отправились во двор пешком.

Место преступления напоминало городскую ярмарку. По битому стеклу возле двух напрочь раскуроченных взрывом иномарок бродили дети, пенсионеры, женщины репродуктивного возраста, собаки. Отдельными кучками стояли милиционеры и дружно ковыряли свои носы. Среди всего этого бурного веселья лежали трое пострадавших, на которых никто не обращал внимания. Хотя нет, одного из них усердно тряс за грудки пожилой заводчанин и требовал немедленной компенсации за выбитое лобовое стекло у своей "копейки". Заводчанина абсолютно не смущал тот факт, что у того, кого он так усердно тряс, напрочь отсутствовало сознание.

— Что ж ты делаешь, гад? — вспыхнуло во мне профессиональное человеколюбие.

— А кто мне заплатит за машину? — брызжа слюной, негодовал обыватель.

— Стражи, наведите, наконец, порядок! — обратился я к занятым своими носами милиционерам и пнул бомжа, который в общей суматохе ненавязчиво пытался стянуть кожаные туфли с одного из потерпевших.

Оценив состояние всех троих и выбрав самого тяжелого, мы стали загружать его в карету, благо Панков каким-то образом сумел пробраться во двор.

— Лучше жить спокойно, с голой жопой, чем ездить в БМВ и волноваться! — сделал свое резюме Коля, наблюдая за нашей работой в карете.

— Нет, Коля, лучше жить спокойно и ездить в БМВ, чем сидеть с голой жопой и волноваться, — парировал Краснощеков и вогнал иглу в жилу на предплечье.

Через час больные благополучно лежали в реанимационном отделении ВПХ, а мы с аппетитом ели пончики, макая их в кофе в известной пышечной на улице Желябова.

— Хорошо бы этот бизнесок выздоровел и подарил нам триста тысяч долларов США, что ему жалко, что ли? — Краснощеков мечтательно закатил глаза, — по сто пятьдесят тысяч в рыло.

— А как же я? — возмутился Коля. Пончик размяк и, оторвавшись, подобно подводной лодке, опустился на дно стакана.

— А мы с тобой не поделимся. Извини Колян, — я похлопал Панкова по плечу.

— Да ладно, Николай Иванович, — Алексей, желая продемонстрировать свое расположение к водителю, начал называть его по имени отчеству, — когда мы получим деньги, то сразу же поедем отдыхать в теплые страны и привезем тебе оттуда кокосовый орех, может быть, если они там дешевые, то целых два.

— Ну, слава богу, а я-то грешным делом подумал, что вы хотите меня кинуть, — Панков притворно вытер несуществующие капли пота со своего лба.

— Но ты должен просверлить в орехах дырки и совокупляться сразу с обоими! — меня явно занесло, но тому было оправдание. Напротив нас сидела смазливая девица в ультракороткой юбке, бесцеремонно закинув ногу на ногу. Вокруг ее пухлого бедра более темной полоской обозначилась резинка от чулок.

— Что за новое направление в сексе? — Краснощеков заглотил, подобно гигантскому удаву, два пончика целиком.

— Я прочитал об этом в журнале "Вокруг света", — вопрос заставил меня отвлечься от созерцания бедра.

— Вы два извращенца и я, пожалуй, напишу на вас рапорт начальству, — Панков приличным глотком допил кофе, интеллигентно рыгнул в кулак и, покручивая на пальце ключи от автомобиля, направился в сторону выхода.

— Осталось только добыть триста косарей! — мечтательно причмокнул Краснощеков.

— Да, какая мелочь, — махнул я рукой.

Опять мы на Невском проспекте. Поток машин увеличился раза в четыре, нестерпимо смердило выхлопными газами тащившегося впереди "Икаруса".

— Коля, включи мигалки, обгони это дерьмо немедленно! — Краснощеков стукнул кулаком по торпеде.

Показать водительский класс Панкову не удалось, впереди раздался визг тормозов и тупой металлический удар.

— О, блин, доездились клоуны! — еще не видя происходящего, сделал свое заключение наш бравый водила.

Стройное движение автомобилей сбилось, образуя два рукава, обтекающих место происшествия. Пользуясь случаем, мы остановились в непосредственной близости от аварии. Шикарное серебристое "Ауди" представительского класса вероломно воткнулось в бок болотно-зеленому, в оспинках ржавчины четыреста двенадцатому "Москвичу". Пострадавших не наблюдалось. Дальнейшая картина была до анекдотичности предсказуема. Из-за баранки "Ауди" вылезло и плотно утвердило себя на асфальте дородное тело карикатурной наружности в дорогом костюме.

— Сейчас, по-моему, появятся пострадавшие, — попытался Краснощеков опередить события.

В свою очередь из "Москвича" вышел необычно крупный, крепко сбитый, седовласый ветеран с орденскими планками на аккуратном твидовом пиджаке.

— Интересный должен быть у них диалог, — заметил я.

Из-за шума и расстояния слов не было слышно, Алексей опустил стекло, но это не помогло. Внезапно бурно жестикулирующий "новорус" дернулся и как-то неуклюже осел на капот своего автомобиля. Что-то блеснуло и отлетело в сторону.

— Ты видел? — заорал Краснощеков, — дед ему в ухо заехал. Второй удар увесистого кулака ветерана я уже сумел оценить по достоинству. "Новорус" шлепнулся на асфальт, мгновенно утратив всю свою спесь. Ветеран с удивительным спокойствием потряс ушибленной кистью.

— Ни хрена себе! — Коля даже подпрыгнул на месте от удивления. Было видно, что такой развязки он не ожидал.

Из "Ауди" выскочила женщина, роскошно и одновременно безвкусно одетая, и с диким визгом кинулась на защиту своего спутника, но, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от бесстрашного деда, тут же, в свою очередь, получила лихой хук.

Пассажиры проезжавшего мимо троллейбуса прилипли к стеклам и недоуменно разинули рты. Ветеран спокойно сел за руль, "Москвич" тронулся и через мгновение исчез в бурном потоке машин.

Странное ощущение свершившегося правосудия постигло меня, его подпитывал социальный антагонизм. Честно говоря, я ненавижу себя в такие минуты, они унижают и заставляют чувствовать гнетущую зависимость от этого душного мира.

— Ты чего приуныл? — спросил меня Краснощеков, когда мы уже отъехали на приличное расстояние.

— Дерьмо все это, — ответил я.

— Это точно! — поддакнул Панков.

Опять загудела рация.

— Вот это точно дерьмо! — зарычал Краснощеков.

— 8652, на вызов поедете? — как бы извиняясь прошелестел динамик.

— Как будто у нас есть выбор, — огрызнулся в сторону Краснощеков и уже другим голосом, притворно усталым, продублировал адрес тангенте.

* * *

Никогда не видел столько отслуживших свой век вещей, сконцентрированных в одном месте. Видимо, большая ранее квартира была уменьшена раз в десять за счет неимоверного количества хлама. Хлам состоял из монументально возвышавшихся старых коробок, увенчанных связками старых журналов и книг, которые опасно нависали над проходом. Все это подпирали обломки старой мебели, старые лыжи с матерчатыми креплениями и уже совсем неидентифицируемые подпорки. Дверь в комнату с трудом открывалась на одну треть и вообще не совсем понятно, как старик-доходяга, к которому мы и приехали на вызов, открывал ее, без посторонней помощи. В комнате хлам немного изменил свой характер, и узкий проход к кровати обитателя вместо мебели ограничивали старые корпуса из-под телевизоров, равнодушно смотрящие на нас черными глазницами телескопов. Тут и там под ноги попадались древние башмаки, дырявые галоши и истертые в прах тапочки.

— Ты заметил, что вся эта обувь на одну ногу? — шепнул я Краснощекову. — Полное отсутствие симметрии, как у японцев.

— Ты лучше посмотри, что здесь по стенам развешено, — прошипел в ответ напарник и перекрестился фонендоскопом, — везет же нам сегодня.

Я огляделся и по спине пробежал неприятный холодок. На меня смотрели десятки лиц давно уже почивших сограждан. Предметом коллекционирования бедного дедушки являлись фотографии на эмали из тех, что вешают на надгробья. Внизу под фотографиями были помечены даты рождения и безвременной кончины.

— Может это все его родственники? — высказал я заведомо нелепое предположение.

— Тогда он глубоко несчастный человек, — посочувствовал горемыке Краснощеков.

— Это все мои работы, — сухим, бесцветным голоском пояснил нам старикашка, — я всю жизнь этим увлекался, и вот остались невостребованные, но они мне все равно дороги, не выкидывать же их в конце концов!

— Выкидывать вообще ничего нельзя, — подыграл больному барахольщику Алексей.

— Как я рад, что хоть кто-то меня понимает, — благосклонно взглянул на нас старик.

Картину тотального говнилина дополняло обилие помойных кошек, находящихся в квартире, некоторые из них были довольно драные и дурно пахли. Вся эта биомасса двигалась, издавала звуки и путалась под ногами. Мы с напарником насчитали девять хищников, хотя, возможно, их было больше, так как помойная мимикрия вполне могла спрятать пару-тройку особей от наших глаз.

Пока Краснощеков измерял давление, я боролся с кошками, методично выкидывая одно животное за другим из нашей сумки, в которую они лезли, загипнотизированные запахом валерианки.

Старикашка, как и следовало ожидать, оказался нудным маразматиком, и Краснощеков, "попавшись ему в лапки", с выражением лица человека, приговоренного к смертной казни, выслушивал скучную, напичканную множеством ненужных подробностей, историю жизни.

Я, радуясь тому, что мне совсем не обязательно слушать своеобразный пересказ великого произведения "Поднятая целина", начал придумывать различные кары для кошек, которые порядком мне осточертели. Алексей исподтишка кивнул мне на вожделенный флакончик с валерианкой и я, уловив ход его гадких мыслей, стал скатывать ватные шарики, заряжая каждый изрядной порцией настойки.

Заготовив полный боекомплект, то есть девять психотропных снарядов, я принялся беспорядочно раскидывать их по комнате, рассчитывая получить немедленный результат. Буйство, которое поднялось в комнате, превзошло все мои ожидания и напоминало, по меньшей мере, массовку зверей из фильма "Джуманжи". Хлам в комнате пришел в движение, коробки задвигались, из мрачных корпусов телевизоров стали вываливаться плохо закрепленные детали, летали обрывки газет, огромная стопка журналов "Новый мир" упала на пол, подняв настоящее цунами из пыли. Помимо всего прочего, кошки стали драться между собой, вовлекая в свою потасовку более крупных млекопитающих. Краснощекова укусили за предплечье, дедушке вцепились в нос, а я, шепотом благодаря свой старенький "Катерпилер", отбивался ногами.

Видя, что шутки закончились, Алексей, рискуя получить более серьезные повреждения и демонстрируя истинный героизм, начал хватать визжащих бестий за шкирку и кидать в открытое окно, благо этаж был первым и всяческие повреждения у представителей семейства кошачьих в связи с падением были абсолютно исключены. Я, презрев опасность, присоединился к нему.

Закончив это мало благодарное занятие и получив по паре глубоких царапин, мы клятвенно пообещали старичку, что он проживет еще столько же и поспешно ретировались.

— Не знал, что так получится, — извинился я перед напарником, уже стоя на лестнице.

— Сам не знал, — ответил тот, и мы дружно захохотали.

— Все, поехали на станцию, надо Леночке позвонить. Владимир Сергеевич уже наверное вернулся из буржуинства и топчет бренную землю предков, надо узнать что и как.

На секунду я почувствовал легкий озноб, но это состояние улетучилось, как только мы вышли под лучи теплого майского солнца.

— Наконец-то мы дома! — проорал Краснощеков и сделал попытку поцеловать асфальт около родной станции, но я не дал ему этого сделать.

— Да, вдели нас сегодня, — покачал головой Коля Панков, — надо бы отдохнуть, да телевизор посмотреть, сейчас "Элен и ребята" начинаются.

— Чуть не забыл, Элен! — Краснощеков хлопнул себя ладонью по лбу и направился к телефону.

Попросив тридцатиминутный перерыв на обед, я отправился на кухню, где, образовав интимный кружок, коллеги фельдшера распивали бутылку трофейного "Хайникена", разлив его по маленьким граненым рюмочкам, вероятно, некогда мирно ютившемся у какой-нибудь старушки в довоенном буфете.

Пожелав им приятного аппетита, я смиксовал содержимое наших с Краснощековым и Панковым банок и принялся разогревать фирменное скоропомощное блюдо. Среди большого количества замысловатой формы рожков трогательно плавали кусочки печени парнокопытного, натыкаясь на островки мелко нарезанной сардельки. Все это венчали краснощековские домашние пельмени в маленьких, зеленых прожилках укропа. В желудке все равно пища смешается, а жевать в углу свою порцию — значит не уважать товарищей, поэтому у нас на "скорой" едят все вместе и все сразу.

Внезапно кто-то положил мне руку на плечо, и я вздрогнул, услышав замогильный голос Тамусенко:

— Миша, у меня сегодня день рождения — я угощаю.

— Чем, коктейлем из метилового спирта с кровью девственниц? — проговорил я, продолжая помешивать деревянной лопаточкой, инкрустированной руническими письменами, пищу богов, — да и что ты делаешь на станции, ты ведь уже давно отдежурил.

— Не хотите — не надо, я торт купил и пиво, — обиделся Артемий.

— Да я пошутил, не дуйся и неси все сюда. Видишь, народ уже пьет за твое здоровье. — Я ткнул лопаточкой в сторону коллег.

— С днем рождения, Артемий! — прокричал доктор Ларчиков, поднимая очередную рюмку с пивом.

Тамусенко, видимо перестав обижаться, абсолютно без разрешения опустил два пухлых пальца в кипящее варево и, ловко подцепив ими пельмень, отправил его в рот.

— Ты хоть руки после трупа помыл? — спросил я.

— А что? — искренне изумился Артемий.

— Да ничего, — настроение упало, и как-то сразу расхотелось есть.

— Можно вас на минуточку, дружище? — прошептал мне на ухо сияющий Краснощеков и потащил за рукав в коридор, не обращая внимания на Тамусенко, который, желая произвести фурор, открыл коробку с шикарным шоколадным тортом.

Я передал управление лопаткой материализовавшейся рядом со мной стройной соблазнительной фигурке Анастасии, шепнул ей на ухо непристойность и поддался напору Алексея.

— Я позвонил Леночке, — сказал Краснощеков и выдержал мхатовскую паузу.

— Ну, давай, — подзадорил его я.

— Ленин папа посмотрел работу и сказал, что, наверное, удастся ее провезти и продать в Германии.

— И что это нам сулит? — тупо спросил я.

— Он сказал, что нашей доли может быть хватит на поездку в Бундес, — напарник запрыгал на месте, имитируя отъезд.

— Картину нельзя продавать до седьмого августа, — передо мной встало бледное лицо старухи в полумраке таинственной квартиры.

— Если думаешь, что я буду ориентироваться на бредовые идеи, то ты глубоко ошибаешься. Пойдем на кухню, я видел там тортик, Краснощеков поднял указательный палец кверху и скроил отвратительно тупую рожу, видимо, тем самым желая отвлечь меня от мрачных мыслей.

Фельдшерско-врачебная братия, сдвинув столы, была занята поглощением шоколадного вавилона. Во главе стола сидел Артемий, пожирая легко усвояемые углеводы в виде безвкусных розочек, запивая все это пивом.

— Что пьешь, Тамусенко? — подвалил к имениннику Краснощеков.

— Портер! — весь довольный самим собой ответил вампиреныш.

— Что-то он уж очень похож на эритроцитарную массу, — проговорил Алексей, макая кусок торта в банку сгущенки.

— У вас жопка не слипнется? — спросил неунывающий Ларчиков, вытирая куском бинта жирные пальцы.

— Слипнется — разлепите! — ответил Краснощеков.

— Так, прекратить этот мерзкий, пошленький разговорчик! — оборвал нас Вислоухов, — здесь все же дамы.

Все как по команде посмотрели на Настю, которая пухлыми алыми губками слизывала остатки крема с указательного пальчика. Она окинула присутствующих томным взглядом и, как можно более чувственно, произнесла:

— Мне, Леонид Израилевич, как-то спокойнее, когда эти самцы интересуются друг другом, а не особями противоположного пола, единственной представительницей которого я сейчас и являюсь.

Никто не ожидал от Анастасии такого крутого выпада, и все сразу затихли.

— Пойду прилягу, а то после обеда чего-то в сон потянуло, — обратился я к Краснощекову, — разбуди меня, если вызов дадут.

— Да я и сам пойду в люльку, — ответил тот, и мы направились наверх.

— Вечером продолжение банкета! — крикнул вдогонку Тамусенко.

Меня охватило приятное предчувствие хмельного веселья. Воспоминания о бабке, терзавшие меня последние минут пятнадцать, отошли на задний план. Дрема навалилась душно и влажно, как бывает всегда теплым майским днем.

* * *

Я бежал по стеклянному лабиринту, закрыв ладонями уши, пытаясь во что бы то ни стало избавиться от металлического хохота бутафорского клоуна.

"Откуда взялся этот шут? Кто посадил его перед дверьми стеклянного лабиринта? Почему у тряпичного клоуна такой по-человечески омерзительный смех и зачем я полез в этот непонятный, наводящий ужас лабиринт?" — вопросы возникали с неимоверной быстротой и, так и оставшись без ответов, постепенно испарялись с поверхности больших полушарий.

Я бежал слишком долго и уже начинал выбиваться из сил. Стеклянные стены, подобно стенам туннеля метро, двигались навстречу с ошеломляющей скоростью, и эта скорость была гораздо выше, чем та, с которой способен передвигаться человек, пусть даже это был бы Карл Люис в лучшей своей спортивной форме.

"Неужели мой бег только иллюзия?" — подумал я.

В голове внезапно возник образ полногрудой американки, затянутой в блестящее, обнажающее все, что только можно обнажить, трико, рекламирующей беговые тренажеры фирмы "Кеттлер". Американка с тупым самодовольным видом демонстрировала ровный, белый ряд металлопластических коронок.

"Вот, идиот, досмотрелся рекламы, ты продукт клипового сознания, вся это плесень проросла в твоей подкорке", — ужаснулся я, и, чтобы прекратить эту иллюзорную кашу, остановился и закрыл глаза.

Навстречу мне шел чем-то очень озабоченный Краснощеков, неся под мышкой тот самый пейзаж Пуссена. Я, радуясь появлению хоть одного знакомого лица, ринулся ему навстречу, но он совершенно равнодушно прошел мимо, пристально смотря на что-то, находящееся у меня за спиной. Я резко развернулся и даже пробуксовал на месте.

Рядом с Алексеем стоял холеный, незнакомый мужчина премерзкой отталкивающей наружности. Пухлыми пальцами, унизанными массивными перстнями, незнакомец отсчитывал огромного размера купюры, сильно смахивающие на царские "Катеньки". Картина меж тем уже была у незнакомца.

— Что ты делаешь, придурок! — крикнул я, — нельзя ее продавать, старуха ведь сказала…

Несмотря на то, что я кричал достаточно громко, никто из них даже не обернулся. Тогда я подбежал к Краснощекову и попытался схватить его за плечо, но рука, к моему удивлению, прошла сквозь него и я, потеряв равновесие, упал навзничь. В ту же секунду все завертелось вокруг меня в бешеном хороводе, и я оказался стоящим посреди толпы строгих фрачников с каменными лицами и зареванных женщин, лица которых нельзя было разглядеть за черными вуалями.

"Интересно, где они понабрали этого барахла?" — проскользнула по полушариям идиотская мысль.

— Кто последний за формой девять? — задал я не менее идиотский вопрос, но никто, подобно Краснощекову, опять же не обратил на меня ровным счетом никакого внимания, все смотрели на заваленный живыми цветами гроб, расположенный в центре.

Я стал пробираться поближе, желая во что бы то ни стало разузнать, кого это хоронят с такими почестями, но не успел я сделать и шага, как на плечо мне опустилась чья-то рука, заставив меня вздрогнуть. Обернувшись, я увидел старуху в темных очках.

— Молодой человек, вас уже заждались, извольте занять свое место! — проскрипела она.

— А где мое место? — удивился я.

В ответ старуха указала кивком головы в сторону гроба. Ком ужаса, образовавшийся где-то в районе мозжечка, рухнул куда-то в пах, и я с неимоверным усилием посмотрел в центр зала. Гроб был пуст.

* * *

— Ты чего орешь? — Краснощеков тряс меня за плечо, — какая форма девять?

— Нельзя эту картину продавать, мне сейчас такое приснилось! — пробормотал я, стряхивая с себя вместе с одеялом остатки сна, — по моему я был в аду.

— Так-таки и в аду, — улыбнулся напарник, — тоже мне Данте нашелся.

— Ты не смейся, придурок. По-моему, мой ангел-хранитель совсем забыл обо мне, если позволяет посещать подобные вечеринки, — я закурил.

— Да брось ты, — было видно, что напарнику не совсем ясен смысл моих слов, но он все же попытался меня успокоить, — все это игра в одни ворота. Ни ангелы, ни копытные в твою жизнь не вмешиваются, им до этого нет дела, они сторонние наблюдатели. И с кем быть, с черным или с белым, зависит только от тебя.

— Хорошая мысль, она мне нравится, пожалуй, возьму ее на вооружение, — успокоился я.

— Ну, раз хорошая, тогда поехали на вызов, нас уже два раза кричали.

Спускаясь по лестнице, я услышал обрывок разговора доктора Ларчикова с Настенькой:

— Кунилингус — это краеугольный камень сексуальных отношений! — втирал он ей.

 

Глава 5

— Хлеб да соль, гробовщики! — на пороге уже знакомой мне квартиры стояла Леночка, держа перед собой антикварное, в серебряном обрамлении, зеркальце с изображением химер. Их порочные глаза, так же как и наши, уставились на горку белого порошка, расположенного по центру.

— Ты что, дура? — Краснощеков был не расположен шутить, — а если бы твой папаша вошел?

Леночка приняла более расслабленную позу, перенеся всю тяжесть тела на одну ногу, причем это незаметное движение вызвало весьма значительное перемещение короткого халатика вверх.

— Если вам не нравиться мое хлебосолье, то для таких зануд, как вы, на кухне имеется пара пряников, можете попить чаю.

— Ты наркоманка, и других втягиваешь, — грозный тон Краснощекова никак не вязался с широкой улыбкой, всплывшей на его лице, — опять что ли веселиться сегодня пойдем?

— У тебя, Леша, больное воображение, потому что ты жаден и жирен. Я всего лишь пекла пирожки для папочки, а это остатки муки, — всем своим видом Леночка выражала оскорбленную невинность.

— Я думаю, такие пирожки пришлись бы всем по вкусу, — восстановил я перемирие, — тем более, что пекла ты их будучи абсолютно голой.

— Я не голая, а просто не одетая, — парировала ведьмочка.

— Ладно, давай фигнем! — примирился с ситуацией Краснощеков и двинулся в комнату. За ним, пританцовывая и напевая, "в Багдаде все спокойно", последовали мы.

— Что там с картиной нашей? — спросил Алексей и вальяжно развалился в кресле, передавая мне пластмассовую трубочку.

— Ну, может наживете немного, да съездим всей грядкой в загранку.

— А поконкретней, — глаза напарника заблестели изумрудным блеском. Ему, наверное, померещился "боинг" с собственным именем на борту и взвод соблазнительных мулаток.

— Брось ты, это всего лишь какая-то копия, а не флаерс в рай. Может, даже двадцати долларов не стоит, — осадила его Елена и сразу же обратилась ко мне, переменив тему, — Михаил, вы так и будете ездить по клубам один, как старый скопец. Позвонили, хотя бы той расфуфыренной сучке, которую вы трахали в лодке на озере, пока мы с Алексеем плавали за жабами.

— Это у меня было романтическое приключение, — попытался я остановить неожиданную атаку.

— Романтическое приключение — это когда хотя бы один остается в штанах, — принял Краснощеков сторону своей избранницы, закинувшей свои аппетитные ножки ему на колени.

— А если это любовь? — не унимался я.

— Ты можешь любить и трахать эту стерву одновременно, — выписала эпикриз Елена.

Я сдался и пошел звонить Анжеле, которая оказалась дома и с радостью согласилась принять участие в маленьком кураже.

— Странно! — сказал я сам себе, — обычно в таких ситуациях девушек нет дома, или они не могут по причине критических дней.

— Сударь, что вы там бормочите? — поинтересовался Алексей.

— Я говорю, что картину лучше не продавать пока.

— Почему это? — изумилась Леночка.

— Потом объясню, — сказал я и нагнулся к зеркалу.

Когда чай с пряниками был выпит наполовину, а Леночка совершенно оделась, в дверь позвонили.

— Мир этому дому! — в дверях показался Кирилл, державший в одной руке пластиковый пакетик, а в другой початую бутылку коньяка.

— Мы не можем изменить ход истории, но мы можем сделать ее лучше! — из-за плеча Кирилла показалась Виктория.

Тут началось настоящее веселье, занавес упал и мне пришлось аплодировать.

Через некоторое время, проведенное в поглощении коньяка и кокаина, где-то на краю моего восприятия я узрел знакомый образ. Им оказалась и вправду не в меру расфуфыренная Анжела, стоящая у дверей известного в городе гей клуба под лаконичным названием "Семь процентов".

— Что ты делаешь, любимая, в этом содоме, ты же сейчас превратишься в соляной столб, — заорал я и, неожиданно упав на колени, заглянул ей под юбку.

— Мерзавец, тебе от меня нужен только секс.

— Крекс, пекс, секс! — проскандировал Краснощеков и, оторвав меня от Анжелиных ног, понес в клуб.

Мой мозг напоминал кубик Рубика, который кто-то крутил, без всякой системы меняя плоскости и цвета. Лоскутное одеяло событий, накрывшее меня с головой, было пестро и уютно, обволакивая, уносило в мир грез. Оценка событий не имела значения, было только туповатое созерцательное спокойствие, сопровождавшееся неукротимым желанием двигаться. Я постоянно перемещался в пространстве.

— Какие у вас красивые глаза! — передо мной возник, плавающий в фокусе, человек-губы, во всяком случае ни на чем другом в его внешности сосредоточиться я не мог.

— Это очки создают такой эффект, а они все, что у меня есть.

Но, судя по всему, "губам" было абсолютно все равно, что я говорю, и он потащил меня куда-то на второй этаж.

— Ты уверен, что готов лишиться девственности? — раздался над ухом знакомый голос Краснощекова.

Этот вопрос вывел меня из оцепенения и, оглядевшись, я увидел полуобнаженные тела, лежащие на просторных тюфяках, расположенных по периметру чил-аута на втором этаже. Вся эта масса занималась оральным сексом и мастурбацией, ритмично двигаясь, стеная и издавая чавкающие звуки. Картина начала удаляться, и я сообразил, что Алексей потащил меня вниз по лестнице.

— Здесь были губы, — пробормотал я.

— Какие губы? — Краснощеков сунул мне в зубы сигарету, — пойдем лучше в туалет разнюхаемся.

Вся манипуляция была мастерски произведена на стульчаке финского унитаза. Я чуть-чуть протрезвел.

— Если бы не было запахов, человек бы не мог думать, — поднимаясь с колен и втирая остатки порошка в верхнюю десну, изрек я еще одну непонятность.

— А ты думаешь? — изумился Алексей.

— Да так, подумываю и подумываю о картине, — мое сознание вынырнуло из сумерек.

— Иди тогда поговори с Леночкой, тем более, что она занялась каким-то кретином, видимо, его атрактанты сильнее моих, — продолжил тему о запахах напарник.

— Елена, можно вас отвлечь на пару минут? — шепнул я на ухо во всю флиртующей чертовке.

— Почему же на пару? Можно и навсегда, — Леночка повернулась ко мне и указала в сторону свободного столика.

— Нет, навсегда это слово не для меня, — сказал я абсолютно серьезно.

— Шучу я, — сказала она и уселась, подтянув коленки к потолку и водрузив на них подбородок.

К моему удивлению, Леночка выслушала всю историю про картину внимательно и даже когда зевала, делала это как-то сосредоточенно. В конце концов она пообещала рассказать все это своему папе.

— Но ты это подай под каким-нибудь живым соусом, что бы не выглядело так по-кладбищенски, — попросил я.

— Не бойся, я не собираюсь пересказывать сны петербургского олигофрена, сделаю все, как надо, — успокоила меня ведьмочка, — иди теперь потанцуй, а то твоя мымра уже косо на меня смотрит.

— Она не мымра, она просто вызывающе одета, — сказал я и, подхватив за талию уже начавшую скучать Анжелу, потащил ее на танц-пол.

По дороге я чуть не потерял нижнюю челюсть от удивления, так как у стойки бара увидел хорошо знакомую фигуру Паши Вафельки. Паша целовался взасос с каким-то холеным бородачом.

"Вот ведь, в тихом омуте…", — подумал я, но мешать коллеге, разумеется, не стал.

— О чем ты говорил с этой стервой? — прошептала на ухо Анжела, прижимаясь ко мне в медленном танце и просовывая колено между ног.

"Совсем как у классиков", — подумал я, — "Во всем, что движется, видят соперниц, хотя уверяют, что видят блядей".

— Мы говорили с ней о смерти! — нагнал я таинственности и прижался еще ближе, чувствуя наползающее возбуждение.

— Давай лучше поговорим с тобой о сексе, — проговорила Анжела и страстно поцеловала меня в область сосцевидного отростка.

Вокруг танцевали мирные гомосексуалисты, и я чувствовал себя белой вороной.

— Как романтично танцевать здесь с тобой, среди этих ненавистников женской плоти.

— Иди, возьми у Николая кокоса, и пойдем чуть-чуть заправимся, — попросила меня ненасытная самка.

Слава богу, я не успел исполнить ее просьбу, так как в следующий момент свет на танц-поле зажегся, музыка заглохла и я, получив удар резиновой дубинкой между лопаток, завалился на какого-то жирного гомика, который отвратительно взвизгнул при этом. Мягкая мелодия сменилась резкими окриками, не терпящими возражений, женскими криками и тупыми звуками ударов дубинок о тела.

Обыкновенный ментовский шмон, слава богу, что никого из нашей компании не повязали и, если не считать множественных синяков и шишек, оставленных нам на память людьми в сером, все закончилось относительно благополучно.

* * *

Мы с Анжелой ехали по пустому притихшему городу. Дома досматривали последние сны и меняли оттенки светлой майской ночи на яркие краски грядущего дня. Редкие прохожие обходили стороной лужи, беспощадно уничтожаемые лучами постепенно раскаляюшегося солнца. Нет ничего лучше воскресного утра, совы уже легли, а жаворонки еще не встали. Город отдыхал от кратковременного отсутствия своих маленьких суетливых хозяев. Реки и каналы, как гигантские анаконды, сбрасывали старую кожу из плавающего по их поверхности мусора, меняя ее на сияющую в солнечных лучах новую. На город неминуемо наваливалось лето.

— А я тебя люблю! — уткнувшись носом мне в ухо, проговорила Анжела.

"А, я?" — подумал я и промолчал.

 

Глава 1

— Я хочу силиконовую грудь, — слова Анжелы прозвучали откуда-то справа, из высокой травы. Ее саму видно не было, но я точно знал, что она лежит рядом, так же тупо уставившись в голубое небо.

— А где Краснощеков? — проигнорировав реплику по поводу груди, спросил я.

— Он ползает в радиусе пятидесяти метров и пытается собрать дозовочку поганок, дабы скрасить скучный августовский вечер.

— Как трогательно, он всегда хочет большего, чем есть на самом деле, — я выплюнул изжеванную травинку, она мешала говорить, — неужели ему мало этого неба и этого милого ветерка, который колышет твои волосы?

— Я хочу силиконовую грудь, — опять проговорила Анжела, но уже где-то ближе.

— Ты больная, похотливая самка, и эти слова должны дойти до твоего усохшего от невостребованности мозга, — мне уже не хотелось просто лежать, я потихоньку начинал беситься. Я всегда бесился, когда она говорила что-нибудь в таком духе.

— Михайлов, я действительно больна, приди ко мне и укуси меня за ягодицу.

"Какой же у нее сладкий и равнодушный голос", — подумал я и выдернув кусок дерна, бросил в нее.

— Смотрите сюда, бездельники! Пока вы тут травой кидаетесь, я вон что… — Краснощеков весь дрожал от нетерпения, сжимая в потных ладонях панамку, доверху наполненную небольшими грибками на тонких ножках с желтыми и фиолетовыми шляпками, — не ожидал, что в начале августа удастся набрать.

— А почему они разные? — задала резонный вопрос Анжела.

— Одни росли в сырой низине, другие на солнцепеке, — пояснил ботаник-любитель и принялся раскладывать грибы на три равные кучки. Получилось по шестьдесят шесть поганок каждому.

— Не много ли? — задал я свой коронный вопрос, понимая, что от приема псилоцибина мне сегодня не отвертеться.

— Нормально, они еще не настоялись, — успокоил меня Алексей.

— Ну, а само число вас, сударь, не настораживает? — вступила в пререкания Анжела.

— Можешь отдать один гриб Михаилу, и у вас получится шестьдесят пять и шестьдесят семь соответственно, — съязвил грибник-самоучка, — меня же шестьдесят шесть, наоборот, радует.

— Хорошо хоть не шестьдесят девять, — вставил я.

— Нет, это число, насколько я знаю, вам мило, мой бедный друг! — нараспев парировал напарник.

— Дамы, я вам тут не мешаю? — остановила Анжела словесную дуэль.

— Ладно, давайте жрать, кому надо запить — вот "Кока-Кола", — Алексей скатал комочек из доброго десятка грибов и, как горькую таблетку, положив на корень языка, отправил в пищевод.

Мы с Анжелой переглянулись, синхронно вздохнули и отправились в путешествие следом за ним.

Солнце, невидимым глазу поступательным движением накалывало себя на остроконечные вершины сосен, стоящих на противоположном берегу мутной реки, несущей свои красновато-коричневатые воды куда-то в сторону унылого залива. Я всегда завидовал природе, ее самодостаточности. Глупость школьного образования, называющего составляющие природы — деревья, солнце, воду неодушевленными предметами, как ни странно, положительно сказалось на моем мироощущении, так как все то, чему меня учили в школе, я воспринимал в штыки и, с характерным для юноши духом бунтарства, делал все наоборот. Для меня куда более одушевленными были трава, река, воздух, чем многие люди.

Мои размышления прервались, благодаря весьма ценному наблюдению — в окружающем меня мире стали происходить какие-то пластические метаморфозы. Корни деревьев начали извиваться вместе с бархатным травянистым покрывалом, которое, поднимаясь от земли, дышало, издавая булькающие хрипы. Вода в реке по своей консистенции стала напоминать сгущенное молоко с сахаром, куда, не разбирая дороги, метнул свое обнаженное тело Краснощеков, подняв в парной вечерний воздух рой пластилиновых брызг.

Посмотрев на Анжелу, я увидел, что она курит сразу две сигареты.

— Дашь мне одну? — обратился я к ней.

— Одну чего? — Анжела недоуменно посмотрела в мою сторону, причем один ее глаз сполз на щеку, а другой сместился к переносице.

— Сигарету, одну из тех, что ты куришь.

— Я вообще сейчас не курю, — сказала она и выплюнула травинку изо рта, — фу, какая у тебя, Михайлов, ужасная рожа.

— Сама далеко не принцесса! — заорал я и, не в силах сдержаться, истерически захохотал. Ко мне присоединился Алексей, который точно ничего не мог слышать, стоя у берега, лепя глиняные снежки и кидая их в нас.

— Чего-то меня очень сильно расперло, — сквозь смех проговорило то, что было раньше Анжелой, — вот они твои шестьдесят шесть, не настоялись, говоришь?

— Надо было шестьдесят пять, а ты, глупая жаба, не послушалась, — Краснощеков принялся лупить огромной палкой по воде.

Я, нетвердым шагом, предусмотрительно раздевшись догола, подошел к напарнику и каким-то чужим, скрипучим голосом спросил:

— Что ты делаешь, Алеша?

— Я глушу крупных особей форели! — проржал Алеша и толкнул меня в спину.

"Хорошо, что успел раздеться", — мелькнуло в моем целлулоидном шаре, временно заменяющем черепную коробку.

Погрузившись в вязкую воду, я увидел огромное количество пятнистых тел, заканчивающихся треугольными хвостами.

"Видимо это и есть крупные особи форели", — подумал я.

— Странно, почему же я вижу, если глаза мои закрыты? — спросил я у ближайшей ко мне рыбы.

— А ты рот открой, они ведь у тебя во рту! — ответила форель и растворилась в янтарной дымке.

Я открыл рот и почувствовал как что-то сильно распирает меня изнутри, одновременно чем-то сильно стянуло грудь.

"Как ремнем", — подумал я.

Пришел в себя я уже на берегу, где был разбужен громким кашлем и различными утробными звуками. Краснощеков, обхватив меня сзади, обеими руками давил на диафрагму.

— Ты что, дядечка, рыбкой решил стать? — услышал я голос напарника.

— Да, я рыба нерукотворная! — полезла из меня чушь.

— Ты ведь мог утонуть! — голос Анжелы звучал ласково и черты лица восстановились настолько, что я мог ее узнать, — и никогда не увидел бы больше моего голого тела.

— Именно поэтому я и выплыл, на свете нет других причин из-за которых мне стоило жить! — не знаю, услышала ли она в моем голосе иронию? Судя по блуждающей на ее лице улыбке — нет.

— Пошли в поселок, на дачу, — Краснощеков швырнул мне джинсы, предлагая прикрыть наготу, — давно пора, что-нибудь на кишку кинуть, да и народ там вовсю веселится.

Анжела опустилась передо мной на колени, помогая застегнуть непослушную ширинку, а Алексей от души смеялся, так как зрелище было довольно двусмысленным. Грибасы стали, как мне показалось, понемногу отпускать, и я стал вращаться на месте в поисках автомобиля.

— Она на том конце поля, — показала Анжела куда-то в сторону кромки леса, — ты ехать-то сможешь?

— Придется ехать, так как идти пешком он вряд ли сможет, — ответил за меня Краснощеков, — приедем, разожжем костерчик, приготовим шашлычок, выпьем легкого алкоголя.

Жизнерадостность, исходящая от напарника, придала мне дополнительной уверенности, и я смело уселся в свой броневичок.

Машина медленно ползла на первой передаче по проселочной дороге, и высокая трава шуршала по днищу, а Алексей все говорил и говорил, а Анжела все смотрела и смотрела, а мне не верилось, что уже где-то через неделю я буду в совершенно другом мире, который меня заранее пугал, как пугало все то, с чем я не знаком.

— Вы уже точно отчаливаете? — спросила Анжела, как будто прочитав мои мысли.

— Да, визы уже стоят, дело только за билетами, — ответил Краснощеков.

— Я хочу с вами, но не могу, и от этого мне грустно, — она отвернулась и стала смотреть на проползающие мимо елки. Я молчал, что я мог сказать? Наши отношения изначально бесперспективны, а говорить, что все будет хорошо, на это хватает сил только у Краснощекова.

— Да ладно тебе киснуть, съездим ненадолго и вернемся назад, ты даже не успеешь его разлюбить, — сказал Алексей, закурил и почему-то тоже замолчал.

Впереди показался милицейский патруль.

— Откуда менты в лесу? — спросил я и попытался ехать ровнее.

— Какие менты, это мой сосед с местными гопниками прогуливается, — презрительно фыркнул Краснощеков и высунул ноги в окно, желая продемонстрировать друзьям детства свою безмерную крутость.

— Так, что грибасы еще не отпустили? — засмеялся я.

— Нет, конечно, думаешь побыл рыбкой и баста, все только еще начинается.

Как всегда напарник был прав, все только еще начиналось. Мы остановились около группы молодых людей, Алексей начал шумно их приветствовать и представлять нас с Анжелой всей честной компании. Я вел себя скромно, продолжая подозревать этих людей в принадлежности к государственной автомобильной инспекции. Правда, эти люди делали неимоверное количество ненужных движений и зрачки их были неприлично расширены, что, в моем понимании, никак не может охарактеризовать блюстителей порядка наших дорог. Об этом весьма ценном наблюдении я с радостью сообщил Анжеле.

— Ты думаешь гаишники не могут нажраться психодизлептиков? — заронила она новое зерно сомнения в мое и без того растревоженное сознание, — на днях я видела одного сержанта, который, убрав триста поганок, превратился в тапира и, убежав стремительно в кусты, бесстыдно там самооплодотворился.

Со стороны моей двери я услышал голос и, обернувшись, увидел толстого человечка в махровом разноцветном халате. Человечек был обут в красные, старперские галоши и перед собой катил никелированный сервировочный столик, на котором стояла и издавала приятнейший аромат кружка какао.

— Добрый вечер. Я Плюш — лучший из соседей Алексейчика, — представился человечек и, сладко зевнув, отхлебнул пахучей жидкости.

— Можно мне глотнуть? — спросил я и протянул руку к столику.

— Нет, нельзя, это же мое какао! — как-то обиделся Плюш и попытался отъехать в сторону.

— Дай ему попить, — возмутился Краснощеков, — ему надо.

— Ах, надо, тогда конечно, что же ты молчал? — направился ко мне лучший в мире сосед, протягивая чашку с блюдцем.

— Пойдемте, прогуляемся в лес, сегодня так мило, — защебетала девица в ядовито-зеленом платьице с двумя маленькими кармашками на бедрах.

Все с радостью приняли это предложение, я загнал машину на территорию краснощековского двора, чуть не врезавшись в поленницу, и мысленно порадовался, что родители друга в городе.

— Надеюсь, что я не наехал на любимые флокции краснощековксой мамаши, — сказал я Анжеле, помогая закрывать створки ворот.

— Сейчас не до этого, утром посмотрим, — Анжела накинула крючок из проволоки на ворота, и мы тронулись в путь.

Как-то внезапно вместе с сумерками начался дождь. Крупные капли с шумом разбивались о зонт, оказавшийся только у предусмотрительного Плюша, и отлетали мне в лицо. Дождь был теплый и ненавязчивый, редкие капли хоть и попадали за шиворот, образуя дорожки, бегущие к ягодицам, но не доставляли никакого дискомфорта. Наступила одна из тех ночей, в которых умиротворение преобладало над весельем.

— Послушай, о чем вещает твой напарник, — толкнула меня в бок Анжела.

Я прислушался.

— …с этих позиций нельзя рассматривать жизнь как цепь непрерывно следующих друг за другом событий, связанных в единое целое. Это как телесериал, в котором каждая серия рассказывает отдельную историю, хотя в ней действуют одни и те же герои в одной временной плоскости.

— Ты, Краснощеков, глуп и, как все глупцы, противоречишь сам себе. Я готов тебе это доказать.

Доказать я ему ничего не сумел, так как все вдруг резко остановились и уставились на вершину холма, где в свете выглянувшей из-за туч луны четко обозначилась неестественно высокая фигура человека, держащая в правой руке ужасающего вида топор. Человек был облачен в длинный плащ, на голове его нелепо сидела старая фетровая шляпа.

Неожиданно незнакомец поднял над головой топор и, издав дикий, нечеловеческий вопль, кинулся прямо на нас.

На мгновение я оцепенел, но, повинуясь общей панике, схватил Анжелу за шиворот и, перевернув по дороге плюшевский сервировочный столик, побежал к поселку. Одновременно мне было страшно и смешно, я то падал, то вставал, то натыкался на бегущего впереди Алексея, который без умолку тараторил:

— О, блин, что за фигня.

Так мы бежали минут пять, ощущая за спиной тяжелое дыхание дровосека, пока девица в зелененьком платье не упала посреди тропинки, тем самым преградив путь остальным.

— Я потеряла туфельку, я дальше не побегу, я хочу писать, меня тошнит и вызовите кто-нибудь милицию, — выла она, молотя по земле руками и ногами.

Я обернулся, приготовившись принять тяжкий удар на себя, но никакого преследующего нас дровосека не обнаружил. Ко мне прижалась хныкающая Анжела.

— Вы видели, братцы, это, блин, полный привет, — сказал Алексей и вытащил из кустов увесистую дубину.

— Надо было сразу так делать, чего мы все рванули? — я начал успокаиваться.

— Это все из-за грибов. Если еще этого черта увидим, забьем, как мамонта! — сказал долговязый парень, помогая подняться все еще лежавшей девице в платьице с кармашками.

— Плюш, ты свой столик потерял, надо бы вернуться, — сказал я и начал оглядываться в поисках какой-нибудь палки.

Ответа не последовало и все на мгновение замолчали, обнаружив, что не только сервировочного столика, но и его несчастного обладателя среди нас не было.

— Надо идти его искать! — бросил Краснощеков, я кивнул и, прихватив с собой Анжелу, последовал за ним.

— Я никуда не пойду! — заголосила зеленая девица, — вызовите немедленно милицию, скорую помощь и пожарных.

— Заткнись, жаба, — проговорил долговязый и, взвалив визгуху себе на плечи, смело зашагал в сторону злополучного холма.

Нити дождя уже не пришивали густые сумерки к влажной, скользкой земле, и ночь, расправив плечи, пришла в движение. Из ее чрева выплыли поваленные стволы деревьев, муравейники и бездонные ямы. Миновать все это без ущерба для здоровья, тем более босиком, как эта зеленая Золушка, можно было лишь в состоянии патологического аффекта. Поднялся ветер и деревья на разные голоса, языками тысячей маленьких листиков, заговорили между собой, совершенно игнорируя наше присутствие.

— Хорошо, что в наших лесах нет хищных животных, — дрожащим голосом напомнила о себе Анжела.

— Зато вон хищные люди с топорами попадаются, не знаю, что и лучше, — проговорил Краснощеков и пару раз для уверенности махнул дубиной перед собой.

Вскоре в просвете между деревьями мы увидели холм, ярко освещенный светом уже набравшей силу полной луны. На вершине холма лежало тело и, если бы не размеры, его легко можно было бы спутать с молодым кабанчиком в полосатой шкурке. Полосатой шкуркой был халат Плюша и наподобие какого-то нелепого, ненужного рычага в спину его был воткнут тот самый огромный топор.

Звенящее, жуткое безмолвие повисло над нашей компанией, заставив замолчать даже зеленую девицу.

Простояв так некоторое время, мы, не сговариваясь, побежали к холму и, оказавшись рядом, увидели нереально густую кровь, пропитавшую халат вокруг топора. Краснощеков и я опустились на колени возле бедняги. Девицы предусмотрительно попятились, Анжела отвернулась. Протянув руку, я уже собирался прощупать пульс на сонной артерии, как вдруг покойник зашевелился и встал на колени, при этом отвратительно рыча и хрипя. Я инстинктивно отдернул руку и прыгнул в сторону, Алексей, споткнувшись обо что-то в траве, неуклюже повалился на бок. За спиной я услышал сиреноподобный взвизг зеленой и последовавший за ним глухой звук падающего тела.

Из кустов слева раздался смех, Плюш выпрямился и тут же повалился обратно, держась за живот и издавая вместо смеха какое-то змеиное шипение. Краснощеков, не говоря ни слова, схватил дубинку и, воинственно размахивая ею над головой, побежал к кустам.

* * *

Позже, когда девушек привели в чувства, посредством прямого макания головой в реку, и все относительно успокоились, я высказал все, что думаю по поводу подобных шуточек, хотя придумано было действительно блестяще: долговязым лесорубом оказались два гопника, незаметно отделившихся от компании и вместе с Плюшем решившие разыграть всех остальных. Один сидел на плечах у другого, укрывшись длинным плащом, а топор воткнули в доску, предварительно положенную под халат, кровь, как и положено, заменял кетчуп и единственное, что пострадало, это — сервировочный столик, на который я упал со всего маху, убегая от монстра.

Плюш предложил продолжить веселье у него на даче и в качестве компенсации за моральный ущерб выкатил пару бутылок киришской водки.

На дворе плюшевской дачи стояли в ряд три пластиковых столика, своим дизайном сильно смахивающие на луноходы. В кустах крыжовника незваной гостьей притаилась искусственная серебристая новогодняя елка. Анжела подошла к ней и принялась разглядывать новогодние игрушки, не обращая внимания на суету вокруг ведра с шашлыками. Ощетинившись шампурами, из дома выкатился Плюш и, пробегая мимо Анжелы, был схвачен ее цепкими пальчиками.

— Скажите, милейший, эта инстоляция — результат вашей болезни или оригинальности? — спросила она и ткнула пальчиком в фарфорового попугая с отколотым хвостом, который висел у самой макушки.

— Душечка, кто видит эту незримую грань? — в тон ей ответил Плюш и побежал нанизывать шашлыки.

— Ты что обижаешь радушного хозяина? — спросил я.

— Этот хозяин меня чуть до инфаркта не довел, — ответила Анжела, — так что я могу говорить все, что мне заблагорассудится.

— Пойдем выпьем и проглотим пару шматков сырого мясца, — перевел я тему.

* * *

Компания разбилась на составляющие. Часть ее пила и спорила, не слыша друг друга, в основном, на темы космогонии, другая часть пила и сочувствовала первой, а оставшиеся пили и сочувствовали сами себе. Мы с Анжелой выпали из общего круга.

— Миша, пойдем, ты посмотришь мои синяки, — сказала она, безуспешно пытаясь устоять в позе Ромберга.

— Куда? — спросил я.

— Мне все равно, — ответила Анжела.

— Тогда пойдем в машину.

— Мы там будем спать?

— Да, я хочу чтобы звезды видели, как я люблю тебя.

 

Глава 2

Последнее дежурство перед отпуском это уже не дежурство, потому что отпускные уже на руках, билеты в Германию куплены и мысленно я уже в "Пулково — 2", если нигде подальше. Настроение было абсолютно нерабочее, и апогеем этого состояния был напарник, который, сидя на кушетке в позе лотоса, старательно вырезал швейцарским армейским ножом разноцветные буквы из журнала "Космополитен". Потом он наклеивал их на стену фельдшерской, периодически останавливаясь и критически оценивая свое творение, прищурив правый глаз.

Я прекратил разглядывать лампы дневного света, что делал в течение последних пятнадцати минут, потянулся и подошел сзади к Алексею. Дело было закончено и на стене красовалось: "Краснощеков — национальное достояние России".

— Как тебе? — спросил напарник.

— Скорее да, чем нет, — ответил я, — только ты не мог бы, в качестве жертвоприношения, использовать не последний номер "Космополитена", а журнал подешевле.

— Это не мой журнал, его Паша Вафелька читал, да забыл, — оправдался напарник.

— Ну, тогда другое дело, давай и я чего нибудь напоследочек сотворю, — сказал я и тоже с увлечением стал терзать глянцевые страницы дорогого журнала.

— Про какой-такой последочек ты говоришь? — спросил Краснощеков.

— Про акушерский, — ушел я от ответа.

— И что, он у тебя родился в срок?

— Кто знает свой срок? — загадочно произнес я и швырнул обрезки журнала в Тамусенко, который, широко улыбаясь, входил в комнату, сжимая в руках кипу каких-то фотографий, — сгинь нечистая!

— Какая я нечистая? — обиделся Тамусенко, — вот, посмотрите мои работы.

На фотографиях, как я и предполагал, было самое худшее. Тамусенко сделал их в прозекторской, где он позировал с человеческими внутренностями. Фотографии были так отвратительны, что даже в изрядно прокуренном помещении фельдшерской, как нам показалось, засмердело неимоверно. Мне в руки попалась карточка, на которой Артемий был запечатлен сжимающим человеческий органокомплекс, при этом лицо его светилось таким счастьем, что можно было подумать, что сфотографировался он по крайней мере с Мадонной.

— Пошли эту фотографию своей девушке на день святого Валентина, — посоветовал я Артемию.

— У меня ведь нет никакой девушки, — как-то оскорбленно проговорил Тамусенко.

— Тогда заведи и таскай на руках ее органокомплекс, — посоветовал Краснощеков.

Артемию идея очень понравилась, и он засмеялся жутким утробным ухающим смехом. Такой звук обычно издают совы ночью в лесу, желая напугать припозднившихся беспечных дачников.

— Любая красавица с ума сойдет от желания заполучить себе такого бесстрашного мужика, увешанного потрохами, — отвесил я еще один комплимент.

— Можно даже поместить эту фотографию в колонку брачных объявлений какой-нибудь бульварной газетенки, — добавил Алексей.

В этот момент селектор выплюнул знакомое цифросочетание с грозной прибавкой — утопление, и мы вышли из комнаты, конвоируемые завистливым взглядом Тамусенко.

— Не расстраивайся, Артемий, мы тебе привезем кусочек, — бросил я на прощание.

* * *

Панков гнал нашу "лошадку" по Таврическому саду. Этот сад — сад моего детства. Здесь каждый куст знаком со мной, каждая ветка, ритмично покачивающаяся на ветру, приветствует меня. На этой скамейке мама читала мне "Вини-Пуха" и "Мумми Тролля". Летом я играл здесь с одноклассниками в футбол, зимой, как все, ходил на каток с девушками, когда коньки мне стали малы, я стал с девушками целоваться. На этом пуэрильное общение с садом закончилось.

Сейчас мы ехали по аллеям, разгоняя мамаш с колясками, юных велосипедистов и курсантов военных училищ, которые с незапамятных времен бегают здесь кросс.

На берегу давно заросшего ряской, обмелевшего пруда что-то происходило. Издали был виден жадный до сенсаций полуденный народ, состоящий, в основном, из домохозяек и размахивающих клюшками старушек, отгоняющих не в меру любопытных детей. В общем, бурная деятельность, КПД которой, как правило, был равен нулю, так как познания нашего народа в оказании первой медицинской помощи состояли из выворачивания карманов в поисках каких-либо таблеток, причем все равно каких и незамедлительному засовыванию всех этих таблеток под язык потерпевшему.

— Сейчас начнется шоу, — возвестил Краснощеков.

— Да, цыганочка с выходом, — поддержал его Панков и лихо подрулил правым бортом к клокочущей, возбужденной толпе.

Из этой эмоционально напряженной биомассы выскочила женщина в синем шерстяном костюме с зелеными горизонтальными полосками. Из-под стекол ее непропорционально больших очков в роговой оправе самой причудливой формы, покоящихся на тонком стервозном носу, сверкали зелеными огоньками глаза школьной учительницы по математике.

— Скорая называется! Где вы так долго ездите? Я буду жаловаться! — в открытую форточку вместе с дуновением ветра ворвались злость и нетерпение очевидца трагедии, — срочно нужен электрошок!

— Кому? — тихо спросил я у напарника, вылезая из машины.

— Им всем, по-моему, не помешает, да и нам с тобой, судя по всему, скоро понадобится, — ответил он и, как ледокол, раздвигающий торосы льда, ринулся в гущу событий, оглашая окрестности нарочито форсированным голосом. Я само собой последовал за ним, взяв для важности чемоданчик.

У самой кромки воды лежало тело, рядом с которым, стоя на коленях, расположились две женщины, интенсивно выполняющие закрытый массаж сердца и искусственную вентиляцию легких, причем искусственная вентиляция легких выполнялась способом "рот в рот".

Я положил чемодан на траву и, быстро раскрыв его, повернулся к Краснощекову, чтобы скоординировать с ним дальнейшие действия, но, увидев выражение его лица, понял, что ничего из того, что я собирался сделать, уже не понадобится. Внимательно взглянув в сторону тела, от двойственности чувств я потерял дар речи. Тело действительно было, мертвое тело, без дыхания и сердцебиения, но, судя по ряду признаков, мертво оно было где-то около недели, а то и двух.

— Оставьте в покое труп! — наконец собрался с силами Алексей, — ему уже не поможешь.

— Его нужно реанимировать, что вы бездействуете, фашисты?! — накинулась на нас вездесущая учительница.

— Простите, но реанимировать его нужно было неделю назад, — стоял на своем напарник.

Взглянув на отслоившуюся кожу на кистях и характерное вздутие тела, не говоря уже об известном запахе, я вынужден был с ним согласиться.

Одна из женщин, как раз та, что делала искусственное дыхание, не выходя из нелепой позы лягушки, готовой к решающему прыжку на комара, оторвала свои губы от сине-черных губ утопленника и, обращаясь к учительнице, сказала:

— Галина Васильевна, вызовите настоящих специалистов и запишите номер этих никчемных дилетантов. Мы на них в суд подадим.

— Какие дилетанты? Прекратите реанимировать застарелый труп, в конце концов вы можете отравиться, — подключился я.

При слове "отравиться" обе женщины оторвались от своего занятия и, недоверчиво покосившись на нас, перевели взгляды на тело. В воздухе повисла тишина, которую нарушил Краснощеков:

— Граждане, давайте во всем разберемся, — обратился он ко всем присутствующим, — кто-нибудь видел, как он нырнул?

Оказалось, что никто не только ни видел, как он нырнул, но не нашлось и тех, кто доставал его из пруда.

— Он так тут и лежал, — удивленно произнесла женщина, делавшая закрытый массаж сердца и, видимо, потихоньку начинавшая вникать в суть происходящего.

Я положился на ораторский талант Краснощекова и отправился по рации вызывать милицию.

— Ну, что там? — спросил Панков, оторвавшись от чтения газеты.

— Да ничего, пара некрофилок реанимируют утопленника недельной давности.

— А, обычное дело, — произнес Панков и снова уткнулся в газету.

Через полчаса подъехал милицейский козелок и Краснощеков начал что-то объяснять сержанту, одновременно рисуя сопроводительный талон. Вместе с сержантом из "уазика" вылез худощавый субъект в кривых очках и длинной кожаной куртке. На его, хранившем следы вчерашней тяжкой пьянки, лице при виде нас выплыла гримаса обреченности и нежелания что-либо делать. Не обращая внимания на взволнованную толпу и самого виновника суматохи, тихо лежащего у кромки воды, дознаватель, походкой человека, бредущего по снежной целине, подошел к Алексею, пробормотал приветствие и взял направление.

— Поехали отсюда, пусть менты дальше сами разбираются, — Краснощеков, бесцеремонно потеснив меня, заполнил собою кабину.

— Я бы на вашем месте полечил дознавателя, — заметил Панков ревнивым возгласом человека, приобщенного к кругу любителей крепких спиртных напитков.

— В описи наших препаратов того, что ему нужно, нет. Ему скорее поможет продавщица из гастронома на углу Таврической и Тверской, халат у нее тоже белый, — сказал Алексей.

— Подобное лечится подобным, — расшифровал я Панкову.

— Где вы находитесь? — недовольно вякнула моторола.

— Где, где, в Караганде, — мимо трубки бросил Алексей и продолжил уже в трубку, — выезжаем из Таврического сада.

— Поедем, Суворовский тридцать восемь, на чердаке, у мужчины травма головы, встречают, — моторола отключилась.

— Какого рожна он на чердаке делает? — недовольно буркнул я, — там ведь крысы, туляремия и псевдотуберкулез.

— Самое ужасное, что на чердак точно пешком придется подниматься, — подныл мне напарник.

— Ничего, вам полезно жиры порастрясти, — прозлорадствовал водитель.

— Это не жиры, это голодные отеки, — обиделся Краснощеков.

По указанному адресу, по тротуару, взад и вперед бегал сопливый тинэйджер и махал руками, видимо, изображая ветряную мельницу.

— Да видим мы тебя, видим, — пробубнил Панков.

— Быстрее, быстрее. Там папа застрял! — закричал он нам.

— Все потому, что кто-то слишком много ест, — Краснощеков подтянул животик.

— Нет, нет он головой застрял, — затараторил пацаненок.

— А что он на чердаке делал? — почесал я свое любопытство.

— Там голуби, он их выпускает каждое утро полетать и кормит.

— А где у него голова застряла? — спросил Краснощеков.

— Я сам не понимаю, но застряла точно, — уверенно произнес паренек.

— Ну ладно, пойдем посмотрим.

Через двери, обитые ржавой жестью, мы, вместе со скрипом, проникли в поднебесные чертоги дома номер тридцать восемь. Звук наших шагов поглощала многолетняя пыль и спертый стоячий воздух. Через вентиляционные отверстия проникали как будто нарисованные лучи света, пронизанные искрами пыли. На противоположном конце чердака мы увидели мужчину, стоящего на деревянной приставной лестнице и подпирающего головой крышку люка. Мужчина выражался исключительно нецензурно, несмотря на то, что внизу, в качестве зрителей, выступали двое детей младшего школьного возраста и женщина, одетая по домашнему.

— Ну, что тут у нас? — спросил Алексей, подойдя к лестнице и тупо уставившись на мужика.

В ответ послышалась все та же брань, не несшая в себе ни какой полезной информации.

— Семен, прекрати ругаться и спустись. Пусть тебя доктора осмотрят, — упрекнула сквернослова домохозяйка и обратилась к нам, — я ничего не понимаю. Он уже пятнадцать минут так стоит и ругается.

При этих словах мужчина сплюнул красной мокротой.

— Ну, если гора не идет к Магомету, то Магомет… — проговорил Краснощеков и полез на лестницу к мужику. Оказавшись на одном уровне с потерпевшим, он заглянул ему в рот и на некоторое время застыл.

— Ну, что там? — спросил я с нетерпением, в надежде на то, что напарник не увидел там какой-нибудь элемент биомеханики из фильма "Чужие". Вместо ответа он оторвался от созерцания ротовой полости и принялся разглядывать массивную крышку люка.

— Доктор, ну что там? — взволнованно спросила женщина в халате.

— А вы кто будете? — поинтересовался я, поняв по виду напарника, что дело серьезное и надо отвлечь дамочку.

— Я жена, а это дети, — ответила она.

— Это хорошо, — бросил я абсолютно идиотскую фразу.

Наконец, Краснощеков аккуратно спустился с лестницы и, очумело вращая глазами, направился к выходу, прошептав мне на ходу:

— Миша, проконтролируй ситуацию, а я вызову невропатологов и пожарных.

Естественно, такая интрига не оставила меня равнодушным, и я полез посмотреть, что так удивило видавшего виды напарника, одновременно расспрашивая шустрого пацаненка о случившемся, который, как оказалось, один присутствовал при этом.

Добравшись до мужика, я попросил открыть его рот и засунув себе в зубы включенный фонарик, осветил начальный отдел пищеварительного тракта. Из твердого неба сантиметра на два торчало инородное тело, вызвав своим внезапным появлением незначительное кровотечение. Тут пришла и моя очередь удивиться. Я понял, что так шокировало Краснощекова и, опираясь на сбивчивый рассказ подростка, в голове у меня сложилась более или менее ясная картина. Судя по всему, инородное тело являлось гвоздем, непонятно зачем вбитым в крышку люка, и бедолага, спускаясь с крыши, задел палку, подпирающую эту самую крышку, после чего вся увесистая конструкция упала, проткнув мужику голову торчащим из нее гвоздем буквально насквозь.

— Стойте и не двигайтесь. Мы вам поможем, — сказал я, отчего фонарик выпал у меня изо рта, как сыр у известной вороны. Чем мы ему можем помочь, я представлял смутно, так как снимать мужика с гвоздя было точно нельзя.

— Сейчас подъедут архаровцы, — проговорил за спиной запыхавшийся Краснощеков, — надо бы ему давление померить.

Напарник полез мерить давление, а я начал отвлекать праздными разговорами взволнованную супругу и детей.

— Давление держится, как ни странно, — возвестил напарник, — вас, дорогой мой, хоть в космос посылай. Но для начала надо удалить головной убор.

— Почему он не может слезть, если все в порядке? — жена потерпевшего дернула меня за рукав.

Я принялся лихорадочно соображать, как с точки зрения деонтологии, в присутствии больного и его несовершеннолетних детей, объяснить женщине создавшуюся ситуацию. Выручил меня шум и топот, доносящиеся с лестничной площадки. Пространство тихого и пыльного чердака заполнилось голосами и шарканьем многочисленных подошв.

— Коллеги, что тут у вас? — сверкая застиранной, но гладко отутюженной голубой формой, почесывая профессорскую бородку, с привычным выражением снисходительности на лице спросил старший бригады невропатологов, — по какому поводу паника?

— Да паники никакой собственно и нет, просто ситуация довольно неординарная. Вы сами посмотрите, а там уже решим, как дальше действовать, — Краснощеков, вместе с грузом ответственности передал бразды правления специализированной бригаде.

— Какова тут наша функция? — подошел к нам один из пожарных.

— Судя по всему, сейчас придется выпиливать товарища из крыши, — высказал я смелое предположение.

— А что, так не снять?

— Нет, так не снять. Давайте ребята, надо это сделать очень аккуратно, — после осмотра потерпевшего выражение снисходительности покинуло физиономию невропатолога, сменившись выражением крайней озабоченности и недовольства по поводу того, что вся ответственность теперь взвалена на его плечи. Мысленно он, наверняка, посылал нас ко всем чертям.

Пожарные, несмотря на наши с Краснощековым предположения, сделали свое дело как надо. Если бы больной в полной мере сознавал ту зыбкую грань между этим миром и небытием, он наверняка бы умер без предупреждения от страха еще до нашего появления. Теперь же от страха придется умирать невропатологам.

Люди на улице с изумлением взирали на нас, и изумляться было чему. Больного несли на руках четверо пожарных, а двое людей в медицинской форме бережно поддерживали люк, временно ставший жизненно важным органом больного.

Только мы с Алексеем собрались перевести дух и отзвониться, что свободны, предвкушая полуденную трапезу, как к нам подбежал стареющий фельдшер невропатологов. Его свисающие от усталости неухоженные усы зашевелились, и мы услышали то, чего очень не хотели услышать:

Мужики, придется вам везти. У нас колесо разорвало.

Вся процессия повернулась в нашу сторону. Панков недовольно хрюкнул и вылез из машины, помогая загрузить пострадавшего в карету, куда незамедлительно залезли старший невропатолог и мы с напарником.

* * *

— Кто сказал, что закон парных случаев ерунда, тот сам ерунда. Иди посмотри, Михаил, что там в женской смотровой, — обратился ко мне Краснощеков во дворе больницы, где я праздно курил, предаваясь мимолетному флирту с малознакомой смазливой медсестрой.

— Ну и что? — спросил я, входя в женскую смотровую и беря в руки направление, которое протянул мне напарник.

"Голова в инородном предмете", — посмотрел я диагноз и перечитал еще раз. Ладно, мы привезли инородный предмет в голове, но как выглядит голова в инородном предмете я представить себе не мог. Окинув взглядом смотровую, я обнаружил только бабульку с зашинированной голенью, но при беглом осмотре с головой у нее было все в порядке.

— Она не здесь, она там! — Алексей потянул меня за рукав, тыча пальцем в сторону предоперационной.

То, что я увидел, очень походило на водолаза. Разница была лишь в том, что, по-моему, принадлежность к водолазам не является поводом для госпитализации или, по крайней мере, в диагнозе должно значиться: "кессонная болезнь". На кушетке сидела женщина неопределенного возраста, а сверху, полностью поглотив череп, красовался чугунный горшок.

— Вот бы узнать обстоятельства происшествия, — мечтательно произнес Краснощеков.

— Сейчас мы это узнаем, — сказал я и показал в конец коридора, где образовался доктор Ларчиков, совмещающий работу на "скорой помощи" с дежурствами в стационаре в качестве нейрохирурга. Его сопровождала та самая миловидная медсестра, с которой я пытался завести знакомство во дворе.

— Видели тетку? У нас тут к ней, как в цирк, ходят, — начал Ларчиков.

— За что она себя так? Человек в железной маске, вроде, мужская роль, — спросил я, отвечая на его гипертрофированное мужское рукопожатие.

— Мне самому рассказали, так я не поверил. Играла с детьми, хотела их напугать. Уж кого она изображала, я не знаю, но, намучившись и действительно перепугав всех детей, вызвала бригаду.

— Как она, интересно, по телефону говорила? — встрял Краснощеков.

Медсестра прыснула, видимо посчитав его вопрос дурацким.

— Вы, барышня, зря смеетесь. Если над больной, так это безнравственно, а если надо мной, то сначала узнайте меня поближе. Может, слезами обливаться будете, — парировал Краснощеков и прихватил деву в халате за талию.

— Ей некогда, она на работе устает, — вступился за нее Ларчиков.

— Вы устаете от работы или от доброго доктора Димы? — спросил у медсестры Алексей, не убирая руки с талии.

"Черт возьми, мне тут уже делать нечего", — позавидовал я прыти своих товарищей.

— Хватит девушку смущать. Пойдемте лучше в ординаторскую, чайку выпьем, а ты, Наташенька, не обращай внимания на этих павианов.

На стенах ординаторской красовались различные лозунги типа: "Больным ты можешь и не быть, но спонсором ты быть обязан", "Доктор сыт — больному легче" или "Лечиться даром — даром лечиться".

— Это твое творчество? — спросил Краснощеков, нарушая тишину комнаты бряканьем ложечки, размешивающей сахар в стакане.

— Да тут и без меня умников много, это еще цветочки, — ответил Ларчиков.

Я уселся в кресло специально напротив девушки и принялся разглядывать ее острые коленки в нейлоновой упаковке.

Прежде, чем покинуть хозяев, мы, по совету Димы, посетили одну из палат на хирургическом отделении и поняли, что русского человека только могила исправит. На функциональной кровати сидели три классических заводчанина и соображали на троих. В этом бы не было ничего удивительного, если бы они соображали обычным способом. Горячительная жидкость, которая обычно попадает в нас через рот, к ним поступала через гастростомы. Гастростомы — резиновые трубочки, торчащие из живота и временно заменяющие пищевод. К трубочкам мужики присоединили воронки, которыми и чокались, сохраняя в них жидкость путем пережатия трубочек пальцами. По команде "будем здоровы" пальцы разжимались, и жидкость поступала в то, что осталось от желудков после операций.

— Куда пьете-то, и так желудков уже нет, — сказал я ошарашенно.

— Последнюю радость не отнять даже вам, — сказал один из мужичков и занюхал кусочком хлеба.

— Последнюю радость и вор не берет, — сказал Краснощеков, и мы направились к нашему автомобилю.

* * *

Пролетающие мимо вывески магазинов пробуждали угасающую перед обедом мозговую деятельность. После долгого молчания Алексей собрался с силами и произнес с трудом:

— Предлагаю взять пивасика, перед обедом уж больно хорошо.

— Я за! — сказал Панков и подрулил к ларькам на "Второй Советской".

Остановившийся автомобиль вывел меня из состояния полудремы, и я вывалился из кабины навстречу этикеткам и ценникам. Пугающее разнообразие сортов пива, возможность выбора настораживали юношу, становление которого происходило в эпоху социальных катаклизмов, продовольственных карточек и политических митингов. Я брел вдоль ряда ларьков, словно парашютист, тащивший за собой на стропах белоснежный купол парашюта с кривой черной надписью "БЫЛОЕ"

— Лешенька, я до сих пор не могу привыкнуть к такому обилию продуктов. Как мне быть? — начал я ерничать вслух.

— Дай денег, и ни о чем не думай, — ответил находчивый напарник, наваливаясь грудью на амбразуру ларечного окошка, — я все беру на себя.

Из ларька тонкой струйкой вытекал запах дешевых духов, табака и неуловимого присутствия мужчины рядом с женщиной.

Вдруг все эти ощущения, навеянные чувством голода, с торжественностью сводного духового оркестра перекрыло воспоминание о пачке "Равиоли", вмерзающей в грунт морозильной камеры холодильника, очень кстати стоящего в коридоре второго этажа.

— Очнись! — окликнул меня напарник и сунул в руки заманчиво побрякивающую авоську.

— Скажи мне, друже. Та дева, что выдала тебе хмельной напиток сей в обмен на денежные знаки, была ли там одна? — кривляясь, нараспев произнес я.

— Пожалуй, брат, что нет. Кобель там молодой еще, томится в ожиданье случки и изрыгает запах алкоголя с уст своих, — в тон мне ответил Краснощеков.

Удовлетворившись ответом, я попытался восстановить в памяти то ощущение, которое натолкнуло меня на мысль, что женщина в ларьке не одна, но мысль, как холодная рыба, выскользнула из рук и скрылась в омуте фиксационной амнезии.

Через двадцать четыре звяка бутылки о бутылку мы прибыли на станцию. Незамедлительно смерзшийся конгломерат "Равиоли", подобно "Титанику", разломился пополам и был поглощен бурлящей жидкостью, ограниченной серыми утесами исчерченного вилками алюминия.

— Нам нужна сметана, — голос Алексея оторвал меня от созерцания трагедии.

— Можете взять у меня, — материализовался за моей спиной Вислоухов, — вы тоже поглощаете кусочки говядины в тесте?

— Для нас дхарма, брахма и карма всего лишь термины из философского словаря, — выдал я и с умилением стал наблюдать, как отдельные части конгломерата, подобно донному льду, стали подниматься на поверхность, видимо, желая спастись и не подозревая, что их ждет еще худшее испытание. Будучи облагорожены вислоуховской сметаной, они падут на алтарь резцов и премоляров и в виде пищевого комка принесут себя в жертву темным закоулкам наших бездонных желудков.

— Задушит тебя петля моего тонкого кишечника, — сказал я одному из всплывших пельменей.

— Что это с ним? — спросил Леонид Израилевич у Краснощекова.

— Это древний индейский способ готовить тушеных опоссумов. Сначала с ними надо наладить словесный контакт, а потом уж банально сожрать, — ответил Алексей.

— Это по типу наговора на воду? — спросил Вислоухов.

— Да, древние традиции, хранимые нашими предками. Думай о еде так же, как ты хочешь, что бы еда думала о тебе, — я начал расставлять тарелки.

— Ну, тогда пойду позвоню психиатрам, а то как бы беды не было, — Вислоухов направился к телефону.

— Леонид Израилевич, может лучше пивка? — спросил напарник.

— Пивка, конечно, лучше, — согласился Вислоухов и вернулся обратно к столу.

— Блин, ребята, я попал в неприятную историю, — от питья пива и поглощения склизких комочков нас оторвал доктор Зарабский, внезапно разметавший над нашим обедом облачко умиротворения. Он был потен, взъерошен и возбужден, — блин, что теперь делать.

От такого резкого визита Краснощеков вздрогнул и его пельмень упал в тарелку, обдав нас пулеметной очередью сметанных брызг.

— Что с вами, Александр? — вытирая салфеткой рот и откладывая вилку в сторону, спросил Вислоухов.

— Да что, что! — не обращая внимания на доставленные неудобства, затараторил Зарабский, — приехал я бабу молодую полечить. Наркоманка она. Спрашиваю у нее: "Гепатита нет? Сифилиса нет?" Она говорит, что нет у нее ничего. Ну я, как последний придурок, перчаток не надел и начал подкалывать ее в вену. Ковырялся, ковырялся, жилы плохие, весь в крови перемазался. Она лежит, хоть бы хрен, улыбается. Тут ее мамаша входит, справку несет из Боткина. Оказывается у девочки гепатит Б и Ц, а в добавок ВИЧ 2. Я их чуть обеих не урыл там. Теперь не знаю, подцепил ли я чего-нибудь там. Надо проверяться, — Зарабский обессилел и рухнул на стул, равнодушно глядя на полупустую бутылку пива. Из неловкого молчания, повисшего над столом, нас выручил голос селектора:

— 8652 поехали на вызов.

— Я теперь без перчаток к больным подходить не буду, — сказал я напарнику, настраивая радиоволну на приемнике.

— Я теперь вообще подходить к ним не буду, — ответил Краснощеков, — ограничусь вербальным контактом.

Радиоволна встала на свое место и из динамика голосом уличной девки какая-то малоизвестная певица запела нам о неземной любви.

До парадной с номером квартиры, у которой, если верить диспетчеру, лежало бездыханное тело, нам доехать не удалось. Улица была перекопана, и на ее вспаханной поверхности лежало змееподобное тело газового трубопровода. С опаской ступая на чрево, несущее синее пламя в каждую семью микрорайона, мы отправились на вызов пешком. Некогда красивая дверь парадной была неоднократно сломана гегемоном, и дыры в ее многострадальном теле были залатаны нелепыми кусками фанеры, по цвету совершенно отличными от оригинала. Я толкнул ногой эту лоскутную конструкцию, раздался душераздирающий скрип, и в ноздри ударил едкий запах мочи высших приматов и кошачьих.

— Смотри, Алексей, тут, наверное, и копрокультура есть, — пропуская напарника вперед, бросил я напутствие.

На площадке второго этажа поднялась какая-то возня, и мы с радостью осознали, что нас здесь ждут, и мы желанны.

— Помощь идет! — закричал Краснощеков и, делая неестественно широкие шаги, поспешил наверх.

— Они не дышат! — кинула нам в лицо старушка, видимо, жительница одной из квартир.

Помимо старушки на площадке находились еще трое наблюдателей: мужчина в полинялых тренировочных и две женщины бальзаковского возраста, без особенностей. Женщины выцвели настолько, что казались частью стены.

— Кто вызвал бригаду? — спросил Алексей, обводя всех страшным взглядом и опускаясь на корточки перед потерпевшими.

Мужчина мгновенно ретировался, а женщины еще больше слились с окружающим фоном. Одна старушка продолжала причитать и умоляла спасти сынков.

— Сынки были, судя по форме, курсантами военного училища. Точечный зрачок, синий носо-губный треугольник и весьма редкое дыхание указывали на банальную перидозировку героина.

— Ай, молодца! — сказал Краснощеков, — вот уже и военные пристрастились к герычу. Скоро и мы с тобой также, где-нибудь.

— Типун тебе на язык, гад паршивый! — крикнул я, живо представив наши два тельца в подобной ситуации. Больше всего мне не понравилась загаженность кафеля на котором нам бы предстояло лежать.

Громкий синхронный хрип обоих кадетов возвестил нам о том, что пора бы шевелиться. Я побежал в машину за носилками, а напарник принялся звонить по квартирам в поисках трудолюбивых мужиков.

Ценою невероятных усилий двух алкоголиков и нас, минуя котлован и газопровод, больные были доставлены в карету.

С толстой, покрытой бородавками, липы слетел первый осенний лист и через открытую дверь автомобиля лег на молодое лицо одного из курсантов.

"А вдруг и я когда-нибудь так?" — ужаснулся я, и какой-то холодок, родившийся в области солнечного сплетения, стал разрастаться внутри, и меня передернуло.

— Ты чего дергаешься? — спросил Краснощеков, щелчком сбивая лист со лба юноши, — давай лучше попробуем заинтубировать, а то он совсем плохой. Коля, понеслись, в помощь вызывать не будем, — бросил он через оконце, и машина полетела в сторону известной всем наркоманам города больницы в Купчино.

Нам повезло. Обоих любителей героина удалось спасти. Принимая на обмен интубационную трубку у медбрата приемного покоя и провожая взглядом два тела на каталках, исчезающих во чреве токсикологического отделения, я подумал:

"Пусть живут и никогда больше этого не делают".

* * *

То ли в связи с последним вызовом, то ли в связи с предстоящим отъездом, на меня накотила тоска. Я сидел и смотрел, как сияющий, подобно медному самовару, Краснощеков, с энтузиазмом пчелы, пытался создать подобие праздника. На видавшую виды поверхность, знавшего и лучшие времена стола, изъеденную проплешинами пятен неясного генеза, напарник аккуратно стелил скучные рекламные листки, создавая импровизированную скатерть. Я в раздумье разглядывал веснушки сигаретных ожогов на когда-то лакированной столешнице.

— Ты что тухнешь? Иди, лучше принеси стаканы снизу и народ позови, — сказал Краснощеков и начал выставлять на стол бутылки молдавского вина, которые он приобрел накануне.

— С такой рожей лучше никого не звать. Можно подумать, что у тебя, Михайлов, поминки, а не отвальная. Я сама схожу за стаканами, — сказала Лена Лапкина, которая все это время сидела и наблюдала за Алексейчиком.

— Да, этот депрессоид только распугает всех своей тревожной мнительностью, — поддакнул Алексейчик и попытался прихватить, исчезающую в дверном проеме, Леночку.

— Шалунишка! — донеслось уже с лестницы.

Я, желая избежать дальнейших упреков в свой адрес, включил телевизор. Пластилиновый мультик, являющийся отбивкой на музыкальном канале, длился слишком долго и ненавязчиво подталкивал к мысли посетить места общего пользования. За спиной послышался хлопок, возвестивший о том, что пробка покинула свое горлышко. Краснощеков перестал кряхтеть, и послышалось характерное бульканье.

Я понял, что пора разбить зеркало, отражающее мое хмурое эго, и, выхватив у возмущенного напарника бутылку, сделал пару приличных глотков.

— Как боженька лапоточками пробежал, — поглаживая себе эпигастральную область, объявил я и улыбнулся.

— Ах, вот в чем дело. Тебе просто выпить хотелось, — Алексей хлопнул себя ладонью по лбу, — а я-то думаю, что такое.

— Это правда. Для расслабления я не умею использовать внутренние резервы эндорфинов, — ответил я.

— Вам что, пять минут не подождать? — Лапкина ворвалась в комнату в сопровождении Зарабского и Вислоухова.

— За что пьем? — спросил последний.

— В отпуск в Германию едем, — сказал я и принял у негодующей девы стакан.

— 8652 и 9952, поехали, — крикнул селектор.

— Ну все, Лена, остаешься с Леонидом Израилевичем охранять боекомплект, — Алексей указал пальцем на бутылки, — мы быстро.

— Им оставь! — буркнул Зарабский, — приедешь и единственным удовольствием будет сдача стеклотары.

— Давайте братцы на ход ноги примем, — Вислоухов, довольный тем, что остается один в обществе вина и милой барышни, мигом наполнил стаканы.

— Двое пострадавших в одной квартире, — объяснил диспетчер Краснощекову с Зарабским, протягивая листки с вызовами.

* * *

Встретил всю честную компанию, обремененную чемоданами и папками, окровавленный человечек со злобно бегающими глазками и, видимо, испытывающий неприязнь ко всему, что обладало витальными функциями.

— Мы с женой сковородками подрались, давайте лечите нас и уматывайте, — фыркнул он.

От этих слов мы впали в тягостное уныние.

— Это нам вместо здравствуйте, — сказала Настенька, работавшая в паре с Зарабским.

— Куда пройти-то? — нарочито ласково спросил Алексей у пьяного хама.

— Идите за мной и поменьше вопросов задавайте, — буркнул тот.

— Порою людям надо просто бить в морду в качестве психотерапии. Тогда они начинают разговаривать с тобой вежливо, — шепнул мне Краснощеков.

— Мне уже хочется накернить этому упырю по бороде, — ответил я.

Дверь в комнату отсутствовала как таковая, вместо нее висел огрызок старой занавески. Оставшееся пространство было перегорожено дверцей шкафа с потрескавшимся и отколупливающимся покрытием. Проходя мимо, Анастасия подцепила ноготком лаковую скорлупу и, отколов приличный кусок, брезгливо бросила его на пол. Миновав это незатейливое препятствие, мы очутились в годами непроветриваемой комнате, и нам в нос ударил ни с чем не сравнимый застоявшийся запах ханыг.

— Кто вызвал этих?.. — спросила возлежавшая на грязной оттоманке "мадам Грицацуева" и презрительно ткнула в нас окровавленным пальцем.

На темени женщины красовалась приличных размеров ушибленная рана, из которой пульсирующей струйкой истекала артериальная кровь, перекрашивая серые замызганные простыни в цвет мясных помоев. Рядом валялось орудие битвы — увесистая чугунная сковородка с псориазными бляшками жирного черного нагара.

— Этих вызвал я, — объяснил мужичок и какой-то портянкой начал вытирать кровь, стекающую с его лба, — мы ведь кровью истекаем, дура!

— Давай работать, Анастасия, — сказал Зарабский и подошел к женщине. Настенька вздохнула и, открыв сумку, стала доставать оттуда перевязочный материал.

Зарабский не оставил выбора, и нам пришлось общаться с мерзким, претенциозным типом.

После десяти минут взаимных упреков, пререканий и нытья повязки были наложены, но, несмотря на обилие бинтов, кровотечение не останавливалось, и аккуратные "шапочки Гиппократа" быстро пропитались кровью.

— Надо ехать в больницу, зашивать ваши раны, — объявил пострадавшим Зарабский.

— Давайте тут зашивайте, мы что, зря налоги платим? — продолжал грубить мужик. Встав, он грубо оттолкнул Александра и направился куда-то в коридор.

— Это ты-то платишь налоги? — сорвалась Анастасия и швырнула окровавленные перчатки в угол, заставленный пыльными, пустыми бутылками, встревожив стайку тараканов. В ответ послышалась нецензурная брань, содержащая в себе угрозы физического воздействия.

— Так, мне надоело с ними пререкаться, вызываем ментов, — обреченно констатировал Краснощеков и направился к телефону.

Предвкушая длительное бездействие, я сел на сумку и, поделившись сигаретами с Настей, закурил.

Зарабский, не обращая внимания на стенания и вопли потерпевшей по поводу нашего хамского поведения, принялся рассказывать пошленькие анекдоты, рассчитанные на аудиторию глупеньких, неискушенных выпускниц медицинского училища № 8. Подобный оборот событий еще больше усугубил обстановку.

— Я сейчас вас здесь всех поубиваю! — вякнула женщина и потянулась к сковородке, но массивная кровопотеря не дала ей исполнить задуманное до конца. Я подошел и носком ботинка отпихнул сковородку в сторону.

— Ну, что тут у вас? — в двери показались два необычно быстро приехавших милиционера в сопровождении Краснощекова.

— Да вот, двое пьяных с кровотечениями не желают госпитализироваться, а надо бы, для их же собственного блага, — отрапортовался Зарабский.

При виде звезд и шевронов лица героев великой сковородочной битвы посетило выражение подобострастного законопослушания. Если бы они в унисон проскандировали: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство", то картина была бы полной.

— А ну, быстро выполнять указания врачей! — сказал, видимо, старший из милиционеров, судя по густоте усов, подковой свисающих над пухлыми губами, — собирайтесь и езжайте в больницу.

— Да, мы сейчас едем, — покорно пролепетала женщина и попыталась встать.

Попытка не увенчалась успехом и нам с Краснощековым пришлось помочь ей, подхватив под руки, но пострадавшая начала упираться, подобно строптивому коньку-горбунку. В результате этих бесполезных телодвижений она уткнулась обильно пропитанной кровью повязкой прямо в относительно чистый китель сержанта.

— Что б тебя, гнида такая! — сквозь зубы процедил сержант и, сдернув скатерть со стола, принялся ею вытирать изгаженную форму.

Мужичок, спотыкаясь и пошатываясь, тихонечко матерясь себе под нос, пошел самостоятельно.

Щелкнул французский замок, и мы наконец-то оказались в полумраке площадки третьего этажа. Идущий впереди сержант тянул за грудки кровоточащую бабу, а мы придерживали ее с боков.

Оказавшись за пределами своей берлоги, женщина, видимо очнувшись, заголосила с прежним усердием и стала упираться ногами в выщербленные кафельные плитки, создавая тем самым изрядный затор. Степень алкогольного опьянения не дала злобному сожителю вовремя остановиться, и он с ходу налетел на свою визжащую подругу. Та заверещала еще больше, и одним резким движением, сорвав с головы повязку, забросала всех вокруг теплыми, мерзкими кровяными сгустками.

Я даже не успел выматериться как следует, так неожиданны и нелепы были последующие события. Снизу послышалось характерное клацанье когтей о каменные ступени, сопровождавшееся частым, хриплым дыханием. Инстинктивно, еще не видя опасности, я попятился назад, и липкий страх вцепился мне между лопаток. С площадки второго этажа послышался крик "ко мне…" и одновременно с этим перед сержантом возник огромный, рычащий "ротвейлер". На мгновение монстр застыл, демонстрируя недвусмысленность своих намерений. Шерсть на загривке встала дыбом, и из-под подрагивающей верхней губы по клыку сползла крупная капля пены.

Дальнейшее происходило как на раскадровке моего зачуханного Джи Ви Си. Едва заметным, закамуфлированным движением, на которое способны только воры-карманники и сотрудники правоохранительных органов, сержант извлек из кожаного ложа табельный "Макаров", щелкнул затвор и усатый, подобно Клинту Иствуду, не прицеливаясь, с бедра, дважды выстрелил в прыгнувшего на него пса. За спиной послышался Настин крик, грубый мат Зарабского и звук скатывающейся по ступенькам медицинской сумки. "Ротвейлер" жалобно заскулил, упрямо пополз к перилам, оставляя на кафеле широкий кровавый след, и там затих.

Не успел я опомниться, как снизу, со стороны хозяев "Ротвейлера" мужчины и шедшей за ним женщины, раздался сухой щелчок. Тут же сержант, с театральной аффектацией, схватился за лицо и, стеная от боли, повалился на бок, суча при этом ногами.

Прекрасно понимая, чем может закончиться перестрелка в замкнутом пространстве, я бросился на пол, увлекая за собой больную.

С мертвецки бледным лицом молодой напарник сержанта скованными, угловатыми движениями перегнулся через перила и направил ствол "Калашникова" на стоящего с опущенными руками хозяина собаки.

"Только бы он не начал стрелять", — мысленно обратился я к всевышнему.

Судя по всему, всевышний услышал мою просьбу. На нижней площадке произошла рокировка: обалдевшего от происшедшего мужика, по-матросовски, с мужеством, на которое способны только женщины в критической ситуации, заслонила своим телом его спутница.

— Не стреляйте! — крикнула она, — это не настоящий пистолет! Это "удар" с перцем!

В воздухе повисла звенящая тишина. Молодой милиционер с каким-то сомнением отвел ствол в сторону от живой мишени, и тут всех прорвало…

В течение последующих пяти минут ни одного цензурного слова произнесено не было. Усатый сержант матерился и с помощью также матерящегося Краснощекова, пытался отлепить клейкую субстанцию от лица. Зарабский просто, без интонаций, выговаривал весь известный ему матерный лексикон. Позабытая всеми и внезапно протрезвевшая больная влепила оплеуху сожителю и между ними завязалась жизнеутверждающая перебранка.

— Кому поменять памперсы? — дрожащим голосом спросила испуганная, но не унывающая Анастасия.

Я же, схватив сумку, отправился вниз, к машине, по дороге пожав руку находившейся в прострации женщине.

— Вы, молодец! Крепитесь! — сказал я, понимая, что их злоключения на этом не окончены благодаря опрометчивому поступку ее спутника.

* * *

— Где вы ковырялись так долго? — возмущенно произнес Вислоухов.

Журчание рубиновой жидкости, наполняющей стаканы, действовало подобно баховскому браденбургскому концерту, одновременно успокаивая и настраивая на лирический лад.

— Ох, мужики! — обращаясь к Лапкиной и Вислоухову, сказал Зарабский, — что было — не поверите. Краснощеков, расскажи им.

Алексей, презрев уважение к благородному напитку, залпом опрокинул в себя стакан и начал повествование, сопровождая речь бурной жестикуляцией.

Слушать его я уже не стал. По мере поступления в мой организм вина до боли знакомая комната начала сжиматься до куполообразного пространства над столом, в котором витали чувства и эмоции всех нас, таких разных и в то же время таких похожих друг на друга людей. В стройный ряд моих умиротворенных мыслей вдруг вонзилась заноза ощущения, что я прощаюсь навсегда с этой комнатой, ставшей, по существу, моим вторым домом, и этими людьми, к которым я искренне и навсегда привязался.

"Странные мысли, как будто чужие", — подумал я.

 

Глава 3

— Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… — Щербина в паркете то приближалась, то удалялась от моего покрасневшего лица. Я делал утреннюю гимнастику, впервые за полгода. С первого дня отпуска я решил вести здоровый образ жизни и почаще мыть шею, правда мыть шею придется холодной водой, так как горячая отключена на лето с профилактической целью. Через двадцать семь минут, если верить моему будильнику, за мной должен заехать Краснощеков и увезти в аэропорт. Рюкзак, с собираемыми весь вчерашний день вещами, стоял в углу комнаты на низком старте.

— Хватит отжиматься, давай чуть-чуть за отъезд, — в дверном проеме материализовался сосед, держащий в руках бутылку пива, — я завтрак приготовил. Как ты относишься к яичнице из двух яиц с соевым соусом?

Я ничего не имел ни против яичницы, ни против прощального бокала пива, но для начала меня ждал ледяной душ.

Приняв утреннюю порцию адреналина и вдоволь наоравшись, я вылетел из ванной и плюхнулся за стол.

— Осталось пятнадцать минут, — сказал Данила, чокаясь со мной пивом, — вспоминай, ничего не забыл?

— Если я чего забыл, то вспомню об этом только в самолете, да и то могу забыть.

— Ну, давай тогда одевайся и посидим немного на дорожку. Я тут все уберу.

Минута в минуту, в назначенный срок прозвучал наглый, настырный, продолжительный звонок в дверь.

— У тебя, что? Палец к звонку прилип? — спросил я у ввалившегося в квартиру Краснощекова.

— Такси внизу ждет, давай быстрее! — проорал Алексей и пронесся вихрем в туалет.

— Ну, Михаил, не упади там в грязь лицом, помни, что у нас особенная стать. Постарайся приучить тамошних аборигенов к великой русской культуре и не перепутай: Чайковский — это писатель, а Лев Толстой — выдающийся балетмейстер, — протараторил Данила и, усадив меня на стул, велел поднять ноги. К нам незамедлительно присоединился, застегивающий на ходу ширинку, Краснощеков.

— Ты наверное пописал мимо унитаза? — поинтересовался я.

— Сейчас это не имеет никакого значения, — ответил напарник.

— Для кого как, — произнес Данила и мы замолкли секунд на десять.

— Ладно, — сказал я, наконец, собравшись с духом, — целуй, Данила, кактус, поливай бабушку. Мы поехали.

— Береги его, Краснощеков! — проорал сосед, закрывая за нами дверь.

К моему крайнему удивлению на улице никто не знал о нашем отъезде. Не стояло толпы с транспарантами, поклонницы в коротких юбках не кидались мне на шею, срывая с себя одежду. Жизнь текла своим чередом. Я поделился своими мыслями с Алексеем.

— Эта масса настолько инертна, что заметит наш отъезд только через неделю, — прокомментировал он.

Я, поздоровавшись с водителем, уселся на заднее сидение таксомотора и бросил прощальный взгляд на свои два окна. Когда машина уже тронулась, мне показалось, что в одном из окон мелькнула чья-то тень.

— Слушай, у меня в комнате кто-то ходит! — объявил я Краснощекову.

— Это Данила, наверное, проверяет, не забыл ли ты чего ценного, — ответил тот.

— Какой Данила? — возмутился я, — я ведь запер дверь в комнату на ключ.

— Ну, значит показалось, и не бери в голову, — напарник, спросив у водителя разрешения, закурил, — возвращаться — плохая примета.

Солнце уже встало над городом Ленина, освещая все вокруг мистическим белым светом. Вернее, мистическим был не свет, а город, освещаемый им. Пустые, равнодушные глазницы витрин магазинов отражали и преломляли желтый автомобиль, в котором ехали мы, как бы выдавливая его из своей памяти. Красные стигмы светофоров игнорировали нас, разрешая тем самым беспрепятственно покинуть уже так надоевший город. Мы находимся в более выгодном положении, так как у самого города нет возможности отдохнуть от своих жителей, копошащихся и испражняющихся в него. Однако когда-нибудь, может быть, совсем скоро, последний человек, подчиняясь последствиям своей деструктивной глупости, покинет этот мегаполис. На месте Московского проспекта, по которому мы сейчас едем, вспучивая асфальтовое покрытие, пробьется трава, а через тысячу лет после этого зашумит первобытный лес. По обвалившемуся куполу станции метро "Электросила", покрытому мхом и лишайником будут, бродить пятнистые олени, медведи и росомахи. Обо всем этом я доложил Алексею.

— Жаль только, что в твоем футуристическом прогнозе отсутствуют тапиры, — ответил он, — ведь они являются главной составной частью той мистификации, которую мы называем жизнь.

— Да, конечно править всем будут тапиры. Кто-то должен же заменить нас, более умный, — пробубнил я и, закурив, уткнулся лбом в прохладное боковое стекло.

Водитель косо посмотрел на нас и сделал погромче звук в радиоприемнике.

Подъехав к аэропорту и расплатившись с занудой-водителем, который не хотел повышать свой интеллектуальный уровень, узнавая что-нибудь новенькое про тапиров, мы хлопнули дверьми и отправились заполнять таможенные декларации.

* * *

— Посмотри на этих хищных птиц, — сказал Краснощеков, когда мы миновали всех таможенников и пограничников, бессовестно пялищихся на наши паспорта и жалкие пожитки.

— Какие еще птицы? — спросил я и протянул напарнику бутылку "Хайникена", купленную в "Дьюти фри".

— Самолеты, идущие на посадку с выпущенными шасси. Они похожи на птеродактилей, охотящихся на мезозойского тушкана.

— У тушкана выпучены глаза и его неукротимо рвет, — поддакнул я с пониманием.

— Интересно, как они будут есть такую гадость? — спросил Краснощеков и поморщился.

— Но ведь твои хищные птицы пожирают нас в огромном количестве, несмотря на то, что мы и блюем и испражняемся.

— Ну, мы другое дело. Мы питаемся пищей духовной и создаем нетленное.

— Что это нетленное создал ты? — изумился я.

— Не создал, но могу и этой мыслью жив, а синебрюхий тушканчик этого не может, — ответил Алексей.

— Вот он, синебрюхий тушкан, — кивнул я на пышнотелую стюардессу, идущую мимо нас в форменной синей куртке куда-то в свою нору.

— Сожми булки покрепче, когда будем взлетать, — сказал Краснощеков, и мы, услышав объявление о посадке, отправились в сторону автобусика, развозящего человеческие жертвы по чревам железных коршунов.

Внутри у меня все защемило. Я вдруг вспомнил тень в своем окне, и у меня возникло немотивированное предчувствие какой-то беды.

"Может вернуться?" — подумал я.

Самолет, проколесив пару километров по взлетной полосе, остановился, взвыл и ринулся вперед. Я сжал булки и закрыл глаза.

* * *

Ускорение размазало мое тело, как горячий пластилин, по спинке и подлокотникам сидения, уши заложило, и я остался наедине со странными звуками, рождающими в моей голове мысли. Время бежало, пытаясь обогнать само себя, демонстрируя череду быстро меняющих друг друга образов. Ощущение падения захлестнуло меня образовавшимся внутри и необратимо разрастающимся холодком. Я крикнул и открыл глаза.

Одеяло неправильной формы комом лежало на полу, свалявшиеся простыни сковали движения ног. Приятно удивило наличие знакомых предметов в комнате, моей комнате. За окном прогудел троллейбус, пыль на буфете лежала, как и положено, на своем месте, настенные часы тикали, не обращая на меня внимания.

"Вот тебе на, — подумал я, — а как же аэропорт, Краснощеков, заросший лесом Московский и стайки тапиров, мирно пасущихся на руинах "Электросилы"? Да, как порою бывают реальны сны.

Я одним движением скинул оковы простыней и, вскочив на ноги, два раза резко присел. Кости затрещали, связки заскрипели, и я решил не продолжать. Связь с действительностью была восстановлена, и я, заслышав на кухне приглушенный говор, направился туда, с целью утолить жажду и разузнать, с кем это Данила так любезничает.

За кухонным столом, друг напротив друга, сидел мой сосед с какой-то незнакомой девушкой и увлеченно о чем-то беседовали. Мое появление не вызвало никакой ответной реакции, девушка, сидящая ко мне спиной, даже не повернула головы. Находясь еще в некоторой прострации после сна, я все же был несколько обескуражен таким невниманием к собственной персоне. Тут я заметил то, чего раньше на кухне не было, и на время даже позабыл о соседе и его собеседнице. На стене, там, где раньше висел календарь с Леонардо Ди Каприо, одно из нелепых приобретений матери соседа, теперь находилась странного вида картина, при детальном рассмотрении оказавшаяся портретом молодой девушки. Исполнение было оригинальным, таким, как если бы портрет писали в тот момент, когда девушка смотрела в воду, а кто-то, по странной прихоти, бросил в воду камень. Это искаженное отражение и было изображено. Внутренне я насторожился, потому что портрет показался мне знакомым. Я почесал затылок, наморщил лоб, но мысли упорно отказывались посещать мои немногочисленные извилины.

"Это Дежа вю" — подумал я, — "такое бывает с людьми".

— Это ты, Данила, повесил картину на стену? — спросил я у соседа.

В ответ тот, проигнорировав мой вопрос, начал читать девушке стихи:

Осенняя луна

Сосну рисует тушью

На синих небесах.

"Да, действительно я не к месту", — подумал я, и прихватив с собой бутылку "Байкала", отправился в комнату. Позади себя я услышал бархатный голос девушки:

Едва-едва я добрел,

Измученный до ночлега…

И вдруг — глицинии цветы!

"Мало того, что эти придурки не обращают внимания на меня, так они еще и общаются между собой при помощи хокку", — внутренне возмутился я.

Войдя в комнату, я сделал приличный глоток шипучего напитка и поставил бутылку, нарушив нарастающий с завидным постоянством слой пыли на телевизоре. Вид неубранной постели подтолкнул меня к мысли, что не худо бы навести порядок в моей холостяцкой келье, и я, схватив простыню, начал размахивать ею как флагом любимого клуба, подражая футбольному фанату.

"Интересно, откуда крошки на простыне? Ведь я вчера не жевал ванильные сухарики перед сном, да и вообще не имею такой привычки", — подумал я и, сложив простыню в неимоверное количество раз, до размера носового платка, кинул ее в шкаф.

Эта процедура настолько измучила меня, что я решил развлечься и пометать дротики в доску на стене. От этого всепоглощающего занятия меня отвлек голос девушки, раздавшийся за спиной:

С треском лопнул кувшин,

Ночью вода в нем замерзла.

Я пробудился вдруг.

От неожиданности я вздрогнул и обернулся, сжимая дротик в правой руке. В дверном проеме, вопреки моим ожиданиям, вместо девушки стоял Данила.

— Можно я возьму твою картину? — обратился он ко мне с вопросом. Данила был явно чем-то смущен и прятал глаза.

— Крайне оригинальное приветствие. Мог бы хотя бы меня с девушкой познакомить, — не скрывая сарказма, заметил я, — и о какой картине ты говоришь?

Я отвернулся, чтобы послать дротик в цель и вместо ответа услышал, как хлопнула входная дверь. Обернувшись, я увидел пустой коридор. Подчиняясь какому-то странному чувству, я кинулся на кухню. Картины на месте не было, со стены улыбался смазливый Лео.

"Это же не моя картина", — промелькнуло у меня в голове, — "зачем он спросил?"

Входная дверь оказалась запертой. Ключ был у меня в джинсах, джинсы в комнате. Я припал к дверному глазку и увидел спускающегося по лестнице и исчезающего из моего поля зрения Данилу. Девушка задержалась на лестничной площадке и, стоя ко мне спиной, разглядывала картину, держа ее на вытянутых руках. То, что было изображено на картине, заставило меня неприятно вспотеть и ноги мои предательски подкосились. Вместо портрета я увидел тот самый пейзаж Пуссена, который мы с Краснощековым отправили в Германию.

"Или мне это тоже приснилось?" — разорвалась в моей голове какая-то бомба и тысячи мелких осколков вонзились в тело.

На полусогнутых я кинулся в комнату за ключом. Джинсы валялись на подоконнике, как всегда не на своем месте. Судорожно роясь в карманах, я машинально бросил взгляд на улицу и увидел молодого человека в очках, отъезжающего куда-то в желтом таксомоторе.

— Стой! — крикнул я и ключи выпали из моих рук.

* * *

— Ты, что орешь на весь салон? — Краснощеков тряс меня за плечо и протягивал бутылку пива, — я не стал тревожить твой сон и сточил два завтрака в одно жало.

— Лучше бы уж потревожил, — вытирая пот со лба, проговорил я и уткнулся в иллюминатор.

Самолет трясло. Мы шли на посадку. Внизу стройными рядами красовались оранжевые и зеленые черепичные крыши бюргерских домиков.

 

Глава 4

Я всегда моделировал в своем сознании процедуру пересечения границы, и мысли мои почему-то сводились к тому, во что я буду одет в этот торжественный момент. Видимо, это появилось тогда, когда мама наряжала меня, отправляя в детский сад. Она заставляла меня надеть черную бабочку и бархатную жилетку, чтобы я таким образом выделялся из общей массы. Наряжать детей — естественное желание всякой мамаши, и в этом нет ничего предосудительного. Другое дело, что мне бы больше пошло на пользу, если бы мама периодически внушала бы мне, что человек, в первую очередь, должен выделяться своими поступками, а не тем, во что он будет одет. Но кто осудит маму? Я — в последнюю очередь. Эти мысли были бессмысленны, так как пересечение границы как таковой я благополучно проспал.

— Слушай, ты же не спал и, наверное, видел, как выглядит государственная граница сверху? — спросил я у Краснощекова.

— Конечно видел, — кивнул головой Алексей, — это жирная пунктирная линия красного цвета, с одной стороны которой небритые мужики в ушанках, а с другой — солдаты польской армии в опереточных костюмах с аксельбантами. Еще там бегает пограничный пес Алый и гадит, задницей своей повернувшись к пшекам.

— Ну да, я так себе приблизительно все это и представлял, — пластмассовый стаканчик с томатным соком перекочевал из лап Краснощекова ко мне в руки, и содержимое его маленькими порциями потекло в мое нутро.

— Ты что, разбавил сок алкоголем?

— Ага! — сказал Алексей, демонстрируя небольшую фляжку виски, видимо, приобретенную им во время моего сна.

— Кто же мешает виски с томатным соком? — поморщился я.

— Тебе что, не нравится? — обиделся напарник.

— Да нет, нормально, — я использовал остатки коктейля "блади Краснощеков" по назначению, — хочется только знать, где гадят польские доберманы, охраняющие границу.

— Они гадят в евростандартовских клозетах, отделанных розовым кафелем, слушая при этом исключительно полонез Огиньского.

Самолет в который раз затрясло, и он стремительно пошел на посадку. В иллюминаторе показались стремительно приближающиеся терминалы аэропорта.

— Хорошо бы пилот был немного трезвее, чем водители на скорой помощи, — сказал я Краснощекову.

— Пилот давно катапультировался — мы падаем! — Алексей изобразил гримасу ужаса, глотнул из горла виски и судорожно вцепился в подлокотники.

— Надеюсь, старикашка Туполев сможет сесть и без пилота.

— Наш полет завершен! — торжественным женским голосом произнес динамик, и все захлопали.

На последней ступеньке трапа ощущение стыда от неискренних аплодисментов прошло.

Выезжающий за границу русский человек сразу же начинает вести себя, подражая героям американских экшенов: он постоянно говорит о-кей, кушает поп-корн в кинотеатрах, улыбается и даже курит как-то по-особенному. Это все равно, что иностранцы, которые приезжая к нам, сразу же покупают ушанки и целыми днями ищут на улицах белых медведей.

— Когда я летал в детстве на самолетах, никто не хлопал в ладоши, — я поделился сокровенным с Краснощековым.

— Чувствуешь, как пахнет? — ответил тот, — пахнет свободой совести.

— Не свободой совести, а безжалостными капиталистическими буднями, — буркнул я и залез в холеный желтый автобусик, который, лихо лавируя между гигантскими "боингами", повез нас на встречу с исполнительными немецкими погранцами.

Свою непервосортность среди прилетевших в страну "мерседесов" и колбасы я почувствовал уже при прохождении таможни. Публика разделилась на две неравноправные очереди. Одну из них составляли рашенки и загадочные жители Юго-Восточной Азии, говорящие на птичьем языке. Другая очередь целиком состояла из счастливых представителей "Европейского союза".

— С какой целью посещаете нашу страну? — спросил у меня розовощекий, в зеленом незнакомом костюме, грозный страж порядка.

— Туризм, — пролепетал я, а мысленно добавил, — терроризм, расизм, эксбиционизм.

Такой ответ, видимо, полностью удовлетворил усатую личность, отягощенную властью, и я, получив свою краснокожую паспортину, направился к транспортеру, по которому, как лошадки на карусели, двигались пока невостребованные чемоданы и сумки. Прихватив свои рюкзаки и поразмыслив над тем, а не взять ли нам клюшки для гольфа, которые так заманчиво проезжали мимо, мы рванули через огромные стеклянные двери наружу, к интенсивно семафорящей руками Лене, одетой стильно и элегантно. Совсем не так, как на исторической родине.

— Что за буржуйский лоск? — спросил Краснощеков, прекратив на время плотоядный массаж десен.

— Девушка, вы говорите по-русски? — я подал голос, нелепо переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя в данной ситуации абсолютно лишним.

— Так, поехали в гостиницу, я все вам расскажу там, — Елена была непривычно серьезна и я, как опытный психолог-физиономист, сразу же определил по загадочному блеску ее глаз, что что-то маленькая чертовка не договаривает, и судя по всему, случилось что-то серьезное. Алексейчик, видимо, тоже почувствовал новизну в поведении своей подруги и начал, как всегда в подобных ситуациях, строить мне загадочные гримасы за спиной у Леночки.

— Какие шикарные здесь такси! — восхитился я, усаживаясь в светло-желтый "глазастик" на любезно предоставленное мне друзьями место рядом с водителем.

— Главное, не на чем едешь, а с кем едешь и куда, — сказала Леночка и затараторила с водителем на малопонятном языке солдат Вермахта.

— Нихт шизн, их бин русланд, — проговорил не к месту Краснощеков и тут же получил острым Леночкиным локотком в область мечевидного отростка.

— Заткнись, полудурок, — прошипела она.

Зеленые садики и аккуратные газоны без пустых бутылок, полиэтиленовых пакетов и без окурков "Беломора" успокаивающе действовали на меня. Никто не подрезал наше авто, все ехали строго в своих рядах, водитель не дергался и не матерился, проклиная чайников за их нерасторопность. Все пропускали пешеходов, улыбались им и друг другу и даже собственному отражению в зеркале заднего вида.

— Что, нашу картину врулили? — якобы так, между делом, спросил Краснощеков.

— В гостинице поговорим, — сухим голосом ответила Леночка.

— А, боишься, что этот белокурый нибелунг за рулем нас подслушивает?

— Заткнись, полудурок! — повторилась Лена.

Краснощеков заткнулся, как ему и велели, но всем своим молчаливым видом начал выказывать возмущение по поводу такого незаслуженно грубого обращения к своей персоне.

Вся эта недосказанность и неопределенность насторожила меня. Слишком много непонятного было связанно с этой картиной. Сплошные намеки и недомолвки, как будто все были посвящены в суть какой-то большой тайны, а меня игнорируют, или, может быть, я посвящен, но в этом случае я все равно ничего не понимаю. Обычно я быстро забывал даже самые яркие и захватывающие сны, во всяком случае большую их часть. Но сны, связанные со странной девушкой, картиной и отвратительной слепой старухой, сидят, как заноза, в моем мозгу и, мало того, кто-то постоянно теребит эти занозы. Образы моих сновидений не помогают прояснить ситуацию, а лишь дальше все запутывают, заставляя все время об этом думать. Вот и сейчас Лена мутит воду. Недаром я с самого начала окрестил ее ведьмой. Почему именно мы поехали на этот вызов, а не некрофилл Тамусенко? Он бы быстро разобрался со всей этой чертовщиной, провел бы пару черных месс и сам бы сглазил на раз-два старуху. Ну, или Паша Вафелька лучше бы поехал. Он бы не воспринял всерьез все эти сказки и отвез бы бабку на "Пряжку", где ей, кстати сказать, самое и место. И вообще, зачем было брать эту картину? Все Краснощеков со своей жаждой наживы. Ведь не в деньгах счастье, или все-таки в них?

— Какое сегодня число? — спросил я у Алексея, поддавшись осенившей меня догадке.

— Седьмое августа! Ты что, совсем, что ли? Я этот день целый месяц ждал, — возмутился Краснощеков.

Все сходилось. День был тот самый, ровно девяносто лет. Неизвестно только, в котором часу старуха отправится в мир иной. Это я забыл уточнить. Опять наползла гнетущая тоска. Я был твердо уверен, что если поддаваться всему этому бреду, то старуха еще жива и уж, само собой, о ее кончине я буду предупрежден. Только вот как?

— Репербанн! — произнес таксист и, с чарующей улыбкой на лице, принял у Леночки какие-то незнакомые деньги.

— Что-то моя избранница чрезмерно загружена сегодня, — заметил Краснощеков и кивнул в сторону бодро шагающей к входу в гостиницу касаточке.

— Похоже, что все женщины, попадая за границу, становятся так деловито сосредоточенны, даже самые распоследние ведьмы, взращенные на философских концепциях русских классиков. — Говоря это, я смотрел по сторонам. Мой вид, наверняка, наводил скуку и уныние на гамбургского обывателя, спешащего по своим делам. К моему несказанному удивлению, люди здесь были антропоморфны: о двух ногах и о двух руках, совсем как на моей бескрайней вотчине. Очень захотелось произвести впечатление на среднестатистического гамбургчанина каким-нибудь неординарным поступком, но ничего лучше, чем проорать: "Посмотрите, я приехал из загадочной России. Вот он я!", — в голову мне не приходило и я решил промолчать, так как это все равно бы не возымело действия, ввиду того, что государственным языком Германии является, как это ни парадоксально, немецкий, а по-немецки я знаю, благодаря патриотическим фильмам, одну фразу: "Хэнде хох", но кричать ее здесь вряд ли будет уместно. Еще я знаю по-немецки одно стихотворение, которое мне читала в детстве бабушка. Начиналось оно "Их либе", а дальше, я к сожалению, забыл.

Вокруг, насколько хватало глаз, раскинули свои сети, судя по оформлению витрин, всевозможные сексшопы и бордели. Прямо передо мной были расположены ворота, стилизованные под гигантскую задницу. Задница периодически проглатывала и выплевывала продукцию автомобильных концернов Германии. Немного поодаль обозначился небольшой мраморный памятник большому фалосу, стоящий у входа в сексгалерею.

К Алексею подвалил какой-то грязный оборванец в ярко-розовых лосинах, наглядно демонстрирующих его мужское достоинство. Фирменный бомж протянул Краснощекову пластиковый стаканчик, куда тот по доброте душевной опустил монетку, достоинством в один рубль. Оборванец хмыкнул и пошел своей дорогой.

— Куда ты нас привезла? — догоняя Леночку, заголосил Краснощеков, — кругом одни фалосы, сексшопы и мужики в лосинах, отнимающие последние деньги. Дорогая, что за вертеп?

— Да, тяжело будет остаться девственником в такой обстановке, — поддакнул я.

— Ваш номер сто шесть, — ответила Леночка, упорно не желавшая принимать наши шуточки и протягивая Краснощекову ключ с массивным металлическим брелком, — мойтесь, переодевайтесь, а мне надо сходить позвонить. Скоро буду.

Явно не пятизвездочная гостиница все же произвела на нас крайне положительное впечатление благодаря своему интерьеру. На стенах висели штурвалы, в углах стояли массивные якоря и окованные железом сундуки. Картины, изображающие пиратские бриги, разрезающие форштевнем волны Карибского моря, создавали впечатление, что мы находимся на юте парусника.

— Уютно здесь, — сказал я и завалился на белоснежные простыни прямо в уличной обуви.

Краснощеков, не обращая на меня внимания, начал рыться в своем чемодане. На пол полетели, явно не им аккуратно уложенные футболки, носочки, трусы с изображением героев диснеевских мультипликационных сериалов. Достав зеленый дождевичок и порывшись в одном из его карманов, мой милый друг извлек оттуда маленький целлофановый пакетик со светло-коричневым порошком.

— Что это? — изумился я, — контрабанда?

— Нет — это анальная присыпка, — ответил Краснощеков, — сейчас сделаем или попозже?

— Давай лучше попозже, — при одном взгляде на героин меня начало мутить, но одновременно с этим появилось сильное желание немного расслабиться.

— Эй вы, идиоты! — в комнату ворвалась Леночка. Она была сильно взволнована и часто дышала, — лучше присядьте или прилягте. Ваша жизнь сильно изменилась полчаса назад.

— Что произошло? — произнес дрожащим голосом Алексей и, на всякий случай, улегся на диван по совету Леночки, не забыв при этом незаметно спрятать пакетик под подушку.

— Я расскажу вам все по порядку, чтобы вопросов лишних не было, — она уселась на край кровати и глотнула красного вина из принесенной с собой початой бутылки, — короче, помните ту картину, которую вы отдали моему папе?

— Конечно, помним, — ответил Краснощеков, а у меня по спине побежали знакомые неприятные мурашки. Я протянул руку к бутылке. Лена с облегчением отдала мне ее, тем самым избавившись от предмета, который мешал ей жестикулировать. От волнения вкуса вина я даже не почувствовал. Теплая волна, после большого глотка, прокатилась по моему телу, отгоняя дрожь куда-то на периферию в ладони и ступни и, изгнав ее вон через кончики пальцев, оставила после себя ощущение легкого покалывания.

— Эта картина оказалась не той картиной на самом деле, — сбивчиво протараторила Леночка. Выражение наших физиономий было красноречивее всяких вопросов.

— Ну, в том смысле, что под пейзажем Пуссена находилась другая картина. И эта картина — подлинник Филонова… — выдала она одним махом и вырвала из моих рук отдыхающую стеклотару.

— В каком смысле? — произнес Алексей, видимо, в столь волнительной ситуации не сумев нормально сформулировать вопрос, и в свою очередь протянул руку за порцией продукта рейнских виноделов, — то есть я хочу сказать, как это?

— Ну как-как, поверх одной картины была написана другая, дабы скрыть до поры-до времени первоначальную.

— И это пора-время пришло? — спросил я, начиная медленно втыкаться в суть происходящего.

— Пришла, папа только что продал ее на аукционе в Лондоне. Я ему звонила.

— За сколько? — проорал Краснощеков и вскочил с кровати, готовый задушить свою девушку, если она еще хоть секунду промедлит с ответом. Вместе с этим активным движением подушка упала на пол, предъявив миру пакетик с героином, но на это сейчас никто не обратил внимания.

Сумма, названная Леночкой, превзошла все наши ожидания как минимум в тысячу раз. Мысли в голове потеряли четкие очертания и стали напоминать кадры старой кинохроники. Целлулоидная пленка рвалась, кривлялась, и ее то и дело прожигала лампа кинопроектора.

— Так, что все это значит? — спросил вспотевший Краснощеков и исполнил замысловатый пируэт, который закончился падением на ковровое покрытие номера.

— Это значит! — торжественно произнесла Елена, — что папа, как честный человек, берет себе одну треть посреднических, а остальное мы делим на троих.

— Эй, напарник, наконец-то мы поймали свою пруху! — проорал Алексей и вылил остатки вина себе на голову.

Мы с Леночкой повскакали со своих мест и начали прыгать по недавно еще аккуратно застеленным кроватям. Неожиданно свалившаяся на меня информация была настолько глобальна и содержательна, так притягательно многообещающа, что все негативные импульсы, до этого регулярно навещавшие мой мозг, прекратили свое существование в односекундье.

Разделяя нашу радость, мебель и постельные принадлежности пришли в движение и вместе с нами активно перемещались в пространстве, ограниченном стенами ставшего внезапно слишком тесного номера. Краснощеков в диком приступе агрессивного экстаза лупил подушкой по моей голове. Я не уворачивался и не сопротивлялся. Даже если бы мою голову разнесли вдребезги, я ни минуты не сожалел бы об этом, так как запросто смог бы купить себе новую.

— Это надо отметить немедленно! — заорал Краснощеков и метнул подушку в другой конец комнаты. Взгляд его упал на целлофановый пакетик, но он невероятным усилием воли отвернулся и выдал сакраментальную фразу, — вино, только вино.

Я выпорхнул на улицу, широко расправив крылья своей бурной фантазии. Голова кружилась от обилия мыслей, мелькавших в ней со скоростью несущихся по Рипербанну иномарок. Ни на одной из них я не мог остановить своего внимания и так приятно тупел, тупел, тупел…

Наше трио, так поспешно вырвавшееся из холла гостиницы, вероятно больше всего походило то ли на студентов, сдавших последний государственный экзамен, то ли на собак, которых не выгуливали в течение трех суток, а сейчас выпустили во двор. Мы вихрем ворвались в первое же попавшееся заведение общепита, оказавшееся китайским рестораном.

— Здесь наливают до двух? — спросил я у стоящей при входе китаянки, одетой в какие-то национальные тряпки и улыбающейся каждому потенциальному посетителю.

— Битте шон, — проговорила она в ответ, тем самым утвердив меня в мысли, что здесь наливают круглые сутки.

Харчующихся не было. Мы уселись в отдельную кабинку и, проглотив одним махом по бокалу прохладного пива, вальяжно развалились в ожидании релаксирующего эффекта.

— Что нам делать дальше? — спросил Алексей, прикуривая от свечки, стоящей по центру стола.

— Мне надо послать папе факс из гостиницы и получить ответ, — ответила Леночка, — скорее всего он приедет завтра и нам останется только пожирать спелые плоды.

— Может, поедем на какой-нибудь курорт, погреем косточки и шкурки подлечим. — Краснощеков провел пальцем по белой, годами не видавшей южного солнца, коже.

— Это мысль! — Леночка подняла указательный палец вверх и откинулась назад, давая официанту расставить яства на металлический поднос, подогреваемый снизу тремя трогательными свечечками.

Суета, оставшаяся только в моих глазах после выпитого пива, гоняла взор по всему ресторану, упорно не желая его на чем-либо сосредоточивать. Насильно я остановил его на большом, заполненном какой-то экзотикой, аквариуме. Незамедлительно в мое поле зрения вплыла огромная, прозрачно голубоватая и неприлично-губошлепая рыба. В уголках ее рта застыла пренебрежительная брезгливость, сытая и усталая обреченность. Рыба испражнилась и, лениво махая хвостом, убралась в муть аквариума.

— Все-таки, что ни говори, а социальная функция делает нас более рефлексивными, — обратился я к друзьям, беспощадно пожирающим аккуратные кубики куриного мяса в соевом соусе с ростками бамбука.

— Что вы, мистер, имеете в виду? — спросила Леночка, ни на секунду не прекращая жевать.

— Рыба, которая плавает в аквариуме и ждет своего часа, даже от акта дефекации не получает никакого удовольствия, — ответил я.

— Как ты это определил? — спросил Краснощеков и перешел к блюду из говядины.

— Во всяком случае мимическая мускулатура ее никак мне об этом не просигнализировала, — сказал я.

— Какая, к черту, у этой чешуйчатой мимика? — спросила Леночка, наваливая себе из фарфоровой пиалы изрядную порцию риса, — по-моему это попахивает социальным антагонизмом к рыбе, живущей в буржуйском аквариуме.

— Я бы даже сказал, что все это смердит неприкрытым шовинизмом, — включился Алексей, вытирая жирный рот салфеткой, украшенной замысловатыми иероглифами.

Я откинулся на спинку скамейки и, зацепив палочками кусок курицы, попытался донести его до своего рта. На полпути кусочек упал, оставив жирное пятно на моих джинсах. В связи с этим я испытал первое разочарование с момента объявления Леночкой радостного известия.

— У рыб нет национальности. Мне просто не понравилось выражение ее лица, — сказал я, вытирая пятно подушечкой большого пальца.

— Вот поедем в теплые страны и ты сам, как эта рыба, будешь неистово испражняться в соленые воды Средиземного моря без всякого выражения на лице, — сказал Краснощеков и отвалился от стола, как огромная пиявка насосавшаяся крови, всем своим видом показывая, что он наелся и можно двигаться дальше.

* * *

Пока Леночка бегала в гостиницу отсылать и получать свои факсы, мы с Краснощековым, умиротворенно покуривая после сытного обеда, разглядывали проходящий мимо взвод проституток. Мы смотрели на них так, как смотрят на них миллионы мужчин в разных концах света: похотливо и одновременно с философским осмыслением, еще бы, ведь перед нами проходило олицетворение греха во плоти, щупальца коего щекотали меня в самых интимных местах. Выпитое за день неоднозначно давало о себе знать.

— Однако, хочется! — обратился я к Краснощекову, гоняя между зубов вторую сигарету.

— Да, не плохо бы, но, к моему крайнему сожалению, тебе, мой друг, придется посещать злачные места в одиночестве, так как я нахожусь в состоянии некоторой влюбленности в собственную девушку и собираюсь этот вечер провести в ее объятиях.

— Нельзя позволять себе влюбляться в собственную девушку, это может закончиться фатально, — проговорил я.

— Я думаю, это закончится банально, — ответил Краснощеков и помахал рукой Леночке, которая в ответ помахала ему какой-то бумажкой.

— Все, факс получила, теперь можно веселиться по полной, — затараторила она, приблизившись к нам.

Веселье по полной началось с посещения ярмарки, расположенной в конце Рипербанна. Гигантские американские горки, сумасшедшие карусели, перемещающиеся в совершенно немыслимых плоскостях, замысловатые по форме и незамысловатые по содержанию пещеры ужасов бередили сознание человека, для которого аттракционы представляли интерес лишь в мертвый сезон, когда они раскачивались на осеннем ветру, скрипя несмазанными частями. Тогда они вызывали только поток ностальгических переживаний, обильно сдобренных листопадом, под ногами шорох опавших листьев и прозрачный осенний воздух.

Сейчас же вся эта какофония из света, звука и движения сопровождалась еще запахом сдобных булок и экзотических фруктов, облитых шоколадом и раздаваемых тут и там взрослым с детскими глазами и детям с глазами взрослых.

— Уберите от меня этот видеоряд! — орала Леночка, отдав свое тело в жертву бешенному ритму очередной карусели, — я сейчас захлебнусь собственными рвотными массами. Мы с Краснощековым, будучи не в силах членораздельно разговаривать, просто орали.

Истратив изрядное количество Леночкиных денег на адреналин и другие катехоламины, мы уселись и, чтобы хоть как-нибудь унять дрожь в коленках, заказали себе бюргерский набор, состоящий из пива и сосисок.

— Хорошее развлечение. Только вот ни уму ни сердцу, — заметил я.

— Кошельку! — лукаво улыбнулась Леночка, тем самым упрекнув меня в чрезмерном снобизме.

— А я теперь всю жизнь буду кататься на каруселях, пить пиво и жрать! — жир с краснощековской сардельки капал на асфальт и собирался в лужицу. Неизвестно откуда взявшийся в этой толчее муравей по неосторожности заполз в нее, и на том его короткая жизнь прервалась.

— Ладно, Мишенька, ты тут не скучай, а мы с Алексейчиком должны зайти в номер, — шепнула мне на ухо Леночка, — я всегда мечтала переспать с человеком, у которого такие наполеоновские планы на жизнь.

— Давайте, давайте, Бог в помощь, — сказал я и принял у Краснощекова две синенькие бумажки с цифрами сто.

— На, еще факс посмотри. Папа прислал изображение того, что раньше было пейзажем, — Леночка достала из сумки свернутый рулоном листок и протянула мне.

Аккуратно, как бы стараясь не обжечь пальцы, я взял у нее рулончик, борясь с желанием тут же его развернуть, и почувствовал нахлынувшую волну одиночества, оставшись один в чужой стране, с небольшим количеством денег и неизвестностью в левой руке. Друзья удалялись. Краснощеков обернулся и указал на меня пальцем. Помяв в правой руке купюры, я обнаружил, что внутри что-то есть и, развернув их, нашел пластиковый пакетик. Его содержимое заставило меня немного напрячься.

"Ай, молодец Краснощеков. Не оставляет меня в беде", — с сарказмом подумал я и начал искать глазами уединенное место, так как просто держать в руке подобный подарок было глупо.

Укромное место нашлось тут же, между ларьком, торгующим варенной кукурузой, и павильончиком с плюшевыми игрушками, разыгрывающимися в качестве призов. Усевшись на какой-то пластмассовый ящик, я достал телефонную карту и мигом высыпал на нее добрую четверть пакетика, потом подумал немного и добавил еще чуть-чуть. Убрав пакетик, на всякий случай, в носок, я скрутил трубочку из ста марок и разом втянул в себя горький порошок.

Постепенно все вокруг посерело: и совершенно необшарпанные стены павильона и ларька, и чистый пластмассовый ящик, сверкающий как будто только что из-под вакуумного пресса, и даже синее гамбургское небо посерело.

"Горько, противно, даже плюнуть некуда", — подумал я.

Леночкин факс выпал из руки, и в полной тишине звук от его падения поразил меня своей нереальностью, вызвав какое-то обленившееся желание развернуть его и посмотреть. Сначала это не получилось, так как он опять выпал из моих рук и свернулся в трубочку, но, развернув его и согнув пополам, я пресек эти произвольные движения.

На белом мелованом бумажном листке был портрет. Тот самый портрет, что я видел в тревожном сне на борту самолета, то самое изображение, которое ускользнуло от меня в воде бассейна, то самое — навсегда засевшее в осколках моей памяти.

"Предсказанное не происходит, но происходит предвиденное", — мелькнула в моей голове последняя мысль, невесть откуда взявшаяся.

Я с трудом поднял отяжелевшие веки и взор мой уткнулся в зеркальный лабиринт, перед входом в который хохотал безмятежно улыбающийся клоун с разрезанным кем-то от уха до уха ярко-красным беззубым ртом. Глаза клоуна смотрели на меня, и это были живые человеческие глаза. Отяжелев окончательно, веки, навсегда захлопнули дверь в этот мир.

Я, к своему удивлению, оказался не в полной темноте, а в хорошо освещенной комнате прямо перед массивным древним зеркалом с деревянными купидонами по бокам. У левого купидона голова была расколота и из нее торчал цветок глицинии. Вместо меня в зеркале отражалась старуха в черных очках. Я протянул руку к своему лицу и снял очки. Старуха в зеркале сделала то же самое, и я увидел недостающее звено: голубые, молодые глаза, смотрящие на меня с выражением заинтересованности и какого-то скрытого сожаления.

Старуха протянула мне руку из зеркала, но вместо сухой старческой, я ощутил в ладони нежную и теплую женскую руку. Подняв глаза, я увидел, что старуха просто исчезла и вместо нее к себе в зеркало меня потянула молодая девушка. Я знал ее.

Делая шаг на мраморный подзеркальник, я на секунду отвлекся, так как подзеркальник треснул под моей ногой, и вместе с треском пропала и девушка, а я очутился в каком-то лесу, окруженный незнакомыми доселе мне растениями. Полумрак лесной чащи скрывал от меня источники многочисленных звуков: то было пение птиц и стрекотание каких-то насекомых. Я сделал еще один шаг и тут же откуда-то справа выскочило животное, сильно напоминающее свинью и, побыв перед моим взором секунду, исчезло в полумраке.

Впереди, прямо передо мной, виднелся просвет. Мне страшно захотелось, что бы это была поляна, на травянистый покров которой я мог бы упасть навзничь, широко раскинув руки и долго смотреть в бесконечное голубое небо, а потом уснуть. Что может быть лучше, чем уснуть после бесцельно прожитого дня, года, жизни…

КОНЕЦ