Никого не удивляет, что современному политику приходится рассчитывать на помощь спичрайтеров, имиджмейкеров и пресс-секретарей. Это настолько распространенная практика, что ее можно считать законом политической физики: любой политик всегда выставляет напоказ свои положительные качества и никогда умышленно не создает отрицательное представление о себе для общественности.

Чарли Уилсона отличало от остальных стремление делать все наоборот: он выставлял напоказ свои пороки и скрывал свои добродетели. Даже в 1996 году в редакторской колонке «Нью-Йорк Тайме» его назвали «самым крупным светским львом в Конгрессе». Даже редактор «Тайме» не смог распознать, какой властью и влиянием пользовался Уилсон в 1996 году, но это было ничем по сравнению с началом 1980-х, когда он как будто умышленно выставлял себя на посмешище. Уилсон почти никогда не выступал на заседаниях Конгресса. Его имя не связывали с какими-либо законодательными инициативами. В этом отношении его маскировка была почти совершенной.

Но каждый профессионал в палате представителей знал о существовании совершенно иного Чарли Уилсона, прокапывающего подземные ходы в главные центры власти в Вашингтоне. Если бы в Конгрессе существовала такая вещь, как подпольная карьерная лестница, то Уилсон быстро поднялся бы по ней до самого верха. Комментатор Джек Андерсон из «Вашингтон Пост» включил техасца в свой список десяти самых выдающихся мастеров закулисных махинаций в столице США. Уилсон был гением маневренных действий в балканизированном мире, где власть распределена по отдельным блокам, а сделки заключаются лишь том случае, если у вас есть предмет для торговли. Благодаря политическому профессионализму Уилсона, вызывающий образ жизни фактически укреплял, а не подрывал его положение. Например, все в Конгрессе знали, кто такой Чарли Уилсон. Его было невозможно не заметить: слишком высокий, слишком обаятельный, слишком любит окружать себя красивыми женщинами.

От впервые откололся от своего политического клана и вошел в историю демократической партии в 1976 году, когда пошел наперекор собственной техасской делегации и проложил себе дорогу во влиятельнейшую Комиссию по ассигнованиям. Этот ход сделал Уилсона крупным игроком, одним из пятидесяти членов Конгресса с правом голоса в распределении правительственного бюджета на 500 миллиардов долларов. Влияние комиссии было так велико, что председателей двенадцати подкомисий называли «Коллегией кардиналов». Комиссия держит завязки от кошелька целого федерального бюджета, но это такая громадная работа, что ответственность за финансирование различных статей разделена и возложена на отдельные подкомиссии. В конечном счете это означает, что один-единственный человек, который достаточно долго работает в своей подкомиссии и хорошо знает, чего он хочет, может получить почти неограниченную личную власть над федеральными агентствами и той политикой, которую они проводят.

Для большинства членов главное достоинство работы в комиссии заключается в том, что во всем Конгрессе нет лучшего места, где можно отхватить лакомые куски и повысить свои политические дивиденды. Уроженец Лафкина без стеснения пользовался новыми полномочиями для того, чтобы давать работу своим избирателям и получать выгодные контракты для местной промышленности. Он чрезвычайно гордился возрождением экономики своего обедневшего избирательного округа. Но «дойка» бюджета сама по себе не являлась главной целью Уилсона. Он рисовал более величественные перспективы. Зарубежная политика с детства привлекала его, и с того момента, когда конгрессмен получил назначение в Комиссию по ассигнованиям, он нацелился на две подкомиссии, распределявшие средства для обеспечения национальной безопаности.

Еврейские друзья Уилсона помогли ему попасть в одну из подкомиссий. Оказавшись там, Чарли научился у старших коллег методам влияния на бюджетную политику. Когда он получил место в подкомиссии по зарубежным операциям, распределяющую военную и экономическую помощь США, то смог отстоять ежегодный пакет финансовой помощи Израилю в размере 3,1 миллиарда долларов. А поскольку эта подкомиссия ведает зарубежными расходами госдепартамента, он внезапно стал одним из двенадцати конгрессменов, с которыми правительственные чиновники просто не могут портить отношения. Фактически послы и даже госсекретари относятся к этим двенадцати законодателям как к богатым дядюшкам, которых нужно холить и лелеять.

В 1980 году, вскоре после переизбрания на четвертый срок и лишь за несколько недель до своего уикэнда в Лас-Вегасе, Уилсон сделал новый удачный ход и вошел в состав подкомиссии по ассигнованиям на национальную оборону. Теперь к списку федеральных учреждений, которые больше не могли относиться к Чарли Уилсону как к простому смертному, прибавились ЦРУ и Пентагон.

Эти два назначения были его пропуском на арену мировой борьбы за власть. Он получил секретный допуск самого высокого уровня, дополнительного штатного сотрудника, и был препровожден в звуконепроницаемое помещение под куполом Капитолия, где ему показали новое постоянное место: одно из двенадцати больших черных кожаных кресел, расставленных вокруг стола подковообразной формы. Эта комната закрыта как для публики, так и для остальных конгрессменов. Очень мало известно о том, что происходит, когда двенадцать заседателей располагаются в кожаных креслах. Каждый год они проводят нечто вроде тайного совещания, где заключаются грандиозные сделки и принимаются или отменяются важные стратегические решения. Поскольку на кону стоят сотни миллиардов долларов, а полное финансирование возможно лишь для ограниченного количества программ, на этих двенадцати мужчинах лежит огромная ответственность и бремя всевозможных соблазнов.

Правительственные аппетиты велики, и у каждого есть любимая система вооружений, военный спутник, посольство, где нужно провести капитальный ремонт, или спасательная миссия, которую нужно профинансировать. Белый дом, оборонные подрядчики, военные службы, коллеги-конгрессмены — все совершают сложные маневры вокруг распределителей бюджетных средств и стремятся заручиться их поддержкой. Лоббисты ежегодно составляют свой рейтинг власти, определяемый по количеству долларов, которые они выделяют конгрессменам для проведения предвыборных кампаний. Чарли Уилсон всегда занимал верхние строки этого списка, особенно на своей второй должности, где его имя стояло сразу же за именем Джона Марфа, председателя подкомиссии по ассигнованиям на национальную оборону.

«Любой, у кого есть мозги, хочет стать членом этой подкомииссии, потому что там крутятся настоящие деньги, — со смехом вспоминает Уилсон. — Как только я попал туда, то сразу же превратился из негодяя в самую хорошенькую девочку на вечеринке». Теперь Чарли Уилсон стал незаменимым человеком для будущего спикера Джима Райта, которому нужно было получить больше контрактов на строительство истребителей F-16. Техасский демократ Мартин Фрост нуждался в контрактах на бомбардировщики В-2. Уилсон с готовностью принимал своих коллег, всегда был любезен с ними и почти всегда мог помочь им.

Уилсон быстро обзавелся влиятельными союзниками и должниками. Между тем он вел гораздо более интересную и эффективную инсайдерскую игру в закоулках Конгресса, невидимых для посторонних. «Нужно рассматривать конгрессменов как однокурсников, а Конгресс — это колледж, где студенческие братства решают все, — объясняет Денис Нейл, вашингтонский лоббист и один из старейших друзей и союзников Уилсона. — Если у вас нет хода в нужное братство, вы остаетесь вне игры. Ни у кого не было больше знакомств в этих влиятельных кругах, чем у Чарли Уилсона».

В то время Нейл был одним из главных вашингтонских манипуляторов на арене иностранных дел. Его фирма Neill and Company представляла интересы таких клиентов, как Египет, Пакистан, Марокко и Иордания. Он обеспечивал для них американскую экономическую помощь, системы вооружений и хорошую прессу, страховал риски и хлопотал в коридорах власти. Одним из его рабочих инструментов были пожертвования на предвыборные кампании и оказание услуг конгрессменам, которые ведали распределением зарубежной помощи. Он не тратил времени и денег на тех, чье слово не имело веса, но считал Уилсона одним из двух или трех человек, без которых нельзя обойтись. Теперь, когда Нейл начинает перечислять многочисленные связи Уилсона, становится ясно, каким образом система «студенческих братств» в Конгрессе впоследствии позволила техасцу говорить от лица всей Палаты представителей, когда они с Авракотосом приступили к эскалации тайной войны ЦРУ в Афганистане.

«Как правило, если вы не еврей, вам не попасть на закрытое совещание Конгресса, где заседают еврейские лоббисты, — говорит Нейл. — Но Чарли это удалось. Если вы не чернокожий, вам не попасть в кружок чернокожих конгрессменов. Но Чарли играл с ними в покер как ни в чем не бывало. Они брали его в игру — единственного белого в этой компании».

Отчасти это можно объяснить тем, что Конгресс, как и любое другое человеческое учреждение, держится на личных знакомствах. Что бы люди ни думали об эксцентричных выходках Уилсона, они в целом хорошо относились к нему и хотели видеть его в своем обществе. Его дружба с замкнутым «чернокожим братством» началась с Барбары Джордан, харизматичнои женщины-конгрессмена, которая воспламенила нацию в 1973 году своими волнующими выступлениями во время слушаний по процессу импичмента президента Никсона. До переезда в Вашингтон они проработали вместе шесть лет в сенате штата Техас.

Бывший спикер Джим Райт вспоминает, что сначала все узнали, кто такой Уилсон, потому что он всегда сидел рядом с Джордан на заседаниях Конгресса: высокий красавец-ковбой и его спутница — суровая, хмурая, плотно сложенная темнокожая женщина. «Я был ее лучшим другом все шесть лет, пока она работала там», — с теплотой вспоминает Уилсон. Что касается темнокожих конгрессменов, собиравшихся для игры в покер и имевших мало общего с Барбарой Джордан, то их привлекали простодушные манеры Уилсона, отсутствие ханжества и аура «плохого парня», окружавшая его.

Еще один друг Уилсона, ультраконсервативный республиканец Генри Хайд, называет это фактором Адама Клейтона Пауэлла. «Сторонники Адама Клейтона Пауэлла любили его, потому что он всегда стоял за них до конца. А Чарли придумывал свои правила игры и на свой особый манер был Адамом Пауэллом для белых. В нем есть какой-то бесшабашный нонконформизм. Многие конгрессмены завидуют его образу жизни, но не осмеливаются подражать ему». Когда Льюиса Стокса, неприметного темнокожего председателя комитета по разведывательным операциям, арестовали за вождение в пьяном виде, Чарли завоевал его расположение одной фразой: «Мистер председатель, вы должны знать, что я осуждаю расистские нападки полицейского округа Колумбия по абсолютно сфабрикованному обвинению против вас».

Уилсон умудрился проникнуть даже в так называемый круг борцов за права женщин. С учетом его заслуженной репутации шовиниста и волокиты это казалось невозможным, однако он был одним из ярых сторонников утверждения поправки о равных избирательных правах, подготовившим и продавившим этот законопроект вместе с Барбарой Джордан, когда они работали в законодательном собрании Техаса.

Но Уилсон не останавливался на этом. Несмотря на то что его избиратели из «библейского пояса» решительно выступали против абортов, он всегда выступал за то, чтобы предоставить женщине право выбора. Во многом он делал это ради своей младшей сестры Шэрон, которая поднялась по служебной лестнице Ассоциации по планированию семьи и теперь занимала пост председателя национального совета этой организации. Противникам абортов он любил говорить, что он голосует за свободу совести — точно так же, как он всегда голосовал вместе с ними против любых запретов на продажу оружия. По словам Уилсона, его избиратели простят ему любую оплошность, «но не потерпят посягательств на право американского гражданина носить оружие».

Выступление против запрета на аборты было почти таким же опасным, но Чарли Уилсон был готов почти на все ради своей младшей сестры. Поэтому на благотворительных завтраках в «Лайонс-Клаб», «Ротари-Клаб» и церковных организациях он просто говорил: «Знаю, что мы с вами не придем к согласию по этому вопросу, но я голосую за право выбора». Его консервативные избиратели каким-то образом мирились с такими заявлениями, а в Вашингтоне это создавало еще одну платформу для поддержки эксцентричного конгрессмена.

К 1980 году Уилсон занимал прочные позиции в разветвленной системе центров власти Конгресса. Это относилось не только к Комиссии по ассигнованиям и его собственной техасской фракции, но и к ведущим представителям еврейского, темнокожего, женского и «ястребиного» круга. Теперь Уилсон стал уникальной фигурой в политической жизни Америки. Странным образом страсть к развлечениям в этом году сблизила его, вероятно, с самым влиятельным внутренним кругом Конгресса во главе со спикером Томасом О'Нейлом. Лишь член этого круга смог бы оценить два назначения, одновременно полученных Уилсоном от О'Нейла: конгрессмен был включен в состав Комиссии по этике и вошел в руководящий совет центра Кеннеди по исполнительским видам искусства. И наверное, почти никто не смог бы понять, что сподвигло О'Нейла на такой странный выбор в Комиссию по этике.

При взгляде из нынешней перспективы образ сластолюбивого гедониста, который судит о поведении своих коллег, лежа в горячей ванне в Лас-Вегасе, выглядит почти извращенным. Когда искренне озадаченный репортер (кстати, не знавший о номере «Фантазия») спросил Уилсона, почему он был избран на такую высоконравственную должность, тот добродушно ответил: «Видите ли, я единственный член этой комиссии, кто любит женщин и виски, а ведь наши интересы тоже должны быть представлены».

Это было возмутительное заявление. Комиссия по этике считается «совестью Конгресса» и судит о поведении его членов. Любой спикер должен был бы разъяриться на Уилсона за такую ненужную провокацию, особенно в то время, когда Конгресс сотрясал один из худших скандалов за последние годы. В ходе операции ABSCAM под девизом «чистые руки» агент ФБР, притворявшийся арабским шейхом, заманил шестерых конгрессменов и одного сенатора в вашингтонский таунхаус, где скрытые камеры запечатлели, как они по очереди брали у него взятку в размере 50 000 долларов.

«Воровство у меня в крови», — провозгласил один конгрессмен, сунувший деньги в коричневый бумажный пакет. Другой распихал деньги по карманам и простодушно осведомился у фальшивого араба: «Их не очень заметно снаружи?» Когда записи были преданы огласке, у миллионов американцев сложилось впечатление, что Конгресс превратился в настоящий воровской притон. Особенно тяжело пришлось О'Нейлу, так как почти все взяточники оказались демократами.

Той осенью, когда республиканцы захватили Сенат, а президент Рейган обосновался в Белом доме, Томас «Тип» О'Нейл проявил себя несравненным лидером американских демократов. Он сознавал, что расследование ABSCAM соберет свою жатву и что нужно предпринять срочные меры, чтобы восстановить доверие к своей партии. Но с его точки зрения, подлинный кризис заключался в непосредственной угрозе людям из его внутреннего круга, на которых он опирался в проведении своей политики в Конгрессе.

Специальный прокурор Барри Претгимэн недавно убедил конгрессменов исключить из своего состава одного из незадачливых взяточников, законодателя с ветеранским стажем, прежде чем ему будет предъявлено официальное обвинение. Палата представителей еще никогда не исключала одного из своих членов. Следственная комиссия во главе с ревностным прокурором не ограничила круг поисков шестью обвиняемыми; ходили слухи о сделках в обмен на свидетельские показания, которые могли перенести скандал прямо в кабинет спикера. Окончательное решение подвести черту7 под этим делом О'Нейл принял после того, как прокурор начал подбираться к его ближайшему другу и политическому соратнику Джону Марфу.

Спикер незамедлительно пригласил Уилсона в свой кабинет и сделал ему двойное предложение. Он знал, что в конечном счете техасец не сможет устоять.

— Я хочу, чтобы ты вошел в Комиссию по этике, — сказал О'Нейл.

Сначала Уилсон не поверил, что с ним не шутят.

— Это безумие, Тип, — ответил он. — Всем известно, что я не поборник высокой нравственности. Нас высмеют и сотрут в порошок, если ты включишь меня в эту комиссию.

По сути дела, спикер повел себя как шеф разведки, а не парламентский деятель. Он не сказал Уилсону, что его будущая миссия заключается в спасении Джона Марфа. О'Нейл понимал, что главное для него сейчас — ввести Уилсона в состав Комиссии по этике, а дальше все пойдет как по маслу.

— Чалли, — произнес конгрессмен из Массачусетса с характерным мягким акцентом и хитрым блеском в глазах, — Чалли, ты помнишь о том месте, которое хотел получить в руководящем совете центра Кеннеди?

Одним из заветных желаний Уилсона было получить место в совете центра Кеннеди, и О'Нейл хорошо знал об этом. Для женатого законодателя почетная синекура в Центре исполнительских искусств имени Кеннеди мало что значила, но для разведенного конгресмена, переживающего кризис среднего возраста, это было золотое дно. В голосе Уилсона и сейчас слышится мальчишеский энтузиазм, когда он вспоминает, почему так жаждал этого назначения: «Это лучшая халява во всем городе. Это значит, что на балете я получаю ложу рядом с президентской, если захочу этого. Я могу приходить на любые актерские вечеринки, знакомиться со всеми кинозвездами и ежеквартально получаю дополнительное приглашение на прием в Белом доме».

Но самое важное для Уилсона заключалось в том, что теперь он без каких-либо расходов со своей стороны мог играть роль «весельчака Чарли» под руку с новой красивой девицей пятьдесят или шестьдесят раз в году, так как получал бесплатные билеты на большинство мероприятий. Это было чем-то вроде страховки для разоренного романтика, который теперь твердо знал, что он в почти в любой день может подарить одной из своих подруг незабываемый вечер в настоящей гламурной обстановке. Уже несколько месяцев Уилсон обхаживал непреклонного спикера и упрашивал об этом назначении, но старый ирландец не смог бы железной рукой править в Конгрессе, если бы занимался бесплатной раздачей ценной «халявы». До сих пор все призывы Уилсона оставались тщетными… но лишь до сих пор.

— Итак, Чалли, это пакетная сделка, — сказал спикер.

О'Нейл понимал, что маска взбалмошного хвастуна, прилипшая к Уилсону, будет отличным прикрытием для задуманной им тайной операции. «О Чарли ходили слухи, что он умеет молчать как рыба, — вспоминает Тони Коэльо, бывший помощник О'Нейла. — Время от времени спикеру приходилось устраивать операции с привлечением нерегулярных войск, и Уилсон был одним из ландскнехтов, на которых Тип мог рассчитывать».

Уилсон принял предложение спикера. Обрадованный пожизненным назначением в руководящий совет центра Кеннеди, он с энтузиазмом поспешил на помощь своему попавшему в беду товарищу, Джону Марфу

Работа уже ждала его. Просмотр оперативных пленок ABSCAM — не то зрелище, которое может вселить в гражданина доверие и уважение к Конгрессу. Марф, который в то время был членом Комиссии по этике, не принял взятку, но и не закрыл дверь для будущих переговоров. «Знаете, вы сделали предложение, — сказал он. — Возможно, когда-нибудь я изменю свое мнение».

Многие считали, что Марф опозорил комиссию и заслуживает исключения из Конгресса с последующим судебным разбирательством, но Уилсон искренне верил, что это не так. Начать с того, что он восхищался Джоном Марфом, Оба заседали в Комиссии по оборонным ассигнованиям; оба не скрывали своих антикоммунистических убеждений. Марф был ветераном корейской войны, удостоенным правительственных наград, и добровольно принимал участие в двух боевых миссиях с морскими пехотинцами во Вьетнаме. В глазах Уилсона он был героем. Насколько он понимал, его друг не совершил ничего противозаконного. Марф не принял взятку от «шейха» из ФБР, а его единственное прегрешение заключалось во вполне невинной фразе. Если члены Комиссии по этике вздумают линчевать такого патриота лишь за воображаемые грехи, значит, самой комиссии пора пройти общественный тест на нравственность.

Как и надеялся О'Нейл, Уилсон сыграл роль мины, подложенной под Комиссию по этике. Он рассказал репортеру из «Вашингтон Пост», что комиссия устроила охоту на ведьм и что на самом деле под угрозой находится не Джон Марф, а репутация палаты представителей. Чарли явно готовился к драке и вызывал соперника на ответный ход.

Комиссия по этике работала в совершенно ином духе. Предполагалось, что ее члены вежливо раскланиваются друг с другом, спокойно обсуждают дело по существу и высказывают свои рекомендации. Сама мысль о рукопашной схватке с Чарли Уилсоном — с человеком, который гордился своей репутацией волокиты и нарушителя всех мыслимых правил — вызывала откровенный ужас. Как правило, специальный прокурор в положении Претгимэна мог рассчитывать на безоговорочную поддержку со стороны членов комиссии. Для того чтобы нанести ущерб репутации обычного конгрессмена, хватало утечки в прессу с указанием, что он пытается воспрепятствовать расследованию. Но здесь с самого начала было ясно, что Уилсон будет только рад газетной баталии «для зашиты невиновного человека, который, между прочим, является военным героем».

До вмешательства Уилсона комиссия предоставила специальному прокурору свободу действий, но вскоре после появления Чарли правила игры совершенно изменились. Претгамэн даже не успел развернуть свои боевые порядки для атаки на Марфа, как его уведомили, что комиссия не нашла оснований для продолжения следствия по этом делу. «Дело закрыто», — провозгласил недавно назначенный председатель комиссии Льюис Стоке, еще один из доверенных людей спикера.

Претгимэн был ошеломлен. Связанный присягой о неразглашении информации до окончания следствия, он мог лишь подать в отставку в знак протеста. Между тем Джон Марф со слезами на глазах признался своему коллеге, что Чарли Уилсон спас ему жизнь.

Эта спасательная операция относилась к разряду незначительных и не занесенных в анналы инцидентов, имевших далеко идущие последствия. Для О'Нейла вмешательство Уилсона ликвидировало угрозу его положению в Конгрессе и позволило ему стать «либеральным мучителем» Рональда Рейгана. Сам Уилсон только смеялся над случившимся, словно получил удовольствие от хорошего развлечения. «Это была лучшая сделка в моей жизни, — вспоминает он. — Мне предстояло отсидеть в Комиссии по этике лишь один год, зато в центре Кеннеди я оставался на всю жизнь». Впрочем, он понимал, что произошло нечто гораздо более значительное. Образовались связи, которые вскоре сыграли решающую роль в афганской войне Чарли Уилсона.

Впоследствии Джон Марф стал председателем чрезвычайно влиятельной подкомиссии по национальной обороне, и Уилсон обратился к нему, когда ЦРУ попыталось сорвать его усилия по вливанию денег в Афганистан. Каждый раз, когда рассерженные чиновники из Агентства жаловались на его «опасное вмешательство», Марф недвусмысленно давал понять, что в афганском вопросе подкомиссия полагается на мнение Чарли. «Марф всегда помнит добро», — уважительно говорит Уилсон.

Но за ними обоими маячит фигура мощного ирландца с большой сигарой, который предоставил «плохому мальчику Чалли» исключительное разрешение преступить черту и работать с ЦРУ. Так делались дела в Конгрессе при Типе О'Нейле.

* * *

Джоанна Херринг была одной из немногих за пределами Конгресса, кто понимал истинные возможности Уилсона. В пору расцвета их романтических отношений она заглядывала ему глубоко в глаза и спрашивала, что он собирается делать со своей властью. Услышанное приводило ее в трепет, и она пускала в ход богатый арсенал своих уловок, чтобы привлечь его к делу моджахедов.

Джоанна могла видеть в Чарли Уилсоне такие вещи, которые оставались невидимыми для остальных. Она расшифровала его сокровенный код. Она подняла, что под маской беззаботного гуляки Уилсон прячет глубокие амбиции с видениями в духе Уинстона Черчилля. Она считала его неудержимую тягу к женщинам незначительным отклонением, какого можно ожидать от великих людей с огромным честолюбием. Она никогда не высказывала неодобрения, но словно сирена нашептывала ему на ухо, рассказывая, как он может изменить историю. «Моджахеды нуждаются в тебе. Ты можешь это сделать, Чарли. Ты можешь сделать все, чем займешься всерьез». В тот год, несмотря на множество других увлечений, Уилсон все больше поддавался влиянию Джоанны, зачарованный ее обаянием и возбужденный ее словами о его особом предназначении.

Между тем война для афганцев шла все хуже и хуже. Хотя моджахедов повсеместно хвалили за храбрость, их положение казалось совершенно безнадежным. В США у них не было влиятельных сторонников, а те, кто возвышал голос в их защиту, представляли собой разношерстные и маргинальные группы. Бывший «зеленый берет», американец литовского происхождения, выпустил информационный бюллетень с жалобами на то, что ЦРУ снабжает моджахедов давно устаревшим оружием; репортеры изредка ссылались на него. Горстка энтузиасток с правыми взглядами из Нью-Йорка и Вашингтона обивала пороги Конгресса с воззванием к консервативным поборникам курса Рейгана. И наконец, был друг Джоанны, Чарльз Фернли Фосетт. Этот седовласый американец пылал такой чистой страстью и прилагал такие неустанные усилия, расписывая бедственное положение афганцев, что в 1981 году Зия уль-Хак удостоил его высшей гражданской награды Пакистана. Фосетт отправился в донкихотское странствие, взывая к совести всего мира, который почти не обращал на него внимания. Он показывал свой фильм «Мужество — наше оружие» не только в гостиной барона Рики, но и в университетских кампусах, салонах Палм-Бич и частных клубах Сингапура — в странных местах, где собирались богачи, которые не скупились на чувства, но ровным счетом ничего не делали. Кульминацией усилий шестидесятилетнего романтика-крестоносца стало решение директора ЦРУ Уильяма Кейси допустить показ фильма в штаб-квартире Агентства.

Несмотря на этот щедрый жест, Джоанна продолжала читать Уилсону лекции об ужасающей неспособности ЦРУ сделать что-нибудь полезное для борцов за свободу. Теперь, когда Уилсон приезжал к ней на выходные в ее роскошный особняк Ривер-Оукс, она выделяла ему комнату рядом с Фосеттом в отдельном крыле дома, чтобы двое мужчин могли лучше познакомиться друг с другом. То ли чары Джоанны, то ли большие честные глаза Фосетта, умоляющие Уилсона исполнить свой долг, все-таки доконали конгрессмена. Летом он объявил, что отправляется в Пакистан для встречи с Зией уль-Хаком и афганскими моджахедами.

Впрочем, он не сказал Джоанне, что собирается нанести визит в Пакистан по окончании запланированной осенней поездки в Израиль. Уилсон был не из тех, кто распыляет свои усилия на политической арене. По его собственному признанию, он успевал сделать так много, потому что редко ввязывался в серьезные конфликты, и то лишь когда знал, что может победить. Его влияние в Конгрессе обеспечивалось главным образом усердной работой с израильским лобби, и в тот год он все еще вдохновлялся целью выживания еврейского государства.

Весной 1982 года многие наиболее твердые сторонники Израиля в США были возмущены, когда израильская армия под командованием генерала Ариэля Шарона вторглась в Ливан под предлогом зачистки опорных пунктов Организации освобождения Палестины. В стране разворачивались ожесточенные дискуссии по поводу этого нападения, когда Уилсон прилетел в Ливан и стал первым американским конгрессменом, побывавшим на линии фронта. Через два дня он появился в Иерусалиме и собрал пресс-конференцию, где выступил в роли непреклонного «израильского коммандо», заверяя критиков в том, что Шарон поступил правильно.

Конгрессмен начал свое выступление перед журналистами, собравшимися в отеле «Царь Давид», со следующих слов: «Я вырос в округе, где живут четыреста тысяч белых баптистов, сто тысяч темнокожих баптистов и не более сотни евреев». Обозначив свою предположительно нейтральную позицию, он впал в ораторский раж и принялся расписывать израильских захватчиков как бесспорных освободителей ливанского народа. «Ливанцам не на что жаловаться, кроме взорванных домов», — заявил он. Потом он рассказал, что видел старого араба, который утирал влажной тряпкой лоб больного израильтянина. «Самым большим сюрпризом для меня был всеобщий энтузиазм, с которым ливанцы приветствовали израильскую армию, — признался он. — Для евреев у них нашлись только слова благодарности. Все было именно так, а не иначе».

Израильский премьер-министр Менахем Бегин, сторонник жесткой линии, был так приятно удивлен этой неожиданной поддержкой, что послал стенограмму выступления Уилсона президенту Рейгану и попросил о личной встрече с этим замечательным конгрессменом. Они встретились в Иерусалиме, в апартаментах Бегина. Пожилой израильский коммандо поблагодарил Уилсона и осведомился, может ли конгрессмен дать ему полезный совет. «Известно, что вы не любите слушать чужих советов, — ответил Уилсон. — Но на вашем месте я бы разрешил Шарону стереть ООП в порошок, пока он держал их за глотку, а во всем мире еще не поднялся галдеж по этому поводу».

Бегину чрезвычайно понравилось такое предложение, но уже через несколько недель Уилсон снова оказался в Ливане, потрясенный зрелищем массовой резни, которое заставило его пожалеть о своем недавнем совете. Между тем его пламенная речь на пресс-конференции впервые вызвала отклик в коммунистической прессе. В советской ежедневной газете «Известия» появилась язвительная статья, автор которой интересовался, каким образом американский конгрессмен попал в зону боевых действий вместе с израильской армией: «Совершенно ясно, что это надежный человек, доставленный туда американскими сионистскими организациями и израильским посольством в Вашингтоне».

Уилсон узнал о статье в «Известиях» от ЦРУ, которое осуществляло мониторинг советской прессы и прислало ему экземпляр газеты с переводом. Это лишь порадовало конгрессмена, наслаждавшегося своей ролью незаменимого защитника Израиля. В том году Уилсон также работал над грандиозным планом, который он со своим старым знакомым Цви Рафиахом уже несколько месяцев разрабатывал при содействии Моше Аренса, министра обороны Израиля. Арене обратился к Уилсону с личной просьбой выбить у американского правительства разрешение на использование экономической помощи США для развития израильской военной авиации. Будущий истребитель предполагалось назвать «Лави», что значит «молодой лев».

Для израильтян, опиравшихся на свои военно-воздушные силы как на первую линию обороны, новый истребитель имел первостепенное значение в деле национальной безопасности. Его разработка должна была обойтись в полмиллиарда долларов, но в соответствии с указаниями федерального правительства американская финансовая помощь на военные расходы могла использоваться только для приобретения оружия, изготовленного в США. Арене и Рафиах надеялись, что Чарли найдет способ отменить это правило.

Уилсону выпала почетная роль. В Конгрессе было полно ревностных защитников Израиля, но это задание ставило его во главу угла. Он намеревался вернуться в Тель-Авив в октябре для окончательного определения стратегии развития израильских ВВС. Он запланировал еще несколько дней для встреч с афганцами, но лишь после того, как завершит дела со своими настоящими друзьями.