Некоторое время жизнь текла буднично и спокойно. Под утро, когда Курок подходил к Столовой горе, возвращаясь с ночной охоты, Серебряная грива начинала тоскливо подвывать (это не был полный траурный вой).

Затем, обойдя подножье горы, она поворачивала и уходила на свой холм.

Поднялась бы она к нам на гору, если б не Тутч? Серебряная грива и Тутч были врагами.

Они уже сцепились однажды, но оказавшийся поблизости Крис отозвал собаку. И вот теперь, проходя под холмом, на котором обитала Серебряная грива, Тутч всякий раз бросала взгляд наверх и издавала странные хриплые взвой, словно только мы удерживали ее от того, чтобы взбежать на холм и покончить с волчицей.

Когда я гуляла днем с Тутч — на ее добрые чувства к волчатам по-прежнему нельзя было рассчитывать, — мы оба, и собака, и я, настороженно высматривали Серебряную гриву. У волков не было твердо установленного распорядка дня. Правда, они неизменно выходили на охоту ночью, но время их возвращения трудно было предугадать; к тому же они иногда выходили охотиться и днем.

Однажды мы столкнулись-таки с Серебряной гривой. Она вместе с Курком возвращалась домой. Тутч спас лишь специфический прием самозащиты, возможно свойственный всем вожакам собачьих упряжек: она притворилась, будто пристально разглядывает что-то впереди. С железным самообладанием она трусила — не бежала, а именно трусила — к дому так, чтобы не подать виду, будто она торопится, и при этом то и дело оглядывалась назад. Серебряная грива легко могла бы задушить ее.

Возвращаясь утром, Курок разводил целый церемониал. Первой он приветствовал Тутч. Курок был единственным четвероногим другом у бывшего вожака собачьей упряжки. Тутч раскланивалась перед ним, вполне галантно по собачьим, но очень неуклюже по волчьим меркам. Ее глаза темнели, в них появлялся блеск. Курок проявлял к ней барственную терпимость.

Затем Курок приветствовал нас, смакуя каждое наше радостное восклицание, каждую ласку. Все это, по-видимому, настраивало его на благодушно— приподнятый лад. Под конец он приветствовал волчат и давал им мяса, когда больше, когда меньше. Иногда он и вовсе ничего им не приносил. (Не всякая охота бывает удачной, а старая добыча в конце концов подъедается. По той радости, с какой волки дают волчатам свежее мясо, можно судить, как редко им удается его добыть.) На этом церемониал заканчивался, и Курок переходил к «текущим делам». С собакой можно здороваться хоть целый день.

Обычно он заходил к нам в барак и, пока я готовила ему пинту теплого молока, любил поваляться на обертках из-под мыла, кофе, бекона. Крис душил ладонь несколькими каплями «Quelques Fleurs», и Курок катался по его руке.

Затем он брал в зубы банку с молоком и осторожно, стараясь не расплескать, нес распивать ее в более безопасное, с его точки зрения, место.

— Курок неплохо устроился в жизни, — сказал Крис. — Серебряная грива ухаживает за ним. Мы души в нем не чаем. Тутч тоже неплохо его принимает. А волчата от него без ума. По ним прямо-таки ток протекает, стоит им коснуться хотя бы кончика его хвоста.

Но и у него была своя проблема. Речь идет не об утрате Леди. В первый день после ее смерти он ничем не показал, что тоскует по ней. Но на другой день сделал нечто трогательное. Возвратясь домой, он обнюхал все места, где она любила отдыхать, и ищущим взглядом обвел тундру. Вероятно, Курок в первый же день узнал о случившемся, но на следующий день, возвращаясь, он пошел другим маршрутом, и ему, должно быть, показалось, что она дома.

Так вот, его проблема состояла в том, что он не мог свести воедино всех членов своей семьи — людей и зверей. Ему хотелось, чтобы Крис охотился вместе с ним. Что касается меня, то я занимала совершенно особое место в его сложных семейных отношениях, ибо Серебряная грива ненавидела меня. Это давало мне повод к горькому ликованию. «Если дикий волк враждует с тобой, твоя песенка спета!» — думала я.

Иногда, когда волки отправлялись на ночную охоту, я провожала их. Курок рысил впереди, то и дело останавливаясь, чтобы подождать меня. Серебряная грива, пока встреча еще не состоялась, держалась ярдах в ста в стороне.

Всякий раз, когда я смотрела на нее, она скребла землю задними лапами, выражая этим свое презрение.

Но вот мне пора поворачивать обратно, и тут сбывалось мое старое фантастическое желание: я видела встречу двух волков в естественных условиях. Поначалу Курок беспрестанно останавливался и оглядывался на меня, ожидая, что я последую за ним. Все это время Серебряная грива стояла на месте, а уверившись, что он идет к ней, убегала вперед и снова останавливалась, поджидая его. В собственно встрече не было ничего порывисто бурного, напротив, она была отмечена сдержанностью, которая придает волчьему поведению забавный оттенок учтивости. Когда Курок подходил совсем близко, Серебряная грива делала несколько шагов ему навстречу и застывала в ожидании. Наконец он подходил к ней вплотную, она поднималась на задние лапы, клала передние ему на плечи и, не снимая их, начинала подскакивать, как наэлектризованная. Потом Курок, а не она, брал на себя роль ведущего, и они уходили. Прежде чем скрыться из виду, они иногда ненадолго задерживались на одном месте, чтобы поиграть.

В игре как нельзя более ясно проступает трудноуловимое коренное различие между волком и собакой. Собака по натуре попрыгушка и ветрогонка.

Ее жизненный принцип — зависимость, и, следовательно, она более или менее тривиальна. Волк же далек от тривиальности даже в игре. Его жизненный принцип — ответственность. У волка игра лишь эпизодически перемежает серьезное дело добывания средств к существованию. Волки удивительно веселые, но отнюдь не фривольные животные.

Другое трудноуловимое, но существенное отличие волка от собаки состоит в том, что в его отношении к другому волку, или волкам, нет ничего поверхностного, скоропреходящего; это отношение можно определить как жизненное обязательство. Собаки могут собраться сворой и совместно охотиться, но затем разбегаются по домам. Для волка же другой волк товарищ, и не по игре, а по стае, либо по совместной жизни. Их взаимоотношения определяются принципом строгой ответственности.

Напряженные отношения в необыкновенной семье Курка наглядно иллюстрирует занятная сценка, разыгравшаяся однажды вечером.

Мне захотелось подразнить Серебряную гриву, хотя я знала, что этим могу поставить под угрозу ее жизнь. Ни одно дикое животное не следует склонять к тому, чтобы оно доверилось наиболее вероломному и свирепому из всех живых существ — человеку. Дело было так. Мы с Тутч возвращались домой после долгой прогулки, когда впереди я увидела Курка. Он стоял на краю горы и наблюдал за мной. Очевидно, он и Серебряная грива также только что вернулись, ибо Серебряная грива еще не пошла отдыхать. Она стояла на низкой гряде справа и тоже наблюдала за мной.

Курок не шевелился, ожидая, пока я подам ему наш отличительный знак приподниму вверх обе руки. (Волки любят лишний раз увериться в своих ощущениях.) Лишь после этого он скоком спустился с горы и затрусил ко мне.

Встретившись с Тутч, он с вызовом остановился возле нее, потом с довольным видом продолжал свой путь. Его уши свисали, глаза были добрые.

Серебряная грива пристально следила за нами. И тут мне пришла в голову зловредная мысль. Чтобы заинтриговать и удивить ее, я изобразила перед Курком полное волчье приветствие — брякнулась навзничь под самым его носом.

Я проделывала это впервые. Впоследствии, имея дело с другими волками, я обнаружила, что они немедленно отвечают на приветствие улыбкой и всячески проявляют свою радость, особенно глазами; моя пантомима была исполнена для них глубокого смысла. Однако сейчас Курок стоял неподвижно и смотрел не на меня, а — неотрывно — на Серебряную гриву странно ярким, словно торжествующим взглядом.

Присутствие возле нас экспансивных животных, двое из которых враждовали между собой, рано или поздно должно было разрешиться взрывом.

Темным ветреным утром 21 июля, около пяти часов, я проснулась от шума.

Крис уже поднялся и стоял у запасного входа, выглядывая наружу. Оттуда неслись дикие завыванья. Крис всвойственнойему заинтересованно — попустительствующей манере докладывал мне обстановку: «Курок на горе, Тутч с лаем спускается по тропе — дескать, Курку нечего бояться этого волка, уж она ему задаст», — а Серебряная грива в конце тропы медленно подвигается навстречу Тутч. Похоже, — заключил Крис, — дело идет к развязке".

Я выскочила из кровати и босая выбежала из барака спасать собаку.

Тутч бросилась на Серебряную гриву. Волчица увернулась и побежала, собака за нею. Затем Тутч остановилась и повернула назад. Серебряная грива тоже повернулась и погналась за собакой. После этого Тутч снова стала к ней передом, и тут произошло что-то непонятное: Тутч не то сама легла, не то была сбита с ног, и Серебряная грива схватила ее за загривок.

Но собака мигом вскочила и снова обратила волчицу в бегство.

Затем произошло следующее. Тутч опять повернула назад. На этот раз она могла бы спокойно вернуться домой, так как Серебряная грива кружным путем направилась к Курку, который тем временем спустился вниз. Но она опять бросилась к волчице, и на этот раз та повалила ее и схватила за горло. Дело запахло убийством. Тутч еще боролась, но уже отчаянно голосила.

Я тоже отчаянно голосила. Босиком, без всякого оружия я неровным шагом бежала под гору по каменистой тропе. Крис бросился за ружьем Энди; впопыхах он позабыл распустить ремешок чехла, но наконец с грехом пополам вытащил ружье и принялся палить в воздух. Ему пришлось сделать четыре выстрела, прежде чем Серебряная грива отпустила собаку и побежала. Ярдов через сто она остановилась и, описывая полукруг, двинулась назад. Крис выстрелил еще раз.

Лишь тогда волчица убежала окончательно.

Тутч медленно поднималась вверх по тропе, истекая кровью. Она явно боялась возвращаться домой. Эскимосы, как выразился Крис, «вышибли бы из нее душу» за драку. Мы уложили ее на кровать. От взмокшей шерсти на ее шее шел резкий специфический запах — металлический запах волчьей слюны. За левым ухом у нее была глубокая рваная рана, шея рассечена так, что виднелись белые хрящи дыхательного горла. Но раны были не смертельны.

Вскоре появился Курок (он убежал вместе с Серебряной гривой). Шерсть на его шее была глубоко пропитана кровью, но шкура суха. Кровь должна была бить струей из артерии, чтобы так обильно напитать мех. Неужели это кровь Серебряной гривы?

Ты уверен, что стрелял поверх нее? — свирепо спросила я Криса.

Думаю, что да, — ответил он.

Мысль о том, что Серебряная грива, быть может, уже мертва или умирает, повергла меня в тоску и смятение.

— Похоже, человека всегда что-нибудь должно огорчать, не одно, так другое, — добавил Крис.

Чтобы ублажить Курка, мы выпустили волчонка поиграть с ним. Поиграв, они отправились на прогулку, и мы выпустили к ним остальных. Резкий снег слепил и колол глаза, дул холодный ветер. Все же внизу, в лощине под холмом Серебряной гривы, было мало-мальски сносно, и мы немного там погуляли.

Сверху, с горного склона, до нас донесся слабый, бесконечно тоскливый стон.

— Быть может, это ее предсмертный крик, — сказал Крис. — Если так, она должна страшно тосковать, что с нею нет Курка.

Курок не ответил на ее зов — во всяком случае, голосом. Зато он сделал нечто невероятно мучительное для нас — попытался увести к ней волчат. Мы поспешно повернули их носами к дому, к Столовой горе. Курок смерил Криса и волчат быстрым, ясным, оценивающим взглядом, но и не подумал хватать ближайшего к нему волчонка, а стал играть с ним. Потом к нему повернулся второй, и вот он уже весело играет с двумя, а там и остальные три поворачивают обратно, и Курок строем уводит их от нас.

Дойди они до Серебряной гривы, наша песенка была бы спета. Мы ни за что не смогли бы вернуть их назад. Казалось, все пропало. Тем не менее я на всех парах помчалась к бараку за мясом, чтобы использовать его как приманку, хотя никак не могла обернуться в два конца прежде, чем они поднимутся к Серебряной гриве.

Возвращаясь с мясом, я увидела замечательное зрелище: в гору поднимается Крис, его в полном составе сопровождают волки.

— Мне вспомнились те остатки оленя у родника, — объяснил он. — Я схватил ногу и стал махать ею в воздухе. Волчата бросились ко мне посмотреть, что это я нашел. Я дал понюхать им ногу — и сюда. Только они остановятся, я поворачиваюсь и показываю ногу.

Два дня спустя Крис принял роковое решение. Я была на прогулке с Тутч.

В тот вечер Арктика вновь предстала нам в своем мистическом обличье. Мокрая и зеленая лежала тундра под низким неярким солнцем. Темно-синие, в тени, стояли горы. Задумчивая, мучительная красота, как перед близкой смертью.

Когда я вошла в барак, Крис взглянул на меня робким, светлым взглядом и сказал:

— Давай возьмем волчат осенью домой, в Штаты?

Мы никогда не говорили об их будущем, зная, что их ждет в будущем смерть. Невозможно было оставить их в тундре на голодную смерть, невозможно было и взять их с собой и как-то содержать. Но у Криса, как я уже убедилась, невозможное сплошь и рядом становится возможным. С отчаянно— веселым безрассудством мы заглянули друг другу в глаза.

— Давай скажем им об этом! — воскликнула я. Мне еще ни разу не приходилось изливать перед ними душу.

Мы поспешили в загон, и я осыпала волчат бурными ласками. Даже мой голос, чувствовала я, изменился. Робкая, застенчивая мисс Тундра на этот раз нисколько не боялась меня. Она зевала — у волков это признак хорошего настроения — и не ежилась под моей рукой.

Но сможем ли мы приучить вольнолюбивых зверей к неволе? Крис решил попробовать и обвязал веревкой две вольные шеи — мисс Алатны и мистера Барроу. Реакция волчат потрясла его. Мисс Алатна посмотрела на непонятную, волочащуюся за нею штуку, кинулась к Крису, сидевшему в загоне, и зарылась мордашкой в его ладони. Мистер Барроу оглянулся на веревку и сперва попытался убежать от нее, а потом сделал самое умное, что только можно было придумать: выкопал ямку, собрал в нее веревку и зарыл. После этого он с уверенным видом двинулся прочь. Непонятная штука воскресла и потащилась за ним.

Для Криса это было слишком, и он снял с волчат веревки. Уж как-нибудь управимся, когда придет срок, решили мы.

Очень приятно мы провели вечер 29 июля. Курок пошел вместе с нами и волчатами на прогулку по речным отмелям, где он и Леди когда-то играли, роя ямки в песке и стараясь переманить друг друга к себе. Его присутствие помогало нам управляться с волчатами: они слушались его мгновенно, исполняя малейшее его приказание. Вместе с ним они вернулись домой. По пути на гору он сделал волчатам подарок: поймал еще не оперившегося птенца и скормил им его изо рта.

Мы водворили волчат в загон, а потом вывели мистера Барроу поиграть с Курком. Он всегда был страшно рад побыть наедине с одним волчонком.

Двоих-троих он выносил уже с трудом. «А напусти на него всю пятерку, говорил Крис, — так ему небо покажется с овчинку». В таких случаях он метался по загону, преследуемый всей любвеобильной оравой, строил ужасные гримасы и безобидно щелкал зубами.

Мистер Барроу лег на спину под самым носом Курка и с невинным удовольствием помочился. Затем встал и перескочил через лежащего Курка еще детски неуверенным, но в общем именно таким, какой положен волку при игре, скоком. В ивняке он наткнулся на череп одного из убитых эскимосами гризли.

Курок изъявил склонность заняться черепом, лег и стал грызть его. Мистер Барроу моментально подвалился ему под бок и последовал его примеру. Одним словом, это была самая компанейская игра из всех, в какие Курок когда-либо играл с волчатами.

Но близилась пора волчьей охоты. Опасаясь, что Курок уведет от нас Барроу, мы водворили волчонка в загон. Курку это страшно не понравилось, более того: нам даже пришлось поманить его мясом, чтобы разлучить с Барроу. После этого Курок лег, с отсутствующим видом глядя в пространство, и лишь после моих долгих подлизываний повернулся и взглянул на меня. Он взглянул мне в глаза, и не мгновенным, скользящим, как обычно, взглядом, а долгим — на целых полминуты. Потом стал лизать мне руку и собрал запекшуюся кровь с глубокого шрама на моей ладони, который я никак не могла заклеить пластырем. Поздно вечером он отправился на охоту.

В два часа ночи я проснулась от какого-то бормотанья и решила, что это вернулся Курок. Но то была лишь куропатка, ласково разговаривавшая со своими птенцами. Небо было бесподобно — бледное и светлое на севере, местами покрытое багряными облаками. В тундре было пусто.

В шесть утра, когда я уже готовила завтрак, вошел Крис.

— Курок идет с охоты! — сказал он.

Я выбежала из барака.

Милый, знакомый светлошерстый зверь приближался к подножью горы. Я сбегала в барак, поставила греться молоко и выбежала поздороваться с ним. Он стоял на плоской каменной скале близко к вершине и смотрел вниз. Я проследила за его взглядом. По его следам к нашей горе резво бежали Серебряная грива и еще три волка. Как видно, ему и Серебряной гриве в конце концов удалось найти своих сородичей, и теперь он вел их к себе в гости.

Дикие волки — и Серебряная грива в их числе, — увидев нас, застыли на месте, потом побежали на запад по светлой, просторной тундре. Мы видели, что Курок принимает решение. Он стоял неподвижно, боком к нам, его челюсти были плотно сжаты, словно он делал выбор. Затем он побежал вслед за волками.

Больше мы его не видели…