Большую часть года Дэвис Крик представляет собой крохотный ручеек, а иногда и вовсе пересыхает. Беря начало у подножия высокой скалы, известной под именем Фифтимайл Поинт, он течет всего четыре мили по розовому песчанику южной Юты перед тем, как влиться в озеро Пауэлл – огромное водохранилище, распростершееся на сто девяносто миль над плотиной Глен Каньон. Ущелье Дэвис очень маленькое, но красивое, и путешественники, измученные сухой пустыней, веками наслаждались оазисом на дне узкого оврага. Его отвесные стены усеяны сюрреалистическими девятисотлетними петроглифами и пиктограммами. Крошащиеся каменные жилища давно исчезнувших кайентских анасази, создателей этих рисунков, скрыты в укромных уголках. Осколки глиняных горшков древних индейцев валяются в песке вперемешку с ржавыми жестянками, брошенными пастухами начала двадцатого века, водившими сюда скот на водопой.

По большей части короткое ущелье представляет собой глубокий извилистый провал, местами узкий настолько, что его можно переплюнуть, и окруженный нависающими стенами из песчаника, преграждающими путь ко дну каньона. Однако в нижней части ущелья есть скрытая тропинка вниз. Чуть выше устья Дэвис Крик, от западного края каньона зигзагами спускается естественный пандус. Недалеко от ручья пандус заканчивается, и на дно ведут грубые ступени, выдолбленные в мягком песчанике около ста лет назад мормонскими скотоводами.

Вокруг ущелья Дэвис простирается безводное пространство голых камней и кирпично-красного песка. Растительность крайне скудна. Почти невозможно найти тень, чтобы укрыться от иссушающего солнца. Но спуститься в недра каньона означает попасть в другой мир. Над колючими опунциями грациозно склоняются тополя. Под дуновениями ветерка колеблются высокие травы. Недолговечные цветки калохортуса выглядывают из основания девятифутового каменного свода, в кроне дуба жалобно перекликаются вьюрки. Высоко над ручьем из скалы сочится родник, орошая мох и Венерины волоски, свисающие с камней роскошными зелеными коврами.

Шестьдесят лет назад в этом зачарованном убежище, менее чем в миле вниз по течению от того места, где ступени мормонов достигают дна ущелья, двадцатилетний Эверетт Рюсс вырезал свой псевдоним на стене каньона под индейскими письменами, а потом и на маленьком каменном зернохранилище анасази. “Немо 1934” – нацарапал он, несомненно, подчиняясь тому же порыву, который заставил Криса МакКэндлесса написать “Александр Супербродяга / май 1992” на стене сушанского автобуса. Вряд ли этот импульс существенно отличается от вдохновившего индейцев анасази испещрить камни своими символами, смысл которых ныне ускользает от нашего понимания. В любом случае, вскоре после этого Рюсс покинул ущелье Дэвиса и загадочно исчез, следуя намеченному плану. Тщательные поиски не смогли пролить свет на его судьбу. Он просто растворился в пустыне. Шестьдесят лет спустя мы все еще не знаем ничего о том, что с ним сталось.

Эверетт родился в 1914 году в Окленде, штат Калифорния, и был младшим из двух сыновей Кристофера и Стеллы Рюсс. Кристофер, выпускник Гарвардского факультета богословия, был поэтом, философом и унитарианским проповедником, однако зарабатывал себе на жизнь бумажной работой в Калифорнийской пенитенциарной системе. Стелла была своевольной женщиной с богемными вкусами и художественными амбициями, в том числе и в отношении близких. Она выпускала литературный журнал “Квартет Рюссов”, обложка которого была освящена фамильным девизом: “Восславим час”. Тесно спаянная семейка Рюссов любила кочевать, и часто переезжала. Окленд сменил Фресно, затем – Лос-Анджелес, Бостон, Бруклин, Нью Джерси, Индиана. Наконец, когда Эверетту исполнилось четырнадцать, они окончательно осели в южной Калифорнии.

В Лос-Анджелесе Эверетт посещал художественное училище Отиса и среднюю школу в Голливуде. В шестнадцать он отправился в свое первое длительное одиночное путешествие, проведя лето 1930 года, ловя попутки и проходя пешие маршруты в Йосемите и Биг Сюре, и, в конце концов, добрался до Кармеля. Через два дня он отважно постучался в дверь Эдварда Уэстона, который был настолько очарован нервным юношей, что взял над ним шефство. Следующие два месяца знаменитый фотограф поощрял его необычные, но многообещающие эксперименты с живописью и гравюрами, и разрешил Рюссу проводить время в своей студии вместе с сыновьями Уэстона – Нилом и Коулом.

В конце лета Эверетт вернулся домой, где провел ровно столько времени, сколько требовалось для получения школьного диплома. Менее чем через месяц, в феврале 1931 года, он снова отправился в путь, в одиночку скитаясь по каньонам Юты, Аризоны и Нью-Мексико – региону в то время такому же малонаселенному и окруженному тайнами, как современная Аляска. За исключением недолгого и неудачного пребывания в Калифорнийском Университете (он вылетел после первого же семестра, к большому огорчению отца), двух продолжительных визитов к родителям и зимы в Сан-Франциско (где он попал в компанию известных фотографов Доротеи Ланж, Анселя Адамса и художника Мэйнарда Диксона), Рюсс провел остаток своей яркой, как метеор, жизни в движении, с рюкзаком за плечами, почти без денег, ночуя в пыли, а порой и весело встречая голодные дни.

Рюсс был, по словам Уоллеса Стегнера, “неискушенным романтиком, незрелым эстетом, атавистическим странником по заброшенной земле”:

Когда ему было восемнадцать, во сне он увидел себя продирающимся сквозь джунгли, взбирающимся на гребни утесов, скитающимся по романтическим забытым уголкам мира. Ни один человек, внутри которого еще жив ребенок, не забыл бы такого сна. Но Эверетт Рюсс, к тому же, сумел отправиться в путь и сделать все то, что увидел во сне, и не в обычном двухнедельном отпуске среди подстриженной и цивилизованной страны чудес, но проведя месяцы и годы в самом сердце чуда…

Он намеренно подвергал свое тело мучениям, испытывал собственную выносливость, проверял пределы возможностей организма. Он умышленно выбирал именно те тропы, против которых его предостерегали индейцы и старожилы. Он взбирался на скалы и много раз висел над пропастью. Из своих лагерей у озер, каньонов или высоко на лесистых отрогах гор Навахо, он писал длинные, яркие, исполненные энтузиазма письма своей семье и друзьям, проклиная стереотипы цивилизации и распевая свою дикарскую ребячливую чепуху прямо в пасти этого мира.

Рюсс настрочил немало подобных писем, на которых стоят печати отдаленных поселений, через которые он проходил: Кайента, Чайнл, Лукачукаи, Каньон Сиона, Гранд Каньон, Меса Верде, Эскаланте, Рэйнбоу Бридж, Каньон де Челли. Когда читаешь эту переписку (собранную У.Л. Рашо в скрупулезной биографии “Эверетт Рюсс: Странник в поисках красоты”), поражает стремление Рюсса к единению с природой и его страстная любовь к местам, по которым он путешествовал. “Со времен моего последнего письма к тебе мне довелось испытать в глуши невероятные приключения – сногсшибающие и потрясающие, – писал он своему другу Корнелу Тенгелу. – Но я вообще всегда потрясен. Мне это необходимо, чтобы жить”.

Письма Рюсса обнажают поразительное сходство между ним и Крисом МакКэндлессом. Взгляните на отрывки из трех писем Эверетта:

Я все больше думаю о том, что мне суждено одиноко скитаться по дебрям. Боже, как меня манит дорога! Ты не можешь и вообразить мое неодолимое восхищение перед ней. А лучше всего путешествовать в одиночку. … Я никогда не прекращу странствий. И когда придет время умирать, я найду для этого самый дикий и необитаемый уголок.

Красота природа становится частью меня. Я чувствую себя оторванным от людей и в то же время более человечным. … У меня есть добрые друзья, но никто по-настоящему не понимает, почему я здесь и что делаю. Вряд ли найдется существо, способное понять меня совершенно – я слишком далеко зашел в одиночестве.

Меня никогда не устраивала жизнь, которую влачит большинство людей. Я всегда хотел жить более насыщенно и ярко.

В моих странствиях этого года я более чем когда бы то ни было, рисковал и пускался в дикие приключения. И какую же прекрасную природу я видел – громадные просторы диких земель, всеми забытые плато, голубые горы, тянущиеся ввысь из багряных песков пустыни, каньоны шириной в пять и глубиной в сотни футов, ливни, обрушивающиеся в безымянные ущелья, и сотни жилищ пещерных людей, покинутые тысячи лет назад.

 Полвека спустя слова МакКэндлесса звучат пугающе схоже, когда в письме Уэйну Вестербергу он объявляет: “Что же касается меня, я собираюсь еще некоторое время пожить моей теперешней жизнью. Свобода и простая красота ее слишком хороши, чтобы их упустить”. Эхо Рюсса также слышно в последнем письме МакКэндлесса Рональду Францу.

Рюсс был таким же, если не большим, романтиком, как МакКэндлесс, и столь же равнодушным к собственной безопасности. Археолог Клейборн Локетт, который ненадолго нанял Рюсса поваром на раскопках пещерных жилищ анасази в 1934 году, сказал Рашо, что “его приводило в ужас, как Эверетт очертя голову скачет по опасным скалам”.

Рюсс и сам хвастается в одном из писем: “Сотни раз я вверял свою жизнь крошащемуся песчанику и почти отвесным скалам в поисках воды или пещерных жилищ. Дважды меня едва не забодал насмерть дикий бык. Но до сих пор мне удавалось выбираться из передряг невредимым, чтобы продолжить поиски новых приключений”. В своем последнем письме Рюсс беззаботно признается брату:

Несколько раз я едва не погиб из-за гремучих змей и ненадежных скал. В последний раз беда приключилась, когда Чоколатеро [его ослик] потревожил диких пчел. Еще немного укусов – и я бы не писал это письмо. Три или четыре дня я пытался открыть глаза и вновь научиться двигать руками.

Как и МакКэндлесса, Рюсса не страшил дискомфорт, порой он его, казалось, даже радовал. “Уже шесть дней, как я угодил в ядовитый сумах, и мои мучения еще не кончились”, – рассказывал он своему другу Биллу Джекобсу. И продолжал:

Два дня я не мог понять, жив ли еще или уже умер. Я корчился и извивался под палящим солнцем, облепленный муравьями и мухами, а яд выступал и запекался коркой на лице, руках и спине. Я ничего не ел – оставалось лишь стоически страдать. …

И это вечно случается, но я отказываюсь покинуть лес.

Подобно МакКэндлессу, отправляясь в свою последнюю одиссею, Рюсс взял новое имя или, скорее, много новых имен. В письме от 1 марта 1931 года он известил семью, что отныне он зовется Лэн Рамо, и требует, чтобы они “уважали мое чащобное имя. … Как это будет по-французски? Nomme de broushe?” Пару месяцев спустя очередное письмо гласило: “Я снова сменил имя. Теперь я – Эверт Рулэн. Мои старые приятели считали прежнее имя дурацким и слишком франкофильским”. В августе он без объяснений снова стал называть себя Эвереттом Рюссом, и это длилось еще три года – вплоть до путешествия в Ущелье Дэвис. Там, по непонятным причинам, Эверетт дважды нацарапал в мягком песчанике имя Немо – “никто” по-латыни – а затем исчез. Ему было двадцать лет.

Последние письма Рюсса были отправлены 11 ноября 1934 года из мормонского поселения Эскаланте, в пятидесяти семи милях к северу от Ущелья Дэвиса. Адресованные родителям и брату, они предупреждают, что он будет недоступен еще “один-два месяца”. Еще через восемь дней Рюсс повстречал двух овцеводов в миле от ущелья, и провел две ночи в их лагере. Они были последними, кто видел юношу живым.

Через три месяца после того, как Рюсс покинул Эскаланте, его родители получили пакет нераспечатанных писем из почты Мэрбл Каньон, штат Аризона, где Рюсс не появился в срок. Обеспокоенные, Кристофер и Стелла Рюссы связались с властями в Эскаланте, которые организовали ранним мартом 1935 года поисковую партию. Начав из лагеря овцеводов, они прочесали окружающую местность, и вскоре обнаружили двух осликов Эверетта на дне Ущелья Дэвис, мирно щиплющих травку в самодельном корале, сделанном из веток и хвороста.

Ослики находились в верхней части каньона, чуть выше основания мормонских ступенек. Ниже по течению были обнаружены следы лагеря Рюсса, а затем, на пороге зернохранилища анасази под великолепной естественной аркой, экспедиция нашла вырезанную в камне надпись “НЕМО 1934”. Четыре индейских горшка были аккуратно разложены на соседнем камне. Три месяца спустя чуть ниже было обнаружено другое граффити с именем Немо (воды озера Пауэлл, уровень которого поднялся после завершения плотины Глен Каньон в 1963 году, давно смыли обе надписи), но за исключением осликов из экипировки Рюсса не удалось найти ничего. Его туристические принадлежности, дневники и рисунки пропали.

Считается, что Рюсс разбился насмерть, пытаясь подняться на одну из стен каньона. Принимая во внимание склонность Рюсса к рискованным восхождениям, а также то, что большинство скал в регионе состоит из предательского песчаника, крошащиеся слои которого нависают гладкими скатами, это вполне вероятно. Но тщательное изучение окрестных утесов так и не обнаружило человеческих останков.

И как можно объяснить, почему Рюсс покинул ущелье с тяжелой экипировкой, но без вьючных животных? Эти загадочные обстоятельства привели некоторых исследователей к выводу, что Рюсс был убит бандой скотокрадов, появлявшейся в этой местности, которые похитили его пожитки и закопали тело либо сбросили его в реку Колорадо. Эта теория тоже имеет право на существование, но и ей недостает подтверждений.

После исчезновения Эверетта, его отец предположил, что мальчика вдохновила не псевдоним “Немо” книга Жюля Верна “Двадцать тысяч лье под водой”, которую он много раз перечитывал. Чистый сердцем главный герой книги, капитан Немо, бежит от цивилизации и порывает “всякую связь с внешним миром”. У.Л. Рашо, биограф Эверетта, соглашается, что “уход от общества, презрение к мирским радостям и подпись Немо в Ущелье Дэвис, дают веские основания предполагать, что он отождествлял себя с персонажем Жюля Верна”.

Преклонение Рюсса перед капитаном Немо породило легенду, что Эверетт всех перехитрил, и после Ущелья Дэвис он остался – а, возможно, и остается до сих пор, жив, и живет спокойно под вымышленным именем. Год назад, когда я заливал в бак бензин в Кингмане, штат Аризона, заправщик, дерганый человечек с табачными пятнами в уголках рта, клялся мне, что “знал одного чувака, который совершенно точно видел Рюсса” в конце 60-х у глиняной хижины в глубине резервации индейцев Навахо. По его словам, Рюсс женился на женщине Навахо, которая родила ему как минимум одного ребенка. Не стоит говорить, что достоверность этого, равно как и прочих свидетельств об относительно недавних встречах с Рюссом, вызывает немалые сомнения.

Кен Слейт, потративший немало времени на расследование загадки Эверетта Рюсса, убежден, что юноша погиб в 1934 или начале 1935 года, и он знает, как это случилось. Шестидесятипятилетний Стейт – профессиональный речной гид, нелюдим с мормонским прошлым и репутацией наглеца. Когда Эдвард Эбби писал свою “Банду разводного ключа”, авантюрный роман об эко-терроризме среди каньонов, именно его приятель Кен Стейт послужил прототипом Неуловимого Смита. Стейт прожил в тех местах сорок лет, посетил практически все места, где бывал Рюсс, разговаривал со знакомыми Эверетта и спускался вместе со старшим братом Рюсса, Уолдо, в Ущелье Дэвис.

– Уолдо считает, что Эверетта убили, – говорит Стейт. – Но я другого мнения. Я жил в Эскаланте два года, разговаривал со всеми людьми, подозреваемыми в убийстве Рюсса, и не думаю, что они виноваты. Но кто знает? Никому не ведомо, что у человека на уме. Другие верят, что Эверетт упал со скалы. Да, это легко могло случиться. Но вряд ли так оно и было. Я скажу вам то, что думаю: он утонул.

Несколько лет назад, путешествуя по Большому Ущелью, притоку Сан Хуан Ривер, в сорока пяти милях от Ущелья Дэвиса, Стейт обнаружил имя “Немо”, вырезанное на мягкой глине индейского зернохранилища. Он считает, что это сделал Рюсс вскоре после того, как он покинул Ущелье Дэвиса.

“Поместив ослов в кораль, – говорит Слейт, – Рюсс спрятал свое барахло в какой-нибудь пещере и отправился в путь, разыгрывая из себя Капитана Немо. У него были друзья среди индейцев в резервации Навахо, и я думаю, он шел именно к ним”. К Навахо логичней всего было добираться, переправившись через реку Колорадо к трещине Дыра-в-Скале, затем по тропе, проложенной мормонскими поселенцами в 1880 году, через плато Уилсона, Глиняные холмы и, наконец, по Большому Ущелью к Сан Хуан Ривер, за которой лежала резервация. “Эверетт вырезал свое прозвище на развалинах в Большом Ущелье, милей ниже впадения Коллинс Крик, и продолжил путь к Сан Хуан Ривер. Пытаясь ее переплыть, он утонул. Вот что я думаю”.

Слейт считает, что если бы Рюсс выбрался из реки живым и достиг резервации, ему было бы невозможно скрыться, “даже продолжая свою игру в Немо. Эверетт был одиночкой, но он слишком любил людей, чтобы прятаться от них всю жизнь. Многие сделаны из того же теста – я сам такой, Эд Эбби был таким же, и, судя по всему, ваш парнишка МакКэндлесс – тоже. Мы любим компанию, но не можем слишком долго оставаться среди людей. Поэтому мы исчезаем, возвращаемся ненадолго, и снова сматываемся ко всем чертям. И Эверетт поступал так же.

Эверетт был со странностями. В чем-то другим. Но и он, и МакКэндлесс, по крайней мере, пытались следовать за мечтой. И в этом их величие. Они пытались. Немногие так поступают”.

Чтобы приблизиться к пониманию Эверетта Рюсса и Криса МакКэндлесса, крайне важно взглянуть на них в более широком контексте. Посмотрим же на сходных людей в далеких краях и столетиях.

У юговосточного побережья Исландии находится барьерный остров под названием Папос . Без единого деревца, каменистый, вечно терзаемый штормами Северной Атлантики, он получил название в честь своих первых, давно исчезнувших поселенцев – ирландских монахов, именуемых папар. Гуляя однажды летом по его изломанному берегу, я обнаружил группу неприметных каменных прямоугольников, спрятанных в тундре – следы монашеских келий, на сотни лет более древних, чем даже индейские руины в Ущелье Дэвис.

Монахи приплыли сюда при помощи весел и парусов в V – VI веках с западного побережья Ирландии. На крохотных открытых суденышках, называемых курачами, из коровьих шкур, обтягивающих плетеный каркас, они пересекли одну из самых грозных частей мирового океана, не зная, что найдут на противоположной стороне, и найдут ли вообще.

Папар рисковали своими жизнями – и множество из них бесследно утонуло – не для богатства или личной славы, и не ради того, чтобы завоевать новые земли для очередного деспота. Как указывал великий полярный исследователь и нобелевский лауреат Фритьоф Нансен, “эти примечательные путешествия … были предприняты в основном из желания обнаружить уединенные места, где эти анахореты могли пребывать в мире, вдали от суеты и соблазнов”. Когда в IX веке на берегах Исландии показались первые горстки норвежцев, папар решили, что вокруг толпится слишком много народу – хотя острова еще были почти необитаемыми. В ответ монахи вновь сели в свои курачи и погребли в сторону Гренландии. Их несла через штормовой океан, к западу, через границы известного мира, лишь духовная жажда, томление такой невероятной силы, что оно взывает и к воображению современных людей.

Читая об этих монахах, невозможно не проникнуться их отвагой, безрассудным простодушием и силой страстей. Читая о них, нельзя не вспомнить Эверетта Рюсса и Криса МакКэндлесса.