Нил Бейдлман достиг вершины в 13:25, вместе с клиентом Мартином Адамсом. Когда они пришли туда, на вершине уже были Энди Харрис и Анатолий Букреев; я покинул вершину на восемь минут раньше. Предполагая, что остальная его команда вскоре появится, Бейдлман сделал несколько фотоснимков, подшучивая над Букреевым, и сел ожидать. В 13:45 клиент Клев Шенинг завершил подъем, достал фото своей жены и ребенка и расплакался, празднуя свое прибытие на крышу мира. С вершины, выступающей над массивом гребня, хорошо просматривается последняя часть маршрута, но к 14:00 (это время было назначено для возвращения обратно) все еще не показались ни Фишер, ни кто-либо из клиентов. Время было позднее, и Бейдлман начал беспокоиться.
Тридцатишестилетний аэрокосмический инженер, он был тихим, внимательным, чрезвычайно добросовестным проводником, которого любили большинство членов его команды и команды Холла. Бейдлман был также одним из самых сильных альпинистов на горе. Два года назад он и Букреев, которого Бейдлман считал своим другом, поднялись вместе на гору Макалу (8480 метров) почти в рекордное время, без кислородной поддержки и без помощи шерпов. Впервые Бейдлман встретил Фишера и Холла на склонах К-2, в 1992 году, и его компетенция и добродушный веселый нрав произвели благоприятное впечатление и на Фишера, и на Холла. Но поскольку высокогорный опыт Бейдлмана был относительно небольшим (Макалу была его главной гималайской вершиной), он был третьим по старшинству в команде «Горного безумия», после Фишера и Букреева. Соответственно жалованье Бейдлмана отражало его статус младшего проводника: он согласился быть проводником на Эверест за 10 000 долларов, тогда как Букрееву Фишер платил 25 000 долларов.
Бейдлман, будучи человеком деликатным, прекрасно знал свое место в экспедиции. «Вполне определенно я был третьим проводником, рассказывал он после экспедиции, — поэтому я старался не быть слишком настырным и не всегда высказывал свое мнение, быть может, даже тогда, когда это было нужно. Теперь я жалею об этом».
Бейдлман говорил, что, в соответствии с планом Фишера, в день штурма вершины предполагалось, что впереди группы пойдет Лопсанг Джангбу и что он понесет радио и две бухты веревки, чтобы закрепить ее до прихода клиентов; Букрееву и Бейдлману, ни у одного из которых не было радио, предполагалось быть, как говорит Бейдлман, «в середине или почти впереди, в зависимости от того, как будут двигаться клиенты; а Скотт, несущий второе радио, собирался идти в хвосте. По предложению Роба мы решили, что два часа дня будет принудительным временем возвращения: всякий, кто не преодолеет дистанцию до вершины к двум часам дня, должен будет повернуть обратно и спускаться».
«Предполагалось, что возвращение клиентов назад будет заботой Фишера, — объяснял Бейдлман. — Мы договорились об этом. Я сказал им, что, будучи третьим по старшинству проводником, не считаю удобным говорить клиентам, которые уплатили по шестьдесят пять тысяч долларов, что они должны идти вниз. Фишер согласился взять на себя эту ответственность. Но по какой-то причине этого не произошло». Фактически, к 14:00 до вершины дошли только Букреев, Харрис, Бейдлман, Адамс, Шенинг и я; если бы Фишер и Холл действительно придерживались заранее оговоренных ими правил, то все остальные должны были бы повернуть обратно, не поднявшись на вершину.
Хоть беспокойство Бейдлмана в связи с наступлением времени возвращения и возрастало, он не имел возможности обсудить ситуации с Фишером, так как у него не было радио. Лопсанг, который нес радио, был все еще где-то внизу. Рано утром, когда Бейдлман увидел на Балконе Лопсанга, страдающего от рвоты, он забрал у шерпа две бухты веревки, чтобы закрепить ее выше, на крутой скале. Однако, как он теперь сожалеет, «мне даже не пришло в голову забрать у него и радио».
В результате, рассказывает Бейдлман, «я просидел на вершине очень долго, поглядывая на часы и ожидая, когда покажется Скотт, думая о том, что пора идти вниз, но каждый раз, когда я поднимался, чтобы уйти, кто-либо из наших клиентов переваливал через верхушку гребня, и я садился снова, чтобы дожидаться его».
Сэнди Питтман появилась на финальном отрезке подъема около 14:10, чуть впереди Шарлотты Фокс, Лопсанга Джангбу, Тима Мэдсена и Лин Гаммельгард. Но Питтман двигалась очень медленно, а немного ниже вершины она вдруг упала на колени в снег. Когда Лопсанг подошел к ней, чтобы помочь, то обнаружил, что кислород в ее третьей канистре закончился. Рано утром, когда он начал тянуть ее на короткой страховке, он настроил ей подачу кислорода с максимальной скоростью (четыре литра в минуту), вследствие этого Питтман израсходовала свой запас кислорода относительно быстро. К счастью, хоть Лопсанг и не пользовался сам кислородной поддержкой, но нес в рюкзаке запасную канистру. Он подключил маску и регулятор Питтман к свежему баллону, и потом они прошли несколько последних метров к вершине и присоединились к праздновавшим восхождение альпинистам.
Роб Холл, Майк Грум и Ясуко Намба пришли на вершину почти в это же самое время, и Холл связался по радио с Хелен Уилтон в базовом лагере, чтобы сообщить ей радостную новость. «Роб сказал, что там было холодно и ветрено, — вспоминает Уилтон, — но говорил он бодро. Он сказал: „Дуг вот-вот появится из-за горизонта, и я сразу же двинусь вниз… Если от меня не будет сообщений, значит, все в порядке“». Уилтон передала известие в офис «Консультантов по приключениям» в Новую Зеландию и поспешила отправить факсы друзьям и семьям по всему миру, объявив о триумфальной кульминации экспедиции.
Надежды Холла на скорый приход Дуга Хансена не оправдались, Фишер тоже запаздывал. На самом деле, Фишер дошел до вершины к 15:40, а Хансен появился там только после 16:00.
В день, предшествующий восхождению, 9 мая, в четверг, когда мы уже поднялись из третьего лагеря в четвертый, Фишера еще не было с нами, он дошел до палаток на Южной седловине только после 17:00, был заметно уставшим, когда наконец-то добрался до четвертого лагеря, хотя и пытался всячески скрыть свою усталость от клиентов. Шарлотта Фокс, которая была в одной палатке с Фишером, вспоминала: «Я не сказала бы, что в тот вечер Фишер выглядел больным. Он был очень активным, психологически поддерживая каждого, как футбольный тренер перед ответственной игрой».
На самом деле, напряжение последних недель изнурило Фишера физически и психологически. Хоть он и обладал экстраординарными резервами энергии, но расходовал их слишком расточительно, и к моменту его прихода в четвертый лагерь силы его были на исходе. «Скотт был сильной личностью, — подтверждал после экспедиции Букреев, — но накануне восхождения он был переутомлен, его одолевали проблемы, он израсходовал слишком много сил. Бесконечные тревоги, бесконечные беспокойства. Скотт нервничал, но держал все в себе».
Кроме того, Фишер скрывал от всех тот факт, что он может серьезно заболеть во время штурма вершины. В 1984 году, участвуя в экспедиции в районе непальской горы Аннапурна, он подцепил желудочно-кишечных паразитов, от которых не мог полностью избавиться в последующие годы. Эти паразиты непредсказуемо переходили от состояния бездействия к активности, вызывая приступы сильного физического недомогания и поражая печень. Фишер говорил о своем недуге кое-кому в базовом лагере, но утверждал, что об этом не стоит беспокоиться.
По словам Джен Бромет, когда болезнь была в активной фазе (весной 1996 года, по-видимому, был именно такой случай), Фишер интенсивно потел и его нещадно трясло. Эти приступы буквально валили его с ног, но они были непродолжительны и проходили через десять-пятнадцать минут. В Сиэтле такое случалось с ним, может быть, раз в неделю или около того, но в состоянии стресса приступы бывали намного чаще. В базовом лагере они часто настигали его — через день, а иногда и каждый день.
Если Фишер и страдал от подобных приступов в четвертом лагере или выше, то он никому об этом не говорил. Фокс рассказывала, что вскоре после того, как Скотт притащился в свою палатку в четверг вечером, он укутался и проспал около двух часов. Проснувшись в 10 вечера, он медленно собрался, готовясь к восхождению, и ушел из лагеря намного позже последнего из своих клиентов, проводников и шерпов.
Остается неясным, когда на самом деле Фишер ушел из четвертого лагеря; возможно, только к часу ночи пятницы 10 мая. Почти все время в тот день он тащился далеко позади всех остальных и прибыл на Южную вершину только к часу дня. Я увидел его первый раз около 14:45, когда во время спуска с вершины мы с Энди Харрисом ожидали на ступени Хиллари, пока рассеется толпа. Фишер был последним альпинистом, поднявшимся вверх по веревке, и выглядел он чрезвычайно измотанным. Когда мы обменялись шутками, он быстро переговорил с Мартином Адамсом и Анатолием Букреевым, стоявшими сразу за нами с Харрисом в ожидании спуска по ступени Хиллари. «Эй, Мартин, — подшучивал Фишер через свою кислородную маску, стараясь поддержать игривый тон. — Думаешь, сможешь покорить вершину Эвереста?»
«Эй, Скотт, — отвечал Адамс, досадуя на то, что от Фишера не последовало поздравлений, — я только что это сделал».
Потом Фишер сказал несколько слов Букрееву. Насколько Адамс помнит тот разговор, Букреев сказал Фишеру: «Я иду вниз с Мартином». Потом Фишер тяжелой поступью двинулся в направлении вершины, а Харрис, Букреев, Адамс и я устремились вниз. Никто не обратил внимания на изнуренный внешний вид Фишера. Никому из нас не пришло в голову, что он нуждается в помощи.
В 15:10 Фишера все еще не было на вершине, рассказывает Бейдлман и добавляет: «Я решил, что пора убираться отсюда ко всем чертям, хотя Скотт и не появился». Он повел Питтман, Гаммельгард, Фокс и Мэдсена вниз по гребню вершины. Через двадцать минут спуска, прямо над ступенью Хиллари, они столкнулись с Фишером. «Я не сказал ему ничего, — вспоминает Бейдлман. — Он просто развел руками. Он выглядел так, как будто ему очень тяжело, но это же был Скотт, поэтому я не особо волновался. Я рассчитывал, что он дойдет до вершины и нагонит нас достаточно быстро, чтобы помочь довести клиентов вниз».
В тот момент главной заботой Бейдлмана была Питтман: «Все были измотаны к тому времени, но Сэнди выглядела особенно ненадежно я посчитал, что должен не спускать с нее глаз, потому что у нее был немалый шанс свалиться с гребня. Я проверял, хорошо ли она пристегнута перилам, а в местах, где веревки не было, я брался сзади за ее оснастку и крепко держал до тех пор, пока мы не подходили к следующей секции перил и она снова могла пристегнуться. Она была настолько заторможена что я даже не уверен, знала ли она о том, что я ее подстраховываю».
Немного ниже Южной вершины, когда альпинисты спустились в плотный слой облаков со снегопадом, Питтман снова стало плохо и она попросила Фокс сделать ей инъекцию мощного стероида, именуемого дексаметазон. «Декс», как называют его альпинисты, способен на время нейтрализовать губительное воздействие на организм большой высоты. Следуя инструкции доктора Ингрид Хант, каждый член команды Фишера имел при себе на случай экстренной помощи заранее приготовленный шприц с этим препаратом; шприцы были сложены в пластиковые упаковки для зубных щеток и хранились у каждого в пуховике, где они не могли пострадать от мороза. «Я немного стянула с Сэнди верхние брюки и воткнула иглу ей в бедро прямо через все одежки», — рассказывает Фокс.
Бейдлман задержался на Южной вершине, чтобы определить, сколько осталось кислорода, и догнал их в момент, когда Фокс воткнула шприц в Питтман, распростершуюся лицом вниз на снегу. Он рассказывает: «Когда я подошел и увидел лежащую там Сэнди и стоящую над ней со шприцом в руках Шарлотту, то понял, что дела ни к черту. Я спросил у Сэнди, что случилось, и когда она попыталась мне ответить, то не смогла выдавить из себя ничего, кроме беспомощного лепета». Крайне обеспокоенный, Бейдлман приказал Гаммельгард поменять ее полный кислородный баллон на почти пустой баллон Питтман, удостоверился в том, что подача кислорода отрегулирована на полную мощность, затем ухватил Питтман, пребывающую в полуобморочном состоянии, за оснастку, и потащил ее вниз по заснеженному склону Юго-восточного гребня. «В одном месте я позволил ей соскальзывать, — объяснял Бейдлман. — Я отпустил ее и скользил вниз по веревке первым. Через каждые пятьдесят метров я останавливался и обхватывал веревку руками, чтобы своим телом задержать ее скольжение. Первый раз, когда Сэнди свалилась на меня, она пропорола своими острыми кошками мой пуховик. Пух разлетался во все стороны». Ко всеобщему облегчению, приблизительно через двадцать минут инъекция и дополнительный кислород позволили Питтман прийти в себя и она смогла продолжить спуск самостоятельно.
Около 17:00, в то время как Бейдлман сопровождал своих клиентов вниз по гребню, Майк Грум и Ясуко Намба добрались до Балкона, который находился ниже на 45 метров. На этом выступе на высоте 8413 метров маршрут поворачивал с гребня точно на юг, в направлении четвертого лагеря. Однако когда Грум посмотрел в противоположном направлении, вниз вдоль северного склона, то сквозь вихри снега, кружащиеся в предвечерних сумерках, заметил одинокого альпиниста, сбившегося с пути. Это был Мартин Адамс, который потерял ориентацию во время бури и по ошибке начал спуск по стене Кангчунг в Тибет.
Увидев наверху Грума и Намбу, Адамс понял свою ошибку и стал медленно подниматься назад на Балкон. «Мартин был совершенно обессилевшим, когда поднялся назад к нам с Ясуко, — вспоминает Грум. — Его кислородная маска была сдвинута, лицо залеплено снегом. Он спросил, в каком направлении находятся палатки». Грум показал, и Адамс сразу же стартовал вниз, теперь в нужном направлении, двигаясь по тропе, которую я протоптал десятью минутами раньше.
Пока Грум ожидал Адамса, поднимавшегося назад на гребень, он велел Намбе продолжать спуск, а сам занялся поисками футляра от фотоаппарата, который он оставил там по пути наверх. Как только Грум начал озираться по сторонам, он сразу же обнаружил, что на Балконе он не один. «Этот человек был весь в снегу, я поначалу принял его за кого-то из группы Фишера и не обратил на него внимания. Когда же он, встав прямо передо мной, произнес: „Привет, Майк“, — я сообразил, что это был Бек».
Для Грума было такой же неожиданностью, как и для меня, увидеть там Бека. Он пристегнул к себе техасца короткой веревкой и начал спускать его вниз к Южной седловине. Позже Грум докладывал: «Бек ослеп так сильно, что через каждые десять метров делал шаг в пропасть, и я должен был удерживать его на страховке. Много раз я был напуган тем, что он стянет и меня за собой. Это было кошмарное изматывание нервов. Мне была необходима уверенность, что мой ледоруб выдержит испытание, что зубцы на моих кошках не забиты снегом и каждый раз вонзаются во что-то твердое».
Один за другим двигаясь по тропе, протоптанной мною пятнадцать-двадцать минут назад, Бейдлман и остальные клиенты Фишера спускались вниз сквозь усиливающийся ураган. Впереди всех, сразу за мной шел Адамс; за ним Намба, затем Грум и Уэзерс, Шенинг и Гаммельгард, Бейдлман и позади всех Питтман, Фокс и Мэдсен.
В ста пятидесяти метрах выше Южной седловины, там, где крутой склон из сланца сменяется пологим снежным склоном, у Намбы закончился кислород, и крохотная японка села, отказываясь двигаться дальше.
«Когда я попытался снять с нее кислородную маску, чтобы ей легче дышалось, — рассказывает Грум, — она настояла на том, чтобы снова ее надеть. Никакие уговоры не могли убедить ее в том, что у нее закончился кислород и что на самом деле маска затрудняла ей дыхание. И это случилось в то время, когда Бек обессилел до такой степени, что был не в состоянии передвигаться самостоятельно и я вынужден был взвалить его себе на плечи. К счастью, как раз в это время нас догнал Нил». Бейдлман, увидев, что Грум полностью занят Уэзерсом, начал тащить Намбу вниз, в направлении четвертого лагеря, несмотря на то что Ясуко не была членом команды Фишера.
Было уже около 18:45, почти совсем стемнело. Бейдлман, Грум, их клиенты и два шерпа из команды Фишера, наконец-то материализовавшиеся из тумана (Таши Тшеринг и Нгаванг Дордж), объединились в единую группу. Несмотря на медленное продвижение, им оставалось пройти 60 метров по вертикали до четвертого лагеря. К этому времени я как раз подходил к палаткам, возможно, на пятнадцать минут впереди первых членов из группы Бейдлмана. Но как раз в этот короткий интервал времени буря резко разрослась в настоящий ураган, и видимость стала меньше пяти метров.
Желая избежать опасности падений на льду, Бейдлман повел свою группу окольным путем, который делал петлю далеко на восток, там склон был не такой крутой, и к 19:30 они благополучно достигли широких, мягких, холмистых просторов Южной седловины. К этому времени, однако, только у трех или четырех из них были фонари с еще работающими батарейками, и все они были на грани полного изнеможения. Фокс все больше полагалась на поддержку Мэдсена. Уэзерс и Намба были не в состоянии идти без поддержки Грума и Бейдлмана, соответственно.
Бейдлман знал, что они находились на восточной, тибетской стороне седловины и что палатки расположены где-то на западе. Но чтобы продвигаться в нужном направлении, необходимо было идти прямо против ветра, в пасть урагану. Порывы ветра бросали снег и кристаллы льда в лица альпинистов с неистовой силой, засыпая им глаза так, что невозможно было видеть, куда они идут. «Это было так тяжело и мучительно, — объяснял Шенинг, — что трудно было не повернуться к ветру боком, вот почему мы пошли в ошибочном направлении».
«Временами ветер дул с такой силой, что ты не видел даже своих ног, — продолжает Шенинг. — Я боялся, что кто-нибудь сядет или отделится от группы и мы никогда больше его не увидим. Но когда мы достигли седловины, то доверились шерпам, я считал, что они знают, где находится лагерь. Когда же они вдруг остановились и затем повернули назад, то сразу стало ясно, что они не имеют понятия, где мы находимся. В этот момент я почувствовал, как изнутри подступает тошнота. Тогда я впервые понял, что мы в беде».
Следующие два часа Бейдлман, Грум, два шерпа и семь клиентов бродили вслепую по окрестностям во время бури, лишь больше изматывая силы и переохлаждаясь, в надежде случайно набрести на лагерь. Один раз они прошли мимо пары использованных кислородных баллонов, предполагая, что палатки где-то рядом, но не смогли их обнаружить.
«Это был сплошной хаос, — говорит Бейдлман. — Вокруг блуждали люди; я кричал на них, пытаясь заставить следовать за единым лидером. В конце концов, возможно около десяти вечера, я вышел на самый верх небольшого возвышения и почувствовал, что стою на краю земли. Я ощущал вокруг только необъятную пустоту».
Блуждая, группа забрела на самую восточную часть седловины, на выступ стены Кангчунг, которая там обрывается вниз больше чем на 2000 метров. Они находились на том же уровне, что и четвертый лагерь, всего лишь в 300 метрах по горизонтали от убежища, но, как утверждает Бейдлман, «я знал, что если мы продолжим блуждать во время бури, то довольно скоро потеряем кого-нибудь. Я был обессилен тем, что тащил Ясуко. Шарлотта и Сэнди едва держались на ногах. Поэтому я прокричал каждому, что необходимо остановиться прямо здесь и подождать пока ослабеет ураган».
Бейдлман и Шенинг поискали место, где бы можно было спрятаться от ветра, но не нашли никакого укрытия. Кислород у всех давно закончился, что делало группу более уязвимой для сильного ветра и сорокаградусного мороза. Укрывшись за валуном, размером с посудомоечную машину, альпинисты присели в ряд на пятачке зачищенного штормом льда «К этому времени холод одолел меня окончательно, — рассказывает Шарлотта Фокс. — Глаза оледенели. Я не понимала, как мы собираемся выбраться отсюда живыми. Холод был таким мучительным, что я не думала, что смогу это выдержать еще хоть немного. Я просто свернулась в клубок и надеялась, что смерть придет быстро».
«Мы пытались согреться, тормоша друг друга, — вспоминает Уэзерс. — Кто-то кричал, чтобы мы не прекращали двигать руками и ногами. Сэнди была в истерике; она, не переставая, вопила: „Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!“, все остальные молчали».
В это время, всего в трехстах метрах к западу, я находился в своей палатке и не мог унять дрожь, хотя лежал в застегнутом на молнию спальном мешке, одетый в свой пуховый костюм и все остальные теплые вещи, которые имел. Ураган рвал палатку на части. Каждый раз, когда дверь палатки открывалась, мое убежище наполнялось снежной порошей, так что все внутри покрывалось слоем снега. Позабыв о трагедии, разворачивающейся в бурю за стенами палатки, я то впадал в забытье, то снова приходил в себя, мечась в бреду от усталости, обезвоживания и кислородного голодания.
Ранним вечером в какой-то момент пришел Стюарт Хатчисон, мои сосед по палатке. Он сильно тряс меня и просил, чтобы я вышел с ним наружу. Он хотел, чтобы мы стучали по кастрюлям и светили фонарями в небо, чтобы помочь заблудившимся альпинистам, но я был слишком слаб и невменяем, чтобы откликнуться. Тогда Хатчисон, вернувшийся в лагерь в 14:00 и поэтому ослабленный значительно меньше, чем я, попытался поднять клиентов и шерпов из других палаток. Но все были слишком измотаны и слишком переохлаждены. Хатчисон вышел в бурю один.
Шесть раз этой ночью он покидал палатку в поисках отсутствующих альпинистов, но ураган был таким свирепым, что он ни разу не отважился отойти дальше, чем на несколько метров вверх от кордонов лагеря. «Ветер был неимоверно сильным, — вспоминает он. — Кристаллы снега бросало в лицо, словно из пескоструйного пистолета. Я мог продержаться на улице не больше пятнадцати минут, пока не промерзал насквозь и должен был возвращаться в палатку».
Сидя на корточках среди альпинистов, потерявшихся на восточном краю седловины, Бейдлман заставлял себя быть начеку, чтобы не упустить момент, когда ураган начнет стихать. Ближе к полуночи его старания были вознаграждены, он вдруг заметил над головой несколько звезд и стал кричать, чтобы остальные посмотрели на небо. Ветер все еще неистовствовал внизу, но небо над их головами начало проясняться, обнажая громады силуэтов Эвереста и Лхоцзе. Эти ориентиры позволили Клеву Шенингу понять их местоположение относительно четвертого лагеря. После громкой перебранки с Бейдлманом он убедил проводника в том, что знает дорогу к палаткам.
Бейдлман пробовал уговорить всех встать на ноги и двигаться в направлении, указанном Шенингом, но Питтман, Фокс, Уэзерс и Намба были слишком слабы, чтобы идти. Бейдлману стало ясно, что если кто-нибудь из них не доберется до палаток и не приведет спасательную группу, то все они погибнут. Поэтому он собрал тех, кто мог передвигаться, и затем они в составе: Бейдлман, Шенинг, Гаммельгард, Грум и два шерпа — ушли за помощью, преодолевая ураган и оставив позади себя, на попечении Тима Мэдсена, четырех беспомощных клиентов. Не желая покидать свою подругу, Фокс, Мэдсен самоотверженно вызвался остаться и заботиться обо всех, пока прибудет помощь.
Через двадцать минут Бейдлман и его компания притащились в лагерь, где состоялась их волнующая встреча с весьма обеспокоенным Анатолием Букреевым. Шенинг и Бейдлман, с трудом ворочающие языками, рассказали русскому, где находятся пятеро клиентов, оставшихся среди разгулявшейся стихии, а затем, изможденные до крайности, рухнули в свои палатки.
Букреев спустился вниз на Южную седловину на час раньше всех остальных из команды Фишера. Действительно, в 17:00, когда его товарищи по команде пробивались вниз сквозь облака на высоте 8500 метров, Букреев находился уже в своей палатке, отдыхая и попивая чай. Позже опытные проводники будут спрашивать, почему он принял решение спуститься так далеко впереди своих клиентов — это чрезвычайно необычный поступок для проводника. Один из клиентов этой группы испытывает Букрееву глубокое презрение, утверждая, что в самый ответственный момент проводник просто «сбежал».
Анатолий ушел с вершины около 14:00 и тут же застрял в пробке, которая образовалась на ступени Хиллари. Как только толпа рассеялась, он очень быстро двинулся вниз по Юго-восточному гребню, не ожидая никого из клиентов, несмотря на то, что обещал Фишеру наверху ступени Хиллари идти вниз с Мартином Адамсом. Таким образом, Букреев прибыл в четвертый лагерь прямо перед ураганом.
После экспедиции, когда я спросил Анатолия, почему он торопился вниз впереди своей группы, он вручил мне копию интервью, которое дал несколькими днями раньше через русского переводчика для журнала «Men's Journal». Букреев сказал мне, что он прочитал копию и подтверждает ее правильность. Когда я читал это интервью, у меня возник ряд вопросов, касающихся спуска Букреева с вершины. Вот что он рассказывает:
Я оставался [на вершине] около часа. <…> Было очень холодно — естественно, холод отнимал силы. <…> Я рассудил, что будет неправильно, если я буду продолжать мерзнуть, ожидая остальных. Было бы намного полезнее вернуться в четвертый лагерь, сохранив силы для того, чтобы принести кислород возвращающимся альпинистам, или подняться наверх, чтобы помочь тем, кто сильно ослабнет во время спуска… Если ты остаешься неподвижным на такой высоте, то теряешь силы на холоде и становишься неспособным что-либо сделать.
Восприимчивость Букреева к холоду была, вне всяких сомнений, обострена тем, что он не пользовался кислородной поддержкой; без кислорода он просто не мог стоять на гребне вершины в ожидании медлительных клиентов, ему грозило обморожение и переохлаждение. Как бы там ни было, он быстро спустился вниз впереди своей группы, для которой был образцом во время всей экспедиции, — это подтверждают последние письма и телефонные звонки Фишера в Сиэтл.
Когда я поинтересовался, почему он оставил своих клиентов на гребне вершины, Анатолий настаивал на том, что он сделал это в интересах команды: «Было бы намного лучше, если бы я согрелся на Южной седловине и смог нести наверх кислород, если клиенты совсем потеряют силы». Действительно, вскоре после наступления темноты, когда группа Бейдлмана не вернулась, а буря превратилась в настоящий ураган, Букреев понял, что они попали в беду, и предпринял смелую попытку принести им кислород. Но у его стратегии был один серьезный изъян: ни у него, ни у Бейдлмана не было радиосвязи. Анатолий не имел понятия, что случилось с отсутствующими альпинистами и где они могут находиться на огромных пространствах горы.
Несмотря на эти обстоятельства, около 19:30 Букреев ушел из четвертого лагеря на поиски группы. К тому времени, вспоминал он,
«Видимость была около одного метра. Все окружающее словно полностью исчезло. У меня была лампа, и я начал использовать кислород, чтобы подниматься с большей скоростью. Я нес три баллона. Я пробовал идти быстрее, но видимость пропала совсем. <…> Невозможно было ничего увидеть, ты чувствовал себя как слепой, словно ты остался без глаз. Это очень опасно, потому что можно упасть в трещину, можно свалиться в пропасть на южной стороне Лхоцзе, на 3000 метров вниз. Я пытался идти наверх, было темно, я не мог найти закрепленную веревку».
Поднявшись на 200 метров над Южной седловиной, Букреев осознал тщетность своих усилий и вернулся к палаткам. Он признает, что едва не заблудился сам. В любом случае, было только к лучшему, что он оставил попытку спасения группы, потому что в тот момент его товарищей по команде уже не было там, куда направлялся Букреев. К тому времени, когда он прекратил свои поиски, группа Бейдлмана на самом деле бродила в окрестностях седловины, на 200 метров ниже той точки, куда поднялся русский.
Когда к 21:00 Букреев вернулся в четвертый лагерь, он был сильно обеспокоен отсутствием девятнадцати альпинистов, но поскольку понятия не имел, где они могут находиться, ему не оставалось ничего другого, как только выжидать. Потом, в 0:45, в лагерь притащились Бейдлман, Грум, Шенинг и Гаммельгард. «Клев и Нил потеряли все силы и едва могли говорить, — вспоминает Букреев. — Они сказали мне, что Шарлотта, Сэнди и Тим нуждаются в помощи и что Сэнди едва жива. Потом объяснили мне, где их найти».
Услышав, что вернулись альпинисты, Стюарт Хатчисон вышел, чтобы помочь Груму. Он рассказывал: «Я привел Майка в его палатку, он был чрезвычайно изможден. Он мог говорить, но это требовало от него мучительных усилий — так бывает, когда человек произносит последние слова перед смертью. „Ты должен организовать нескольких шерпов сказал он мне. — Пошли их за Беком и Ясуко“. И указал рукой в направлении стены Кангчунг».
Однако усилия Хатчисона по организации спасательной команды оказались тщетными. Чулдум и Арита, шерпы из команды Холла, которые не поднимались на вершину, а были оставлены в резерве в четвертом лагере, специально для такого непредвиденного случая, были недееспособны из-за отравления угарным газом, которым надышались при приготовлении пищи в плохо проветриваемой палатке; у Чулдума даже открылась кровавая рвота. Четыре других шерпа из нашей команды были слишком замерзшими и ослабленными восхождением на вершину.
После экспедиции я спрашивал Хатчисона, почему он, узнав о местонахождении отсутствующих альпинистов, не попытался поднять Фрэнка Фишбека, Лу Кейсишка или Джона Таска, либо не предпринял вторую попытку поднять меня, с тем чтобы потребовать нашей помощи в спасательной операции. «Было настолько очевидно, что все вы совершенно изнурены, что я даже не подумал просить вас. Вы были так далеко за гранью обычной усталости, и я посчитал, что если вы попытаетесь участвовать в спасении, то только усложните ситуацию и придется спасать еще и вас». В результате Стюарт ушел в бурю один, но снова вернулся, дойдя до края лагеря, так как начал беспокоиться, что не сможет найти дороги назад, если уйдет дальше от палаток.
В это же самое время Букреев тоже пытался организовать спасательную команду, но он не встретил Хатчисона и не заходил в нашу палатку, поэтому усилия Хатчисона и Букреева остались не скоординированными, а о других планах спасения терпящих бедствие я не слышал. В конце концов Букреев, так же как и Хатчисон, обнаружил, что всякий, кого ему удавалось поднять, был слишком уставшим, изнуренным или напуганным, чтобы помочь. Итак, русский решил, что он сам приведет назад группу потерявшихся альпинистов. Отважно нырнув в утробу урагана, он около часа обыскивал седловину, но не смог никого найти.
Но Букреев не сдавался. Он вернулся в лагерь, получил от Бейдлмана и Шенинга более детальные указания о местонахождении пострадавших и затем снова ушел в ураган. В этот раз он заметил тусклый свет затухающего фонаря Мэдсена и благодаря этому смог обнаружить потерявшихся альпинистов. «Они лежали на льду без движения, — рассказывает Букреев. — Они не могли говорить». Мэдсен был еще в сознании и в состоянии двигаться самостоятельно, но Питтман, Фокс и Уэзерс были совершенно беспомощны, а Намба казалась мертвой.
После того как Бейдлман и другие поднялись и ушли за помощью, Мэдсен собрал вместе оставшихся альпинистов и заставлял каждого двигаться, чтобы не замерзнуть. «Я посадил Ясуко к Беку на колени, — вспоминает Мэдсен, — но он к этому времени ни на что не реагировал, а Ясуко не двигалась вообще. Немного позже я увидел, что она лежит на спине прямо на льду и снег задувает ей в капюшон. Она где-то потеряла перчатку — ее правая рука была обнажена, и пальцы были скручены так крепко, что их невозможно было распрямить. Казалось, что они промерзли до самых костей».
«Я подумал, что она мертва, — продолжает Мэдсен. — Но чуть позже она вдруг зашевелилась, это поразило меня. Она изогнула слегка шею, словно собиралась сесть, ее правая рука поднялась, но на этом все закончилось. Ясуко лежала на спине и больше не двигалась».
Как только Букреев обнаружил группу, ему стало ясно, что он сможет привести за один раз только одного альпиниста. Он нес кислородный баллон, который они с Мэдсеном подсоединили к маске Питтман. Затем Букреев пообещал Мэдсену, что вернется назад как можно быстрее, и ушел с беспомощной Фокс назад к палаткам. «После того как они ушли, — рассказывает Мэдсен, — Бек свернулся в позе эмбриона и больше не двигался. Сэнди тоже свернулась в клубок у меня на коленях и замерла без движения. Я кричал на нее: „Эй, не переставай шевелить руками! Покажи мне свои руки!“ И когда она привстала и высвободила руки, я увидел, что обе руки были без рукавиц — рукавицы болтались у нее на запястьях.
Я попытался засунуть ее руки назад в рукавицы; в это время, совершенно неожиданно, Бек пробормотал: „Эй, я все понял“. После этого он как-то откатился в сторону на небольшое расстояние, оперся на крупный камень и поднялся лицом к ветру, вытянув руки перед собой. Секундой позже порыв ветра просто сдул его назад в темноту, куда лучи моей лампы уже не доставали. Больше я его не видел.
Толя вернулся вскоре после этого и взвалил на себя Сэнди, тогда я собрал свои вещи и потащился за ними, стараясь не потерять из виду лампы Толи и Сэнди. К тому моменту я полагал, что Ясуко мертва, а поиски Бека были гиблым делом». Когда они наконец добрались до четвертого лагеря, было 4:30 утра и небо начало светлеть над восточным горизонтом. Услышав от Мэдсена, что Ясуко не вернулась, Бейдлман залез в свою палатку и почти час проплакал.
