16 апреля 1996 года. 5944 метров

 

Перед самым рассветом во вторник 16 апреля, после двухдневного отдыха в базовом лагере, мы двинулись вверх по ледопаду, чтобы начать нашу вторую акклиматизационную вылазку. Напряженно прокладывая себе путь в этом грозно застывшем хаосе, я обратил внимание, что мое дыхание уже не было таким тяжелым, как во время нашего первого путешествия вверх по леднику; мой организм начал адаптироваться к высоте. Однако страх быть раздавленным падающим сераком оставался по меньшей мере таким же, как раньше.

Я надеялся, что гигантская, нависающая под углом башня на высоте 5790 метров, окрещенная каким-то шутником из команды Фишера «Мышеловкой», к этому времени свалилась, но она по-прежнему таила в себе угрозу. Снова я надрывал свою сердечно-сосудистую систему, торопливо поднимаясь на эту махину, и снова повалился на колени, когда добрался до верхушки серака, хватая ртом воздух и дрожа от избытка адреналина разлившегося по моим жилам.

Если во время нашей первой акклиматизационной вылазки мы пробыли в первом лагере меньше часа и сразу вернулись в базовый лагерь, то на этот раз Роб запланировал две ночевки в первом лагере — во вторник и среду — и три во втором, после чего нам предстояло начать движение вниз.

В 9:00 утра, когда я добрался до месторасположения первого лагеря, Энг Дордж, наш сирдар среди шерпов-альпинистов, расчищал площадку под палатки на жестком снежном склоне.

В свои двадцать девять лет он был стройным мужчиной с изящными чертами лица, робким, угрюмым характером и с поражающей физической силой. В ожидании прибытия товарищей по команде я подобрал свободную лопату и начал копать, помогая ему. Через минуту я выбился из сил и сел передохнуть, вызвав тем самым смех шерпа. «Тебе нехорошо, Джон? — насмехался он. — Это только первый лагерь, шесть тысяч метров. Воздух здесь еще очень плотный».

Энг Дордж был выходцем из Пангбоче, представлявшем собой нагромождение каменных домов и террас с картофельными полями, лепившимися на прочном склоне горы на высоте 3960 метров. Его отец был уважаемым шерпом-альпинистом, который с малых лет обучал сына основам альпинизма, так что мальчик приобрел ценную квалификацию. Когда Энг Дордж был подростком, его отец ослеп от катаракты, и Энг Дордж ушел из школы, чтобы зарабатывать деньги для своей семьи.

В 1984 году, работая помощником повара в группе западных туристов, он привлек внимание канадской пары, Марион Бойд и Грэма Нельсона. Впоследствии Бойд рассказывала: «Я скучала по своим детям, и по мере того, как узнавала Энга Дорджа, он начинал все больше напоминать мне моего старшего сына. Энг Дордж был сообразительным, любознательным и чрезвычайно добросовестным. Он тащил тяжелый груз, и каждый день на большой высоте у него начиналось носовое кровотечение. Он меня заинтересовал».

С одобрения матери Энга Дорджа Бойд и Нельсон начали помогать юному шерпу деньгами, так что он смог вернуться в школу.

«Я никогда не забуду его вступительного экзамена (он поступал в региональную начальную школу в Кхумджунге, построенную сэром Эдмундом Хиллари). Энг был очень маленького роста, еще не созревший мальчик. Нас впихнули в тесную комнатку вместе с директором школы и четырьмя учителями. Энг Дордж с трясущимися коленками стоял посреди комнаты и пытался воскресить в памяти нехитрый запас поверхностных знаний, необходимых для этого устного экзамена. Мы все обливались потом… но его приняли с условием, что он будет сидеть с маленькими детьми в первом классе».

Энг Дордж стал способным учеником и получил образование, эквивалентное восьми классам, после чего ушел из школы и вернулся в индустрию туризма и альпинизма. Бойд и Нельсон, которые возвращались в регион Кхумбу несколько раз, были свидетелями его взросления. «Получив доступ к хорошей еде, которого раньше не имел, он вырос высоким и сильным, — рассказывала Бойд. — Он с большим волнением рассказывал нам о том, как учился плавать в бассейне в Катманду. В возрасте двадцати пяти лет, или около того, он научился ездить на велосипеде и увлекся творчеством Мадонны. Мы поняли, что он действительно вырос, когда подарил нам свой первый подарок — тщательно выбранный им тибетский ковер. Он хотел не только брать, но и давать».

Когда слава об Энге Дордже как сильном и находчивом альпинисте, распространилась среди западных покорителей вершин, он был повышен до роли сирдара и в 1992 году работал с Робом Холлом на Эвересте; к началу экспедиции Холла 1996 года Энг Дордж уже трижды побывал на вершине. С уважением и нескрываемой симпатией Холл называл его «мой главный помощник» и упоминал несколько раз, что считает роль Энга Дорджа решающей для успеха нашей экспедиции.

Солнце ярко светило, когда последний из моих товарищей притащился в первый лагерь, но к обеду с юга ветром пригнало пену перистых облаков; к трем часам над ледником нависли густые тучи и снег с яростным шумом валил на палатки. Непогода бушевала всю ночь; к утру, когда я выполз из укрытия, которое делил с Дугом, снежный покров достиг более 30 сантиметров. Множество лавин с грохотом пронеслось вниз с крутой стены над нами, но наш лагерь был в безопасном отдалении от них.

В четверг 18 апреля, на рассвете, когда небо прояснилось, мы собрали наши пожитки и отправились во второй лагерь, расположенный в четырех милях от первого и на 520 метров выше. Маршрут привел нас к основанию Западного цирка — высочайшего на земле каньона, представляющего собой ущелье в форме седла, выдолбленного в сердце массива Эвереста ледником Кхумбу. 7861-метровая громада Наптцзэ образовывала правую стену Западного цирка, массив Юго-западной стены Эвереста формировал левую стену, и обширные промерзшие склоны Лхоцзе напирали сверху, образуя переднюю стену.

Когда мы покидали первый лагерь, температура была очень низкой, и мои руки превратились в одеревеневшие клешни, но с первыми лучами солнца, проникшими на ледник, ледяные отражающие стены цирка собрали и усилили лучистое тепло, подобно громадной солнечной печи. Мне вдруг стало жарко, и я боялся повторения приступа сильнейшей головной боли, как тот, что случился у меня в базовом лагере, поэтому я разделся до нижнего белья и запихнул пригоршню снега себе под бейсбольную шапку. Следующие три часа я упорно и в ровном темпе поднимался вверх по леднику, останавливаясь только для того, чтобы попить воды из бутылки и пополнить запасы снега в шапке, по мере того как он таял на моих волосах.

На высоте 6400 метров, одурев от жары, я подошел к большому, завернутому в голубое пластиковое покрытие предмету, лежавшему рядом с тропой. Расплавленному от жары серому веществу моего мозга потребовалась минута или две для того, чтобы сообразить, что предмет был человеческим телом. Я в ужасе таращился на него несколько минут. Следующей ночью, когда я спросил об этом Роба, он сказал, что не уверен, но скорее всего, это труп шерпа, погибшего три года назад.

Расположенный на высоте 6500 метров, второй лагерь состоял приблизительно из 120 палаток, рассыпанных среди голых камней боковой морены ледника, вдоль его края. Высота здесь проявляла себя как коварная сила, действовавшая таким образом, что я чувствовал себя как с похмелья после хорошей попойки. Слишком несчастный для того, чтобы есть или даже читать, два следующих дня я в основном лежал в палатке, охватив руками голову и стараясь как можно меньше напрягаться. В субботу почувствовав себя чуть лучше, я поднялся на триста метров над лагерем, чтобы немного потренироваться и ускорить акклиматизацию; там, наверху цирка, в пятидесяти ярдах от главной тропы я наткнулся на другое тело в снегу, а точнее сказать — нижнюю половину тела. По типу одежды и кожаным ботинкам можно было предположить, что жертва была европейцем и что труп пролежал на горе по меньшей мере десять-пятнадцать лет.

Первое тело вывело меня из равновесия на несколько часов, шок от столкновения со вторым прошел почти сразу. Мало кто из тяжело шагающих альпинистов удостоил эти трупы даже мимолетным, беглым взглядом. Казалось, здесь, на горе, существует негласное соглашение делать вид, что иссушенные останки не являются реальностью — как будто ни один из нас не осмеливался признать, что здесь поставлено на карту.

В понедельник, 22 апреля, через день после возвращения из второго лагеря в базовый, мы с Энди Харрисом пошли к стоянке южноафриканцев, чтобы встретиться с их командой и попробовать разобраться, почему они стали такими изгоями. Их лагерь располагался в пятнадцати минутах ходьбы от наших палаток вниз по леднику и был разбит на вершине бугра, сложенного из обломков ледника. Флаги Непала и Южно-Африканской Республики, вкупе с рекламными полотнищами фирм «Кодак», «Эппл-Компьютер» и других спонсоров, развевались на двух высоких алюминиевых флагштоках. Энди просунул голову в дверь их палатки-столовой, сверкнул своей самой обворожительной улыбкой и окликнул: «Эй, привет! Есть здесь кто-нибудь?»

Как выяснилось, Иэн Вудал, Кэти О’Доуд и Брюс Херрод были на ледопаде, на пути вниз из второго лагеря, но там оказалась подружка Вудала, Александрина Годен, а также его брат Филип. Кроме того, в палатке-столовой была молодая энергичная женщина, которая представилась как Дешун Дизел и тут же пригласила нас с Энди к чаю. Все три члена команды казались равнодушными к рассказам о предосудительном поведении Иэна и к слухам о том, что их экспедиция находится под угрозой раздробления.

«Я впервые в жизни тренируюсь в подъеме на ледник, вот уже второй день», — рассказывала Дизел с энтузиазмом, указывая в направлении близлежащего серака, где альпинисты из нескольких экспедиций практиковались в ловкости на льду. «Мне это показалось очень интересным занятием. Через несколько дней я надеюсь подняться наверх по ледопаду». Я хотел было расспросить ее о нечестном поведении Иэна и о том, как она себя чувствовала, когда узнала, что не включена в злополучный список, но Дизел была так весела и остроумна, что у меня не хватило на это смелости. Поболтав минут двадцать, Энди пригласил всю их команду, включая Иэна, зайти вечером к нам в лагерь «и слегка кутнуть».

Вернувшись в свой лагерь, я нашел Роба, Каролину Маккензи и врача из команды Скотта Фишера Ингрид Хант за напряженными радиопереговорами с кем-то, находящимся выше на горе. Раньше, в этот же день, спускаясь из второго лагеря в базовый, Фишер наткнулся на одного из своих шерпов, Нгаванга Топче, сидящего на леднике на высоте 6400 метров. Тридцативосьмилетний ветеран альпинизма из долины Ролвалинг, беззубый, с приятным характером мужчина, Нгаванг три дня был занят перетаскиванием грузов и выполнением других обязанностей в верхних лагерях, но его товарищи-шерпы жаловались, что он много времени сидит сиднем и не выполняет свою долю работы.

Когда Фишер спросил об этом Нгаванга, тот признался, что чувствует себя плохо, с трудом держится на ногах и уже больше двух дней ему тяжело дышать, поэтому Фишер немедленно приказал ему спускаться к базовому лагерю. Но в культуре шерпов присутствует элемент «мачизма», поэтому многие мужчины с крайней неохотой признаются в плохом самочувствии. Считается, что шерпы не подвержены горной болезни, особенно выходцы из Ролвалинга, региона, знаменитого своими мужественными альпинистами. Те из них, кто заболел и, сверх того, откровенно в этом признался, зачастую попадают в черный список, и в дальнейшем их не нанимают для работы в экспедициях. Поэтому случилось так, что Нгаванг проигнорировал распоряжение Фишера и, вместо того чтобы идти вниз, пошел вверх, во второй лагерь, намереваясь провести там ночь.

Когда Нгаванг к вечеру добрел до палаток, он был в бредовом состоянии, спотыкался, словно пьяный, кашлял розовой, со сгустками крови пеной; все эти симптомы указывали на отек легких — таинственное заболевание, обычно со смертельным исходом, начинающееся, как правило, при подъеме на слишком большую высоту и в слишком быстром темпе, когда легкие наполняются жидкостью. Единственной действенной помощью при высокогорном отеке легких является быстрый спуск вниз; если жертва слишком долго остается на большой высоте, смертельный исход почти неизбежен.

В отличие от Холла, который настаивал на том, чтобы наша группа держалась вместе, под пристальным присмотром проводников, пока мы находимся выше базового лагеря, Фишер позволял своим клиентам во время периода акклиматизации ходить вверх-вниз по горе независимо друг от друга. В результате, когда стало понятно, что Нгаванг серьезно заболел, во втором лагере находились только четыре клиента Фишера: Дейл Круз, Пит Шенинг, Клев Шенинг и Тим Мэдсен — и ни одного проводника. Таким образом, ответственность за организацию спасения Нгаванга легла на плечи Клева Шенинга и Мэдсена — последний был тридцатитрехлетним лыжным патрульным из Эспена, штат Колорадо; он никогда не поднимался выше 4300 метров, и его уговорила присоединиться к этой экспедиции его подруга, ветеран Гималаев Шарлотта Фокс.

Когда я вошел в палатку-столовую Холла, доктор Маккензи говорила по радио с кем-то из второго лагеря: «Дай Нгавангу ацетазоламид, дексаметазон и десять миллиграммов нифедипина под язык… Да, я знаю, что рискую. Все равно дай… Сколько тебе говорить: он скорее умрет от отека легких, прежде чем мы сможем спустить его вниз, чем от того, что нифедипин понизит его давление до опасного уровня. Пожалуйста, доверься мне! И дай ему лекарства! Быстро!»

Но, видимо, не помогли ни лекарства, ни дополнительный кислород, ни помещение Нгаванга внутрь специальной надувной пластиковой камеры размером с гроб, в которой создавалось повышенное атмосферное давление — как на более низких высотах. Становилось темно, и поэтому Шенинг и Мэдсен начали осторожно спускать Нгаванга с горы, используя сдутую пластиковую камеру в качестве тобоггана, в то время как проводник Нил Бейдлман и команда шерпов поднимались с максимально возможной скоростью навстречу им из базового лагеря.

Бейдлман встретил Шенинга и Мэдсена с Нгавангом перед самым закатом солнца, близ вершины ледопада, и взял на себя операцию по спасению, разрешив Шенингу и Мэдсену вернуться во второй лагерь для акклиматизации. В легких у больного шерпа было так много жидкости, рассказывал Бейдлман, что «когда он дышал, звук был такой, словно кто-то потягивал через соломинку остатки молочного коктейля со дна стакана. На полпути вниз по ледопаду Нгаванг снял свою кислородную маску и вывернул ее, чтобы очистить от слизи впускной клапан. Когда он вытащил руки и я посветил фонарем на его перчатки, они были совершенно красными от крови, которую он откашлял в маску. Тогда я направил свет на его лицо — оно тоже было все в крови. Нгаванг поймал мой взгляд, и я увидел, как он был напуган, — продолжал Бейдлман. — Быстро сообразив, я сказал ему, чтобы он не волновался — дескать, кровь текла из его порезанной губы. Это его немного успокоило, и мы продолжили спуск».

Чтобы предохранить Нгаванга от перенапряжения, которое могло растревожить его больные легкие, во время спуска Бейдлман иногда поднимал больного шерпа и нес его на спине. Они прибыли в базовый лагерь после полуночи. Поддерживаемый кислородом и под внимательным присмотром доктора Хант, к утру Нгаванг почувствовал себя немного лучше. Фишер, Хант и большинство врачей, которых они позвали, были уверены в том, что состояние шерпа продолжало улучшаться теперь, когда он был на 1130 метров ниже, чем во втором лагере; обычно бывает достаточно спуститься хотя бы на 600 метров, чтобы наступило почти полное выздоровление. По этой причине, объясняет Хант, «не было никаких разговоров о вертолете» для эвакуации Нгаванга из базового лагеря в Катманду, что стоило бы 5 тысяч долларов.

«К сожалению, — рассказывает Хант, — состояние Нгаванга не улучшалось. Даже наоборот, утром оно снова ухудшилось». Когда Хант пришла к выводу, что ему необходима эвакуация, небо затянуло облаками, что делало полет вертолета невозможным. Она предложила шерпу Нгиме Кале, сирдару базового лагеря в команде Фишера, собрать отряд шерпов, который понесет Нгаванга вниз в долину. Однако Нгима воспротивился этой затее. По словам Хант, сирдар уверял, что у Нгаванга нет ни высокогорного отека легких, ни какой-то другой горной болезни, «скорее всего, он страдает от желудка» (так непальцы говорят о болях в животе) и эвакуация тут не нужна.

Хант уговорила Нгиму разрешить двум шерпам помочь ей в сопровождении Нгаванга на меньшую высоту. Однако пораженный болезнью мужчина двигался так медленно и с таким трудом, что после преодоления менее четверти мили стало очевидно, что он не сможет продвигаться своим ходом и что ей нужна гораздо большая помощь. Поэтому Хант развернулась и привела Нгаванга назад, в лагерь команды «Горного безумия», чтобы, как она говорит, «еще раз обдумать все варианты».

Состояние Нгаванга продолжало ухудшаться на протяжении этого длинного дня. Когда Хант попыталась снова поместить его в барокамеру, Нгаванг отказался, уверяя, как до этого Нгима, что у него нет отека легких. Хант консультировалась с другими врачами из базового лагеря, которые были у нее в экспедиции, но она не имела возможности обсудить ситуацию с Фишером. К этому времени Скотт был на подходе ко второму лагерю, куда он пошел, чтобы спустить вниз Тима Мэдсена: тот перенапрягся, когда тянул Нгаванга вниз по Западному цирку, и в результате у него у самого начался высокогорный отек легких. В отсутствие Фишера шерпы не желали подчиняться доктору Хант. Ситуация с каждым часом все больше обострялась. Как объяснял один из ее младших терапевтов, «у Ингрид голова шла кругом».

Хант, которой было тогда тридцать два года, завершила процедуру оформления своего пребывания в Непале в качестве резидента только в июле прошлого года. Хотя у нее не было предварительного опыта в специализации по высокогорной медицине, Хант провела четыре месяца, работая добровольцем медицинской помощи у подножий гор Восточного Непала. Она встретилась с Фишером случайно несколько месяцев назад в Катманду, когда он заканчивал оформлять разрешение на восхождение, а потом он пригласил ее сопровождать предстоящую экспедицию на Эверест в двойной роли — командного терапевта и менеджера базового лагеря.

Несмотря на все сомнения, в январе Хант все-таки согласилась на неоплачиваемую работу и уже в конце марта встречала команду в Непале стремясь внести свой вклад в успех экспедиции. Но одновременно управлять базовым лагерем и оказывать медицинскую помощь двадцати пяти членам команды в условиях отдаленного высокогорья оказалось значительно труднее, чем предполагалось. (Для сравнения, Роб Холл платил двум высококлассным специалистам — командному терапевту Каролине Маккензи и менеджеру базового лагеря Хелен Уилтон, выполнявшим вдвоем ту же работу, что делала Хант в одиночку и бесплатно.) Помимо этих затруднений, у Хант возникли проблемы с акклиматизацией, и она страдала серьезными головными болями и одышкой почти во все время пребывания в базовом лагере.

Во вторник вечером, после того как эвакуация потерпела неудачу и Нгаванг был возвращен в базовый лагерь, болезнь шерпа продолжала прогрессировать, отчасти потому, что и сам Нгаванг, и Нгима упрямо сопротивлялись всем усилиям Хант пролечить Нгаванга, настаивая на том, что у него нет отека легких. Еще днем доктор Маккензи послала срочное радиосообщение американскому доктору Джиму Литчу с просьбой поторопиться в базовый лагерь, чтобы помочь в лечении Нгаванга. Доктор Литч — уважаемый знаток высокогорной медицины, который в 1995 году поднимался на Эверест, прибыл к семи часам вечера, поднявшись от Фериче, где он служил добровольцем в клинике Гималайской спасательной ассоциации. Он нашел Нгаванга в палатке под присмотром шерпа, который позволил Нгавангу снять кислородную маску. Обеспокоенный состоянием Нгаванга, Литч был шокирован тем, что тот обходится без кислородной поддержки, к тому же Литч не мог понять, почему Нгаванга не эвакуировали из базового лагеря. Литч нашел Хант, больную, в ее палатке, и сказал о своем беспокойстве.

К этому времени Нгавангу стало совсем трудно дышать. Его немедленно вернули на кислородную поддержку, и на следующее утро — на среду 24 апреля — был затребован вертолет. Поскольку тучи и снежные шквалы сделали полет невозможным, Нгаванга погрузили в корзину, и шерпы под присмотром Хант понесли его вниз по леднику к Фериче.

После полудня мрачный Холл, не скрывая своей озабоченности происходящим, сказал: «Нгаванг сейчас в большой опасности. У него один из худших случаев отека легких, которые мне когда-либо приходилось видеть. Его следовало бы отправить вертолетом еще вчера утром, когда еще был шанс. Если бы заболел один из клиентов Скотта, а не шерп, не думаю, что его лечили бы так же небрежно. Пока они спустят Нгаванга в Фериче, возможно, будет уже слишком поздно, чтобы его спасти».

В среду вечером, когда больной шерп прибыл в Фериче после девятичасового путешествия из базового лагеря, его состояние продолжало ухудшаться, несмотря на то, что его поддерживали баллонным кислородом и теперь он находился на высоте 4270 метров, а это не намного выше уровня, на котором находилась деревня, где он провел большую часть своей жизни. Ошеломленная Хант решила поместить его в герметичную барокамеру, которая была установлена в лоджии, примыкающей к клинике Гималайской спасательной ассоциации. Будучи не в состоянии понять, какая может быть польза от этой жуткой камеры, Нгаванг попросил, чтобы вызвали буддистского ламу. Прежде чем согласиться на эту экзекуцию, он потребовал, чтобы в барокамеру вместе с ним положили молитвенник.

Барокамера функционирует правильно, если обслуживающий персонал постоянно подкачивает в нее свежий воздух с помощью ножного насоса. Два шерпа по очереди качали насос, пока изнуренная Хант следила за состоянием Нгаванга через пластиковое окошко в изголовье камеры. Около восьми часов вечера один из шерпов по имени Иета заметил, что у Нгаванга появилась пена изо рта и он явно прекратил дышать. Хант рывком открыла камеру и определила, что у него произошла остановка сердца — видимо из-за того, что он захлебнулся рвотной массой. Она начала делать ему искусственное дыхание и массаж сердца и сразу же позвала врача Ларри Силвера, одного из добровольцев в штате клиники Гималайской спасательной ассоциации, который находился в соседней комнате.

«Я был там через несколько секунд, — рассказывает Силвер. — Кожа Нгаванга была синего цвета. Все вокруг него было перепачкано рвотными массами, а его лицо и грудь были покрыты розовой пенистой слизью. Все было в ужасном беспорядке. Ингрид делала ему искусственное дыхание „рот в рот“, не обращая внимания на рвоту. Мне было достаточно одного взгляда на ситуацию, чтобы понять: „Этот парень умрет если не будет интубирован“». Силвер быстро сбегал в находящуюся рядом клинику за приборами скорой помощи, вставил эндотрахейную трубку в горло Нгаванга и начал подавать кислород в его легкие, сначала ртом а потом ручным насосом, к этому времени у шерпа начали восстанавливаться пульс и кровяное давление. Однако ко времени, когда сердце Нгаванга начало биться вновь, прошло приблизительно десять минут, и все это время его мозг оставался почти без кислорода. Как заметил Силвер: «Десять минут без пульса и необходимого уровня кислорода в крови — это более чем достаточное время, чтобы нанести серьезный неврологический вред».

Последующие сорок часов Силвер, Хант и Литч по очереди подкачивали кислород в легкие Нгаванга с помощью насоса, сжимая его вручную двадцать раз в минуту. Когда выделения поднимались и забивали сгустками трубку, вставленную в горло шерпа, Хант отсасывала ртом содержимое трубки, чтобы прочистить ее. Наконец в пятницу, 26 апреля, погода достаточно улучшилась для того, чтобы произвести эвакуацию вертолетом, и Нгаванг был отправлен в больницу в Катманду, но он так и не выздоровел. За последующие недели он ослабел в больнице, руки его болтались как плети, мускулы атрофировались, его вес стал меньше 80 фунтов. К середине июня Нгаванг умрет, оставив в Ролвалинге жену и четверых дочерей.

Как ни странно, большинство альпинистов на Эвересте знали о состоянии Нгаванга меньше, чем десятки тысяч людей, которые были вдалеке от горы. Информация распространялась благодаря Интернету, а для многих из нас в базовом лагере не было доступа к этой информации. К примеру, товарищ по команде мог позвонить домой по спутниковому телефону в Новую Зеландию или Мичиган и узнать от своей супруги, имеющей выход в Интернет, чем заняты южноафриканцы во втором лагере.

По крайней мере пять сайтов в Интернете получали донесения от корреспондентов из базового лагеря Эвереста. Команда южноафриканцев содержала свой сайт, так же как и международная коммерческая экспедиция Мэла Даффа. Телевизионная программа «Nova» компании PBS организовала тщательно разработанный и очень информативный сайт, на котором размещалась ежедневно обновляемая информация от Лисла Кларка и выдающегося историка Эвереста Одри Солкелда, который был членом экспедиции «MacGillivray Freeman IМАХ». (Возглавляемая известным кинорежиссером и опытным альпинистом Дэвидом Бришерсом, который сопровождал Дика Басса при подъеме на Эверест в 1985 году, команда IMAX снимала полноформатный фильм, стоимостью в пять с половиной миллионов долларов, о подъеме на вершину.) Экспедиция Скотта Фишера имела не менее двух корреспондентов, посылающих донесения на пару конкурирующих сайтов.

Джен Бромет, которая ежедневно делала отчеты для «Outside online», была одной из корреспонденток команды Фишера, но она не была клиенткой и не имела разрешения подниматься выше базового лагеря. Однако вторая Интернет-корреспондентка в команде Фишера была клиенткой и имела намерение пройти весь путь к вершине. Она посылала ежедневные донесения с маршрута для интерактивных масмедиа компании NBC. Ее звали Сэнди Хилл Питтман, и никто на горе не привлекал к себе такого пристального внимания и не порождал так много сплетен, как она.

Питтман была миллионершей из высшего света и альпинисткой. Она вернулась на Эверест в третий раз, чтобы попытаться подняться на вершину. В этом году она была решительно настроена достичь вершины и, таким образом, завершить свою сильно нашумевшую кампанию по восхождению на Семь вершин.

В 1993 году Питтман присоединилась к экспедиции с проводниками чтобы попытаться пройти по маршруту до Южной седловины и Юго-восточного гребня, и произвела шумиху второстепенной важности, появившись в базовом лагере со своим девятилетним сыном Бо и с няней, которая присматривала за ним. Однако, столкнувшись с множеством проблем, Питтман достигла только высоты 7300 метров и повернула обратно.

Она вернулась на Эверест в 1994 году, после того, как собрала более четверти миллиона долларов от корпоративных спонсоров с целью заполучить таланты четырех самых знаменитых альпинистов Северной Америки: Бришерса (который заключил контракт с телекомпанией NBC на съемку фильма об экспедиции), Стива Свенсона, Барри Бленчерда и Алекса Лоу. Лоу, признанный во всем мире, выдающийся альпинист, был нанят в качестве персонального проводника для Сэнди, за эту работу ему была уплачена солидная сумма. Чтобы провести вверх Питтман, четверо мужчин провесили веревки на той части маршрута, что поднималась наверх стены Кангчунг, крайне трудной и опасной стены на тибетской стороне горы. При сильной поддержке и помощи Лоу Питтман поднялась по перилам до высоты 6700 метров, но опять была вынуждена капитулировать перед вершиной. На этот раз проблема заключалась в опасном, неустойчивом состоянии снежного покрова, что заставило всю команду покинуть гору.

До того как я столкнулся с Питтман в Горак-Шепе во время перехода в базовый лагерь, я никогда не встречался с ней лицом к лицу, хотя слышал о ней уже на протяжении нескольких лет. В 1992 году «Men’s Journal» поручил мне написать статью о путешествии на мотоциклах «Харлей-Дэвидсон» из Нью-Йорка в Сан-Франциско в компании Яна Веннера (легендарного, чрезвычайно богатого издателя «Rolling Stone», «Men's Journal» и «Us»), а также его состоятельных друзей, включая Роки Хилла, брата Питтман, и ее мужа Боба Питтмана, соучредителя MTV.

Езда на оглушительном, хромированном «Бычке», который одолжил мне Ян, была захватывающей, а мои высокородные спутники были достаточно дружественны. Но я имел чрезвычайно мало общего с каждым из них и не забывал, что нахожусь среди них в качестве наемного помощника Яна. За обедом Боб, Ян и Роки сравнивали разные самолеты, которыми они владели, обсуждали свои загородные виллы и говорили о Сэнди, которая в это время поднималась на гору Мак-Кинли. Когда Боб узнал, что я тоже был альпинистом, он воодушевился: «Вы с Сэнди должны объединиться и подняться вместе на какую-нибудь гору». Теперь, четыре года спустя, мы оказались вместе на горе.

У Сэнди Питтман рост был метр восемьдесят — на пять сантиметров выше меня, ее по-мальчишески короткие волосы выглядели умело уложенными даже здесь, на высоте 5200 метров. Энергичная и непосредственная, она выросла в Северной Калифорнии, где отец с малых лет учил ее жизни в палатках, пешим переходам и катанию на лыжах. Наслаждаясь свободой и жизнью в горах, она продолжала заниматься этими видами спорта на протяжении всех лет учебы в колледже и потом, но, когда она после неудачного первого брака в середине семидесятых переехала в Нью-Йорк, ее визиты в горы стали не столь частыми.

На Манхеттене Питтман работала и продавщицей, и редактором различных женских журналов, а в 1979 году вышла замуж за Боба Питтмана. Неизменно жаждущая общественного внимания, Сэнди создавала себе имя и образ, систематически оплачивая нью-йоркских общественных журналистов. Она проводила время в компании с Блейн Трамп, Томом и Меридит Брокау, Исааком Мизрахи, Мартой Стюарт. Для того чтобы более эффективно передвигаться между своим богатым поместьем в Коннектикуте и апартаментами в районе Центрального парка, наполненными произведениями искусства и прислугой в униформе, Сэнди с мужем купили вертолет и научились на нем летать. В 1990 году чета Питтманов появилась на обложке журнала «New York» как «семейная пара года».

Вскоре после этого Сэнди начала свою дорогую, получившую широкую огласку кампанию, решив стать первой американской женщиной, поднявшейся на Семь вершин. Однако последняя вершина — Эверест — никак не поддавалась, и в марте 1994 года Питтман потеряла первенство в этой гонке, уступив сорокасемилетней аляскинской альпинистке и акушерке Долли Лефевр. И все же Сэнди продолжала свои упорные попытки подняться на Эверест.

Как заметил однажды вечером в базовом лагере Бек Уэзерс, «когда Сэнди собирается подниматься в горы, она делает это совсем не так, как мы с тобой». В 1993 году Бек был в Антарктике, совершая с помощью проводника восхождение на массив Винсон, тогда же Питтман поднималась на эту гору в другой, сопровождаемой проводниками группе. Бек рассказывал, посмеиваясь: «Она взяла с собой огромный вещмешок, наполненный деликатесами, который с трудом могли поднять четыре человека. Кроме того, Сэнди взяла портативный телевизор и видеоплеер, так что она могла просматривать фильмы у себя в палатке. Я думаю, ты должен это описать, ведь не так много людей, которые поднимаются в горы в таком высоком стиле». Бек рассказывал, что Питтман щедро делилась содержимым своего мешка с другими альпинистами и что «она была очаровательна и интересовалась всем на свете».

Чтобы штурмовать Эверест в 1996 году, Питтман снова собрала такое снаряжение, какого обычно не увидишь в альпинистском лагере. За день до того, как отправиться в Непал, в одном из своих первых посланий для веб-сайта NBC она откровенничала:

Все мои личные вещи упакованы… Похоже, компьютеры и электронное оборудование занимают так же много места, как и альпинистское снаряжение… Два компьютера IBM, два записывающих устройства, CD-ROM-плеер, принтер и достаточный запас (я надеюсь) солнечных батарей и пультов управления к ним, чтобы обеспечить энергией всю эту кухню… Я и не мечтала покинуть город, не прихватив с собой уйму ближневосточных специй и любимую кофеварку «эспрессо». К тому же мы будем на Эвересте во время Пасхи, поэтому я беру четыре шоколадных яйца в обертках. Пасхальные яйца на высоте 5500 метров — каково? Посмотрим, что из этого выйдет!

В вечер перед отъездом хроникер светской жизни Билли Норвич организовал прощальную вечеринку для Питтман в центре Манхеттена. В списке гостей были Бьянка Джаггер и Калвин Клейн. Обожающая наряды Сэнди появилась в высокогорном альпинистском костюме, надетом поверх вечернего платья, добавив к этому горные альпинистские ботинки, кошки, ледоруб и обойму карабинов.

Прибыв в Гималаи, Питтман по возможности придерживалась правил поведения в высшем свете. Во время перехода в базовый лагерь молодой шерп Пемба каждое утро сворачивал ее спальный мешок и упаковывал ее рюкзак. Когда в начале апреля Сэнди пришла к подножию Эвереста в составе группы Фишера, среди множества ее вещей была кипа вырезок из газет и журналов, рассказывающих о ней; Сэнди раздавала эти вырезки другим жителям базового лагеря. Через несколько дней начали регулярно приходить шерпы-посыльные с бандеролями для Питтман, доставляемыми в базовый лагерь по почте DHL. В бандеролях были последние издания журналов «Vogue», «Vanity Fair», «People», «Allure». Шерпы были зачарованы рекламой дамского белья и считали, что пропитанные духами ленточки вставлялись в журналы для забавы.

Команда Скотта Фишера была сплоченной, состоящей из близких по духу людей; большинство товарищей по команде мирились со странностями Питтман и, казалось, не принимали их близко к сердцу. «Сэнди совала свой нос повсюду, потому что ей необходимо было быть в центре внимания и всегда тявкать о себе, — вспоминает Джен Бромет. — Но она была неплохим человеком и не привносила плохого настроения в группу. Она была энергичной и бодрой почти каждый день».

Тем не менее несколько высококлассных альпинистов не из ее команды считали Питтман играющей «на публику» дилетанткой. После ее неудачной попытки на Эвересте в 1994 году коммерческая телепередача, рекламирующая питательные кремы (главный спонсор экспедиции), громогласно осмеивала тех альпинистов, которые рекламировали Питтман как «альпинистку мирового класса». Но Питтман никогда так о себе не говорила; правда, она подчеркивала в статье для журнала «Men's Journal», что ей хотелось бы, чтобы Бришерс, Лоу, Свенсон и Бленчард «поняли, что я не путаю свои способности страстно увлеченного человека с их мастерством мирового класса».

Ее знаменитые товарищи по команде 1994 года не говорили ничего, принижающего Питтман, по крайней мере публично. После той экспедиции Бришерс стал ее близким другом, а Свенсон неоднократно защищал ее от критиков. «Знаешь, — сказал мне Свенсон на общем сборе в Сиэтле вскоре по их возвращении с Эвереста, — может, Сэнди и не великий альпинист, но на стене Кангчунг она признавала свои недостатки. Да, это правда, что и Алекс, и Барри, и Дэвид, и я провешивали все веревки, но она вносила свой вклад, изо всех сил стараясь заработать позитивное общественное мнение об экспедиции, найти деньги и поддерживать связь со средствами массовой информации».

Однако у Питтман не было недостатка в клеветниках. Многих оскорбляла ее манера щеголять своим богатством и беззастенчивая погоня за популярностью. Как писала Джоана Кауфман в «Wall Street Journal»

В определенных кругах миссис Питтман больше известна как покорительница высшего света, а не горных вершин. Она и мистер Питтман были завсегдатаями всех званых вечеров и бенефисов и постоянными персонажами светской хроники. «Многих коробило от того, как Сэнди Питтман использовала людей, — говорит бывший партнер мистера Питтмана по бизнесу, пожелавший остаться неизвестным. — Ей была важна огласка. Если бы ей надо было подняться в горы анонимно, не думаю, что она стала бы это делать».

Справедливо это или нет, но, к ее несчастью, Питтман стала воплощением всего, что было достойно порицания в деле популяризации Диком Бассом Семи вершин, в том числе и в деле обесценивания высочайшей горы в мире. Обособленная от других своими деньгами, обслуживаемая платными провожатыми, неизменно занятая собой, Питтман не обращала внимания на негодование и насмешки, которые она вызывала у окружающих; она будет забыта так же, как героиня романа Джейн Остин — Эмма.