Холодало, дни стали серыми и тоскливыми. Пришла пора покупать зимнюю одежду и обувь, которой у нас, разумеется, не было. Я обнаружила, что покупать зимние вещи я совсем не умею – последний раз я покупала их еще в Советском Союзе. Ни особых денег, ни времени, чтобы выбирать одежду, у меня не было, так что покупать себе одежду я могла только на вокзале за несколько минут до отхода поезда. Дешевые свитера были синтетическими и не грели, а шерстяные – сразу же пошли катышками и выглядели весьма непрезентабельно. К тому же купленные в сетевых магазинах вещи были совершенно лишены индивидуальности и какой-либо идеи – в такой одежде я не чувствовала себя собой. Строго говоря, в это время я не чувствовала себя собой вообще ни в какой области жизни.

От природы довольно дерзкий и гордый человек, я сходила с ума оттого, что постоянно пресмыкаюсь и боюсь, что терплю в своем доме мужчину, которого давно отправила бы на все четыре стороны, что я непонятно как одета, что я уже даже некрасива – на меня совсем не смотрели мужчины, как, впрочем, и я на них. По ночам я не могла спать, я все время высчитывала, сколько денег у меня на счете и хватит ли их до конца месяца. Притом что я экономила каждую копейку, деньги улетали как в трубу. Единственное, что радовало – я очень похудела. И я все еще любила Париж, мне было интересно во Франции. Я радовалась смене сезонов, всего этого мне очень не хватало на протяжении двадцати шести лет, и я все еще надеялась, что Жоффруа найдет работу и станет прежним. Меня невероятно смешили объяснения знакомых, что он-де тяжело переносит переезд и у него депрессия: он вернулся в свою страну, где отсутствовал два года – вот такая эмиграция. Хотя удивительно, что здесь у него не было ни одного друга или даже приятеля – никто никогда ему не звонил. За полгода нашей жизни во Франции его тетка позвала нас в гости на какой-то детский праздник один-единственный раз. У ее семьи был большой красивый новый дом с небольшим садиком. Когда Жоффруа представил меня своей тетке, она посмотрела на меня вполне доброжелательно, но сказала: «Бедняжка». Мы провели там всего пару часов даже без угощения, а ехали по два часа в каждую сторону. Выйдя из этих гостей, пришлось срочно бежать и искать ресторан, потому что Роми умирала от голода.

Мне все еще не хотелось сообщать подробности своей жизни родителям, я боялась их расстраивать и пугать. Я разговаривала с ними довольно часто, но рассказывала им только о хорошем. И, конечно, я постоянно говорила с Нинель. Я не знаю, как выжила бы без нее. Она и сама проходила очень непростой период в жизни. С большим трудом устроившись на работу через какого-то знакомого, чтобы работать под его началом, она обнаружила, что этот человек абсолютно безумен. Сначала он стал подкатывать, а получив отказ, начал без перерыва оскорблять ее и унижать, это происходило на глазах у сотрудников, и она ничего не могла с этим сделать. Она тащила на себе мать и дочку, и никаких вариантов не оставалось. Мы поддерживали друг друга как могли.

В конце ноября дети Гая сообщили нам, что у него очень болит спина. Восемь лет армии и стресс дали себя знать. Карин сказала мне, что он буквально парализован и уже несколько раз был в больнице. Я попросила Жоффруа пойти к нему и помочь, принести еды. Жоффруа с радостью кинулся помогать Гаю, они к тому времени немного подружились. Иногда Жоффруа ходил по вечерам к Гаю пропустить по стаканчику. Я была только рада, что у меня появились свободные от него вечера, тогда я могла подольше побыть с Роми.

Появилась приятельница и у меня. Гаэль была подругой Карин, она недавно развелась и вела веселый образ жизни. Мы быстро нашли общий язык, и я тоже забегала к ней иногда на стаканчик. Мы болтали о своем о женском, то есть о мужиках, благо тема эта неисчерпаемая и во всех странах одинаково популярная. Никаких ментальных различий в этом плане я не обнаружила.

Я очень много писала в фейсбук, что и до сих пор оставляет мне иллюзию вовлеченности в жизнь своих друзей и облегчает разрыв. И еще я вдруг стала запоем читать книги. Я не читала книг уже много лет. Перерыв от социальных сетей на чтение книг я делала только во время беременности. Меня каким-то загадочным образом тошнило от компьютера. Я прочла еще пару книг после родов, но в основном я читала только то, что предоставляли мне социальные сети: посты, статьи, холивары. Книги казались слишком длинными, казалось, что события в них развиваются слишком медленно. А во Франции я вдруг обнаружила какую-то новую и созвучную с теперешней жизнью литературу, в которой все было динамично, живо, проходило перед глазами видеорядом и при этом было умно. Именно чтение спасало меня в этот период.

С Гаем мы общались мало, но в наши редкие встречи меня каждый раз поражало ничтожество Жоффруа по сравнению с ним. Он никогда не говорил ничего плохого о Карин, говорил, что в работе мне нужно держаться ее, что нужно иметь какого-то покровителя и создавать себе некую социальную сеть из влиятельных людей. А Карин все еще жаловалась мне, да и всем, кто был согласен слушать, на то, как он злобно и агрессивно обращается с ней и сейчас. Это была чуть ли не ежедневная беседа за утренним кофе. Сотрудницы цокали языками и, вздыхая, говорили:

– Он просто все еще страдает и сердится на тебя за то, что ты полюбила другого, это же видно. Наверное, его чувства к тебе все еще не прошли.

Жоффруа по-прежнему сидел без работы и курил траву с утра до вечера. Карин говорила мне на работе, что он приводит Роми на занятия совершенно обдолбанным. Мне было жутко стыдно за него. К тому же мне стали звонить из его израильского банка и спрашивать, когда он погасит свой долг, они также сообщили мне, что скоро подадут в суд. К счастью, мне сказали, что я не имею отношения к его долгам. Я записала номер счета и спросила Жоффруа, как и когда он собирается закрывать долг. Он возмутился:

– За кого ты меня принимаешь! Конечно, я все закрою!

Но номером счета так и не поинтересовался.

Я воспринимала задачу найти ему работу почти как свою личную. Спрашивала нашего завхоза, не может ли он нанять Жоффруа, созванивалась с каким-то знакомым Карин, который делал частные ремонты и небольшие работы по дому. Ничего не получалось, к тому же сам Жоффруа реагировал довольно агрессивно, заявляя, что его не интересуют такие дерьмовые работы. На какие именно работы, не имея даже среднего образования, он претендовал, мне было неясно.

Кроме того, те небольшие деньги, которые он заработал, почему-то никак нельзя было забрать из его банка. Потом, когда он их наконец забрал, то поехал в магазин и накупил себе одежды. В наше общее хозяйство он не вложил ни копейки.

В один из выходных дней я искала подарок Карин на день рождения, и мы набрели на симпатичный торговый центр. Там мы зашли выпить кофе в кафе при бутике редкого кофе, чая и приправ. Я сказала Жоффруа:

– Слушай, а может, ты спросишь, не нужны ли им работники?

– И правда, попробую.

Он подошел к стойке и заговорил с продавцом – приятным мужчиной средних лет. У них завязался разговор, и продавец дал Жоффруа телефон хозяйки магазина. Он позвонил ей, и, волшебным образом, она оказалась заинтересована в работнике. Его позвали на собеседование, одно, потом второе. Зарплата была минимальная, но это уже была большая радость.

Стал ли Жоффруа спокойнее и добрее, почувствовав возможность успеха? Нет, напротив. Он стал еще наглее и хамоватее. Было такое чувство, что мы должны быть ему по гроб жизни благодарны за его присутствие в нашем доме. Все чаще я думала, что, когда он почувствует, что больше не нуждается во мне, то быстро сообразит, как и куда ему уйти. Не могу сказать, чтобы эта мысль меня пугала, скорее, я поражалась тому, какой же он подлец.

Почти все наши выходные тем временем проходили довольно гадко. В один из таких дней мы поехали в Париж посмотреть на новогодние витрины. Ехать в Париж, по мнению Жоффруа, нужно было по следующему алгоритму: сначала доехать на автомобиле до ближайшей станции метро, которая находилась довольно далеко от нас и в одном из самых жутких районов. Его, как магнитом, тянуло в места, подобные тому, где он вырос. Как ни смешно, но отстойнейшие районы Парижа, где жили бедные люди всех цветов радуги, кроме белого, выглядели намного лучше и ухоженнее, чем наш дорогущий Рамат-Ган.

Потом из этого района нужно было еще черт-те сколько трястись на метро с пересадками. Уже выйдя из машины, месье оказался не в духе, и далее за нами следовало существо со злобным и тупым лицом. Было такое впечатление, что буквально минуту назад я и Роми самолично расстреляли его детей, попинали их тела и грязно надругались над любимой собачкой. Почему он так злился и для чего вообще увязывался за нами, мне было неясно. Видимо, считал, что поездка в Париж – дело очень сложное, и мне одной никак не справиться. То, что я ездила туда каждый день на работу, у него в голове как-то не связывалось. Честно говоря, не связывалось это и в голове у меня: вся моя уверенность в чем-либо пошатнулась. Раньше я часто моталась по командировкам в Европу и в любом городе легко ориентировалась уже на следующий день. Однако сейчас я чувствовала себя запуганной курицей, которая все время элементарно боится потеряться. Все приложения, помогающие ориентироваться в городах, уже давно были разработаны, и все ими пользовались вовсю, а я почему-то испытывала страх и ничего не могла в них понять. Я, которая протестировала неимоверную кучу всевозможных приложений, интерфейсов и сайтов, не могла пользоваться простейшим приложением для пользования общественным транспортом в городе.

В тот раз, когда мы пошли разглядывать новогодние витрины, все шло как обычно, только я никак не принимала такое положение вещей как обычное. Мне было очень некомфортно, как и любому нормальному человеку. Рядом в метро ехала афроевропейская пара совсем примитивных людей. И мужчина без остановки гнобил девушку. Видно было, как она злится, сжимается, не находит слов, боится его. Мне стало жутко от мысли, что со мной рядом находится человек, который упорно пытается сделать со мной то же самое. Новогодние витрины были восхитительно красивы. Роми очень радовалась, и мне было приятно на нее смотреть, но человек рядом, который, не переставая, корчил презрительную мину, закатывал глаза и злобно сопел, терялся в толпе и его приходилось искать, меня раздражал до бешенства. И, само собой, за него приходилось повсюду платить.

Вечером мы должны были встретиться с Гаем и его детьми на стадионе и пойти с ними на футбольный матч. Гай впервые вышел из дома после того, как проболел несколько недель. Он был благодарен Жоффруа за помощь и пригласил нас на матч. Жоффруа совсем не был болельщиком, но его притягивало все бесплатное. К тому же он был явно польщен тем, что теперь у него есть настоящий друг и вообще кто-то куда-то его пригласил. Подозреваю, что это случилось впервые в его жизни. И он раздувался от важности.

Мы приехали на стадион и стали ждать Гая и детей. Роми была в восторге и очень хотела попасть на футбол. Было холодно, ноги начинали коченеть. На душе было противно. В конце концов я не выдержала и стала спрашивать его, почему он так мерзко ведет себя с нами.

– Если сама не понимаешь, так нечего и объяснять.

– Нет уж, объясни, пожалуйста.

– Да ты, блин, ваще дура, ты не понимаешь, что твоя дочка невыносимая, она лезет всюду.

– Куда она лезет? О чем ты говоришь? Да это ты невыносимый и не смей ни о ней, ни обо мне так говорить. Ты кто вообще, блядь, такой?

– Да с тобой ужасно жить, – завизжал он, – вы две свиньи! Я не чувствую себя дома, я ни на что не имею права!

– Может, ты не заплатил ни копейки ни за что? На что ты хотел иметь право? Доставать нас? Да, у тебя нет такого права!

– Ты дебилка, полная дебилка! – визжал он.

Я взяла Роми за руку и сказала, что мы уходим домой.

– Мама, не надо, – зарыдала Роми, – пожалуйста, помирись с ним! Я тебя умоляю! Я хочу пойти на матч.

– Нет, доченька, я не могу здесь больше оставаться, мне очень холодно, и я совсем не люблю футбол.

– Ну мама, давай я тогда останусь с Жоффруа и пойду с ним на футбол. Я очень хочу, прошу тебя, – просила она вся в слезах.

У меня сердце разрывалось, глядя на нее. И мне было ужасно стыдно, что я принесла всю эту дрянь в ее и в свою жизнь.

– Нет, котик, он меня только что очень обидел, и я тебя с ним не оставлю.

– Мама, не прогоняй его!

– Он все время тебя обижает и достает, я не могу этого больше допускать.

– Но у меня уже нету папы, а если не будет и его, я останусь совсем одна без никакого дяди, – сказала она и горько заплакала.

В кармане у меня зазвонил телефон, это был Жоффруа.

– Что тебе нужно?

– Вернись, возьми ключ от машины, как вы доберетесь иначе?

– Ладно.

Мы вернулись. Он дал мне ключ и стал объяснять, как добраться домой. От злости и холода я ничего не соображала.

Роми стала просить его пойти с нами домой.

– Я буду хорошей девочкой, – говорила она, плача.

Вот за то, как она униженно просила его вернуться домой и извинялась за то, чего не делала, я буду ненавидеть его и себя всю жизнь.

– Ладно, – пробормотал он.

Забыв о футбольном матче, мы пошли домой. Мы держались поодаль друг от друга и не обменялись ни словом, ни взглядом на протяжении всего долгого пути в нашу деревню.

Когда мы вернулись, Роми сразу же отправилась в кровать, а я сказала ему:

– Послушай, ты, кусок дерьма, вот так-то ты благодаришь человека, который подобрал тебя с улицы и не дал сдохнуть с голоду и который уже два года тащит тебя на своем горбу?

– Ну если ты это так видишь, то мне нечего тебе сказать.

– Я это так не вижу, это так и есть, и ты прекрасно это знаешь.

– Ну тогда я должен уйти, раз ты так это понимаешь.

– Да, начинай искать, где тебе жить, тебя как раз почти взяли на работу.

– Я могу пока пожить у Гая, он мой лучший друг.

– Делай, как хочешь.

Он отправился в спальню и зарылся под одеяло.

– Лучше сдохнуть от холода, чем жить с тобой, – проговорил он, натягивая одеяло на голову.

– Угу, я вижу.

Роми позвала меня, и я пошла к ней.

– Мама, вы точно разойдетесь?

– Не знаю, дочка, похоже на то, а ты бы хотела, чтобы он остался?

– Ну да, я привыкла к нему. Может, он еще станет хорошим? Видишь, какая плохая твоя Франция, Жоффруа в ней сошел с ума, а в Израиле он был хорошим.

– Это не из-за Франции, зайка. И, кстати, совсем не оттого, что ты плохая девочка. Ты очень хорошая девочка. Если очень хочешь, чтобы он пока остался, я могу дать ему шанс.

– Да, я хочу.

– Хорошо, я сейчас с ним помирюсь.

К сожалению, я отходчивый человек, и в тот момент, когда выплеснула всю свою злость, она проходит, хотя это и неправильно.

Я зашла в спальню, обняла его и спросила, хочет ли он все же пока остаться. Он, понятное дело, хотел. Снова начал рассказывать о том, как любит меня. Я уже не верила в это, но мне не хотелось травмировать свою дочь сейчас. Мне было ясно, что она и так тяжело привыкает к новой школе, новой среде, к расставанию с родными, мне не хотелось привносить еще перемены в ее жизнь. Было ясно, что я его выгоню, но пусть это будет позже.

Жить в постоянном отчуждении и ссоре даже с человеком, который полностью разочаровал меня, который совершенно недостоин, я не умею. И поэтому каждую ссору мы обсуждали за косяком перед сном, и тогда он снова говорил как нормальный человек и вроде бы все понимал. Мы даже занимались сексом.

Вскоре Жоффруа приняли на работу в кафе. Он был очень горд и доволен. Я тоже радовалась, хотя платили там копейки. Но, как и следовало предполагать, в лучшую сторону в наших отношениях ничего не изменилось. Теперь в выходные мне приходилось рано вставать, чтобы отвезти его на работу, а вечером забирать. Зато в выходные мы с Роми оставались вдвоем и нам никто не мешал. Да и кто мог нам помешать, ведь, на самом деле, мы были очень одиноки – никто из наших немногочисленных знакомых не звал нас в гости. Погоды стояли противные, небо с утра до вечера было затянуто белесым туманом, было холодно, и идти никуда не хотелось. Но даже этот относительный покой меня радовал.

* * *

Приближалось Рождество, и у нас на работе организовывалась вечеринка. Я решила быть красивой во что бы то ни стало. Мне чертовски надоело не чувствовать себя привлекательной. К тому же на работе народ флиртовал. Лоранс кокетничала с одним очень симпатичным продажником, Карин, несмотря на Мику, – с одним менеджером по ведению клиентов. И только на меня никто не обращал никакого внимания, казалось, что вообще никто не видит, что я – красивая женщина. Возможно, они и видели, но я была слишком сосредоточена на своих проблемах и вряд ли располагала к флирту.

Я провела в примерочных кучу времени и купила себе красивое платье, сходила в парикмахерскую. В общем была во всеоружии. Вечером назначенного дня все мы собрались в холле весьма элегантного заведения. Почти все сотрудники пришли без пар – так мы заранее договорились. Все были одеты нарядно, но не до безумия. Я общалась на всех известных мне языках, переключаясь с одного на другой. На вечеринке был наш коллега – израильтянин, русские продажники, американский директор и его жена. Я держалась подальше от Карин и, честно говоря, отлично проводила время. Некоторые сотрудники все же были с женами или мужьями. Наш системный инженер Николя давно рассказывал мне, что женат на русской. Вот Николя и привел с собой супругу – молодую красотку с татарским разрезом глаз, наряженную в весьма странное платье с декольте до самого пупка. Звали ее Анжеликой. Николя явно был намного старше Анжелики и совсем не подходил ей внешне: довольно толстый, с некрасивым, каким-то дельфиньим лицом и залысинами в черных волосах.

Я вышла покурить, и на скамейке рядом со мной мгновенно собралась вся немногочисленная компания русских: два продажника – молодой и старый, оба москвичи по имени Евгений. Молодой Евгений был сыном друга старого Евгения, так что, возможно, имя свое он получил в честь старшего коллеги. Он поступил к нам на фирму совсем недавно и теперь приехал в Париж на стажировку новых сотрудников. Впрочем, молодым он был только по сравнению со старым, а так-то ему было под сорок. Был он толстым, с довольно длинными редкими светлыми волосами, весьма добродушным, но очень любил нести всякую ахинею вроде того, что в Израиле мы сами себя взрываем, а терактов на самом деле никаких нет. И в Париже то же самое. Зачем? А чтобы арабов во всем обвинить. А это зачем? Тут я уже не помню дальнейших хитросплетений всемирного заговора, слишком сложно для меня. Пожилой же Евгений был интеллигентнейшим человеком, знавшим в совершенстве английский и французский. Он был сыном какого-то советского министра и почти всю жизнь провел в Швейцарии и в Америке. Лет ему было хорошо за шестьдесят – в нашей индустрии обычно людей старше пятидесяти не встретишь, так что он сильно отличался от большинства. Общаться с пожилым Евгением было очень интересно. Рядом со мной на скамеечке примостилась Анжелика, она кокетливо куталась в русский ужасный платок в ярких цветах, кажется посадский.

Молодой Евгений спросил Анжелику, как ее зовут. Она весьма гордо и кокетливо произнесла свое дурацкое имя, в полной уверенности, что оно добавляет ей изысканности и сексуальности. Бедняжка не подозревала, что именно оно и выдает с головой ее рабоче-крестьянское происхождение. По загадочным причинам совсем простые люди во всех странах обожают давать своим детям иностранные имена. Русскоязычные израильтяне, например, называют девочек Николь и Мишель, а мальчиков – Шон, а французские обитатели криминальных кварталов – Джефами и Дженнифер.

Евгений поинтересовался, чем Анжелика занимается.

– Я работаю мамой, – как Лиса Алиса из фильма «Буратино», промурлыкала Анжелика.

– И много у тебя детей? – спросил Евгений.

– Одна дочка, – ответила Анжелика, слегка смутившись, но гордо добавила: – Я не работала ни дня в своей жизни.

Мы тактично промолчали и переключились на разговор о том, кто откуда и какими судьбами оказался здесь. Анжелика была из какой-то российской тьмутаракани, познакомилась со своим мужем на специальном сайте для подобных знакомств. Мне стало скучно и холодно, и я ушла.

Через какое-то время я снова вышла покурить во двор и опять увидела там Анжелику. Она явно времени не теряла и неслабо набралась. Еды на вечеринке было мало, а алкоголя много, так что все были порядком подшофе, но Анжелика всех значительно опередила. Ну не всех. Почти сразу же возле меня снова нарисовался молодой Евгений. Вид у него был уже весьма непрезентабельный. Весь в поту, в выбившейся из брюк рубашке. с мокрыми жидкими волосами и огромными мокрыми пятнами в районе подмышек, он был тем не менее весьма доволен собой и происходящим.

– Пойдем выпьем, – позвал он меня. – Бесплатно же, и, вообще, корпоратив.

– Но мы же на работе, не стоит напиваться, нет?

– Почему это? – удивился он.

– Ну можно отмочить что-нибудь нежелательное.

– Да ну тебя, – отмахнулся Евгений. – Ну как хочешь, а я пойду возьму себе еще. Там вискарь дармовой.

И ушел. Как только он удалился, Анжелика с места в карьер начала мне жаловаться на свою жизнь и на Николя.

– Ты понимаешь, я не могу так. Он со мной совершенно не разговаривает, сначала мы ссорились, а теперь совсем не общаемся.

– Эээээ… – я не знала, что сказать, но ничего и не надо было говорить.

– И у нас секса не было уже очень давно. А я, между прочим, могу такое творить, что мало не покажется.

– А ты хочешь с ним секса? Тебе самой нравится секс с ним?

Она как-то, видимо, не ожидала такого вопроса, сомневаюсь, что она и сама об этом думала раньше.

– Что ты?! Нет, конечно.

– Так зачем же тебе это нужно? – не поняла я.

– Ну как?

Дальше она описывала какие-то их сцены и ссоры, но мне не очень хотелось слушать, потому что я работаю каждый день с ее мужем и мне казалось нечестным вникать в такие подробности его жизни.

А через еще какое-то время я увидела ее хохочущей в объятиях молодого и красивого бармена, а Николя на это смотрел откуда-то из угла. Закончился этот вечер для Анжелики тем, что она схватила пожилого Евгения и стала рыдать у него на плече, рассказывая, какой негодяй Николя, как она не знает, как же ей развестись, ведь работы у нее нет, идти некуда. В конце концов прибежал сам Николя и набросился на бедного Евгения с криками: «Почему она плачет? Что ты сделал моей жене?» Я не стала ждать, чем это закончится, и поехала домой.

* * *

На следующий день Карин пригласила меня пойти с ней и с Гаэль в хамам. Это такое местное развлечение, впрочем не вполне понятное мне. Надо раздеться, надеть купальник и всем вместе проходить водно-массажные процедуры. Это традиционное времяпрепровождение французских подружек. Не знаю, занимаются ли подобным мужчины и как они проводят совместный досуг, но дамы поступают именно так. Рядом с нами на лежанках в восточном стиле валялись еще несколько женских компаний.

Мы зашли в довольно нарядный холл, тоже оформленный в восточном стиле, все, как и положено в таких местах, было нарочито спокойно и хорошо пахло. Потом мы прошли в раздевалку и стали переодеваться в купальники.

– Ничего себе, у тебя классная жопа! – восхитилась Гаэль.

– Да у нее и сиськи офигенные, – поддержала Карин.

Я не знала, что ответить. Не скажешь же: у вас тоже, особенно если это не так.

Потом разговор перешел на мужиков. Карин рассказывала, как почти закрутила с Дерреком, тем самым парнем с работы. Во время новогодней вечеринки она и Лоранс наконец смогли нормально пофлиртовать с намеченными мужиками. В ответ на подробный рассказ о том, как тот на нее посмотрел и что сказал, Гаэль простодушно заявила:

– Это все потому, что ты не любишь своего парня. Если бы ты его любила, тебя бы это не интересовало.

– Ну не знаю, не все так просто. А ты почему ни с кем не закрутила? – спросила Карин меня.

– Да не знаю, я не в теме, я же замужем вроде как.

Я и сама подумала о том, почему я не смотрю на мужчин вокруг, и пришла к выводу, что вот уже черт знает сколько времени чувствую себя непривлекательной и старой. Мне казалось, что ни один мужчина не может быть во мне заинтересован, а тем более – элегантные стильные французы, рядом с которыми я себя чувствовала замарашкой.

– Слушай, а как там твой этот парень, с которым ты встречалась, Гаэль? Ну тот, с маленьким членом? – поинтересовалась Карин.

– Он классный, на самом деле, но женат.

– Фууу, мне бы никогда не понравился мужик с маленьким членом, – засмеялась Карин.

– А Жоффруа как? Одарен в этом плане?

– Нормально, – пробормотала я.

По дороге домой мы обсуждали, как по-французски называют половые органы, было довольно забавно. Смешно, что член по-французски женского рода, а вагина – мужского.

* * *

Жоффруа был очень доволен своей новой работой, без конца говорил о ней и рассказывал, как патрон приглашает его работать на частные приемы. Он не сомневался, что скоро откроется новый филиал и тогда его непременно сделают начальником этого филиала. Он утверждал, что патрон намекал ему на это. Я говорила:

– Это прекрасно, просто здорово, ты молодец.

Но между ним, мной и Роми ничего не менялось. Он только все больше наглел. Однажды он мне позвонил в середине рабочего дня:

– Слушай, я не понимаю, почему хозяйка магазина все время цепляется ко мне.

До этого он с восторгом рассказывал, как за просто так съедает здоровенные куски дорогущей сдобы. Я много раз уточняла, попросил ли он разрешение и уверен ли, что так можно поступать. Он меня заверял, что, конечно, можно и все так делают.

– Ты уверен, что не слишком увлекся с едой там?

– Да нет же, я тебе говорю.

– Ты пришел накуренный или выходил и курил траву во время рабочего дня?

– Да нет же, клянусь тебе.

– Ну не знаю тогда.

Когда я вернулась с работы, он прислал мне эсэмэс, что его уволили.

Он пришел домой очень растерянный, и мне даже стало его жалко. Правда, после увольнения Жоффруа решил, что он теперь в депрессии, и больше даже не пытался вести себя как нормальный человек. Нужно было что-то делать, и я все же решила обратиться к психологу Карин. Мы пришли к ней втроем, потому что нам не с кем было оставить Роми.

Жоффруа начал жаловаться на то, что Роми плохая, что все его проблемы в жизни из-за нее, а эта дура психолог сидела и хлопала глазами, повторяя:

– Mais oui, дети должны спать по ночам, слушаться взрослых, и им нужно ставить границы.

Мы стали обсуждать ссору из-за того, что он решил позвать Эву, не спросив меня, а потом обвинил меня в том, что я недостаточно вкладываюсь в его дочерей. Возможно, он ждал, что я буду еще и платить за него алименты, я не знаю. И тут он заявил:

– Я вовсе не хотел сказать, что она приедет, я сказал, что она приехала бы, это ты просто плохо понимаешь французский!

– Тогда зачем же ты затеял ссору, если видел, что я тебя неправильно поняла?

Он промолчал. Потом мы обсуждали недавний случай, когда, как он заявил, Роми дала ему пощечину. А вот что вышло. В Израиле он часто играл с Роми в зомби, но это было не так, чтобы она боялась, а просто смешно. В этот раз, когда она попросила поиграть в зомби, он скорчил реально страшную рожу и пошел на нее. Она сказала, что боится, и попросила, чтобы он перестал. Я тоже сказала, чтобы он прекратил пугать ребенка, но он продолжал к ней приближаться, и тогда она инстинктивно дала ему пощечину. Он немедленно разобиделся. Я сказала, что мне очень жаль, но не нужно было пугать ее, и мы обе просили его прекратить.

Психолог эта снова глупо похлопала глазами и начала тоже объяснять, что, видимо, ребенок не нарочно, а так получилось. В конце концов мне это надоело, и я спросила Жоффруа, нет ли, по его мнению, других проблем в нашей семье. Не думает ли он, что мне надоело его содержать, не считает ли он своим долгом делать хоть что-то по дому, не хочет ли перестать обкуриваться, да еще брать мою машину без спроса и вместе с ребенком ехать покупать себе за мои деньги траву? Он молчал как пень, психолог тоже. Больше мы к психологу не ходили.

К этому времени я уже перестала стесняться и честно говорила родителям и подругам в Израиле, что дела совсем плохи и я больше не могу его терпеть. Пик всего этого дерьма пришелся на Новый год. В Рождество, на которое мне наплевать, конечно, мы устроили у себя ужин. У нас была очень красивая живая елка, купленная впервые за мою взрослую жизнь. До этого мы с Роми с восторгом выбирали самые изысканные елочные игрушки. Такие красивые и сказочные, что даже не верилось. Мы позвали Гая, он почему-то был один дома без своей подруги. Дети были с Карин в Марселе у ее матери и должны были вернуться к Новому году.

Ужин получился не очень веселым, но хотя бы был Гай. Роми, правда, радовалась. Я купила ей настоящие фигурные коньки, о которых она давно мечтала, и положила под елку. Ханука в тот год выпала прямо на Рождество, и Роми зажигала ханукальные свечи, связавшись со своим отцом по скайпу.

Наутро мы поехали в Пале-Рояль на Елисейских По лях кататься на коньках. Роми была счастлива, а я – совсем нет. В отличие от меня, Роми обладает прекрасным даром всегда радоваться и находить хорошее даже в плохом.

Самое обидное, что я взяла отпуск на первую неделю новогодних каникул и очень хотела отдохнуть. Я ведь не была в отпуске уже несколько лет подряд. Но вместо отдыха мне приходилось проводить время в компании какого-то злобного идиота, и компания эта тяготила меня все больше. Мы ездили в Париж, чтобы подняться на Эйфелеву башню, и он снова увязался за нами. При этом все время был, как обычно, мрачнее тучи. Мы за каким-то чертом простояли почти весь световой день в очереди, чтобы подняться на эту, будь она неладна, башню, замерзли до слез, а Жоффруа презрительно смотрел на нас, фыркал и не говорил ни слова. Когда я спросила его, зачем же он с нами поехал и ездит все время, если мы его так раздражаем, он заявил, что так можно сделать отличные фотографии. Фотографиями своими он занимался бесконечно, и они, действительно, были очень хороши. Но я не собиралась оплачивать его творчество своими деньгами и нервами.

А денег, кстати, все время не хватало, что было довольно странно. Даже на троих, особенно если не делать глупостей, их вроде бы должно было хватать. Помню, за неделю до Рождества мы отвезли Роми в Марэ на встречу с ее семьей – они как раз приехали в Париж, – а сами пошли прогуляться. Настроение у Жоффруа снова было плохое, на этот раз я была виновата в том, что во Франции бывает зима и плохая погода. Оказалось, что это я его сюда притащила, и вообще – все женщины тащат его куда-то, куда он совсем не хочет.

Потом мы зашли в торговый центр, и он забежал в первый попавшийся дорогой магазин и на все деньги, которые ему заплатили за работу в кафе, купил себе дорогущую зимнюю куртку и какой-то гаджет для фотоаппарата. Таким образом, денег на подарок на Новый год мне и его дочке Эве, не говоря уже о Роми, не осталось. Не осталось и просто на еду, и мы доедали последние макароны, оставшиеся в доме. Когда я получила зарплату, он сразу же потребовал оплатить его рождественский подарок, а мне, естественно, ничего не подарил.