Время просто понеслось. Мы смотались на день в какой-то облезлый городишко на Кипре и поженились. На мои деньги, естественно. Мне нужно было поехать в Париж и договориться обо всем. Я очень волновалась, покупала себе какие-то вещи, казавшиеся мне чуть более солидными, чем принято было носить в Израиле. Наконец, я села в самолет и полетела из жары в раннюю европейскую весну. Я представляла, как мы с Карин будем гулять по Парижу, впервые не обремененные детьми и мужчинами, как будем проводить вечера с травой и задушевными беседами.

В аэропорту меня встретил новый парень Карин, Мика – герой того самого служебного романа, из-за которого они разошлись с Гаем. Светловолосого парня типичной европейской внешности красавцем, конечно, было не назвать. Но у него были приятное лицо и хорошие манеры, и мы очень мило болтали по дороге из аэропорта.

Мы ехали темными проселочными дорогами. Он рассказал мне, как они познакомились с Карин, что компания, в которой я буду работать, очень перспективная. Вскоре мы добрались до Буасси. Квартирка, в которой они жили с Карин, была очаровательной, хоть и небольшой. Как и многие квартиры в Европе, она была двухэтажной, но в отличие от большинства таких квартир, спальни в ней располагались на первом этаже, а гостиная с кухней – на втором. Мне сразу же бросились в глаза новые двери в комнатах, паркет, идеальное состояние, которого никогда не бывает в съемных израильских квартирах с ободранными кухнями, торчащими изо всех дыр проводами и жуткой плиткой на каменных полах.

В квартире была тишина и царил полумрак. На диване сидела Карин, и мы бросились обниматься, хотя она, как, впрочем, и всегда, была довольно сдержанной. Я была очень рада ее видеть и бесконечно ей благодарна.

Карин всегда пользовалась успехом у мужчин, но была на удивление некрасивой. Заостренное книзу лицо с тонкими губами, какой-то несуразно широкий лоб и бесцветные глаза за очками с сильными диоптриями делали ее похожей на сову. Но она всегда была мне мила, хотя для меня было загадкой, что могут находить в ней мужчины. Однако она всегда цитировала их комплименты, рассказывала про свои романтические похождения, и я верила, что их манили какие-то флюиды. Наверное, ее доброта, ум, чувство юмора, обаяние и уверенность в собственной привлекательности были сильнее внешних данных.

Я позвонила Жоффруа, чтобы сказать, что я добралась и все в порядке. Карин никак не могла осмыслить, что я теперь замужем:

– Блин, даже не верится, ты говоришь кому-то «cherie»!

Мы выпили чаю и довольно быстро стали укладываться спать, хоть время было и не позднее. Карин сказала, что на этой неделе дети у нее, так что вечером мы никуда не сможем пойти и вообще не надо шуметь. Честно говоря, тихо было настолько, что казалось, если вдруг громко чихнешь, то разбудишь всю деревню. И мы отправились спать, пошептавшись буквально пять минут.

Мне постелили в гостиной на втором этаже. Ах, эти невероятно мягкие французские одеяла и подушки. У нас такие не продаются. Но спать я совсем не могла. Внезапно я осознала, насколько все это происходит по-настоящему. План-мечта превращался в реальность. Почему-то мой мозг крепче всего уцепился за то, что я не видела, куда можно поставить кошачьи туалеты. На самом же деле больше всего я боялась предстоящего расставания с родителями. Это был настоящий животный страх, как у ребенка, который впервые идет в детский сад. Всю последующую неделю я не спала ни одной ночи. Сейчас я понимаю, что переживала разрыв пуповины с родителями. Я также точно знала, что мне это необходимо, чтобы наконец повзрослеть, чтобы жить, а не бояться. Встали мы рано, быстро оделись, выпили кофе и побежали на вокзал. Было довольно холодно, воздух был потрясающе свежим, в нем все еще чувствовался запах дыма из каминов. Небо было розоватым. Мы шли по узкому брусчатому древнему тротуару вниз по улице, нам открывался вид на лес и фигурные черные шпили домов. Было просто сказочно красиво, и мне было очень трудно осознать, что по такой вот прелести можно просто угрюмо торопиться на работу.

Мы добежали до маленького, словно игрушечного, вокзала, сели на поезд и поехали в Париж. Я никак не могла перестать глазеть в окно на пасторальные ландшафты. У нас с Карин как-то не получалось начать болтать, слишком много нужно было обсудить, но было весело и непривычно. Потом пейзажи стали более индустриальными, и, наконец, мы приехали на нарядный и всегда веселый вокзал Сен-Лазар. Париж был каким-то совсем другим, каким-то не таким, каким я видела его, приезжая в отпуск или в командировку. Он был настоящим, серьезным.

Мы шли по большим, типично парижским центральным улицам. Вокруг высились нарядные здания, похожие на праздничные торты. Нижние этажи занимали магазины со сверкающими витринами, уютные кафешки с красными навесами – все как всегда в Париже. Когда мы дошли до офиса, я оробела. Здание было шикарным, как в фильмах, с женщиной в элегантной форме на ресепшне в красивом холле. Я почувствовала себя маленькой девочкой, попавшей в слишком взрослый мир.

Мы поднялись на свой этаж, офис оказался более элегантным, чем многие наши, но довольно обыкновенным. Подтянулись остальные сотрудники, Карин представляла им меня, и надо было исполнять «французский поцелуй» – здороваясь, французы прижимаются друг к другу щеками сначала одной, потом другой и при этом целуют воздух – для меня это непривычная степень близости при встрече с абсолютно незнакомыми людьми. В отличие от типичного израильского офиса, здесь было очень тихо, люди переговаривались вполголоса, никто не врубал музыку. Я до сих пор благословляю Францию и французов за уважение к чужой нервной системе и ушам.

Атмосфера в офисе была приятной и спокойной, но я чувствовала себя как Незнайка на Луне. Понимала чужую тихую речь через слово. Все вокруг напоминало квест – от туалета и кофемашины до французских электрических розеток и клавиатуры. Технические объяснения на французском языке – это особенное лингвистическое переживание. Все технари на свете используют англицизмы, но вот какие именно слова будут достойны перевода, а какие нет – никогда не угадаешь. Некоторые, особенно аббревиатуры, используются прямо так, но на французский манер, и догадаться, о чем речь, совсем непросто. Например, IP («ай-пи») произносится «и-пэ». Я прямо слышала, как скрипит мой бедный мозг или как радуется, когда смог распознать, что же именно хотели сказать. Но вот разобраться в сложнейшей, основанной на радиоволнах и алгоритмах технологии было сложнее.

Большинство сотрудников были молодыми людьми, женщин было совсем мало. Пожалуй, только мы с Карин, Лоранс, подруга Карин, которую она недавно перетащила из «Нокии», где они когда-то работали вместе, и еще одна молодая толстушка по имени Аврора. Это имя я никак не могла произнести так, чтобы не получалось heurror – «ужас». Все они были очень приветливы, открыты и отличались от израильтян тем, что были получше одеты, более ухоженны и вежливы, но в целом оставались такими же ребятами-технарями, как повсюду в мире.

Лоранс мне очень понравилась, это была красивая кареглазая девушка с пышными каштановыми волосами, забранными в пучок, довольно просто одетая, приятная, открытая и дружелюбная, с хорошим чувством юмора, добрая и веселая.

Мне выдали техническую брошюру на английском и велели читать. Как всегда, в таких случаях у меня начинается жуткая война с собственным мозгом. Мозг видит и легко узнает знакомые слова, но совершенно не складывает их ни во что логичное, так проходит несколько минут, и я понимаю, что вроде бы прочла страницу, но уже давно думаю о другом и начинаю по новой, в надежде, что в этот раз получится иначе, если я сейчас вот так сильно-сильно сосредоточусь. И так бесконечно. Это мука, скажу я вам. В то время как интересную книгу или статью я могу читать стоя на голове в самом тесном и шумном вагоне при любых условиях.

Да, я знаю, это классика так называемого СДВГ – синдрома дефицита внимания, но я предпочитаю верить, что это называется проще: неинтересно. Весь прошлый год я ходила на работу под риталином. А это далеко не всегда приятно – да, вы сможете прочесть техническое описание, но целый день будете как на иголках, не сможете сдерживать бесконечный поток болтовни, будете обливаться холодным потом, а вечером у вас будет отвратительное настроение. Я решила не рисковать и не закидываться.

Вот так я сидела и мучилась, потом в кабинет заглянула Карин:

– Давай заканчивай, пойдем обедать. Блин, ты все еще здесь читаешь?

Я напряглась.

– Да нет, я просто перечитываю.

И мы отправились обедать. Мы шли по узким улочкам, где все нижние этажи домов занимали ресторанчики: японский, турецкий, французский, блинная, бутербродная. В дверях подъездов стояли весьма пожилые, но игриво одетые дамы. Хоть на улице и был белый день и повсюду сновали элегантно одетые молодые люди и девушки, явно вышедшие из соседних офисов на обед, дамы смотрели весьма призывно и однозначно.

– Слушай, эти дамы, они что?

– Шлюхи, да.

– Посреди дня и такие старые?

– Ага, гадость такая! И кто это трахает вообще? Пойдем, пробежимся по магазинам в «Галери Лафайет», мне нужно купить Эмили кошелек.

– Мне там еще дочитать надо.

– Да ладно, придем, я тебе все расскажу, там через жопу написано.

– Хорошо, давай.

Домой мы вернулись рано. На улице стоял апрель, деревья еще не покрылись зеленью, и лес выглядел довольно серым и депрессивным. Солнце садилось поздно, и светло было долго. Это было здорово и напоминало детство.

Вечером все уселись за небольшой круглый стол, стоявший тут же в гостиной. Мне вспомнилась светлая отдельная столовая в их доме, где теперь жил только Гай и дети – неделю через неделю. За столом беседа продолжалась, дети явно чувствовали себя с Микой очень хорошо. Потом Карин с девочками играла в стеклянные шарики, в которые французские дети играют с начала века. Школьные турниры в шарики объявляются старшеклассниками, на этот раз он был в апреле. У Лии – средней дочки Карин – были две сумки, набитых этими самыми шариками. Лия была на два года старше Роми, у меня даже есть фотография с Лией-младенцем на руках. Нас сфотографировала Карин, когда я была у них в гостях во время командировки в Париж. Лицо у меня на этой фотографии совершенно обалдевшее, так как я понятия не имею, что делать с младенцем. Я тогда очень удивилась бы, узнав, что уже через два года стану матерью-одиночкой.

Мика играл с младшим Адамом в лего или какую-то другую мальчишечью игру. Я присоединилась к девчонкам с шариками и сразу начала выигрывать. Было весело, но как-то сдержанно, что ли. Потом старшие девочки играли на пианино с Микой. Мика был музыкальный гений и пианист, хотя работал, так же, как и мы, начальником технических проектов в информатике. Четырнадцатилетняя Эмили играла мелодию из фильма «Амели» – задумчивую, немного меланхоличную, но не грустную, очень европейскую и очень французскую. Меня все умиляло, и все нравилось. Когда все пошли спать, мы с Карин наконец остались вдвоем: налили себе чаю, скрутили косяк и стали болтать.

– Ну расскажи, что же случилось, – попросила я.

– Да, понимаешь… я начала понимать, что живу с абьюзером. Мне казалось нормальным, что Гай мне не разрешает завести свой счет в банке, он всегда пытался контролировать меня. И, знаешь, я никому не говорила, но он меня очень доставал с сексом. Всегда нужно было с ним трахаться, иначе он начинал дуться и затевать ссоры, если мне не хотелось. С Микой мне хорошо, он говорит: «Не вини себя, не хочешь так не хочешь». И я могу хоть месяцами сексом не заниматься, если не хочу.

– А ты с ним не хочешь?

– Ну вначале я всегда хотела, потом меньше… усталость, стресс, знаешь…

– Ну да, знаю.

Мы болтали еще долго, накурились, смеялись, а потом разошлись спать.

Утром мы снова спешили на работу, в поезде Карин рассказывала мне, как некоторые подруги отвернулись от нее, когда она разошлась с Гаем, и какие ужасные у нее теперь с ним отношения. Она говорила, что каждый раз, когда ей нужно что-то попросить у него, поменяться днями, например, или еще что-нибудь, Гай всегда ей отказывает. Он всегда хамит и, если у нее теперь и бывает плохое настроение, так только потому, что он ей его портит и очень агрессивно к ней относится.

Я удивлялась: Гай всегда мне казался таким разумным и хорошим парнем, но вот же, никогда не знаешь. Правда, я не стала делиться с Карин своим удивлением. Она все рассказывала про Гая: о том, как одна их приятельница якобы просто дружила с ним, а потом стало ясно, что она с ним спит, а еще пыталась дружить с ними обоими.

– Ну и страсти у вас в деревне, прямо французский фильм. Ну а как твой новый парень?

– Он очень хороший… но я не знаю… Мне с ним гораздо лучше, чем с Гаем, он очень добрый.

Короче, мне показалось, что для опостылевшего мужа Гай вызывает слишком много эмоций. Как-то он позвонил девочкам, когда мы всей компанией были в супермаркете. Он был в Индии. Я попросила дать мне телефон, чтобы сказать Гаю пару слов.

– Привет! Вот это сюрприз! Что ты там делаешь? В гостях? В командировке?

– Да нет, я вышла замуж за француза и переезжаю в Буасси.

– Вот это новость! Ты замуж вышла? Ничего себе! Я тебя поздравляю. А я вот чищу кокос, прикинь. Ну я рад новостям, позвони мне, когда переедете.

– Хорошо, рада тебя слышать.

Мне было и правда приятно с ним поговорить. Голос был какой-то свой.

Неделя пробежала быстро, я худо-бедно выслушала и как могла поняла объяснения, подписала временный контракт, который тоже на скорую руку организовала Карин. Всю неделю я не спала ни одной ночи.

На прощанье все мы обнялись, я искренне благодарила Карин и Мику. Я старалась как могла показать, как ценю все, что для меня сделали. Я привезла из Израиля подарок и оплатила покупки в супермаркете.

Я прилетела домой и сразу почувствовала, что снова могу дышать, говорить не только полушепотом, не боюсь оставить где-то не на месте свои вещи и вообще свободна.

Теперь нужно было одновременно заниматься переездом и работать на удаленке. Во Франции мы договорились, что в Израиле я займусь построением тестинговых документов и буду приносить пользу, чем могу. Я нервничала, звала приятеля-коллегу, чтобы он помог мне. С утра я оставалась дома с компьютером, а за окном сразу две стройки шумели так, что и себя не было слышно, даже если наглухо закрыть окна. Но все это перекрикивало нестихающее радио глухого соседа напротив. Я и не знала, какой у меня дома кошмар днем посреди недели.

Началась совсем другая жизнь, полная дел, забот, друзей, которые вдруг стали намного активнее нас всюду звать. Жоффруа был уверен, что это оттого, что все они непременно захотят приезжать к нам во Францию, чтобы сэкономить на гостинице. Я же думала, что это оттого, что люди всегда больше ценят того, кто скоро станет далеким и недоступным. К тому же мне казалось, что новый поворот в моей судьбе делает меня более интересной и привлекательной.

А еще мне захотелось перед отъездом отпраздновать свадьбу. Для меня это была возможность заодно повидаться со всеми. Свадьба получилась именно такая, как мне хотелось: милый светский прием в модном тель-авивском ресторане с садиком. У нас даже была хупа с приятельницей-раввиншей. Родители подарили нам 20 тысяч шекелей, хотя мама успела заявить следующее:

– Боря не сможет прийти, у него выступление в хоре.

– Ну ладно, хотя странно, конечно, я же не каждый день замуж выхожу.

– Что ты хочешь? У людей есть дела и поважнее, чем твой маскарад. Я вообще не понимаю, зачем нужен этот цирк.

Такие они, мои родители – помогут делом или деньгами, но и прокомментируют это так, что хочется от любой помощи отказаться.

Для переезда нам требовалось немало бумаг: нужно было оформить трех кошек и собаку; сделать паспорт Роми и обновить собственные паспорта; подтвердить наш брак во французском посольстве, продать машину и мебель, пересдать квартиру… И при этом продолжать работать. Из всего списка Жоффруа занимался только подтверждением брака. Во всем остальном он был просто статистом, но он поддерживал меня в минуты, когда я начинала задыхаться в панической атаке, когда думала, что я полный ноль и никогда не справлюсь с работой. А это много значило для меня. Иногда нужно, чтобы просто кто-то по-доброму на тебя смотрел.