Утром они плетут косички из соломы (говорят, это нужно для фронта — солдаты утепляют соломой сапоги).
Затем качают воду. Вода проливается, пальцы ног в дырявых ботинках примерзают к земле, железный насос обжигает руки. Я больше не могу, кричит она, а Ирма, которая таскает полные ведра к резервуарам, задает вполне резонный вопрос: что в таком случае она намерена делать? Снова бежать?
— Качай давай, не дури, человек много чего может выдержать.
Ирма — инженер-лесовод, бежала из подлагеря Равенсбрюка. Ее схватили, когда она мыла ноги в ручье, и даже не позволили надеть ботинки — привезли в Шветинг босой. По утрам она обматывает ноги тряпками и соломой.
Они спят на полу, на тюфяках. Ирма лежит рядом и вечерами рассказывает о мудрости деревьев.
— А ты знаешь, что семена клена, сорванные ветром, разлетаются кругами? Половина крутится вправо, половина — влево, чтобы ветер разнес их в разные стороны.
Она хочет доставить Ирме удовольствие и восхищается мудростью клена.
— А знаешь, почему кора секвойи не горит? Потому что она защищает дерево во время лесных пожаров.
— Потрясающе! — восхищается она мудростью секвойи.
— А знаешь, почему дрожит осина? Нет, вовсе не от страха…
После водокачки — бег по кругу. Кругов два. Один поменьше, внутри, — тут погоняет охранница с хлыстом. Снаружи круг побольше — тут стоит охранница с собакой. Можно выбирать — хлыст или собака.
После бега — зарядка с надзирательницей Пёнтек.
— Alles raus! — кричит Пёнтек, и все выбегают из барака. — Alles rein! — кричит она тут же — и все возвращаются. — Alles raus! — все выбегают. —Alles rein! — возвращаются.
Пёнтек очень любит свою работу и домой уходит только когда стемнеет.
На утренней поверке зачитывают полтора десятка фамилий, среди них Мария Павлицкая (Освенцим, добавляет надзирательница) и Ирма Яблоньская (Равенсбрюк).
Она рассказывает Ирме, что в Освенциме делают с беглецами. Вешают на грудь доску с надписью «Ich bin wieder da» — «Я снова здесь». И так, с доской, отправляют на виселицу.
Ирма утешает ее: ты бежала из Губена, не из Освенцима, — но обе знают, как легко подвести ее под закон о доске с надписью.
Она отрывает от немецкого пальто меховой воротник.
Обменивает его на пару ботинок.
Очень приличные — кожаные, со шнурками — ботинки она отдает Ирме Яблоньской.
— Я помогаю ей, — сообщает она Господу Богу. — Ты ведь видишь, правда? А Ты взамен… — она колеблется. — А Ты сделай то, что сочтешь нужным.
Она прощается с Ирмой.
Полицай отводит ее, вместе с группой других узников, в вагон.
Поезд трогается.
Поезд останавливается.
Поезд стоит.
Время идет, поезд стоит.
Поезд трогается и едет в обратном направлении.
Набирает скорость.
Честное слово — он возвращается!
Неужели это возможно, чтобы Господь Бог освободил Освенцим в этот день специально ради нее? Чтобы отблагодарить за отданные Ирме Яблоньской ботинки?
Быть такого не может. Просто смешно. И все-таки поезд возвращается, Освенцим освобожден.