— Ну что, сестра?

Она открывает глаза, перед ней стоит офицер — тот, что призывал отомстить.

— Ты думала, мы их не найдем? Не волнуйся, нашли, — он снова хлопает ее по плечу. — Всех нашли.

— И того, что без глаз?

— Всех до единого. Что, жалеешь их?

— Не жалею, — качает она головой, — просто устала. Как же я поеду в Маутхаузен, если у меня нет сил?

— На велосипеде езжай, — советует офицер. — Хочешь велосипед? Погоди, сейчас я тебе найду.

Он выходит в больничный двор и возвращается с вконец раздолбанным, дребезжащим велосипедом.

Спрашивает, откуда она знает русский.

— Мама знала.

— А немецкий?

— Отец знал.

(Почему я говорю о них в прошедшем времени? — думает она.)

— Ну так садись и езжай, — офицер машет ей на прощание рукой.

— Слушай, — кричит она ему вслед. — А куда ехать? Ты не знаешь случайно, куда мне ехать?

Офицер задумывается.

— Бумага тебе нужна. Бумага и комендатура. Ты прямо поезжай, а после перекрестка…

Перед зданием советской комендатуры стоит толпа. Чехи, французы, югославы, поляки… В полосатых робах, просто в лохмотьях — вернувшиеся из лагерей, с работ, военнопленные… Отовсюду, только из Маутхаузена никого нет.

Кто-то из поляков слышал, что после гестаповцев и эсэсовцев осталось много квартир. Их можно занимать — русские выдают разрешения.

Она оставляет велосипед перед входом в комендатуру.

Показывает свой освенцимский номер сидящему за столом офицеру. Гражданка Павлицкая получает бумагу: «Комендатура четвертого района разрешает проживать на Опернгассе…»

Она выходит из здания.

Рядом с ее развалюшкой стоит роскошный блестящий велосипед. Она смотрит на охранника, тот понимающе кивает.

— Бери, — говорит он и пододвигает велосипед к ней. — Бери, — повторяет. — Все равно война.