1.
– Расскажите мне что-нибудь, – попросила я.
(Каждую встречу с читателями я так заканчиваю: “Расскажите историю. Подлинную… Важную… Чужую или про себя…”)
Я выключила микрофон.
Воцарилась тишина.
Люди задумались: знают ли они важную историю. И хотят ли со мной поделиться.
Обычно подходят смущаясь, говорят нескладно.
У женщины, которая подошла ко мне в Гётеборге, были близорукие серые глаза; слова она выбирала тщательно:
– Алиция, прислуга, полька, любила Меира, моего дядю. Спасла его. Умерла от тоски по нему. Дядя был похож на Рудольфо Валентино.
Она вручила мне визитную карточку: “Helen Zonenshein, профессор философии”. Улыбалась сдержанно, по-скандинавски.
– Я всю жизнь ношу в себе Алицию, польскую прислугу.
2.
Рудольфо Валентино?..
На фотографиях красота довольно банальная.
– Глаза… – подсказала профессор. – Миндалевидные! А жесты… А какой стройный… Вы ведь сразу его узнали.
Узнать было нетрудно.
Он кланялся. Становился на колено. Выделывал пируэты. И эти обольстительные улыбки, комплименты, маскарадные костюмы…
Раздражал? Какое там! Им восхищались. В него влюблялись. Все на свете обожали дядю Меира – ну может, за исключением мужчин, с которыми его связывали деловые отношения. Потому что и в делах он вел себя, как в светском салоне. Обольщал, не держал слово и не помнил своих обещаний.
– Меир, – умоляли братья. – Пора посерьезнеть.
Они-то – братья Зоненшайн – были люди серьезные. Сыновья радомского раввина, который мечтал соединить польский хасидизм с Иммануилом Кантом. Иными словами: Modernity and Tradition, но modernity в Радоме не сумели оценить по достоинству. Город Радом отказался от услуг раввина; семья перебралась в Варшаву. Там братья занялись оптом и розницей: мука, крупа, сельдь, рис. “Динамичный импорт сельди со скандинавских рынков” – писали в газетах о фирме “Братья Зоненшайн”. Так вот, Давид, тот, что занимался мукой, отец шестерых детей, говорил:
– Меир, когда ты повзрослеешь?
Иче (крупы), отец четверых детей, говорил:
– Меир, когда ты…
Шломо (рис), отец двоих:
– Меир…
Арон, отец единственной дочери, самой младшей в семье, будущего профессора философии, Арон, у которого сельдь и рыбопродукты:
– Меир!
Братья, конечно, были серьезные и взрослые, но когда, например, Арон – маленький и нудноватый – входил в гостиную, веселее там не становилось. Никто и не замечал: здесь Арон или его еще нет. Когда же входил Меир, лица у всех прояснялись и жить на свете становилось приятнее.
3.
Дядя Меир женился на богатой пышнотелой портнихе с длинными светлыми волосами и короткой шеей. Они наняли прислугу. “Девушку” – говорили в те времена. У нее были живые глаза, приветливая улыбка и неправильная, слегка выпяченная верхняя губа.
Алиция, деревенская девчонка, влюбилась в дядю Меира.
Господи. В него все девушки влюблялись, но не по-настоящему. К дяде Меиру никто не относился всерьез. Никто – за исключением деревенской девчонки.
4.
Во время войны Алиция проявила себя смелой и предприимчивой. Раздобыла поддельные документы. Подкупила охрану…
Благодаря Алиции из гетто выбрались дядя Меир и Арон, его брат, с семьями.
Меир вышел последним. Он боялся. Тянул до последнего, но вышел с шиком. Надел бриджи, высокие сапоги, куртку из яркого клетчатого одеяла… и первый же шмальцовник затащил его в ближайшую подворотню.
– Деньги!
Дядя Меир вытащил банкноты из одного сапога и отдал шмальцовнику. Вытащил из другого – и отдал. Шмальцовник сосчитал, спрятал…
– Я могу идти? – спросил, дрожа, дядя Меир.
– Погоди, – сказал шмальцовник.
Достал бумажник, отсчитал половину банкнот и вручил дяде:
– Держи. Тебе тоже надо жить.
Раз уж все на свете любили дядю, мог ли его не полюбить шмальцовник?
– Иди и живи, – повторил он, хлопнув дядю Меира по плечу.
Ну и дядя Меир пошел. И жил дальше.
5.
Алиция пристроила всех на арийской стороне. Приносила им продукты. Приводила врачей. Когда возвращалась из деревни с нелегальным мясом, ее арестовали. Отправили в Освенцим. Там она встретила Геню, свояченицу дяди Меира.
“Я раздобыла синюю кружку с проволочной ручкой, – после войны писала Геня из Иерусалима родственникам в Осло. – Еще затемно, до апеля, я бежала в кухню, Алиция брала половник и со дна котла зачерпывала мне супу погуще…”
6.
Погибли:
Давид (мука) с женой и шестерыми детьми;
Иче (крупы) с женой и четырьмя детьми;
Шломо (рис) с женой и двумя детьми.
Выжили благодаря Алиции:
дядя Меир с женой и дочкой;
Арон, брат Меира, с женой и дочкой (будущим профессором философии);
Геня, свояченица Меира.
7.
Они встретились в Лодзи: уцелевшие семьи и Алиция. Решили эмигрировать.
До отъезда следовало как-то определиться с Алицией. Нашли ей мужа. “Он был в порядке”.
В семейном альбоме есть его фотография. Светлые волосы, скошенный подбородок, открытый взгляд и крупный курносый нос.
– Я не назвала бы его некрасивым, – рассказывала Хелен. – И красивым бы не назвала. Он не был глуп. И не был умен. Он был в порядке. Сдерживал обещания и уж точно не походил на Рудольфо Валентино.
8.
Они говорили:
– Лучше ничего не придумать, дорогая Алиция. У тебя будет дом, родятся дети. Даст Бог, когда-нибудь навестите нас в Норвегии…
Алиция слушала с пониманием. У нее будет дом. Родятся дети.
– Мы тебя будем помнить до конца жизни, дорогая Алиция…
Они сдержали слово. Из Осло посылали деньги, из Израиля – цитрусы.
“Дорогая Геня, доллары получила…” – писала Алиция в новогодней открытке.
“Подтверждаю получение…” – писала Алиция на бланке Банка Пекао.
“Господи, почему судьба ко мне так недобра? Почему мы не вместе? Вы пишете, что пора бы уже повзрослеть. Я взрослая, поэтому мне так тяжело… Но почему-то я верю, что когда-нибудь еще буду с вами …” – писала Алиция.
“Подтверждаю получение…”
“Доллары получила…”
“У меня для вас печальная новость. Моя жена в психиатрической больнице…” – написал в Осло муж Алиции.
9.
В семье Хелен постоянно присутствовали две темы: Алиция и женские чулки.
Чулки были приятной темой. Арон мигом угадал будущность нейлоновых чулок, Меир очаровал владелиц галантерейных магазинов. Арон оценил перспективность колготок, Меир очаровал… Арон обладал даром предвидения, Меир – обаянием. Фирма “Братья Зоненшайн” процветала.
Алиция была темой печальной.
– Что с Алицией? – озабоченно спрашивала мать Хелен. – Вы получили письмо?
– Плохо с Алицией, – отвечала жена Меира и шумно вздыхала.
– Есть новости от Алиции? – спрашивал дядя Меир.
– Новости скверные, очень скверные, – с грустью, понизив голос, отвечал отец Хелен.
– Почему вы ее не приглашаете? – спрашивала Хелен. – Она по вас тоскует.
– В Осло? – удивлялись они. – А что ей тут делать?
– Ясно, – говорила Хелен. – Она всего лишь полька из деревни. Что деревенской польке делать с вами в Осло?
– Не кричи, – просила мать. – Мы ей благодарны. Мы ей помогаем. Что еще можно?..
“В начале болезни я думала о самоубийстве, теперь это прошло… Конечно, мне не велено волноваться. Сын навещает меня в больнице два раза в год. Когда муж со мной развелся, он взял опекунство, а сейчас я его не интересую. Если у вас есть желание, попрошу или ношеную одежду, или лимоны и апельсины, потому что пошлина маленькая…” – писала Алиция.
Последнее письмо из Польши пришло от ее бывшего мужа:
“У меня для вас печальная новость. Алиция умерла”.
Хелен Зоненшайн убежала из дому.
Служила официанткой, нанималась сидеть с детьми и заработала на билет в Штаты. Поселилась в Калифорнии, с другими молодыми евреями, тоже убежавшими из дому.
10.
Они ходили босиком. Вплетали цветы в волосы. Повторяли “I love you” и рассказывали про свои буржуйские семьи, которые ненавидят.
Хелен рассказывала про Алицию.
– Для них она осталась полькой из деревни. Вывела их на арийскую сторону, но осталась деревенской полькой…
– Вывела… куда? – спрашивали молодые американские евреи.
Им покровительствовал раввин Шломо Карлебах. Он играл на гитаре и рассказывал о цадиках, своих учителях. Учителя жили сто или двести лет назад, а города, в которых они учили, носили экзотические названия: Избица, Тужиско, Гостынин, Коцк…
– Мордехай из Избицы учил нас: “Когда любишь, твоя любовь приведет любимого из земного и из небесного мира…” – говорил Шломо Карлебах, а Хелен думала про любовь Алиции.
Иехиль из Гостынина перед молитвой отдал свой талес незнакомому еврею. Незнакомец вернул талес мокрым от слез. “Не огорчайся, – сказал он. – До завтра высохнет”. – “Не хочу, чтобы высох! – воскликнул Иехиль. – Не хочу, чтобы он когда-нибудь снова стал сухим!” – “Собирайся, – сказал незнакомец. – Мендель из Коцка тебя ждет”. Они пошли вместе, и Иехиль стал учеником знаменитого коцкого цадика.
Так рассказывал Шломо Карлебах, а Хелен думала про слезы Алиции.
Авраам из Тужиска не спал и не ел. Его спросили, по какой причине. Он рассказал:
– Когда мне было девять лет, мой отец Мордехай, цадик из Чернобыля, разбудил меня чуть свет, запряг лошадь, и мы сели в телегу. Поехали в лес. На поляне я увидел шалаш. “Подержи вожжи”, – сказал отец. Он вошел в шалаш и вернулся с молодым мужчиной. От печального лица молодого человека исходил свет. Он внимательно выслушал моего отца. “Ты уверен, что именно это хочешь мне сказать?” – спросил он. Мой отец ответил: “Уверен”, – и оба разрыдались. Обнявшись, они плакали и плакали. Наконец распрощались, и мой отец залез на телегу. Мы тронулись, не оглядываясь. Когда увидели издалека наш дом, я спросил: “Отец, кто был этот человек?” – “Мессия. Это был Мессия, сын Давидов”. – “Чего он от нас хотел?” – “Он спросил, настало ли уже его время, может ли он прийти. Я был вынужден сказать ему страшную правду: его еще никто не ждет”.
– Если бы вы увидели Мессию, если бы знали, что он не приходит, потому что у нас его никто не ждет, – вы могли бы спать и есть? – спросил, закончив притчу про Авраама из Тужиска, раввин Карлебах.
А Хелен подумала о своих родных. На что ей Мессия, если они даже Алицию не захотели ждать?
Карлебах умно говорил и прекрасно пел, но Хелен не хотелось слушать экстатические песни. Она хотела читать книжки – и поехала в Беркли.
Закончила университет. Защитила диссертацию. Стала профессором философии. Вернулась в Осло.
Дядю Меира она увидела в инвалидном кресле, после инсульта. Он не капризничал. Не жаловался. Ни о чем не просил. Сидел со счастливой улыбкой, повторяя одно слово:
– Ине́… Ине́…
Что на древнееврейском значит: “Вот, посмотри…”
Как будто видел что-то невероятно красивое.
Умер он незаметно.
– Ине́… – прошептал, закрыл глаза и счастливо улыбнулся.
Через несколько часов кто-то заметил:
– Меир умер.
Кто-то сказал:
– Хорошая смерть. Бог любил Меира.
Это был Арон, отец Хелен.
В его голосе явственно прозвучала зависть.
Даже Бог любил Меира.
А кто полюбит маленьких, нудных, степенных и серьезных?..
Гётеборг