1.
Плебанки не были ни поселком, ни выселками, ни хутором, ни деревней. Просто местом, не существовавшим ни на одной карте.
В Плебанках были два дома. На опушке леса – небольшая усадьба, дом крыт красной черепицей. На лесной поляне – бревенчатая деревенская хата. При усадебке под козырьком колодец с воротом.
Вокруг простирался лес. В лесу росли лиственницы, березы, липы и старый дуб, памятник природы. У дуба был толстый приземистый ствол и корявые ревматические ветви.
В Плебанки вели две дороги.
Одна, удобная, по липовой аллее, неподалеку от дуба. Вторая – напрямик, по берегу рыбного ручья, прое́зжая и летом, и в морозы.
В доме с красной черепичной крышей жил Хенрик Махчинский, владелец окрестных лесов и имения в Коцке.
Тут проводила каникулы Поля, его дочка. Когда Поля выросла, приезжали ее сыновья. Всегда было много детей, собак и веселого гомона.
В хате жила няня.
Хенрик Махчинский собирался построить в Плебанках новый большой дом. Привез кирпичи, доски и вырыл яму под фундамент.
Говаривал: “В Плебанках жизнь будет бить ключом”.
Кому б не хотелось, чтобы жизнь била ключом, но Плебанки жизнь обходила стороной.
2.
Поля Махчинская была женщина статная, рослая. У нее были золотисто-рыжие волосы, карие глаза и сильные руки.
У себя в Коцке, на окраине города, во время войны она спрятала в подклети двадцать пять евреев.
Полины сыновья углядели их в щели между досками.
Испугались:
– У нас под полом сидят какие-то люди …
– Ничего страшного, – успокоила их мать. – Это наши гости. Только никому не говорите, даже дедушке.
Дедушка Хенрик Махчинский безвылазно жил в Плебанках, а Полин муж был в партизанском отряде. О гостях в подклети знали четверо: Поля, ее сыновья и одна женщина, еврейка, прятавшаяся с детьми в землянке.
На женщину донес поляк, который работал на немцев. Немцы пообещали, что сохранят жизнь ее детям, если она скажет, где другие евреи. Она сказала:
– У Махчинской.
3.
Мы немало знаем про немцев, которые застрелили еврейку, ее детей и пошли искать Махчинскую.
Американские историки – Кристофер Браунинг и Дэниэл Гольдхаген – написали о них обстоятельные книги.
Немцы служили в 101-м резервном полицейском батальоне. Их было пятьсот человек. Они были слишком стары, чтобы идти на фронт. До войны жили в Гамбурге. Работали в доках, мастерских, магазинах, в сельском хозяйстве и государственных учреждениях. Имели жен и детей. Верили в Бога. В сорок втором году приехали в Польшу, на Люблинщину.
На рассвете их привезли в местечко Юзефов. Выстроили полукругом, и командир сказал, что они будут расстреливать евреев.
Он попросил их, стреляя, помнить о немецких женщинах и детях, убитых союзническими бомбами.
Спросил, чувствуют ли они себя в силах справиться с этой задачей. Один полицейский сил в себе не почувствовал и вышел из шеренги. За ним вышли еще одиннадцать.
Батальонный врач нарисовал прутиком на земле человеческую фигуру и показал место на затылке, куда нужно целиться. Завязалась дискуссия: стрелять из винтовки с примкнутым штыком или без штыка?
Евреев на грузовиках привезли на опушку леса. Каждый полицейский подходил, указывал на одного из них и уводил за деревья. Прицеливался в затылок и стрелял. Возвращался, указывал на следующего и вел за деревья. Совместный путь занимал пару минут. За это время полицейский мог увидеть лицо жертвы, услышать просьбу, плач или молитву.
Был долгий июльский день. Стреляли до вечера. Во время этой, первой, акции в Юзефове убивали семнадцать часов кряду. С перерывами на перекур. Мундиры покрылись ошметками мозгов и кровью. Полицейским кусок в горло не лез, ночью их мучили кошмары. Командир участия в расстреле не принимал, он остался в штабе и плакал. “Если так происходит повсюду, – повторял, – немцам нечего рассчитывать на пощаду”.
Полицейские 101-го батальона вначале расстреливали сами, потом вывозили евреев в лагеря уничтожения, потом опять сами стреляли…
Они все реже плакали.
Аппетит у них становился все лучше.
Спали они все спокойнее.
Ходили в кино.
Позировали для фото.
Посещали концерты артистических бригад, которые с развлекательными программами приезжали из Германии.
Артисты берлинской бригады спросили, можно ли им поехать с полицейскими на акцию. Вместе поехали в Луков. Евреев отвели за город, на песчаную, поросшую редким кустарником поляну. Велели раздеться и лечь лицом на землю. Полицейские стреляли как всегда, в затылок. Артисты пригляделись и спросили, можно ли им тоже пострелять. Полицейские вручили им оружие. Артисты концертной бригады застрелили в Лукове несколько сотен евреев.
Полицейские 101-го батальона были расквартированы в Радзыне. Им разрешалось приглашать к себе родных из Германии. Обер-лейтенант Бранд вызвал жену Луцию, а капитан Волауф с женой Верой провели в Радзыне медовый месяц. Обе женщины любили общество. Стол с едой выставлялся в сад, один из полицейских играл на скрипке, а батальонный врач аккомпанировал на аккордеоне.
Юлиус Волауф взял жену на акцию в Мендзыжец. Он был честолюбив и энергичен. Любил ездить на автомобиле – стоя, как генерал, принимающий парад. Его называли Маленьким Роммелем. Вера Волауф появилась в Мендзыжеце в наброшенной на плечи шинели. На рыночную площадь сгоняли евреев. Они несли узелки, подушки, сухари; на руках – детей. Их подгоняли выстрелами и криком. Это продолжалось несколько часов. Жара все усиливалась. Вера сняла шинель и осталась в ярком летнем платье. Платье туго обтягивало ей живот – жена капитана была беременна. Она простояла до самого конца. Пока всех евреев не загнали в вагоны. Пока от них не остались только узелки, сухари и трупы детей на брусчатке, а в воздухе – пух из разорванных подушек.
В ноябре 1942 года в Треблинку отправляли евреев из Коцка. Обер-лейтенант Бранд распорядился, чтобы на железнодорожную станцию их отвезли на крестьянских подводах.
Подводы эти ехали целый день…
Ехал Герш Бучко, тот, у которого была крупорушка.
Ехал Шломо Рот, который делал самое вкусное мороженое.
Ехал Яков Мархевка, который продавал лимонад.
Ехали: Цирля Опельман, которая привозила самые шикарные шелка, и ее конкурент Абрам Гжебень.
Цирля Верник – та, у которой на рыночной площади был магазин с басонными изделиями, и Шломо Розенблат, ее сосед, торговавший дамской галантереей.
Ехал Хенох Маданес, торговец скобяными изделиями…
…и Лейб Закалик, владелец мельницы, с братом, детьми и внуками…
Полицейские 101-го батальона вернулись в Германию в конце войны.
Вернулись к прежней, обычной жизни. В доки, магазины, мастерские и конторы. К женам и детям. К Господу Богу.
Почему обыкновенные жители Гамбурга, слишком старые, чтобы идти на фронт, стали убийцами?
Потому что они были немцами, а в Германии ненависти к евреям учили сотни лет, – ответил в своей книге Дэниэл Голдхаген.
Потому что они были людьми, а из каждого человека можно сделать убийцу, – ответил Кристофер Браунинг.
4.
Один из полицейских сообщил Поле, что немцы узнали про укрытие.
Она подняла откидную крышку в полу.
Крикнула: “Немцы!”
Побежала к соседям. Те ее не впустили, она побежала к другим. Оставила у них детей, но они велели детей забрать.
Поля с годовалой дочкой и два маленьких мальчика стучались во все двери подряд. Жители Коцка смотрели на них из-за занавесок. Они уже знали про евреев в подклети и знали, что сейчас нагрянут немцы. Позакрывали окна и двери и смотрели из-за занавесок.
Поля шла все медленнее, на одном ботинке у нее развязался шнурок и волочился по снегу. Она вернулась домой. Запрягла сани.
5.
Евреи открыли огонь из подклети. Полицейские принесли пулемет, стрельба продолжалась несколько часов. Погибли двадцать четыре еврея. Одни на месте, другие на поле за домом. Спасся только Ицек Закалик, внук мельника. Добежал до леса – и исчез. Потом он из этого леса выходил и стрелял. Приговаривал к смерти тех, кто доносил на евреев. Кажется, Ицек тоже погиб, но некоторые говорят, что это неправда. Что он еще живет, один-одинешенек, где-то в лесу…
6.
Поля ехала в Плебанки короткой дорогой, по берегу пруда. Пробирались с трудом, снег был лошадям по колено.
В доме с красной черепичной крышей Поля сказала: “Нас ищут”, – и ее отец, Хенрик Махчинский, сел в сани.
Остановились на поляне, перед хатой. Дети стали играть в снежки. Поля сняла кожух. Платье сильно обтягивало живот, Поля была беременна. Она сняла платье, попросила у няни ночную рубашку и легла в кровать.
Немцы тоже приехали на санях. Привезли трех евреев, четвертого волокли по снегу на толстой веревке.
Немецкий офицер вошел в хату.
Поля встала с кровати и надела кожух. Офицер велел ей остаться в комнате. Началось следствие.
Привели Хенрика Махчинского, Полиного отца.
Офицер спросил:
– Кто прятал евреев?
Поля ответила за отца:
– Я. Только я прятала, он ничего не знал…
Привели няню.
Офицер спросил:
– Кто прятал евреев?
Поля сказала:
– Я. Только я прятала.
Привели Войтека, старшего, семилетнего Полиного сына.
– Кто прятал?..
Поля сказала…
Офицер велел Поле залезть в сани. Она села рядом с тремя евреями. Четвертый, которого волокли на веревке, уже был неживой. Его отрезали и оставили на снегу.
Сани поехали в соседнюю деревню, Аннополь. За первым же овином евреи вырыли могилу для себя и Поли Махчинской.
7.
Еврея, отрезанного от саней, похоронили на берегу пруда.
Троих из-под овина – на еврейском кладбище.
Полю – на католическом.
Сыновья запомнили, что, когда ее хоронили, был лютый январский мороз.
Муж Поли приехал из своего партизанского отряда прямо на кладбище. Постоял над могилой, помолился, обнял сыновей – и снова исчез.
В апреле похоронили отца Поли, Хенрика Махчинского. Полины сыновья запомнили, что было тепло, светило весеннее солнце.
После похорон они с ребятами побежали на пруд.
Всю зиму на прудах держалась толстая ледяная корка. Теперь лед таял, и на воде, брюхом вверх, лежали задохшиеся рыбы.
На берегу стоял рыбак. Он вытаскивал рыб багром и клал в мешок.
Вырыл яму.
Ребята стояли в сосновом молодняке, между деревцами, и наблюдали за его работой. Увидели в яме часть туловища.
– Это ребра, – сказал рыбак.
Рядом лежало что-то сизое, продолговатое, похожее на две сложенные вместе человеческие ладони.
– Это сердце, – сказал рыбак. – Интересно, чье?
– Еврея, – догадался кто-то из мальчиков. – Этого, которого от саней отрезали.
– Еврея сердце, – повторил рыбак, подтащил мешок к яме и бросил туда дохлых рыб.
8.
Один из полицейских рассказал историю Поли на процессе по делу батальона в Гамбурге.
Эта история упомянута в книге Кристофера Браунинга.
“Немецкая полиция, – пишет Браунинг, – бросилась на поиски хозяйки дома, которой удалось убежать. Женщина отправилась к своему отцу в соседнюю деревню. Лейтенант Бранд поставил отца перед выбором: его жизнь или жизнь дочери. Мужчина отдал дочь, которую застрелили…”
Лейтенант поставил отца перед выбором: его жизнь или жизнь дочери… – показал полицейский, свидетель произошедшего.
Лейтенант поставил отца перед выбором…
9.
После войны землю Махчинских раздали крестьянам. Лес оставили Полиным детям.
Дом с красной черепичной крышей кто-то купил, разобрал и перенес в другую деревню.
Кто-то другой забрал козырек и во́рот с колодца. Над землей осталось серое бетонное колодезное кольцо.
Полины сыновья, Войтек и Славек, приезжали в Плебанки каждое лето. Жили в няниной хате. Они очень любили это место, которого не было ни на одной карте. Поляну среди деревьев, куст сирени около хаты, две одичавшие яблоньки…
Войтек не раз говорил, что по лесу блуждают добрые заботливые духи.
Войтек приезжал с собакой по кличке Дриф. Это был серый, почти серебряный шпиц. Второй шпиц в семье, после Полиного Фифрека – желтого с белыми подпалинами. У Поли было много животных: лошади, кошки, собаки, – но Фифрек был самый любимый. После ее смерти он перестал есть и через две недели сдох.
Пару лет назад Войтек пошел гулять с Дрифом. Пес убежал вперед и исчез. Войтек прочесал лес, собаки нигде не было. Вернулся на опушку и вспомнил про колодец около дома, крытого красной черепицей. Нашел этот колодец. Кто-то украл бетонное кольцо, в земле зияла чернотой четырехметровая дыра. Из черноты доносился собачий визг…
Войтек нагнулся…
Трупы Дрифа и Войтека с немалым трудом вытащили из колодца местные крестьяне.
10.
Есть лес: золотисто-красные осенние березы.
Есть поляна в лесу.
Есть старая бревенчатая хата на поляне.
Есть Плебанки.
Гражина, внучка Поли, высокая, кареглазая, с золотисто-рыжими волосами, не подходит к колодцу, в котором утонул ее отец. Не заходит в хату, в которой допрашивали бабушку. Не спускает с рук сына. Оберегает его от духов Плебанок.
– Мама стояла вот здесь, – показывает в бревенчатой хате Славек, младший сын Поли. – Лицом к окну.
У окна стоял немецкий офицер. (Благодаря книге Кристофера Браунинга мы знаем, что это был лейтенант Бранд.) Из той двери, из кухни, входили по очереди…
– Кто прятал евреев? – спрашивал Бранд.
Полин отец мог сказать: “Я прятал, дочка ничего не знала”.
Но отец молчал, а Поля твердила:
– Только я…
– Она, так? – уточнил немец, с интересом глядя на старого человека.
Отец Поли молчал.
Через четыре месяца он умер. Не болел, ни на что не жаловался. Перестал есть и умер.
Полин муж снова приехал из партизанского отряда. Стоял в саду, под апрельским солнцем, над тазом. Мыл шею и лицо, кто-то поливал ему из кружки. Сыновья стояли рядом и рассказывали новости: сперва Фифрек перестал есть – не ел, пока не умер, потом дедушка перестал есть…
Пошли хоронить дедушку Махчинского. После похорон отец исчез, а ребята побежали на пруд. Увидели задохшихся рыб на воде, а на берегу рыбака с мешком.
11.
Незадолго до смерти Поля Махчинская дала Ривке, еврейской девушке из Коцка, арийские документы. Дала варшавский адрес родителей мужа. На железнодорожную станцию велела ехать на крестьянской подводе.
Ривке было двадцать лет. Она была дочкой плотника Шмуля Гольдфингера. У них была мастерская во флигеле, на Броварной.
Девушка попросила соседа-поляка отвезти ее на вокзал.
– Убирайся! – крикнул сосед, и Ривка спросила у Поли, что делать.
– Подожди, – сказала Поля, побежала куда-то и вернулась с немецким полицейским.
– Отвезешь ее? – спросил полицейский соседа и взялся за пистолет.
Сосед запряг лошадь и отвез Ривку на станцию.
Она пережила войну. Ее мать Шпринца, пять ее сестер – Сара, Леа, Хава, Блюма и Цеся, и ее брат Лейзор погибли в Треблинке. Отца немцы убили в Лукове, во время массовой акции. Наверно, артисты застрелили, из концертной бригады. На песчаной, поросшей редким кустарником поляне.
12.
Полицейский сообщил Поле, что немцы уже знают про укрытие…
Полицейский заставил соседа поехать с Ривкой…
Полицейского этого видели с Полей, он время от времени приезжал в Плебанки. “Родом из Гамбурга, высокий блондин, лет пятидесяти…” – писала мне Ривка Гольдфингер из Израиля.
Он любил Полю?
Догадывался, что у нее в подклети гости?
Она ему про них сказала?
Верила, что в черный час он ее защитит?
13.
Когда в Аннополе, за овином, трое евреев из саней уже были убиты и осталось убить только Полю, лейтенант Бранд обратился к полицейскому, которого не раз с ней видели:
– Стреляй.
Полицейский поднял винтовку. Сказал:
– Ich kann nicht, – и опустил ствол.
Бранд ждал.
Полицейский поднял винтовку – и опустил.
– А теперь можешь? – спросил Бранд и приставил полицейскому к виску пистолет.
14.
Люди из Аннополя рассказали об этом Полиной двоюродной сестре. Двоюродная сестра живет за старым дубом, у дороги в Плебанки.
Говорит она громко, пронзительно – оттого что глухая, а может, от волнения.
– Поднял винтовку и не смог!
– Три раза пробовал!
– Аж пистолет ему приставили: ну а теперь?!
– В третий раз только!
– В третий раз смог!
– Аж ему пистолет приставили!
– С третьего раза!
Кричит из-за дуба, через забор, ревматическая и корявая.
Швыряя слова, выкрикивает последние минуты жизни Аполонии Махчинской. Последние минуты истории любви полицейского из Гамбурга.
Плебанки