1) Они мелочны и демонстрируют обрядоверие авторов. Все, что не как у них — нельзя: перекреститься, поклониться, спеть аллилуиа, обойти аналой, сшить клобук и т. д., и т. д. В этом отношении реформаторы превзошли большинство своих противников, которым не пришло, например, в голову порицать непривычную русским форму греческих церквей, или объявить какой-либо богослужебный текст навек запретным даже для ангельской критики. Но противники реформ — нигде не учившиеся русские священники, монахи и мiряне, основные ресурсы которых — правда и здравый смысл, а греки — руководители реформ — высокообразованные дидаскалы, архимандриты, епископы и патриархи, конечно, способные мыслить, как их коллега — автор замечательного вышецитированного письма — Константинопольский патр. Паисий. Однако, в их словах и действиях в России ни разу не проскользнуло что-либо подобное; только жесткое и полное обрядоверие.

Объяснение этого — просто и очевидно: а) Они говорили, писали и подписывали все, что подсказывал или диктовал им (прямо, или через кого-либо) кормивший, одевавший, обувавший, награждавший их, и обещавший в будущем еще более щедрые милости (при условии «правильного» поведения) царь Алексей Михайлович, считавший своим долгом и имевший целью довести реформы до победного конца, сколько бы русских людей ни сложило из-за них свои головы. О том же, о чем он предпочитал молчать, старались, по его просьбе и примеру, молчать и они, то есть о распространенном в греко-язычных Церквях обливании и имянословном перстосложении. Он считал, вероятно, что, ломая русский обряд в этих двух пунктах, можно вызвать еще более резкий протест. Хотя, возможно и то, что эти два пункта даже и ему самому были настолько неприятны, что он их, так сказать, прятал от самого себя (не знать о них он, конечно, не мог), уповая в этом деле на авось: как-нибудь потом разберемся (или потомки разберутся). Особые причины послушания царю имели высшие авторитеты собора 1666–1667 гг. патрр. Паисий и Макарий и, возможно, не только они.

б) Они охотно унижали все (до мелочей) русское и возвышали все (до мелочей) греческое.

2) Ложь; лживы многие строчки постановлений соборов и при-, и после-никоновских. Так: молитвенное троеперстие — не древний обычай, а его выдавали за апостольский. Имянословие — новейшее измышление, а ему (явно лживо) тоже приписали апостольскую древность. Раздвоение перстосложения по сословиям явно недавно выдумано, но оправдывали и его. Книги правили по новейшим греческим (униатской печати), а клялись Св. Троицей, что правят по древнейшим. Требовали писать имя Христа (сокращенно) только IИС, и ни в коем случае не IС, а, складывая персты в имянословном благословении, изображали именно IС! Запрещали писать IС, а сами (греки) писали и доныне пишут IС в певческих книгах, где словам тесно. Лгали о Феодорите, о Мелетии, о «сокровенных еретиках», о руке ап. Андрея, о св. Евфросине Псковском, о прп. Анне Кашинской и т. д., и т. д. Выходя за пределы моей темы, отмечу, что эта лживость не окончилась с царствованием Алексея Михайловича; в последующие царствования она процвела в противо-старообрядческой полемике еще более.

Составлялись подлоги, вроде «постановлений собора против еретика Мартина армянина», подчищались и дописывались древние рукописи, в том числе прп. Максима Грека. «Представители официальной церкви пускают в ход последнее средство — открытый подлог. <…> Слова Максима Грека о двуперстии и сугубой аллилуйе были не только "почищены", но и фальсифицированы, причем вполне целенаправленно. <…> Подлог был замечен и разоблачен старообрядцами. <…> Слева на поле <…> какой-то старообрядец сделал гневную приписку: "Зри сего же в слове еретики речи не то выскобля переписали и себя явно еретиками и казнителями показали". По-видимому, она появилась в 1705 г.» [20, с. 82, 84]. А выдуманный собор (якобы XI в.) против выдуманного Мартина еретика попал даже в богослужебный (точнее, так сказать, полу-богослужебный, не указанный Типиконом) текст — акафист свт. Димитрию Ростовскому. Не лишне, думаю, будет процитировать его 4-й кондак:

«Буря ересей от преисподних чрез Ария во Греции возродившаяся, а в последняя лета происками Мартина Армянина чрез брынских скито-начальников возникшая в нашем отечестве, готова была опровергнуть тишину единыя святыя, соборныя и апостольския Церкви; ты же, пастырь добрый, положивый душу свою за овцы, прогнав оных душепагубных волков, бурю суемудрия укротил еси <…>». Ложь на лжи:

а) Страшная, действительно, буря народного негодования на реформаторов — насильников и сжигателей вовсе не была «бурей ересей от преисподних», так как никаких ересей в старом обряде не было и нет. В конце XVIII в. (то есть именно тогда, когда писался этот акафист) это буквально и официально признали русские духовные и светские власти, учредив единоверие.

б) Ничего общего нет между учением «брынских скитоначальников», то есть старообрядчеством и учением Ария.

в) «Происки Мартина Армянина», якобы жившего в XI в., никак не могли (без 600-летней передающей традиции, указать которую авторы акафиста, конечно, были не в состоянии), повлиять на «брынских скитоначальников», живших в середине XVII века.

г) Ни за каких «овец» Димитрий митр. Ростовский своей души не положил, а спокойно, будучи слаб здоровьем, умер в своей постели 58 лет от роду, всю свою жизнь заняв церковной наукой и проповедью.

д) Никаких «душепагубных волков» он не «прогнал»; в его Ростовской митрополии при нем и после него и доныне жили и живут старообрядцы.

е) И уж, конечно, никакой бури он не «укротил»; она продолжала нарастать и разразилась при Пугачеве.

ж) Если что и «прогнало» многих старообрядцев из России, то не митр. Димитрий, а воинские команды, жесточайшие, какие только можно было придумать, пытки, костры и казни, против которых он не возражал, хотя мог это сделать, а в своей Ростовской митрополии мог и вовсе не допустить их.

з) Мартина Армянина, как и собора на него, никогда и вовсе не бывало, чего (как и того, что подложные «соборные деяния» на вымышленного Мартина составляются и готовятся к публикации, и кем из хорошо знакомых ему его современников они составляются и готовятся к публикации) не мог не знать и сам митр. Димитрий — историк, архивист и филолог, один из образованнейших людей своего времени. Он тоже, следовательно, участвовал, хотя бы своим молчанием, в подготовке этого подлога; молчание — знак согласия. Его участие в изготовлении этого фальшивого документа отмечено тем, что именно в этот, а не в какой-нибудь другой акафист «проник» злокозненный «еретик Мартин». Напечатаны же были эти «соборные деяния» в 1718 г. по благословению патриаршего местоблюстителя Стефана Яворского митр. Рязанского и по приказу имп. Петра I.

Прятались или уничтожались иконы и книги — свидетели правоты старых обрядов; так, в «Ответе православных» дьякон Федор писал: «Во Успенском соборе на Москве была икона древнее писмо <…> Icyca Христа, и на тое иконе весь Символ написан на праздники владычни…И егда уведавше нынешний заблудший пастыри, что благочестия ревнители на ту чудесную Спасову икону зряще, и Символ прочитающе…срама ради своего скрыша ту Христову икону невем где с того места, а в тое место, написав, поставиша Успение Богородицы» [60, с. 66]. Несколькими годами раньше это же событие описал в 32-й гл. своего «Щита веры» инок Авраамий.

Не боялись и фальсифицировать перстосложение на древних иконах; в упомянутом «Возвещении» подробно описано переписывание благословляющей руки младенца на чудотворной Смоленской иконе Богоматери «при державе умершаго царя Алексея» [97, с. 236–237]. «Поморские ответы» в начале XVIII в. отметили переписывание перстосложения чудотворных икон Богоматери Иерусалимской в Москве и Знамения в Новгороде. Причем это делалось не стыдливо, тайком, но открыто и публично одобрялось — см. [36, ответ 109]. В XX в. реставраторы привычно и уже без возмущений расчищали иконы с фальсифицированным в XVII–XIX вв. перстосложением. Так, с иконы свт. Николы из Никольского собора в Порхове, написанной «около 1412 г. <…> после выставки 1970 г. были удалены поздние вставки на изображении благословляющей руки» [78, с. 186]. О синодально-государственном надзоре за «правильным» иконописанием см. [92, с. 107].

Фальсифицировалось перстосложение на шитом покрове раки прп. Анны Кашинской, что совершенно ясно видно на фотографиях 1910 г. в [13]. Утверждали (начиная с 1679 г), что прп. Анна — не святая (хотя она была канонизована в 1650 г. при участии в церемонии канонизации самого царя Алексея Михайловича, в торжественной процессии перезахоронения несшего на собственном плече ее свв. мощи; служба ей была составлена по его приказу Епифанием Славинецким, лучшим и знаменитейшим гимнотворцем того времени, в 1652 г.; престол ее имени был освящен в Кашине в 1676 г.), и чудес у ее раки не совершается (хотя они совершались неоднократно, записывались и подсчитывались). Запрещалось говорить о двуперстном сложении десницы ее нетленных мощей (она умерла — вероятно, в 1368 г. — , молясь) и о самом их нетлении. Ее нетленная десница сохраняла двуперстие и в 1910 г., когда ее мощи были открыты.

Вполне ясные и недвусмысленные клятвы, официально и по всей форме неоднократно наложенные на старые обряды русскими церковными соборами и одобренные царем Алексеем Михайловичем и всеми его преемниками, объявляли чем-то иным, например, мнением отдельных лиц ([66, с. 7, 8, 10]); старый обряде 1800 г. Синод, учредив единоверие, разрешил, но тот же Синод утверждал, что он им (Синодом) не разрешен, и по-прежнему называл его «вражьей прелестью» и т. д., и т. д.

Фабриковались даже подложные «святыни»! Так, 5.9.1682 «патриарх Иоаким <…> обнаружил мощи апостола Андрея Первозванного <…>; пальцы на "руке" апостола были сложены в троеперстном знамении. <…> Мощи тут же выставили для всеобщего обозрения» [62, с. 296]. Фальсифицированность этой «руки» убедительно доказана в «Поморских ответах» и после этого уже никем не оспаривалась.

Когда старообрядческие полемисты разоблачали подобные приемы, их продолжали упорно защищать, а когда это оказывалось уже невозможным, утверждали, что с самого начала старообрядцы неправильно поняли распоряжения властей, из-за того-то все и вышло, из-за того-то их и казнили тысячами. Даже те из высокопоставленных полемистов, кто мог себе позволить (в силу прочности своего церковно-государственного положения) признать, что вся анти-старообрядческая полемика есть нагромождение лжи, — оправдывали эту ложь! Например, Филарет митр. Московский, постоянно и последовательно репрессировавший старообрядчество «в паре» с имп. Николаем I и, затем, с имп. Александром II, говорил (именно о «деяниях собора на Мартина еретика армянина»): «Авторы подлогов неправдой послужили правде» [4, с. 91]. Эта знаменитая фраза (очень по существу похожая на гораздо более знаменитую и гораздо более изящную по форме — «Цель оправдывает средства», конечно, не только оправдывала уже совершенные подлоги, но и поощряла будущие.

Замечательной в этом отношении личностью был еп. Нижегородский Питирим (сам бывший инок-старообрядец, родом из старообрядческой семьи), свирепо преследовавший при имп. Петре I старообрядцев в своей епархии. «Питирим в деле своей противораскольнической миссии <…>, поставив себе цель, неуклонно стремится к ее достижению, сосредоточив в ней интерес своей жизни» [86, с. 3]. Он — автор подложных деяний «собора на еретика Мартина армянина»; при этом он, публикуя эти «деяния», расчетливо и подло приписал (на тот случай, что подлог будет разоблачен, что и было сделано в действительности авторами «Поморских ответов») «нахождение этой древней книги» недавно умершему своему старшему другу — Димитрию митр. Ростовскому.

(Подтверждений того, что последний принимал активное участие в составлении или «нахождении» этого подлога, насколько я знаю, не найдено; вероятно, и не будет найдено. Впрочем, такое участие не невозможно, учитывая, что они действительно были друзьями, и что митр. Димитрий был гораздо более начитан в русской истории, чем еп. Питирим, который вряд ли мог составить эти «деяния» без чьих то квалифицированных консультаций).

«Показывая вид, что он действует на раскольников путем кротости и убеждения. Питирим тайно возбуждал правительство к жестоким мерам <то есть к точному выполнению законов 1685 г. — см. с. 287> и просил, чтобы, преследуя раскольников, не допустили их догадаться, что и он к этому причастен» [33, с. 297 |. Он просил «укрывателем и препинателем чтобы положен был страх, хоша и смертный ради твердости»; цит. по [86, с. 38], то есть рекомендовал царю смертную казнь укрывающим старообрядцев и препятствующим розыску. «Питирим советовал избегать гласности в борьбе против раскола. Относительно расколоучителей, например, замечал он: "не худо расколоучителей не явным промыслом смирять"; равно как и при разорении скитов предлагал: "вину положить для отводу, что по лесам в кельях живут беглые солдаты, драгуны, разбойники и разных чинов всякие люди, не хотя службы служить и податей платить"» [86, с. 25, 21]. Петр соглашался и писал собственноручно в инструкции: «буде возможно, явную вину сыскать кроме раскола, таких с наказанием и вырезав ноздри ссылать на галеры, а буде нет причины явной, то чинить с ними по словесному указу. Обо всех этих делах советовать с помянутою персоною <Питиримом>, как можно тайно, дабы о том другие никто не ведали». В имп. Петре еп. Питирим нашел искреннего единомышленника и покровителя. «Петр В. <…> издал указ, в котором угрожал смертною казнью всякому, кто осмелился бы препятствовать Питириму в деле обращения раскольников. <…> Говорилось в указе: "<…> Ежели кто в сем святом равноапостольном деле ему препятствовать будет, тот без всякаго милосердия казнен будет смертию"» [86, с. 17].

Не могу не привести замечательный пример лжи во всероссийском масштабе: «В книге "О древности трехперстнаго сложения" в предисловии изд. 1839 г. <…на> стран. 19 говорится: "Слышно, что некоторые развратники провозглашают, будто бы ныне Синод двуперстно молиться разрешил и кто как хочет, тот так и молись. Нет, напрасно они так говорят! От святейшаго Синода таковаго разрешения для православных сынов святыя церкви никогда не было: ибо это двуперстие такая вражеская прелесть, которою враг уловляет человеков в свою волю"» [54, с. 126–127]. Это писалось, одобрялось Синодом и публиковалось, когда уже 40 лет в единоверческих церквях по благословению того же Синода рукоположенные им же священники, все предстоящие и иногда даже сами преосвященные члены Синода молились двуперстно!

Насыщенная ложью противо-старообрядческая полемика, в которой обязано было участвовать и, желая или не желая, участвовало все многочисленное русское православное духовенство, не могла не приучить ко лжи и не развратить все русское общество; это и произошло.

В первую очередь это сказалось, естественно, на отношениях между официальными лицами и старообрядцами: взятки и подкуп священников и чиновников разных рангов и ведомств (в том числе и в первую очередь духовного) старообрядцами — людьми, в общем, трезвыми, и, поэтому, не бедными, и желавшими, естественно, хотя бы так избавиться от стеснений и дискриминаций — стали обычными. Можно утверждать, что именно взятки и подкуп спасли старообрядцев от полного уничтожения или поголовной эмиграции в долгие царствования (1825–1881 гг.) импп. Николая I и Александра II — ожесточенных их гонителей. В этом смысле было развращено и само старообрядчество; оно знало, что многое из того, что запрещено на бумаге, может быть исполнено фактически — только плати. По всей России, в том числе и в Санкт-Петербурге, в XIX в. совершалось строго запрещенное старообрядческое богослужение в строго запрещенных старообрядческих церквях (называемых в официальных справочниках, путеводителях и пр. документах часовнями или молельнями, а чаще вообще не наносившихся на планы и никак не называемых — см., например, [83]) строго запрещенными старообрядческими священниками, называемыми мещанами и крестьянами, и имевшими соответствующие документы. Например, в Санкт-Петербурге, в 5 км от Синода и МВД, составлявших противо-старообрядческие законы и правила, на Громовском старообрядческом кладбище, в церкви с 5-ярусным иконостасом с царскими и боковыми дверьми и престолом в алтаре (но без главки и креста над храмом, что делало его внешне похожим на обычный, но очень большой, дом) старообрядческий священник совершал богослужение с большим хором в течение по меньшей мере 10 лет (вероятно, и больше) до того, как оно было официально разрешено, и ни городовые, ни приставы, ни клирики расположенных поблизости храмов православного Митрофаньевского кладбища (в которых праздничные богослужения совершались одновременно со старообрядческими), ни благочинные протоиереи не видели и даже (что удивительно) не слышали этого! Зато Громовы (попечители; фактически — владельцы кладбища) — богатейшие в России лесопромышленники — жертвовали ежегодно большое количество бревен и досок для строительства православных («никонианских») церквей в Петербурге (изящно полу-скрытая взятка), хотя даже и это — жертва еретика (каковыми были, с точки зрения Синода, Громовы) в православный храм — запрещается соответствующими канонами, точнее говоря, традиционным в России их пониманием. Одна церковь одного из православных монастырей в Петербурге даже полностью была выстроена на пожертвования И.Ф. Громова, и на многие годы вперед обеспечена им же дровами и лампадным маслом; он же завещал «всю свою божницу» другому православному храму. Православный храм небольшого детского приюта устроен и оборудован иждивением вдовы одного из Громовых, конечно, старообрядки. Или: П. Чубыкин, умирая, завещал большую сумму денег на постройку старообрядческой богадельни с церковью (официально — с часовней); власти не разрешали это (хотя не имели после 1883 г. для этого запрещения законных оснований), и строительство здания не начиналось, пока душеприказчики Чубыкина — купцы-старообрядцы — не отделили половину денег на строительство православной богадельни с православной церковью; тогда — пожалуйста! — здание богаделен сохранилось доныне. Беспоповская моленная Анны Пиккиевой в Моховой ул. была закрыта в 1872 г. с конфискацией, по закону, всего богослужебного имущества; в архивном деле значатся отобранные ладан, свечи, богослужебные книги, кадило. И ни слова об иконах, которые должны были быть отобраны в первую очередь! — потомки А. Пиккиевой до наших дней хранят иконы из ее моленной; вероятно, это обошлось ей недешево; архивное дело о закрытии ее моленной об этом молчит. В 1868 г. заседатель Бийского (на Алтае) земского суда Звенигородский обнаружил (получив донос) беспоповский скит на Белой Убе и, как требовал закон, разорил его; большая книгописная мастерская тоже была, как положено, разорена, а книги, как положено, конфискованы; многие из этих книг тот же Звенигородский вскоре продал Алтайским же старообрядцам! (См. об этом [68, с. 176–178]).

Подобным примерам несть числа. Можно сказать, что униженные и оскорбленные старообрядцы были, как правило, «кормильцами» унижающих и оскорбляющих их чиновников; назначение чиновника в город или уезд с большим процентом старообрядческого населения предвещало ему значительный рост доходов. Постоянное и повсеместное развращение подкупаемых (приходских священников и консисторских чиновников) и подкупающих, взяткополучателей и взяткодателей, передавалось, конечно, и на все духовенство и чиновничество, и далее на весь народ; в истории нет изолированного.

Следует отметить, что старообрядцы никогда, насколько я знаю, не прибегали в противо-«никонианской» полемике к подлогам и подчисткам, хотя имели в подобных делах большой опыт, так как многие из них пользовались поддельными, или (чаще) полученными за взятки документами: свидетельствами (из православного храма или консистории) о рождении и крещении, о браковенчании, о ежегодном говений и о погребении родителей. Использовать же подобные приемы в спорах о вере против «никониан» они считали, вероятно, недопустимым; впрочем, не очень-то они в них и нуждались, так как древние русские книги и рукописи, которых у них в руках было достаточное количество для любых споров, и которые были для них высшим авторитетом в этих спорах, без подчисток и подделок подтверждали их правоту во всех спорных вопросах.

В меж-старообрядческих же спорах разные, и иногда довольно надуманные и искусственные толкования одних и тех же текстов, и даже подлоги и лжесвидетельства применялись, что вело к росту взаимной непримиримости. Примеры необъективности в этих спорах: 1) Нахождение поповцами и беспоповцами прямо противоположных сведений о крещении младенцев в греко-язычных областях: поповцы утверждали, что там младенцев крестят правильно, то есть трижды погружают, и так было всегда, следовательно, и митр. Амвросий (основатель Белокриницкой иерархии) был крещен правильно, а беспоповцы — что часто младенцев обливают, и так было всегда, и, следовательно, митр. Амвросий, возможно, крещен неправильно. 2) Неправильное цитирование святоотеческих книг в спорах между федосеевцами и поморцами о браке; рассмотрев федосеевское сочинение на эту тему, поморцы отметили, что «выписки <…> были взяты неверною копиею и превратностию слов и смысла содержания подлинных книг»; цит. по (50, вып.1, с. 282]. И т. п.

Необходимо, впрочем, во избежание недоразумений, отметить, что в тех редчайших случаях, когда в старообрядческие руки попадала до-никоновская русская рукопись с именем Христа, написанным: Iис или Иiс, эти руки ее «исправляли», подчищая, выскребая первую гласную. Это делалось не для полемики против «никониан» (для которой такая «исправленная» рукопись, конечно, не годилась), но для собственного употребления. Например: «Иоасафовский сборник <…сочинений Максима Грека> хранит следы старообрядческой обработки. Орфография обоих писцов сборника имеет особенность, крайне редкую в рукописях дониконовского периода: двоякую форму сокращения слова "Иисус". Наряду с традиционным сокращением "iсъ", принятым в дониконовских рукописях, встречаем в сборнике форму "iисъ", которая позже была введена Никоном в соответствии с греческим Ιησους и против которой выступали старообрядцы. В большинстве случаев в форме "iис" стерты с большей или меньшей степенью тщательности начальные знаки, так что получилось "ис" или "iс", но иногда форма "iис" оставалась незамеченной и неисправленной <…>. В этой особенности орфографии следует видеть влияние авторского оригинала. <То есть, собственноручного письма прп. Максима, писавшего так потому, что он был грек…То же можно сказать о Академическом сборнике сочинений прп. Максима, в котором об этом> свидетельствуют глоссы на полях лл. 42, 43, сделанные его рукой. Писец написал в тексте "иiссъ" <под титлом… >. Максим Грек на поле напротив пишет другую, более правильную и соответствующую греческой форму "iиссъ" < под титлом…>. Этот сборник правлен Максимом Греком особенно тщательно, здесь содержится наибольшее количество его автографов по сравнению с другими рукописями» [74, с. 161–162]). Как отмечено на с. 159, такое написание имени Христа недобросовестные обвинители и недоброжелательные и придирчивые судьи прп. Максима не поставили ему в вину, и при рассмотрении его «погрешений» даже речи об этом не было.

Что же касается роста взаимной непримиримости, то она доходила до того, что некоторые старообрядческие согласия, как это ни печально, «натравливали» полицию на другие, полемизирующие с ними, согласия. Так, «в Москве <…> Ковылин <глава и наставник московских безбрачных федосеевцев> мог расправляться с непослушными не только собственными "проворными" руками, но и строгими мерами подкупленной власти» [50, вып. 1, с. 297]. Такое бывало только в периоды жаркой полемики по самым злободневным и особо волнующим все старообрядчество вопросам).

Ставшую предметом многочисленных сатирических описаний общечиновничью, как говорят сейчас, коррумпированность многие мыслящие русские люди середины и второй половины XIX в., (Гоголь, Герцен, Некрасов, Салтыков-Щедрин и мн. др.) считали главным несчастьем, горем русского народа, главной помехой его движению к благоустроенному обществу, и они были, вероятно, правы; она — одно из трагичнейших последствий раскола — стала, в свою очередь, одной из главных причин непрочности русского общества в начале XX в. со всеми последствиями этой непрочности. Вероятно, можно усмотреть и некоторое сходство (при всех различиях), и некую причинно-следственную связь между коррумпированными и непрочными русскими обществами начала XX и начала XXI вв., но всякие рассуждения об этом явно вышли бы за пределы моей темы.

Вот несколько свидетельств (из времени царствования имп. Николая I) этой коррумпированности из всего лишь одной книги, обсуждающей самый болезненный в старообрядчестве вопрос — о браке — и даже не посвященной специально проблеме коррупции: «Московские старообрядцы умели замедлять исполнение даже Высочайших повелений. <…> Подобные <то есть старообрядческие беспоповские> браки не раз заключались в Покровской часовне, — полиция это знала, но молчала, потому что пользовалась от каждаго брака приличными приношениями. <…> Полиция, которой было приказано запечатать Покровскую молельню со всеми ея принадлежностями и сломать иконостас, ограничилась только тем, что разобрала иконостас, а вещи из часовни, иконы и утварь дозволила, за известную плату, вывезти из часовни в домашнюю молельню Гусарева, которая немедленно и обратилась в общественную. <…> Началось следствие, заставившее Сергеева <…> спешить в Петербург откупаться от "никонианскаго суда". <…> При помощи 50 тысяч рублей <…> он и успел оправдаться <…>. Множество поморцев <то есть беспоповцев "поморского" согласия> в начале 50-х годов стало венчаться у православных и единоверческих священников, или по крайней мере — получать от них за деньги фальшивые свидетельства о повенчании. <…> Непризнание раскольнических детей, рожденных в сводных браках, законными было мерою тяжелою <…> для тех поморцев, кои были богаты и не принадлежали к податному состоянию, так как, по Высочайшему повелению 8 декабря 1850 года, "дети безпоповцев, внесенныя в ревизию на основании повеления 10 июля незаконнорожденными, облагались податьми на общем со всеми лицами податных состояний основании". Для поморцев — купцов, и вообще для поморцев <…> зажиточных, это распоряжение было грозно, так как, на основании его, дети их, кроме платы податей, могли попасть в рекруты и даже, в случае уголовнаго преступления, подвергнуться телесному наказанию, а главное — могли не получить «недвижимых имений своих родителей». <…> Благословение церкви часто раздавалось людям, которые не только не уважали его, а напротив положительно ни во что не ставили. <…> Весьма многие из федосеевцев <то есть беспоповцев федосеевского согласия> спешили в православные храмы и венчались; а иные даже прямо присоединялись к церкви — <…>, разумеется, всегда почти притворно. <…> Некоторые <…> успевали подкупать православных священников и венчались у них не только без предварительнаго присоединения к церкви, но даже по "старому обряду"» [50, вып.2, с. 18–20, 25, 72–75, 173, 177, 2411. Последнее особенно впечатляет: «никонианский» священник — по должности, присяге и (предполагалось) по убеждению борец против старого обряда — за деньги венчает брак по старому обряду! Если бы какой-нибудь исследователь вздумал в конце XIX в. написать подробную книгу о соглашениях старообрядцев с коррумпированными чиновниками в мундирах МВД и рясах, то ему не удалось бы ее закончить из-за ее неограниченного объема.

Очень важно то, что отчасти благодаря этой коррумпированности (как специально, прекрасно сочетавшейся со строгой политикой правительства в отношении до-никоновских книг) старообрядцы уже в конце XVII в. стали и до середины XX в. оставались обладателями большой части этих книг. Старые книги монастырское и епархиальное начальство должно было изымать из обращения и: 1) либо сжигать их; 2) либо отсылать их установленным порядком в Москву или в Петербург; 3) либо хранить их по списку под замком и потом, при удобном случае, передавать их местным властям — во всех трех случаях отчитываясь за них соответствующими актами и обязательно получая или покупая вместо них соименные новые. Вместо этих хлопотных и невыгодных операций можно было, отобрав старые книги у старообрядцев, быстро, просто, бесшумно и дорого продать эти книги — старообрядческую святыню — тем же старообрядцам (как поступил Звенигородский), или (и) получить с них соименные новые книги в обмен на конфискованные старые, актируя сожжение старых и покупку новых. Чтобы проделать такой обмен, старообрядцы, крайне в нем заинтересованные, должны были, изображая «никониан» (для чего опять-таки были нужны поддельные или полученные за взятку документы), купить в городе ненавистные им новые книги; — кругом ложь! — но это делалось, и, вероятно, часто. А потом можно было конфисковать их еще раз, если старообрядцы не спрячут их получше.

Я написал: «до-никоновские книги — старообрядческая святыня». Почему так?: а) Все свв. мощи до-никоновских Святых, все чудотворные иконы, все храмы и все иконы в них были захвачены «еретиками никонианами», и единственным остатком святой старины оставались иконы в домах (их не отбирали — это было бы «слишком») и книги, которые удалось сохранить, б) Останки новых мучеников и исповедников уничтожались властями, специально, чтобы не стать объектами поклонения — новыми святынями. в) Дониконовские книги были немыми обличителями «никоновых» новшеств — «доказательными документами обвинения», г) Они подлежали сожжению или заключению в сыром подвале, где они гибли медленнее, чем в огне, но столь же неотвратимо; то есть они были безгласными подобиями новых мучеников и исповедников.

Ранее я написал, что указ об отобрании старых книг и замене их новыми и сами новые книги рассылались по монастырям и епархиям. Соловецкий монастырь открыто отказался выполнить этот указ (то есть взбунтовался); были и получатели этого указа, сумевшие не выполнить его при помощи хитрости. Так, Выдубицкий монастырь под Киевом каким-то образом вывез для себя из Москвы напечатанную там в 1646 г. июльскую минею и сделал памятную запись об этом противозаконном деянии на ее же листах. Оговорюсь: коррумпированность не была, конечно, единственной причиной того, что старообрядцам уже к концу XVII в. принадлежала большая часть до-никоновских книг, а затем количество принадлежащих им этих книг постоянно до 1917 г. увеличивалось. Второй (а в XVII–XVIII вв. — главной) причиной этого замечательного явления были тайная преданность старому обряду и тайная симпатия к явным старообрядцам — страдальцам за Христову правду, пронизывающие все русское общество (и в том числе — что особенно важно — все низшее (приходское) духовенство и монашество, то есть массу грамотных, читающих и, поэтому, хранящих книги русских людей) в XVII и, отчасти, в XVIII вв. вширь и сверху донизу. Очень многие обладатели до-никоновских книг — мiряне, клирики и монахи, боясь хранить их дома и, тем более, в келье, симпатизируя старому обряду и его защитникам — исповедникам, почитая старые книги, как святыню, и желая помочь сохранить эту святыню, отдавали ее старообрядцам. Были и иные причины, в том числе большая грамотность, большая нужда в книге, большая сохранность книг в старообрядческой среде, благодаря большему уважению к книге, и т. п.

В результате сложилась уникальная в мировой истории ситуация: старообрядцы, то есть русские крестьяне и в конце XVII в. уже очень немногочисленное низшее духовенство и монашество (то есть все почти поголовно дети и внуки отцов и дедов, не знавших ни буквы), владели большой частью всех до-никоновских книг, в том числе певческих, то есть значительной частью всей древнерусской культуры. А верхи народа — дворянство, чиновники, высшее духовенство (то есть дети и внуки высокограмотной русской элиты), гноя оставшуюся часть этих книг в запертых подвалах, и не желая (а многие желая, но не смея) даже заглянуть в них, отрезали себя от этой части культуры! Что видно, например, на судьбе крюкового пения, к середине XIX в. полностью забытого православной частью русского народа (вплоть до того, что в XX в. забыли даже о самом существовании этого пения), и непрерывно заботливо изучаемого, охраняемого и даже развиваемого старообрядцами (разных согласий в разных направлениях, со своими особенностями).

Постепенное и неуклонное увеличение числа до-никоновских книг в старообрядческих руках продолжалось даже и в царствование имп. Николая I, когда несколько русских ученых историков и филологов начали собирать коллекции до-никоновских книг и рукописей.

Это собирание соответствовало, конечно, обще-русскому и даже обще-европейскому, начавшемуся приблизительно тогда же, интересу к национальному средневековью. Ярчайший его пример — в высшей степени успешная достройка в 1850–1890 гг. Кельнского собора по древним чертежам и рисункам. Русские подражания древне-русским храмам были в XIX и XX вв. далеко не столь успешны. Подобный интерес, удивительно и нелогично сочетавшийся с ненавистью к старообрядчеству и старообрядцам, демонстрировал и лично имп. Николай Павлович, высказывая намерение, например, в разговорах с французским послом Э.Г. де Барант, перенести столицу в Москву и приказать всем своим подданным отрастить бороды; он же покровительствовал проектированию и строительству первых храмов в «древне-русском» стиле.

Тогда же нашлись и предприимчивые старообрядцы, сделавшие поиски и покупку (или получение в дар) до-никоновских книг, рукописей и икон от своих братьев по вере и продажу этих древностей коллекционерам-«никонианам» успешным бизнесом; знаменитейшим из таких перекупщиков был московский купец Т.Ф. Большаков. Несмотря на быстрый рост количества и объема таких коллекций вплоть до 1917 г., одновременно древние иконы, книги и рукописи продолжали притекать из епархиальных «никонианских» подвалов и в старообрядческие собрания. Можно думать, что и ученые коллекционеры — «никониане» отдавали старообрядцам «дубли» из своих книжных собраний. Появилась небывалая прежде профессия «старинщик» — торговец русской стариной.

Но ясно, что если масса крестьян (а на Урале и в нескольких подмосковных городах — рабочих) имеет в своих домах до-никоновские книги, и тщательно охраняет их — святыню — , то она должна и освоить их, то есть научиться читать; противоположное, то есть складывание книг-святынь на чердаках «в снедь мышам», ощущалось и осознавалось старообрядцами как грех. Таким образом, старообрядцы самим ходом событий были вынуждены стать «суб'этносом» (по выражению Л. Н. Гумилева), одним из самых грамотных в Европе в XVIII в.

Очень похоже на протестантов в католических государствах в XVI и XVII вв., тайком читавших запрещенную (в переводе на родной язык) Библию под страхом приблизительно таких же наказаний и ставших, в результате, более грамотной и более читающей частью населения, чем католическое большинство. Это — не единственный пункт сходства старообрядцев с протестантами, которое, впрочем, не касалось вероучения. В вероучении старообрядчество всех толков (для которого важнейшим было отеческое предание) было и есть, скорее, антагонистично протестантизму всех толков (для которого важнейшим было Писание). Православная же часть русских мирян разделилась на два неравных слоя: огромное большинство оставалось на уровне грамотности, равном нулю (о чем беспокойство светских и духовных властей до середины XIX в. было тоже нулем, а после было очень близко к нулю), а незначительное меньшинство — верхи — овладело — более или менее — грамотностью (текстовой и музыкальной) французской, а небольшое интеллигентное меньшинство этого меньшинства, связанное с Германией или — чаще — Остзейским краем семейными или профессиональными узами, — и немецкой. Это «расчетверение» русской книжной культуры имело важное значение для последующих событий.

(Может показаться (но лишь на первый взгляд), что расслоение высшего класса русского читающего общества на франкоговорящую и немецкоговорящую часть — факт незначительный. На деле же после судьбоносного для России 1892-го года, когда была заключена секретная русско-французская военная конвенция и огромный тяжелый «корабль» — Россия стал медленно, но верно разворачиваться лицом к новому союзнику — Франции (этот разворот продолжился до 1914 г. и завершился тем, что и планировали все французские правительства — вступлением России в союзе с Францией в долгожданную войну против Германии), некоторое значение имело количество русских интеллигентных людей, связанных с Германией и их влияние на русскую политику. То и другое, если было бы достаточно велико, могло бы предотвратить вхождение России в Антанту, мировую войну и русскую кататрофу. Но то и другое оказалось недостаточным и случилось то, что случилось).

Как похоже «расчетверение» на «четвертование»! — это сходство очень выразительно; нелегкими и даже, можно сказать, жестокими стали после середины XVII в. судьбы русской культуры. Одна из причин этого — «Никоновы» реформы.

Менее важным, но более, так сказать, оригинальным следствием этого наводнения России поддельными или полученными за взятки документами о православии их владельцев стала полная невозможность определить подлинную численность старообрядцев на их родине (в отличие от их численности за ее рубежами, где им были не нужны фальшивки и где, поэтому, и не было фальшивок), и даже более — невозможность точно определить, кто есть старообрядец. Сказав «наводнение», я не преувеличил: при том, что открытых, легальных, числящихся старообрядцами старообрядцев в России было, конечно, мало, и они не нуждались в фальшивых документах, так как не скрывали своей веры, терпя за это различные по эпохам и царствованиям утеснения, старообрядцев тайных, скрывающих свою веру и покупающих или изготавливающих фальшивые документы, свидетельствующие их синодальное православие, было очень много — миллионы. Об определении признаков русского старообрядца и о численности русских старообрядцев немало спорили историки, политики, чиновники и статистики XVIII, XIX и XX вв.

Неопределенность в вопросе: кто есть старообрядец? — видна, например, в таком эпизоде (из статьи Н.Н.Оглоблина «Из Ветлужских впечатлений»): «Старики и старухи, родившиеся в господствующей церкви и всю жизнь к ней принадлежавшие, перед смертью нередко переходят вдруг в старую веру, говоря: "теперь пришла пора спасаться"… Церковь их не удовлетворяет, а нелюбовь к духовенству <…> облегчает полный разрыв с церковью в решительный момент» [51, июль 1915, с. 158]. Кем считать, к кому причислить этих «стариков и старух»? Отмечу, что такая статья могла быть опубликована в светской печати только после 1905 г. Некоторые из попыток определить численность старообрядцев в России очень интересны; так, вышеупомянутый еп. «Питирим в 1722 г. сообщал, что в его насчитывавшей всего лишь 437000 жителей епархии около 200000 раскольников» [25, с. 365]; при имп. Елизавете Петровне специальная комиссия нашла на русском Севере в 51 приходе 52.000 старообрядцев; замечательный старообрядческий историк и полемист Павел Любопытный (1772–1848) писал, что в его время в Петербурге, небольшом тогда городе, жило 12.000 старообрядцев; в 1833 г. их насчитали в России 7 000 000, в 1840-х гг. — 9 000 000, в 1859 г. — 9 300 000, в 1868 г. — 10 295 000; в начале XX в. высчитали, что в 1855 г. их было (при общем количестве «православных великороссов» — 32 000 000) 15 000 000, т. е. почти половина, «к началу XX века — даже до 20 000 000. <…> Многие представители православной церкви упорно оспаривали эти цифры» [25, с. 366–367]. «Во второй половине XIX века такой знаток вопроса, как П.И. Мельников (Андрей Печерский, сам бывший в молодости чиновником — специалистом по старообрядчеству) полагал, что они составляли около трети всего великорусского населения» [25, с.356]. «Оспаривать эти цифры» было и есть возможно именно из-за неопределенности в те эпохи понятия «старообрядец».

«Определить точно число раскольников в XVIII веке совершенно невозможно. Главная масса раскольников оффициально объявляла себя православными; другие избегали всякой прописки, так что раскол развивался и рос численно тайно от правительственных взоров. В середине XIX века в статистическом изследовании России, произведенном офицерами генеральнаго штаба (с проф. ген. Обручевым во главе), оффициальное число раскольников было указано в 806 тысяч при 56-ти миллионах православнаго населения. Но в самом "Сборнике" Обручева поясняется, что это число не соответствует действительности и что действительное число раскольников не менее 8 миллионов, т. е. 15 % населения. В конце XVIII века этот процент не был вероятно ниже. Во всяком случае можно сказать, что в эту эпоху все. что было живого в народе, способнаго к творчеству, отходило к расколу, и если мы захотим следить за движением народных идей, то нам нужно будет искать его главным образом именно в среде раскольников, а позднее и в среде тех сект, которыя образовались в XVIII и XIX вв., так как в "духовной ограде" господствующей церкви оставались по премуществу более пассивные и равнодушные элементы народной массы» [73, ч.1, с. 43–44]. То есть, в середине XIX в. истинная численность старообрядцев превышала официально объявленную приблизительно в 10 раз! — вероятно, такое или близкое соотношение верно и для других периодов истории (и даже до конца XX в.) старообрядчества. Замечательно полное и почти буквальное совпадение мнений умнейшего историка (А.Корнилова — «пассивны и равнодушны») и проницательнейшего поэта (А.Пушкина — «ленивы и нелюбопытны») о характере паствы господствующей Церкви. Сходно выразился и западный историк: «Цвет русского народа, его самые серьезные и степенные представители, благодаря узкой нетерпимости церкви, были доведены до такого фанатизма, который проявлялся, напр., в бесчисленных самосжиганиях (лишь бы избежать всякаго общения с антихристом); выгоду получали только духовенство и чиновники, для которых "раскол" всегда входил в рубрику "дохода"» [101, с. 27–28].

Этот тонкий вопрос — кого считать старообрядцем — в начале XVIII в. решали, однако, без излишних умствований. «Которые хотя святей церкви и повинуются, и все церковные таинства приемлют, а крест на себе изображают двема персты, а не треперстным сложением: тех <…> писать в раскол, не взирая ни на что» [86, с. 39].) Не зря двуперстие называли знаменем старообрядчества! Высочайший манифест 17.4.1905 «Об укреплении начал веротерпимости» почти полностью ликвидировал всякую дискриминацию старообрядцев. Он, конечно, не мог уничтожить последствия ее 250-летняго существования и не успел (до 1917 г.) вернуть их в русское гражданское общество, но ситуация двигалась именно в этом направлении, и 1.1.1912 (всероссийская перепись населения) записались старообрядцами 2.206.621 человек, в том числе 1196 священников и беспоповских наставников. «Однако эти данные не могут считаться полными, поскольку многие старообрядцы уклонились от переписи» [61, с. 517]. Уклонились, конечно, некоторые — из-за привычного застарелого страха, не доверяя новому, еще очень молодому и «не проверенному временем» либерализму правительства, другие — не желая участвовать в каких-либо затеях Антихристова государства, тем более в переписи его подданных. Если к результату переписи 1912 г. применить предположенную выше пропорцию — в 10 раз — , то получится, что в это время в России жило — 22 000 000 старообрядцев! — вот результат 250-летней ученой и неученой пропаганды, клеветы, травли и казней.

Лживость в отношении к старообрядцам пронизывала русское «образованное» общество до (точнее, от) самого его верха. Так, даже те из русских государей, кто снисходительно относился к старообрядцам и открыто и публично критиковал «Никоновы» реформы, старались всячески поддержать всеобщую, хоть и ложную, уверенность в том, что они именно «Никоновы», а вины государей в них нет. Такова была степень слияния государства и государственной Церкви в России, что возможности действовать иначе русские государи, даже умнейшие, не нашли. Замечательны, например, слова имп. Екатерины II из ее знаменитой речи 15.9.1763: «Никон внес разлад и разделение между народом и престолом, до него государи были отцами своего народа. <…> Никон из Алексея царя-отца сделал тирана и истязателя своего народа. <…> И для чего все это? <…> Чтобы угодить другу своему Никону, чтобы покорить под ноги его и иерархов, и духовенство, и народ, затем, чтобы из него и будущих патриархов создать врагов престолу и самодержавию. <…> Вот заслуга никоновской реформы <…>». Эта лишенная всякой логики патетическая чушь (образец стиля имп. Екатерины) содержала, однако, недвусмысленное осуждение Никона и «его» реформ и оправдание царя Алексея Михайловича и его потомков-преемников, не желавших восстановить патриаршество. Чушь эта действовала безошибочно; тезис «во всем виноват Никон» — здравствует доныне.

Можно было бы, при желании и большом запасе храбрости, спросить имп. Екатерину: Если «Никонова» реформа так плоха, а царь-отец Алексей Михайлович был соблазнен и обманут злодеем Никоном, почему же он, разоблачив, прогнав и сослав этого злодея-обманщика, не отменил реформу? Почему его потомки-преемники ее не отменили? И — главное — почему же ты ее не отменяешь? Власти у тебя достаточно, твой народ возражать не будет, твое духовенство запугано и покорно и сможет, по твоему приказу, без малейшего промедления грамотно и квалифицированно обосновать возвращение к старому обряду; немногих смелых и упрямых можно и в узилище ввергнуть до конца живота их, как митр. Арсения Мациевича. Ответа или не последовало бы, или он был бы еще эмоциональнее и бессмысленнее вышеприведенной цитаты; впрочем, такого желания никто не проявил и вопроса, насколько я знаю, никто не задал. Более (но все же не вполне) правдивый ответ звучал бы так: Россия держала и держит курс на добровольно-принудительное создание всеправославной (славянско-румынско-грузинско-эллинской) империи, причем это создание уже началось присоединением ново-обрядной Украины; пока есть этот курс, нужны и единые обряды и тексты; возвращение к старому русскому обряду невозможно.

Реформа была пронизана ложью не только «сверху вниз и вширь», но и, так сказать, «вглубь», то есть от мелочей до самого важного: от того, что, например, в каком-то новом тексте «дети» точнее, чем в старом «отроцы», а в другом новом «отроцы» точнее, чем в старом «дети», в каком-то новом тексте «поюще» точнее, чем в старом «песнопоюще», а в другом новом «песнопевцы» точнее, чем в старом «певцы», до ее целей, которые никогда не были сформулированы открыто, честно и недвусмысленно.

Никто из руководителей русской Церкви или русской политики не сказал прямо, что последняя цель реформы — военно-политическая экспансия, но тысячи раз в сотнях книг и официальных заявлений было сказано и напечатано, что русские обряды и тексты были искажены невежеством предков, и целью реформы было «исправить» их по «правильным» греческим, что и было сделано. То есть, говоря коротко, чтобы захватить чужое, ломали свою святыню, объясняя, что ее улучшают и украшают. Такое сочетание трех психологических оснований реформы уникально в Mipoвой истории, хотя по отдельности все они — не редкость: захват чужого обычен в истории, ломка своей святыни бывала в Европе (например, в Англии в XVI в.), обман — постоянное занятие политиков. Что же касается «перемешивания» богословских распрей с вполне материальными вожделениями, то это — самое обычное явление в мировой истории.

3) Ненависть к противникам и жестокость, доходящая до патологии. При потомках-преемниках царя Алексея Михайловича русское государство непрерывно до 1905 г. притесняло и унижало старообрядцев более или менее сурово, причем отклонения в ту или иную сторону от, так сказать, «среднего уровня» жестокости зависели от двух причин: 1) общего уровня гуманности эпохи (например, при имп. Александре III невозможно, конечно, было сжигать еретиков или «раскольников», как при имп. Петре I или засекать до смерти, как при имп. Николае I); 2) личного отношения государя к старообрядцам (например, имп. Александр I благоволил им, а имп. Николай I их ненавидел). Духовенство же государственной Церкви было готово участвовать и участвовало словом и делом в репрессиях, как только можно (высшее — всегда, низшее — в основном, в XIX и XX вв.), смиренно равняясь при этом, конечно, на власть, господствующую в России, то есть власть государственную, иногда и забегая (не слишком далеко) в этом деле вперед. Но государственная власть в российской империи столь мало считалась с мнением своего духовенства по всем вопросам, имевшим хотя бы в какой-то степени государственное значение (а вопрос о положении многомиллионного трезвого и трудолюбивого старообрядчества, конечно, имел таковое), что это забегание на ее действия почти не влияло; неправильно искать в неприязни синодального духовенства к старообрядчеству причину этих репрессий.

Выше я несколько раз упомянул, и еще придется не раз упомянуть исключительную ненависть имп. Николая I к старообрядчеству и старообрядцам. «При Николае I даже переход евреев в старообрядчество рассматривался чуть ли не как политическое преступление, и старообрядческие миссионеры, "соблазнившие" евреев в старую веру, были наказаны, а самим евреям было предложено из старообрядчества перейти в православие» [25, с.368]. Приведу выразительную сцену из его жизни и жизни большого старообрядческого поселка под Черниговом, записанную вполне, как мне кажется, объективным мемуаристом.

«В мае месяце 1845 года жителям старообрядческаго посада Добрянки, черниговской губернии городницкаго уезда — сделалось известным, что Государь Император Николай Павлович, проездом из Киева, будет в Добрянке. <…> Добрянцы старались приготовиться к встрече своего Царя, сколько им внушала любовь и преданность к помазаннику Божию, и сколько дозволяли средства и возможность к исполнению похвальнаго своего желания. Когда сделалось им известно время проезда Его Величества через их посад, они позаботились с главной улицы все лишнее убрать, улицу вымести и в назначенный день проезда усыпали ее песком, а сами жители посада от стараго до малаго все оделись в праздничное лучшее платье, как мущины, так и женщины, и день этот был для них великим праздником.

Представители посада и члены ратуши оделись в мундиры и из среды себя избрали почетнейшаго из всего общества своего семидесятилетняго старца Григория Полянскаго с седой бородой и волосами на голове, для встречи Государя с хлебом и солью от посада. Почтенный старец Полянский, с двумя ассистентами по сторонам, также из стариков старообрядцев Добрянки, с благоговением, соединенным со страхом, ожидали Его Величество у станционнаго дома.

Вдруг из-за клубов пыли показался царский поезд, — и коляска Государя Императора мгновенно очутилась у крыльца станции. Местный исправник подвел старца Полянскаго к царской коляске и доложил Государю о желании старообрядцев поднести Царю своему русскую хлеб-соль. Государь быстро встал в коляске и, смотря на старика, спросил его, — что это такое? Представитель Добрянки отвечал — "Ваше Величество! Жители посада, Ваши верноподданные, осмеливаются встретить Вас хлебом-солью и нижайше просят Ваше Величество осчастливить их принять хлеб-соль". Государь, возвысив голос, громко сказал:- "не хочу я вашего хлеба-соли, вы не верноподданные мои! Вы не ходите в церковь Богу молиться".

Старик оробев, изменился в лице, но, собравшись с духом, со страхом сказал: — "Государь! Где же нам и молиться Богу, как не в церкви, и мы все ходим в церковь!" — "Вздор! Отвечал Император, вздор!" и потом, указывая в ту сторону, где виднелись их старообрядческие церкви, продолжал: — "неужели это церковь? Это не церковь, а сборище вольницы; бывшие попы ваши дезертиры, нарушители — клятвы, изменники своих обязанностей. Забыть, забыть и не думать об них! Я вольничать вам не позволю! Я выстрою вам церковь, и приеду Богу молиться, и когда вы пойдете в нее и будете со Мною молиться, тогда я и приму от вас хлеб-соль: слышите ли, вольничать не позволю".

Говоря это и подняв руку, Государь строго грозил старообрядцам своим державным перстом.

Как громом поражены были все старообрядцы словами Государя и, несколько времени, как скрылась его коляска из виду, они стояли как ошеломленные, не зная, что им делать. <…>

В мрачном унынии разбрелись по домам старообрядцы, чувствуя себя подавленными тяжестию царскаго гнева…Беднаго старца Полянскаго, на пути к дому должен был поддерживать исправник; у него едва двигались ноги по земле. Возвратившись домой, старик слег в постель. Напрасно слобожане уговаривали его выпить чашку чаю, он не мог. <…>

Исправник, встретивший губернатора, тот час же отправился к Полянскому, и в утешение старику говорил, что губернатор сам непременно посетит его, при чем с участием спрашивал старика, как он провел ночь, покойно ли? Полянский отвечал: — "помилуй батюшка, где спать! Какой тут сон! Как только закроешь глаза, в туж минуту так и видишь, — как наяву; грозит тебе палец Государя, и палец то такой великий и страшный".

Больной все больше и больше хирел после страха царскаго и никуда уже не выходил со двора. В августе приехал в Добрянку военный генерал губернатор князь Николай Андреевич Долгорукий. Ему приготовлена была квартира в доме Полянскаго; но князь приказал все, что приготовлено для него, перенести в другой дом, за то, что Полянский и сам не согласился и других своим примером удерживал от согласия на принятие законнаго священника. Это последнее обстоятельство, так подействовало на семидесятилетняго больнаго старика, что он на другой же день умер.

Грозный палец Государя, не одному Полянскому виделся потом долго во сне, но и многим другим.

Неожиданное старообрядцами такое грозное и безотрадное для них гневное расположение Государя Императора вызвано было самими же старообрядцами. С самаго начала своего царствования, он не переставал заботиться и принимать разные меры и способы к вразумлению их и обращению к св. церкви. По Его Высочайшей воле, командируемы были Святейшим Синодом в разные места миссионеры и устроивались единоверческия церкви. Но когда меры эти мало соответствовали ожиданиям Государя, то он в 1838 году Высочайше повелел, отобрать всех беглых священников где б они ни были при церквах ли, или часовнях у старообрядцев, и всех их возвратить в те епархии, из коих они самовольно отлучились; — церкви же их закрыть и звон уничтожить. — Высочайшая воля эта со всею строгостию была исполнена.

<Через несколько дней после описанных событий имп. Николай Павлович говорил мемуаристу: > "Гражданское начальство находит свои выгоды в существовании раскола. <…> Чтобы с пользою действовать на раскол <,> должно неослабно, и всеми возможными средствами, действовать на богачей раскольников. Если найдутся между ними упорные, против таких можно употребить свои меры: ведь больной зуб выдергивают же вон".

<Черниговский губернатор "употребил свои меры" для преодоления упорства старообрядцев:> Из Добрянки взято в Чернигов и содержится под присмотром полиции 36 человек самых упорных, из Климовой 26, из Митьковки 16 человек <…>. Сильно затрудняют меня, говорил губернатор, эти арестанты. <…Мемуарист продолжает:> Чиновники губернаторские, значит, подумал я, понимали свое дело хорошо и выслали в Чернигов лишь беззащитных бедняков…Мне стало душевно жаль безвинных и несчастных страдальцев, у которых может быть всего три четыре десятины было посеяно хлеба, да и тот пропадал в поле несжатым…<То есть, имп. Николай Павлович приказал арестовывать богатых старообрядцев, но они откупились>.

<…Далее мемуарист уговаривает старообрядцев присоединиться к единоверию:> Священники ваши, продолжал я, не будут в постоянном страхе от местной гражданской власти, которая, когда ей вздумается теперь, арестует ваших священников, заставляя и их и вас дорогонько отплачиваться от ареста. <…> <Еще спустя несколько месяцев> Его Величество, увидев князя Долгорукова, обратился к нему с вопросом.

— А что, князь, Добрянцы будут ходить в церковь Богу молиться?

— Будут, Ваше Величество, отвечал князь. Впрочем вчера приходили ко мне девять человек добрянцев объявить, что они не будут ходить в церковь. Что прикажете с ними сделать, Ваше Величество?

Прислать их ко мне в Чугуев, отвечал Государь. <…> Исправник распоряжался отсылкою в Чугуев девяти человек. <…> Семейства их, родные и знакомые сошлись на проводы, и провожали их по главной улице вдоль всего посада с воплем и рыданием. <…>

Все смотрели на них, как на исповедников и мучеников веры ради; всякий старался облобызать их, и призывал на них помощь Божию, чтобы они могли с радостию перенести Христа ради разлучение со своими семействами, благодушно претерпеть страдания за веру и сподобиться мученических венцев. Эта картина возмутила весь посад» [79, с. 3–7, 22, 36–46, 53, 77, 87].

Начавшись с сожжения единственного среди оппозиционеров епископа, реформа продолжалась с нарастающей в течение всей второй половины XVII в. жестокостью. Собор 1666–1667 гг. одобрил к печати книгу иером. Симеона Полоцкого «Жезл правления, утверждения, наказания и казнения на правительство мысленнаго стада православно-российския церкве», содержащую оправдание как нового обряда, так и казней смертью защитников старого обряда.

(«Сочинения Полоцкаго не показывают в нем большой учености; он вовсе не знал по гречески; Епифаний Славинецкий не долюбливал его, как часто не любят добросовестные труженики науки верхоглядов, и когда Симеон набивался к нему в сотрудники по исправлению книг, Епифаний отделался от Симеона. <…> Зато, не успевши приобресть значения у строгаго ученаго, Симеон поспевал везде и прославлялся как защитник православия против раскола, как богослов, как проповедник, как стихотворец. Замечательнаго таланта у него не было ни на одно из этих призваний» [113, с. 397]).

И далее по проторенной дороге то же проповедовали многие другие иереи и архиереи. Например: «Еретики лютыми смертьми убиваются того ради, яко да прочия уразумеют тяготу греха и не дерзают творити неподобная. Сия же вся прилична суть еретиком; убо тех убивати достойно есть и праведно» [34, догмат 12]. «Если в ветхозаветной церкви повелено убивати, кольми паче в новой благодати не покоряющихся святей восточной и великороссиистеи церкви подобает наказанию предавати, достойно бо и праведно есть, понеже тамо сень, зде же благодать; тамо образы, зде же истина; тамо агнец, зде же Христос». И, обращаясь к старообрядцам, недоумевает преосвященный автор: «Убо како вас не мучити? Како в заточение не посылати? Како <…> глав не отсекати?» [36, ответ 205], [86, с. 15].

Доводы этих и других наставников и предстоятелей государственной церкви, конечно, не смели расходиться с русскими законами и не отставали от них. Чтобы изложить все противо-старообрядческое законодательство мне пришлось бы заполнить многие десятки страниц описанием всевозможных нравственных и физических пыток. Расскажу только коротко о законе от 7.4.1685, принятом при царевне Софье и патр. Иоакиме, который еще в 1664 г. говорил: «Я не знаю ни старыя веры, ни новыя, но что велят начальницы, то и готов творити и слушать их во всем» [4, с. 98]. «Позже он проявил себя иначе и стал властным и решительным главой церкви» [25, с. 249]. Вот статьи этого закона:

1) Упорных раскольников «жечь в срубе».

2) Покорившихся и покаявшихся отсылать для испытания под надзор в монастыри, а по окончании испытания, холостых из монастырей не выпускать (хотя их «православие» доказано этим испытанием, а монахами быть они не хотели и ие хотят), женатых же выпускать на поруки, и при их вторичном совращении в раскол, казнить смертью (всех, то есть, в том числе и вторично раскаявшихся). Это правило, дважды прямо и буквально противореча церковным канонам, предвещало этим множество подобных правил и законов, ужаснувших русских людей при имп. Петре I.

3) Увлекающих к самосожжению, сжигать самих, даже и раскаявшихся.

4) Крестивших крещеных ранее, сжигать, даже и раскаявшихся.

5) Отказавшихся признать себя раскольниками, затем же уличенных, бить кнутом и ссылать в отдаленные города, даже если раскаются.

6) Кормивших, поивших или укрывавших у себя раскольников, бить кнутом и (смотря по вине) ссылать.

7) Приютивших раскольников, не зная, что они раскольники, штрафовать.

8) Имущество ссыльных (и, конечно, казненных) продавать в пользу казны, так как из него большая часть идет на вознаграждение сыщикам.

Этот закон, конечно, строго выполнялся не везде, но там, где соответствовал настроению местных духовных и светских властей. Так, в соответствии с ним, «князь Петр меньшой Семенович Прозоровский, боярин и воевода <…> приказал троекратно допросить <…> раскольника Демку Степанова <…> "и буде он не покоритца, и по указу великих государей и по граматам, велеть его Демку сжечь и пепел развеять, чтоб отнюдь знаку и костей не было". Так как раскольник этот умер в Тюмени в тюрьме вероятно, от пыток, как в то время многие подследственные вообще и старообрядцы в частности>, то тело его вывезли из города в лес и бросили в пустом месте» [6, «Прозоровский»]. По настоянию еп. Питирима Нижегородского был «подвергнут страшным пыткам» ([25, с. 442]) и казнен старообрядческий дьякон Александр — автор так называемых «Дьяконовых ответов» на вопросы еп. Питирима. (Эти «Ответы» — замечательное полемическое сочинение, уступающее, впрочем, «Поморским ответам» А. Денисова, — были впоследствии напечатаны). Тело дьякона Александра было после казни «сожжено марта 21-го дня 1720 г.» [50, вып.1, с.88]. Сжигали в срубах и детей — см. в [14] описание сожжения вместе с родителями 9-летней девочки ([4, с.113]). Григорий Талицкий, виновный не только в том, что был старообрядцем, но и в том, что называл имп. Петра I антихристом и, более того, одолел в диспуте местоблюстителя патриаршего престола митр. Рязанского Стефана (Яворского), «был подвергнут казни через копчение» [6].

Ясно, почему тела казненных или умерших под пытками сжигались: чтобы не допустить появления старообрядческих святынь — мощей мучеников. Для старообрядцев это было особенно болезненно, так как они были лишены всех русских святынь, захваченных «никонианами», а 600-летняя русская традиция настоятельно звала их к поклонению свв. мощам и иконам. В этом деле — уничтожении тел запытанных насмерть противников — у русских властей были во II–IV вв. предшественники: в те времена «христиане <…> почитали великою для себя жестокостию, когда их мучители запрещали предавать земле тела Мучеников и, в поругание, выставляли оныя на съедение лютым зверям и хищным птицам, либо сожигали, издеваясь над учением Христиан о будущем воскресении» [124, т. 5, с. 169].

Что касается сыщиков (всяких, в том числе и «специалистов» по старообрядцам), то их награждали щедро до безобразия. «В специальном указе от 23 октября 1713 года, поощрявшем доносчиков <…>, подчеркивалось: "…кто таких преступникоф и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, без всякого опасения приезжали и объявляли о том самому е.ц.в., только чтоб доносили истину, кто на такого злодея подлинно донесет, то ему за такую ево службу богатство тово преступника движимое и недвижимое отдано будет, а буде достоин будет дастся ему и чин его, а сие позволение даетца всякого чина людем от первых даже и до земледельцоф". Обещания властей не оставались на бумаге» [110, с. 382–383].

Старообрядцев «не только разгоняли по всей России, но ловили даже в Польше, куда они укрывались от гонений. В 1735 г. русские войска перешли польскую границу и выгнали в Россию из старообрядческих селений на Ветке от 13 000 до 60 000 человек, главная масса которых попала в тюрьмы и на принудительные работы. Количество указов 1716–1762 гг., вводящих новые ограничения и подтверждающих старые правила против раскольников, так велико, что само их перечисление занимает не одну страницу» [25, с. 442].

В просвещенном и гуманном XIX веке солдат-старообрядцев засекали насмерть за отказ брить (по армейскому уставу) бороды (см. об этом [68, с. 119, 149–161]); крестьян-старообрядцев, окружив их деревню войсками, расстреливали картечью, пока они не выдали властям своего священника, которого ожидала, конечно, сырая подвальная тюрьма в одном из монастырей [51, апрель 1893]. В подобной тюрьме в Суздальском Спасо-Евфимьевском монастыре 4 старообрядческих епископа томились в царствование имп. Александра II — «Освободителя»: Аркадий с 1854 по 1881 гг., Алимпий с 1854 по 1859 гг. († в монастырской тюрьме), Конон с 1858 по 1881 гг., Геннадий с 1862 по 1881 гг.; 3 из них были освобождены только после 1.3.1881; четвертый умер, не увидев свободы. Не следует забывать, что они могли в любую минуту покинуть сырой подвал и выйти за ворота тюрьмы, если бы отказались от «раскольнических заблуждений», к чему их ежедневно и старательно склонял настоятель монастыря-тюрьмы. Об их судьбе рассказала в 1879 г. газета «Голос» (за что была приостановлена), и все же они еще 2 года не были освобождены! — до воцарения имп. Александра III (см. [51, август 1903]).

«Томский <старообрядческий> епископ Мефодий <…> был арестован в 1893 г. в Бийском уезде, Томской губернии. При аресте его обстригли, отобрали все вещи и самого заключили в тюрьму <…>. После долгого томления в тюрьме он был приговорен судом за присоединение одного «православного» к старообрядчеству к лишению всех прав состояния и к ссылке в Восточную Сибирь. Закованного в кандалы старца-святителя гнали три тысячи верст до места ссылки. Спустя некоторое время здесь он был снова арестован и заключен в иркутскую тюрьму: за ним найдено новое тяжкое преступление — он рукоположил здесь священника для одного старообрядческого прихода. Его сослали <…> в Вилюй, где обитают только дикари, прокаженные да звери. Здесь он и закончил свою страдальческую жизнь в 1898 г.» [4, с. 252–253], то есть уже при имп. Николае II. После 1905 г. в деятельности еп. Мефодия суд не мог бы усмотреть что-либо противозаконное. Но выйти на свободу, если бы он дожил в ссылке до 1905 г., он все же (без особого Высочайшего дозволения) не мог бы, так как закон обратной силы не имеет.

Светские и церковные власти репрессировали не только живых старообрядцев. «В 1896 г. совершилось такое страшное злодеяние в старообрядческом монастырьке <…> близ станицы Кавказской. <…> Под церковью монастырской были погребены епископ Кавказский Иов и священник Григорий. Старообрядцы знали, что тела их нетленны. Узнал об этом и кавказский православный миссионер архимандрит Исидор Колоколов <…>. Он ворвался в монастырь с отрядом "православных" казаков, разрыл могилы названных священнослужителей и удостоверившись, что тела действительно нетленны, расколол их гробы и, соорудил из них костер, облив эти тела предварительно керосином. За такой "подвиг" <…> Синод произвел Исидора Колоколова в сан епископа» |4, с. 253]. Власти неоднократно сжигали мощи старообрядческих Святых и в XVIII в. (|102, с. 312–313]).

«Документы со всей очевидностью показывают, что миссионерство, сбор двойных налогов, наказания старообрядцев за раскол и за осуждение политики Петра I слились в одну неразрывную систему ужасных преследований, пыток, ссылок, казней, вымогательств и грабежа населения» [25, с. 441].

Своеобразной формой жестокости по отношению к старообрядцам стало принуждение их принимать в «никонианской церкви» еретическое (по их мнению) причастие. Это рекомендует «Духовный регламент», как средство сыска: «Несть лучшаго знамения, по чему познать раскольника». А также: «Поистине вем, яко ни которые иереи ни которых раскольников и еретиков всепокаявшихся проклятых насильно не причащают, кроме вас таковых сущих» [36, ответ 214]. В 1722 г. Синод указал (чтобы тайные старообрядцы не могли уклониться от причащения в «никонианской» церкви под предлогом недостоинства и тяжких грехов, которые они исповедали, хотя на деле не совершали) каждого «исповедающаго грехи своя, какие бы ни были» причащать! Указом 1723 г. было приказано не отпускать им на исповеди грех «ложных на себя клевет», но причащать! Как уродовала и старообрядцев, и государство, и государственную Церковь, и Ее каноны эта безумная сама по себе и безумно вторгшаяся в Церковь политика!

Более того: насильственное причащение старообрядцев при помощи специально изобретенного и изготовленного кляпа с воронкой видели и описали авторы разных эпох и местностей. Например, Иван Филиппов в «Истории Выговской пустыни» в самом начале XVIII в.: «Кляпы в уста покладающие, вливаху причастие», и многие, действительно, так приобщились «никонианским» тайнам, «инии же в устех удерживаху не проглотивше, и вышедше из церкви пометающе из уст, плеваху на землю» [4, с. 95]. Это совершалось не в застенках или темных углах и подвалах, но при совершении литургии в храме, у всех на виду; и не комсомольцами — пропагандистами атеизма, а священниками государственной Церкви; можно представить себе, какие чувства эта церемония возбуждала в народе: в «никонианской» его части — свои, в старообрядческой — свои. Совершалось это не здесь или там, но, как писал в 1780-х гг. добросовестнеишии и осведомленнейший участник и наблюдатель событий — «всюду <…> неправеднаго агньца нуждею во уста вълияние» [99, с. 120]. В древности насильно причащали (приблизительно таким же кляпом) несогласных с их доктриной ариане (см. «Церковные летописи» Барония) и иконоборцы (см. письма прп. Феодора Студита); еще раньше римские власти так же «причащали» христиан идольским жертвам (см. жития многих Святых, например, 16 апреля, речь св. мц. Ирины). Бывали и случаи принудительного причащения большого количества старообрядцев единым, так сказать, мановением начальства; например, знаменитый архим. Маркелл Родышевский († 1743), арестовав в Риге 500 человек старообрядцев, всех их приказал исповедать и причастить. Так причащали старообрядцев, считая их при этом «хуже жидов»! — выражение знаменитого митр. Арсения Мациевича [4, с. 104]. В отношении духовных и светских русских властей к старообрядцам редкостные в истории ложь, продажность и жестокость переплетались и сорастворялись, получая в ответ ненависть и презрение.

Ясно, что «громадное большинство старообрядцев было незаписным <то есть тайным, неявным>: они жили тайно, скрываясь от властей»; явных старообрядцев в России не могло быть очень много; слишком тяжела была их жизнь; особой тяжестью ложилось на них то, что «разыскивать их <то есть тайных старообрядцев> были обязаны и сами записные <то есть явные, легальные> старообрядцы. Правительство заставляло их быть предателями своих родных отцов и матерей, братьев и сестер» [4, с. 116). Таким образом, как сказано выше, определение численности старообрядцев тайных всегда было проблемой для фискальных органов государства, статистиков и историков; нет твердо установленных цифр и сейчас, как нет и твердо установленных границ между старообрядцами явными и тайными. Цифры всегда получались разные в зависимости от того, кого считали старообрядцем.

Пример «предательства»: «Раскольники, жившие в керженских скитах <…> были недоступны для самих сыщиков <…>, так как эти скиты расположены были в обширных, непроходимых и в то время малоизвестных лесах. <…> Посему розыски <…> производились только при помощи некоторых обращенных из раскола лиц, которые сами долгое время жили в скитах и подробно знали топографию лесов керженских. <…> Керженские скиты с этого времени потеряли значение неведомой страны. <…> Работавшие здесь сыщики составили список скитов с указанием их названий, местоположения и числа проживавших в них раскольников» [86, с. 35–36].

Выше упомянуты нравственные пытки; коротко расскажу лишь об одной. Павел Любопытный писал о старообрядческих похоронах: «Если же похороны бывали производимы по указам высшаго начальства, во время дня <а не тайно от начальства, ночью> и на определенном от правительства месте, то, по исправлении вышеозначеннаго обряда над умершим, везли его в кладбище на гнусной сброе и животном, с сидящим на гробе трубочистом, с имеющимся у него в руках помелом или шваброю; безобразясь, изрыгал скверный мiрские хулы на святую нашу Церковь и покойника. Сии варварские поступки продолжались над Христовою Церковью в столицах и губерниях до 1762 г. <…>, а в некоторых местах позже»; цит. по [33, с. 302–303]. Я не слышал, чтобы такие похороны бывали даже в 1930-е гг.

Для старообрядцев-поповцев и беспоповцев, признающих и совершающих, так или иначе, брак (то есть для большинства старообрядцев), настоящей пыткой была его недействительность по русским законам. Она привела к миллионам семейных драм и получению за взятки миллионов подлинных, но лживых, и изготовлению миллионов фальшивых документов. «5 декабря 1834 г. было издано высочайшее повеление, что "браки раскольников, венчанные вне церкви, в домах и часовнях и неизвестными бродягами, не могут быть признаваемы за браки законные, а за сопряжения любодейные; к детям от таких браков не прилагаются гражданские законы о правах наследства"» [111, с. 411–412].

При жизни прот. Аввакума старообрядцев с помощью вышеописанного кляпа еще не причащали, но им уже приходилось придумывать, как уклониться от окропления «никонианской» св. водой и т. п.; Аввакум дал по этому поводу своим последователям ценные советы из Пустозерска. Например, если будешь вынужден прийти на исповедь к «никонианскому» священнику, «ты с ним в церкви той сказки разсказывай, как лисица у крестьянина кур крала; прости де, батюшко, я не отогнал. И как собаки на волков лают; прости де, батюшко, я де в конуру собаки той не запер». Если священник придет в твой дом и будет кропить св. водой и давать целовать крест, ты «ребятам вели по запечью от него спрятаться. А сам ходи тут, да вином его пой и говори ему: прости, бачко, нечист, недостоин ко кресту. Он кропит, а ты рожу-то в угол вороти, или в мошну в те поры полезь, да деньги ему давай. А жена собаку из-под лавки в те поры гоняй, да кричи на нее. Он ко кресту зовет, а она говори: бачко, недосуг, собаку выгоняю, тебя же заест»; цит. по [2, с. 224]. Чего в этих поучениях больше: наивности, хитрости, или презрения к «никонианскому» духовенству и его святыням? С наивностью старообрядцам пришлось расстаться вскоре и навсегда, а хитрость и беспредельное (гораздо большее, чем при Аввакуме) презрение к новообрядческому (государственному) духовенству впитались в них очень прочно, став важнейшим из факторов, разделивших (к XX веку — глубоко и необратимо) русский народ на противостоящие фракции.

Чтобы нагляднее представить условия жизни старообрядцев в России в царствования от Алексея Михайловича до имп. Николая Александровича, приведу выдержки из «Краткого хронологического перечня важнейших событий в старообрядчестве и правительственных узаконений по старообрядчеству за 2 столетия.

<…> 1678 г. Иоакимовским собором исключена из лика святых св. благоверная княгиня Анна Кашинская <…>.

<…> 1682 г. Издан указ разыскивать старообрядцев по всем городам и сжигать в срубе.

<…> 1689 г. Указ патриарха московскаго Иоакима ловить старообрядцев в волостях и лесах, пристанища их разорять, имущество продавать, а деньги присылать в Москву.

<…> 1708 г. Петром I послан на Керженец Питирим, игумен Переславскаго монастыря, впоследствии митрополит, истреблять старообрядцев.

<…> 1716 г. Старообрядцы обложены двойным окладом. Указ о сем подтверждался неоднократно.

<…> 1717 г. Опубликован подложный оригинал никогда не бывшаго деяния на вымышленнаго еретика Мартына-армянина.

<…> 1718 г. Император Петр 1-й приказал придумывать на старообрядцев ложную вину для увеличения наказания.

<…> 1719 г. Издан указ читать подложное деяние на Мартына-армянина в церквах на утрени в воскресные дни. Кто не верит сему деянию, указано предавать того сожжению на костре.

<…> 1721 г. Последовало распоряжение отбирать у частных лиц харатейные и старопечатные книги. Издан указ разорять старообрядческие жилища, чтобы "и след того места не был знаем".

<…> 1722 г. Установлено для старообрядцев особое платье <…>. Повторен указ брить бороды. За право ношения бороды установлена плата 50 руб. с бороды в год.<…> Установлен сбор с каждаго старообрядческаго двора в пользу священников господствующей церкви.

<…> 1723 г. Предписано давать, по указам синода, воинския команды для сыска и поимки старообрядцев.

<…> 1724 г. Установлено носить старообрядцам сверх указной одежды особые знаки, а женам их особенное платье. Некоторые старообрядческие учители были преданы страшным пыткам и жестоким наказаниям за то, что они называли подложное деяние на Мартына-армянина "подставной книгой".

<…> 1735 г. Первая выгонка и разорение Ветки <старообрядческого поселения в Польше>.

<…> 1744 г. Указ синода и сената о записи всех старообрядцев в двойной оклад.

<…> 1745 г. Воспрещено старообрядцам называться "староверцами" <Неоднократные в XVIII в. (до царствования имп. Петра III) указы о разрушении всех часовен и конфискации найденных в них книг и икон, фактически направленные против старообрядцев>.

<…> 1762 г. Высочайший указ Петра III-го о прекращении гонений на старообрядцев. Разрешено старообрядцам, бежавшим заграницу, возвратиться в Россию.

<…> 1764 г. Дозволено старообрядцам вступать в купеческое сословие. Ветка снова была опустошена и жители ея высланы в разныя места <в том числе за Байкал>.

<…> 1783 г. Австрийским императором Иосифом II-м дана старообрядцам, поселившимся в Австрии, и их духовенству полная религиозная свобода.

<…> 1785 г. Впервые старообрядцы названы в официальном документе старообрядцами.

<…> 1827 г. Воспрещено старообрядческим священникам переезжать из одного уезда в другой для совершения духовных треб. Воспрещено принимать на Рогожское кладбище <всероссийский центр поповцев в Москве> новых священников.

<…> 1832 г. Запрещено старообрядцам по всей России принимать священников от господствующей церкви.

<…> 1834 г. Последовало Высочайшее повеление не позволять ни по какому случаю оставаться в Москве старообрядческим священникам, приезжающим из других мест. Запрещено им и временное пребывание на Рогожском кладбише.

<…> 1838 г. Издан указ об учреждении во всех губерниях секретных совещательных комитетов по делам старообрядцев.

<…> 1844 г. Австрийским императором Фердинандом подписан декрет о дозволении старообрядцам иметь в Белой-Кринице своего епископа и отправлять ему все архиерейские обязанности.

<…> 1846 г. К старообрядческой Церкви присоединился в Белокриницком монастыре греческий митрополит Амвросий.

<…> 1848 г. По требованию русскаго Императора Николая 1-го Белокриницкий митрополит Амвросий сослан <австро-венгерскими властями> в ссылку в гор. Цилли.

<…> 1852 г. В Петербурге учрежден особый секретный комитет для уничтожения старообрядчества.

<…> 1874 г. Издан закон о записи старообрядческих браков в метрическия книги.

<…> 1883 г. Издан закон о старообрядцах, дозволяющий им отправлять Богослужение в закрытых помещениях.

<…> 1895 г. Издан секретный циркуляр М.В.Д. о разрешении бегло-поповцам принимать священство от господствующей церкви.

<…> 1905 г. Издан Высочайший указ о началах веротерпимости.

<…> 1910 г. Господствующая церковь возобновила почитание св. Анны Кашинской» [53, 1911, с. 67–69].