— Мать Да нали?..

Жрица, плотная зрелая женщина в сером одеянии с зелеными прошвами, открыла крепкую дверь, пропуская воспитанницу в келью. Мать с признательностью кивнула, и дверь закрылась, оставив их наедине.

— Жозефина. — Плавный, будто сделанный в толще воды жест обрамленной широким рукавом кисти, и девочка подошла ближе.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга — глубоко немолодая женщина и совсем еще юная девушка. Древо и росток, мудрость и свежесть. У одной были глаза цвета темного янтаря, у другой — родниково-серые, но у обеих — одинаково ясные и чистые. Одна излучала поразительное несуетное достоинство, вторая держалась с врожденным благородством. Мать окутывал ореол почти ощутимой Силы, мягкой и текучей, как мед, и Сила эта заставляла хамов умолкать, наглецов обращала в скромных, а жестоких и вовсе повергала в смятение. Ищущие утешения обретали его прикосновением к этой мощи, уставшие получали силы. Такой была Мать Данали Севора, матриарх храма Даны Дарительницы, и Жозефина искренне восхищалась ею.

— Тебе пришло письмо из дома. Управляющий извещает о том, что в поместье случился пожар и в огне, — взгляд темных ярких глаз стал тверже, не чтобы ранить, но чтобы поддержать, — погибла Лилия де Крисси, твоя матушка.

Внутреннее чутье эмпата подсказало девочке, что творится что-то неладное, еще когда за ней пришла Кампанея и повела лично к Матери. Произнесенные слова лишь придали тревожному предчувствию плоть и облик. Посему, приняв этот оглушающий удар, Жозефина только сжала зубы и на долгий миг закрыла глаза. Подняв веки, она взглядом дала понять, что готова слушать дальше.

— Я понимаю, что тебе нужно непременно съездить домой, — продолжила Мать, — но я должна знать: вернешься ли ты, чтобы завершить обучение, или примешь дела семьи сразу. Ты готова решать сейчас?

Потоки ее Силы дотянулись до воспитанницы, обняли, как обнимают руки, отогревая и поддерживая. Многоопытная Мать знала: если она начнет утешать девочку, силы сдерживаться покинут ее. Жозефина кивнула — скользнули по плечам крупные кудри каштановых волос.

— Как старшая наследница рода, я обязана принять дела незамедлительно. — Все-таки девочка была отнюдь не из камня, и речь ее от душевного напряжения зазвучала излишне серьезно. — Мне жаль расставаться с храмом и с вами, Мать Данали, но я должна быть там.

Но и не из мокрого песка лепили Боги ее сердце, вовсе не из песка… Матриарх храма по достоинству оценила стойкость воспитанницы. Ее готовили стать Матерью рода пятнадцать лет, с самого рождения, как и полагается первенцу, — и она действительно была готова.

— Есть вещь, которую я должна тебе передать в таком случае. — Из-за стопки книг на столе Мать извлекла шкатулку — темное дерево, четкие углы, геометрическая резьба. От нее ощутимо тянуло магией. — Это было вручено твоим отцом вместе с полной платой за обучение и указанием передать это тебе, если случится что-то непредвиденное и ты покинешь храм раньше срока. — Поверх шкатулки лег конверт плотной желтой бумаги. — И вот письмо вашего управляющего, пришедшее сегодня утром.

Неловко прижав шкатулку локтем к животу, Жозефина вынула письмо из конверта и прочла каллиграфически-вычурно выписанные строки — будто забор из кованых прутьев, унизанных завитушками; внизу стоял малый оттиск — простая одноцветная чернильная печать, которую обычно использует управляющий семьи, пишущий по ее делам; по смыслу родственный хранимой им же связке ключей, знак доверия хозяев. Когда печать попыталась расплыться перед глазами, юная де Крисси вскинула голову, вновь поймав взгляд Матери — тревожный, добрый и благословляющий.

— Десять лет ты провела с нами. — Матриарх храма поднялась, обойдя письменный стол, встала перед воспитанницей и, всегда воспринимавшаяся ею как высокая и величественная, оказалась чуть-чуть ниже нее ростом, впрочем, не потеряв оттого ни капли величия ореола благостной Силы. — Мы научили тебя всему, что должна знать молодая нобле и добродетельная девица вообще, и, я надеюсь, это было и будет для тебя полезно. — Она помолчала пару ударов сердца, вглядываясь в лицо девочки, запоминая и благословляя ее. — Можешь попрощаться с соученицами и наставниками — и любыми другими обитателями храма, с кем пожелаешь, — а потом не медли и спускайся ко входу, тебя будет ждать повозка. Вещи погрузят в нее.

Мать улыбнулась — и мягко, и горько, и удивительно светло. Поклонившись ей в знак искренней благодарности, Жозефина выпрямилась и, в последний раз соприкоснувшись с Матерью Данали взглядами — взаимное уважение, тепло и прощание, — вышла из кельи.

…Проводив взглядом проплывшую мимо створку ворот храмового подворья, она откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Разум отказывался осознавать, что мамы больше нет, а из-под век медленно вытекали соленые капли. Жозефина свернулась клубком, как раненый зверь, ее колотила дрожь — дрожь рвущейся границы между нежеланием и необходимостью осознать и принять нечто страшное, темным крылом перечеркивающее привычную, мирную жизнь.

Когда она отодвинула шторку с окна экипажа, внутрь проникли скудные лучи заходящего солнца. Они осветили личико, которое с легкостью можно было назвать миловидным, но никогда — красивым: черты его не складывались в ту завораживающую гармонию, что присуща настоящей телесной красоте. Крупные светло-каштановые кудри обрамляли изящный овал лица с высокими скулами — материнским наследием — и чуть вздернутым носом.

Девушка в последний раз судорожно вздохнула и, утерев лицо, села ровно. Выплаканная боль стала глуше, она перестала рвать сердце своими ядовитыми зубами и свернулась вокруг него давящим кольцом — но теперь от нее можно было отстраниться, давая отдых измученной душе. Вновь закрыв уже сухие глаза, Жозефина внутренним зрением вгляделась в нить времени, которая тянулась из монолита всепоглощающей и всепорождающей темноты к постоянно ускользающему моменту настоящего.

Там, далеко в сумерках, всегда окутывающих начало человеческой жизни в зеркале памяти уже повзрослевшей личности, было детство в семье нобле из тех, у кого чести куда больше золота. Дом, купленный отцом, был не слишком большим, но достаточным и уютным для всех его обитателей; в своих стенах за узорчатым кованым забором он лелеял саму молодую пару, троих детей — Жозефину и ее младших брата и сестру, с десяток слуг и столько же лошадей. Матушка, Лилия, происходила из младшей ветви старинного рода нобле де Крисси; пожалуй, было благом, что она не принадлежала к старшей ветви, славившейся непомерной гордостью и лояльностью короне, ибо всю ее перебили заговорщики во время Смены Ферзей двадцать лет назад. Наследница младшей ветви, как и мужчины совсем уж дальнего ростка рода, этой участи избежали, и, оберегая их от преследований новой короны, острие крылатого копья на гербе прикрыл собой вставший на дыбы единорог. Серебро мощного древнего рода на небесной лазури осталось, как и богатая родословная, в которой славы, битв и подвигов было больше, чем кротости, смирения и подвижничества, которые, видимо, все сосредоточились в Лилии.

Отец же, Себастьян Штерн, не отличался подобной знатностью (вообще говоря, происхождение его было весьма туманно), зато обладал высокой государственной должностью, обеспечивавшей семейство золотом и, в свою очередь, обеспеченной его живым умом, настойчивостью и смелостью, помноженными на талант алхимика. Собственно, он и поднял алхимию на небывалую высоту, собрав разрозненные наработки хиленького отростка могучего древа магических знаний и создав из них нечто совершенно новое, объединившее магию и механику; именно он вывел и сформулировал законы алхимии и развил в полноценную науку, дав ей не только скелет системы, но и плоть и кровь методов, сведений, множества разработок и еще большего числа последователей. Штерн означало «алхимия», и «алхимия» означало Штерн.

Матушку Жозефина помнила и по детским годам, когда еще носилась по дому с младшими детьми, и по своим приездам домой, и по ее письмам, написанным быстро летящим, легко читающимся почерком, пачка которых теперь лежала в ее дорожной сумке; фигура отца же меркла в сумерках, оставив в памяти только проступающее из сгущающейся темноты лицо, запах, темный жилет с непонятными вышитыми знаками поверх белокипенной рубашки и руки с несколькими твердыми шрамами. Он погиб на работе, во время эксперимента в своей лаборатории, когда его старшей дочери было пять лет. Верхушку алхимической башни разнесло в куски, и от нескольких тел — Первого алхимика и пары его помощников — не осталось даже пепла, который можно было бы похоронить.

Впрочем, отец успел оставить своим любимым некоторые средства на счету в банке, новый дом с впечатанной на уровне кладки стен защитой, доход с патентов его изобретений и, уже посмертно, немалую — особенно по меркам скромного рода де Крисси — пенсию; а еще — для самой Жози — полноценное обучение при храме Даны Дарительницы, доступное лишь нобле, неприлично богатым семьям либо же тем, кто решил целиком посвятить себя служению Плодородной и Милосердной. Девочка с успехом соответствовала первому условию и в качестве воспитанницы храма была принята безоговорочно, даже без учета несильного, но явственного Дара. Ее матушка Лилия, к слову, обладала Даром куда более сильным и — то, что явно передалось по наследству, — с явным уклоном к целительству. От природы чувствительная и ласковая, получив немаленький собственный дом, Лилия держала домашнюю лечебницу, пользуя от болезней и травм всех, знатных и простолюдинов, богатых и бедных — она могла себе позволить содержание больных при полном согласии мужа. Жозефина всегда находила это дело очень достойным и собиралась продолжить его теперь, в память о матушке.

Детство домашнее сменилось детством храмовым и заполнилось множеством искусств, подлежавших изучению, — от этикета и пения до рукопашного боя и охоты; ее учили читать и писать, держать себя в обществе, управлять поместьем, владеть собой и своим телом, а также — что разумеется — пользоваться Даром. Правда, тут развитие девочки пошло несколько однобоко — целительской его стороной она владела прекрасно, мастерски используя доступную ей невеликую Силу, а что касается прочих чудес — что бытовых, что боевых, — знала она совсем немногое: могла создать «светлячка» и огонек, достаточный разве что для поджигания бумаги или щепочек в камине, да еще умела выставить простейший Щит, способный на миг сдержать или отвести удар. Магии исцеления в храме Даны Помогающей учили охотно и по строгой системе с обширной практикой, иным же аспектам девочку обучали от случая к случаю только некоторые его обитатели — и то из симпатии к самой Жозефине, а не во исполнение наставнических обязанностей.

Так, прослеживая нить времен, она ехала под покачивание кареты и фырканье лошадей, безотчетно оглаживая пальцами грани шкатулки; размотавшись вдоль дороги, нить уткнулась в увенчанную литым гербом узорчатую решетку ворот.

Жозефину встретил нестарый еще крепкий мужчина в скромной одежде слуги с шевроном де Крисси на левой стороне груди и знаком достоинства управляющего поместьем — большим ключом при поясном ремне. Едва наследница ступила за ворота, управляющий с поклоном вручил ей связку ключей — символ хозяйки, полноправной и полновластной. Девушка, кивнув, приняла их, не позволив себе показать, что бремя обязанностей, обретшее теперь вещественность и облик, едва ее не согнуло. Рядом со статным мужчиной, уже шагнувшим далеко в осень своей жизни, невысокая изящная Жозефина казалась совсем хрупкой.

Повесив ключи на поясок своего скромного платья, она вновь подняла взгляд на управляющего. От него исходило чувство вины, и принятие судьбы как необратимой силы, движущей миром, и смирение уже немолодого человека, отдавшего жизнь служению другим.

— Мартин… как вы здесь?

— Такое несчастье, госпожа, — вздохнул тот, неестественно выпрямляясь, — такое несчастье…

Пообедав — не огорчать ведь добрую кухарку Агнес! — Жозефина в сопровождении Мартина отправилась лично осмотреть место пожара, унесшего жизнь ее матери.

— Кое-что мы уже разобрали, что нашли — похоронили, — рассказывал управляющий. — Там сиделка была да четверо больных, никто не вышел…

Управляющий, который юную хозяйку помнил уже отрочицей, приезжавшей на краткие каникулярные дни, повел ее через дом к одноэтажному пристрою левого крыла особняка, где находилась лечебница. Лопнувшие от жара стекла, куски провалившихся вовнутрь насквозь прогоревших стропил, усыпанные обломками черепицы, сливающиеся в черную обгорелую груду на черном обгорелом полу, и… целехонькая дверь во внутренние покои, стены как стены, оштукатуренные, не несущие никаких следов огня, а главное — никакого запаха гари, который спустя пару суток должен был окутывать еще все поместье, не исключая ни флигелей, ни прудика с золотыми роскошнохвостыми рыбками.

— …матушка же ваша, да будут светлы ее Небеса, ночью проснулась да и спустилась, а там уж бросилась в огонь, спасать… куда там — мы даже тел-то не нашли, а уж как полыхало: почитай, загорелось после полуночи, и до самого рассвета…

Жозефина слушала и смотрела, лихорадочно сопоставляя. Очень, очень странно…

— Мартин, отойдите, пожалуйста.

Старый слуга повиновался, разумно к тому же замолчав. Девушка вошла в пожарище и, став как можно ближе к центру, сосредоточилась — кончики пальцев соединены и смотрят вверх, голова наклонена так, что указательные пальцы смотрят в самую точку меж лбом и переносицей; она потянулась вперед и вглубь, пытаясь ощутить… увидеть… узнать…

Стена огня — яркого, хищного, безжалостного. Страх и отчаяние. Безнадежность. Обреченность. Ужас гибнущих, упрямство тех, кто до последнего пытался что-то сделать. И что-то… что-то еще. То, чего быть не должно. Сладковатая и будто бы затхлая нотка, паутинно-тонкая нить, неясно будоражащая среди общего понятного полотна. Вслушаться, раскрыться, понять… Жозефине было тем сложнее, что подобного чувства она не испытывала достаточно ясно, но все же она нашла название.

Экстаз. Очень странный, как и все здесь, не имеющий ничего общего со светлым молитвенным состоянием (и с чем-либо светлым вообще); пожалуй, ближайшим его родичем можно было бы назвать испытываемое самоистязателем, но для вящего понимания Жозефине остро не хватало опыта. Она подняла голову и разомкнула ладони, выныривая в людской мир, не окрашенный отголосками чувств тех, кто уже не принадлежал ему.

— Кто-то еще пытался спасать людей? — Она обернулась к Мартину, и голос ее прозвучал вчуже.

Тот отвечал не задумавшись:

— Я подойти пытался вот отсюда же, но жар такой был, что не подойдешь, никак я не смог… только матушка ваша… да вот конюх еще ворваться пытался, обжегся сильно, сам не свой теперь, только сидит да горькую хлещет… ох, извините, госпожа, не следовало мне…

— Право, Мартин, я неплохо представляю себе, что люди делают в подобном состоянии. И о существовании самогона знаю.

— Простите старика…

— Не за что извиняться, — ее серые глаза потеплели, утешая верного слугу, — скажите лучше, достойно ли похоронили… погибших?

Он поскреб в затылке, смущаясь.

— Так ведь и нечего почти было хоронить-то, зола одна. Ну, собрали, да и в землю, там, в уголочке сада, могилку сделали.

— А кости? Неужели не нашли под завалом, разобрали же почти?..

— Не было костей, пепел только, вот как есть, и не пойми, дерево иль человек…

Даже если пожар полыхал часа три (хотя, прямо говоря, чему тут вообще гореть-то три часа, в тщательно защищенном каменном доме?..), тела не могли сгореть в золу, должны были остаться хотя бы части скелетов, зубы, хоть что-то. Очень странно.

Все очень странно.

Значит, это был очень странный огонь.

Магия?

Алхимия?

Ирокар его знает, что это было. Никакого магического фона. Ни капельки, ни кусочка.

— После пожара-то еще господа следователи приходили, притом не простые, а государственные. Ходили-ходили, искали-искали, ничего не нашли да с умным видом уехали. Письмо оставили, я его в кабинет унес вместе с другими, с вашего позволения.

Жозефина, рассеянно кивнула, запоминая сказанное, и в последний раз оглядела пожарище.

— Проводите меня к Сержу.

— Да, госпожа.

Конюшня располагалась у торца правого крыла. Деревянные стены и крыша, полутьма, уютно дышащая сеном и ощущением тел больших, теплых, добрых животных, посверкивающая любопытными и доброжелательными лошадиными глазами. Конюшня фыркала, посапывала, перебирала ногами в вычищенных денниках, вкусно хрупала овсом и задумчиво шуршала заботливо набросанной на пол соломой.

Из рукотворных сумерек, пронизанных снопами света из открытых окошек, со стороны денников выкатился мальчишка — лет десяти-двенадцати, с льняными вихрами и тонким изящным носом, одетый в простую небеленую рубаху да портки — все пусть и не совсем новое, но чистое и не драное; в общем, был он явно присмотрен, как бы там Серж ни прикладывался к кувшину последние дни, хотя у Мартина в доме иначе и не бывает.

Увидев управляющего, конюшонок склонил голову, а узрев вошедшую следом Жозефину, и вовсе согнулся в поклоне.

— Молодая госпожа, с прибытием, мы вас ждали, — оттарабанил он, уже выпрямляясь и рассматривая означенную госпожу подвижными зеленоватыми глазами. — Если вы дядьку Сержа ищете, так он того… смурной совсем, со мной и не говорит почти.

Девушка прошла мимо предупредительно посторонившегося Мартина и остановилась в шаге от мальчишки.

— Сержа я знаю, а тебя как звать?

— Жан, — улыбнулся мальчишка, оттопырив треугольный подбородок.

— Меня зовут Жозефина, а имя моего рода, я полагаю, и так знаешь. — Она вернула ему улыбку и повернулась к Мартину. — Сейчас мне нужен Серж, а по возвращении снова понадобитесь вы с вашей неоценимой помощью.

— Да, конечно, как госпоже будет угодно. — Старый слуга чопорно поклонился и вышел на солнечный свет. Жозефину же конюшонок повел вглубь, мимо денников, где за стенкой из дранки было устроено немудрящее обиталище Сержа — даже дверь без замка, так, лишь бы не дуло от входа в конюшню.

— Все, я туда не пойду, и смотреть-то горько, как совсем бирюком сидит…

— Спасибо, Жан, — и девушка нырнула под низкую притолоку.

В небольшой выгородке помещались маленький стол, лавка и табурет, на котором у стола и сидел Серж, теребя в руках какую-то часть сбруи; окошко, прорубленное во внешней стене, было неровно закрыто ставнем, но девушке вовсе не требовался свет — она ясно видела знакомого с детства конюха внутренним взором. Он был уже стар, куда старше Мартина, и сохранял ясный разум и живость движений. Но сейчас он не слишком походил на себя самого — обычно жилистый, подвижный, с веселым прищуром глаз, теперь он сидел согбенный, будто не крепкий старик, а древний старец, и крепче перегара от него шибало горькой виной. Замедленные движения, взгляд в никуда, общее ощущение, что человек не принадлежит этому миру — так и выглядят те, на кого свалилось большое, переворачивающее мир горе. В храм приходило много таких…

— Серж, — пододвинув к себе кусок чурбака, Жозефина присела перед конюхом. Помутневшие от самогона, слез и горя глаза медленно поднялись на нее, и конюх сказал надтреснутым голосом:

— А, молодая госпожа…

Сердце ее зашлось от жалости. Чужие чувства рвали грудь, спасительно отодвигая ее собственные, но это был не первый и, видят Боги, не последний раз — и девушка привычно сосредоточилась, ощущая, но не получая ни вреда, ни смятения. Тонкий лед над бурлящей рекой…

— Я рада тебя увидеть. Рада вернуться домой. Жаль только, что… вот так…

— Рады… рады — это хорошо… а я вот… не уберег… Не уберег, — он снова уронил голову ниже плеч, и слово прозвучало как приговор самому себе. — Виноват… госпожу свою не уберег…

Она мысленно потянулась вперед, к конюху, успокаивая его, гася неизбывное горе, колющее девушку отголоском, пронзительным эхом ее собственного. Привычное усилие над собой — присутствие рядом того, кому требовалась помощь, всегда отодвигало собственные чувства Жозефины прочь от бьющегося в агонии разума, позволяя ей вновь стать цельной и спокойной. Той, которая может помочь.

Собственное горе придет снова, обрушится своим душным телом, но после, когда оно уже не сможет помешать исполнению долга целителя.

— Ты не виноват, — покачала она головой. — Никто не виноват.

— Я не смог, — горько прошептал слуга, — не защитил…

— Никто бы не смог, — вздохнула Жозефина, вспоминая жуткую и странную картину пожарища. Конюх не слушал, он тоже был сейчас там, переживая одновременно два кошмара — тогда, когда он не спас любимую хозяйку, и сейчас, когда горе потери и раскаяние медленно поедали его своими зазубренными ядовитыми зубами.

— Не уберег, — повторил конюх, глядя куда-то в пространство перед собой. Пальцы теребили упряжь все медленней, будто из них уходила жизнь. Девушка перевела взгляд на его руки — в повязках до запястий, и повязки явно полдня не меняны… Она осторожно взяла его ладони в свои, выпутала из пальцев сбрую — конюх не сопротивлялся, только пальцы гнулись плохо, как деревянные — и, размотав повязки, присмотрелась к ранам. Ну да, ожоги, довольно сильные, с открытыми мокнущими язвами и воспаленной кожей, но ничего такого, что нельзя вылечить.

Сила потекла к обожженным рукам, успокаивая боль, затягивая раны, охлаждая кожу.

— А все Штерн проклятый, зачем она за него пошла… — Конюх вскинул взгляд, сообразив, кому это говорит. — Извините, госпожа, что папку вашего…

— Расскажи, как это было, — нарочито спокойно, сухо сказала девушка. Такое упоминание об отце ее не удивило: старый слуга был всю жизнь предан де Крисси и новатора Штерна недолюбливал. Что, впрочем, не мешало ему нести свою службу одинаково безупречно до него, при нем и после него.

Серж шмыгнул носом, переглотнул и заговорил:

— Не спалось мне ночью, сидел чинил чего-то, и тут лошадки забеспокоились. Они, лошадки-то, всегда все чуют и всегда предупреждают меня, старого… и тут давай копытами бить, и ржать, и фыркать — я глянул — в конюшне все спокойно, тогда наружу выскочил — а там зарево над домом. Ну я ведро воды от входа хвать — и побежал туда; бегу, а в окнах стекла лопаются, и огонь прям стеной стоит, не видно ничегошеньки. До уличного входа добежал, ведро на себя опрокинул, чтоб, значитца, не сгореть, дверь распахнул, а в огонь войти не смог.

— Как это — не смог? — переспросила Жозефина с удивлением, не переставая залечивать обожженные пальцы.

— Да так вот… руки сую туда — а там как рогожа натянута во всю дверь, пальцы упираются, и все тут.

Точно. Вот оно. Она ожидала увидеть, что конюх весь покрыт ожогами, как обычно и бывает с теми, кто спасал людей на пожаре, но загорелую кожу лишь прорезали морщины, ожоги же пятнали только пальцы.

— …И тихо, вот жуть-то какая, ни огонь не шумит, ни дерево в огне не трещит, и не кричит никто там, в огне-то… и вырваться никто не вырвался… Матушка-то ваша туда влетела, а выйти не вышла…

— Спасибо, что рассказал, — тихо сказала Жозефина, придавленная двойным горем. — Ты не виноват. Никто из вас не виноват. Никто бы не смог.

— Не вышла… — еще тише повторил Серж, глядя в пол. — Лошадка — зверюга такая, и беду и смерть чует… вот мне будет срок — придет за мной белая кобыла…

— Ты мне нужен, — попыталась ободрить конюха Жозефина, вкладывая в свои слова толику Силы и протягивая руку, чтобы погладить его по седой голове. — Серж, ты не виноват, оставайся здесь, куда я без вас…

Он качнул головой, вскинул освободившиеся от бережной хватки молодой госпожи ладони к лицу и хрипло зарыдал — без слез, молча и страшно. Старый слуга, поступивший к де Крисси еще таким же мальчишкой, каким сейчас был Жан, оплакивал и свою хозяйку, и паче того — что не смог ее спасти. Или хотя бы умереть вместе с нею.

— Не уберег… не убере-о-ог!..

…Когда кончились прорвавшиеся наконец слезы, Серж сполз с табурета и уснул прямо на полу. Жозефина осторожно вышла и позвала Жана и Мартина. Они переложили спящего на застланную попоной лавку, где подушкой служило седло. С Мартина было взято обещание, что, как только конюх проснется, ей немедленно сообщат — отдых души после выплеска мучащих человека чувств необходим и благотворен, но после всего этого нужен присмотр и уход — ослабленная душа вполне может не вынести пережитого, да и забота никогда не бывает лишней. Впрочем, вряд ли Серж очнется раньше вечера, впереди еще множество дел, и конца этому уже очень длинному дню никак не предвидится. А время всего-то обеденное…

Кабинет был все тем же, каким Жозефина помнила его: стены, не затянутые по старинному обыкновению тканью, а оклеенные новомодными обоями, пара забитых доверху книжных шкафов, тяжелый секретер и основательный рабочий стол с ящиками — все темного дерева с латунью, как и рамы окон. Найдя на столе записи о больных — кто, когда поступил, с каким недугом, чем лечили, — она поставила на стол свою шкатулку, с которой отчего-то не решалась расстаться, и открыла пухлый томик. Там двумя почерками — видимо, матери и сиделки — были аккуратно записаны даты, имена и все прочие сведения о поступивших в лечебницу; была даже весьма забавная запись о пожелавшем остаться безымянным нобле, который «…был излечен в кратчайший срок от позорной болезни лично ЛдК (то есть Лилией де Крисси)» и в благодарность пожертвовал лечебнице немалую сумму в сто золотых. Пролистав большую часть, Жозефина внимательно прочла последние записи, касавшиеся тех, кто в ночь пожара был в лечебнице. Там значились: лесоруб с переломом ноги; родильница с родильной горячкой; женщина, которую подобрали на улице и доставили в лечебницу скорее дать спокойно умереть, чем в надежде вылечить, — она почти постоянно спала и вообще была очень плоха все то время, что провела на попечении де Крисси; и, наконец, старушка с глазным зерном, которую должны были на следующий день забрать родственники. Старушка и родильница находились в лечебнице около недели, нищенка — уже около двух лун, а лесоруба привезли за день до пожара. Смутная мысль мелькнула в каштановой голове, но уставший разум не смог зацепиться за нее. Набор дыхательных формул расслабления и сосредоточения, которому учили в храме, заставил сердце забиться ровнее, а разум — проясниться, и девушка придвинула к себе шкатулку. Снова темное дерево, и четкие грани, и отсутствие украшений. Впрочем, вещи такого класса не нуждаются в украшениях — так же, как любой зверь прекрасен в своем природном совершенстве, а навешанные на него людьми султаны, бляхи и золотые ошейники смотрятся нелепо на фоне истинной красоты.

Шкатулка-хранительница открылась, легко поддавшись нажиму пальцев той, что имела право открывать ее. Под полированной крышкой тихо сиял лазоревый шелк тщательно уложенного внутрь платка. Жозефина потянула за выглядывающий из шелковых волн уголок: ткань с шелестом развернулась, что-то выпало из ее складок и металлически стукнуло о поверхность стола. Под платком, на дне шкатулки, остался лежать аккуратно сложенный в несколько раз лист плотной бумаги. По углам платка, лоскутом утреннего неба легшего на столешницу, вились вышитые серебряные виньетки. Он веял неизбывной нежностью и невыразимой, неисчерпаемой любовью; и было еще что-то вроде легкой, чистой улыбки — улыбки матушки, которую нельзя было спутать ни с чем.

Протянув руку, девушка подобрала со стола тяжелый, явно мужской перстень, буквально дышащий магией. Старое золото с красноватыми прожилками, огромный рубин, то ли вставленный, то ли вплавленный в тело перстня, несущий сложный знак из пересекающихся многоугольников, и гравировка на внутренней стороне — № 001. Если платок, безусловно, принадлежал матери Жозефины, то перстень столь же несомненно принадлежал ее отцу. Но она понимала, что надевать его ни в коем случае нельзя — перстень, бывший очень штучной работой, вне всякого сомнения, обладал признаками целого класса подобных артефактов: помимо прочих свойств это был универсальный ключ, который, как всякий иной ключ, мог как открывать закрытое, так и закрывать открытое, и к тому же имеющий в себе целый набор связанных между собой защитных заклятий да еще и настроенный на хозяина; мгновенное обращение в пепел при попытке надеть такой артефакт на палец тем, кто не имеет права его носить, было самым невинным способом самоубийства посредством столь безрассудного поступка. Поэтому Жозефина пока отложила его в сторону и взяла в руки лист со дна шкатулки. Его скреплял красный сургуч с отпечатанной в нем многоугольной абстракцией алхимической фигуры — близнецом изображенной на рубине перстня. Ломаться в пальцах печать не желала; несложно было догадаться приложить к ней сам перстень, чтобы она поддалась.

Это было письмо, написанное острым и очень четким каллиграфическим почерком:

«Лилия, любовь моя.

Твой Себастьян»

Если со мной что-то случится при тех обстоятельствах, о которых я говорил тебе той ночью в башне, передай это кольцо Жози. Во всех прочих — уничтожь вместе со шкатулкой; ты знаешь как.

Прости меня, если сможешь.

Письмо от отца к матери. Неизвестная башня. Некий способ уничтожить шкатулку-хранительницу… да еще вкупе с перстнем. Непонятная просьба простить… что?.. И — Жози. Жозефина. Перстень принадлежит ей?..

Не успев даже обдумать эту мысль, девушка увидела, как письмо вспыхнуло по краям голубоватым пламенем, которое невозможно было сбить, и за пару мгновений сгорело целиком. Оставшийся пепел развеял порыв ветра, завершая магию уничтожения.

Отстраняясь от бешено скачущих галопом мыслей, Жозефина заглянула в шкатулку, чувствуя, что та раскрыла далеко не все свои секреты. Попытка вскрыть ее ножом для бумаг привела лишь к тому, что нож стек на пол раскаленным ручейком, и от ожога девушку спасли только костяные накладки рукояти. Другой нож, найденный в ящике стола, был использован по прямому назначению, и алая капля с разрезанной им подушечки пальца упала в середину шкатулки под заклинание-требование:

— По праву крови!

Кровь впиталась в полированное дерево, а взамен на его поверхности появились семь знаков древних рун неизвестного Жозефине языка. Едва она успела перерисовать их на первый подвернувшийся кусок бумаги, как и шкатулку-хранительницу охватило уже знакомое голубоватое пламя, и порыв ветра развеял ее легкий пепел. Убрав перстень вместе с запиской в поясную сумочку, девушка вернулась к бумагам.

На столе лежало два письма — так, чтобы подошедший к столу сразу их увидел. Одно из них имело самый официальный вид — крупный конверт плотной коричневой бумаги, скрепленный большой, с пол-ладони, печатью из сургуча характерного оттенка; к тому же оно разило канцелярщиной, и именно с него Жозефина решила начать, откладывая более интересное на десерт.

Один нес на себе печать Розыскной канцелярии, прямо подчиненной его величеству королю Натану Трейру, первому этого имени, Владетелю земель от Севера до Юга, Защитнику Порядка, и так далее; в конверте было письмо, где розыска ны — сиречь служители Розыскной канцелярии — признавались в своей беззубости, то есть приводили протокол осмотра «места события» и дальнейшие выводы: проверено на наличие магических и алхимических следов… проведен опрос свидетелей… возгорание произошло около полуночи, предположительно — магическая ловушка… сведение личных счетов или же конкуренция… провели такие-то и такие-то, номер дела, подпись. Жозефина только фыркнула, откладывая зазря испорченную бумагу.

«Десерт» же не подвел: длинный, тоже коричневый, но иного тона конверт с аккуратной красной печатью — сплетенные инициалы «Ю» и «К» над весами, опорой которым служило перекрестье меча, — был из нотариальной конторы Кроненбаха и содержал в себе указание явиться в контору «в случае чрезвычайного происшествия» в течение трех дней; дата в письме стояла вчерашняя — то есть доставили его в день сразу после пожара. Подобные дела лучше было делать с утра, посему Жозефина решила ехать к нотариусу назавтра.

Еще одно письмо лежало по правую руку, ближе к дальнему от сидящего углу столешницы. Печать с гербом рода была сломана, подписан конверт был дядей Жозефины, Гарриком де Варденом, обитавшим в небольшом поместье на исконных родовых землях на Севере. В самом же письме — вполне обычном, таком, какие и пишут друг другу разделенные расстоянием, но не отношениями родичи, была не самая обычная приписка:

«…все ли у тебя хорошо? Я спрашиваю потому, что ко мне приходил странный человек из тех, кто спрашивает ни о чем. Я пытался прозреть его, но он был закрыт от меня этими новомодными штуками. Он спрашивал про мои дела, но мне кажется, что в действительности он хотел узнать о твоих. Не осталось ли у тебя незакрытых долгов? Ты знаешь, о чем я». В конце письма был еще более странный постскриптум: «Клаус велел передать, что он спит хорошо».

Письмо только добавило загадок. Тот, кто спрашивает ни о чем… особый следователь — из тех, что работают на безопасность всего королевства, а не его жителей? И кто такой Клаус — среди родни Жозефины такого имени не было? И долги… дядя вел речь явно не о деньгах — так о чем? Благо с новомодными штуками все было понятно — дядя явно имел в виду алхимические талисманы. Все это следовало тщательно обдумать, да и дела насущные тоже требовали внимания.

Мартин отыскался на первом этаже, в приемной зале, и как раз распоряжался насчет поездки на рынок, причем никого больше рядом с ним не было. На вопрос хозяйки он пояснил, что в поместье используются браслеты связи — распространенные бытовые артефакты алхимического происхождения, одно из изобретений господина Штерна, крайне полезные в хозяйствах нобле и зажиточных ремесленников. У слуг были браслеты третьего порядка, обеспечивающие связь с каждым из них, управляющий носил браслет второго порядка, благодаря которому мог вызвать любого из слуг либо отдать им распоряжения, и браслет первого порядка, или мастер-браслет, носил господин.

— У матушки вашей такой был, но она его, считайте, и не носила почти что, видать, лежит у нее в спальне или в кабинете.

Спальня матушки была довольно просторной. Светлый шелк на стенах, напротив двери — бережно застеленная кровать — просторная, но явно для одного человека: оставшись вдовой, Лилия де Крисси больше не заводила романов, — рядом резной столик и светлый ковер на узорчатом наборном полу, в углу — книжный шкаф; на больших окнах — тонкие льняные занавеси. Над изголовьем кровати поблескивал вбитый в стену крюк для фонаря. Свет, воздух и покой царили в этой комнате, и юная де Крисси вдохнула его полной грудью — дышать и не надышаться… теперь это будет ее комната, и ей хранить созданное матерью.

В первую очередь девушка обратила внимание на узлы Силы по углам, выделявшиеся на фоне общего защитного плетения, пронизывающего стены особняка. Примерно в ладони над полом в каждом углу была вделана в стену медная пластина с изображением Даны Воительницы — малоизвестной ипостаси Даны Светлой. Уже много лет ее поминали как Исцеляющую, Дарящую, Взращивающую, но мало кто помнил, что Мать Матерей — не только кроткая целительница и щедрая хозяйка, но еще и грозный боец, защищающий созданное прочими ипостасями. В конце концов, любая мать не только нянчит своего ребенка и улыбается ему, но и при необходимости встает между ним и опасностью — что не мешает ей во время мира быть нежной и ласковой. Этот контур защиты мать совершенно точно ставила сама. Погладив пластинку, девушка продолжила осматривать спальню. Наверняка здесь находилось что-то, что могло помочь в разгадке тайны смерти матери и, возможно, отца. Жозефине все больше казалось, что они связаны между собой, несмотря на разделявший их десяток лет; и вполне очевидно было, что ей самой угрожают опасность и немалая вероятность разделить участь родителей в самом ближайшем времени. Вопросов было все больше, ответы ускользали и следовало не упускать ни единой возможности получить еще кусочек громадной, сложной и недоброй мозаики.

Мастер-браслет действительно нашелся в небольшом комоде, притаившемся около кровати. Там же лежал и гербовый перстень де Крисси, тяжелая печатка очень изящной и древней работы. Магия перстня была такова, что он отгрызал палец всякому, надевшему его без кровного на то права. На дивной красоты лазурном камне лежало серебро герба: крылатое копье, чье острие грудью закрывал вставший на дыбы единорог. Кроме них в комоде хранилась небольшая книжица в переплете мягкой кожи, вся исписанная почерком матушки. Дневник. Вели его не очень аккуратно, пропуская седмицы, луны, а иногда и годы. Там были стихи — весьма неплохие, кстати сказать, — и домашние заклинания собственного изобретения; кое-где страницы были аккуратно вырезаны. Многое касалось отца, и там можно было найти смутные намеки на то, что Лилия знала, откуда родом Себастьян и кем он был до того, как они встретились. Нашлась там и запись, сделанная перед смертью отца; быстрым, летящим почерком матушка писала, что «Себастьян стал нервным… он очень переживает за меня, за детей… завтра ему уезжать к себе в башню, он сам волнуется, и мне очень страшно за него. Над нашим домом сгущаются тучи, и уже скоро, я чувствую, оттуда ударит молния и поразит нас».

Что ж, мать обладала сильным Даром, а для любящих женщин подобные прозрения и вовсе не удивительны. Жаль, что нельзя точно предугадать и отвести беду.

Жозефина убрала дневник в ящик, и тут в дверь вежливо постучали.

— Госпожа, подать ужин сюда, в столовую, или, может, сервировать в приемной зале?

Раздумья заняли мгновение.

— В зале, пожалуйста. И собери всех слуг. Если Серж все еще спит — не трогай.

— Будет сделано, госпожа, — и Мартин ушел.

Две лестницы — к правому и заднему крылу — встречались как раз в приемной зале, центральном помещении особняка, где у большого круглого стола из мореного снежного тиса уже собрались все домочадцы, за исключением Сержа. Все они смотрели на госпожу, которая спустилась по правой лестнице и встала на свободное место перед столом. Ожидание, печаль, спокойное любопытство и тепло.

Она обвела слуг взглядом и заговорила:

— Приветствую всех. В связи с гибелью Лилии де Крисси я, ее дочь Жозефина де Крисси, принимаю владение этим поместьем. Я благодарю вас всех за службу нашему роду и надеюсь, что вы и впредь останетесь в этом доме, со мной. Да пребудет над всеми нами благословение Светлой Даны, Подательницы и Защитницы. Я прошу тех из вас, кого не знаю, назвать свои имена, ибо мне следует знать каждого, кто вручил мне свою жизнь для служения и защиты.

Мартин кивнул и промолчал, кухарка Агнес улыбнулась, старик-сторож по прозвищу Капрал вытянулся во фрунт, его верный пес Солдат протяжно зевнул. Две молодые служанки представились дуэтом:

— Ада!

— Мы называем их Большая и Маленькая, — улыбаясь, пояснил Мартин.

— Мама назвала меня Ада, но думала, что я не выживу, и потому младшую сестренку тоже назвала Ада, а вот они обе мы, — разулыбалась Ада Большая. Маленькая только хихикнула и погладила сестру по руке.

— Благодарю, — кивнула Жозефина. Тепла во взглядах ощутимо прибавилось. — Возвращайтесь к своим делам и ложитесь спать как привыкли — скорее всего, этот день для меня закончится нескоро. Мартин, подойдите после ужина. Капрал, прошу остаться.

Женщины ушли, и Жозефина, спросив у Капрала разрешения, склонилась к Солдату, чью шею обнимал ошейник из толстой кожи в гербовых накладках дома — парные крылья по самому ошейнику и пряжка в виде головы единорога; кстати, весьма мощный сложносоставной талисман — защита, обнаружение, атака. Заглянула в умные песьи глаза под бархатными веками, погладила обрубки ушей, почесала холку, зарываясь пальцами в длинную жесткую, белую с подпалинами шерсть. Пес ростом по бедро взрослому мужчине вилял роскошным хвостом и ластился, словно щенок, притом очень осторожно, чтобы ненароком не сшибить с ног молодую госпожу, а потом и вовсе уткнулся лбом ей, вставшей на колени, в грудь — и лоб этот был ненамного у же плеч девушки. Ум, светившийся в глазах зверя, мощь оплетающих тело мышц и верность хозяевам воспитывались поколениями на ее глазах — она могла бы поклясться, что маленькой девочкой играла с его матерью, а та точно так же ее привечала, позволяя довольно болезненно тянуть за остатки ушей и катая по двору на широкой, как лавка, спине. С сожалением оторвавшись от Солдата, Жозефина поднялась на ноги, в последний раз коснулась песьей морды и отпустила Капрала нести службу, а сама вместе с Мартином отправилась в самое загадочное место дома — лабораторию отца, почти заброшенную после его гибели.

Зайдя в заднее крыло, Мартин засветил фонарь — вместо привычного огня свет давал магический «светлячок».

— Туда давно никто не ходил, госпожа, — говорил Мартин, пробираясь по тропинкам меж груд хлама. — Как они узнали, что ваш папенька умер, так сюда пришли люди от алхимиков — ей-ей, зашли десять, а вышли шестеро, троих под простынями вынесли и еще одного покалеченного. Вывозили все телегами, особо не разбирались. Шум там был, треск, крики, жуть всякая. — Он остановился у дверей и передал фонарь хозяйке. — Вы не серчайте, не пойду я туда, злое место…

— Разумеется, — кивнула Жозефина. — Я вас позову, благодарю. — Открыв дверь любезно указанным Мартином ключом, она взяла фонарь и вошла. Старый слуга поспешил уйти на первый этаж, подальше от жуткой комнаты.

Лаборатория была весьма просторной — не менее чем десять на пятнадцать шагов и дышала затхлой пустотой разоренного и позабытого места. Длинные полки для книг напротив входа, стол с ящиками в правом углу и потертое кожаное кресло — вот и все, что здесь осталось из всей обстановки. На книжных полках, покрытых толстым слоем пыли, сиротливо валялась пара томов, и магии в них не было никакой; один был весьма нудный — «Жизнь, дела и посмертие Корнуолиса Безымянного», второй красовался изящной надписью «Эльфийские древности». «Древности» Жозефина без опаски взяла, решив почитать на досуге — интересно, когда он будет, тот досуг?.. — а в «Жизни и делах…» обнаружился тайник. Он все еще излучал остаточную магию, но, что бы там ни лежало, это оттуда забрали. Уголок еще одной книги выглядывал с самой верхней полки; деревянная лесенка, ездящая вдоль полок, скрипнула, но легкое девичье тело выдержала.

Книга, переплетенная в шершавую кожу и окованная черным металлом, с неизвестными графемами на обложке, была очень древней — и очень странной: во-первых, к специальной петле на ее оковке тянулась цепь, созданная из алхимически сплавленных между собой серебра и стали; а во-вторых, на ней, пролежавшей десяток лет в закрытой комнате, не было пыли.

Ни крупинки.

Книга открылась, лишь повинуясь прикосновению наследного отцовского перстня. Тихо зашуршали под пальцами листы — то ли пергамент, то ли еще более древний материал; графемы внутри все же не были вовсе незнакомыми: начертанные на дне шкатулки знаки явно принадлежали тому же алфавиту, которым была написана эта книга. То же самое сочетание не встречалось нигде, но сами знаки в составе слов — сколько угодно. Часть страниц была пуста, часть — забрызгана то ли кровью, то ли иными жидкостями телесного происхождения; в любом случае делиться своими загадками с юной целительницей книга не собиралась. Жозефина переложила ее пониже — так, чтобы можно было достать без лестницы, на случай, если появится возможность получить ответ, и легким движением услала лесенку в дальний конец полок.

Следующим был стол — потемневшее от времени, местами обожженное или окрасившееся дерево, слева четыре ящика, закрытых явно в большой спешке; в ящиках лежала канцелярская мелочь — листы и свитки бумаги, разномастные свечи, перья, пузырьки разноцветных чернил, ножи для бумаг, парочка пресс-папье, которую посланные Гильдией алхимиков люди выгребать не стали: и без того цена пребывания здесь была слишком высока, и никто не хотел тратить на это драгоценные минуты. Под столом на пыльном полу лежала столь же пыльная, истлевшая до костей кисть руки — судя по концам костей, не в меру загребущую ручонку откусил ящик, хранивший секреты своего хозяина и после его смерти. Только сейчас Жозефина стала замечать следы борьбы: лаборатория отчаянно сопротивлялась бесцеремонному вторжению грубых невежд, пусть и обвешанных множеством талисманов. На толстых досках стен и пола даже под пылью угадывались глубокие борозды — как будто кто-то (или что-то) цеплялся, пока его тащили; хватало и выжженных пятен, одно из них было на стене недалеко от двери и имело очертания человеческой фигуры; кое-где будто плеснули кислотой. Жозефина покачала головой — качнулись крупные кудри локонов — и прошлась по комнате, ища не замеченное ранее.

Таковое обнаружилось в углу, противоположном от стола, по левую руку от входа. Там была металлическая вмурованная, вплавленная в пол полиграмма в круге с рассыпанными тут и там графемами, еще называемая Звездой Призыва или Кругом Удержания. Такие обычно служат для призыва мелких и средних сущностей с Ветвей или Корней Древа Силы, на котором держится мир людей и миры богов; всякие хищные артефакты в Круге тоже перестают представлять опасность — это Жозефина помнила из храмовых уроков, причем скорее истории, чем магии. Сейчас Звезда была тщательно запечатана: магическое излучение от нее было очень слабым и ровным, без пульсации, а по краям виднелись свинцовые «стаканчики», заполненные особой глиной с вдавленными рунами сдерживания и закрытия. Девушка обошла знак, не заходя внутрь и тщательно следя, чтобы ни обо что не пораниться и ничего не уронить на пол: нарушать равновесие Сил вблизи подобных знаков было смертельно опасно и на печати надежды было мало — могут ли оковы последователей удержать порождение Первого алхимика?..

А еще ей отчего-то казалось, что она могла бы вскрыть эти печати и, при нужде, усмирить полиграмму. Ощущение было крайне странным: к алхимии она никогда не имела ни малейшего касательства, кроме использования отцовских фонарей, когда ей случалось засиживаться дома над книгой.

— Чем глубже в горы, тем больше гноумов… — пробормотала она и вышла прочь, погасив фонарь.

Наутро Жозефина поняла ужасное: платья для выхода в город у нее не было. Скромное платье для выезда в окрестности храма на разные практикумы и еще более скромное одеяние воспитанницы для первого появления в свете явно не подходили. Следует понимать, что ей не были важны вещи как таковые; она не падала в обморок, подобно некоторым модницам, если приходилось надевать платье, которое она уже носила всего лишь на прошлой неделе — о нет, здравый смысл и воспитанная в храме Даны привычка к скромности и достаточности позволяли ей довольствоваться малым без всякого ущерба. Но тот же здравый смысл и знание людей внятно говорили, что юная наследница рода при выезде в город по делам должна иметь соответствующий вид, особенно учитывая, что в последние дни имя ее рода у многих на слуху. Это несомненно облегчит отправление оных дел и, кроме того, убережет от лишних пересудов и еще более лишнего внимания. Посему Жозефина, вызвав Большую Аду, изложила той просьбу привезти ей готовое платье — не слишком скромное, но и не броское, приличествующее юной наследнице, только-только перенявшей права главы рода, и подобный же костюм для верховой езды; и к этому соответствующие туфли и сапоги.

— Только, пожалуйста, такое, чтобы в этом можно было не только стоять и сидеть, но и нормально ходить и быстро вскакивать в седло и спешиваться.

Обмерив госпожу, служанка удалилась. Чтобы занять образовавшееся время, Жозефина навела порядок в кабинете; разыскав подходящей длины прочный шнур, повесила себе на шею перстень, опустив его так, чтобы он не был заметен даже в самом смелом декольте; и, наконец, полистала взятый из отцовской лаборатории «Краткий список эльфийских древностей». Среди диадем, колец и клинков общим числом четырнадцать девушка с глубочайшим удивлением увидела пятнадцатую древность — храм, и не просто храм, а Храм (как-как?.. нет, правда?..) Танцующих Кроликов. Это настолько шло вразрез с представлениями об эльфах, которых здесь чаще звали Первыми (долгоживущие, прекрасные мастера, бойцы и маги, несколько отстраненные и всегда сдержанные), что Жозефина даже не сразу услышала стук в дверь.

— Вот смотрите, — защебетала служаночка, разворачивая наряды и явно смущаясь, — я взяла платье, как вы просили — очень приличное и удобное, я померила похожее. Еще одно вот, уже для званых вечеров, с плечами открытыми, только вы не пугайтесь, там шалька к нему идет, закутаться можно. Ну и костюм верховой, женский, но тоже приличный очень, без кружев и всякого такого. И к нему еще рубашка, простая, с пуговичкой…

— Благодарю, Ада. Принеси еще, пожалуйста, траурную ленту. — Скорбь о матери, чья жизнь оборвалась так рано, так глупо, да еще и с такой продуманной жестокостью, ощущалась как незаживающая рана в сердце, крест-накрест по старому шраму, оставленному гибелью отца. Жозефина вспоминала мать и в молитве, и наедине с собой, но показывать эту рану она не могла — слишком многое требовало ее внимания и слишком опасно было проявлять слабость. Слугам же ее показывать просто не следовало — добивать они, разумеется, не будут, но и помочь вряд ли смогут: господа для них слишком далеки и неприкосновенны, иногда даже — священны; как помочь богу?..

— Ой, сейчас… — и Ада, шелестнув юбками, умчалась прочь. К ее возвращению — весьма и весьма быстрому — Жозефина уже переоделась в верховой костюм и как раз примеряла сапоги, отлично облегшие ногу и севшие как влитые. Плотный серый лен костюма, тонкий батист ворота и манжет белой рубашки, темная кожа сапог в едином ансамбле придавали Жозефине более взрослый и достаточно серьезный вид, а траурная лента — еще и горькое достоинство. С достоинством, обычным у потомственной нобле, обладающей благородной душой и воспитанной в скромности, но не низкопоклонстве, все и так было в порядке.

По рекомендации и с помощью Ады собрав волосы вместо привычной прически из отброшенных с лица и сколотых на затылке прядей в «шишку» над шеей, девушка поняла, что есть еще одна трудность: сопровождение. Все-таки храмовая жизнь отнюдь не способствует знанию светских законов…

— Желаете поехать верхом или в карете?.. Хотя, судя по вашему внешнему виду, верхом; простите, госпожа, не подумал сразу. Если вы просто едете по делам, да еще с утра, хватит Жана в цветах рода. Можете нанять себе сопровождающих в Гильдии наемников, многие так делают, чтобы не содержать охрану дома, — терпеливо наставлял юную госпожу Мартин. Та благодарно кивала, запоминая.

Во дворе ее уже ждал Серж — отоспавшийся после вчерашнего выплеска и наконец-то выглядящий как старый верный конюх — немолодой, но крепкий и работящий мужик, а не как бледная тень слабого подобия себя. Он держал под уздцы двух кобыл — молочно-белую и мышасто-серую, а рядом стоял сияющий, как начищенный медный котелок, конюшонок Жан. Стараясь блюсти достоинство исполнителя важного поручения, но все равно отчаянно пританцовывая, он подошел к Жозефине.

— Я знаю, я так уже делал, прежнюю госпожу сопровождал! — выпалил он. — Я и город знаю, куда надо, туда и отведу, вот!

Она улыбнулась и повернулась к Сержу.

— Вам вот беленькую, матушка ваша ее очень любила. Смирная она, послушная, — приговорил он, передавая поводья из руки в руку, — а этому сорванцу — серую, — и сразу выдал госпоже кусочек сахару. Она подошла к симпатичной, не слишком крупной и не особенно молодой, но все еще резвой и очень понятливой кобыле, и та, пофыркивая, обнюхала ее мягким розовым носом, ткнулась лбом в плечо, и только после этого вежливо схрупала предложенный ей сахар. Конюх одобрительно хлопнул лошадку по крупу и придержал стремя.

Жозефина легко взлетела в седло — ей всегда нравилась верховая езда, и в храме ее отлично преподавали. Жан ловко и без лишних церемоний — как-никак, а он с этими конями каждый день общается, свой совсем, — влез на серую, и всадники поехали со двора под прощальный взмах руки Сержа и улыбку Мартина, так и искрящуюся в глазах.

Стольный город Альвэнда, как и многие другие, располагался тремя кольцами: Холм, где стоял королевский дворец, он же крепость, последний оплот обороны; там жили богатейшие и влиятельнейшие нобле. Следующее кольцо, называемое Речной слободой, или попросту Приречьем, пусть и менее зажиточное, было, по мнению многих, более уютным — здесь расположились поместья нобле попроще и дворы зажиточных ремесленных мастерских. Последнее же кольцо, Заречье, приютило крестьян побогаче и ремесленников победнее. Откровенную бедноту в городе старались изжить так или иначе — открывая ночлежки, давая ренту на земли или работу за еду и пару медяков в неделю, позволяющую отмыться, наскрести на новое платье и устроиться куда-нибудь в более приличное место — хоть тем же подмастерьем или батраком; особо безнадежных, для кого нищенство было скорее образом жизни или даже профессией, могли и в тюрьму отправить на луну-другую или вовсе из города выгнать. Так или иначе, а дальше Заречья подобные не лезли, небезосновательно полагая, что черствый хлеб на свободе лучше, чем овсяная каша в каменном мешке.

Неимоверно гордый оказанным доверием новой госпожи, Жан заставлял своего скакуна красиво изгибать шею и всю дорогу безудержно болтал, рассказывая о городе вообще и Приречье в частности, при этом умудряясь сохранять полный достоинства вид.

— …а вот там в лавке самые лучшие сладости, меня дядька Мартин иногда туда посылал к столу разного взять и разрешал на медяк леденцов купить! Во, мы уже приехали почти, во-о-он по той улице немножко дотрюхать…

Они подъехали к зданию, очень напоминавшему купеческую лавку. Оно выделялось каменным фасадом и темно-красной черепичной крышей; слегка «отступившее» от улицы, оно имело немалое пространство перед собой, где расположилась не только коновязь, но даже и место для карет — роскошь, доступная далеко не каждому заведению.

Гордый Жан спрыгнул наземь и помог спешиться госпоже, а сам повел кобыл к коновязи. Только Жозефина приготовилась открыть дверь, украшенную уже знакомым чеканным гербом — обращенный вниз кинжал, образующие его крестовину весы и распахнутый глаз на его яблоке, — как та распахнулась сама от резкого движения какого-то нобле, облаченного в офицерского покроя камзол.

— Вам это так просто с рук не сойдет! — крикнул он куда-то в таившиеся за дверью полусумерки, погрозил туда же кулаком, вспрыгнул на скучавшего у коновязи коня самых что ни на есть чемпионских статей и унесся вверх по улице.

Поймав не успевшую захлопнуться дверь за изящную кованую ручку, Жозефина вошла внутрь. Здесь все действительно выглядело как купеческая лавка средней руки: довольно высокий прилавок, на стене за ним — полки, а на них — пачки разной бумаги, от самой обычной писчей до гербовой и даже дорогой цветной; свитки со шнурами и лентами, в тубусах гладкой кожи и с украшениями, не лишенные изящества баночки с разноцветными и невидимыми чернилами и проявителями к ним; перья — от привычных гусиных до орлиных и павлиньих и прочие письменные принадлежности. За прилавком, присматривая за этим великолепием, сидел круглый и маленький человечек совершенно неопределенного возраста — такому может быть и двадцать пять, и пятьдесят лет. На литых посеребренных пуговицах его камзола виднелась все та же эмблема, своеобразный герб господина Кроненбаха: меч, весы и глаз.

— Чем могу помочь? — поднявшись, спросил человечек не густым, но весьма приятным голосом.

— У меня дело к господину Кроненбаху, — отвечала девушка, показывая приметный конверт. Мельком глянув на него, человечек попросил подождать и исчез в недрах дома; вернулся он очень быстро, будто не ходил, а катался, и пригласил следовать за ним.

В квадратной комнате вдоль стен стояли шкафы, набитые пухлыми томами, пачками бумаг, свитками и тубусами. Напротив двери, спиной к окну, у большого стола полированного черного дерева сидел сам Юлиус Кроненбах — мужчина с тяжелой челюстью и широким, костистым лбом, из-под которого смотрели очень умные и цепкие, не потерявшие красок серо-зеленые глаза. Его волосы цвета платины — благородный знак множества прожитых лет — дорожками бакенбард спускались до самой шеи и были аккуратно подстрижены и зачесаны — не менее и не более чем приличествует следящему за собой мужчине в возрасте, известному в своей важной и сложной области. Обменявшись с нотариусом исполненными достоинства приветствиями, Жозефина опустилась в деревянное кресло с обитой кожей спинкой. На столешницу лег и от аккуратного толчка подъехал к нотариусу присланный им же конверт. Кроненбах взглянул на него, потом, внимательнее, — на посетительницу.

— Госпожа Жозефина де Крисси, я полагаю?

— Да.

— Рад вас видеть. С вашим семейством всегда было приятно работать. Подождите немного.

Нотариус вышел из кабинета и почти сразу вернулся, неся в руках сверток красной кожи. Он положил его на стол, но садиться не стал.

— Вот то, что я должен был вам передать в случае какого-либо происшествия. С вас ничего не требуется, все уже оплачено. Если вы желаете вскрыть это здесь, я могу удалиться.

— Да, пожалуйста, — отозвалась Жозефина, зачарованно глядя на сверток. Он чем-то притягивал взгляд — то ли хранимой им загадкой, то ли великолепной поверхностью темно-красной шкуры неизвестного зверя, то ли тем, что девушка могла ощутить, но не осознать.

Стукнула о косяк дверь, и Жозефина придвинула сверток к себе, касаясь его медленно и осторожно, чтобы познакомиться и запомнить. Он был чуть больше локтя в длину; его опоясывал, образуя узор из ромбов, темный шнур, несущий на себе три печати на пересечениях витков. Печати не имели ни гербов, ни инициалов — только застывшая лужица серебристого сургуча с оттиснутым в ней кружком. «Что ж…» Жозефина сосредоточилась и сломала первую печать; повеяло почти мгновенно истаявшей магией — будто короткое дуновение унеслось от печати в пространство. Так же повели себя и остальные две — слабый выплеск магии и серебристый, мгновенно растворившийся в воздухе порошок.

Внутри свертка было три вещи, и каждая притягивала к себе — прикоснуться, рассмотреть, познать. Для смотрящего глазами более всего выделялся недлинный, в локоть, клинок в ножнах с подвесом, очень изящной работы: рукоять прикрывала ажурная витая гарда, а на эфесе сиял крупный рубин, от которого отходили выгравированные языки пламени — так, что получалось солнце. Завороженная великолепным оружием — а она знала, что такое хорошее оружие: блестящие камешки и алмазная полировка никак не могли сделать плохой меч хорошим, — Жозефина на полпальца вынула его из ножен.

Черные ножны, обтянутые кожей, хранили в себе четырехгранный клинок черненой стали, и каждая грань поблескивала хищной, бритвенно-острой кромкой. Мизерикордия дышала древностью, великим искусством и тщанием мастера. К совершенству ее формы и назначения, к глубокой черноте, ограненной блестящей сталью, удивительно подходил второй увиденный ею предмет — женский поясок, набранный из хитро прилегающих друг к другу пластин серебристого металла. Столь же древний, как мизерикордия, он был украшен вплетенными в общую легкую и воздушную гравировку защитными графемами и замыкался небольшой круглой пряжкой, в которую был вделан опять же рубин. Изящной, тонкой в кости Жозефине поясок как раз подходил. Мизерикордия и пояс были вещами одного толка и сочетались гармонично, как седло и лошадь или роса и цветок. Возможно, они даже вышли из-под рук одного мастера: и клинок, и пояс были вещами штучными, любовно изготовленными и совершенно явно предназначенными кому-то конкретному; может быть, далекому предку Жозефины?..

Отложив боевой гарнитур, девушка взяла в руки третий предмет — конверт плотной желтоватой бумаги, скрепленный той же серебристой печатью без знаков, точно так же осыпавшейся тут же истаявшим порошком. Когда печать развеялась, стало понятно, что это не конверт, а свернутая по его подобию бумага. Там была нарисована географическая карта сравнительно небольшого участка местности; некая точка была помечена эльфийской графемой входа. Как только Жозефина склонилась ниже над картой, стараясь понять, что это за место, ее словно потянул за собой раскрывшийся вихрем провал — и она поддалась.

…В лицо ударил ветер — беззвучный, как и все вокруг. Она парила в небе, описывая круги над одним и тем же местом. С высоты был виден лес внизу, а еще дальше — замок, чьи стены казались красноватыми в лучах солнца. Она будто обернулась птицей — на краю зрения можно было увидеть трепетавшие в воздушных потоках концы маховых перьев. Чтобы вынырнуть обратно, потребовалось только закрыть глаза.

Снова загадки. Загадки, которые нельзя разрешить в одиночку. Завернув пояс и клинок обратно в шкуру — кстати, не позволяющую увидеть магическое излучение заключенного в ней предмета, — Жозефина звонком специального колокольчика позвала нотариуса обратно.

— Господин Кроненбах, мне нужны некоторые ответы, но у меня нет того, кому я могла бы задать вопросы. Если я покажу вам нечто из того, что вы передали мне, могу я рассчитывать на то, что вы как хранитель множества тайн сохраните и эту?

— Несомненно. — Он оставался все так же спокоен, выдержан и даже несколько величав. Последнее, впрочем, было скорее свойством личного характера, чем достоинством профессии. — Можно это оформить как единоразовую консультацию.

— Сколько это будет стоить?

— Двадцать золотых. За эту сумму вы получите все сведения по вашему вопросу, какими я владею и какие сумею разыскать; с другой стороны, сообщенное вами не уйдет дальше меня.

Жозефина замолкла, обдумывая сумму. Ежелунный доход поместья составлял всего около пятидесяти монет, считая отцовские патенты, королевскую пенсию за его же смерть и скромную традиционную контрибуцию от дяди, принадлежащего к младшей ветви рода, — несколько бутылок знаменитого северного вина, фрукты, зерно и два серебряных слитка. Впрочем, наверняка был кое-какой запас — мать жила скромно, основные траты шли на содержание прислуги и госпиталя, так что можно было позволить себе заплатить двадцать золотых за ответы, которые могут оказаться бесценными.

— Вы можете выписать вексель на предъявителя, если не располагаете сейчас необходимой наличностью, — подсказал Кроненбах. — Ваш счет находится в Королевском банке, обналичить его не составит проблем.

— Да, так оно и будет. Дайте, пожалуйста, бумагу.

Выписав вексель на подготовленном бланке, она заверила его своей подписью и оттиснула в сургуче гербовый перстень де Крисси. Кроненбах кивнул, принимая бумагу, и поставил на стол крупный, с мужской кулак, кристалл, вделанный в увесистую бронзовую подставку; возложил на него ладонь и, глядя в глаза Жозефине, произнес:

— Я, нотариус Юлиус Кроненбах, обязуюсь отвечать на вопросы нобле Жозефины де Крисси честно и в полной мере, доступной мне. Также я обязуюсь не разглашать ничего, что узнаю от нее по поводу ее дел и дел ее семьи. Слово сказано. — Он убрал руку с кристалла и пододвинул его девушке. — Полагаю, вы знаете, что это за вещь.

Жозефина знала. Договор, заключенный на кристалле клятв, нельзя было обойти или извратить; преступившего клятву ждала сначала неизлечимая мучительная болезнь, медленно выедающая в теле жизненную силу, а после — не менее мучительная смерть. Отменить наказание мог принявший клятву, вернув ее на том же кристалле, на котором ее приносили, но такие случаи были еще более редки, чем попытка нарушить обещание; по легендам, за его исполнением присматривали сами Боги.

Она в свою очередь положила руку на кристалл и произнесла:

— Я, нобле Жозефина де Крисси, обязуюсь не требовать от нотариуса Юлиуса Кроненбаха ничего сверх его возможностей, ничего прямо приносящего ему вред, ничего, что выходит за границы нашей договоренности. Я обязуюсь не разглашать его роль в получении мною предоставленных сведений. Слово сказано.

Кроненбах убрал кристалл и снова воззрился на Жозефину. Она медленно пододвинула ему раскрытую карту.

— Вы можете сказать, что за место изображено здесь?

Встав с некоторой натугой, нотариус подошел к одному из шкафов, извлек оттуда длинный, в половину его немалого роста, тубус, а оттуда достал карту королевства. Она легла на стол, скульптурно вылепленные пальцы хозяина наложили сверху карту-Врата, а вернее, карту-Окно, и повели ее вдоль западных границ, понемногу сдвигаясь вглубь; наконец они остановились.

— Масштаб вашей карты несколько больше, но это несомненно здесь, — палец уперся в значок замка с витиеватой подписью, — бывшие владения замка Карн. Также здесь изображены земли, пожалованные короной вашему отцу, которые теперь принадлежат вам по праву наследства.

— Можете показать, где именно?

Плавным жестом Кроненбах очертил некую область.

— Примерно здесь. Чтобы узнать точно, обратитесь в Отдел землеизмерения, это в Географической канцелярии.

— Можете ли вы сказать, графема входа находится на этих землях?

— Полагаю, да.

— И что за замок там стоит?

— Это Карн, родовое гнездо графов Альдскоу, — без запинки, будто читая с листа, отозвался мужчина. — Альдскоу — род древний, но попавший в опалу задолго до Смены Ферзей. Глава рода был казнен через отсечение головы по обвинению в государственной измене, но есть основания полагать, что действительным основанием для казни явились его занятия Призывом, сиречь сношением с Домами Корней, а это было запрещено сразу же при восхождении Трейров на престол. Это подтверждается еще и тем, что земли Альдскоу вместе с замком не конфисковали целиком, как предписывает закон, а просто забрали бо льшую часть в государственную собственность. Часть из этих земель, собственно, и была пожалована Себастьяну Штерну.

Часть мозаики наконец-то начала складываться. Жозефина продолжила выстраивать канву:

— Как у рода Альдскоу обстоят дела с магией?

— До Смены Ферзей они держали школу боевых магов — одну из лучших, надо сказать, — но новая династия лишила их и этого.

— Что можно сказать про Альдскоу сейчас?

— Хм… Мать рода — графиня, из замка никуда не выезжает. Молодой граф находится с ней, молодая графиня же время от времени приезжает сюда, в Альвэнду, на балы и за покупками. Деньги держат в Красном банке Румеля.

— И как далеко до Карна?

Кроненбах бросил взгляд на карту.

— В карете или верхом?

— Верхом. — Карета не так быстра и маневренна, а значит, более уязвима. Да, дорога опасна, но не посетить место, в котором наверняка есть ответы — пусть даже только на часть вопросов, — Жозефина не могла.

— Три дня, — и сказал, упреждая следующий вопрос: — До места, обозначенного руной входа, — один день.

— У меня будет к вам просьба на будущее, — медленно произнесла Жозефина, — я хочу знать, как часто и где именно бывает молодая графиня Альдскоу.

— О, это несложно устроить. Завтра я пришлю вам письмо с нарочным.

— Прекрасно. — Юная де Крисси забрала карту-Окно, положила в поясную сумку (ближе к телу — оно надежнее) и задумалась, собирая воедино только что услышанное и увиденное. Кроненбах свернул свою карту и убрал ее обратно в тубус. Скрип кожаной крышки вытряхнул Жозефину обратно в мир людей.

— Подскажите… если, разумеется, вы можете это сказать, не нарушая данного слова, — подскажите, кто и когда именно принес вам этот сверток?

— Да, я могу это сказать, — кивнул нотариус. — Через год после смерти вашего отца посылку доставил некто, выполнявший, по его собственным словам, долг чести, и дал мне указание отдать ее наследнику семьи де Крисси. Ваша мать пыталась ее получить, но она была действующей главой рода, а не наследницей, поэтому, согласно полученным указаниям, я не мог отдать ей посылку. Кроме того, если бы наследник не явился в три дня, то, согласно тем же указаниям, я должен был уничтожить сверток, не вскрывая. Кстати, — он посмотрел прямо в глаза Жозефине, и взгляд его был пронзительным, — вы не думали, почему ваши брат и сестра не приехали после известия о смерти матери?

После короткого раздумья она дала ответ:

— Сестра, насколько мне известно, уже помолвлена и живет в семье жениха на Юге, а брат обучается в Королевской академии магов. Насколько я понимаю, уйти оттуда куда сложнее, чем из храма.

— Верно, — кивнул нотариус, не отрывая взгляда. — Королевскую академию магов покинуть сложно, а вашему брату — невозможно: во всяком случае до конца обучения. Вы знали, что он обладает Даром Всадника?

— Нет, никогда.

Вот это было действительно неожиданно. Легендарный Дар Всадника, один из редчайших, состоял в том, что обладающий им может оседлать магическое существо и овладеть его волей. Старая династия, правившая до Смены Ферзей, вся состояла из Всадников, и в том числе поэтому была безжалостно перебита до последнего человека. О Всадниках слагали легенды, они были героями и им подчинялись огромные силы. Кроме того, Всадники обладали не только чудесным Даром, но и определенным складом личности — умные и проницательные, благородные, бесстрашные, независимые, сильные и упорные; каждый из них был очень штучной работой — и оттого становился еще более опасным и для врагов, и для правителей.

— Так вот, как Всадник он находится под строжайшим контролем короны и не выйдет из стен Академии, пока не сдаст самый главный экзамен — на полную и абсолютную лояльность королю. Вообще-то считается, что все наследники крови по вашей линии обладают этим Даром, но у вас был выявлен только Дар Целителя и посему вам не угрожают застенки… кхм, магической школы, да и ваш пол тоже служит в некотором роде защитой — мальчики, знаете ли, гораздо больше склонны к экспансии, риску и прочим необдуманным поступкам. Вашу мать же, с ее намного более сильным Даром, да еще и принадлежащую к старинному роду, порождающему Всадников, во многом спас ваш отец — жену Первого алхимика не осмелился тронуть и сам король.

Это все определенно стоило двадцати монет. Жозефина услышала ответов гораздо больше, чем было задано вопросов, и теперь в клубке загадок появилось-таки несколько ниточек, за которые можно было попытаться вытянуть отгадку. Но расслабляться было нельзя.

— Итак, завтра я жду от вас письмо со сведениями о приездах молодой графини Альдскоу и точные данные о западных землях моего отца.

— Да, госпожа де Крисси. Позвольте поинтересоваться, вы приехали одна?

— Нет, — качнула головой девушка, — с мальчиком-слугой.

— Тогда позвольте бесплатный совет. Помимо того что наличие охраны у молодой девушки — требование скорее статуса, чем чего-то иного, для вас это — вопрос личной безопасности. Недалеко есть Гильдия наемников, где вы можете нанять себе домашнюю или выездную стражу на свой вкус и кошелек, — и пододвинул по столу новомодную представительскую грамоту — кусочек светлой кожи размером с пол-ладони с выжженной на ней надписью: «Гильдия наемников в Альвэнде, Серебряный променад, Речное кольцо». Ниже был герб — голова оскалившегося зверя в ошейнике из монет и девиз: «Верность дороже золота».

Изучив грамоту, Жозефина тихо усмехнулась себе под нос: Кроненбаху явно причитался процент с тех, кто пришел в Гильдию по его наущению; впрочем, если ее бойцы действительно так хороши, как о них говорят, то какая разница…

— Я отряжу Гуго, моего охранника, сопроводить вас — его я тоже нанял именно там.

— Пусть так и будет, — ответила девушка, поднимаясь.

— Вы найдете его у входа. — Они слегка поклонились друг другу, и Жозефина вышла из кабинета.

Рядом с прилавком действительно стоял высокий молодой мужчина в неброской темной одежде с вышитым гербом Гильдии наемников на левой стороне груди и на правом плече. На поясе он носил два длинных боевых ножа, а уж что еще было спрятано в одежде — этого Жозефина понять не могла: все же боец есть боец.

— Госпожа де Крисси. — Гуго поклонился и распахнул перед ней дверь.

Развалившись в седле задом наперед, Жан смачно хрустел неизвестно откуда добытым яблоком; при виде госпожи он моментально скатился наземь и принялся споро отвязывать лошадей.

— Здесь совсем недалеко, быстрее будет дойти пешком, чем заказывать верхового коня, — произнес наемник мягким приятным голосом. — Я поведу вашу лошадь в поводу, так будет удобнее.

Девушка кивнула, Гуго придержал ей стремя, галантно взял белую под уздцы — пользуясь моментом, Жозефина пристроила сверток перед собой на луку седла, — и троица, пройдя пару домов, свернула направо, на Серебряный променад. Это была неширокая тихая улица, полная недешевых лавок.

— Вот там торгуют парфюмерией, если госпожа желает найти духи или румяна, — повествовал Гуго. — По левую руку стоит лавка, где покупают оружие все богатые мальчишки города, которые не имеют вкуса и понятия о добром клинке, но зато питают слабость к блестящим цацкам. Через три дома от нее находится лавка, где оружие впятеро дешевле берут те, кто знает, каким оно должно быть. Дальше есть лавка со всякими диковинками вроде раковин и курительных трубок островных дикарей, а нам в самый конец, где флюгер в ви…

Раздался щелчок, и Гуго, осекшись на полуслове, завалился под ноги белой кобыле. Та всхрапнула, Жозефина немедленно бросила взгляд вдоль улицы — там стоял некто весьма подозрительного вида, в удобной одежде, укрытый по пояс пелериной. В руках его был арбалет, чей спусковой крючок и щелкнул мгновением ранее; но, что было еще более неприятно, на его теле светились под внутренним взором заряженные талисманы.

Сзади дело обстояло не лучше: туда вышел «близнец» заступившего дорогу впереди. Думать времени не было.

— Разворачивай коня! — Девушка вскинула свою кобылу на дыбы, заставляя провернуться кругом, но кобыла Жана, который не был так ловок в седле, только неловко попятилась. Тот разбойник, что был сзади, мгновенно стащил его с седла и приставил к горлу длинный узкий кинжал. В глазах мальчишки заплескался ужас пополам с твердым решением умереть, но ничем не выдать и не подвести госпожу. Одновременно от арбалетчика повеяло магией, и на собравшуюся компанию опустился Круг Тишины; пропали все уличные звуки, остались только голоса тех, кого накрывало заклинание.

— Отпусти мальчика! — голосом, который одобрила бы сама Дана Воительница, приказала Жозефина. — Он ни в чем не виноват.

— Дай нам карту, — произнес голос справа сзади, — и мальчик будет жить.

Жозефина развернулась вместе с лошадью к говорящему, оставшись к нему левым боком. У стены дома стоял мужчина, выглядящий вполне прилично, не чета уличным бандитам. Его излучение было ровным и не пятнало силуэт, а шло из середины его существа. Маг. И без того нерадостный расклад стал почти безнадежным. Матушка бы разметала троих разбойников по всей улице одним движением пальца или вовсе без оного, но Жозефине было отмерено куда меньше Силы.

— Какую карту?

— Ту, что ты получила от нотариуса. Я ее чувствую, она у тебя. А я отдам тебе кинжал, — в его правой руке появился недлинный кинжал странного матово-серого цвета. — Честный обмен.

— А если нет? — поинтересовалась девушка, пытаясь выиграть драгоценное время на размышление.

— Тогда мы начнем с мальчика. Поторопись, иначе это случится куда быстрее, чтобы тебе лучше думалось.

Бросив еще один взгляд на Жана, замершего в руках разбойника, девушка спешилась, прикрываясь конем. Она должна была защитить мальчика, но и карту-Окно отдавать не следовало — она ощущала это так же явно и четко, как видела его перед собой. Поэтому она решила пойти на хитрость, попытавшись выиграть и карту, и жизнь.

Жозефина обошла лошадь медленно и несколько неловко — как и следовало обескураженной девице-нобле; но разум ее работал четко, да и пальцы, уже нащупавшие карту-Окно в поясной сумке и накладывающие на нее плетение обыкновенного огонька — очень аккуратно, не торопясь, чтобы маг не почувствовал его. Вряд ли он был сильнее ее самой, но идея и так была слишком рискованной, чтобы добавлять еще риска.

Вот она подошла к магу, и он, улыбаясь, протянул ей руки — чтобы передать кинжал и взять карту; не касаясь кинжала, Жозефина, все так же медля, протянула ему пергамент и в тот самый момент, когда его коснулись пальцы мага, она влила в плетение Силу.

Вспыхнувшее пламя стекло вниз, на руку мага, он выругался и инстинктивно выпустил пылающий пергамент, а второй рукой с зажатым в ней кинжалом отбросил девушку прочь от себя. Магическая Сила, вложенная в удар, оторвала ее от земли, справа тренькнула тетива, слева мелькнул нож, и только подошвы сапог застучали по дубовым плахам Серебряного променада.

Заклинание пронесло Жозефину полтора десятка шагов и, изрядно приложив о стену лавки, вынесло ее из Круга Тишины. Уже в полете она видела, как сорвавшийся с тетивы болт вонзился в плечо белой кобылы по самые перья и как ударила алая струя из рассеченной жилы на горле Жана.

Крик застрял в глотке. Девушка создала Щит и попыталась метнуть его в убийцу мальчика, но бесполезно: выпуклая линза только напиталась Силой, но не сдвинулась ни на волос; а вот маг, резко взмахнув рукой, хлестнул по мечущейся от боли и страха белой кобыле огненным шлейфом — и попал, превратив прекрасного зверя в обугленный труп. Но даже в смерти красавица-лошадь послужила своей хозяйке: тело упало прямо туда, куда несколькими мгновениями ранее маг уронил карту, и теперь он, поминая Ирокара, пытался сдвинуть творение своих рук, чтобы завладеть почему-то очень важным для него пергаментом.

Жозефина наконец смогла набрать воздуха, чтобы закричать. Рядом Гильдия наемников как-никак, да и стража должна ходить, они смогут задержать убийц.

Если только это отчего-то не выйдет у той, которая сейчас этого жаждала больше кого бы то ни было.

— Убиваю-у-у-ут! — звонкий голос разнесся по улице, но еще прежде, чем его услышали находившиеся шестью домами ниже по улице наемники, Жозефина оттолкнулась от земли и стремительно полетела к магу.

Перепрыгнув тело Гуго, девушка с разлету врезалась в мага — не руками и не локтями, а плечом, вкладывая в одну точку, достаточно крепкую, чтобы это вынести, весь свой вес, изрядно увеличенный набранной скоростью; подпитанный Щит только добавил убедительности толчку: мага сшибло с ног и швырнуло оземь. Сверху, словно стальнокрылая богиня мщения, спикировала Жозефина, мгновенно заломив ему руку так, что тело само, спасаясь от боли в выдранном из сустава плече, перевернулось лицом вниз.

— Стой. Стража! Никакой магии, оружие на землю! — С улицы, где была контора нотариуса, выбежали четверо стражников, а с другой стороны подбежал десяток крепких бойцов с гербом Гильдии наемников. Две силы, недолюбливающие друг друга по вполне понятным причинам — «эти неумехи в железе! — эти продажные псы!» — коротко обменялись любезностями, то есть парой презрительных взглядов и задиристых оскалов, и сосредоточили внимание на месте короткой схватки.

— Веревку! — приказала Жозефина тоном, душащим в зародыше всякую мысль о возражении или неповиновении; один из наемников подошел, разматывая тонкий прочный шнур, и занялся преступным магом. Убедившись, что руки мага связаны, девушка, не обращая внимания на столпотворение, подошла к Жану и склонилась над ним. Мальчик был мертв, он лежал в лениво расползающемся кровавом ореоле и удивленно глядел в небо.

— Прости меня, если можешь… — прошептала Жозефина, поцеловала его в лоб и нежным прикосновением пальцев закрыла ему голубые, как небо, навсегда остановившиеся глаза. Не уберегла…

— Что здесь произошло? — отмер один из стражников.

— Что здесь произошло? — повторила Жозефина, уже склонившаяся над Гуго. Он тоже был мертв — арбалетный болт, пущенный в упор, пробил его почти насквозь, пройдя через сердце. Она закрыла и его глаза, поднялась, разворачиваясь, как пружина или как атакующая змея, и заговорила дальше так, что, увидь ее домочадцы или Мать Севора, они бы не узнали в ней ни свою ласковую госпожу, ни скромную воспитанницу. Она чеканила каждое слово, и во взгляде ее была покрытая инеем отточенная сталь.

— Здесь, на благополучной улице благополучного Приречья, убили мою лошадь, моего человека и пытались убить меня. Воины, призванные защищать город, явились, только когда двое преступников уже сбежали, а с третьим справилась я сама. По торговой улице кольца ноблей, добрых ремесленников и купцов бродят разбойники и убийцы, и уж не тем, кто не сумел их вовремя заметить, задавать вопросы мне! — Она обернулась к наемникам, напряженно слушавшим отповедь, и каждое ее слово было им как гвоздь в крышку гроба. — Меня сопровождал Гуго, боец Гильдии наемников; он погиб первым, не успев сделать ничего, даже заметить опасность. Прочие члены Гильдии тоже не заметили смертоубийства, творящегося прямо на их улице, в сотне шагов от входа в Гильдию, — и, чуть довернувшись, опустила взгляд так, чтобы видеть сразу оба фланга. — Очевидно, добрые жители города могут рассчитывать только на себя, когда речь идет об их безопасности на улицах столицы.

Стражники и наемники совокупно молчали как примороженные. Отповедь, в которую Жозефина, урожденная нобле, вложила все свое горе и всю ярость, да еще с потоком Силы, неслышным эхом металась над улицей, продолжая разить разум смыслом отзвучавших слов. Наконец один из слуг порядка проговорил:

— Г-госпожа, необходимо провести расследование… О нет, конечно, вам не придется никуда являться, завтра вас посетит служащий Розыскной канцелярии…

Ответом ему был ледяной прищур.

— Безглазые порождения Ирокара, что здесь стряслось?! — раздалось из-за спин стражников, и Жозефина ощутила присутствие человека, равного себе.

Он прошел сквозь жидкий строй стражников и оказался в круге, центром которого была нобле де Крисси, и встал, глядя на нее. От него веяло Силой, а нашитые на его плечах шевроны внятно говорили, что это государственный маг — так привыкли называть тех магов, которые подчинялись Канцелярии спокойствия и занимались происшествиями и преступлениями с использованием магии. Взгляд Жозефины мгновенно отметил в нем зеленоватые глаза, скуластое, уверенной лепки лицо и шрам, спускающийся от уголка левого глаза на шею и дальше, под воротник.

— Убийство моего человека, попытка ограбления и покушение на убийство меня самой, — известила она новоприбывшего. Этот маг был тем, с кем можно играть на одном поле по одним правилам — она знала это так же, как и то, что лицо собеседника отмечено шрамом, а Жан погиб страшно и безвозвратно. И зазря.

— Да уж, вижу, — пробормотал маг, взмахом руки стирая кровь с уличной вымостки. Сочувственно поглядел на мальчика, ощутимо равнодушнее — на Гуго и очень пристально — на связанного мага. Подойдя к нему и заглянув в лицо, он воскликнул в голос:

— Грег?! Но это не может быть Грег… — и мотнул головой, будто стряхивая наваждение. По его знаку стражники подхватили пленного — наемник, державший его, специально для них состряпал крайне самодовольную ухмылку. Маг же принялся распоряжаться уборкой улицы. Едва сожженное тело лошади приподняли, готовясь закинуть его в телегу, Жозефина мгновенным ловким движением схватила лежавшую на мостовой карту.

— Что там? — Маг подошел к ней с явным намерением посмотреть, но Жозефина только покачала головой, пряча карту и снимая с седла совершенно не тронутый пламенем сверток Кроненбаха.

— Это мое. К слову, завтра обещали прислать розыскника. Полагаю, им будете именно вы?

— Да, судя по всему, — отозвался тот, оглядывая масштабы магического бедствия. — И как только проморгали… — и, круто развернувшись, отправился приглядывать, присматривать, искать и заметать следы. Жозефина дождалась, когда он все же остановится на месте, раздавая указания, неслышно подошла сзади и тихо сказала:

— Один из разбойников увешан амулетами, среди которых был и заряженный Кругом Тишины, что активирован здесь. А еще Грег или тот, кто им притворяется, предлагал мне взять некий кинжал. Найти и изучить его тоже не будет лишним.

Когда маг обернулся ответить ей, она уже была поглощена разговором с неким высоким, полноватым дядькой с гербом Гильдии наемников во всю грудь и при мече у бедра.

— …Дональд Барбус, глава Гильдии. Я сожалею, что с вами произошел такой ужас прямо у нашего порога.

— Уже неплохо… — с вернувшимся холодом процедила Жозефина. И без того уязвленный Барбус приобрел и вовсе жалкий вид: урожденная нобле есть урожденная нобле, даже если воспитывалась она в скромности и смирении при храме; в жилах ее текла древняя и славная кровь, и теперь носительница обратилась к ней и облеклась, обернулась ее мощью. Что мог пусть и немолодой, но все еще сильный мужчина с десятком своих бойцов за спиной и полусотней еще таких же, которые прибегут, только свистни, — что мог он противопоставить тысяче лет гордости, силы и славы, на острие которых стояла сейчас эта хрупкая девушка, за которой была правда?..

— Гильдия будет счастлива предоставить вам достойную охрану, — продолжал лебезить главный гильдеец, — это будет стоить куда меньше… извините, что я сейчас о презренном металле…

— После такого происшествия Гильдия полагает, что вообще может вести разговоры об оплате бойцов? Тех самых, которые не могут присмотреть за собственной улицей, полагаю?

— Вам… вам сейчас же будет выделено сопровождение, — пробормотал Барбус, — прочие переговоры отложим на завтра, сейчас у вас явно иные заботы… Мои люди сопроводят вас сюда, чтобы…

— Мне не кажется, что ваше положение позволяет вам приглашать посетителей к себе, — впервые позволила себе «клыкастую» ухмылку Жозефина.

— Конечно… — окончательно сник тот и, обернувшись назад, махнул рукой. К нему подошли четверо бойцов, и он указал им на Жозефину. — Сопроводите госпожу до дома и оставайтесь с ней до получения распоряжений.

— Мне нужна лошадь, — все так же холодно и без возможности отказа сообщила нобле. — И телега, чтобы увезти тело.

— Да-да, вот уже… — Жана уже действительно накрыли рогожей. Девушка оттолкнула чужие руки и сама бережно перенесла тело мальчика в телегу. Даже мертвым он не обвисал в руках, как обычно делает покинутое душой тело, но казался почти невесомым. Тело Гуго забрали его товарищи, показав стражникам не то кулак, не то просто дулю.

Наемники уже ждали в седлах. Жозефине тоже подвели скакуна, отряженные в сопровождение стражники устроились на телеге и рядом с нею, и кавалькада медленно двинулась вверх по улице. Проезжая мимо конторы Кроненбаха, Жозефина подала знак остановиться.

Там за стойкой все так же сидел и что-то читал круглый человечек.

— И вновь приветствую, — улыбка, теперь — без всякого «оскала», — не могли бы вы узнать, есть ли у господина Кроненбаха немного свободного времени? Мне требуется сообщить ему кое-что.

— Сейчас узнаю, — и служащий укатился в темноту коридора. Раздался стук открываемой двери, потом глухой звук, как будто кто-то, не удержавшись на ногах, влетел в косяк, громкое оханье, и служащий, словно пушечное ядро, стремительно пролетел весь коридор насквозь и, распахнув входную дверь, истошно закричал:

— Стража!!!

Сразу поняв, что к чему, Жозефина скользнула в кабинет нотариуса, всей кожей ощутив выплеск Силы — словно отработавшее заклинание. Кроненбах сидел за столом, наклонив костистую седую голову, явно мертвый. Обойдя комнату, девушка обнаружила кинжал под его левой лопаткой — близнец того, что предлагали ей «в обмен» на карту-Окно.

У входа зашумели стражники, и в кабинет ввалился давешний государственный маг. На Жозефину он поглядел с мрачной иронией:

— Снова вы… уж не ваших ли это рук дело?

Почувствовав, как магическое излучение от вошедшего начинает изменяться и завихряться, девушка вышла прочь, чтобы собственным излучением не мешать работать, глуша и искажая оставшиеся следы.

В коридоре она обнаружила конторского служащего, который, открыв неприметную дверцу в стене — оттуда шел внятный запах лекарств, — наливал в рюмочку и глотал настоянный на корице и пряных травах сладкий и крепкий ликер; видя, что с лечением душевных ран он прекрасно справляется самостоятельно, девушка взяла в лавке лист бумаги и писчий прибор, стоявший под стойкой, и написала небольшую записку, в которой напоминала о договоренностях между нею и покойным Кроненбахом и выражала свои соболезнования по поводу Гуго. Отдав ее служащему, уже достаточно вернувшемуся в бренный мир из закоулков ужаса, Жозефина вернулась в кабинет.

— Он убит кинжалом в спину. Точно таким же, какой предлагали мне, — сообщила она государственному магу.

Тот удивленно посмотрел на труп и отозвался:

— Нет там никакого кинжала.

Жозефина мгновенно пересекла комнату и оказалась рядом с телом. Кинжала действительно не было, остался только узкий разрез на одежде, в котором виднелась чистая, без всяких порезов, кожа.

— Его убили сразу после вашего ухода, — сказал мужчина, взглянув на Жозефину. Та кивнула — да, я вижу, — и ответила прямым взглядом и легким поклоном.

— Кажется, нам все-таки пора познакомиться, ибо наше… хм, общение обещает быть долгим. Я Жозефина де Крисси, недавно вступившая в права глава рода де Крисси.

— Леонард Геллар, — отозвался маг, возвращая поклон. — К завтрашнему дню я соберу все доступные сведения и приеду поговорить.

— До встречи, — кивнула девушка и направилась к выходу из кабинета.

— Больше нигде не задерживайтесь, — хмуро напутствовал ее маг. — Неприятности, кажется, к вам просто притягивает.

У ворот ее встречали все домочадцы, страшно обеспокоенные: мышастая кобылка вернулась обратно одна и явно напуганная, известий никаких не было и слуги не знали, что и думать, и жива ли вообще их госпожа; увидев ее во главе процессии, они было успокоились, но тут же снова зашептались — а где же Жан?..

Всадники остановились, и Жозефина, спрыгнув с седла, подошла к телеге. Шесть пар глаз, включая собачьи, следили за каждым ее движением.

— Госпожа… — шагнул вперед Мартин, и та обернулась к нему, держа на руках завернутое в рогожу тело. Она медленно оглядела своих людей и, поймав взгляд Сержа, не отвела глаз.

— Мне очень жаль, — тело мальчика легло на траву перед старым конюхом. Жозефина встала с колен, удерживая слезы под веками, не пуская их ни на лицо, ни в голос, — не уберегла…

— Ох… — вздохнул Серж и стащил с себя мягкую валяную шапку. Все помолчали, отдавая последнюю дань погибшему конюшонку. Его госпожа, из-за которой он и погиб в самом начале своей жизни, так и стояла, придавленная горем; она не чувствовала от собравшихся домочадцев ни осуждения, ни укоризны — только слегка отстраненную печаль по мальчику, но это не умаляло легшего на ее плечи бремени. Не уберегла…

— Похороните его там же, где похоронили мою мать. — Девушка смогла овладеть собой настолько, чтобы голос ее не прерывался, а горе несколько отступило, позволяя разуму думать о делах насущных. — Свободны, — это уже стражникам и наемникам. Первые, поклонившись, поехали обратно, а вторые не сдвинулись ни на волос.

— Господин Барбус приказал остаться с вами, пока он не явится к вам лично, чтобы все уладить, — пояснил один из них.

— Охраняйте дом. Коней отдадите Сержу. — Жозефина махнула рукой и, незаметно поддерживаемая поспешившим к ней Мартином, пошла к себе. Доведя госпожу до спальни, Мартин тактично удалился. Оглушенная, она села на кровать и непонимающе смотрела перед собой. Погиб отец, погибла мать, а теперь погиб и мальчишка Жан, которого она как госпожа должна была защищать и заботиться о его благополучии; может, она и правда притягивает несчастья к себе самой и к окружающим ее?.. Даже Кроненбах, лицо независимое, и тот был убит после соприкосновения с Жозефиной и окружающим ее клубком загадок, который, кажется, так и норовит стянуться на горле, и ладно бы только на ее собственном…

Она должна защитить хотя бы остальных, не допустить вреда им. Неплохо было бы, разумеется, выжить при этом и самой, но это не столь важно, как жизни других. Так она молилась Дане, и эти мысли и обращение к Светлой богине, пребывающей в Ветвях Древа, очищали и поддерживали ее душу.

— Да, госпожа? — явившийся на вызов мастер-браслета Мартин был готов во всем услужить своей госпоже.

— Соберите всех домашних в приемной зале и принесите туда вина и бокалов по числу. Разумеется, к наемникам это не относится, а относится к ним вот что… — Она извлекла из поясного кошеля и протянула старому слуге золотой. — Мне нужна географическая карта королевства, размером локоть на локоть, как можно более подробная, в тубусе. Сегодня же. И сургуча, серебристого и голубого.

Мартин кивнул и испарился выполнять просьбу госпожи. Жозефина умылась, оправила оборки и складки и спустилась вниз. Все уже ждали ее, стоя вокруг стола. Она тоже не стала садиться и заговорила — ощущая, как снова начинают жечь глаза слезы, которые нельзя было показать:

— Вы должны знать. Сегодня на меня напали в городе среди бела дня люди, охотившиеся за доставшимся мне наследием отца. Белую сожгли, а Жана взяли в заложники, и он погиб от ножа разбойника. — Жозефина подняла бокал с вином, и все домочадцы повторили ее жест; выпили, помолчали, служанки всхлипывали, кто в рукав, кто в соседское плечо, мужчины украдкой смахивали соленую каплю с глаз. И она продолжала: — Я не смогла его защитить… — Здесь девушке пришлось призвать все свое мужество, чтобы дрогнувший голос не начал ломаться и дальше. — Нотариуса, к которому мы сегодня ездили, убили сразу после моего ухода. Рядом со мной попросту опасно. И я пойму, если кто-то из вас пожелает уйти.

Она замолчала; молчали и остальные. Вот теперь в их чувствах появилось осуждение, окрашенное чем-то похожим на обиду. Словами это можно было бы высказать примерно так: «И как она могла такое сказать, мы же никуда, мы здесь до конца…» Вздохнув, Жозефина отпустила слуг, попросив задержаться Агнес, старшую из служанок.

— Агнес… — девушка не могла найти слов, — вы все здесь доверились мне, как доверился и Жан… а я не смогла его защитить. Я не знаю, смогу ли защитить тех, кто остался…

— Жан умер, как и положено слуге, за свою госпожу, — отозвалась кухарка, перебирая руками передник. Ей явно было неловко слушать излияния хозяйки.

— Он ничего не успел сделать, — Жозефина видела смущение Агнес, но не могла не высказать хотя бы части того, что тяготило ее, — ему просто перерезали горло, это было не в бою.

— Это не важно. Он был с вами, был готов защитить вас и погиб, служа вам. Это хорошая смерть, когда умираешь так, как жил.

Девушка вздохнула: с одной стороны, отчаявшись найти понимание, а с другой — обретая в этих словах утешение. Те, кто всю жизнь служил, воспринимали произошедшее совершенно иначе, чем те, кто всегда был свободен.

— Если вы решите уйти — я пойму…

Вот тут маленькая кухарка, сама словно из сдобного теста, посмотрела на хозяйку пусть все так же искоса, но остро и ясно:

— Как мы вас бросим-то? Нехорошо это, ой нехорошо. Ни люди не поймут, ни Боги. Никому не нужен слуга, который бросил хозяина в беде. Тут мы жили, да тут и помрем, грех жаловаться.

Жозефина набрала в грудь воздуха — возразить… но замолчала, ничего не успев сказать.

— Так я пойду, госпожа? — спросила Агнес, глядя в сторону.

— Да, разумеется, — и кухарка с явным облегчением ушла.

Спросив у Мартина еще пару бутылок вина — «и, пожалуйста, получше», — Жозефина ушла на конюшню к Сержу. Выпили за упокой души Жана, и старый конюх чуть не слово в слово повторил то, что уже сказала госпоже Агнес. Разговор ненадолго был прерван Мартином, который со всей вежливостью сообщил госпоже о грядущем приезде стряпчего и получил наказ тревожить ее, только если случится нашествие болотных химер.

Нашествие болотных химер в лице Дональда Барбуса, главы Гильдии наемников, все-таки случилось раньше, чем Жозефина проснулась. Она не торопясь совершила утренний туалет и вышла к посетителю с боевым гарнитуром на поясе.

Барбус, при полном параде — сапоги начищены, перевязь с бляхами, кираса с эмалевым гербом Гильдии на груди, — ждал, не решаясь присесть. Жозефина поприветствовала его почти незаметным кивком, обычно приберегаемым нобле для людей низкого происхождения, но облеченных должностью, которую по какому-то странному стечению обстоятельств совсем не замечать нельзя. Госпожа взирала на него, положив изящные руки на подлокотники кресла, и Барбус внезапно почувствовал себя маленьким, незначительным и крайне виноватым — то есть еще более неуютно, чем ощущал себя до ее появления в зале.

— Доброе утро, госпожа де Крисси, — начал он. — Надеюсь, вы довольны вашим эскортом?

— Да, вполне. — Она изучающе смерила его взглядом, и только он позволил себе облегченный вздох, как она добавила: — Больше, чем вашей внимательностью.

Бедолага вместе со своей кирасой совсем уж сжался и принялся судорожно разыскивать слова вместе с мужеством.

— Что ж, это уже… хорошо. Сегодня я пришел засвидетельствовать свои соболезнования по поводу произошедшего: ужасный, ужасный случай… и, кроме этого, дабы восстановить в ваших глазах доброе имя моей Гильдии, дать вам личный отряд охраны, — тут в его лебезящем тоне появилась некая уверенность, и нобле де Крисси прищурилась, уже зная, что он скажет дальше. — Да, десяток отличных ребят, всего за…

Искра в глазах вспыхнула молнией — холодной и обжигающей — вдоль парных клинков взгляда.

— Полагаю, о деньгах речи не пойдет. Доброе имя дороже любых денег, не так ли? — прожурчал голос хозяйки. Умея ощущать чужие эмоции, она умела и заставить почувствовать свои — с равным успехом обращая их и в ласковое покрывало, и в разящее лезвие.

— О да, конечно… то есть, я имел в виду… о нет, несомненно! — Лицо Барбуса цветом уже смахивало на вареную свеклу, а достаточно чувствительный нос мог обонять запах пота, сочащийся из-под кирасы. — Желаете, чтобы я представил их немедленно?

— Да, разумеется.

Она встала и пошла к главному входу; двери услужливо распахнули сопровождавшие ее вчера гильдейцы, и, уже перешагнув порог, она уловила эмпатическую волну — кажется, глава Гильдии наемников не пользовался настоящим уважением даже у тех, кого обеспечивал работой.

Наемники уже ждали во дворе — правда, не десять, а девять отличных ребят; строго говоря, их было восемь, потому что девятой была женщина, но, коль речь идет не о полах, а о бойцах, ни к чему столь углубляться в науку счета. Их было девять — все в броне, при конях и оружии, и, что едва ли не более важно, все они были северянами: об этом говорили и лица, и детали одежды и брони, и оружие. На Севере обитали жилистые, светлоглазые люди с характерным разлетом бровей; тамошние бойцы предпочитали копья, а в ближнем бою — широкие одноручные клинки, тяжелые и неудержимые в своем смертельном певчем полете, и топоры, чей удар был равно опасен, каким бы концом ни били. Там длинные боевые ножи дарили пятилетним детям, не делая различий между мальчиками и девочками, и обращаться с ними умели все.

— Господа, это — Жозефина де Крисси, ваша госпожа на ближайшую луну. Вы обязаны защищать ее, исполнять все ее приказы, касающиеся охраны ее лично, ее людей…

…и так далее, и тому подобное, никому из присутствующих не интересное. Девять взглядов и еще один скрестились, и наемники коротко, но уважительно поклонились Жозефине. А она, дождавшись, когда Барбус закончит свою речь, исполненным королевского достоинства движением повернула к нему голову:

— Это все, что вы хотели сказать? В таком случае поговорим на следующую луну. До свидания.

Гильдеец поспешно поклонился, кликнул бойцов, которых отрядил вчера, и вся пятерка покинула поместье. Вот теперь настало время знакомства.

Неслышно возник за спиной подошедший по вызову мастер-браслета Мартин, Капрал вместе с мохнатым Солдатом появился чуть поодаль, и Жозефина заговорила:

— Приветствую вас в своем доме, господа. Как вам уже известно, мое имя Жозефина де Крисси, и ближайшую луну нам предстоит постоянно находиться рядом. А вы?..

Из ряда бойцов выступила единственная женщина.

— Ка талин, госпожа. Я у ребят за командира.

Она была одета по-мужски, удобно и для поездки, и для боя, но волосы носила в обычной женской, а не воинской косе. Высокая, ладная, гибкая, она была еще молода и в роли главы десятка бойцов смотрелась удивительно подходяще; впрочем, на Севере женщина никогда не считалась менее значимой, чем мужчина, а матерей и воительниц там уважали одинаково.

— Нас здесь четверо младших сыновей, да четыре бастарда, да я. О золоте не волнуйтесь, это проблемы Барбуса.

Они улыбнулись друг другу, как улыбаются люди, ощутившие вкус взаимного тепла. Мать воинов — так называют предводительниц на Севере.

— Это Лаки. — Высокий и худой парень с тонкой светлой косичкой, спускающейся из-за уха. При себе он носил два топора.

— Уиллас. — Тоже блондин, но покрепче и чуть пониже. При нем был широкий северный меч.

— Брэнд. — Ладный, синеглазый, он носил поверх кольчуги широкий пояс с полустершимся гербом на пряжке. На этом поясе висели с полдюжины ножей и короткий тяжелый меч.

— Шэнан. — Гибкий, ростом едва по плечо своим соратникам, он поклонился, расплескав по плечам целую гриву темных волос. Из-за его спины выглядывала булава на длинном древке.

— Витар. — Он был чуть смуглее прочих, темноглазый и улыбчивый. У седла его коня висели копье и тарч.

— Кайса. — Это явно было прозвище. Небольшой и юркий, как Шэнан, он обладал лицом с тонкими чертами и изящным носом и носил два недлинных клинка.

— Ник. — Пушистое золото, никак не желающее спокойно лежать в косе, голубые глаза, мягкое лицо и широкие мозолистые ладони.

— Брайн. — Одетый в длинную серую табарду, он носил косу еще и на бороде, и в конец ее была вплетена бусина. Оба последних носили топоры, и у каждого из девяти были боевые ножи и большие круглые щиты.

Ответив на поклоны, Жозефина взялась решать насущные вопросы:

— Серж, пожалуйста, займись конями. Мартин, будьте добры, разместите бойцов в одном из флигелей, где им будет удобнее, и предоставьте все, что нужно. И вместе с Капралом покажите им двор и само поместье — они должны знать, что охраняют. Каталин, пройдитесь вместе со своими ребятами, а потом найдите меня — можете спросить Мартина, — нам надо будет поговорить.

Все названные кивнули и отправились выполнять указание хозяйки, а та вернулась в дом, размышляя, нарочно ли Барбус прислал ей северян, или это просто удачное совпадение. Помимо прочих достоинств северяне отличались беззаветной верностью серебряным нобле, чьи фамильные владения лежали именно в северных землях. В отличие от южан, северяне со скалистых берегов Хищного моря избрали Путь не Королей — то есть власти, а Героев, сиречь служения, и именно под серебряными гербами чаще прочих рождались Небесные Всадники. И потому, как бы ни были иногда ими недовольны другие нобле или даже королевская династия, вассалы всегда были благодарны Небесным Всадникам за защиту и неизменно ласковое отношение к своим людям, а значит, бойцы Каталин будут служить новой госпоже не за страх, а за совесть. Разумеется, Гильдия наемников тщательно заботилась о своей репутации, и служба ее воинов всегда была безупречной — но есть огромная разница, соблюдать ли сколь угодно неукоснительно положения контракта или служить тому, с кем связывает тысячелетнее переплетение долга и любви. Попросту говоря, Жозефина получила десяток бойцов, готовых защищать ее хоть от стаи драконов и, если потребуется, с улыбкой умереть за нее.

Устроившись в приемной зале, девушка развернула письмо от стряпчего. Помимо формального извещения о необходимости вступить в права наследства, там имелась слабо светившаяся печать и пояснение, что спустя час по прикосновении к ней наследника с подтверждением гербовым перстнем прибудет служащий, чтобы засвидетельствовать законность прав. Под пальцем печать мигнула, а от касания перстня сменила цвет с золотистого на кирпично-красный; оставалось ждать, и Жозефина ушла коротать время в дальний конец правого крыла особняка, в библиотеку. Путь туда лежал через так называемую гербовую залу, где по длинным стенам висели картины, изображающие знаменитых предков — Жозефина подумала, что надо обязательно заказать живописцу портрет матери, — а между ними стояли старинные доспехи, тоже принадлежавшие членам рода. Здесь, в тишине, можно было очень долго бродить по мягким коврам, рассматривая лица и брони, всей кожей ощущая дыхание древних деяний — в холодном металле, в живых глазах, глядящих с портретов… Но книги всегда лучше помогали привести разум в порядок, и заглушаемые толстым ковром шаги прекратились у тяжелой деревянной двери библиотеки.

Там вдоль стен и в середине залы лицом ко входу тянулись открытые, без дверец, длинные книжные шкафы вощеного дерева, в углу стоял стол-конторка — для библиотекаря, буде таковой понадобится, или для любого желающего что-то выписать из книги или снять копию. Жозефина подошла к крайнему справа шкафу, где стояли книги по истории, и вынула знакомый с детства том, переплетенный красной кожей. На обложке красовалось золотое тиснение: карта королевства, она же карта материка, с восточного края которого вниз лился поток, тысячами струй вбегая в море на Юге. Титульная страница красовалась названием: «Мир Чаши, управляемый рукою Трейр, династии славной и обласканной богами», — и королевским гербом, к которому было добавлено писчее перо — знак того, что эта книга издавалась при содействии и по высочайшему благоизволению короны.

Трейры были той самой династией, что пришла к власти в результате Смены Ферзей — точнее, на троне все еще сидел первый ее представитель, — и, разумеется, имела свой взгляд на историю мира, особенно новейшую. Более древние времена они милостиво перекраивать не стали, и потому читать о них можно было, не цепляясь за ложь и недомолвки.

В дверь постучали.

— Госпожа, прибыл стряпчий, — проговорил Мартин с легким поклоном.

— Благодарю, Мартин. Пусть ждет в приемной зале.

Жозефина заняла свое место хозяйки дома, и стряпчий скользнул откуда-то из угла, казенно поздоровался, получил прохладное приглашение присесть и, приобретя некоторое сходство с надутым индюком, приземлился в кресло у круглого стола, обращенное к хозяйскому в четверть оборота. Пока он возился со своей объемистой кожаной сумкой, извлекая оттуда необходимые бумаги, Маленькая Ада принесла письменный прибор, а сама Жозефина внимательно и быстро осмотрела и прощупала служащего. Внутреннее благородство, внятное любому человеку столь же явно, как цвет глаз собеседника, увы, не осеняло его черт, и оттого стряпчий представлял собой зрелище окончательно прискорбное.

— Меня зовут Отто Ландэ, а вы, стало быть, наследница де Крисси. Вот ваши бумаги: на владение поместьем и землей, прилегающей к нему, патенты вашего отца, его пенсия, а также западные земли близ Кастириуса. Пожалуйста, вашу подпись. Вот ваш документ, а вот мой. Надо, чтоб порядок везде был, особенно в таких важных делах!

— Разумеется, — отвечала хозяйка, — а потому подскажите, можно ли с точностью узнать, какие именно земли на Западе принадлежат мне?

— Да, вы можете запросить сведения у землемеров, отвечают они весьма быстро, через седмицу или две.

— Очевидно, вам это сделать проще, пользуясь связями… — Она ждала следующей реплики, и стряпчий не разочаровал:

— Конечно-конечно, если послать запрос сверху, то все будет сделано почти сразу, — заверил он, важно посверкивая хрустальными линзами очков, — всего пять серебряных, и я займусь вопросом лично.

Глазки его так и заблестели, но ничем другим он себя не выдал. Жозефину передернуло, но и она ничего не показала, даже голос не изменился, оставаясь прохладным и ровным.

— Одной будет вполне достаточно, — понаблюдав полмига, как мздоимец смиряется с судьбой, от целого пирога оставившей только кусок — хотя и немалый, надо сказать, — но все равно остается весьма довольным, она добила: — Медной.

Тот аж обмяк, а вернув голос, чуть не взмолился:

— Хотя бы пять! Это, знаете ли, способствует весьма…

— Две.

— Четыре?..

— Три, и ни монетой больше.

Изображая оболганную честность — как делает всякий нечестный человек, на которого нашлась управа, — стряпчий сгреб монеты, которые одну за другой подтолкнула ему по полированной поверхности стола госпожа де Крисси. Попрощавшись с куда меньшим теплом, но и куда большим подобострастием, он покинул поместье. Жозефина осталась сидеть, ощущая все еще витающие в зале эмоции. Человеческая жадность и мелочность натуры, попытки скальных шакалов поживиться грифоньей добычей всегда претили ей. Быть нобле крови выпадает не каждому, но это не повод не быть нобле духа, и уж точно не повод опускаться и вовсе ниже достоинства разумного существа, а пройти мимо такого спокойно, позволяя ему существовать без страха и малейшего зазрения совести, — еще хуже.

— Госпожа желала меня видеть?

— Да, Каталин, идемте. — Жозефина поднялась из кресла, и они направились к спальне. — Я полагаю, вы знаете, почему вас сюда прислали?

— А, конечно, — отозвалась предводительница. — Об этом, наверное, знают все наши, кто в городе.

— А подробности?

Та усмехнулась.

— Наш, с позволения сказать, командор не самый умный человек, но за свою выгоду держится — а какая ж выгода будет, если все о таком позоре узнают, да еще и слухи просочатся? Не-э, о подробностях и нам не сообщали — просто, мол, на госпожу напали, человека ее убили; защищайте.

— Скажите, — после некоторого раздумья спросила Жозефина, открывая дверь своей спальни, — вы более сведущи в подобных делах — кто вообще мог это сделать? Они требовали отдать артефакт…

— Я не знаю, — ответила Каталин, — но для самоубийства есть способы и поприятнее, чем напасть на Серебряные Пики, — и она выразительно перебрала пальцами по оголовью своего меча. Жозефина не очень поняла, о чем речь — никаких пиков в гербе де Крисси не было.

Оглядев спальню, Каталин осталась довольна: защищенное место, и есть где расположиться охране, если возникнет нужда. Показав все, что было нужно — где укрыться, куда выходят окна, что где стоит, — Жозефина вспомнила одну очень важную вещь.

— Для связи с моими слугами у нас есть браслеты; а если понадобится позвать вас?

— А, это легко. Надо просто позвать по имени, и я услышу.

Жозефина поняла, что речь идет о простенькой, на уровне латентных способностей, магии, но сама она такого приема не знала.

— Меня мама этому учила. Вы такой штуки разве не знаете?

— Нет, — призналась девушка. — А меня можете научить?

— Могу, — кивнула Каталин. — Смотрите, значит, меня так учили: надо встать лицом к стенке, представить человека и мысленно позвать его по имени. Попробуйте.

Девушка отвернулась к стене, закрыла для надежности глаза и представила наемницу: ладную, подвижную, охотно разговаривающую и наверняка очень опасную в драке. Беззвучно шевельнулись губы: «Каталин…»

— Слышу, — весело объявила та из дальнего угла комнаты. — У вас хорошо получается.

— А теперь делаем так: спускайтесь вниз, потом выходите из дома, потом за ворота, я каждый раз зову, а вы зовите в ответ. Если не слышите моего зова — возвращайтесь обратно.

— Хорошо, — и, мелькнув светлой косой, наемница вышла.

Все получилось с первого раза: даже за воротами зов было слышно, и Каталин искренне поздравила госпожу с успехом. Прикосновение зова ощущалось эмпатически, а в голове возникал образ зовущего, и становилось необъяснимо понятно, где он — будто внутри появлялся компас, указывающий на него.

В дверь постучали, и на пороге появился Мартин.

— Госпожа, к вам посетитель, государственный маг. Он по делу о вчерашнем нападении.

— Благодарю, Мартин. Отнеситесь со всей любезностью, пригласите его в приемную залу и подайте обед на две персоны.

— Будет исполнено, — и управляющий скрылся в коридоре.

— Каталин, благодарю. Занимайтесь своими прямыми обязанностями, господина Леонарда Геллара опасаться нет никакой нужды.

Жозефина спустилась не медля. Леонард, приглашенный Мартином как уважаемый гость, уже сидел за круглым столом, разительно отличаясь от прочих сегодняшних посетителей — в нем не было ни напряжения, ни подобострастия, только спокойствие, собранность и уверенность в ореоле естественного истечения Силы. Девушка лишний раз убедилась, что не ошиблась в нем — хотя это еще предстояло проверить: испытание долгом и Долгом — не для слабых, хотя маг к таковым точно не относился.

— Приветствую, господин Геллар, — сказала Жозефина, грациозно опускаясь в кресло напротив мага — здесь церемонии и подчеркивание статуса вовсе не требовались, а сидеть было одинаково удобно что там, что здесь.

— Госпожа де Крисси. — Маг склонил голову согласно политесу.

— Вы голодны?

— Не откажусь, — с легким удивлением, внятным, впрочем, только эмпатическому ощущению, отозвался он.

— Прекрасно. — Жозефина коснулась браслета, и в залу вошли с подносами обе Ады; расставив тарелки, служанки удалились. — Итак, что вы можете мне рассказать?

— Во-первых, маг, руководивший нападавшими, действительно Грег, мой коллега, — заговорил Леонард, успевая воздавать должное таланту Агнес. — Он пропал седмицу тому назад, пошел после работы в трактир, и после этого его не видели. Он не помнит ни то, как он оттуда ушел, ни нападение. Очевидно, это был магический контроль — возможно, ему подали зелье в трактире. Сейчас с ним работают наши маги, пытаясь обратить вспять наложенные эффекты, но, боюсь, особого успеха не добьются.

— Скажите, — в голосе мелькнула сталь, и Жозефина старательно упрятала ее подальше, в конце концов, Леонард в случившемся виноват не был, он появился уже по вызову запоздавшей стражи, — тех, кто был с ним, поймали?

— Нет. — Маг покачал головой, а Жозефина ощутила, как у нее забирают месть. — И позже тоже не нашли. Весьма вероятно, что искать их теперь следует на дне реки — не похоже, чтобы тот, кто за этим стоит, особенно бережно относился к… исполнителям. — Он обглодал куриную ножку и задумчиво постучал обнажившейся косточкой о тарелку.

— А что с Кроненбахом?

Мужчина поморщился, словно от боли.

— Абсолютно непонятно. В целом впечатление такое, что он не умер от раны, а из него попросту выкачали жизненную силу. Предупреждая следующий вопрос — кинжал еще не исследовали.

— Принято, — качнула головой девушка.

— И во-вторых, — он взглянул ей в глаза, — это было очень странное нападение. Столица, благополучный район, полета шагов до Гильдии наемников — и маг с двумя подельниками, обвешавшись талисманами, нападают на юную нобле, навешивают Круг Тишины, берут заложника, угрожают оружием… Я бы сказал, что это было насколько жестоко, настолько же незапланированно и, прямо сказать, самоубийственно… К тому же я сильно сомневаюсь, что это были большие мастера своего дела — у таких руки не дрожат, а по вашим показаниям и снятой мною картине — у них сдали нервы в момент применения активной атакующей магии. Вывод прост — схватили первых попавшихся и отправили к вам. И отсюда вопрос: что же им было нужно такое, что оно стоило такого риска? — Взгляд его стал острым, как клинок, будто он пытался проникнуть в разум Жозефины и найти ответ там. — Чего требовали нападавшие?

Точка принятия решения. Вдох, выдох, вдох, слова:

— Господин Геллар, это уже приватный разговор, потому как эти сведения, как вы сами понимаете, могут быть весьма опасными в чужих руках. Я безусловно доверяю моим домочадцам, но эта комната вряд ли подходит для подобных переговоров. Потому, — она встала и сделала приглашающий жест, — позволю себе пригласить вас в более защищенное место, где вы сможете получить необходимые ответы.

Они поднялись наверх. Жозефина открыла дверь, и маг с изумлением осознал, что девушка привела его в собственную спальню.

— Прошу прощения за внешнюю двусмысленность, но истина в том, что здесь — самое защищенное место в доме. — Она достала из шкафа пару изящных, шитых серебром думочек, пуховую подушку и расположила их поверх сброшенного с кровати на пол одеяла. — Располагайтесь.

Слегка ошалевший, мужчина сел на предложенное место, опершись локтем на кровать. Жозефина устроилась напротив, подобрав ноги. В комнате повисла пауза: девушка подбирала слова, обдумывая, с чего начать и что можно доверить новому знакомому, а маг не торопил. Он отметил, как собеседница наконец подобралась и выпрямила спину. Она взглянула ему прямо в глаза и заговорила, тщательно взвешивая каждое слово и не отводя взгляда:

— Господин Геллар, вся эта история началась гораздо, гораздо раньше, еще до моего рождения. Я не знаю ее причин, не знаю, почему она вдруг получила продолжение, и не имею ни малейшего понятия, какова моя собственная роль. Более того, я не имею и возможности обсудить происходящее с кем-то — слугам это знать просто ни к чему, они простые честные люди, положившие жизнь на служение моему роду, и у меня нет никакого права смущать их своими домыслами. Довольно того, что из-за близости ко мне над ними и так висит опасность. Родители погибли, дядя далеко, друзей у меня нет. Но вам я доверяю — не спрашивайте почему, просто примите — и, мне кажется, могу доверить и эту историю, тем более что она, надеюсь, поможет исполнить долг вашей службы. Но, прежде чем начать, я попрошу вас использовать все полученные сведения лично, без записи и официальной передачи в Канцелярию — в моем положении это лишняя опасность. Разумеется, вы можете опираться на них, расследуя это дело.

Окончив это предисловие, Жозефина отвела взгляд, давая магу обдумать услышанное. Он замкнулся на себе, обернулся в омывающие его потоки Силы, стянул их коконом; обычные люди, видя подобное, обычно говорят, что человек будто «выпал» из мира, перестал ему на какое-то время принадлежать.

— Я готов услышать вас и помочь всем, чем могу. — Потоки вновь заструились естественным порядком, а потом плавно перестроились, образуя нечто вроде экзотического цветка с длинными бахромчатыми лепестками: маг раскрылся для воспринятая того, что скажет ему Жозефина. Его прежняя настороженная отстраненность, вызванная как служебным долгом, так и отношением простого человека к нобле, истаивала, изгоняемая искренностью Жозефины и в немалой степени ее обращением с ним как с равным.

— В таком случае продолжим с того места, на котором остановились. — Она подошла к комоду и взяла с него все тот же сверток из кожи винного цвета; вернувшись на место, — маг пристально, но без напряжения следил за ее действиями, за движениями изящных рук, тонких пальцев, — она раскатала шкуру и, миг поколебавшись, развернула карту-Окно. Взгляд зеленых глаз моментально сосредоточился только на ней; неторопливыми и неотвратимыми, почти гипнотическими движениями укротителя, успокаивающего опасного зверя, он взял карту и, щурясь, внимательно ее рассмотрел.

— Здесь изображены земли, перешедшие мне по наследству от отца, — негромко пояснила Жозефина, — и, судя по всему, туда мне надо обязательно съездить, но прежде нужно кое-что сделать.

— Это весьма опасная вещь, — проговорил Леонард, кладя карту на то же место, но не возвращая ее владелице. — Вас она впускает?

— Да, а вас?

Тот только хмыкнул.

— Я, пожалуй, поостерегусь. К такой вещи должен быть доступ — и я говорю вовсе не о возможности взять ее в руки, — а у меня к ней доступа явно нет. Когда вы входите в карту, вы видите местность так, будто вы — кружащая над ней птица, верно? — Жозефина кивнула, и маг продолжил: — Эта птица — только оболочка для существа с Корней или Ветвей, оно привязано к точке местности и при входе в карту-Окно поднимается, чтобы облететь эту местность — или же кружит там постоянно, это зависит от особенностей заклинания. Так вот, лично я очень не хотел бы упасть с той высоты, на которой оно летает, или быть им растерзанным, или еще чего похуже.

— Очень интересно… — Девушка на миг прикрыла глаза, прочно укладывая услышанное в голове. — Грег… тот маг с Серебряного променада, требовал отдать карту, угрожая тем, что убьет Жана, но не меня — видимо, ее можно отдать только добровольно. Я думала, что этого условия достаточно, чтобы суметь не просто посмотреть, но и заглянуть…

— Нет, иначе я бы смог войти в нее, — мужчина покачал головой и высказал мысль, одномоментно пришедшую в головы обоим, — но Грег был всего лишь исполнителем, а заказчик вполне может обладать доступом… или имеет возможность взломать охранное заклинание.

Разговор определенно становился все интереснее. Жозефина коснулась браслета и подумала о том, что в кабинет надо принести хорошего вина и полагающихся к нему закусок.

— Для этого нужна очень большая Сила.

— И большие знания, — дополнил маг. — Я не поручусь за то, что Канцелярия спокойствия смогла бы справиться с картой. Я бы не рискнул, отдача может быть очень… разной. И еще кое-что: вы просили не сообщать в Канцелярию об услышанном здесь — и я последую вашей просьбе, но эта вещь должна храниться в надежном месте. Вы можете обеспечить это?

Она молча завернула карту в винную кожу, перевила сверху шнуром и закрепила сверху печатью серебристого сургуча, приложив гербовый перстень. Леонард протянул к свертку руку, но Жозефина накрыла ее ладонью:

— Что вы собираетесь сделать?

— Наложить сигнальную печать. Я должен знать, когда эта вещь будет использоваться.

— Давайте сделаем проще, — предложила девушка. Во-первых, ей претила сама мысль о лишнем контроле; во-вторых, могло произойти всякое, и, при всем доверии к Леонарду, она сознавала, что могут произойти вещи, о которых ему знать не следует, — все же он связан долгом государственной службы. Ну и в-третьих, она могла достать карту по не очень значительному поводу, и дергать занятого мага по этому самому поводу попросту нехорошо. — С вами ведь наверняка можно связаться напрямую?

Мимо двери прошуршали мягкие шаги одной из служанок — в кабинет и обратно.

— Можно, — запустив руку в кармашек на перехватывавшем талию поясе, он выудил оттуда простую металлическую пластинку на разъемном кольце и вручил ее Жозефине. — Достаточно сжать в руке и позвать, можно про себя.

— Благодарю, — искренне кивнула она, пряча пластинку в поясную сумку, и встала. — Я сейчас вернусь, — и отправилась в кабинет, а обратно вернулась с серебряным подносом с круто изогнутыми вверх ручками — специально для гостя; мать любила простые, из светлого вощеного дерева, и обычно пользовались именно ими. От мага снова повеяло удивлением — пожалуй, он очень давно не испытывал это чувство столь часто и разнообразно.

Поставив поднос между собой и магом, девушка вынула лишь слегка вбитую в горлышко пробку — вино принесли уже открытым — и разлила благородный, рубиновый на просвет напиток по хрустальным бокалам с оплетенными затейливой вязью гранеными ножками. Оба взяли по бокалу и несколько церемонно, но с теплотой в глазах соприкоснулись их краями, поселив в воздухе мелодичный звон.

— За знакомство, — произнесла Жозефина, и маг согласно кивнул. Густое вино обволакивало язык вкусом любовно собранного и тщательно выдержанного солнца, и медленно стекало в горло; к нему замечательно шел фигурно нарезанный мармелад и сахарные орехи с дольками яблока из поместного сада. На ближайшие полбокала собеседники, словно по молчаливому сговору, отрешились от всего и просто сидели и пили, похрустывая орешками и яблоками.

— У меня есть к вам просьба, — нарушила молчание Жозефина, и маг внимательно посмотрел на нее поверх хрустальной кромки, — к сожалению, мои познания в магии не настолько велики, как хотелось бы… а вправду говоря, совсем невелики, и я была бы очень благодарна, если бы вы смогли давать мне уроки, или посоветовали хорошего учителя, или хотя бы книги.

Он качнул головой, взгляд его обратился вовнутрь, как бывало всегда, когда он задумывался.

— Сам я уроков дать не могу, у меня есть работа. Но я действительно могу посоветовать учителя, за которого могу поручиться — всем, чем угодно. Сегодня я скажу ему о вас.

— Благодарю, — опустила ресницы девушка. — Сейчас мне нужно все, что могло бы дать уверенность в безопасности… уверенность бо льшую, чем есть на данный момент. — Она отследила взгляд мага, упавший на висящий у нее при поясе клинок. — Нет, я не чувствую угрозу в вас, — она рассмеялась — тихо и звонко — и, поставив бокал, расстегнула пряжку и отложила соскользнувший с талии пояс, насколько позволяла рука. — К слову, если вас не затруднит — вы могли бы осмотреть эти вещи?.. Я смогла понять немногое — только то, что работа древняя, и присутствие магии, больше ничего.

Маг протянул свободную руку и, так же отставив бокал, бережно и с уважением принял пояс с клинком.

— Действительно, очень древняя работа, — проговорил он, осторожно перебирая металлические звенья. По ним скользили лучи предвечернего солнца, вспыхивая в линиях узора, играя в рубине пряжки, мягко бликуя на серебристой поверхности. — Очень древняя, скорее всего, нечеловеческая. Или человеческая, но напрямую перенятая от нечеловека… И делались эти вещи явно с любовью и для кого-то… для конкретного существа, и не на заказ, а в подарок, чтоб носили, радовались и были защищены… я бы сказал, что для вашего предка по женской линии. Или, чем Ирокар не шутит, — для вас.

Он передал пояс обратно, и Жозефина положила его позади себя.

— И еще, — продолжил маг, не спуская глаз с мизерикордии, — у этих предметов есть внутренняя сущность. В поясе — явно что-то пушистое, очень похоже на мурлыкающего кота… кинжал прикидывается обычным клинком, но я бы в это не особенно верил. В нем тоже что-то есть…

В бокалы снова потекло вино, и снова соприкоснулись прозрачные звонкие края.

— Полуэльфов в Чаше немало, — отхлебнув, Леонард заговорил плавнее и чуть громче, чем раньше, будто рассказывал легенду, — но эльфы ушли очень, очень давно… Я бы сказал, эти вещи — из другого мира. На это указывает окружающее их излучение, точнее, кое-какие его особенности… впрочем, это классический курс магии.

Теперь наступила очередь Жозефины удивляться сказанному. Геллар же продолжал:

— Откуда у вас это?

— Мне их передал нотариус после смерти матери… Кроненбах прислал мне письмо: судя по всему, сразу после того, как о пожаре стало известно в городе. У него были указания передать гарнитур наследнику де Крисси в течение трех дней после перехода наследования, а иначе — уничтожить, не заглядывая в посылку. Эти вещи и карта были завернуты в ту кожу. — Она кивнула на сверток, покоящийся на комоде. Маг кинул туда взгляд, а девушка продолжала: — Саму посылку доставил неизвестный спустя год после смерти отца. Он передал Кроненбаху указания и сказал, что выполняет долг чести.

— Тот, кто ее передавал, явно знал свое дело. Сама шкура антимагическая, она не пускает магию внутрь и не выпускает ее наружу, прекрасная защита.

— И да, еще один момент… сверток был стянут шнуром, а на нем были три серебристые гладкие печати без гербов, без инициалов, и я ощутила толчок магии, когда вскрывала их. Если это важно, они сразу рассыпались в пыль, — припомнила девушка.

— Сигнальные печати, — качнул головой маг, — при вскрытии посылают сигнал. Видимо, его получили и сразу отправили Гр… шайку, чтобы забрать карту.

— На карте тоже была такая печать, — кивнула Жозефина. — Интересно, можно ли перехватить ее сигнал…

— Можно забрать артефакт, на который завязаны печати, — подсказал Леонард. — Далеко не всегда сигнал завязывается на заклинателя, по ряду причин.

…Уже разлили по третьему бокалу, и вино постепенно начало туманить разум девушки. Маг тоже, судя по всему, не сопротивлялся воздействию его токов, и обоих накрыла легкая расслабленность; взаимные тепло и интерес в ней выросли и укрепились, становясь почти зримыми и уж точно ощутимыми внутренне Потоками.

— Кстати, — взгляд Леонарда снова заострился, правда, достаточно лениво под воздействием дивного солнечного напитка, — вы же эмпат?

Жозефина вздрогнула, как от удара — уж очень неожиданным был вопрос. Определить эмпата — задачка не из простых, но маг, видимо, был многоопытен во всем.

— Да…

— А вы знаете, что это очень и очень редкий Дар? — Маг покрутил бокал в ладони, наблюдая, как вино медленно стекает по прозрачным стенкам. — Давно вы его чувствуете?

— Сколько себя помню, — пожала она плечами. — Это как дышать — так же необъяснимо и неотделимо от меня.

— Обычно эмпатов учитывают, почти как Всадников… Опасный Дар. Лично я бы предпочел некоторые вещи не знать.

— Не представляю, как можно жить иначе, — отозвалась девушка, задумчиво склоняя голову к плечу, — не видя, не чувствуя людей… без этого мир кажется мне обедневшим.

Разговор перетек куда-то совсем уж в неофициальную плоскость, вино согревало и расслабляло, и Жозефину, глядевшую на Леонарда сквозь ресницы, вдруг посетило странное ощущение: что было бы интересно и… приятно… почувствовать на своих плечах его руки… прижаться телом к телу… заглянуть в зеленоватые глаза, которые окажутся так близко… Политес и разум сдерживали, и она потянулась к нему мыслью и чувством — так, как не позволила бы себе потянуться рукой — осторожно и нежно, будто отводя прядь темных волос со лба…

Здесь, в этой цитадели своей и наследной Силы, она была и той полновластной хозяйкой, гордой нобле, которой он впервые увидел ее на залитой кровью брусчатке, и одновременно — хрупкой и нежной девушкой, почти девочкой, которой пришлось повзрослеть очень быстро и жестоко и уже навсегда забыть про детство. Небольшая, грациозная, ясноглазая, она вызывала необъяснимое доверие: в том числе и тем, что сама — столь же необъяснимо — доверяла ему и была с ним простой и искренней. Тонкие пальцы, держащие бокал, локон волос на плече, губы, хранящие привкус вина… так легко протянуть руку, ощутить меж ладоней нежную тяжесть тела…

Они разом отшатнулись друг от друга, отдернули мысленные токи, которые уже начали переплетаться. Жозефина — испуганно: юные девушки всегда с ужасом заглядывают в темную бездну плотского; маг — досадливо: последнее, что уловила девушка, можно было бы облечь в слова примерно как: «Прекрати! Ты же, в конце концов, на службе, придурок!» Миг взаимного притяжения прошел, оставив по себе понятное и неэмпату ощущение народившейся близости — такая могла бы связывать старых хороших знакомых; что ж, отличное начало для дружбы. В конце концов, редко когда удается парочке магов найти общий язык настолько, чтобы вот так запросто сидеть, пить вино и откровенно разговаривать об интересном; а чтоб еще и собеседник был противоположного пола и приятен… Посему разговор продолжался дальше под простое человеческое наслаждение обществом, вином и этим самым разговором.

— Я обещала рассказать всю историю с самого начала. — Девушка угнездилась поудобнее, маг отсалютовал бокалом, приготовившись слушать. — Мие кажется, цепь событий тянется из прошлого, через годы. Сторонний наблюдатель вряд ли бы сказал, что они связаны, но мне что-то подсказывает, что это действительно единая цепь… Итак, как вы, наверное, знаете, мой отец, Себастьян Штерн, погиб при неудачном эксперименте в рабочей лаборатории, но есть основания полагать, что его смерть была спланирована и устроена. Моя мать, Лилия де Крисси, погибла несколько дней назад в пожаре, оставившем по себе очень странные следы… И сейчас, стоило мне самой попытаться разобраться в произошедшем и соприкоснуться с наследием родителей, моя жизнь тоже оказывается под угрозой. Думаю, вам будет полезно осмотреть лечебное крыло.

— Да, прошу, — кивнул маг, поставил бокал на пол и поднялся — одним гибким, слитным движением, глядя на которое никак нельзя было сказать, что совершивший его только что пил вино.

Жозефина провела его до входа, рассказав о том, что сама смогла понять и что слышала от домашних, и осталась в доме, не заходя в саму лечебницу и замкнув свои потоки, чтобы не мешать магическому поиску. Маг прошелся, постоял, прикрыв глаза и раскинув руки, ощупывая помещение, и вернулся к Жозефине:

— Прикажите сходить на базар у порта и купить там дракончика-фэйри, только обязательно окольцованного. Вряд ли он стоит больше пары серебряных.

По просьбе госпожи Мартин послал соседских сорванцов. Легконогие мальчишки обернулись быстро, и Мартин передал госпоже небольшую, в локоть высотой, клетку, в которой, трепеща крылышками, висел в воздухе переливающийся золотом чешуи дракончик размером с ладонь. От обычного дракона — о чьем племени повествуют легенды и которое изображают гравюры и рисунки, бережно копируемые одним поколением за другим, — он отличался размерами, но не пропорциями, и большими черными, без зрачков, глазами, на свету переливающимися радугой. На задней лапке поблескивало железное кольцо. Леонард вытряхнул зверушку себе в ладонь и сжал — надежно, но не травмируя.

— Это существо с Ветвей Древа, — проговорил маг, оглядывая не тронутые огнем стены. Он провел пальцем по золотистому гребешку, фэйри выдохнул длинную, трепещущую струю магического пламени, такого же переливчатого, как он сам, — и Леонард, ловко сняв с него кольцо, подбросил вверх почти невесомое тельце. Фэйри торжествующе вякнул, перевернулся в воздухе — и пропал. — Если отпустить его в открытый воздух без кольца, он вернется туда, где увидел свет, если, конечно, у него есть возможность… а возможность есть там, где миры смешиваются. Это не отгадка, просто еще один вопрос, который может помочь разрешить остальные.

Загадка, которая может помочь разрешить другие загадки… Может, и так. Жозефина взглянула на мага:

— Беседа была очень приятной, но мне кажется, что я вас задержала сверх приличия.

— Да, пожалуй, мне надо идти, — как будто с сожалением отозвался Леонард. Обычно его служба явно была куда менее приятной.

— Значит, завтра я жду преподавателя?

— Да, — маг подобрался, — и, если вдруг что-то произойдет, дайте мне знать. И еще. — Он колебался мгновение, но потом продолжил так же твердо. — Можете звать меня Меченый. Это имя для тех, кого я считаю если не другом, то хорошим знакомым.

— Благодарю. — Они поднялись: Меченый — уходить, Жозефина — провожать, и девушка протянула ему руку, которую тот с готовностью пожал; знак взаимного уважения, интереса и свидетельство зарождающейся если не дружбы, то точно хороших теплых отношений.

— Мартин, этот человек, который называет себя Меченым, он же Леонард Геллар, имеет доступ в дом в любое время дня и ночи, здесь я или нет. Если он приедет, известите меня и обойдитесь с ним со всей любезностью и уважением и предоставьте ему то, что он попросит.

— Да, госпожа, — управляющий поклонился.

— И еще: завтра появится учитель магического искусства. Примите его соответственно и немедленно разбудите меня, если я еще не встану.

— Хорошо, госпожа.

Переданный умницей управляющим длинный коричневый конверт содержал в себе письмо с краткими сведениями о столичном доме госпожи Аделины Альдскоу и частоте ее визитов на светские вечера — балы, приемы, турниры и прочая, прочая; также контора сообщала, что означенная госпожа имеет счет в Красном банке. Кроме письма в конверте нашелся и нарисованный грифелем портрет графини. Был Кроненбах жив или нет, но данные обязательства он исполнял неукоснительно.

Учитель магии прибыл наутро. Клацнула замком дверь, и в залу просеменило некое существо в хламиде архимага. Оно было маленьким — ростом едва по плечо и еще более хрупким на вид, чем сама невысокая и изящная Жозефина, — с покрытым морщинами лицом, умными темными глазами и непропорционально большими остроконечными мягкими ушами, поросшими седоватым пухом и направленными не столько назад, сколько в стороны. Существо в целом производило впечатление чего-то маленького, мягкого, очень мирного и удивительно безобидного — что и неудивительно, ибо Первые создавали ушанов в качестве библиотекарей, летописцев и прочих хранителей знания, во всем послушных хозяевам и испытывающих органическое отвращение к смертоубийству.

— Мастер. — Жозефина встала и склонила голову, приветствуя архимага.

— Феликсефонтий. Это вы та юная особа Жозефина де Крисси, о которой говорил наш общий друг Меченый?

Толком понять возраст ушана можно было только по голосу — их лица начинали напоминать сморщенные печеные яблоки уже лет через семьдесят, что для ушана было возрастом возмужания, и для людей они все выглядели старыми. Голос же «старел» только годам к двумстам-тремстам.

— Да, мастер Феликс.

— Феликсефонтий, — строго поправил он. — Зовите своего преподавателя так, как он вам представляется.

— Да, мастер Феликсефонтий. Прошу, присядьте.

Ушан просеменил на указанное место.

— Вам требуется базовое академическое образование, я верно понимаю?

— Не совсем. Я не знаю, сколько времени у меня есть, а потому попрошу вас показать то, что может оказаться полезным в ближайшем будущем.

— Ясно, ясно. В таком случае первый урок будет стоить две серебряных. Я работаю честно и потому предпочитаю получать плату за уже сделанную работу, — эта фраза остановила Жозефину, уже протянувшую ему на ладони монеты, и ей пришлось, смутившись, спрятать их обратно. — Сразу вручу вам мой талисман связи. Если сегодня мы поладим, то можете обращаться в любое время.

И ушан вручил своей ученице посеребренную черепашку величиной с полпальца, которую извлек откуда-то из складок своей длинной, в пол, хламиды.

— Полагаю, нам будет удобнее заниматься в библиотеке.

Устроившись в кресле напротив ученицы, ушан извлек из складок своих одежд плоскую шкатулку размером с две ладони. Ее крышка была поделена на четыре части — коричневую, белую, синюю и красную; самую середину же занимал разделенный надвое круг: одна его половина была черной, другая — серебряной. Темные глаза ушана внимательно смотрели на девушку.

— Сейчас вам требуется коснуться каждого поля и вложить туда единицу энергии. Это проверка на ваши магические склонности и способность к управлению различными стихиями.

Небольшая сильная ладонь протянулась над шкатулкой и шесть раз прикоснулась к ней; каждое поле, уловив кусочек врученной Силы, начинало светиться. Когда мастер Феликсефонтий забрал шкатулку, она словно ожила: коричневое поле вспучилось, проросло горами, над белым поднялся туман, на красном заплясал огонь, а по синему прошла слабая рябь.

— Мм… очень интересно, госпожа, очень интересно. У вас высокие способности к магии Земли и Воздуха, сочетание, характерное для Небесных Всадников, что, учитывая наличие серебра в вашем гербе, совершенно неудивительно. Насколько я знаю, Дар Всадника обнаружился у вашего брата, и именно поэтому его забрали в Академию, во избежание… мм… эксцессов. Старая кровь, знаете ли, не по нраву новой короне. — Он помолчал, в темных глазах отражалось сияние магической шкатулки. — Гораздо более удивительная вещь находится в середине, — он указал на черно-серебряный круг, — это магия Корней и Ветвей соответственно, и хотя к Ветвям ваша кровь тяготеет больше, Корни тоже вам покоряются.

Сама Жозефина не видела в этом ничего необычного, но она всей кожей ощущала глубочайшее удивление преподавателя. Удивление и что-то еще, очень похожее то ли на облегчение, то ли на удовлетворение — словно он увидел то, чего давно ждал и во что уже почти не верил.

— Я не знаю, почему так, — совершенно искренне ответила она. — Вы можете это объяснить?

— Увы, нет. Я могу только предположить, что это тоже ваше наследство. Вероятно, отцовское, потому как у вашей матушки, скажем, такого не наблюдалось. Но мы отвлеклись — сегодня у вас, насколько я понимаю, первый урок фундаментальной академической магии. Сейчас я объясню вам основные термины и положения магического искусства. Не беспокойтесь, это не займет много времени.

Он заложил руки за спину и принялся семенить вдоль стола из одной стороны в другую. Жозефина внимала, положив кисти на стол по храмовой привычке; Силу академические маги называли энергией, для расчета плетения заклинаний использовали сложные многоступенчатые формулы, основами которых служили точки приложения и исходящие из них вектора, вместе же это составляло основную сетку, на которую уже нанизывались вторичные реперные точки; любую мысленную формулу можно было выразить в полиграмме до пятого порядка включительно…

Мастер-архимаг покосился на свою ученицу и прервался, не наблюдая в ней должного понимания.

— Сделаем проще, облегчив задачу каждой стороне, — и он вручил ей небольшую, обшитую бархатом подушку, от которой веяло слабой, но очень хитро сплетенной магией. — Вы поспите, а я расскажу все, что вам требуется знать, приступая к академической магии.

Девушка послушно легла на подушечку щекой, и ее накрыла прохладная волна сна. Позже, пытаясь вновь увидеть картину, она могла вспомнить только волнующийся туман, из которого иногда проступали полиграммы, графемы, символы Стихий, зато когда ей требовалось вспомнить сведения, касающиеся академической магии, они всплывали в дневное сознание из небытия, а потом уходили обратно неизвестно куда.

— Теперь вы владеете базовыми знаниями, которых вам хватит для построения и исполнения плетений основных заклинаний. Я так понимаю, у вас есть какие-то конкретные пожелания по базовому набору?

— Да, — Жозефина собралась, — так как у меня немного времени и я, честно говоря, даже не знаю, сколько уроков смогу пройти, мне нужно то, что позволит мне защитить себя и тех, кто окажется рядом. Простейшим Щитом Тела я владею, мне бы хотелось знать еще и хотя бы одно боевое заклинание.

— Начнем с простого, — он сделал скупой приглашающий жест правой рукой, — у вас за окном растут каштаны. Выберите любой плод и заставьте его вспыхнуть.

— Для практических занятий предлагаю перейти в более защищенное место. — Жозефина поднялась с места и распахнула дверь. — Прошу.

Она шла впереди, подстроившись под неторопливый шаг ушана, а тот семенил вдоль стен, разглядывая лица на картинах. На середине залы он остановился около одной из них, на которой рука живописца изобразила высокую белокурую женщину в сияющем латном доспехе. Она имела высокие скулы и светлые глаза северянки и сидела верхом на серебристого цвета грифоне; в правой руке было сжато занесенное для удара копье. Мастер-архимаг замер, глядя на нее снизу вверх; лицо его озарилось тем Светом и вдохновением, какое бывает у произносящего молитву.

— Это Белая Гарпия, известная как бесстрашный борец с тварями Корней и Великий герой неба. Она — одна из самых знаменитых Небесных Всадников времени их расцвета, когда Проклятие Первых еще не погубило их и женщинам вашего рода не запрещали подниматься в небо. Потом Проклятие набрало свою истинную силу, и Всадники вместе со своими Зверями, хранители и защитники всего благого в Чаше, начали слабеть, а потом и вовсе исчезли. Уже полтысячи лет как их сила иссякла и потому в мире смогло умножиться зло. Чаша прежде никогда не знала войны своих со своими, особенно войны за власть. — Он оглядел еще несколько картин, где были люди в доспехах верхом на серебряных крылатых Зверях, и вновь прикипел взглядом к Белой Гарпии. — Народ ушанов почитает ее как Леди-Избавительницу, а иные из древних народов зовут ее не иначе как Маркиза Корней. Предания нашего народа гласят еще, что в гнездах серебряных грифонов появляется чистейшее серебро, равного которому не добывают ни в одних рудниках, но грифонов не стало слишком давно, чтобы мы могли проверить, правда это или ложь. Впрочем, мой народ не склонен искажать истину — достаточно труда ее собирать.

Феликсефонтий двинулся дальше, заложив руки за спину, а Жозефина чуть задержалась у полотна. За спиной прекрасной в своей силе Всадницы развевалось знамя: на лазурном шелке — обращенное вниз крылатое копье со странной перекладиной, а над ним корона из горных зубцов; все вышитое серебром. И никакого единорога.

— Кстати, о серебре. Человеческую историю сделали три металла: серебро, золото и железо, а вернее сказать, сталь, и о каждом существе можно сказать, что оно принадлежит к одному из них. Золото — металл правителей и королей, власть, до которой люди так жадны. Серебро непорочно, это символ знания и служения. Оно находится в тени королевского золота, но ему и не нужно блистать напоказ. Древнейшие людские рода, в которых есть кровь Первых, зародились на Севере, и один из них, избравший путь власти, сделал своим гербом золото, а другой, который предпочел служение, — серебро. У них есть и младшие ветви, но золотые и серебряные горные вершины в гербах носят только их прямые потомки. Белая Гарпия — тоже дитя Серебряного Пика, древнейшего рода Эльдиар. Она могла бы занять трон, если бы пожелала, ибо Серебряные Пики, как и Золотые, обладают кровным правом власти, но она предпочла небо. Золото правит, серебро служит, но их оба разрубает железо — право силы, которого Чаша не знала несколько тысяч лет… — Он вздохнул, и из его глаз пропали восставшие тени древних времен, предания о которых долгоживущие ушаны наверняка передавали по наследству. — Хотя все это дебри символики и философии по большому счету… — Он вошел в открытую перед ним дверь кабинета и как ни в чем не бывало сказал: — Итак, вам следует попрактиковаться. Здесь тоже растут отличные каштаны.

Прежде всего Жозефина, повернув латунную ручку, открыла окно — она оценивала себя трезво и была уверена в своих силах далеко не настолько, чтобы не беспокоиться за прекрасные беспереплетные рамы темного дерева и дорогое листовое стекло, которое южные стеклодувы начали возить в столицу как раз в год ее рождения. Из распахнутого окна немедленно запахло отцветающей сиренью и заботливо выращенными нарциссами; нежный ветерок чуть шевелил каштановую листву, но не беспокоил ветви, так что действительно можно было выбрать понравившийся орех и тщательно в него прицелиться.

При попытке понять, как же заставить орех загореться, в голове сама собой всплыла последовательность действий: основная матрица заклинания проецируется на объект, затем туда по прямому вектору посылается энергия, запускающая процесс активации и дальнейшее воздействие на материю. Жозефина тряхнула головой, и термины академической магии сложились в простое понимание — нужно представить пламя на предмете и влить туда Силу; для вящей простоты можно указать рукой или просто ладонью. Вдох, выдох, снова вдох, сгусток огня перед мысленным взором, и ощущение покидающей тело Силы…

Ветка, на которой рос облюбованный плод, полыхнула от основания до самого кончика, где прежде радовали глаз свежей зеленью юные листочки этой весны, теперь обугливаясь на глазах. Феликсефонтий сделал непонятное движение, и ветвь покрылась льдом прежде, чем начался настоящий пожар. Жозефина, ужасно смущенная, ждала приговора.

— Неплохо, неплохо. Принцип вы постигли, но научитесь соразмерять Силу, которую вы вкладываете в плетение. Излишек Силы может не просто стократ усилить действие заклинания, но и разорвать, а вернее, смыть слабое плетение. Видите во-он тот орех? Попрактикуйтесь на нем.

Жозефина кивнула и сосредоточилась. Плод каштана, тем паче молодой, невелик, но в нем много соков; она представила огонь и послала вперед малую частицу плещущейся в ее Узоре Потоков Силы, и орех послушно загорелся, превратившись в маленький огненный шарик, тут же схватившийся коркой льда.

— Прекрасно. Вам ясен принцип?

— Да, — кивнула девушка. Рассчитать выплеск Силы действительно было самым сложным делом, но она знала, что вскоре это станет столь же привычным, как дыхание или рукопашный бой, когда тело действует само — была бы практика.

Она подожгла еще несколько орехов, и довольный ее успехами ушан заявил:

— Что ж, у вас в самом деле получается. Стабильность — признак мастерства. А теперь попробуйте на мне.

Жозефина, еще мало привыкшая прятать чувства, испуганно взглянула на преподавателя; тот, без труда поняв, о чем она думает, успокоил ученицу:

— От неофита я сумею защититься, не беспокойтесь.

Она кивнула, показывая, что готова начать, и ушан собрал правую ладонь в щепоть; пламя на маленькой фигуре, уверенная струя Силы — и вспыхнувшее в воздухе в какой-то пяди от лица ушана пламя, просуществовав чуть больше мгновения, погасло, отраженное Щитом Мага.

— Продолжайте в том же духе, и из вас выйдет толковый маг, к тому же, полагаю, не завязанный на стихии. Есть еще что-то, что вы хотели бы узнать сегодня?

— Да. Я хотела бы спросить вас, как можно открыть эту шкатулку.

Она принесла из покоев матери — теперь уже своих — шкатулку-хранительницу, не желавшую открываться ни по прикосновению перстня, ни по праву крови.

— Вы сами можете попытаться познать эту вещь через Силу Земли. Шкатулка сделана из дерева, а всякое дерево растет в земле.

Присев, Жозефина согрела шкатулку-хранительницу в ладонях и прислушалась к ней.

…Крылатка, упавшая в траву и вмятая в почву ударом оленьего копыта. Первый зеленый росток, прошедший наверх и увидевший солнце, распустивший под ним совсем юные, нежные листочки. Пролетевшие годы, за которые росток окреп, возрос, покрылся плотной корой, превратился в светлый ясень и отрастил уже собственные крылатые, кружащиеся в воздухе семена — множество новых жизней, подобных ему самому. Тихие слова просьбы и извинения — и пила, отсекшая одну из ветвей; замазанная варом рана. Тенистый уголок, верстак мастера, на который легла высушенная ветка, и снова касания Силы, вплетающие заклинания в дерево, петли, вырезываемые на крышке узоры.

— Оно завязано на прикосновение хозяйки, — произнесла Жозефина, вынырнув из подаренных шкатулкой видений.

— Вы совершенно правы, — кивнул архимаг. — Но каждую подобную шкатулку-хранительницу может открыть изготовивший ее мастер. Столичные мастера живут в Заречье, в ремесленных кварталах. Таких мастеров там всего трое, и эту, думаю, изготовил гноум Шард — любой подскажет вам, где найти его лавку. Если же это не удастся, вы можете обратиться за помощью в кузню Густава, он недавно поставил у себя паровой молот. Могу еще заметить, что гноумы падки на лесть, и похвала работе мастера несомненно поможет вашему делу.

— Благодарю, — и девушка церемонно склонила голову.

— И еще один вопрос. Вам никогда не попадала в руки книга, известная как «Книга эльфийских древностей»?

— Я читала ее, — призналась Жозефина. — Там описываются очень интересные артефакты, но вот последнее очень странно, этот Храм…

Глаза Феликсефонтия сверкнули пониманием и острым любопытством.

— Я тоже читал, как и прочие источники, но не о самих эльфийских древностях речь. Эта книга и ее копии были созданы очень давно как своеобразная проверка на Силу мага. Я сам прочел в ней четырнадцать глав, по числу перечисленных там артефактов, а о пятнадцатой, которая и повествует о Храме, узнал от собственного учителя, и он тоже лишь слышал о ней. Помимо всего прочего у вас есть Дар видеть гораздо больше, чем дано другим.

На том они и распрощались.

— Вас проводить? — Она поднялась, чтобы лично сопроводить ушана к воротам, но тот замахал маленькой сухой ручкой:

— О нет, не стоит, юная леди. Мы не очень любим ходить пешком. — Он кивнул на прощанье и исчез в короткой вспышке крошечных Врат.

Урок действительно занял не особенно много времени, и Жозефина решила не откладывать дела. Расспросив Мартина, она взяла с собой Каталин и еще двух северян в качестве защитников и провожатых и отправилась в Заречье.

— Мне нужна улица Гральто Красного. Знаете такую?

— Найдем, — кивнула Каталин. — Это чуть южнее, ехать недалеко.

Широкий арочный мост, где могли свободно разъехаться два дилижанса, был облицован розоватым, как предрассветные облака, мрамором, изукрашенным изящной резьбой со множеством крупных лилий. Четверо всадников съехали с него, забирая левее, и двинулись вглубь Заречья.

У самого берега располагались кузни, каменотесные, бумажные, ткацкие и плотницкие мастерские — те, которым требовалось подвозить большие грузы вроде бревен или камней, которые не вдруг протащишь по нешироким улицам, где едва могла проехать телега. Дальше же всякий оказавшийся в Заречье мог найти самые разнообразные лавки и мастерские — портновские и кожевенные, ювелирные и стеклодувные, слесарные и аптечные, пекарные и свечные — и множество иных, так необходимых жителям столицы и окрестных земель. Едко пахли красильни, звонко постукивали топоры и зубила, подмастерья кузнеца-бронника катили по двору утробно и мягко бухающую бочку с песком и кольчугой. Под запахи и звуки они проехали по Заречью и оказались на тихой неширокой улице, в начале которой стоял высеченный из камня поясной бюст мужчины. Изваявший его скульптор очень точно поймал улыбчивое и ироничное выражение лица, полускрытого прядями касающихся плеч волос.

Этот самый Гральто был бастардом Золотых Пиков, жившим во времена, когда Альвэнда еще только стала столицей Чаши. Такую славу, из-за которой его именем назвали одну из центральных улиц ремесленного Приречья, он снискал себе не столько складными язвительными стихами или отказом от причитавшихся ему ленных владений, и даже не тем, что мог перепить любого плотогона, а своим мастерством стеклодува. Красным же Гральто прозвали за то, что именно он первым научился красить стекло и делать из него яркие и притом прозрачные бусы, шары и витражи — такие, что до сих пор украшали королевский дворец и дома старых нобле Альвэнды.

Они подъехали к крепкому каменному дому, вмещавшему в себя и жилую часть, и мастерскую, и лавку. К вывеске в виде искусно вырезанной из дерева неведомой зверюшки, изогнутой и завитой хитрыми петлями, снизу был подвешен резной же знак Круга магов — навершие посоха в ореоле косматого протуберанца, из которого во все стороны бьют молнии. Такой знак украшал те лавки, в которых торговали магическими талисманами.

Лавочка действительно оказалась полна разных талисманов, которые часто берут горожане — и те самые шкатулки, и талисманы от болезни, от утопления, для слуха и голоса, лечебные, связные и прочие тому подобные несильные, но изрядно облегчающие жизнь магические штучки. Стоили они, впрочем, не так уж мало — селянину уж точно не хватило бы денег, а справный ремесленник призадумался бы, так ли оно ему нужно. Но лавочка явно не бедствовала, судя по застекленным окнам и добротной одежде сидевшего за прилавком молодого гноума, вырезывающего что-то из деревянной плашки. Гноум был на полголовы повыше ушана и раза в полтора пошире в плечах, но в остальном почти столь же безобиден. Под расстегнутым камзолом виднелась излюбленная гноумовская кожаная безрукавка, покрытая вышивкой по вороту.

— Приветствую, мастер. — Жозефина подошла к прилавку, Каталин молча маячила у нее за плечом. — Я ищу гноума Шарда.

Приказчик поднял на нее глаза, и от него засквозило высокомерием.

— Мастер Шард занят, — изрек он, не прекращая работы; резец продолжал вслепую, но все столь же точно стесывать стружку с заготовки.

— Разумеется. Но я надеюсь, что он найдет время для постоянных заказчиков, — и тонкие пальцы пододвинули к приказчику серебрушку. Тот взглянул на денежку и скользнул взглядом выше, к гербовому перстню.

— А, госпожа, простите. Тот же час позову. — Подхватив монету, гноум вышел в заднюю дверь. Оттуда донесся шум разговора, и в лавку вошел, очевидно, мастер Шард. В его темной бородке уже пролегли серебряные нити, но до старости ему было далеко: ладный, некрупный, пышущий здоровьем, он выглядел так, будто собирался разменять еще лет пятьсот, никак не меньше.

В отличие от приказчика — видимо внука, — сам мастер сразу догадался взглянуть на перстень, да и траурную ленту на шее тоже не пропустил.

— Госпожа де Крисси, — произнес он приятным низким голосом, степенно кланяясь, — поздравляю вас с наследием и сочувствую его причинам.

Она сдержанно кивнула, принимая сказанное.

— По какому делу пожаловали?

— Это ваша работа? — Жозефина вручила ему шкатулку матушки. Гноуму хватило одного взгляда.

— Без сомнения.

— Мне требуется ее открыть, и вы как мастер можете это сделать.

Тот важно надулся, став в полтора раза больше.

— Я действительно могу это сделать, но тогда надобно официальную бумагу от магусов или алхимиков.

— Это займет время, а у меня его, к сожалению, нет. Можно ли обойтись без лишних проволочек?

Показываться что в представительстве Круга магов, что в Алой палате Жозефина попросту боялась, не зная, что ей там предстоит; тюремные застенки и Королевская академия представлялись ей одинаково горькой долей, а на то, что маги и алхимики оставят ей жизнь и свободу как есть, надежда была слишком слабой.

— Можно, — кивнул Шард, — но тогда понадобятся особые ингредиенты и немалое время… сто золотых будет достойной ценой.

Даже Кроненбах попросил двадцать. Жозефина едва удержалась, чтобы не пошатнуться.

— Быть может, из уважения к моей матушке… — начала было она, надеясь сбить цену, но Каталин решительно вывела ее из лавки.

— Постойте здесь, госпожа. Парни, присмотрите, — и снова скрылась в лавке. Лениво зубоскалившие северяне немедленно подобрались и, обступив госпожу, принялись нести службу.

Из-за двери долетел низкий, сдавленный рык, невнятное бормотание и глухие звуки, перемежающиеся поскуливанием. Каталин вынырнула наружу:

— Госпожа, идемте. Он уже вспомнил, сколько на самом деле стоят его услуги.

Робея, Жозефина последовала за своей заступницей. Весь левый глаз гноума стремительно заплывал отменным лиловым синяком, нос с горбинкой припух, и дышал он так, будто некто только что держал его за ворот, сдавливая горло.

— Каталин, ну зачем так… — шепнула девушка, с жалостью глядя на мастера. Тот тоже увидел ее и протянул руку:

— Что ж вы сразу, госпожа, не сказали, что это вам по наследству вручили, а ключик и потерялся… сей же момент все будет, сей момент…

Он забрал шкатулку-хранительницу, вышел на двор и вскоре вернулся. Между верхней крышкой и стенками теперь была щель, и Жозефина немедленно откинула крышку.

Там лежало несколько шоколадок, завернутых в промасленную бумагу, и засахаренные леденцы в полотняном мешочке. Магии от них не ощущалось, и Жозефина не удержалась от искушения немедленно сунуть один за щеку. Привкус молока и мяты растекся по языку, на мгновение вернув ее в детство, когда родители были живы и матушка баловала ее точно такими же леденцами.

— Только снова замок не защелкивайте, а то опять открывать придется. Мастер-ключ найти, да к нужной серии подобрать, это целый золотой же…

Мягко остановив грозно двинувшуюся вперед Каталин, Жозефина отдала золотой, принимая из рук гноума шкатулку. Тот, боязливо покосившись на воительницу, попробовал монету на зуб и тем несколько утешился.

— Пожалуй, мне стоит приобрести собственную шкатулку. Сколько вы просите за вон ту? — Девушка указала на вещицу примерно того же размера, что и матушкина, светлого дерева, со скромным и изящным узором на крышке.

— Десять золотых, — чуть не шепотом назвал гноум настоящую цену.

— Благодарю. — Отсчитав деньги, девушка кивнула мастеру и вышла прочь. Судя по долетевшим отзвукам чувств, Каталин, следовавшая за ней, на прощанье показала мастеру кулак, и тот, успевший его попробовать, по достоинству оценил угрозу.

Не то чтобы крепкий мужик не мог справиться с Каталин — разумеется, если гноум и не превосходил ее силой, то всяко мог бы потрепыхаться, но слишком велика разница между мирным мастеровым и воином, кормящимся со своего клинка. К тому же этот гноум слишком ценил собственную жизнь, чтобы затевать драку с воительницей, сопровождающей нобле далеко не самого последнего рода — пара зуботычин и золотой всегда лучше, чем небольшая глухая комнатка королевского дворца, пожалованная по обвинению в нападении на людей той самой нобле.

Едва Жозефина с северянами пересекли мост, как небо прочертила из выси вниз огненная стрела и, уйдя за крыши, грянулась оземь. Вздрогнувшая под ногами земля придала резвости лошадям, и четверка всадников во весь опор полетела к поместью — куда, судя по всему, та стрела и попала.

Нижняя часть правой створки ворот оказалась погнута чудовищным ударом, а под ней было нечто, напоминающее свежую кротовину, только слишком большую. Над кротовиной уже стояли с лопатами в руках Мартин и Серж.

— Все живы? — выдохнула Жозефина, прыжком слетев из седла.

— Все, — кивнул Мартин и почесал редеющие седые волосы на затылке. — Упало только что-то, госпожа, сейчас выкопаем, а после решетку поправим, не извольте беспокоиться.

— Копайте, — кивнула девушка, — и ни в коем случае не трогайте руками то, что найдете.

Этот удар был, без сомнения, нацелен в нее. Там, на дне «кротовины», лежало нечто, излучающее огромную Силу; спасало лишь то, что эта Сила не полыхала протуберанцами, жаждущая вырваться, а перетекала в своем плетении медленно и лениво — во всяком случае, до поры до времени.

До поры, когда ее коснется кто-нибудь?..

Лопата вторглась в клубок Силы, и Жозефина решительным жестом отстранила мужчин. Она нагнулась над дном ямы, и там ее пальцы нащупали нечто твердое.

Больше всего оно было похоже на камень — почти идеальный шар размером с полкулака, с гладкой, словно тщательно отполированной поверхностью бело-серебристого цвета с серыми крапинами.

Оно действительно спало, как громадный, сильный и очень опасный зверь, мирно свернувшийся клубком и теперь дремлющий, и было тем еще опаснее: неизвестно, когда и отчего оно проснется и что сотворит. Поблагодарив слуг, она немедленно отправилась к себе, где завернула небесный камень в антимагическую шкуру. Выбросить эту вещь было опасно, как и просто положить на полку — в обоих случаях могли пострадать ни в чем не повинные люди, а ей совершенно не хотелось вновь приносить кому-то безвременную смерть.

А вот спросить совета, что делать, отнюдь не помешало бы, и девушка нашла в поясном кошеле литую серебряную черепашку.

— Мастер Феликсефонтий, я прошу прощения за беспокойство, но вы срочно нужны мне здесь.

Раздался вздох, и прямо из воздуха в комнату шагнул мастер-архимаг в серой хламиде.

— Ну-с, я вас слушаю.

Жозефина молча развернула кожу. От ушана так и хлынуло тщетно сдерживаемое изумление и — радость пополам с сожалением. Морщинистая лапка взяла камень, ощупала, ушан внимательно всмотрелся в непроницаемую поверхность и, казалось, даже прислушался к творящемуся в его недрах.

— Итак, я объявляю наш второй урок, и он будет стоить десять серебряных. В этот раз я принужден изменить своим принципам и попросить деньги вперед. — Он принял мгновенно и молча отсчитанные монеты и продолжил: — Эта, с позволения сказать, вещь называется Яйцом Сущности, и я обязан немедленно доложить Кругу магов и самому королевскому осведомителю об этой находке.

Не требовалось быть эмпатом, чтобы разглядеть в серых глазах заплескавшийся страх: ничего хорошего общение с Кругом магов Жозефине не грозило, да еще и по такому поводу. Она не знала, что это, но название было вполне красноречивым — оттуда должно было появиться некое существо, и вряд ли оно будет особенно мирным. Мастеру-архимагу явно можно было доверить Яйцо куда вернее, чем совершенно неопытной в прочих областях магии юной целительнице, и хотя девушке жаль было отдавать очередную тайну, желание отделаться от нее было куда сильнее — тем паче что одно покушение уже свершилось, унеся жизнь того, кого она должна была защитить.

Вот только вряд ли Круг магов или Алая палата поступят с ней милосерднее разбойников…

— Посему я вынужден отлучиться для доклада, но, пожалуй, по пути я зайду к парочке родичей, да и другие дела у меня имеются.

Они прекрасно поняли друг друга: Феликсефонтий, связанный долгом и сам находящийся на королевском крючке, никак не мог замолчать подобный случай — в конце концов, найдутся иные маги, услышавшие грохот и почувствовавшие эманацию, — но он мог дать Жозефине время на то, чтобы собраться и оказаться подальше от города в тот момент, когда маги всполошатся.

— Благодарю! — горячо сказала девушка.

— Доброй вам дороги, — кивнул ушан и пропал во Вратах.

Первым делом Жозефина позвала Каталин. Пока воительница поднималась, девушка отчаянно соображала, что, кого и сколько брать с собой.

— Госпожа? — постучавшись, Каталин вошла в комнату и остановилась на пороге.

— Каталин, я спешно уезжаю. Возможно, будет погоня или меня попытаются найти иными средствами.

— Мы едем с вами, — без раздумий заявила та.

— Я не могу оставить поместье без охраны. Здесь… здесь останутся четыре бойца.

— Это разумно, — кивнула она.

— Подготовьте лошадей. Выезжаем сразу, как соберемся.

— Да, госпожа, — и она без лишних слов отправилась исполнять сказанное.

Через мастер-браслет Жозефина оповестила Мартина об отъезде и попросила собрать еды для шестерых на неделю; Серж получил просьбу оседлать ей кобылу, и девушка бросилась к столу — написать необходимые письма. Одно предназначалось дяде и извещало его о скором приезде племянницы с охраной; второе же было для Меченого — она ощущала необходимость сообщить о том, что покидает город, единственному человеку, которому могла доверять, за исключением собственных домочадцев. Но письма медленны, а маг, возможно, мог дать ей какой-нибудь совет — и, в конце концов, она просто хотела увидеть его на прощанье, не зная, когда сможет вернуться сюда.

Пластинка талисмана потеплела в ладони, и прямо на кровать Жозефины вывалился из крохотных Врат отчаянно зевающий Меченый, явно выдернутый из собственной постели, одетый только в полотняную рубаху до колен — видимо, ночь у государственного мага выдалась сложной, и он все еще отсыпался после трудов.

— Приветствую, — выдавила Жозефина: она чувствовала себя крайне неловко оттого, что разбудила, в общем-то, едва знакомого человека, у которого и без нее хватало забот.

— И вам, — отозвался тот, пытаясь подавить очередной зевок.

— Кофе? — участливо поинтересовалась девушка.

— Не помешает, — кивнул маг, то ли приглаживая, то ли взъерошивая волосы.

Она коснулась мастер-браслета и попросила Маленькую Аду сварить кружку крепкого кофе, но кровь, разогнанная необходимостью спешно уезжать в неизвестность, стучала в висках, и Жозефине казалось, что Ады нет слишком долго — хотя в действительности та со всей расторопностью любящей служанки бросилась исполнять сказанное. Ища действия во вдруг замедлившемся мире, Жозефина вспомнила про лежавшие в матушкиной шкатулке шоколадки и протянула одну магу:

— Это тоже поможет проснуться.

— Благодарствую, — неловкими со сна пальцами он развернул бумагу, откусил кусок и, едва прожевав его, накренился с края кровати и свалился на пол — так, как не положено живому дышащему телу.

Жозефину охватил безумный страх: а вдруг в шоколаде был яд — не зря же матушка хранила его в шкатулке, которую не мог открыть никто другой?.. Неужели она собственными руками погубила Меченого, своего единственного друга?..

Все эти мысли и чувства вспыхивали внутри, ускоряя и без того бешеный ток крови. Страшным усилием воли девушка заставила себя успокоиться, отодвинуть прочь все, что смущало разум, и бросила ладони на грудь мага, к вздрагивающему сердцу, направляя через них поток Жизненной Силы — удержать, не отпустить, вернуть…

Тщетно. Дыхание мага становилось все слабее, дрожь в груди затихала, кровь отлила от лица и губ.

Человек, которого она считала почти другом, умирал на полу ее спальни, в доме, где матушка вылечила столько людей.

— Феликсефонтий!.. — почти крикнула Жозефина в серебряную черепашку и увидела архимага, сидящего за столом в каком-то гостеприимном доме.

— Слушаю, — скрипуче отозвался тот.

— Приходите, прошу!

— Подвиньтесь, — и он вновь оказался в комнате, которую покинул совсем недавно. Складки сморщенного личика разгладились, во все стороны от него ударило беспокойство, и ушан немедля упал на колени рядом с телом мага:

— Что с ним?

— Шоколадку дала… — прошептала девушка.

— Шоколад прекрасно экранирует магию, — бросил Феликсефонтий через плечо и всецело сосредоточился на Меченом, выплетая крохотными руками пассы. Его бормотание было удивительно нежным и немного суровым — чтобы спрятать огромное беспокойство. — Опять всякую дрянь в рот тянешь, а я тебе говорил: внимательней, Лео, с этой твоей службой так и помереть можно, если кушать раз в три дня, а потом слопать все, что плохо лежит…

Плетение архимага опустилось на Узор Потоков Меченого, и он наконец задышал, а следом забилось и сердце, но в сознание мужчина так и не пришел. Феликсефонтий еще посидел над ним, накидывая новые плетения, Жозефина же замерла в шаге от него, безотрывно глядя на мага и не дыша.

— Жить будет, — вынес вердикт ушан, и девушка наконец выдохнула так, будто ее саму только что выдернули из-за смертной черты. — У вас есть тут где его положить? Полный покой, ведро рядом с кроватью, как очнется — простокваша и сухари. Я потом его заберу.

— Б-благодарю… — Она смотрела на бледное, но живое лицо, и только понятие о приличиях и девичья стыдливость сдерживали ее от того, чтобы дотянуться до лба, стереть покрывшие его бисерины пота, поправить щекочущие ухо волосы…

— И, раз уж вы собрались уезжать, заберите с собой эту штуку. Оно не должно пропасть в королевских запасниках. — Он протянул ей Яйцо Сущности. — И не почтите за труд взять с собой одного спутника. Юноше давно пора посмотреть жизнь за пределами библиотеки.

Он даже не шевелился — просто его Узор Потоков, чуть сместившись, выхлестнул Силой, и рядом появился еще один ушан. Ростом он был с Феликсефонтия — то есть по плечо невысокой Жозефине — и одет по-дорожному, а на плече нес сумку, в которой явно таились книги. Глаза его светились любопытством и живым умом, свойственными любому ушану.

Девушке, признаться, было страшновато держать ответ еще и за юного ушана, но ни времени, ни сосредоточения и сил отнекиваться не было.

— Это мой племянник, Фердинанд. Я сам его учил, — пояснил Феликсефонтий, — так что он сможет обучать в пути и вас. Фердинанд, это госпожа Жозефина де Крисси, Мать рода де Крисси. Ты будешь сопровождать ее в путешествии.

Фердинанд кивнул и поклонился Жозефине.

— Постарайтесь уехать от города подальше, — и старый ушан повел рукой, левитацией перекладывая распростертого на полу Меченого на кровать. Жозефина укрыла мага и взбила ему подушку под головой. — А теперь меня ждет брусничный отвар на чабреце. Надеюсь, он еще не успел остыть.

Жозефина даже не успела выговорить слова благодарности, как он исчез во вспышке Врат.

Она снова завернула Яйцо Сущности в багряную кожу и заметалась по комнате, пытаясь понять, что еще ей нужно. Отцовский перстень, перстень Дома, карта-Окно, шкатулка-хранительница, пояс с мизерикордией — самое важное было уже при ней.

— Идем. — Она выпустила ушана из комнаты и стремительно сбежала по лестнице, на ходу прикасаясь к мастер-браслету. — Мартин, я уезжаю. Если кто спросит, отвечайте, что я отбыла на охоту. С вами остаются четыре бойца Барбуса. Буду писать как только смогу.

— Да, госпожа, — поклонился управляющий.

— И еще. В моей комнате лежит сейчас маг Леонард Геллар. Ему требуются уход и присмотр на ближайшие дни. Мастер Феликсефонтий рекомендовал много теплого питья, простоквашу и сухари, когда господин Леонард проснется. Он же заберет его как только сможет.

— Хорошо, госпожа… — Мартин был слегка обескуражен, но именно слегка — это совершенно не меняло его поведения и не мешало выполнить указание своей госпожи со всем тщанием.

— Я обязательно вернусь. Благодарю вас за службу. Да хранит вас Светлая Дана, — она крепко пожала ему руку, начертала в воздухе знак Благословения Даны и почти бегом направилась к конюшне.

Умница Серж нашел Фердинанду самую низкорослую лошадку, подтянул ей стремена и выбрал повод, так что держаться на ней у маленького ушана получалось вполне прилично. Быстро объяснив наемникам, кто он и зачем с ними едет, Жозефина вспрыгнула в седло мышастой кобылы. Бойцы последовали ее примеру, и кавалькада, провожаемая всеми домочадцами и оставшимися северянами, выехала за ворота поместья.

— Каталин, вы хорошо знаете дороги?

— Неплохо, — спокойно кивнула она, обернувшись к госпоже, — пришлось поездить по Срединным землям. Куда мы направимся?

— Точно не к дяде — там меня будут искать в первую очередь, а я не хочу подставлять его. Мне нужно на Запад, к замку Карн, и было бы хорошо, если бы мы могли запутать следы.

Воительница призадумалась, сощурив глаза.

— Мы можем выехать из Северных ворот по Северному тракту, а там свернем на отвилок к Западу. Если погоня и будет, то пойдет по ложному следу — пока доедем до Северных ворот, у нас накопится полгорода свидетелей.

— Благодарю. Пусть будет именно так.

По пути к Северным воротам Жозефина и Фердинанд обзавелись дорожными плащами плотной шерсти с глубокими капюшонами. Ушан избрал зеленый, на два тона темнее своего камзола, а девушка была очарована серебристо-серым с жемчужным оттенком — хороший цвет для дороги и для души.

Ворота отряд проехал спокойно, под равнодушными взглядами стражников. С гиканьем пронеслась мимо толпа в полтора десятка человек верхами, из авангарда которой доносились крики вроде: «Спорим, я доскачу первым!» — и мышастая ступила на Северный тракт.

Мерно покачиваясь в седлах, зубоскаля и перешучиваясь — с оглядкой на госпожу, без самых соленых наемничьих прибауток, — отряд проехал около полуверсты, когда их нагнал некий всадник самого расфуфыренного вида: на нем красовалось петушино-яркое фасонистое одеяние, пошитое из клиньев лазоревой, канареечной и кроваво-алой ткани, дополненное томно свисающим на правую сторону беретом с длинным фазаньим пером. Портрет дополнял гриф какого-то инструмента, торчащего откуда-то из-за бока. Всадник явно пристраивался ехать с ними, наемники косились, шепотом подтрунивая по поводу чуда чудного, и Жозефина как глава отряда не могла не поинтересоваться:

— Приветствую. Вам что-то от нас требуется?

Обладатель шутовского наряда умудрился прямо в седле отвесить не лишенный изящества поклон:

— Я буду счастлив сопровождать столь прекрасных и благородных дам!

— Благодарю, у меня уже есть люди, — несколько холодно отозвалась Жозефина, не сбрасывая с головы капюшона. Отряд и так был слишком велик, к тому же каждый сторонний человек означал риск, который мог стоить жизни любому из них — или всем сразу.

— Но я вижу здесь лишь наемников и… — Взгляд его скользнул по Фердинанду, но, очевидно не найдя его в своей классификации, петушиный всадник продолжил свою речь: — И поэт и певец однозначно скрасит вам унылое течение дороги!

Девушка качнула головой, пряча лицо глубже в тень капюшона. Что-то беспокоило ее, заставляя отстраняться от этого безобидного на вид существа; на открытое столкновение идти было не слишком разумно, потому она продолжила разговор, оставаясь собранной и готовой ко всему в любой момент:

— Как вас называют?

Еще один поклон, на сей раз с изящным взмахом берета, перо которого, к удовольствию всех северян, прочертило дорожную пыль.

— Я — мастер Рододендрон Даурский, поэт, лютнист и знаток множества баллад! Имя мое знают во всех частях света, я прихожу как гроза, и ухожу как рассвет, меня привечают крестьяне и нобли, королевский двор считает за честь мое посещение и даже суровый Север внимает мне…

— Да-а-а, — пополз шепоток среди наемников, — вот о прошлом годе как его розгами-то привечали, сладкопевца! Или то другой был?.. А, какая разница, все на одну смазливую харю!

Перекрывая тщательно сдерживаемый смех, Жозефина без особой вежливости прервала поэта и лютниста:

— Ясно, что столь много путешествовавший…

— Да, во все страны земные, через множество городов и весей!

— …должен обладать немалой мудростью…

— …Конечно, мой разум хранит множество сказаний, и я умею предугадывать судьбу по движению звезд и читать ее по ладони! Дозволит ли госпожа ручку?..

— …и не мог бы обладатель сей мудрости рассказать об упоминавшемся в некоторых не слишком ученых книгах некоем Яйце Сущности? — закончила девушка, хладнокровно убирая ладонь от шаловливых ручонок излишне яркого таланта, уже вознамерившегося цапнуть ее за руку. «Заразно это, что ли?» — пришла в каштановую голову мысль после обозрения собственной излишне пышной сиюминутной речи.

Нимало не смутившись, означенный талант перехватил поводья и принялся разливаться соловьем:

— Есть одна древняя баллада, повествующая о подобном. Один юноша, безнадежно и безответно влюбленный, подарил своей возлюбленной прекрасное яйцо горного хрусталя; «глаза твои сквозь толщу хрусталя, как будто льда, смотри, прозрачно мое сердце пред тобой», и прочая чепуха. — Под взглядами отряда певун бросил терзать струны лютни и снова взялся за поводья, припомнив старую поговорку о том, что иногда лучше молчать, чем говорить; в его случае, правда, это скорее означало «лучше говорить, чем петь», тем паче меж северян уже мелькнула фраза «поет, как павлин» — как-то им пришлось сопровождать одного торговца, который как раз по весне пытался сбыть в столице пару десятков этих ярких южных птиц. — Но прекрасная и холодная отвергла его ухаживания и вышла замуж за богатого старика. И на свадьбе, когда сгустилась полночь, яйцо треснуло, и оттуда был порожден злобный дракон, пожравший всех, кто только был в зале!

Помолчав в раздумье, девушка спросила:

— Условием появления дракона была потеря невинности?

— О нет, там говорится так: «когда струя ударила в хрусталь, он заалел, сам той струе подобный…», — покосившись на ухмылки боевой силы, на сей раз Рододендрон смолк куда быстрее. — Говоря прозаически, бедного влюбленного казнили в ночь свадьбы за неподобающие подарки, и его кровь брызнула на хрустальное яйцо, тогда и появился дракон.

Получив пищу для размышлений, юная госпожа замолчала, пока укротитель слов продолжал говорить о других сказаниях и даже порывался читать свои собственные вирши; она всей душой надеялась, что на развилке, до которой оставалось чуть более версты, они распрощаются навек.

— Стой! — долетел сигнал спереди, и все осадили коней. Тревога разлилась в воздухе, явственно запахло дракой; пятерка наемников немедленно взяла госпожу и племянника мага в плотное кольцо, сгрудилась, готовясь дать отпор. Привстав на стременах, Жозефина разглядела впереди с дюжину всадников, плотно перегородивших тракт. Лица их до изумления напоминали ту парочку, с которой юной де Крисси довелось однажды — подумать только, каких-то три дня назад! — повстречаться на улице. Нет, речь не о личинах или кровном родстве — просто что-то общее, не касающееся костей или плоти, — будто метка пролитой крови, смывающей с лица не столько разум, сколько приятность и человеческое выражение вообще.

— Это ограбление, — весело заявил их главарь. — Отдавайте деньжата и ценные штучки и катитесь отсюда.

— Чтобы катиться, надо быть круглым… круглым дураком! — зашелся смехом певец с именем куста. Отряд только отметил сказанное краем сознания, уже спаянный единой целью защищаться, никто даже не бросил на него взгляд — только предчувствие внутри Жозефины наконец-то развернулось тугой пружиной. Она повернула голову на этот смех, что никак не кончался и только забирался все выше по октавам, становясь истерическим, и увидела, как пестрая личина сползает с «певца» клочьями, обнажая нечто совершенно иное… определенно родственное тем, кто заслонял дальнейший путь. Наемники ощетинились оружием и сгрудились плотнее, отшатываясь сами и оттирая конями своих подопечных к обочине, подальше от странного типа в цветных ошметках поверх темной одежды разбойника.

Фердинанд явно тоже заметил неладное, потому что в его ладонях уже клубился ком Силы, вливаемый в затейливое плетение. Заклинание вспорхнуло и растворилось — очень аккуратно и почти незаметно, как у самой Жозефины получалось только с целительскими плетениями. Павлин неторопливо разворачивал коня к тесно сбившемуся отряду, те изображали дуэль взглядов, выигрывая драгоценные секунды времени для составления тактического плана, когда из-за елей, с хрустом ломая подлесок, вырвался огромный, раза в два поболее лошади, чешуйчатый и усеянный острыми гребнями зверь с широченными лапами и с ревом бросился на разбойников. Они отшатнулись в разные стороны, не слишком понимая, откуда взялась зверюга, и отряд Жозефины немедленно рванулся вперед, в образовавшиеся бреши, расталкивая врагов крутыми конскими плечами и рубя влево и вправо. Двое или трое разбойников с криками вывалились из седел, остальные, отнюдь не рвавшиеся в драку с северянами, успели вовремя увернуться. Впрочем, главное свершилось — серебро и лазурь прорвались сквозь цепь и теперь уходили, послав коней в галоп.

— Идиоты, это фантом! — догнал путешественников (и разбойников) разъяренный вопль главного, очевидно, Павлина. — За ними! Девчонку взять живьем!!!

Разбойники — ох, Дана Милосердная, лучше бы это были самые обыкновенные, привычные, милые разбойники! — повисли на хвосте отряда. Наемники строго блюли боевой порядок: двое сзади, прикрывая спины, двое спереди, в середине — Жозефина с Фердинандом и слева от них, на фланге — Каталин. Скачка была безумная, благо вымощенный тракт и сухая погода позволяли нестись во весь опор, не опасаясь вылететь из седла на очередной кочке или луже. Преследуемые не давались, преследователи не собирались отступать; нужно было что-то делать, пока в спины не засвистели стрелы — и благодаря колдовству обернувшейся на скаку Жозефины между разбойниками и ее людьми появилась выпуклая линза Щита, обращенная назад. Они пронеслись еще шагов сто, и вместо стрел из-за спин ударил поток чужеродной и злой Силы, обтекший небольшой Щит и обогнавший отряд.

— Стой!! — воздух разорвал крик авангарда, поддержанный Каталин. Она, арьергард и их подопечные успели натянуть поводья, а вот скакавшим впереди повезло меньше: их кони с разлету ударились о невидимую, но абсолютно ощутимую стену поперек дороги, и седоки не удержались в седлах. Один почти сразу поднялся, сжимая меч, второй же не успел выдернуть ноги из стремян, и его придавила собственная лошадь. «Шэнан», — вспомнила Жозефина и быстро ощупала его бережным эмпатическим касанием — будет жить, а значит, сможет чуть подождать, — и развернула коня навстречу нападающим.

Ощущая излучаемую отрядом готовность защищать госпожу ценой собственных — и, конечно, множества разбойничьих — жизней и ясно видя ее свидетельство в полированной стали обнаженных клинков и черном железе булав, враги не стали врезаться в отряд со всего маху, так что разгоряченные кони не столкнулись грудью, а только фыркали и порывались кусаться. Однако битва кипела почти вплотную, и первый натиск наемники, едва успевшие развернуться и прикрыть подопечных, уступили: их начали теснить. Щерясь и весело ругаясь сквозь зубы, северяне держали круговую оборону, прикрывая своими и конскими телами госпожу и мага. Каталин и вовсе заставила юную госпожу пригнуться, чтобы была меньше заметна в гуще схватки.

Почти касаясь лицом луки седла, девушка высмотрела Павлина, который отнюдь не лез в бой, а все больше командовал со стороны, и послала ему в глаза усиленный «светлячок» в надежде, что тот сможет ослепить его. Светящийся шар резво подплыл к цели и остановился там, освещая его чело; Жозефина пожалела, что при ней нет лука — уж больно хороша была мишень. Да, лук бы очень не помешал в путешествии — сколь-нибудь приличным магом она не могла называться никогда, а уж теперь, на фоне Фердинанда, сосредоточенно снимающего перегородившую дорогу стену, и подавно. Что ж, если не владеешь магией, но владеешь оружием, выбор очевиден: одна рука поудобнее перехватила поводья, другая вынула из ножен при поясе черный клинок. Она не собиралась лезть в бой — наемники, разумеется, куда лучше нее владели оружием и искусством битвы вообще, — но защитить себя и того, кто окажется рядом, Жозефина могла и, что еще важнее, была готова это сделать.

Тем временем, прикрываясь сотворенным Жозефиной Щитом, наемники собрались и отбросили нападавших, перевернув расклад с ног на голову, как зеркального валета — теперь они наступали, а разбойники защищались, и, как только показалось, что последнее сопротивление сейчас будет смято, от Павлина размотался в пространство тугой поток Силы — Жозефина едва успела подставить под него Щит. Ударившись о него, направленный луч расплескался брызгами, и все члены отряда разом ощутили непонятную слабость и тяжесть в теле; даже кони начали переступать тяжело и будто нехотя встряхивать гривами. Преодолевая свою собственную немощь, девушка сложила указательные и большие пальцы ромбом перед грудью, поджав прочие к ладони, и резко развела руки — покрывало слабости спало, не успев дать нападавшим сколь-нибудь заметного преимущества, и битва продолжилась так же, как и ранее, — в пользу серебра и лазури. Разбойники, привыкшие нападать нахрапом, из засады, ничего не могли противопоставить обученным воинам в открытом бою.

Жозефина, почти лежащая на конской спине, сторожко оглядывалась по сторонам. Вот нанесенный с силой отчаяния удар разбойника приходится в щит Вита, короткий широкий меч намертво вязнет в расколотом дереве; наемник бьет копьем снизу, разворачивая тело от бедер, и его противника выносит из седла.

Сразу двое наседают на Каталин, она отбивается длинным мечом, не давая подойти и оттеснить себя. Кто-то третий взмахивает шипастым кистенем, и тот захлестывает сияющий на солнце клинок, обматывается вокруг него смертоносной змеей. Разбойники рвутся вперед, конь Каталин яростно кусается и ударяет копытами, пугая их лошадей. Воительница резко дергает рукоять к себе, понимая, что еще миг промедления — и оружием достанут уже до нее, и в этот самый миг один из топоров Лаки бьет по держащей кистень руке, а второй летит в противника Каталин.

«Что бы со мной было, если бы не эти бойцы, так случайно и счастливо оказавшиеся у меня?..»

…Краем зрения она едва успела отметить источник света совсем рядом, а тело уже разворачивалось навстречу, всаживая туда узкий и хищный древний клинок по самую рукоять. Так и осталось навеки неизвестным, что именно задумал Павлин, ибо добрые пол-локтя отточенной стали, вогнанные под ключицу, отнюдь не способствовали осуществлению какого бы то ни было замысла — а если еще и вытащить эту сталь из глубокой раны с подкрутом кистью…

Вместо того чтобы брызнуть фонтаном крови из рассеченной артерии, Павлин начал, мутнея на глазах, стекать вниз, весь как есть, вместе с одеждой, конем и упряжью; пораженные, разбойники в ужасе бросились врассыпную, кто конный, кто пеший, и теперь никакой начальственный окрик не мог бы заставить их собраться и загонять жертву.

Не дожидаясь, когда разбойники скроются из виду, Жозефина спешилась и склонилась над Шэнаном. Положила руки ему на грудь, силясь удержать ускользающую жизнь, посылая в израненное тело теплый поток животворящей Силы, серебристый с золотом для внутреннего зрения, — и раненый задышал спокойнее, ровнее, перестав походить на умирающего и перейдя от начинающейся горячки к мерному, исцеляющему сну.

Сделав для защищавшего ее бойца все, что она могла сделать прямо сейчас, Жозефина перешла ко второму безотлагательному делу — останкам Павлина. Он оставил по себе лишь густую черную лужу, обезобразившую тракт маслянистым пятном. Фердинанд уже собирал ее специальной лопаточкой в крошечный стеклянный пузырек; дождавшись, когда он закончит, Жозефина коснулась черной погани кончиком наследного кинжала. Лужа моментально стеклась в одно место и будто ввинтилась в возникшую посередь тракта воронку, не оставив ни следа на мостовой.

— Отвратительно, — пробормотала Жозефина, имея в виду сложность случая, и взглянула на мизерикордию. Древний клинок оставался так же чист, как в первый раз при знакомстве с ним, будучи вынут из ножен в кабинете нотариуса.

Атака была отбита.

Отрядные кони вышагивали по Западному тракту, подстраиваясь к неторопливой поступи пары лохматеньких лошадок. Они влекли за собой телегу крестьян, что видели бой на тракте и безоговорочно согласились помочь госпоже. В телеге на мягких, хранящих в себе муку мешках лежал раненый наемник. Переломы были достаточно серьезные, почти все его тело было спеленуто тугими повязками и зажато лубками, но теперь благодаря Жозефине он не чувствовал боли и при правильном уходе обещал непременно выздороветь — особенно учитывая, что и сейчас он негромко, в силу стиснутого повязками на переломанных ребрах дыхания, зубоскалил и на свой счет, и в сторону тех, кому придется продолжать поход. Наемники беззлобно отшучивались, предвечернее солнце проходило меж верхушек высоких елей и падало на дорогу широкими теплыми полосами, отблескивало на рукоятях клинков, зажигало пляшущие искры в глазах путников — серебро в серых, янтарь в карих, золото в зеленых. Уютное поскрипывание колес не заглушало дробный конский шаг, а вплеталось в него, как инструмент в мелодию.

Они расстались на небольшой развилке — вправо от тракта уходили две накатанные колеи. Приняв три монеты серебром, крестьяне клятвенно пообещали, что все будет в лучшем виде, и заверили, что их знахарка всенепременно обиходит раненого. На прощанье Жозефина вручила северянину короткую записку, гласящую, что нобле де Крисси благодарит наемника Шэнана за беспорочную службу, которую он был вынужден оставить в связи с серьезным ранением; никаких претензий не имею, привет Дональду Барбусу; голубой сургуч, печать дома де Крисси. Наемники тепло попрощались с боевым товарищем, Жозефина осенила его знаком Даны Исцеляющей, Фердинанд помахал рукой — и крестьяне свернули, а отряд направился дальше по тракту.

Уже по темноте они добрались до постоялого двора, где во дворе их встретил десяток насупленных мужиков с дрекольем. Откинув с лица капюшон, Жозефина заговорила:

— Приветствую, добрые люди. От кого держите оборону?

Мужики расслабились и опустили оружие, один, почти неотличимый в слабо разгоняемой факелом ночной темноте, ответил:

— Да проезжали тут разбойнички, еще и с нобле поцапались. Вы уж извините, госпожа, не слишком-то понятно было, кто припожаловал. Вовремя вы, мы как раз ворота закрывать собирались.

Несколько мужиков споро захлопнули тяжелые, на совесть сделанные створки — хорошая оборона и от лесного хищника, и от лихих людей — и заложили их обтесанным бревном. Часть прочих осталась нести дозор, а остальные сопроводили поздних гостей.

На первом этаже привычно располагался трактир — крепкие и тяжелые, основательные, чтоб не подняли для драки и не расколотили оружием или телами, столы и скамьи, стойка в глубине зала, бревенчатые стены — все без изысков, просто и добротно; разве что по стенам в качестве то ли украшения, то ли оберега от злых духов висело несколько соломенных косичек с вплетенными туда ароматными травами.

— Еду на всех в комнаты, пожалуйста.

— Конечно, — степенно поклонился трактирщик.

По совету Каталин Жозефина взяла всего две комнаты, чтобы отряд мог собраться как можно быстрее, если на них нападут.

— В большой комнате ночуют Фердинанд, Каталин, я и… — она указала на одного из наемников, — ты?..

— Уиллас, госпожа, — пробормотал отчаянно краснеющий парень, которого с двух сторон уже тыкали локтями в бока его собратья: «Гляди, фаворитом заделался!»

Каталин кивнула, целиком одобряя такое решение госпожи, следом за ней вся троица разом — Уиллас все еще сиял ушами в полутьме коридора — и они разошлись по комнатам, как раз открыв двери девчонкам с подносами.

Утро началось еще затемно с крика «Тревога!». Спавшие одетыми и при оружии Каталин и Уиллас вскочили сразу и, на ходу обнажая оружие, вылетели в коридор, на помощь остальным двум наемникам. Жозефина выглянула следом.

В нескольких шагах от их двери стояла парочка головорезов, двое ждали неподалеку от лестницы, и еще двое только поднимались. Один из ближайших, обладатель роскошных черных усов, улыбнулся северянам и спокойно проговорил:

— Нам нужны только девчонка и ушастый. Отдайте их, и крови не будет. Мы не хотим драки…

Не дослушав, Жозефина нырнула обратно, под защиту стены. Фердинанд уже встал и теперь потерянно шарил взглядом по комнате.

— И что теперь?..

— Теперь… — Все бойцы были в коридоре и отзывать никого было нельзя, особенно учитывая соотношение сил. Ушан, так лихо бросавшийся заклинаниями в застигшем их на тракте бою, спросонья был словно оглушен, так что действовать приходилось самостоятельно. Девушка выглянула из окна — второй этаж, конюшня за углом направо, просматривается от ворот… а кто там во дворе?.. Там обнаружились два конника, гарцевавшие у ворот, и с ними был кто-то еще в хитрой магической защите — его можно было ощутить, понять, что он есть, но невозможно разглядеть: и взгляд, и нетелесные органы чувств будто соскальзывали прочь.

Итак, снаружи трое, в коридоре шестеро, и они могут быть куда лучше подготовлены к бою в помещении, чем ее северяне; холодный разум Жозефины заработал, задействуя все знания и силы без остатка. Четверо ждут; если их заблокировать, останется разобраться только с ближайшими двумя, и тогда можно будет прорваться из комнаты в конюшню, а дальше…

— Фердинанд, ты умеешь открывать Врата?

— Только если не очень далеко… и лучше в то место, где я бывал…

— Хорошо. — Жозефина снова выглянула в коридор, оставаясь по большей части за косяком двери. Там уже звенела сталь — и, на удивление, не только наемничья: ближе к лестнице, через три двери по коридору, кто-то из постояльцев, лишь в рубахе и нижних портках, азартно сражался с одним из нападавших, не вняв призыву усатого «не ввязываться в чужие дела».

Плеснув в лицо водой из кувшина, ушан пришел в себя достаточно, чтобы тоже что-то сделать. Высунувшись в коридор, он простер вперед руку, и нечто невидимое вначале сдвинуло, а потом вжало в стену тех четверых, что шли на подмогу от лестницы. Тем временем один из северян зарубил своего противника и начал помогать соратнику, но почти сразу получил рану — благо несерьезную — и отошел, меняясь местами с сзадистоящим. Когда это повторилось, Жозефина поняла, что такова отработанная тактика — весьма, надо сказать, разумная: боевая пара сохраняла свою эффективность, а раненый мог или перевязаться, или получить магическую помощь и при необходимости вновь вступить в бой. Но усатый явно умел фехтовать, а время истекало. Фердинанд снова взмахнул рукой — движения усатого замедлились, и Уиллас размашистым ударом снес ему голову.

— Сюда! — Все забежали в комнату, помогая раненым, и Жозефина немедля занялась исцелением.

— Надо уходить, госпожа, — произнесла Каталин, споро снимая с пояса моток тонкого и прочного шелкового шнура и привязывая его к ножке кровати. — Придется прорываться через ворота. Во дворе еще двое, но не все могут быть на виду.

— Их трое, — отозвалась Жозефина. — С ними маг под Щитом. Я полагала уйти через Врата.

Лаки, чьей раной как раз занималась целительница, удивился вслух:

— А Врата-то откуда?

— Фердинанд, — коротко ответила Жозефина. Только что исцеленный ею Вит встал на охрану у дверей, остальные собрались у окна. По знаку Каталин Лаки канул за нижний срез рамы. Шнур дернулся — все чисто — и следом прыгнул еще один, потом Жозефина и Фердинанд. Еще не успели приземлиться оставшиеся двое, а дочь Северного серебра уже вскинула руку, вспоминая уроки Феликса — плетение рождается в ладони, Сила настигает его в точке приложения, — и один из всадников свалился с лошади, хлеща ладонями по пылающему магическим огнем лицу; второй шарахнулся, а третий, пеший под магическим Щитом, побежал в обход здания постоялого двора, надеясь поймать беглецов еще у окна или на углу — по счастью, с другой стороны, давая драгоценное время на побег.

В дверь комнаты уже кто-то ломился, другие бежали по лестнице вниз, отчаянно не успевая. Собравшийся отряд срезал веревку и рванул к конюшне. В нарастающем шуме — отдаленном топоте, под крики: «Лови их! В конюшню пошли!» — вбежали в пахнущий сеном сумрак. Пока вытолканный вперед Фердинанд творил заклинание — «А куда?» — «В город!» — «Я там не был!» — «Тогда хотя бы за версту, в лес, дальше по тракту!» — бойцы, посшибав задвижки, вывели из денников коней, и все беглецы один за другим вбежали в повисшие в воздухе Врата.

…Мерцающее ртутное зеркало, не имеющее толщины, выбросило их в болото почти с высоты человеческого роста. Первые двое — Витар и Лаки — не растерялись, моментально отойдя вместе с конями в стороны, и каждому последующему помогали отойти или оттаскивали, как Фердинанда; наконец серебро и лазурь собрались вместе и, настороженно косясь на уже искажающиеся Врата, начали отходить — и последним усилием те выплюнули конного, того второго, бдившего у ворот.

— Поймал! Я их поймал!!! — было его последними словами перед тем, как он свалился в болотную жижу. Крепкие парни вытащили незадачливого ловца из булькнувшей влаги, кто-то перехватил поводья его коня — скакуны, по счастью, ничего себе не поломали.

Болото — а точнее, подболоченное озерцо — выпустило их довольно быстро, меньше чем через четверть версты. Пока они брели через хлябь, Жозефина думала, что наемники спасли ей жизнь и свободу уже второй раз за сутки — и наверняка всего лишь второй раз из множества последующих.

Привычные к дороге бойцы споро набрали дров и развели костер. Присев перед пленным так, чтобы огонь освещал его лицо, а ее оставлял в тени, юная де Крисси велела снять мешок с головы пленного и мизерикордией перерезала ту тряпку, которой ему перетянули рот. Мужик, одетый вовсе не по-разбойничьи, ошалело покрутил головой; девушка, направив в его горло кинжал — хищные грани отчетливо блестели в свете костра, разгонявшем предрассветный сумрак, — спросила:

— Ну, поймал?

— Н-нет…

— Ты кто?

— Михиль я…

— Кто тебя нанял?

— Усатый нанял… Просто, грит, присмотреть следует, убивать никого не надо… Что я, совсем, что ль, на кровавое-то дело идти…

Выждав, пока Михиль перестанет бормотать что-то в свое оправдание, Жозефина продолжила:

— С вами был маг. Кто он?

— С Усатым был, — заторопился мужик, — да, Хрипатый. Говорит так, будто свинца расплавленного глотнул. Говорили оба, мол, надо присмотреть, чтоб не побег никто, драться не надо, крови не будет, денег дали… Ну я согласился, чего нет-то, на лошадке посидеть, поглядеть, всего делов, ну… Я человек честный, не то что наемники ваши, вон при оружии все…

Жозефина глянула на стоявшего позади пленника Вита, и тот мгновенно оказался совсем рядом с ним:

— Ты, гнида… — выдохнул он, уперев в беззащитные ребра острие клинка, — не путай честное ремесло и работенку на побегушках. Сам небось в штаны наложил, как зазвенело-то, и умирать не полез. — Северяне, как любые справные бойцы, всегда могли оценить искусство противника, как бы ненавистен он ни был. — Отвечай госпоже и думай, на кого разеваешь пасть. — Боец перетек обратно, вновь прикинувшись одной из предрассветных теней, оставив Михиля леденеть, все еще ощущая под ребрами жало клинка.

— Только это… — жалобно продолжил пленник. — На мне это… амулет, Хрипатый вешал… сам я его снять не смогу, а ежели сниму — тут голова напрочь и отлетит.

— Сам-то кто будешь? — спросила Жозефина, несколько смягчившись; она чувствовала, что пленник не врет, и природное мягкосердечие взяло верх над жесткостью, зарождавшейся все последние дни и вступившей в силу в момент, когда ей пришлось целиком отвечать за свою жизнь и жизни тех, кто был вместе с ней.

— Ну… в замка х понимаю и капканы поставить-снять могу…

Вор и взломщик. По-своему честный человек, в крови не марающийся.

— А откуда?

— Местный я, с Кастириуса, пять верст окрест все, почитай, знаю.

— Вывести отсюда сможешь?

Пленный покрутил головой, щурясь сквозь сумрак.

— Ежель посмотреть да повыше еще забраться — смогу, тут болот-то, почитай, несколько всего, уж соображу…

Жозефина кивнула своим бойцам, и те споро усадили Михиля на коня, не развязывая, впрочем, ему рук. Тот огляделся туда-сюда, приподнялся в стременах и изрядно повеселевшим голосом заявил:

— Вон туда идти надо. Там холмы вначале пойдут, тропка будет, по ней село, а там и дорога. Только друг за дружкой идти надо, след в след.

— Так… — Девушка обвела взглядом отряд. — Все просохли? — Ответом ей были утвердительные кивки. — Тогда снимите с него эту дрянь. Каталин!

Его спустили с седла, Мать воинов подошла к нему — «Не руками!» — сняла с пояса боевой нож и, подобрав из-под ног ветку, скинула со склоненной шеи сыромятный шнур. На шнуре висел гладкий и плоский речной окатыш с полпальца размером и веял магией, и магией опасной. Каталин подошла к болоту и, раскачав, выбросила талисман в воду — тот улетел мало не к середине и булькнул, уйдя в глубины заболоченного озера — только пузыри по воде.

Михил на правах шел впереди на два шага — ровно столько, сколько позволяла веревка в руках одного из северян. Когда солнце уже уверенно выбралось на небосвод и лес наполнился звенящим пением проснувшихся птиц, земля под ногами начала вздыматься холмами. Провожатый замедлил шаг.

— Хорошее место, Бурмакин холм. Тут уже матерая земля, скоро и тропка начнется.

Место действительно было хорошее: вершина холма, заросшего сосновым лесом — медным, янтарным и золотым в свете начинающегося дня. Здесь пахло смолой, палой хвоей, согревающейся землей, и было удивительно, глубоко спокойно.

— А вот еще интересное место, — проговорил провожатый, взмахивая связанными руками в сторону трех сосен, растущих из одного корня. Побуждаемая неясным предчувствием, Жозефина напряглась, готовая в любой момент приказать бить на поражение. — Тропку отмечает, опять же…

Он сделал шаг — к соснам, другой — обходя их… и пропал. Остался только пропитанный солнцем, будто хлебный ломоть медом, воздух. Поздно спохватившийся наемник дернул к себе веревку — она была будто обрезана. Неродившийся крик «Держи!» так и застрял у Жозефины в горле — чего уж тут кричать, если пленник сбежал.

— Ловкий человек, — вздохнул Лаки с ощутимым восхищением. — Таких на знакомой тропе и цепью не удержишь. Братишка баял, они такого ловили, так амулет покупать пришлось ледяной, чтоб не сбег. Ловкачами таких и называют.

Какое-то время весь отряд смотрел на три сосны-сестры, на непримятую траву за ними, на огрызок веревки… Смотав его, все оседлали коней и прежним порядком — двое бойцов спереди, двое сзади, с оставшимся у них конем Михиля в поводу, ушан и Жозефина посредине — поехали по выстелившейся под ноги тропе. Она вилась меж деревьями, утоптанная и ногами, и конскими копытами, прошла через малинник и только собралась отвернуть от какого-то небольшого холма, как один из ехавших впереди бойцов поднял согнутую руку, и отряд, следуя сигналу, мгновенно остановился.

— Птиц не слышно… — прошептал бдительный северянин.

Новая засада спустя всего несколько часов как они вырвались из предыдущей? Непохоже…

Жозефина развернулась, как бутон разворачивается в цветок, вслушалась, вчувствовалась в кажущийся таким мирным утренний лес… Слева от тропы, за тем самым холмиком, сидело что-то достаточно крупное, неживое и очень, очень голодное. Девушка сосредоточилась на этом «чем-то» и ясно ощутила метку — на существе словно висела бирка с надписью вроде: «Экземпляр номерной, выведен там-то…»

— Я читал про таких, — кивнул Фердинанд, услышав краткий пересказ событий. — Очевидно, это Страж, довольно сложная и древняя штука. Обычно их создавали, чтобы сторожить постоянные Врата.

Постоянные Врата. Страж. День пути. Все сходится.

Она достала карту-Окно и погрузилась в нее. Глазами белки, задержавшейся на сосновой ветке, она увидела их сгрудившийся на тропе отряд. Судя по всему, белка сидела у того самого холмика.

Карта вновь отправилась под рубашку, и серые глаза решительно сверкнули.

— Мы нашли то, что искали. Едем в селение, готовимся и возвращаемся обратно.

Селение красовалось высоким прочным частоколом и добротными воротами, в которые упиралась тропа.

— Кто таковы? — крикнули сверху, с надвратной башенки.

— Люди проезжие, — отвечала Жозефина — не криком, но рождающимся глубоко в груди голосом — вроде негромким, но таким, что слышат все; так умеют говорить вожди, жрецы, преподаватели и все те, кому нужно уметь перекрывать шум, производимый людским скоплением.

— А вид разбойничий! — отозвались сверху. На честных людей отряд действительно походил не особенно, благодаря недавнему купанию в болоте, которое отчищаться от одежды никак не желало. — А ну как озоровать станете?

— Не станем и обременять вас недолго будем.

— А чем докажете?

Раскрывать свое имя Жозефина отчаянно не хотела, чтобы не оставлять лишних зацепок преследователям.

— Слово чести.

— Ну раз слово… — Из башенки махнули рукой, и ворота открылись: сначала было слышно, как сдвигают тяжелые засовы из обтесанных бревен, а потом уже разошлись в стороны на тщательно смазанных петлях створки. Внутри их встретил мужик, до того по-свойски болтавший со стражниками. Первое, что бросалось в глаза, — селение было огромным, дворов на пятьсот, не меньше; судя по дымкам, здесь была своя кузница, и не одна, а долетающий шум свидетельствовал о собственном торжище — хотя день вроде не базарный, народ в ворота не ломится покупать и продавать. Еще немного, и будет здесь крепкий городок — а на карте села этого вовсе нет. Картографы часто не обозначают мелкие деревеньки, но чтобы полениться нарисовать селение на полтысячи дворов?..

— Денечка вам доброго, — поздоровался мужик. — Пойдемте, провожу вас. Меня Дроздом кличут, — и, едва отряд успел спешиться, потянулся взять мышастую под уздцы, но наткнулся на руку хозяйки.

— Я справлюсь, — весело заверила она.

— Да я бы это… — помявшись, начал мужик, — коника бы пани атаманше довел, а она мне монетку бы вручила…

Пани атаманша, вот как.

— А давай, — кивнула Жозефина, передавая поводья и следом перебрасывая медяк. Дрозд, просияв, ловко сцапал и то и другое и повел отряд по главной улице.

— Хорошо, пани атаманша, у вас получается ноблей прикидываться, — болтал проводник, ведя их к корчме, привычно угнездившейся в самой середине селения. — Да здесь, в столице атаманской, нужды на то нету: никто чужой-то нас не найдет, без знака нужного или тропки не знаючи никак не дойти, по лесу плутать будешь. Ни сверху нас не увидеть, ни на картах — сверху чародейство защищает, а картоделам уплачено, и кажный год платится. Видно, знающий кто вас вывел, вот вы и смогли прийти.

— А как место-то называется? — уточнила «пани атаманша», обходя тему тайных троп.

— По-разному, — взмахнул рукой Дрозд. — Веселой Слободой зовемся, Игрищем, Омутом иногда, а чаще всего Погольем. У нас же и история своя есть, не с ровного места выросли — жил, говорят, удачливый и лихой атаман, все его уважали, большо-ой хторитет у него был среди ловких людей. Вот и решил он такое место выстроить, чтоб вольные могли себя там спокойно чувствовать и жить как люди, среди своих. Вот селение Поголье и есть, потому что атамана имя было Погола.

Никак не ожидала Жозефина найти себя однажды в разбойничьей столице, вольной вольнице; но место казалось весьма гостеприимным, а выказываемое «пани атаманше» уважение выглядело куда более теплым и искренним, чем было порой почтение к нобле де Крисси. Она поблагодарила проводника на словах и еще одной денежкой, и тот, рассыпавшись в любезностях, убежал обратно к воротам. Оставив коней у коновязи, где скорее со скуки, чем от голода пощипывали реденькую травку еще четыре скакуна, отряд вошел в указанный провожатым кабак и направился прямиком к стойке.

Корчма как корчма, обычная для зажиточного селения: каменные стены первого этажа внутри обшиты досками, добротный пол, тяжелые — не вдруг поднимешь — столы и лавки; под потолком на цепях приспособлено тележное колесо, все в остатках сожженных ночью свечей.

— Чего желаете? — Корчмарь, мужик невысокого роста, но не про всякую дверь в плечах и животе, приветливо улыбнулся, наваливаясь могучей грудью на стойку.

— Еды на всех, — улыбнулась в ответ Жозефина, — и подскажите — где тут у вас можно помыться и одежды прикупить?

— Майка! — трубным голосом взревел корчмарь, и из-за двери за стойкой высунулась веснушчатая мордашка. — Еды панам, на семерых!

— Шча! — пискнула мордашка и исчезла.

— Одежку вон можно на торжке взять, выйдете да увидите или по шуму найдете, тут рядышком все. А помыться — так баньку истопить можно.

— Банька — это долго, — с сожалением покачала головой Жозефина. — Побыстрее чего есть?

— А как же, — кивнул корчмарь, — есть изобретение новомодное, мыльня зовется, на заднем дворе найдете.

Разбойничий Торжок выглядел как самый обычный рынок: торговали кто с телег, кто с переносных лавок — легких шатров с прилавочком, и найти тут можно было все что нужно — одежду, припас, оружие, снаряжение, даже книги и украшения. При ближайшем рассмотрении, правда, становилось понятно, что рынок этот далеко не такой обычный, каким кажется на первый взгляд: если аккуратно заштопанную кое-где — куда стрелы попали или клинки — одежду еще могли продавать на торгу, то встретить в одной лавке одеяние странствующего друида по соседству с графским бисерным камзолом было точно невозможно.

— Что желает пани атаманша? — Лавочник, черноволосый, со слегка раскосыми светлыми глазами, принялся деловито рыться в своей телеге, на откидных бортиках которой и был разложен его товар. — Вот герцогское платье есть, недавно обоз ограбили — ни дырок, ни крови! А хотите, и плащ протектора одного водится, по запасникам прошлись.

— Удобную дорожную одежду на всех, кто какую выберет, — она обвела рукой своих людей, — и одинаковые плащи.

Торговец прищурился и указал на то самое одеяние друида.

— Вам вот оченно рекомендую, и вам пойдет, и впору будет!

Жозефина прикинула к себе костюм и однозначно признала правоту продавца.

— И еще надо платье и туфли к нему, чтоб в свет не стыдно было выйти.

— Есть замечательное, точно на вас! — и, жестом фокусника сдернув с телеги сверток ткани, он позволил ему развернуться и заструиться на вытянутых руках. Ну… к вопросу о «чтоб не стыдно»… декольте было гораздо откровеннее тех, к каким привыкла воспитывавшаяся в храме девушка (хотя все еще вполне в рамках приличий), лиф облегал тело как вторая кожа, но цвет… чистая гербовая лазурь шелка и единорог, вышитый серебром на груди и животе, со спускающимся на юбку жемчужным хвостом.

— Откуда у вас эта вещь? — спросила Жозефина, против воли гладя кончиками пальцев вышитого единорога.

— Из обоза какого-то, — пожал плечами торговец. — Под заказ для какой-то модницы делали, видимо. А вам пойдет так, как будто для вас и шили.

— Беру, — и дивной красоты шелковый сверток присоединился к друидскому платью.

Убедившись, что у всех все есть, «пани атаманша» спросила, сколько они должны.

— Две серебряные, — объявил торговец. — И всем буду рассказывать, что с моего прилавка сама Ясноглазая одевалась!

Такая дешевизна была поразительной даже для торжка, где торговали свои со своими. Жозефина отдала запрошенные деньги и уже только потом сообразила, что ее явно приняли за другую, но было уже поздно — светлоглазый брюнет уже обхаживал других покупателей, — да и не особенно важно.

Разобрав обновки, отряд вернулся обратно. Корчмарь взял денежку и, громогласно позвав некоего Жука, отправил гостей на задний двор. Мыльня снаружи была очень похожа на обычную баню, только с закрепленной на крыше — или вместо нее?.. — огромной просмоленной бочкой. Внутри же от бочки шли медные трубки с раструбами на концах.

— Краник поверните, водица и потечет, — объяснил им тот самый Жук, мальчишка лет восьми. — Бочка смоленая, черная, под солнцем греется, так что течь будет тепленькая, — и показал, где лежит мочало.

По очереди оценив прелесть новомодной мыльни — больше трех человек она не вмещала — и заменив у корчмаря испорченные болотным купанием припасы на свежие в обмен на разбойничьего скакуна, они отправились к оружейнику — «а назад к воротам пройдете малость, вывеску увидите, у них кузня еще там же». Над дверью на цепях толщиной в руку висела огромная, почти в человеческий рост, изрядно поржавевшая железяка.

— Зверолюдский скимитар, — опознал «вывеску» Фердинанд.

Внутри была самая обычная оружейная лавка: по стенам висели мечи, сабли, копья, булавы, кистени, с верхних полок хищно целились арбалеты, на вытянувшемся вдоль стен прилавке лежали метательные и боевые ножи, оружейные подвесы, оселки для заточки. В отдельном ящике под стеклом покоились образцы материалов — и привычная серая сталь, и сталь матовая, особенно прочная и гибкая, и даже метеоритное железо, из которого обычно делались с молитвами и заклинаниями ножи или наконечники копий — на длинный клинок небесной крицы не хватало.

— Чего могу предложить панам? — приоткрылась неприметная дверь в уголке, и оттуда появился кряжистый мужик в рубахе с закатанными выше локтя рукавами. Загорелую кожу пятнали шрамы, в основном ожоги — видимо, в лавке торговал сам кузнец-оружейник.

— Приветствую. Мне лук, а остальным — чего выберут, — кивнула на своих Жозефина.

— Вот, пожалте. — Оружейник снял с одной из полок изящный, как раз под женскую руку лук и протянул «пани атаманше». Та кивнула, оттянула тетиву до правого уха, отпустила, придерживая пальцами, и вернула оружие.

— Если позволите, я сама посмотрю, — и, дойдя несколько шагов, сняла с вбитого в стену крюка уже облюбованный лук, собранный из удобной ясеневой рукояти и роговых плеч, переслоенных упругим и прочным лосиным деревом. Свитая из жил тетива запела под пальцами, и ее голос сразу убедил Жозефину в том, что в выборе она не ошиблась. Каталин тоже выбрала лук, а парни все как один взяли тяжелые арбалеты. Фердинанд же как существо органически не приемлющее кровопролития среди предназначенных для отнятия жизни предметов чувствовал себя не особенно уютно и потому коротал время за рассматриванием самого изящного и богато украшенного оружия, которое было скорее произведением искусства, чем средством смертоубийства.

— Сколько с нас? — Жозефина повернулась к хозяину лавки.

— Ну, вижу я вас в первый раз… за все четыре золотые и три серебряные.

Монеты перекочевали к оружейнику, и обвешанный оружием и припасом к нему отряд вновь вышел под белое солнце и направился к корчме — разместить все по седельным сумкам да и уехать наконец: цель близко, а тут все же разбойничья слобода — место удивительно мирное и гостеприимное, да еще и с не виданными ни на одном торгу ценами, но ведь они-то не разбойники…

— А ну-ка стой. — Из-за угла вымелькнуло нечто яркое, заступая дорогу серебру и лазури. Это была девица в золотистом шелке с алыми вставками, тоненькая и гибкая, увенчанная пышной гривой рыжих, нестерпимо горящих под полуденным солнцем волос, перехваченных надо лбом широкой алой лентой. — Кто это тут ходит?

— А кто спрашивает? — холодно спросила Жозефина. Она понимала, что просто разговором это вряд ли кончится, а чем именно кончится — Ирокар его знает… Ей было страшно, очень страшно, потому что сейчас, будучи так близко от цели похода, нельзя было оступиться — а эта встреча могла разрушить если не все, то многое, — но она скрутила этот страх, спрятала его глубоко внутри, не пуская ни на лицо, ни в движения, ни в голос, ни в эмпатическое излучение.

— Меня называют Лиса, — разговаривая, пламенная атаманша не стояла на месте: текучая, словно ртуть, она переступала носочками алых сапожек, поводила плечами, делала полшажочка то влево, то вправо, покачивалась, от этого еще больше похожая на язычок огня; имя ей удивительно подходило. — А вот тебя, как я слышала, один из твоих людей назвал Ясноглазой, но ты не Ясноглазая, я знаю ее. А ты выдаешь себя за нее!

— Ясноглазой меня назвал лавочник на торгу. Я, если честно, поняла это уже потом и особого значения не придала. Дай дорогу.

Лиса только хмыкнула и сделала полшажочка вперед. Сзади нее появился десяток силуэтов — кто вышел из двора, кто спрыгнул с крыши, кто попросту обогнул угол. Жозефина с тоской оглядела образовавшийся полукруг, понимая, что к корчме им не прорваться, а если даже удастся — из ворот их уже не выпустят.

Откровенно рисуясь, рыжая атаманша отцепила от перехватывавшего талию пояса ножны с длинным и тонким, как она сама, клинком, вынула кинжал — такой же изящный, как его старший брат, и столь же смертоносный — и направила его острие в грудь Жозефине.

— Я вызываю тебя на поединок ловкости! Никаких длинных тыкалок, все по-честному, только ты и я. Отказаться — нельзя!

«Следовало догадаться…» — прокатилось по отряду.

— Что наступает в случае победы?

— Проигравшие ставят пиво и жратву, — прогудел один из людей Лисы, напоминающий вставшего на задние лапы, но удивительно гибкого медведя.

— Что наступает в случае поражения?

— Вы отдаете все деньги, ценные вещи и коней, — ощерила мелкие зубки рыжая атаманша. — Оружие, так и быть, оставляете себе.

— Условия боя?

— Два атамана, два ножа, до первой крови. Вы не переживайте, личико Лиса портить не будет, — отозвался уже знакомый голос.

Деньги еще ладно, но кони… да и многие ценные вещи попросту бесценны — тот же отцовский перстень… С тяжелым чувством Жозефина скинула на руки своим бойцам колчан и лук, вынула из ножен свой клинок и намотала на левую руку плащ — шерсть хорошая, легкий клинок даже если и пробьет, то попросту увязнет в ее слоях. Возблагодарив храмовое образование за безоружный и ножевой бой, она взглянула перед собой. Лиса в нетерпении танцевала, перетекала с места на место, сверкая сталью кинжала, золотом одежд и пламенем волос, красовалась множеством финтов, обманок, шквалом ударов — в общем, делая множество лишних движений. Подобрав последний виток плаща, Жозефина молча пошла вперед, с одним намерением и знанием — победить. Не ради атаманских почестей в Поголье, не чтобы потешить собственное тщеславие, в конце концов, не чтобы противопоставить что-то наглости и самоуверенности Лисы — просто наименьшей возможной кровью пройти через это испытание и вернуться на свой путь.

…Все произошло очень быстро: они сблизились до расстояния полушага и вытянутой руки, с которого и начинается ножевой бой. Лиса рванулась вперед, как и ожидала Жозефина, — вот она налетает на выставленную руку с плащом — и в следующий момент получает неглубокую рану в плечо… и почему-то падает, как будто это был не скользнувший кончик мизерикордии, а вошедший целиком наконечник копья. Рыжая атаманша, поддерживаемая под спину своей противницей, опустилась в дорожную пыль, и в глазах ее было только огромное удивление, как будто произошло то, чего не могло произойти, ибо не могло произойти никогда. Жозефина поняла, что происходит что-то очень неладное, и мгновенно бросила руки к ране — вылечить, удержать, спасти… Тоненькое тело дернулось — раз, другой, выгибаясь дугой, опираясь на раскинутые руки, — и, протрепетав еще раз, затихло.

— Фердинанд!

Подбежавший ушан сделал пару пассов, нажал на грудь…

— М-медицина бессильна…

Медведеобразный мужик хмуро и с затаенной болью взирал на них с высоты своего роста. Маги оказались заключены в не слишком дружелюбный, но и не собирающийся нападать круг.

— Я не хотела… — прошептала Жозефина, сидя на коленях над телом их атаманши.

Медведь поморщился и наклонился к предводительнице; закрыл ей глаза, бережно поднял, прижал к себе… В его руках она выглядела игрушечной и совсем беззащитной.

— Лиса всегда слишком много выкобенивалась… надо было спокойно сказать правила и что отравленные клинки запрещены.

— Чем отплатить… за обиду? — тонкая рука покачивалась, то заслоняя, то вспышкой в глаза освобождая солнце.

— Все честно было, это мы не предупредили, — и махнул рукой: идите, мол, отсюда… Разбойники развернулись и пошли куда-то вглубь селения, унося свою атаманшу.

А на древнем черном клинке не было крови. Совсем.

У ворот их встретил местный маг. Жозефина, все еще унимавшая дрожь в руках, остановила отряд, и маг подошел к ней.

— За победу в атаманском поединке, — и в ладонь девушки лег металлический кругляш на цепочке — проводник и пропуск в Веселую Слободу. — Теперь вы здесь свои. Но будьте осторожнее — здесь есть те, кто любили Лису. И должен сообщить, за вашу стойкость отныне вас здесь будут знать как пани Мантикору. Доброго пути, — и ворота растворились перед ними.

Кивнув, Жозефина направила коня по знакомой тропе.

— Ждите здесь. Я не знаю, что там будет: видимо, Врата; куда — я не знаю. Припасы у вас есть, ждите три дня, а потом… потом идите, куда зовет долг или желание.

Поправив на груди карту, она вытащила из-за ворота перстень, чтобы он был на виду.

— Я пойду одна. За мной ходить не надо: на вас нападет Страж. Благодарю за службу, без вас я бы эту дорогу вряд ли пережила.

Северяне кивнули, Фердинанд с глазами на мокром месте махнул рукой на прощанье, и Жозефина сошла с троны. Первые три шага по лесной траве дались легко, но потом движения замедлились — девушка будто двигалась сквозь смолу или студень; она сделала очередной шаг, и вместо сосен вокруг встали не уступающие им высотой колонны, замкнутые в круг каменных стен. Темнее не стало: солнце освещало большой круглый зал, падая через витражный потолок; в центре зала стояло нечто, напоминающее высокий алтарь. Толком даже не осмотревшись, Жозефина рванулась назад — проверить, выпустит ли ее это место. Снова движение сквозь смолу, и — снова тот же лес, холмик, отряд, сгрудившийся на тропе за спиной… она махнула им рукой, показывая, что все в порядке, и шагнула вперед.

Зал встретил ее так же — свет, тишина, каменный круг стен. Теперь, зная, что она может выйти обратно, Жозефина рассмотрела его. Полета шагов в поперечнике, едва обработанный камень стен, колонн и пола, пока непонятное возвышение в центре; больше всего притягивал взгляд витраж — огромная красная многоугольная звезда, парящая в окружении магических и алхимических знаков, очень похожая — не формой, но скорее принципом построения — на ту, что украшала перстень отца.

Что ж, нужно было идти вперед. Жозефина качнулась, чтобы сделать шаг, — и в центре круглого зала проявились две светящиеся точки, а в следующий миг воздух под ними прорезался полной острых зубов широкой пастью; пробудившийся Страж, неживой, невидимый, но ощутимый, неспешно переступил лапами, подбираясь к тому, кто вошел на вверенную ему территорию.

— Стой, — разнесло эхо между колоннами, и существо замерло на полушаге. — На место! — ступая след в след, Страж вернулся обратно, продолжая наблюдать за девушкой своими светящимися глазами.

Это действительно был крупный, с полугодовалого теленка, почти невидимый зверь — предметы, зримые сквозь него, несколько искажались, будто он был стеклянным. Он сидел около двери, стоящей в центре зала — тяжелой, цельнометаллической, дышащей неизмеримой мощью и зияющей замочной скважиной. Ключа к которой, что логично, нигде не висело, но… девушка протянула руку, пытаясь уловить тень ощущения… Чем-то очень похожим тянуло из книги за авторством Корнуолиса Безызвестного, в которой отец сделал тайник, что она нашла уже пустым. Значит, ключ в столице: скорее всего, в руках Круга магов или Алой палаты алхимиков. Достать его будет очень непросто, но это не означает, что никто не станет пытаться.

Решение было принято, и Жозефина пошла вдоль стен, обходя зал. Страж мерно трусил следом — не очень понятно зачем: жуткий голод в его утробе никоим образом не мог выплеснуться на того, кто имел право войти — попросту говоря, страж его не считал едой; зато всех остальных… Кое-где между колоннами виднелись обрывки истлевших мантий, а как-то раз под ногой брякнул кусок кольчуги. Судя по тому, как отзывались стены на попытку пройти сквозь них, войти сюда можно было с разных точек — те самые полста шагов в поперечнике, и центром их был тот заросший холмик, за которым ощущалось присутствие Стража. Неживому зверю надоело ходить по кругу за несъедобным существом, и он вернулся обратно, на свое место у двери. Обойдя круг — дверь, к слову сказать, всегда была видна так, словно стоишь прямо перед ней, — Жозефина вернулась к центру и на прощанье погладила зверушку. Более видимой она не стала, но под рукой ощущался не слишком длинный, но густой мех, форма морды была кошачья, а на могучей шее существа замыкался толстый металлический ошейник, от которого куда-то — именно куда-то, весьма вероятно, в иной мир, вел кусок мощной цепи.

Нависшее над осиротевшим отрядом напряженное ожидание чувствовалось еще от самой точки выхода в лес, и вернувшуюся госпожу встретил громовой радостный хор — «Живая! Пришла!» — хлопки по плечам и даже объятия; она сама улыбалась в этой теплой волне, всем своим существом ощущая, что отряд действительно объединяет мощное взаимное чувство, которое фокусируется на ней самой. Несколько мгновений она была центром завихряющихся, переплетающихся потоков Силы, и это было — прекрасно.

Когда общие восторги поутихли, Жозефина заговорила:

— Мы пришли туда, куда стремились, но это еще не конец. Нам еще предстоит сюда вернуться, а пока надо кое-что проверить. Два нападения в один день — это слишком много, да еще и с этим… существом. — Жозефина вспомнила липкую на вид, мерзкую черную лужу и мысленно вздрогнула. — Что скажете?

— И впрямь странно, — согласились северяне.

— Я полагаю, что у кого-то из вас — а может, и у меня — имеется талисман, на который наводится магический поиск, поэтому сейчас садимся и пересматриваем все вещи.

Так они и сделали, отведя коней шагов на десять вглубь леса: Каталин кинула на траву запасную рубаху, и на нее все присутствующие сложили всю мелочь, от простеньких плетеных браслетиков, подаренных еще дома, до купленных в городе боевых ножей, и Фердинанд вместе с Жозефиной принялись «ощупывать» вещи на предмет магии.

Сигнальный талисман оказался у Уилласа — обычный с виду кинжал, оголовье которого светилось магией.

— Я купил его у Северных ворот, госпожа, — потерянно сказал наемник. — Обычная лавка, обычный оружейник…

— Это было, когда вы уже получили задание охранять меня?

— Да, вот перед тем, как к вам ехать, заскочили…

Очень быстро работают, ничего не скажешь.

— Сколько он стоил, серебряную?.. Держи. — Жозефина вручила парню монету и забрала кинжал. — А теперь надо от маячка избавиться, — и вскочила в седло, подавая пример остальным.

— Я могу его на самую верхушку сосны закинуть, — предложил Фердинанд.

— Мы же не хотим, чтобы те, кто следит, сразу поняли, что мы раскусили их шутку? — улыбнулась девушка. — Терпение!

Карта гласила, что недалеко, в полуверсте отсюда, протекает река. Отряд двинулся туда — по тропе мимо Поголья и дальше к юго-западу. По утоптанной земле кони шли легко, и вскоре тропу действительно пересекла довольно широкая речка. В нее уходили короткие мостки, рядом с которыми были пришвартованы две лодки; на досках сидел старичок, замотанный во что-то вроде то ли маленького одеяла, то ли большой шали, и — вот уж чего не ожидаешь встретить в лесной глуши — покуривал трубку.

— Приветствую, дедушка. Почем лодка? — спросила Жозефина, заходя на мостки.

— Кхе, кхе, кхе… а ни почем. Не мои они, да и не плавають туть…

Нет так нет. Парни по просьбе Жозефины споро отделили от корней обломок ствола с полчеловека величиной, прочно забили туда кинжал и, раскачав, закинули чуть не на середину реки. Фердинанд набросил на бревно заклинание ускорения, и только оно начало разгоняться по водной глади, как эта самая гладь разинулась огромной пастью, и бревно исчезло в ней, будто щепка.

— Вот потому и не плавають, што зубохват тут плаваить, — пояснил старичок и снова затянулся.

Обед из зачарованного бревна получился так себе: бедный зверь искренне не понимал, почему его так и норовит утащить по реке, и сопротивлялся как мог; в результате вода бурлила, разрезаемая гребнем носящейся по кругу зверюги.

Недолго полюбовавшись на дивное зрелище, отряд снова оседлал коней и двинул к городу — во-первых, чтобы можно было, если что, открыть Врата; во-вторых, если слежка возобновится, чтобы поломали себе головы, зачем отряду в Кастириус. А в-третьих, в достаточно крупном, хоть и провинциальном городе можно было найти что-нибудь интересное, да и просто хотелось нормально поспать и отдохнуть.

Тропа вела мимо Веселой Слободы и вливалась в западный большак. По пути Фердинанд по настоянию Жозефины накрутил себе небольшой тюрбан, чтобы спрятать уши — причем ловкость, с которой он это проделал, явно говорила о немалом опыте, — и в своих шароварах и яркой рубахе стал окончательно выглядеть каким-нибудь южным жителем — лицо и одежда нездешние, рост небольшой — что опять же способствовало маскировке.

Стражники на городских воротах, освещенных закатным солнцем на зеленоватом небе, затребовали с них пять медных, по монете с человека — «Шесть? Вас же пятеро? А-а-а… это не зверушка потешная, а спутник ваш? Ну тада да, тада шесть», — и, удовлетворившись известием о том, что в город въезжает «нобле из благородного дома Инкогнито», потеряли к отряду всякий интерес.

— И еще, добрые люди: где здесь остановиться можно в тихом приличном месте незадорого?

— Это вам нужон «Красный зверь». Вот вверх по улице поедете, на развилке направо свернете, там увидите.

Заведение оповещало о себе вывеской с силуэтом оленя. Собственно, название «Красный зверь» и обозначало оленя — благородную дичь, чье мясо, как известно, имеет темно-красный цвет, достойную нобле и особ королевской крови. Каменный первый этаж, немалых размеров конюшня, где конюх, получив денежку, пообещал обиходить коней и выпить за здоровье их хозяев; просторный зал с длинной, темной от времени стойкой, с добротными круглыми столами, милая подавальщица, доброе пиво, на удивление красивая музыка, льющаяся со струн колесной лиры в руках подозрительно молчаливого менестреля — в общем-то все, что нужно человеку с дороги. Серебро и лазурь наслаждались отдыхом и едой, не забывая, впрочем, поглядывать по сторонам, и делали это совершенно не зря — за одним из столиков ужинала молодая нобле с двумя охранниками, весьма похожая на портрет, присланный Жозефине вместе с письмом из конторы нотариуса Кроненбаха…

Спросив у хозяина кувшин хорошего вина и пару стаканов к нему — посуда, к слову, была тонкостенной, из звонкой глины, против деревянной в большинстве заведений, — девушка направилась к столику молодой нобле, которую она опознала как графиню Альдскоу. Она еще не знала, что именно ей скажет, но упускать возможность получить еще хотя бы крупинку мозаики она не собиралась. Северяне остались на местах по ее же собственной просьбе, однако следя за своей госпожой.

За три шага до стола путь ей преградили охранники, развеяв последние сомнения — на их рукавах были гербовые шевроны со скалящейся тварью Альдскоу.

— Вы к госпоже?

— Очевидно, да.

— Зачем?

— Поговорить, как это пристало нобле.

— Назовите ваше имя или покажите гербовый перстень.

Это было то, чего Жозефина отчаянно надеялась избежать, но деваться было некуда: охрана стояла насмерть. Сталкивать же их с северянами, устраивать беспорядки в уважаемом заведении… зачем? Подняв руку, она показала на сжатом кулаке свой перстень; один охранник что-то шепнул своей госпоже, и та, взмахом руки приказав им сдвинуться так, чтобы было видно визитершу, состроила такую мину, что Жозефина поняла сразу: разговора не будет.

— Мне не о чем разговаривать с вами, — со всей нобльской надменностью и холодом заявила наследница Альдскоу. — Вы — дочь гаснущего рода, рожденная от семени предателя.

— Право, зачем поминать столь старые и не относящиеся к делу долги. — Дочь серебра невозмутимо наполнила стаканчики, поставив кувшин и один стакан на стол, отсалютовала своим. — Дети не отвечают за деяния отцов.

— Яблочко от яблоньки недалеко падает, — был процеженный сквозь зубы ответ. Графиня явно хотела припечатать чем-то ощутимо пожестче, но политес сдерживал — все же перед ней была пусть ненавистная, но нобле, а ее не прикажешь выкинуть прочь, как какую-нибудь селянку; вон и ее люди тоже сидят, готовые вступиться за госпожу. — Я не желаю более разговаривать с вами.

Улыбнувшись искренне и открыто, Жозефина чокнулась со стоявшим на столе стаканом, отхлебнула из своего и вернулась к отряду, оставив графине кувшин. Она села к ним спиной, ощущая висящее в воздухе, пульсирующее раздражение и волны холодного и какого-то брезгливого гнева; сама же она улыбалась от души — в конце концов, сведения необязательно услышать напрямую, часто достаточно просто посмотреть на вопрошаемого, и это будет не менее ценным.

А сказанное Аделиной действительно лишь подтвердило мысли самой Жозефины о том, что Себастьян Штерн происходил из замка Карн. Она обдумывала это с самого начала поездки: в самом деле, земли, на которые указывала карта-Окно, располагались в бывших владениях Карна, а вещи, доставшиеся ей от отца, были украшены рубинами — одними из излюбленных камней заклинателей. К тому же молодая графиня назвала Жозефину «дочерью предателя» — а то, что Первый алхимик так или иначе отрекся от своего рода, взяв себе другое имя, было столь же очевидно, как и то, что солнце восходит на востоке. В конце концов, кроме наследницы Альдскоу была еще и Мать рода — весьма вероятно, более склонная к разговору, чем дочь, так что Жозефина действительно не чувствовала себя ни уязвленной, ни проигравшей.

Поднявшись в помещение, предназначенное как раз для нобле с отрядом — две комнаты, имея отдельные входы, сообщались через дверь в общей стене и соответственно имели обстановку одна побогаче, другая попроще, — Жозефина с Фердинандом принялись за обещанные занятия магией. Боевая магия ушанам была запрещена, но Жозефина и сама не хотела лишнего смертоубийства, да и, в конце концов, пламенных стрел ждут все, надо действовать тоньше; посему первое, чему девушка попросила научить ее, были крайне полезные при умелом применении заклинания замедления и ускорения. Для тренировки был использован неосторожно пробегавший по комнате таракан.

Заклинания получились прекрасно: ускоренный таракан стремительно сбежал на кухню, и оттуда послышались удары и ругань хозяйки — человеческие глаз и рука за зачарованным насекомым просто не успевали, и Жозефина, мысленно нащупав таракана, послала в него развеивающую плетение волну. Получилось несколько больше, чем хотелось: Сила догнала плетение почти сразу, и волна развеяла не только ускорение, но и то, что оказалось на ее пути. Хрустнув, закачался подвесной канделябр в общем зале, на кухне с грохотом отвалилась полка, у хозяйки упала на пол державшаяся на честном слове и простеньком заклинании юбка. Шум усилился, восходя кодой, и завершающим аккордом прозвучал удар тряпкой, похоронивший стремительного таракана.

Фердинанд, вздохнув, только выразил удивление доступным Жозефине силам.

Утро началось неожиданно: перед Жозефиной, спускавшейся с лестницы в зал, где ее северяне уже несли на стол поднос с завтраком, внезапно появилась графиня Альдскоу. Словно маскируя некоторое смущение, она отбросила с лица невидимую прядку волос и заговорила:

— Госпожа де Крисси, приветствую и прошу принять мои извинения. Я, Аделина Альдскоу из замка Карн, прошу прощения за то, что была излишне резка с вами вчера. Вы вполне явно показали мне это, разрядив все мои талисманы, и я признаю, что была не очень права, — эти слова — слова проигравшего, сказанные победителю, пусть и нечаянному, — дались ей с явным трудом. — О чем вы хотели поговорить?

Такой крутой поворот обескуражил Жозефину, но привычка держать лицо и действовать как ни в чем не бывало въелась за последние дни так, что этим происшествием ее невозможно было не то что выбить из колеи, но даже поколебать.

— Доброе утро. Я так поняла, что мой отец происходит из вашего рода?

Графиня то ли рассмеялась, то ли хмыкнула себе под нос.

— Ха… доброе. Нет, ваш отец — сын гораздо более сильного рода, который мы всегда уважали… как нельзя не уважать достойного врага. Их владения располагались недалеко от наших, но от них при Смене Ферзей не осталось ничего, а мы все же выжили.

— А отец?..

— Он единственный из всех присягнул на верность новой короне. Старший сын предал свою семью и оставил ее совершать свой последний подвиг — достойно погибнуть при штурме замка, — выплюнула графиня. Холодная ненависть, вскормленная поколениями, кипела в ней — ненависть к роду ее врагов, сильнее которой была только ненависть к тому, кто предал этот род. — И, несмотря на всю свою силу, они, как и следовало ожидать, пали.

— Вы говорите, они были сильнее Альдскоу? — Жозефина облокотилась на перила, подчеркивая неформальность беседы. Графиня же осталась стоять как стояла.

— Послушайте, оба рода всегда черпали свою силу от Корней, но мы никогда не забирались ниже Третьего, нашей работой было поставлять бойцов, а они могли достучаться до самого Владетеля. Их искусство шире и глубже, и оттого их сила очень велика… была. — В ее голосе не ощущалось ни капли злорадства — только уважение, немного зависти и что-то очень похожее на легкую грусть.

— Правду ли говорят, что род Альдскоу держал школу магов?

— Мы не учили неофитов. Мы придавали огранку тем, кто уже овладел Искусством, доводили его до совершенства, открывая тайны, недоступные тем, кто только ощутил в себе Дар. — Видя, что Жозефина вновь собирается задать вопрос, Аделина взмахнула рукой: — Моя мать может рассказать вам куда больше. Она помнит очень многое, а уж историю собственного рода знает получше, чем многие воины знают, где у них находятся ножны. Дорога к Карну идет на северо-запад.

— Я слышала о вашей матушке многое, — Жозефина подняла руку, призывая порывистую графиню дослушать, — и я ни в коем случае не хочу за глаза очернять ее, да еще и перед вами, но поймите правильно — она может отнестись к подобному визиту… не лучшим образом, как и вы вчера. И потому, если ваше великодушное предложение в силе, я попрошу вас написать рекомендательное письмо с тем, чтобы ваша матушка согласилась дать аудиенцию.

— Я сделаю это прямо сейчас и передам вам с моим человеком, — графиня смерила собеседницу оценивающим взглядом и почти незаметно усмехнулась, — возможно, мы еще встретимся.

— Буду рада, — спокойно и искренне отозвалась Жозефина. — Я слышала, вы часто бываете в столице?

— Да, у меня там дом, — кивнула графиня, — на улице Красного Камня. Его несложно найти и нанести визит. Вы всегда можете воспользоваться гостеприимством, я предупрежу слуг.

— До поместья де Крисси тоже легко добраться. Как только я вернусь, буду непременно ждать вас.

— Увы, долго пребывать в городе я не могу — в провинции скучно, но продолжительные выезды в столицу нам запрещены. При случае — увидимся, — вместо рукопожатия, обычно принятого среди мужчин, дамы в знак согласия и хорошего отношения сделали реверанс — и сделали так, что это смотрелось величественно и гордо даже притом, что вместо бального убора на них была скромная дорожная одежда. Графиня направилась наверх, в комнату, а Жозефина — в общий зал, к успевшему поостыть завтраку. Как раз к его концу — отряд не мешкал, торопясь отправиться в дорогу, — давешний охранник вручил Жозефине письмо, украшенное гербовой печатью Альдскоу, но не запечатанное.

Нужный отряду тракт был не особенно широким — пожалуй, поменьше, чем на две телеги, но трава отказывалась расти даже между колеями, продавленными в земле деревянными тележными колесами. Впрочем, отряду было удобно ехать обычным порядком — три ряда по двое, — и они бодро порысили вперед, по просьбе Жозефины укрытые от поиска заклинанием Фердинанда. По дороге девушка из чистого интереса и немного из опасения решила прочитать письмо графини; развернув лист на луке седла, она прочла следующее:

«О многомудрая и украшенная многими знаниями, великолепная графиня Альдскоу, пишет тебе твоя недостойная дочь с нижайшей просьбой принять эту бедную сиротку де Крисси и дать ей свою высочайшую аудиенцию. Прошу тебя, ответь на ее вопросы, чтобы бедная монашенка не наломала дров, которые могут задеть и те дела, где простираются наши интересы».

Звонкий смех, разнесшийся над трактом по прочтении, после устного пересказа без упоминания имен превратился в громовой хохот.

К обеду проехали мимо постоялого двора, с сожалением отказавшись от пирогов, которыми зазывал его хозяин, а паче того — умопомрачительный запах, доносящийся с летней кухни на заднем дворе. Воспоминание о дивном запахе едва успело истереться в памяти путников, когда Жозефина ощутила, как знакомо темнеет в глазах — ее догнал непонятный приступ из тех, что сопровождали ее всю жизнь, и даже матушка не знала, что с ними поделать. Девушка только успела остановить свою кобылу у обочины со словами: «Так бывает, не беспокойтесь…» — и, последним осознанным движением обхватив конскую шею, провалилась в черноту.

…Чернота так никуда и не делась, но перестала быть глухой — наверху поселились звезды, а здесь, на твердой земле, полыхал костер, извлекая из пары заячьих тушек запах, ничуть не уступавший аромату давешних пирогов. Рядом в котелке булькала каша, вокруг огня сидели северяне, под тихие разговоры занимавшиеся оружием и снаряжением — здесь почистить, тут подшить, там поменять ремешок. Фердинанд сидел ближе всех к Жозефине, не считая кострового, поглощенного готовкой ужина, и потому первым заметил, как она двинулась и открыла глаза.

— Живая! — взревело пять глоток, мало не напугав стреноженных лошадей, и у ложа госпожи опустилась на колени Каталин.

— Мы… где? — спросила Жозефина. Как всегда после приступа, тело было слабым и неверным и совершенно лишенным Силы — даже эмпатические ощущения девушка могла уловить только при прямом телесном контакте и оттого чувствовала себя не только больной, но еще и полуоглохшей, полуослепшей, с заложенным носом и вообще зашитой в плотный мешок от горла до самых пальцев ног.

— Да вроде как всё там же, — ответила воительница, поправляя одеяло. — Вы того… в обморок упали, ну мы с тракта свернули, нашли полянку да вас и положили. Судороги были нехорошие, бледность… куда тут ехать-то.

Жозефина благодарно кивнула и, жестом отпустив воительницу, завозилась на попоне, пробуя возможности ослабевшего тела; по всему выходило, что к утру она сможет держаться в седле, но сегодня даже вон до тех кустиков придется ходить с помощью Каталин. В сущности, можно было бы дойти и самостоятельно, но северянка вряд ли позволит госпоже столь длинное путешествие в подобном состоянии.

Зато лежать можно было очень даже бодро, и девушка запрокинула голову, глядя в звездное-звездное небо, в которое только-только начала подниматься неполная луна. Огромный купол, усеянный бриллиантовой пылью, земля, отдающая накопленное за день тепло, треск костра под запах уже почти готовой дичи и люди, любящие ее и любимые ею, верные слуги и надежные соратники — что еще надо в дороге для счастья?.. Даже отвратительная липкая слабость не портила настроения, и Жозефина улыбалась небу, греясь в сейчас неощутимых, но оттого не менее реальных потоках, сплачивающих отряд…

Ощущение благости и спокойствия прервалось движением до того мирно сидевших северян: что-то то ли почуяв, то ли увидев, они встали, вглядываясь в темноту и заслоняя собой госпожу. Когда они успели извлечь из ножен оружие, одурманенная девушка заметить не успела.

— Круг сработал… — шепнул присевший рядом Фердинанд. В свет костра вошел дедушка в дорожной пропыленной одежде, с заплечным мешком и посохом, явно несколько дней как вырубленном из случившегося рядом деревца. На мешок был приторочен кожаный чехол с музыкальным инструментом вроде лютни.

— Кто таков? — спросила Каталин, стоя на расставленных ногах. Нож не блестел, уложенный вдоль предплечья острием вверх.

— Здравы буди, добры люди, — мягким и удивительно молодым голосом поздоровался дед. — Пустите к огоньку?

— Приветствую, — отозвалась Жозефина, садясь на попоне так, чтобы ее болезненная слабость выглядела леностью отдыхающей нобле. — Назовись, путник.

— Как хотите, так и зовите, а сам я сказитель и менестрель, могу балладу древнюю али новую спеть, байку какую рассказать, слухи свежие принести, песенку похабную для молодцов ваших сбренькать.

Постоянное преследование и, того паче, собственная слабость натянули нервы Жозефины в струну, и на миг ее охватило искушение отказать путнику в месте у костра, отправив его на постоялый двор, благо тот был неподалеку; но она быстро справилась с этим недостойным дочери древнего рода чувством.

— Подходи и садись, раздели с нами свои слова и наш огонь.

— Вот спасибочки, госпожа, вот и славненько… — Дед устроился по другую сторону костра, скрестив ноги и уложив рядом свой мешок — так бережно, что лютня не отозвалась звоном.

— Фердинанд… — тихо позвала Жозефина, — можешь Силой поделиться?

— Нет… — так же тихо отозвался ушан. — Я пытался несколько раз, когда у вас приступ еще был, и после уже, когда вы успокоились; не идет никак.

— Ладно, будем справляться так… — и уже деду: — Ты говорил про новости…

— А как же, говорил, — кивнул сказитель, опираясь на мешок. — Вот тут в соседнем селении скотина вся сбесилась, как Корней поела, да знахарь проезжий спас, хороший знахарь, травок сварил, взваром коров напоил, они и успокоились.

— А люди?

— А у людей ить все хорошо. Говорят еще, Карн вот-вот возьмут, — продолжал дед, отдаривая за гостеприимство.

— Карн штурмуют? — К счастью, костер скрадывал то, как широко распахнулись глаза ушедшей в свои мысли Жозефины. Это было полной неожиданностью, грозящей разрушить всю затею разговора с главой Альдскоу. Почему молодая графиня не сказала об осаде?.. Да уж…

— Да, почитай, уж не первую луну в осаде. Королевское войско вроде, а взять все никак не может, хотя там всех людей-то — старая графиня да сын ее, умом повредившийся. Может, в мамку — она-то сама тоже не шибко в уму…

Само то, что Карн держится — и, судя по всему, более чем успешно, — никакого удивления не вызывало: древний замок древнего рода чернокнижников строился, чтобы обороняться в том числе от собратьев по ремеслу, и был не то что зачарован от основания стен до шпиля самой последней башенки — сам раствор, скрепляющий камни кладки, замешивался под заговоры и заклинания, да и искусство строителей превосходило бытующее сейчас, и не на голову, а на все десять. Такой замок очень сложно взять и сам по себе, а уж когда там находится глава рода, он и вовсе неприступен — особенно сейчас, когда магическое искусство изрядно ослабло. Измором его взять тоже вряд ли получится — кладовые обширны, а опустеют — и маги найдут множество других способов накормить обитателей, кроме тянущихся по дороге подвод. В общем, королевским войскам предстояло еще очень долго долбить колдовские стены, и уйдут они, скорее всего, несолоно хлебавши. Знать бы еще, чем Карн ухитрился опять так разозлить корону…

— Ты говорил, что и древние сказания разумеешь. — Жозефина передвинула начавший было затекать локоть. Дед поспешил кивнуть, и она продолжила: — Я слышала, что близ Карна стоял еще один замок, который был уничтожен вместе с владевшим им родом во время Смены Ферзей…

— О, так это рядом с той деревней, где скотина сбесилась. Там дальше по дороге своро точка будет по правую руку, вот через деревню проедете и от последнего дома — по тропочке. Там холм увидите, Каменный Стол зовется, сверху как ножом срезанный. Под луной по тому холму бабка бродит привиденчатая, сына все зовет — когда пирогами заманивает, а когда проклятиями сыпет, а уж как бранится — заслушаться, хоть и на ненашенском. Местные на том холме по зиме каток заливают — эх, и хороший каток!..

Дед все болтал, а Жозефина поняла, что по пути в Карн обязательно надо будет заглянуть в это селение. Бабка, видимо, была главой рода, и звала она, конечно, своего старшенького — того, кто не погиб вместе с другими ее детьми и родичами, защищая замок, а спасся, присягнув на верность новой короне. И если она его зовет, значит, он не погиб…

Под побасенки сказителя, изрядно смахивавшего на престарелого плута, костровой разложил по мискам кашу и куски зайчатины, Жозефине заботливо положили заднюю лапу, не забыв и гостя.

— Еще была древняя баллада про хрустальное яйцо, из которого появился дракон, — не отрываясь от ужина, начала девушка. — В какой-то книге говорилось о подобных вещах, там они назывались Яйцами Сущности; об этом можешь рассказать?

— В легендах еще и не такое встречается. Есть, мол, яйца, из которых вылупляется всякое, только к каждому делу свое умение и понимание надобно. Вот, бают, решил один атаман ноблем стать — земли себе купил, замок построил, крестьян нагнал. Рисователь спесияльный герб ему нарисовал за большие деньги золотом, и поехал атаман с тем гербом в столицу — утверждать, значица. Да только ж нобль — это не просто земли да герб, это кровь и честь, а у того атамана были только деньги да гордыня немереная, так что как признали его — сразу в застенок и отволокли, а наутро голову отрубили. А что до яиц чародейских — сказывают еще, будто в древние времена они частенько с небес валились, на куски заоблачного железа похожие, а из них Всадники выводили себе своих скакунов летучих. Был даже особый человек от короны, с охранным знаком, который ездил и эти яйца у крестьян выкупал. Только они все реже падали, нынче вот совсем нет, а дед еще мой помнит, даже сам находил, на эти деньги и коровку себе справил…

Вот как. Значит, это не огненная стрела была послана неизвестным погубителем, а само Небо бросило под ноги дочери рода Всадников великий дар, опасный для очень многих, в первую очередь для самого короля. Тысячелетнее Знание взволновалось в крови, отдаваясь в стуке рванувшегося в небо сердца, в ушах засвистел ветер, а по бокам забили могучие крылья… Видение продлилось недолго, но навсегда впечаталось в душу памятью куда более глубокой, чем может обладать одно существо, окончательно вымотав едва оправившуюся после приступа девушку.

— Благодарю тебя, сказитель, — проговорила она усилием воли. — Говорил ты о многом и интересном. Благодарю за ужин, — северяне кивнули, — Фердинанд, поправь Круг, если надо. Доброй ночи всем. — Жозефина закуталась в плащ и, свернувшись на попоне, под притихшие разговоры канула в сон…

Она проснулась уже поздно — желтое солнце почти подобралось к макушке своего дневного пути. Каталин самолично поднесла ей брусничный взвар и снова лапу, на сей раз птичью — кажется, тетеревиную; наслаждаясь завтраком, ощутимо окрепшим телом и пронизывающей его Силой, девушка прислушивалась к очередной байке сказителя.

— …Ой, голова моя седая, чуть ведь не забыл — в столице-то, бают, дом у придворного алхимика сгорел, а пока горел, из огня дух пламенный вылез, место срамное показывал и такие же срамные шутки шутил, а потом сам же им рассмеялся и под землю сгинул.

— А давно ли пожар тот был? — вполне равнодушно поинтересовалась Жозефина, отхлебывая взвар.

— Давно, весной еще, почитай. Вот вы в Карн едете, у старой графини и спросите, ей многое ведомо.

— Откуда ты знаешь? — отставила кружку девушка. Недреманное предчувствие подняло голову, зашевелилось — а ведь совсем не так прост дед, как показывает, вовсе он не прост…

— Дорога-то тут одна, куда ж еще по ней ехать… И еще скажите скромному барду: прославлять ли мне в дороге моей щедрость неизвестной нобле или скупость дочери Серебряного Пика?

В грудь Жозефине словно влетела неслышная и невидимая, но до жути осязаемая молния; осознавая сказанное, она сделала лишний вдох, прежде чем смогла ответить:

— Откуда такие познания, добрый человек? — В своих людях она была уверена целиком и полностью: ни один из них не выдал бы ее даже под пытками, не то что в разговоре с мимохожим сказителем. Значит, или тайный подсыл, или… нет, подсылом быть не может — вернувшиеся вместе с Силой чувства внятно говорили, что никакого злого умысла и даже хитрости у старика не было. Мгновенно успокоившись, девушка приготовилась к разговору.

Дед усмехнулся, и глаза его засверкали не только острым, как клинок, разумом, но и знанием, данным не всякому.

— Все северные роды не от мира сего, летуны небесные, особенно те, кто королевских кровей. Все на Ветви пялились да на Корни, все в небеса стремились, а перед собой-то никто не смотрел и по земле считай что и не ходил… Вот и не простили вам ни гордости, ни силы, как времена-то изменились… — Он помолчал, покачивая головой. Жозефина не глядя достала из кошеля серебряную монету и перебросила сказителю через кострище. Тот ловким движением перехватил монетку, ладонь сжал, а разжал — ничего в ней уже не было. Явно довольный, сказитель продолжил: — А владык кровных видеть умею, учитель меня учил, много человек повидал, много знал… Силы у меня вовсе нет, к магии никак я не способный — глазами вижу, по разговору слышу. Владыку рядом с простым человеком поставить — разниться будут, как уточка, что по озеру неслышно скользит, шейку свою изогнув, от шатуна, через бурелом прущего. И Сила у них тоже разная бывает — кому горы сметать, кому озера в безводной степи разливать. А у вас Сила такая, что если взрастить ее да овладеть в полной мере, со всем пониманием и согласием, рыба в руки сама пойдет, птицы ночью петь станут, деревья будут расступаться, дорогу давать…

Поймав вторую серебрушку, дед не стал ее прятать сразу, а покрутил в удивительно ловких пальцах, любуясь солнечными бликами на ребре.

— Вот уж наградила, хранить буду, сколько жив… ладно, — опершись на посох, дед поднялся, взвалил на спину свой мешок, — пойду я, в стольном городе ярмарка скоро, много нового услышу… Кстати, говорят, что дочка алхимика-то, храмовая которая, из-под стражи сбежала с помощью магии отцовской, всех разметала, а королевскому магу и вовсе такой щелбан чародейский отвесила, что у него на лице кожа треснула так, что шрам остался. Сама же белого единорога оседлала и во Врата на нем уехала, — закончил дед побасенку под общий смех.

— Благодарствую, много интересного и полезного рассказал, — отсмеявшись, обратилась к сказителю Жозефина. — А обо мне, сделай милость, говорить не надо. Вернее, что хочешь говори, только так, чтобы на след наш не вышли, а если сумеешь в другую сторону направить — до гроба благодарна буду.

Он поклонился, показывая, что просьба будет исполнена.

— И еще, добрый человек: скажи, как тебя называть?

— Бардом называйте, — повторил дед, — али сказителем, менестрелем, скальдом. А ежели имя хотите… много у меня имен, до вечера перечислять буду.

— Выбери то, которое ты мне назовешь у моего костра.

— Прищуром зовите, — и, махнув на прощанье посохом, дед направился по зеленой траве к тракту. Жозефина тоже не стала задерживаться.

Не успело солнце заметно сдвинуться по небосводу, как отряд доехал до развилки, о которой говорил Прищур: от тракта вправо отделялась не то хорошо наезженная тропа, не то дорога: указатель около нее, любовно выточенный в виде ушастого и хвостатого зверя, гласил: «Каменный Стол».

Небольшое, дворов на двадцать, селение окружала низкая — примерно по колено пешему — каменная стена, древняя даже на вид. От обозначавших вход валунов тянуло охранной магией, явно ровесницей самой стены. Отряд беспрепятственно добрался до трактира, никем не остановленный, и Жозефина с ходу спросила у трактирщика, как следует ехать до давшего название деревеньке холма и правда ли там появляется призрак.

— Дух-то бродит, как не бродить! Как луна есть, так всенепременно. Сегодня краснолуние, бабка злая будет, зато ругательства послушать можно — ух как заворачивает! А до Стола я могу вам провожатого дать, хотите? Он вам сейчас покажет, а ночью сами езжайте. Тут недалеко, и версты не будет.

Откуда-то появился вихрастый мальчишка — почти ровесник Жана, что больно кольнуло Жозефину, — и повел их через селение, отказавшись подсаживаться к кому-то в седло.

— Итти тут недалече, а коники туда плохо ходят, оставить лучше.

Порешили, что коней оставить можно будет уже ближе к месту, и отправились верхами.

Тропа была продолжением главной деревенской улицы. Она пересекала ручей, потом шла на подъем и, отходя от старой дороги, заросшей, но все еще различимой, уводила к самому холму. Он был не очень велик и действительно не имел верхушки; сам подъем наверх, где тропа переставала бежать ровной нитью и начинала огибать холм по спирали, охраняла изваянная из камня сова ростом чуть меньше взрослого человека. Она все еще лучилась остатками сигнальной магии.

— Раньше таких много было, грят, — охотно пояснил мальчишка-провожатый, пока маги ощупывали изваяние, — укруг холма сидели, тока остальных утащили, а эта в матерой скале сидит, не вывернуть. Герб у них такой был, сова… а еще, совсем давно, тут ельфы жили, и, грят, совы-то им родня.

Почти сразу после совы отряд наткнулся на коновязь и обрадовался возможности оставить лошадей: те шли все более и более неохотно, а некоторые уже взбрыкивали, угрожая сбросить вершника. Со скакунами остался Лаки. Он улыбнулся, отсалютовал арбалетом и, лихо взведя его, уселся на коновязь рядом со своим жеребцом.

Дорога делала два витка, прежде чем взобраться на верхушку холма. Фердинанд, бормотавший что-то от самой каменной совы, последние шаги едва ли не бежал — так хотел скорее прикоснуться к тому, что он увидел еще там, на самом пороге. Отряд, ведомый мальчиком, поднялся и замер на кромке.

На ровной, как стол, верхушке холма как раз можно было уместить немалый, хорошо укрепленный замок, настоящую колыбель рода. Нечто, лишившее холм мягкой шкуры почвы, обнажило и оплавило скальное основание: под ногами был ровный гладкий сплошной камень двух или трех пород, оплетенный рудными прожилками; ни один мастер не смог бы так заполировать его, уподобив всеотражающему стеклу.

Но еще удивительнее камня были потоки Силы: хаотические, струящиеся, опутывающие и пронизывающие холм, они дышали первозданной мощью — но, по свидетельству Фердинанда, столь могучий источник был практически бесполезен: к чему самый глубокий и чистый родник, если оттуда никто не может зачерпнуть?.. Реки Силы были повсюду, но они не плескались свободно, а были замкнуты сами на себя и оттого закрыты для всех.

— Зато, — вдохновенно вещал ушан, — такой источник создает очень мощные магические возмущения верст на пять, не меньше… Никогда таких потоков не видел, только читал о них. Тут как будто огромную Силу собрали, а вложить никуда не успели…

— Сними защиту от наблюдения, не трать силы, — сказала Жозефина, вглядываясь, вчувствываясь в переплетение токов Силы. Маг облегченно вздохнул, будто сбросив с плеч посильную, но тяжелую и не слишком удобную ношу, а девушка продолжала стоять, чуть прикрыв глаза; если это действительно родовой замок отца, то…

Она прикоснулась к одному из потоков и зачерпнула из него. Так, удерживая руку против течения, черпают из горной реки…

…Такова разница между яблочным соком и игристым вином: первое — прохладное и прозрачное, успокаивает, укрепляет и помогает в болезни, а второе — шипучее и бурлящее, кружит голову и ищет выхода в танце, беге, бою. Для Жозефины это был словно глоток жизненной силы — она ощутила себя здоровой и сильной как никогда; ее собственные Потоки, обычно спокойные, ровно сияющие, плавно текущие, теперь играли искрящейся мощью, вспыхивали протуберанцами, всплескивали, то ускоряя, то замедляя свое движение. Даже в глазах ее отразился совершенно особенный блеск, приличествующий не скромной целительнице, а небесному воителю или даже скорее могучему магу, покорителю существ Корней.

— А правда, что у вас здесь зимой заливают каток? — спросила Жозефина у провожатого, сдерживая бурлящую в жилах Силу.

— Ага, когда снега много и можно бортики сделать. Зимой тут не страшно совсем, а чем ближе к Круглому Дню, тем страшнее, никто из наших сюда и не ходит. А сейчас жуть прям, через дюжину дней Кругляк и наступит…

Круглый День случался раз примерно в три года; это было время, когда оба солнца Чаши всходили не вместе, а одно за другим, будто играя в салочки или прятки — сменяя садящееся на западе белое солнце, из-за восточного горизонта всходило желтое, даруя вместо ночи еще один день. По государственному календарю эти полуторные сутки считались как одни обычные и всегда были праздником — кто-то молился о милости, полагая Круглый День наказанием богов (Корней или Ветвей — мнения делились примерно поровну), кто-то возносил Небесам хвалу, считая, что целые солнечные сутки не могут быть ничем кроме блага, кто-то просто отмечал свободное от всяких забот время. В Круглый День храмы и корчмы были полны народа, а назавтра обычно занимались подсчетом выручки и ущерба в равной степени. Жрецы, в зависимости от веры, почитали этот день особенным, маги же никаких изменений в потоках или плетениях не отмечали. Вряд ли род магов, обитавший в замке, считал иначе — просто, видимо, именно в Круглый День он пресекся, погибнув вместе со своим гнездом.

— Госпожа, — возник рядом ушан, — вам это место подвластно, Сила вас слушается. Можете поделиться? Покров — заклинание весьма утомляющее…

— Да, разумеется. — Жозефина протянула руку, и маг передал ей толстый прозрачный кристалл; один его конец был окован обычной сталью, в металлическом ушке болтался шнур.

— Вот через эту штуку. Это накопитель и преобразователь, а еще — индикатор… — Ушан забрал наполненный Силой кристалл, который теперь светился желтым. — Видите? Свободная Сила, разлитая в Чаше, которую вас учили собирать в храме Даны и с которой работает большинство магов, не дает цвета, только заставляет кристалл светиться. Сила, пришедшая с Ветвей, светится белым, голубым, бирюзовым, светло-зеленым. Красная — Корни, а желтая — самое основание Древа. Сразу видно, Призыватели…

Вовсе не было ощущения, что какая-то часть Силы ушла: из этого потока не приходилось зачерпывать, он словно пронизал Жозефину, сделав своей частью, и струился вокруг нее, по ней, сквозь нее, наполняя вновь, как только она тратила даже малую частицу своих сил. Она вновь осознала себя фокусом Силы, острием копья, тем, что, стягивая и возглавляя мощь гораздо большую, чем оно само, придает ей форму и смысл. Стоя здесь, она могла если не все, то почти все; и непривычная, шипучая Сила, льющаяся отовсюду, была ей подвластна, как огромный, подвижный и стремительный, опасный зверь полностью покорен тому, кого он считает хозяином, Вожаком, сиречь существом высшим, которому позволено все, несмотря на то что телесно тот слишком слаб, чтобы пережить даже один-единственный удар лапой — это не имеет значения, потому что сила Вожака вовсе не в этом. Вся первобытная мощь этого места сейчас принадлежала только ей и слушалась только ее, ибо только она одна из ныне живущих имела право на эту Силу — да, быть может, ее брат Альберт и сестра Элен, но где они сейчас?..

…Было даже жаль покидать каменное зеркало плато — таким дивным было ощущение потока, играющего и искрящегося равно и вокруг, и в теле, — это как войти в реку и стать рекой. Забрав коней, отряд вернулся в трактир и занял одну из комнат.

— Ждем темноты и возвращаемся. Времени у нас много, поэтому делаем так: мы с Фердинандом уходим заниматься магией, один из вас должен постоянно быть на страже. Выставьте дозоры и будьте вечером трезвыми, а до того делайте что пожелаете, в пределах селения. Сбор в комнате, как стемнеет.

Северяне согласно кивнули, вмиг распределили очередность, и следом за магами отправился Уиллас; остальные же пошли вниз — то ли к трактирщику, то ли во двор. Попросив северянина добыть ей кринку с несколькими тараканами и получив желаемое, Жозефина под водительством Фердинанда отработала уже знакомые заклинания ускорения и замедления и взялась за левитирование. После таракана в воздух поднялся табурет, а потом и сама заклинательница, заработав пару синяков при ударе о потолок — контроль собственных заклинаний всегда был сложнейшей частью магического искусства: мало создать плетение, нужно его удержать и суметь им управлять. Собственно, именно создание заклинаний и, паче того, их контроль утомляют магов в равной, а то и большей степени, чем сам расход Силы. Лучшее средство от подобного состояния, которое некоторые исследователи называют «заклинательной усталостью», — физическая работа, но многие ею пренебрегают, в особенности «кабинетные» маги. Жозефина же с детства привыкла много времени проводить на свежем воздухе, бегая, играя с братом и сестрой, а позже — обучаясь верховой езде, рукопашному бою и стрельбе из лука. Посему, ссыпав обратно выживших тараканов и поблагодарив Фердинанда за помощь в обучении, она подхватила лук и колчан и направилась к выходу из комнаты, намереваясь провести оставшееся время в тренировке не разума, но тела.

— Я тут вспомнил, — окликнул ее ушан, и Жозефина обернулась на голос, — читал про одного охотника с Даром. Изобрел он интересную штуку: брал стрелу и наполнял ее Силой, и такая стрела, по описанию, оленя била всегда наповал, а всякую мелкую дичь просто разрывало. Вам, возможно, было бы полезно.

— Интересно, — отозвалась девушка, вновь присаживаясь на табурет. — А как он это делал?

— Хм… без особых сложностей. В книге было написано: «…взял он стрелу, и легко провел по ней рукой, и влил туда часть Потока». Потоком раньше называли то, что сейчас мы зовем Силой… это не заклинание, а именно наполнение сырой энергией.

Словом «энергия» обычно пользовались «академики» — маги, имеющие фундаментальное магическое образование.

— А у вас сейчас может и вовсе хорошо получиться, с этой желтой энергией… Агрессивная она, ее вот на такие дела хорошо пускать. Я бы без преобразователя и вовсе к ней не прикоснулся, смертоубийство нам запрещено… вон два таракана напряжения энергий не выдержали, мне и их жалко.

— Мне тоже, — вздохнула Жозефина. Смерть как окончание, противоположность Жизни глубоко огорчала ее, а причинение смерти, пусть даже такому, казалось бы, ничтожному существу, как таракан, оставляло в ее душе несмываемые, ратным железом впечатанные следы. Она была не приучена горевать, отдаваясь своей печали и выпадая тем самым из привычного круга ежедневных дел и забот, а уж последние события такой роскоши и вовсе не позволяли, так что все копящееся внутри бродило подспудно, почти лишенное возможности влиять на мысли и поступки, но не уходило. Поговорить же об этом она ни с кем не могла — для северян, обожающих свою госпожу и преданных ей до конца, она должна быть сильной и твердой предводительницей, гордой Матерью воинов, а не распустившей нюни девчонкой; Фердинанд тоже ей равным не был и вовсе не стремился к этому, а кроме того, он юн — сорок лет для ушана не срок, они живут дольше и взрослеют медленнее людей. Разве что Меченый мог бы ее понять; понять и если не утешить, то как-то примирить с содеянным — ему более чем хватило бы и характера, и жизненного опыта, но Меченый был далеко (и отравлен по недоумию ею самой, которой он доверял…). К тому же если он будет слушать ее излияния, находясь «при исполнении», то ничего толкового он не скажет, а если как человек, равный с равным… вот прижмет он ее к груди, защищая, загораживая от мира и от нее самой, даря безопасность и спокойствие… а дальше? Дальше — бездна зеленоватых с карим глаз (Жозефина отчего-то была однозначно уверена, что второй цвет в его глазах — именно карий), источаемого телом тепла, кольцо рук на плечах и — подобравшаяся вплотную возможность натворить глупостей… Нет, этого позволить себе было никак нельзя, и желание выговориться кому-нибудь было решительно отправлено в очень долгий ящик, к предмету этого самого разговора, в подспудное брожение по самым дальним закоулкам души.

— …Можно выделить две разновидности магов, хотя, конечно, это применимо вообще ко всем людям, да и нелюдям тоже: знающие и чувствующие. Знающие изучают и знают все досконально, как я, например, все эти формулы, векторы, точки приложения Силы, кривые нарастания и угасания, ну и так далее. Чувствующим же сложнее отмерять, и не всегда они могут повторить некоторые плетения, зато не надо сидеть над книгами, достаточно самой Силы и правильно сформулированного пожелания…

— Судя по всему, я отношусь ко вторым, — заметила Жозефина — без особой, впрочем, печали.

— Да, вы правы, — кивнул ушан. — Вообще говоря, я стараюсь контролировать процесс вашего обучения, наблюдаю за потоками, за вашими плетениями и могу сказать одну удивительную вещь: вы стали сильнее. При рождении ваш Дар был очень слабеньким, отчасти поэтому вас оставили в покое и на относительной свободе, в отличие от вашего брата, которого загре… мм… отправили в магическую тюрь… да… Академию — его Дар проявился сразу как очень мощный.

— Я слышала, что у него Дар Всадника?

— Мм… нет, насколько я знаю, просто очень мощный магический Дар: дядюшка рассказывал ваш семейный анамнез, да… Так вот, в храме вас, конечно, подтянули, но развеять всю попавшуюся магию на половине трактира — это все равно, мм… многовато. Ваш магический резерв за время нашего знакомства ощутимо вырос, такое встречается, подобные случаи описаны учеными, но причины этого неясны. Я читал, что существовали заклинания, с помощью которых можно скрыть настоящую Силу ребенка, вернее, сдержать ее до достижения определенного возраста, но чтобы такое делали в нынешнее время — не слышал. Это большое искусство и большая Сила…

— Это мог сделать отец, чтобы защитить меня, — высказала предположение Жозефина, — но тогда странно, что он не сделал то же самое для брата… Может, потому, что наследница все же я как старшая дочь…

— Может, и так, а может, и нет… — вздохнул Фердинанд. — В мире вообще происходит то, чего не должно происходить по всем законам… Вот помните того перевертыша, которого вы своим дедовским ножичком в черную лужу обратили? Это существо с Корней, но бродить свободно такие не могут, они обычно действуют в месте призыва. Чтобы их так отпустить, нужна огромная Сила, одному человеку, насколько я знаю, недоступная; по крайней мере, в наше время.

— К слову, о сущностях. Вам известно, с чего началась моя история?

— Ну да, пожар в поместье. Ваша мать погибла, и вам пришлось спешно приехать. Я кое-что знаю об этом пожаре от дядюшки: он говорил, граница миров там ослаблена… Можно, конечно, расчертить очень сложную полиграмму и вызвать воплощение Всепожирающего Пламени…

— …но это слишком сложно, — закончила за него девушка. — Если требовалось всего лишь вызвать меня — неоправданно сложно. Есть гораздо более простые способы убийства… Но я не об этом, а о том нападении, когда у меня пытались забрать карту-Окно. Если против меня играет настолько сильный маг, то странно, что я все еще жива.

— Вероятно, он недооценил вас. В случае с совсем юной девушкой ее нестандартные действия, повышенная активность и аномальная живучесть явно выбились из вероятностной схемы, которую он построил, не зная вас и ваш образ действий. Так что ему приходится спешно подтягивать силы и учиться противодействовать вам буквально на ходу, попутно изучая вас и соображая, что еще вы можете выкинуть.

За окном окончательно сгустилась темнота, в дверь деликатно постучали.

— …Дальше я одна, — решительно заявила Жозефина, дойдя до каменной совы. Северяне хотя и считали, что если вдруг чего, так добрая сталь и против нечисти не помешает, но повиновались, тем паче что госпожа объяснила им, что ей вряд ли будет грозить опасность. Фердинанд буквально изнывал от желания посмотреть на столь редкое магическое явление, да еще и в таком месте, и получил совет взлететь на сосенку повыше — благо слева от холма стеной поднимался густой бор — и оттуда, как в амфитеатре, наблюдать за происходящим. Бойцы остались рядом с каменным стражем, взведя арбалеты, ушан растворился в сумерках, особенно густых у подножия леса, а Жозефина пошла дальше по поднимающейся спирали тропы.

Красная луна взошла, когда она ступила на кромку холма — границу между живой землей и отполированным неведомой силой камнем. Потоки знакомо оплели девушку, делясь Силой, баюкая и согревая ее, но сейчас Жозефина не отдавалась их ласкающей, подвижной игре, а сосредоточенно ждала: ждала того, что, как она чувствовала, даст ответы на старые вопросы.

Ночное око начало подниматься, осветив Каменный Стол — и Потоки в центре плато сплелись, обретая некий порядок, выстраиваясь в единую струю; воздух там помутнел, замерцал, будто бы истечение Силы стало видимым и обычному глазу, и в его мерцании соткалась почти непрозрачная и не принадлежащая этому миру фигура. Жозефина ступила на камень и пошла к ней.

Это действительно была очень немолодая женщина, но только селяне и могли назвать ее бабкой — пусть время и оставило свои глубокие следы на ее теле, но не смогло украсть ее природную красоту и умалить величие и силу, внятные всякому, кто жил среди людей. Дочь Серебра остановилась за десять шагов и поклонилась величественной старухе, Матери рода ее отца.

— Явилась выгнать нас и отсюда?! — Выплеск ярости так ударил по обнаженным, чувствительным нервам эмпата, что, не будь Жозефина сама магом и нобле, сознающей свое право находиться здесь и отчаянную необходимость получить ответы, она бы попятилась, а затем и вовсе бросилась прочь. — Вы, поднебесные чистоплюи, лишили нас крыльев и изгнали с нашей земли!.. Вы ничего не смогли или даже не захотели им противопоставить, а мои дети сражались до последнего! Они все погибли в бою, и я была последней: я видела, как они ушли, один за другим! И только старшего моего сына нет ни среди мертвых, ни среди живых…

— Его зовут Себастьян? — отреагировала Жозефина на самое важное из сказанного могучей старухой. Остальное тоже немаловажно, но это можно узнать и потом…

— Я не знаю, о ком ты говоришь, девочка с Высоких холмов, — у нее не осталось высокомерия — в нем не было никакой нужды; только застарелая усталость и безнадежность. Одиночество тоже осталось там, далеко, на камнях ее замка, которые стали пылью вместе с залившей их кровью ее детей.

— Мы — родичи… — терпеливо продолжала Жозефина; не дослушав, старуха перебила:

— Наши роды разделились очень давно, в нас не осталось общей крови! Говори, зачем пришла сюда, и уходи. Вы нас изгнали, а потом отказались от нас, но Реннан отомстит вам.

Никогда прежде не слышанное имя резануло ее, затронуло что-то очень глубинное, куда она и сама заглядывала очень редко. Так, услышав в трактирном разговоре полупьяных собеседников, на единственный вечер сведенных судьбой за одним столом, некое имя, когда-то такое родное и дорогое и многие годы уже мысленно похороненное, вскидываешься и чувствуешь, как открывшейся раной вздрагивает душа.

— Реннан… — повторила Жозефина, пробуя созвучие на вкус, и заторопилась, чувствуя, что время и приступ более-менее благодушного настроения старухи на исходе. — Я уверена, что мы говорим об одном человеке, и он — мой отец. Я знала его под именем Себастьян Штерн. Он погиб, когда я была совсем маленькой, но я чувствую, что он жив; во всяком случае — не мертв. Если я покажу некую вещь, вы ведь сможете понять, что она принадлежала Реннану?

— Покажи.

Она выудила из-за пазухи драгоценный отцовский перстень и, не снимая с шеи удерживавшего его шнурка, показала призраку.

— Ближе… чтобы я могла рассмотреть.

Расползающийся по телу холодный страх — не случится ли чего с перстнем? — был отправлен глубоко вовнутрь и тщательно придавлен. Жозефина подошла ближе, и опалесцирующая фигура склонилась вперед, рассматривая отцовское наследие. Раздался тихий смех.

— Остроумно… очень остроумно… да, без сомнения, это работа Реннана — только он мог такое придумать… Не советую тебе надевать его, дорогуша. — В глазах старухи наконец-то мелькнуло что-то кроме усталости и ненависти, и оно было подозрительно похоже не то на веселье, не то на удовлетворение. — Ха… Спасибо тебе. Наши роды мертвы, а ты принесла мне сразу две хорошие вести. Теперь я могу уйти; уйти спокойно.

— Как он работает?

Снова смех — звонкий, колокольчиком.

— Это ты должна понять сама. Дети всегда разбирают наследие своих отцов…

Всей кожей ощущая, как уходит отпущенное на разговор время, девушка взмолилась:

— Назовите хотя бы имя вашего рода!

— Зачем тебе? — Теперь вокруг старухи росла и росла отрешенность — после стольких лет безнадежного ожидания она наконец готовилась уйти туда, где встретит Покой. — Нас больше нет.

— Я хочу знать род моего отца, — был жесткий ответ. — Я хочу, чтобы это имя жило на земле.

— Орбо, — равнодушно бросила старуха.

— Его можно вернуть? — задала Жозефина самый важный вопрос. Мерцающие глаза, смотрящие в не здесь, приняли ее взгляд.

— Я знаю, где мы с ним встретимся.

— Хотела бы и я с ним встретиться при жизни…

— Да разве это — жизнь? — жест рукой, обводящий изуродованный, осиротевший холм, застывший в вечном беге хаос потоков Силы, и их самих — двух Матерей двух родов, один из которых погиб, а второй угасал.

— Где встретитесь? — Сердце отстукивало последние мгновения, и каждое слово из призрачных уст было ценнее любой, даже самой редкой магической книги.

— Расскажи, каким был герб твоей матери, — с безмятежной улыбкой попросила Мать рода Орбо, будто не услышав обращенного к ней вопроса. Жозефина молча показала ей гербовой перстень. — О, вот как… Он все-таки нашел своего Единорога. Спасибо… — Не переставая смеяться, призрачная фигура начала распадаться, исчезая, уходя туда, куда не может заглянуть живой…

— Передайте, что я его жду! — крикнула Жозефина вслед уходящей старухе. С нее словно опадали внешние, похожие на светящийся туман слои, а когда осталась только опалесцирующая середина, похожая на бутон, она расцвела поверху желтовато сияющим ореолом и втянулась, уйдя куда-то вниз, в холм. Истаял разлившийся в воздухе смех, и оплетающие и пронизывающие все вокруг потоки задвигались вначале будто сонно, лениво, потом же вовсе стали останавливаться, замирать, укладываться и уходить глубоко вниз; за какие-то мгновения замкнутый хаос струящихся потоков превратился в несколько замерших ручейков да пару изогнутых коряг, торчащих со дна и начисто обглоданных. Несколько жалея об утрате столь дивного места и искренне радуясь за старуху, наконец узнавшую что-то о сыне и обретшую свой покой, Жозефина медленно опустилась в середине плато, скрестив ноги и подобрав под себя пятки — чтобы под красной луной попрощаться с этим местом и помолиться всем обитающим здесь Силам о встрече с отцом.

Луна покинула небосвод, кровавой каплей упав за зубчатый край леса, и девушка поднялась, двигаясь четко и со смыслом, как в ритуале, все еще охваченная нездешностью этого разговора, чувством скольжения над реальностью — которое ей еще предстояло испытать не раз: так говорило сердце, а она уже привыкла к нему прислушиваться.

Встряхнуться и вернуться в вещный мир ей помогло радостное уханье северян, завидевших ее на тропе.

— Давай сюда мои пять медных, у, слабодушный! Я ж говорил, ниче с ней не станет, наша госпожа не лыком шита! — донес ветер слова одного из бойцов, и Жозефина улыбнулась, вновь ощущая всем своим существом протянувшиеся к ней теплые токи.

Почти сразу к окружившим девушку северянам подскочил и Фердинанд — подскочил в буквальном смысле, упав со своей сосны и оттолкнувшись от земли упругим гуммиарабиковым мячиком. Он возбужденно заговорил, сразу как только оказался рядом, и продолжал весь путь до деревни:

— Не то чтобы это был призрак в привычном смысле, это не отпечаток личности, а душа и все, кроме материи, составлявшей это существо, да. Тот самый случай, когда воля сильнее всякого притяжения… могла сказать свое слово в последний момент жизни, вредная же была бабка… Оставалась на месте и жила за счет тяги Силы с Корней, место-то наработанное, а у нее, как главы рода, и вовсе особые преференции были…

Под звездным небом отряд доплелся до трактира и по слову Жозефины почти разом провалился в сон, оставив только двух дозорных. Даже Фердинанд, все еще пытавшийся что-то рассказывать, заснул, едва почувствовал под собой соломенный матрас.

А ночью она впервые увидела во сне огненный горизонт…

Утром, заказывая у трактирщика завтрак — каша, лепешки и молоко, — Жозефина поинтересовалась, правда ли Карн осажден.

— Ну, осадой это не назвать, — поморщился трактирщик. — Сидит там под стенами смутьян один, из нобельков, с десятком своих упырей.

Нобельками простой люд называл тех, кто принадлежал не к старым родам, а стал нобле уже при новой, не больно-то любимой короне. Слово оказалось настолько метким, что им пользовались даже сами носители древних фамилий; в официальных же документах таких записывали «новый нобле», но, разумеется, «старые» нобле отказывались признавать равных им по регалиям равными по сути — в чем, разумеется, были совершенно правы.

— Смутьян?

— Да, есть тут один такой… Отец его, видите, из местных, замок штурмовал, вот там одна тварь Корневая полголовы ему и откусила. Черепушку-то нашли, обратно приставили да прирастили, а вот мозги, видать, вытекли все, и с тех пор все его дети-внуки на голову… того. А этот, смутьян который, в южной кампании участвовал, и вот там за безрассудство, в смысле за храбрость в бою, высочайшим указом пожаловали золотые шпоры. Герб себе придумал и пошел, значить, гадов чешуйчатых усекновлять, единорогов на блудниц приманивать и прочее «добро» утворять. Заклинателям теперь вознамерился отомстить, оттого и на Карн пошел. Бояться его нечего, тем более настоящему нобле, — трактирщик выразительно посмотрел на Жозефину, — его пожалеть в основном надобно, как сирого и юродивого. Карн тоже не боится, с подвозом продовольствия только туговато, но они справляются. А рыцаренок ентот гонцов в столицу шлет, чтоб войска прислали и магов, а гонцы, не будь дураки, все в корчмах ближайших оседают — тяжко, чую, у такого остолопа-то служить.

Покончив с завтраком, Жозефина не торгуясь вручила мужику четыре медяка. Тот, приняв деньги, с достоинством поклонился.

— Благодарствуем, госпожа. Всегда рады тихим и обходительным гостям. Случитесь мимо — заезжайте, будет для вас и стол, и кров.

— Благодарю и за стол, и за кров, и за доброе слово. — Они распрощались, и отряд, захватив немногочисленную поклажу, снова покачивался в седлах.

Уже ближе к закату они оказались на краю широкой, похожей на округлую чашу, долины. Юркой серебристой змейкой по ее дну бежала река, огибая могучую скалу, которую венчал темно-красный, цвета застывшей крови замок. Золотые лучи окрашивали его стены свежим багрянцем, но и в их сиянии он сохранял свою изначальную темную красоту и монументальную, давящую мощь, несколько неожиданную от небольшого, в общем-то, замка. Спустившись ниже, отряд сумел рассмотреть и подъемный мост, собранный из толстенного, в локоть, бруса, теперь служивший мостом обычным — он лежал, перекинутый через реку, от каменных врат к берегу, и обрывки удерживавших его прежде цепей свисали из оскаленных пастей неведомых чудовищ, вырезанных в замковой стене. Вход на этот мост перегораживали две кривоватые лесины, комлями и верхушками опиравшиеся на две рогатины. Сторожил загородку лихой копейщик, более всего напоминавший вчерашнего селянина, причем из деревни вовсе глухой и дальней — он и копье-то, неплохое кстати, держал будто вилы — путники аж поморщились разом, видя столь неподобающее обращение с благородным оружием. На копье гордо реял штандарт: белый всадник с протянутым мечом перед расколотым надвое довольно большим и черным чем-то в красном поле. При виде вооруженных верховых страж, едва не уронив копье, стянул с пояса небольшой рожок и испустив вполне приличную на слух, но неуместно веселую трель, закашлялся и все-таки выронил свое копье, которое, казалось, было радо хоть на миг избавиться от неумелых рук. Пока копейщик играл, стало быть, тревогу, было время осмотреться: судя по количеству котелков и палаток, в лагере обитало человек двадцать; если все были таковы, как этот страж, то бояться их следовало разве что пивной кружке.

На звук рожка из крайней палатки вылез еще один человек, на сей раз с путающимся в ногах мечом при поясе и плохо подогнанных доспехах, явно подержанных, купленных у предыдущего владельца, причем и прошлый, и настоящий их хозяин уход за броней полагали излишеством, недостойным настоящего воина. Лязгая при каждом движении, он подошел к отряду на десяток шагов и продекламировал, уперев одну руку в бок, а вторую простирая перед собой:

— Кто вы, путники? Я имею честь держать здесь осаду и должен знать, кто проезжает мимо.

Они перестроились, образуя наиболее выгодный для подобного общения и вполне удобный при начале боя порядок: в середине госпожа, за ее правым плечом — маг, бойцы по два с каждого бока на расстоянии пары шагов, причем крайние — на половину лошадиного корпуса впереди. К сожалению, Жозефина не имела возможности хихикать даже беззвучно, как ее северяне, и потому отразила на лице и в Узоре именно те чувства, что испытывает настоящий нобле, глядя на подобную пародию на это имя и вообще на человека. То были недоумение — как такое вообще смеет претендовать на герб, да еще и воображать, будто может подавать мне руку; презрение — знаешь ли ты, что нобле — это не только герб и замок, но и долг, честь, дух, история?.. и, наконец, полное нежелание с этим соприкасаться. По-человечески ей было несколько жаль нобелька, как жалеют юродивых и убогих.

— Ответьте сначала, кто вы и по какому праву вы находитесь здесь.

Тот приосанился:

— Я — рыцарь Расколотого Холма и нахожусь у этого оплота Корнеедов, дабы извести его с лица земли. Право же это дано мне мной, ибо здесь я — Закон!

— А знает ли о ваших делах корона? — все тем же голосом, от которого, казалось, индевела броня, спросила Жозефина.

— О, корона!.. Я послал гонцов, и вскоре сюда пришлют отборные войска, с тем чтобы очистить землю от этого презренного и в высшей степени поганого порождения Корней!

— Воистину любопытно, что именно сделает корона, узнав про подобное самоуправство, — отсечет голову, повесит или велит четвертовать… — и придавила еще: — Если господин рыцарь Расколотого Холма не желает стать рыцарем Расколотого Черепа — рекомендую ему немедленно посторониться и, кроме того, вспомнить, что в своих владениях Карн властен поболее, чем сам король.

Побагровевший рыцарь вцепился в рукоять меча: подобное обращение не напрямую, а как бы говоря о ком-то, сказанное подобным тоном, было оскорблением сколь страшным, столь и тонким, но кое-какого этикета нобелёнок, видимо, понахвататься успел.

— Только ваш пол и ваша молодость спасают вас от немедленной позорной смерти! Если бы вы были мужчиной, я бы уже бросил перчатку вам в лицо!

По-змеиному улыбаясь — роль надо сыграть до конца, — Жозефина вытянула из-за пояса собственную перчатку и помахала ею в воздухе.

— Я вполне могу сделать это сама, и вам придется ответить.

— Нет! — провозгласил рыцарь. — С вами я драться ни в коем разе не буду. Выберите поединщика из своих людей!

— Парни, — она повернулась влево, вправо, ловя взгляды северян; Фердинанд сидел тихо, готовый мгновенно выставить Щит, если у рыцаря все же найдется какой-нибудь магический талисман, — кто хочет размяться? Только не до смерти — отвечай потом за него…

Размяться, а заодно научить нобелёнка уму-разуму (хоть какому-то!), желали все. Моментально кинув жребий на обычных монетах, под шутливый ропот: «У, и с госпожой спать ему, и драться за нее тоже ему!..» — Уиллас выехал вперед, заставляя коня красиво изгибать шею, и встал, чуть заслоняя госпожу.

— Итак, — кивнув своему бойцу, де Крисси вновь обратила ледяной серый взор на «расколотого рыцаря», — условия таковы: если мой человек побеждает, вы снимаете осаду и уходите, и более никогда ваша пята не тревожит земли Карна.

— Хм… — Все-таки не все мозги покинули череп его отца: рыцарь оценил противника хотя бы и тогда, когда тот уже показал готовность к бою. — Вы же туда направлялись, да? Сходите, и если вернетесь живыми из этого гнездилища поганого колдовства, то всенепременно исполним нашу договоренность. Сейчас же мы не готовы: мечи не точены, обедать не обедали… в общем, за проезд к замку — по серебряной монете с каждого. Деньги пойдут на укрепление моей армии и благое дело победы над заклинателями Корней!

Тут нервы Жозефины, которая легко прощала слабость, но не мелочность и лицемерие, не выдержали. Кратким напряжением воли она собрала всю палитру нобльских чувств и витающий над отрядом эмпатический фон — воинское презрение, ощущение не то что превосходства, а просто громадной разницы миров нормального человека и этого… хм… существа, свила в тугой клубок и, обратив в волну, накрыла ею «расколотого рыцаря». Любой достаточно опытный эмпат умеет не только ощущать чужие чувства, но и передавать свои собственные, и уж этого опыта, в отличие от магического, у девушки было в достатке.

Волна ударила в рыцаря, перемешивая его собственный фон в мутное нечто; его разум, и без того шаткий, поплыл в ней; незадачливый борец с родом заклинателей, удивительно метко окрещенных им «Корнеедами», как стоял, так и упал мягким местом в землю и, хихикая, принялся водить руками перед собой, что-то хватая.

— Серебряные дракончики, — бормотал он, — серебряные дракончики… ух, какие… — и снова заливался смехом.

Выбравшиеся из палаток и отвлекшиеся от костров воины — по большей части вчерашние селяне — круглыми глазами смотрели на происходящее.

— И не забудьте: вы обещали мне поединок! — с этими словами Жозефина дала своей кобыле шенкелей, и вся шестерка, на скаку растягиваясь в линию, перемахнула низенькое заграждение и, пролетев по мосту, остановилась перед воротами. Высеченная на них — или выращенная прямо из камня? — морда неведомой твари Корней раскрыла пасть и пророкотала глубоким, действительно каменным голосом:

— Назовитесь.

— Жозефина де Крисси с отрядом.

— Жозефина де Крисси с отрядом, — повторила морда, будто бы говоря вовнутрь себя, и снова обратилась к пришедшим: — Войдите, — и многопудовые каменные плиты, образующие створки ворот, медленно и беззвучно поехали в стороны; Жозефина тронула коня вперед, едва получившаяся щель стала достаточной для конника. Как только последний конь перенес заднее копыто на красноватые плиты двора, створки куда быстрее вернулись на свое место и, едва они сомкнулись, защелкали скрытые в их толще запорные механизмы. Последним гулким аккордом легли на скобы два поперечных засова толщиной с человека.

Во дворе их встречал невысокий и немолодой мужчина. На его камзоле была вышита та же морда, что встречала гостей на воротах. Он поклонился гостям:

— Коников пожалте вот сюда… — и провел спешившийся отряд из конюшни в небольшой каменный пристрой, по общему виду — кладовую. — Прошу оставить здесь ваше оружие, кроме ножей, и боевые талисманы. Закрыть можно личной печатью.

Пропустив сквозь колчаны, перевязи и дуги арбалетов и луков прочный шнур, Жозефина крепко стянула его и, залив узел сургучом, оттиснула в нем свою печать, а Фердинанд добавил какое-то охранное заклинание. «Не забыть бы спросить, как такое делается», — сделала пометку в уме Жозефина, и все тот же слуга повел их к внутренним воротам замка. Сохраняя достоинство и не выказывая невежливого любопытства, девушка все же успела рассмотреть немало: небольшой вроде бы двор вмещал в себя все необходимые хозяйственные постройки и при этом оставался удивительно просторным — и явно очень удобным в случае боя, будь тот за стенами или уже в их кольце. Разумное устройство, выверенность и надежность; оплот, выстроенный предками на века… Да, по сравнению с этим поместье де Крисси действительно выглядело по-сиротски. Зато теперь Жозефина знала, как должен выглядеть дом. Ее дом. Что бы ни говорили те, чья родословная могла поспорить с ее собственной, а возраст превосходил в разы — ее род не мертв. И род Орбо — тоже. Пока она жива — живы и они, и она не собирается умирать. Если только она не попадется в лапы Алой палаты или Круга магов — время у нее есть. В том числе и для того, чтобы выстроить родовое гнездо и продолжить род, и более никто не посмеет сказать, что ее рода нет. Да, по проклятию Первых они потеряли Небо, потеряли своих воздушных Зверей, и Дар новых поколений не шел ни в какое сравнение с Даром поколений древних, но род — это не только Сила. Род — это история, это бережно сохраненные и вновь обретенные знания, умения, секреты, это честь и долг, это Путь, это множество голосов в крови и крылатые тени предков, обступающие тебя и делающие непобедимым.

…Повинуясь жесту слуги, ворота раскрылись в просторный зал, из которого — прямо и по бокам — уходили наверх три широкие лестницы. Он повел их по левой, плавно изгибающейся вокруг поддерживающей потолок могучей колонны, затем по галерее и остановился около красноватой, в цвет замковых стен, двери.

— Здесь комнаты, в которых вы сможете умыться с дороги и переодеться, а после будет подан ужин. Госпожа свято чтит старые заветы. Гостей мы не ждали, но комнаты готовы, пожалте — одна для женщин, одна для ученых, и одна для воинов.

Кивнув слуге, Жозефина подозвала Каталин:

— Кем тебя считать будем?

— Без разницы, — пожала та плечами. — Хотите, могу с вами пойти, вдруг чем помочь надо будет.

По здравом размышлении, вспомнив, что у платья — не идти же к графине в дорожной одежде, пусть даже друидской! — есть корсаж на шнуровке, девушка не стала отказываться и прошла в указанную слугой дверь вместе с северянкой. Уже за порогом она поняла, что попросту слишком привыкла постоянно быть с кем-то и одиночество в походе ее обескураживало — впрочем, ни капли не пугая. Может, она просто слишком долго была одинокой?..

Небольшая комната была убрана торжественно, но без излишеств, и вполне уютно — мягкие складчатые драпировки на стенах, толстый ковер, широкая кровать с пуховой периной, а на одной из стен даже было зеркало. В дальнем углу обнаружилась еще одна дверь, которая вела в мыльню с рукотворным прудиком пяти шагов в поперечнике, обложенным крупными и гладкими, будто оплавленными, кусками все того же багрового камня.

— Теплая… — удивленно сказала Каталин, смочив пальцы в прудике.

Тепло шло от примыкавшей к мыльне стены: она дышала мягким жаром, согревая и воду, и саму комнату. Первым делом, раздевшись, дамы искупались с душистым мылом, пузырьки с которым лежали в нарочно устроенных гнездах меж камней. На самом крупном из валунов обнаружилось несколько графем, по прикосновении к которым в прудик с «берега» текли струи воды: одна графема вызывала холодную воду, другая — горячую, их переплетение — теплую, причем нагрев можно было делать меньше или больше, водя пальцем вокруг графемы посолонь или противосолонь. Каталин искренне удивлялась, а Жозефина молча думала, что именно так — удобно и основательно — все и должно быть в доме.

С платьем разобрались на удивление быстро: где-то оно было чуть меньше, где-то чуть больше, но Каталин убедила его сесть по фигуре, ловко управившись со шнуровкой. Привыкшая к скромным храмовым одеяниям, а в последнее время и к удобной, но закрытой дорожной одежде, Жозефина чувствовала себя в нем чуть ли не голой. С легкой шалью на открытых плечах и наследным поясом стало ощутимо уютнее. Северянка и сама переоделась в платье — куда более скромное, приличествующее служанке, с некоторым сожалением оставив собственный ремень с боевым ножом в комнате. Как раз когда она вгоняла в прическу госпожи последнюю шпильку, украшенную жемчужиной, в дверь вежливо постучали. Все тот же слуга переходами провел их в пиршественную залу — все те же небольшие размеры при удивительных просторности и величественности помещения. В середине залы стоял большой стол, накрытый на десять персон. Место хозяйки замка — обитый винным бархатом стул с высокой, оканчивающейся сводчатым острием спинкой, — пустовало; справа от него сидел молодой мужчина в темных, вышитых золотом и украшенных мелкими рубинами одеждах, с пустым, направленным в никуда взглядом — он даже не посмотрел на гостей; слева же сидел высокий старик в одежде куда более простой, но добротной и ухоженной, все с той же вышитой на груди мордой. С высокими залысинами на лбу и висках, собранными в хвост седыми волосами, цепким взглядом ясных глаз — он был мягок, как морская волна, и неодолим, как скала, о которую эта волна разбивается в брызги. Он ничуть не походил на нобле, но от него внятно веяло достоинством старого слуги, отнюдь не последнего в доме — такой же ореол окружал Мартина, только здесь он был помножен на превосходящие размеры вверенного хозяйства.

— Приветствую вас. — Старик поднялся и отвесил отмеренный до ниточки поклон. — Я Марк, кастелян замка Карн. Здесь, — жест в сторону юноши, — сидит господин Ко нал, наследник хозяйки. Сама же госпожа Альдскоу уделит вам время позже, а сейчас приглашает вас отужинать.

Отряд отдал должное искусству поваров и содержимому винных подвалов Карна. За ужином, все больше протекавшим в молчании, кастелян поднял пару продиктованных этикетом тостов — за здоровье прибывших и тому подобное. Молодой Альдскоу не пил, почти не прикасался к еде и участия в завязывавшихся из вежливости разговорах не принимал — кажется, он действительно был слабоумным, как про него говорила народная молва.

Убедившись, что гости насытились, кастелян вновь поднялся со своего места.

— Госпожа графиня готова дать вам аудиенцию за золочеными вратами, — и, чуть развернув корпус, указал рукой в дальний конец зала за своей спиной.

Там стена была прорезана высокой аркой, которую действительно закрывала ажурная золотая решетка. Она растворилась перед Жозефиной, и та шагнула под каменный свод короткого коридора, в конце которого тоже была решетка. Фердинанд и северяне двинулись было за своей госпожой, но вход им преградил властный жест кастеляна.

— Госпожа намерена дать частную аудиенцию, — пояснил он, и остальные члены отряда послушно отступили — не собираясь, впрочем, никуда уходить в ожидании горячо любимой госпожи. Альдскоу, не Альдскоу — они не отдадут ее даже всему огненному войску Корней.

Вторая решетка перед Жозефиной открываться не пожелала.

— У вас есть что-то из запрещенных артефактов, — подсказал кастелян. — Вы можете отдать его слугам или оставить здесь.

У нее оставались только наследный пояс с клинком и перстень. Расставаться с любым из артефактов отчаянно не хотелось, но делать было нечего, и Жозефина для начала выбрала меньшее зло и сняла пояс — вернее, попыталась снять: рубиновая пряжка совершенно не желала расстегиваться. С третьего раза она оставила бесплодные попытки, решив, что своенравный артефакт знает, что делает. Опять же с верным кинжалом было спокойнее… Оставался перстень. Едва его металл звякнул о каменное блюдо, а шнур перестал касаться пальцев, как золоченая решетка отворилась, открывая проход.

В конце длинного и широкого зала стоял на возвышении трон; пол украшали алые, черные и золотые линии магических полиграмм, стены по старой традиции закрывали складчатые драпировки — здесь это был драгоценный алый шелк; они плавно переходили в сводчатый потолок. Поверх давно не используемых, но совершенно работоспособных полиграмм лежала алая же ковровая дорожка, ведущая к трону.

— Можешь приблизиться, дитя, — прозвучал под сводами чуть приглушенный, но все еще сильный голос.

Коротко вздохнув, Жозефина двинулась вперед.

На троне, высокую спинку которого венчала изваянная в камне чудовищная морда, сидела очень старая женщина, закованная, будто в броню, в тяжелое бархатное платье старинного покроя. Крупные складки подола потоками темно-винной лавы ниспадали к основанию трона, изящные пальцы лежали на складчатых лбах украшающих подлокотники морд — близнецов той, что скалилась из спинки. В ушах и на тщательно убранных платиновых волосах переливались ограненные гранаты.

— Остановись, — снова прозвучал голос. Жозефина обнаружила себя стоящей на втором из трех концентрических кругов. — Черная черта — для крестьян и прочих, кому не столь повезло с рождением. Золотая — для нобле, для равных. Сейчас ты стоишь именно на ней, и это мое любимое расстояние для разговора. Красная же — черта смерти.

Жозефина протянула рекомендательное письмо от молодой Альдскоу, оно выпорхнуло из ее руки и легло в развернувшуюся наверх ладонь графини. Не читая, та положила его к себе на колени и продолжила, глядя Жозефине в глаза:

— Не бойся. Ваш род равен нашему, и мы можем разговаривать как это и приличествует двум представителям старых родов, если ты не желаешь заявить права на наследство Орбо.

Девушка медленно качнула головой вправо-влево.

— Нет. Официально я не имею к Орбо никакого отношения.

— Что ж, чудесно. Ни с де Крисси, ни с самими Серебряными Пиками у нас никогда не было вражды… как, впрочем, и родственных связей.

— А с Орбо?

— О нет, — улыбнулась графиня, — враждой это назвать невозможно. Мы соперничали на стезе общего для нас Искусства. При старой династии не было междоусобной резни; кровная месть и подобная самоубийственная мерзость — порождение новых времен…

Жозефина внимала, вбирая каждое слово, каждый обертон, каждое колебание эмоционального фона. Здесь и сейчас она прикасалась к знаниям и Силе, текущим из древности — оттуда, где начинался ее собственный род.

— …Вся внешняя политика Альдскоу сейчас на моей дочери, ибо я предпочитаю жить затворницей в своем замке, меня утомляет шум пестрого нового мира. Но ты встретила ее и все-таки пришла сюда. Сейчас у Карна нет армии, и большинство наших артефактов или отобраны, или утратили Силу; так или иначе, они не действуют, значит, ты явилась задавать вопросы. Что же, я готова отвечать, но у каждого ответа будет своя цена — вопрос, деньги или услуга.

Графиня сделала паузу, изящно закруглив мерное течение своей речи, и Жозефина задала главный вопрос:

— Мой отец жив?

Все та же пауза; взгляд прищуренных глаз с возвышения трона.

— Насколько мне известно, он погиб в своей башне.

— Мать Орбо говорит, что не видит своего первенца ни среди живых, ни среди мертвых.

— Дитя, я понимаю, что бо льшую часть твоей жизни тебе придумали. Ваш разговор с Железной Совой я слышала от начала до конца. Всегда полезно присмотреть за соперниками… Задавай интересные вопросы, иначе наш разговор очень быстро наскучит мне.

— Тогда, возможно, стоит начать издалека. Вы слышали о пожаре в нашем поместье? Он оставил очень странные следы, и Миры там явно смешаны. Слишком сложно для убийства моей матери с целью вызвать меня из храма. Отец тоже погиб при очень странных обстоятельствах. Это одна история…

— Я не собираюсь читать лекции и давать советы. — Голос графини хлыстом рассек полотно речи. — Мы сыграем в старинную игру вопросов и ответов, и если тебе нечем играть — уходи, не роняй чести своего Дома.

— Тогда я спрошу так, — серые глаза блеснули сталью, — возможно ли узнать, что с моим отцом сейчас?

Мать Альдскоу как будто задумалась: резкость ушла из ее тона, а пальцы принялись задумчиво поглаживать складки на каменных мордах, будто ласкали настоящего зверя.

— Зная семейство Орбо, искать твоего отца в Ветвях нет ни малейшего смысла — разумеется, если он действительно Орбо. Значит, искать следует в Корнях, а вот где именно — зависит от того, с каким именно Нижним Домом у него был договор. В любом случае для этого нужен Призыватель — маг, владеющий нашим Искусством.

— А вы сами могли бы выступить в качестве этого мага?

Улыбка; такая, будто Жозефина рассказала какую-то очень хорошую шутку.

— Искусство общения с Корнями — не для женщин. Мое дело — управлять родом, а магами всегда были мужчины — и у нас, и у Орбо. Итак, если тебе не повезет встретить Призывателя или же ты не сможешь уплатить запрошенную им цену, то есть иной путь: найти в нашем мире существо с Корней и договориться с ним об ответе.

— Исполнит ли это существо договор?

— Если договор верно составлен — непременно, — по губам прозмеилась улыбка. — В сущности, это все. Я ответила на твой вопрос?

— Да.

— Это было не особенно интересно… Его цена — золотая монета. Спрашивай, но учти, что мне уже скучно. Если все продолжится подобным же образом, то я выслушаю еще два или три вопроса, не более того.

Все те вопросы, появлявшиеся по полдюжины каждый день с момента возвращения из храма Даны, — где они? Луч сознания выхватывал что-то из тьмы памяти, но все казалось мелким и недостойным старинной игры с той, что всею собой воплощала старые времена, шепотом тысяч голосов бродившие в крови Жозефины.

— Ты можешь задержаться здесь и подумать, — произнесла графиня, видя замешательство собеседницы. — Вместе со своими людьми… и нелюдьми. Три дня вы здесь желанные гости, а дальше… дальше посмотрим.

Это было очень, очень хорошее и щедрое предложение, и Жозефина приняла бы его, как вдруг луч выхватил из темноты нечто и ослепительно на нем заблистал.

— Я хотела спросить… о вещи.

— Тот перстень, что ты оставила перед Золотой сетью? Да… я вижу его отсюда. И могу ответить.

— Если вам это интересно, — склонила голову девушка.

Какое-то время хозяйка замка созерцала перстень — прямо сквозь стену, не используя никаких артефактов, не вставая и даже не шевелясь, лишь слегка склонив голову, как делает раздумывающий человек. Не изменив позы, она заговорила:

— Золотая сеть связана с основным охранительным контуром залы. Она не позволяет вносить или выносить артефакты, связанные с Корнями и несущие в себе отпечаток сущности. — Перед Жозефиной развернулся ослепительный узор связей, и бо льшую часть сказанного дальше она поняла еще до того, как оно прозвучало. — Посему очень интересен вопрос, чем этот перстень является в действительности. Сколь я могу видеть, это алхимический перстень номер один, то есть, по старым рангам, это Ключ Ключей, первоключ… что означает одну вещь: через него можно повлиять на любой артефакт, собранный на его основе, и сделать с ним все что угодно. Таким образом, это ключ к абсолютно всей так называемой алхимии, драгоценному искусству королевского двора. Очень, очень интересная вещь, но, увы, с его защитой для нас совершенно бесполезная.

— И для меня?

Тонкие сухие губы искривились в усмешке.

— Девочка, если бы ты не владела правом, он бы тебе даже не позволил приблизиться, не говоря уж о том, чтобы прикоснуться. Ты умна, этого не отнять, но тебе остро не хватает академического знания магии, ее принципов и устройства. Впрочем, самый интересный момент этой истории — именно в том, что академическое магическое образование вряд ли поможет. Самая большая библиотека бесполезна, если ищущий не знает, где искать. Абсолютное большинство магов ненавидят Штерна за то, что он низвел искусство до ремесла, так что любой профан теперь может задешево купить алхимический талисман вместо дорогого магического, то есть — за то, что он подорвал, почти уничтожил власть магов, которая раньше была равна королевской, если не больше нее. Да, его ненавидят многие… но не я. Себастьян Штерн — это великая мистификация, как и его детище, так называемая алхимия. Он взял название у чудаков, все пытавшихся получить золото из навоза и грязи и за триста лет не добившихся ничего, а сам под этим флагом получил все.

— Мистификация?.. — переспросила Жозефина.

— Именно. Его перстень, начало начал его алхимии, является первоключом, или, еще можно сказать, мастер-артефактом, и он несет отпечаток сущности Корней, а значит, алхимия — не недомагия, но магия совершенно иного порядка, высшая магия. С земли одинаково маленькими кажутся и корабль в море, и дракон в небесах.

Девушка кивком поблагодарила за ответ, и графиня заговорила вновь:

— А вот мой вопрос. Зачем Реннан Орбо вместо того, чтобы достойно погибнуть вместе со своим родом, отказался от всего, включая имя, герб и достоинство нобле, и отправился продавать королю универсальную подмогу, которая на самом деле являет собой замаскированную магию Корней?

Этот вопрос был неожиданным, но он был из тех, что дают куда больше, чем забирают. Жозефина задумалась, собирая воедино и исследуя все, что ей известно.

— Я бы сказала, что Мать Орбо не могла не знать, где находится ее старший сын, так же как не могла не знать, что на замок готовится атака. Его должны были отозвать домой, где бы он ни находился… — тут ей вспомнился призрак, зовущий сына. — Быть может, он не успел вернуться вовремя… К сожалению, я не могу дать вам полный и точный ответ. Я слишком мало знаю и об отце, и о том времени.

— Я знавала род Орбо. Жесткие, целеустремленные, не из тех, кто прощают что бы то ни было… и я бы тоже не простила.

— Может быть, — заговорила Жозефина, — алхимические талисманы — это маяки для выхода существ Корней, путь отомстить всему миру за случившееся?

Графиня медленно кивнула, не отводя от девушки глаз.

— Я бы тоже так сделала, если б могла, но существа Корней не заключают договоров с женщинами, Призыватели и воины — всегда мужчины. Таков старинный закон, и Корни чтут его непреложно. Ветви тоже имеют свой закон, но там это воздух, которым они дышат, а внизу закон — это сталь ошейника на горле… Я восхищаюсь вашим отцом: он, несомненно, один из талантливейших магов и невероятно умный человек. Но если он действительно заключил подобный договор, то чем он заплатил?

— Но разве сама возможность выхода к Стволу, к Чаше — не плата?

— О нет, Корни не воюют с Ветвями — я полагаю, ты и сама это знаешь. Более того, люди им, по сути, тоже не особенно нужны, и для прямого выхода сюда из своих сфер и горним, и дольним существам нужен немалый повод. Впрочем, эти тонкости всегда были уделом мужчин моего рода. Мы поставляли с Корней бойцов за определенную плату, и именно этим были сильны и известны. Плату же, — тут ее взгляд чуть смягчился и словно обратился далеко вовне, — обычно вручали заказчики, хотя приходилось платить и нам — существа Корней далеко не всегда соглашаются на посредников…

— Если вы поставляли бойцов, — медленно произнесла Жозефина, — то, наверное, сможете рассказать о перевертышах.

Выслушав краткое описание твари, умеющей менять обличье и растекающейся после смерти черной лужей, Мать Альдскоу кивнула:

— Это одни из самых опасных созданий Корней, дети Третьего Корня. — Она произнесла слово на чужом, чуждом языке, и оно было рокочущим и свистящим. — Здесь, в Чаше, их называют Ищейки, или Загонщики. Они выслеживают и загоняют жертву куда сказано… или же убивают. Если их действительно натравили на тебя, то мой совет — готовься к худшему. Я бы посоветовала еще и избавиться от перстня, но это само по себе сложно, к тому же он находится в розыске под началом самой короны. — Уже привычно помолчав, она спросила в свою очередь: — Скажите мне, каким образом вам удалось избавиться от Ищейки?

Отметив это «вам» вместо «тебе», Жозефина положила левую ладонь на рукоять наследной мизерикордии и наполовину выдвинула клинок из ножен.

— Он.

— Простите?.. — Графиня свела брови, явно не понимая, что происходит. Девушка вытащила клинок целиком и показала его графине.

— Я ударила его этим кинжалом, и Ищейка обратился черной лужей вместе с конем.

Мгновение хозяйка замка вглядывалась в руку собеседницы, а потом заговорила совершенно иначе, очень холодно и, как могло различить опытное ухо или эмпат, испуганно:

— Вы хотите сказать, что у вас в руке оружие? — Тут Жозефина поняла, что графиня попросту не видит клинок, будто его и нет, и — сразу же — что происходящее разом вышло из-под всякого контроля. — Сделайте три шага вперед!

— В этом нет необходимости… — Она мгновенно убрала клинок в ножны и показала раскрытые поднятые к плечам ладони, но было уже действительно слишком поздно.

— Сделайте три шага вперед! — напряженно повторила графиня, и Жозефине не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Она сделала что велено и оказалась на красной черте.

Черте смерти.

И, кажется, это напугало графиню еще больше невидимого клинка.

— Госпожа Жозефина, — голос дрожал внятно для любого, кто мог бы его слышать, — я устала и прошу вас покинуть зал.

— И замок?

— И замок.

Краткое колебание девушки, все еще надеявшейся решить дело миром и убедить графиню в чистоте своих намерений, оказалось последней каплей — той самой, которая переполняет чашу сдержанности даже старой нобле, порождая пронзительный выкрик человека, заглянувшего в громадные жуткие глазищи своего самого страшного страха:

— Я прошу вас!!!

Коротко поклонившись, Жозефина развернулась и как могла быстро покинула залу. Золотая сеть, пропустив ее в коридор, захлопнулась за ее спиной; девушка всей кожей чувствовала, что нужно уходить как можно быстрее — и точно так же знала, что никакого вреда им не причинят, даже если они решат задержаться. Вернув перстень на привычное место на груди — и наконец-то перестав ощущать себя голой, — она поспешила к своим, сопровождаемая неслышно идущим кастеляном, в обеденную залу, из которой, казалось, вышла полдня назад.

При виде госпожи непринужденно болтавший за столом отряд немедленно встал со своих мест. Молодого Альдскоу в зале уже не было.

— Ваши лошади будут готовы, как только вы спуститесь, — известил Марк с поклоном. Он сопроводил отряд до гостевых комнат, и Жозефина скомандовала немедленно собираться. Переодевшись и подхватив немногочисленные пожитки, они покинули комнаты и вышли во двор. Там было уже вовсе не так пусто и спокойно, как утром: по истертой брусчатке сновали слуги, часть их стояла у открытых ворот, будто кого-то ждала.

Пока Марк вел серебро и лазурь до пристройки, где лежало оставленное при входе оружие, они успели увидеть, как в ворота, пробухав по мосту копытами, въехал отряд конных рыцарей в броне — и рассыпался пылью, едва задние ноги лошади последнего из них оказались за порогом. Остался один-единственный человек, в котором Жозефина узнала сына хозяйки замка; он был еще бледнее, чем тогда, бесконечное время назад, в обеденной зале Карна. Он спешился, и конь его исчез так же, как рыцари, а сам он упал на руки явно ожидавших этого слуг. Его тут же унесли. В напряженном молчании разобрав оружие, отряд вновь вышел на воздух, и двое конюших подвели их скакунов.

— Ваши лошади, — вновь поклонился кастелян. — Госпожа извиняется за вынужденный отказ в гостеприимстве и просит передать, что ваши тайны не покинут этих стен. Также она просила передать следующее дословно: «Я вам не враг. Вероятно, в будущем мы сможем помочь друг другу».

— Благодарю. — Жозефина приняла уздечку своей кобылы. — Марк, возможно ли будет передать вашей госпоже письмо?

— Да, через ее дочь.

— А обычным путем, с гонцом?

— Гонец может не найти замок, — мягко отозвался кастелян, и Жозефина поняла, что время пребывания здесь закончилось.

— Да пребудет с вами милость тех сил, которые вы призываете. — Девушка вскочила в седло. — Передайте, пожалуйста, что мне тоже жаль, что так получилось. Я не хотела причинить никаких неудобств и тем паче зла.

Кастелян поклонился — знак согласия и прощания одновременно, — и отряд покинул замковый двор. Прогрохотав копытами по мосту, они въехали в разоренный лагерь рыцаря Расколотого Холма: палатки затоптаны, кострища разметаны, помятые котелки валяются в траве, разбросаны клинки и копья. И никаких тел.

— Смотрите! — Фердинанд, мало понимавший в картинах, которые рисуют сражения, и испытывавший к ним инстинктивное отвращение, а оттого даже особо не смотревший — зато, очевидно, смотревший на нечто другое, — коснулся локтя Жозефины. Она повернулась на зов, где ей открылось иное, куда более удивительное зрелище: обрывки цепей, болтавшиеся на мосту и над ним, срослись меж собой, и теперь мост стремительно поднимался.

— Ничего себе, — отмер ушан. — Первый раз такое вижу…

— Такой замок мы тоже видим впервые, — подала голос Жозефина, все еще глядя на мост, который уже лег в свое каменное ложе, запечатав собой ворота.

— Лучше бы я половины не видел, — тихо сказал ушан. — Там в стенах сущности замурованы… одна, например, греет комнату и воду в мыльне.

Отряд рысью направился вверх по тропе, выезжая из долины. На краю они обернулись — и увидели, как над замком сначала прорисовался туманный ореол, а потом раскрылся в сферу. Окутывая древние стены сверху донизу, он обтек их до скального основания, дохнул на траву — и исчез, оставив по себе травяную чашу долины, из которой не поднималось никаких красных стен. Тропа, по которой ехал отряд, тоже истаяла, словно ее здесь и не было никогда.

— Вот это да… — потрясенно промолвил Фердинанд. — Я знаю об этом заклинании, но чтобы спрятать целый замок… госпожа, чем вы их так напугали?

Жозефина только вздохнула и тронула бока кобылы. Обсуждая произошедшее, отряд направился дальше по дороге — той, что вела мимо долины, связывая окрестные поселения, в поисках ночлега. Возвращаться в Каменный Стол, где они разрушили достопримечательность масштабов всего королевства, да еще после того, как и Карн тоже пропал после их визита, отчаянно не хотелось.

— Господа и дамы присутствующие, — заговорила Жозефина, когда все устроились в одной большой комнате; пять взглядов мгновенно сошлись на госпоже. — Путешествие на Запад окончено, завтра мы двинемся на Север. Каталин, парни, — она обвела их взглядом, — вы поведете. Нам нужно дойти до поместья моего дяди насколько возможно быстро и незаметно. Фердинанд, — она посмотрела в глаза магу, — чем дальше, тем опаснее находиться рядом со мной. Завтра мы ступим на иную землю и за нами обязательно пойдет кто-то еще, вернее — за мной. Ты можешь покинуть нас и вернуться домой, если желаешь.

Ушан выдержал взгляд Жозефины и горячо заговорил:

— Госпожа, поймите… мне страшно, я признаю это. Мне страшно идти дальше, но за это короткое время рядом с вами я увидел столько вещей, о которых раньше только читал в книгах, и немало того, о чем вообще никогда не слышал и не мечтал. К тому же вы человек сильный и светлый, о вас будут петь баллады… и я почту за огромную честь, если в одном из куплетов упомянут вашего скромного слугу-ушана. Кроме того, это мое задание, и я не могу его бросить.

Юная де Крисси склонила голову, принимая ответ, и повернулась к своим бойцам. Северяне обменялись взглядами.

— Госпожа, у нас появилась идея, — произнесла Каталин по праву и долгу старшей. — Не соблаговолите ли выйти во двор?

Отряд в полном составе высыпал наружу. Было уже темно, все селение благополучно спало. Отойдя за угол, северяне встали — молча, торжественно, плечом к плечу.

Действуя как единое существо, они бросили свои кошели под ноги Жозефины и разом преклонили колени, разом обнажили оружие, разом провели ладонями прямо по лезвиям и разом же, потянувшись вперед, положили оружие перед собой.

— Мы служим за верность, а не за золото, — прозвучало в ночи, и все четверо замерли, глядя перед собой.

Именно так северяне испокон веку приносили клятву верности достойному предводителю, которого за время пути увидели в совсем еще юной Матери рода де Крисси.

И Жозефина их не подвела. Она прошла вдоль их ряда, ведя пальцами по обагренным лезвиям, собирая их кровь на свою ладонь, а потом вынула свой небольшой нож, всегда висевший при поясе, сжала его в горсти и выдернула, высвобождая густой алый поток. Развернулась и пошла обратно, оставляя у каждого на рассекшей ладонь ране мазок крови, теперь общей для поклявшихся в верности и принявшей клятву.

Госпожа и бойцы обменялись полными достоинства и понимания кивками, и рука об руку вернулись в комнату. Жозефина ощутила себя как никогда свободной и сильной — и совсем другой, чем была всего седмицу назад или даже сегодня утром. Страх, и без того редко трогавший ее душу, исчез вовсе; она знала, что ее сил хватит на любое решение и что ни одно из них не будет во зло. Кровь Всадников угасала под напором древнего проклятия, но за нею шли пятеро, и она ощущала их сильными и теплыми крыльями и с ними была — непобедимой.

Все еще чувствуя живую дрожь новорожденной связи, бойцы разошлись — кто спать, кто в дозор. Целиком доверяя Каталин с парнями в их деле, Жозефина с Фердинандом устроились в дальнем углу, чтобы не мешать спящим.

— Скажи, что именно поручил тебе мастер Феликсефонтий, отправляя со мной неизвестно куда?

— Сопровождение, обучение и присмотр, — с готовностью отвечал ушан. Так говорят те, которым незачем опасаться своей совести. — По мере сил моих. Я должен наблюдать и помогать, но до определенного предела, не рискуя жизнью.

Собственно, именно это Жозефина и ожидала услышать; сейчас, на рубеже, перед чем-то — она чувствовала — совершенно новым, нужно было избавиться от любых сомнений и обрести совершенную ясность. И, переступая через себя, топча остатки сомнений и мягкотелости, пробуя на вкус ту веселую бесшабашность, спутницу свободы, что искрящимся хмелем ударила ей в голову этим вечером, она спросила:

— Почему Феликсефонтий отправил со мной именно тебя?

— А кого еще? — искренне удивился ушан. — Я — его фактотум, то есть в моей верности нет сомнений, ну и если что, он сможет пройти ко мне Вратами, куда бы нас ни занесло, зато никто другой меня засечь не может. Опять же связь есть…

— Кстати, о связи. Ответ не приходил?

— Дядюшка говорит, следы теряются у алхимиков.

— Благодарю, — и, после паузы: — Могу я попросить отправить еще послание?..

Подсвечивая себе «светлячком», девушка быстро написала два письма. Одно было совсем короткое, для Феликсефонтия, с вопросом о «желудочно неблагополучном больном»; другое, адресованное Мартину, предназначалось для всех домочадцев: там сообщалось, что госпожа жива, находится в добром здравии и беспокоится об оставшихся в поместье. Приписка содержала в себе просьбу к Мартину прислать городские слухи касательно поместья и его обитателей и пришедшие за время отсутствия письма. Ушан принял запечатанные гербовой печатью записку и конверт и, покопавшись в своих вещах, уверил, что письма отправлены.

— А как устроена ваша связь? — поинтересовалась девушка.

— Это ящик с постоянным заклинанием Врат, — пояснил ушан, — раз дня в три срабатывает, иногда срок поменьше, иногда побольше.

— Очень интересная вещь, — кивнула Жозефина, не пытаясь узнать больше. Может, когда-нибудь подобное искусство будет доступно и ей, а пока достаточно знать сам принцип.

— И необходимая, особенно в нашем путешествии… Дядюшка сравнивал вас с драконом, — вдруг сказал Фердинанд, не отрывая от нее взгляда. — Когда вы появляетесь, события ускоряются, и то, что было историями, становится историей. Вы — ключ к загадкам, которых мы даже не знаем, только можем видеть их следы, и нам, хранителям Знания, жизненно важно наблюдать за вами, ибо наш долг — собирать это Знание. С вами его не приходится искать по крупицам, оно приходит само, как поток.

— Понимаю, — отозвалась Жозефина, про себя удивляясь, за что ей подобная честь.

Ушан вздохнул:

— Вы не понимаете, что означает быть созданным для служения… В вас есть эльфийская кровь, совсем немного, но мне очень тяжело вам перечить. Перечить Владыкам для нас было еще сложнее, почти невозможно… но при исходе Первых мы остались с людьми, потому что люди позволили нам иметь имена, а не номера на вдетых в уши бирках. — Голос его окрасился памятью древних, легендарных теперь времен и горечью этой памяти. — Поэтому ушаны берут себе имена самые длинные и заковыристые, какие могут найти. В общем, эльфы несомненно были существами Света, но не всегда они были добрыми.

Жозефина кивнула в знак внимания и понимания, а Фердинанд продолжал:

— Если и есть Свет и Тьма, то они далеко, а в мире есть только Добро и Зло. Вы — добры и, несмотря на возраст, мудры, за вами приятно идти. Владыки же служили гармонии, но мы видели их иначе, чем люди…

Вернулся Уиллас, заступивший в дозор первым, поклонился госпоже, разбудил кого-то из ребят и улегся на его место, на нагретую телом друга войлочную скатку. Кажется, они с Фердинандом изрядно заговорились. Перед долгим путем следовало отдохнуть.

Давно неезженная дорога успела изрядно зарасти травой, но все еще была уверенно различима, особенно для знающего. Мерно покачиваясь в седле, Жозефина спросила:

— Каталин, что мне нужно знать о Севере? Я чувствую, что это моя земля, но, к стыду своему, никогда там не была и не знаю его людей.

— Север — не Юг, — ответствовала воительница. — Там в вас никто не будет тыкать пальцем с воплями: «Государственный преступник!!!» — там свои законы. Да, Север официально вассал короны, но не корона устанавливает, когда рассвет, а когда закат. Люди Севера не меняют свои предпочтения и точно знают, кому позволят собой командовать. Знаете, когда Барбус объявил, что нужна охрана наследнице де Крисси, южане дружно скривились, а вот все северяне, кто были в Гильдии, толкались локтями, спеша вам послужить. Ваш род известен, о нем говорят, хоть ваша матушка и не появлялась дома.

— В столице она нашла себе и мужа, и дело. — Это было не оправдание, но чистая правда.

— Она была достойным человеком, — степенно кивнула Каталин. — Понимаете, госпожа, сопровождая вас, мы с парнями развлеклись так, как уже давно не было, а дальше должно быть еще интересней. Двадцать лет — невелик срок. На Севере есть те, кто все это время живет в коронном розыске, и живет неплохо, надо сказать.

Дорога шла мимо деревень, огибая города. Жозефина просила северян проехать самым быстрым из самых тихих путей, чтобы не оставлять лишних следов в городах — она ясно чувствовала, что после Каменного Стола и Карна спокойное время закончилось и Круг — а может, и еще кто похуже, вроде Алой Стражи, — будет ее искать в самое ближайшее время.

Навстречу им проехал небольшой обоз, сопровождаемый сплошь бойцами при оружии и в броне. Даже те, кто правил телегами, не снимали кольчуг. «Сытые, — заметил кто-то из парней. — С набега идут, нападать не будут», — и отряды благополучно разминулись.

Шел шестой день пути. Дорога ложилась под копыта коней, ночи все еще оставались теплыми, вечера встречали путников уютным ночлегом. Жозефина продолжала усердно заниматься магией, чувствуя, что время истекает и сейчас, пока спокойно, нужно успеть как можно больше.

— …Экранирование бывает разным…

— …Малый Круг Защиты закрывает видимые контуры и защищает от всяких случайных эффектов, то есть если заклинание брошено на всех или идет поиск по какому-то признаку…

— …Если хотите прикрыть весь отряд, лучше делать один большой Щит на всех, много маленьких сложнее контролировать…

— Вы знаете, — задумчиво сказал Фердинанд, подъезжая к Жозефине, — не могу не поделиться одним наблюдением после наших занятий. Все, что относится к Светлому кругу, у меня получается лучше…

— Что логично, — кивнула девушка.

— …бытовая магия дается нам одинаково — пусть ваш уровень навыка и знаний меньше, но вы сразу взяли неплохой разгон, — а вот Темный я могу разве что показать, а у вас он выходит не хуже бытовой. Я не опытный преподаватель: сказать по правде, вы моя первая ученица, но я видел, как работал с учениками дядюшка. Он же мне говорил, что к каждому виду магии должна быть предрасположенность, талант, если хотите… Есть мастера стихийной магии, есть боевые маги, есть исследователи, есть и те, которые занимаются сразу несколькими направлениями. Но, так или иначе, каждый берет энергию или Корней, или Ветвей, а вы пользуетесь и той и другой, и это крайне странно, обычно так не бывает. — Ушан перевел дух и продолжил: — Когда я был еще маленьким, я очень любил всякие легенды из тех, что рассказывают истинную правду, но давно ушедшую, и в одной из книг наткнулся на мертвое заклинание. — Увидев непонимание и интерес на лице Жозефины, он пояснил: — Мертвыми называют заклинания магов древности, которые сейчас почему-то уже не работают — то ли мир изменился, то ли люди… Так вот, я нашел заклинание Вызов Каменной Птицы, там очень интересное плетение — в основном Воздух, но там есть и элементы Ночи, и Земля, и… — Он оборвал академическую лекцию об устройстве заклинания. — В общем, мне кажется, что если оно сейчас и может у кого получиться, то у вас.

— И каково его действие?

— Оно создает птицу из ближайшего куска камня.

Жозефине сразу вспомнились каменные изваяния сов на холме Орбо.

— Это действительно очень интересно, — проговорила она. — Я согласна попробовать. Единственное, требуется быть осторожными, чтобы столь интересный магический всплеск остался незамеченным.

— О, я уже придумал, — отозвался Фердинанд. — У меня есть заклинание, я его называю «гаситель». Вы начнете плетение, и потом я его погашу. Если оно в принципе будет стабильным и начнет собирать Силу — значит, заклинание получится, не обязательно его доводить до конца.

От него исходили волны чувств — замирающее ожидание, мольба и совершенно детское — детски чистое и детски сильное — ожидание чуда. Так ребенок готовится открыть ящик, в котором, как сказали родители, сидит его, настоящий, живой щенок. Их взгляды встретились, и, глядя в большие карие глаза ушана, девушка кивнула.

— Я чувствую впереди природную магическую аномалию, — заторопился ушан, — можно будет все сделать там, искажения все прикроют.

— Скоро будет Целебный источник, — подала голос Каталин. — Очень хорошее место. Есть добрая традиция останавливаться там, даже если выехал в дорогу недавно.

Источник действительно был прекрасен: обнажившаяся в зеленом боку холма скала, на ней могучее кряжистое дерево и бегущий из-под корней ручеек, переливчато поющий в камнях. Дорога подходила почти к самому холму, делая ради этого немалую петлю.

— Приветствую всех добрых существ, больших и малых, — шепнула Жозефина, по праву и долгу предводителя первой плеская в хрустальные струи вино из фляги. Северяне тоже приветствовали духов источника, положив на большой плоский камень кто кусок хлеба, а кто и медное колечко. Там уже лежали подобные милодары — видно, кто-то недавно проезжал мимо; может, те самые обозники, встретившиеся еще в первый день пути.

Место веяло удивительным уютом и спокойствием. Никогда здесь не было кровавых усобиц, люди приходили сюда с миром, и благотворная сила источника только росла. Певчий хрусталь воды, крапчатый северный камень, раскидистая крона, пронизанные мерцающими золотистыми токами Силы, баюкали душу, наполняя теплом и покоем. И если в Каменном Столе ничего иного не было видно из-за хаотического переплетения и мощного излучения Потоков — попробуй разглядеть что в сердце бури, пусть и застывшей, — то здесь все словно скрывалось в высокой траве или в воде, нежно, плавно и очень надежно.

Северяне расположились на короткий привал, разувшись и скинув плащи. Маги, отойдя от дороги, вычертили Большой Круг Защиты; Фердинанд, бормоча что-то о точках фокуса, расставил по кругу плошки с водой, добавил пару знаков тут и там и объявил Круг готовым. Они расположились внутри, и ушан запустил контур, отсекая их от внешнего мира. Там ощущались только двое магов и их собственные Потоки.

Вспомнив объяснения Фердинанда, Жозефина представила себе узор заклинания и начала наполнять его Силой. Она полилась легко, как при любом другом заклинании, и Фердинанд сплел свой «гаситель». Завершенное плетение Фердинанда попыталось обтечь еще только разворачивающееся Жозефины — и погасло само. На траве поодаль, у границы защитного круга, сидела маленькая птичка вроде воробья — крапчатая, как тот кусок камня, который принял в себя заклинание.

— Чирик, — заявила птаха, вспрыгивая на протянутую ладонь Жозефины. Зачарованные, маги склонились над нею.

— Это — настоящее чудо… — прошептал Фердинанд, принимая в свою руку волшебную птицу. — Вы понимаете? Это сказка, живая сказка…

Птичка повернула голову, глядя на Жозефину блестящими черными глазками. Та прикоснулась к маленькой головке, провела пальцем по спинке, и существо снова чирикнуло, почти совсем по-воробьиному.

— Будешь Чирик, — приговорила девушка, и каменное тельце покрылось перьями, становясь на вид совершенно неотличимым от настоящего воробья — только на вес оставалось каменным.

— Чудо… — повторил Фердинанд, передавая зверушку хозяйке.

— Странно слышать такое от мага, — улыбнулась Жозефина, поднимая руку. Чирик с готовностью перепрыгнул на подставленное плечо.

— Я говорил уже, что это заклинание вселяет в камень мелкую сущность с Корней, — проговорил ушан, глядя на птичку. — Без низа нет верха, Корни не воюют с Ветвями, просто Ветви связаны своим служением, а существа Корней ограничиваются законом вызывающего их, выполняют его приказы. Я таких никогда не видел, даже дядюшка мог их уже не застать… Это сказка, даже для нас. Если вы дадите ему достойную службу, то он перейдет наверх, в Ветви. Свет виден только в темноте… — Ушан протянул руку, не в силах справиться с искушением, и Жозефина вновь передала ему Чирика. — Мы против уничтожения какого бы то ни было искусства, потому что мир тогда обеднеет. Сказки уже остались только в книгах, а вы оживили одну из них.

Она слушала, а ушан говорил, говорил, неотрывно глядя на птичку, баюкая ее в ладони, рассматривая каждое перышко:

— Вы дали ему жизнь, форму и имя, он совсем как живой, как будто был рожден здесь. Ваша Сила и ваше Слово дали миру что-то новое, и это — истинное чудо: порождать, делая мир богаче…

Минуло две седмицы. Отряд уже давно съехал с дороги и теперь шел ведомыми только северянам тропами. Видя вокруг покрытые лесом предгорья и скалы, живописно обросшие мхом и лишайником, Жозефина думала, что никогда не добралась бы сюда сама, без своих людей, которые верили в нее и шли за ней, не считая того, что они уже дважды спасали ей жизнь и свободу. Ее силы были вовсе не бесконечны, и пятеро конников, шедших бок о бок с ней, одним своим присутствием поддерживали ее…

— Госпожа, — деликатное обращение Каталин прервало мысли Жозефины. — Сегодня к вечеру мы окажемся недалеко от одного поместья, там у Уилласа родня…

— Хочешь навестить?

Уиллас, косившийся на госпожу в ожидании решения, ответил полным согласием. На том и порешили — и человека порадовать, и кров над головой будет на ночь, и новости опять же услышать.

Солнце уже пересекло полуденную черту, когда Фердинанд вручил Жозефине несколько писем. Она искренне обрадовалась — не было дня, когда бы она не думала об ответе, и, решив не дожидаться вечера, вскрыла первый конверт.

Это было письмо из дома, пронизанное радостью и теплом. Мартин передавал горячий привет от всех домочадцев и сообщал, что он взял на себя смелость заняться наконец разоренным пожаром крылом поместья. «И еще должен сообщить, госпожа. Приходили Алые, снова все перетряхнули в мастерской Вашего отца, искали его перстень. Спрашивали и о Вас, но я ответил, что госпожа изволила уехать на охоту и, когда будет, не сообщала. Очень рад, что Вы смогли послать весточку, но, заклинаю, не пишите, где Вы, — не зная этого, я не смогу никому рассказать. Мы молимся Триединой за Вас, да пребудет с Вами Ее милость». По поводу слухов и событий Мартин писал, что говорят, что на Севере неспокойно; через город прошли королевские полки с Юга, говорят — учения; господин Меченый совершенно выздоровел и, вернувшись в строй, сразу отличился, спасши одну баронессу от забредшего в город упыря. В целом же, — писал старый слуга, — в городе все благополучно, столица готовится к празднованию дня рождения короля Натана. «Белой ткани на воротах нет, — заканчивалось письмо, — мы ждем Вас домой».

Она улыбнулась, как могла бы улыбнуться самому Мартину, предстань он перед ней во плоти. Тепло родного очага лежало в ее руках в облике исписанного ровными строчками листа бумаги. «Я вернусь, — подумала она. — К вам я обязательно вернусь», — и развернула второе письмо. Освобожденный из плотного конверта лист совершенно явно выдавал автора даже без подписи, одним излучением отпечатка Силы того, кто его писал.

Начиналось письмо с длинного, цветистого вступления, вполне приличествующего в таком случае — государственный маг пишет нобле на правах доброго знакомого, — и дальше достаточно сдержанно в смысле слов, но не чувств, излагалась суть: «Рад, что Вы живы. Спешу Вас уверить, что никакого зла я на Вас не держу и вины на Вас тоже нет: проверка показала, что в шоколаде был южный фрукт карадос, а на него у меня аллергия. Столь бурная реакция, видимо, была вызвана его количеством и тем, что шоколад лежал уже давно. В сущности, это просто нелепая случайность. Искренне надеюсь, что с Вами все будет хорошо, и Вы не будете замешаны ни в чем, из-за чего долг повелит мне противодействовать Вам. О неприятном: Алые учинили досмотр в Вашем поместье, искали некий артефакт. Поместьем дело наверняка не ограничится, они попробуют дотянуться и до Вас. Очень надеюсь, что при встрече с ними у Вас не окажется при себе ничего предосудительного. Также надеюсь, что поиски Ваши завершатся успешно. В случае чего, если Вам потребуется помощь, не заставляющая поступаться долгами чести, — я к Вашим услугам. Ваш друг, Меченый».

Едва Жозефина успела дочитать, как письмо уже знакомо начало обугливаться по краям. На темнеющей бумаге проступили строки: «Извини, Жози, я знаю, ты поймешь», и лист развеялся пеплом. Тепло, поселившееся в середине груди после весточки от Мартина, теперь затопило все ее существо, окрасив мир в яркое и прекрасное. Самые дорогие люди из тех, что не были сейчас с ней рядом, ждали ее, и ради этого стоило жить и бороться — чтобы вернуться к ним. И даже цена ее сейчас не волновала — было только солнце, дорога, теплые бока коней, верный отряд и там, вдалеке — дом, куда хочется вернуться. Сквозь привычные шуточки и разговоры отряд косился на свою улыбающуюся чему-то очень хорошему госпожу и сам прятал улыбки в глазах.

— Скоро будет своротка к поместью сестры, — предупредил Уиллас, и Жозефина решила испытать Чирика, послав его разведать дорогу. Чирикнув, воробушек унесся вперед, а вернувшись, снова сел на плечо, и девушка ясно увидела дорогу, добротную ограду и дом за ней, людскую суету во дворе.

Уиллас повел отряд, свернув с дороги налево на наезженную тропу, и совсем скоро они выехали к дому. Он был точно таким, каким его показал Чирик, — подобие небольшого замка с парой башенок, сложенная из дикого камня стена с бойницами и врезанные в нее окованные железными полосами ворота. Северянин грохнул кулаком в доски и что-то прокричал; распахнулась калитка в воротах, раздался короткий вздох узнавания, изумления и радости, послышался скрежет сдвигаемого засова, и перед дорогими, но нежданными нынче гостями распахнули одну из створок. Уиллас въехал туда рядом с Жозефиной, пропустив ее вперед — сестра-то, конечно, его, но предводитель есть предводитель. Суета во дворе, и без того слишком большая для обычной жизни поместья, переросла в суматоху: Уилласа со слезами обнимала сестра, слуги готовились уводить коней и принимать гостей, сами гости старались не мешать. В дверях дома появился высокий крепкий мужчина, на висках которого серебрился горный снег — судя по всему, хозяин поместья, муж сестры. Представившись Огастом, он по-простому пожал руки бойцам, учтиво поклонился Фердинанду и с уважением поцеловал пальцы Жозефины.

— Госпожа, плохие новости, — рядом появился Уиллас, и девушка собралась, готовая услышать все что угодно, — Эстель говорит, что на рассвете прискакал гонец и сказал, что умирает старый герцог. Она собирается в Кор Фъер. Нас приглашают поехать с ними.

Подошедшая Эстель — миниатюрная женщина с гривой непослушных роскошных волос — пригласила гостей за стол, подкрепиться с дороги, а уже потом выезжать. Жозефина с благодарностью приняла оба приглашения.

— Ваш дядя, господин де Варден, тоже наверняка там будет, — сказал Уиллас.

— Гаррик де Варден? — низким баритоном спросил Огаст. — Достойный человек, здесь его знают. Ваш род тоже с Севера?

— Да. Именно поэтому я и еду с вами в Кор Фъер.

— Наследников у герцога нет, — вступила в разговор Эстель, — поэтому все Дома собираются, чтобы избрать нового главу. Перемирие заканчивается…

— Слишком много перемен за последние двадцать лет, — покачала головой Жозефина.

— Это так, — согласился хозяин. — Я помню время, когда мы не были обязаны кланяться королю. Впрочем, короли тогда тоже были другими.

Покончив с едой и сборами, два десятка вершников выехали за ворота, провожаемые остающимися домочадцами, и направились к тропе, с которой недавно сошли лазурь и серебро, чтобы потом выбраться на главный тракт и уже по нему доскакать до Кор Фъера. Отряд ехал тряской рысцой, торопясь успеть в город, и становился все больше — к нему присоединялись и одиночные всадники, и подобные отряды; у всех была одна цель — Кор Фъер и грядущее Серебряное Вече — совет Севера, избирающий Предводителя.

…Смена Ферзей уже перемолола всю страну, и только Север держался. Скалистые, узкие тропы, по которым не могли пройти тяжелые военные обозы, непривычный холод и, паче того, яростное сопротивление свободных и гордых северян, наследников и слуг Всадников, не давали «негоцианту в короне» Натану захватить Север столь же стремительно, как всех остальных. Но сила духа, увы, не всё: здесь помнили поединки между героями и умели умирать с честью, но не знали, что такое война армий и удар в спину. Не один род унесла эта война, и вместе со своими вассалами погибли и сами Серебряные Пики — легенда, опора и правители Севера, Небесные Всадники, герцоги Эльдиар. Тогда прочие серебряные нобле, потомки Всадников, собрали первое Вече. Спасая жизни людей и их гордость, Вече приняло решение: присягнуть ближайшему из выживших в этой войне родичу Серебряных Пиков, с тем чтобы он один принес вассальную клятву королю, закрепив формальное подданство. Ирвин Ундеваль уже тогда был немолод, а теперь, достигнув предела земных дней, умирал, а значит, добытый большой кровью хрупкий порядок грозил рухнуть. Оттого Жозефина и приняла приглашение поехать вопреки своему изначальному желанию незаметно добраться до дяди — чтобы в трудное время почтить и поддержать землю, которую считала родной.

Каталин придержала ее кобылу: поезд замедлился, потом и вовсе почти остановился; на дорогу вышел мужчина, которого, судя по всему, многие поезжане отлично знали.

— Не будет ли у кого заводного коня? — зычно спросил он, обводя взглядом разросшийся уже до сотни человек отряд. Тут же посыпались шутки и подначки:

— Далеко унес на сей раз?

— Эй, кто похудее, посадите человека!

— Что, на медведе в город не пускают?

— Ага, а на свинье ноги волочатся! — огрызнулся прохожий.

Огаст тихо пояснил Жозефине:

— Это Хью, хороший парень, но вот с конями ему почему-то вечно не везет: то боятся, то сбрасывают, то поводьев слушать не желают и убегают, а ему потом выбирайся…

— Госпожа, — Хью склонился перед Жозефиной, белозубо улыбаясь, — вы тут больше всех на доброго человека похожи. Позвольте мне путешествовать, держась за ваше стремя, я почту это за честь.

Жозефина улыбнулась ему в ответ и кивнула.

Почему из всей сотни вершников он выбрал — и разглядел ведь! — именно ее, одетую просто и держащуюся скромно, вовсе не первую красавицу и не воительницу? Если бы этот вопрос прозвучал вслух, то Каталин и Фердинанд ответили бы не раздумывая: крылатое серебро не спрятать ни под рубищем, ни за людскими спинами. Древняя благородная кровь, да с соответствующим воспитанием — вовсе не та штука, которую легко утаить…

Они достигли Кор Фъера к вечеру третьего дня. На закате или на рассвете, днем или ночью, он потрясал одинаково: широкая, изогнутая подковой стена вырастала прямо из прибрежных скал, взмывая ввысь шестью башнями. Город дышал огромной, древней мощью и несуетным, спокойным достоинством; казалось, его не построили — он сам вырос здесь, у подножия скал, плоть от их крапчатой плоти, кровь от соленой синей крови моря, дух от духа легендарных Небесных Всадников.

— Кор Фъер, столица Севера… — прошептал Фердинанд, запрокидывая голову и отклоняясь в седле, чтобы охватить взглядом реющие в предзакатном небе венцы башен.

Они были отнюдь не первыми, приехавшими почтить Ундеваля и выбрать нового Предводителя: окованные железом — или полностью железные? — ворота стояли распахнутыми: туда едва ли не один за другим въезжали большие и малые отряды. Стража вопреки привычной картине не спрашивала никого ни о чем, только кивала знакомым — надо сказать, очень часто, лбы под шлемами уже покрылись испариной.

— Остановимся у моего кузена, — прозвучал баритон Огаста. — Постоялые дворы сейчас мало не трещат, многие успели добраться.

Часть присоединившихся по дороге вершников распрощалась с отрядом прямо за воротами, остальные покидали их по мере того, как поезжане углублялись в город — занять заранее сговоренную комнату на постоялом дворе, остановиться у родни, попытаться найти место в стоящей на отшибе корчме. Дом Огастова кузена располагался недалеко от Порта; жданных гостей устроили частью в доме, частью в шатрах — Огаст явно не был единственным родичем хозяина, но на тесноту никто не жаловался: не ярмарка же, серьезное дело. Пахло лошадьми, множеством людских тел, камнем и, сильнее всего, — рыбой и морем, чьи запахи приносил летящий со скал ветер.

За ужином Жозефина расспросила Огаста, что и когда теперь будет.

— Скорее всего, завтра к вечеру что-то уже скажут, — отозвался он, вылавливая из ухи особо аппетитный кусок морского окуня. К еде гостям подавали местное вино из знаменитого ледяного винограда. — Как только будет весть о смерти Ундеваля, соберется Вече Серебра, чтобы выбрать нового Предводителя Севера. Это будет непросто, ведь ему придется склонить колено перед короной. Вы сами собираетесь присутствовать на Вече?

— По какому праву? — удивилась девушка.

— По праву серебра в гербе, — теперь удивился Огаст. — Если вы пожелаете участвовать, я был бы счастлив вас сопроводить — вы имеете право провести с собой любого человека. Там будет многое сказано…

Что ж, коль она могла явиться туда, то могла и говорить — но что она могла бы сказать, не зная ни этой земли, ни людей?.. Но Огаст был прав — посмотреть и послушать было интересно.

Договорившись на этом, они распрощались — Огаст отправился к кузену, а Жозефина попросила своих отвести ее в знаменитый Порт — древнюю бухту, выплавленную в скалах еще Первыми, первый и единственный морской порт Хищного моря. Сопроводить госпожу пожелали все, и шестеро вершников двинулись по каменной мостовой.

Кор Фъер, столица Севера, с первого взгляда отличался от городов более теплых земель: многие дворы были крытыми, улицы сплошь вымощены камнем. Кое-какие дома из самых древних были частично построены из костей морских чудовищ, давших название Хищному морю. Около Порта таких домов было особенно много.

Улица уперлась в прикрывающий собой проход между двумя высоченными скалами круглый бастион, сложенный все из того же крапчатого серого камня. Стену прорезали три арки с дверями из мореного дуба, и на каждой был кованый серебряный знак.

— Это Ворота Порта, — поясняли северяне. — Слева — выход к самому Порту, прямо — Маяк, а правые для грузов.

— Давайте сначала в Порт, — решила Жозефина, и отряд двинул к левой арке. Оставив коней, они спустились вниз в могучей клети человек на двадцать, опускаемой огромной лебедкой, в которую были впряжены четыре пары широкоплечих низеньких лошадок местной породы, легко несущих и тяжелые грузы, и конников что по ровной дороге, что по горам. Отряд покинул клеть, прошел по широкому короткому проходу между постройками, и перед ними во всей красе развернулся Порт Хищного моря.

Мостовая спускалась к причалу, построенному у подножия подпирающих небо скал. На сияющих солнечным золотом водах покачивались парусники, стройные и изящные; ровный соленый ветер, дующий с моря, сдувал запахи смолы, пищи, отходов, оставляя воздух процеженным до осязаемой чистоты. Над головами реяли альбатросы, кричали чайки, поколениями вившие гнезда на невообразимой высоте скал, что замыкали Порт. В отдалении стояли рыбацкие баркасы, выгружавшие вечерний улов. Порт жил, дышал, двигался, говорил, шумел, и даже северяне очарованно замерли вместе с госпожой и магом; морские ворота, созданные тысячи лет назад, проплавленные в неприступных скалах, потрясали одинаково и мощью, и красотой, и тем искусством, благодаря которому смогли существовать. Надышавшись морским простором, люди и ушан вернулись к Воротам Порта и поднялись наверх, на Маяк, к простору воздушному.

Солнце уже коснулось закатной черты, и золото вод сделалось червонным. Ветер, ровный и сильный внизу, здесь и вовсе хлестнул, ударил в лицо, заполнил грудь, растрепал волосы, навсегда поселив внутри отпечаток моря; объятая скалами бухта отсюда казалась совсем небольшой, зато морской простор разворачивался широко, от горизонта до горизонта, и весь сиял мягким светом заходящего солнца. Было видно, как тень ползет по скальным, поросшим бурым мхом и лишайником стенам, по взбирающемуся на вздыбленный берег городу, и жила мысль, что здесь воистину место видеть мир с высоты — так, как видели его Небесные Всадники, самые знаменитые из детей Севера.

Они уходили окрыленными и притихшими, уносящими в себе эту красоту и простор, измененными ими. И на обратном пути, ведя коней в поводу, они вспоминали распевные баллады о море и крыльях, и им подпевали со дворов, мимо которых они проезжали.

Едва Жозефина успела отвести свою кобылу в стойло, как к ней подбежал мальчик-посыльный. Темно-коричневый конверт не был подписан, но его скрепляла печать с дядиным гербом, так что девушка вскрыла его без опаски, с интересом и радостью. Первые же строки ударили по доверчиво раскрывшейся душе так, что она едва не выронила письмо из рук:

«Любезная госпожа Жозефина де Крисси! Пишет Вам скромный Андрэ Марц, мастер своего дела, старший служитель Алой палаты. Сим сообщаем Вам, что Ваш дядя находится под нашим попечительством на улице Красной Рыбы в доме с черными воротами. Если Вам дорого здоровье и благополучие Вашего дяди, Вы непременно явитесь и принесете завещанный отцом перстень № 1».

Это был совершенно неожиданный ход. Еще более удивительно было требование отдать перстень — вряд ли он дастся в руки кому-то, кроме отца; даже по поводу себя самой она все еще сомневалась.

В течение ее мыслей вплелось ощущение чем-то очень возбужденного ушана.

— Госпожа, дядюшка сообщает, что вы объявлены в розыск в Алой палате.

— Благодарю, Фердинанд, я уже знаю, — отозвалась девушка, крутя в пальцах перстень номер один. — Подскажи, если знаешь: производились ли последние десять лет алхимические талисманы?

Ушан призадумался.

— Бытовые точно производились, а вот другие… по косвенным признакам можно сказать, что действительно сильных талисманов не делали, вот, например, Алой Стражи сколько было, столько и оставалось все это время.

— Благодарю. Не поминайте лихом, — и она надела перстень. Тот словно ожил на миг, переливчато сверкнул прожилками, стянулся ровно по пальцу и снова прикинулся обычным куском металла.

Жозефине показалось, что вместе с перстнем на ней оказалась чугунная бочка, наглухо отсекшая ее от мира; да, она не потеряла ни зрения, ни слуха, и даже сквозняки по коже остались, но всякая возможность чувствовать ушла. Исчезла с плеча привычная тяжесть: Чирик снова стал обычным куском камня и теперь валялся на полу. Потоки, замкнутые в «бочку», бились, не находя выхода, опора уплывала из-под ног, и Жозефина сдернула перстень с пальца. Тут же вернулось привычное ощущение эмоционального фона, возможность прощупать магические токи, словом — на девушку вновь обрушилась вся полнота мира, а следом приземлился Чирик, теплый и живой.

— Страшная штука, — тихонько сказал Фердинанд. — Я вас совершенно не чувствовал. Говорят, нечто подобное надевают на магов в качестве наказания, и они быстро сходят с ума.

— Неудивительно, — вздохнула Жозефина и объявила общий сбор.

— Штурмуем? — с ходу предложили северяне, изучив письмо. — Народу сейчас много, подраться все не дураки, так что те не отобьются.

— Нельзя, — отмела предложение Жозефина, — там дядя. К тому же почти прямое нападение на корону сейчас совершенно не то, что нужно Северу, да и нам самим.

— Не переживайте так, госпожа. Если вам шлют письма, а не отрубленные пальцы, то время на решение есть.

Признав правоту своих бойцов, она быстро написала весьма ядовитое письмо, в котором осведомлялась, чем не первым алхимикам может помочь Первый перстень, а также извещала, что брать в плен северянина в столице Севера, когда туда стекаются самые могущественные люди этих мест, — не самая разумная мысль. Письмо уносили уже по совсем темной улице, освещенной только надвратными огнями дворов.

Едва установилось чистолуние — то есть луна показалась из-за горизонта целиком, обозначая, что ночь вступила в свои права, — как во дворе поднялся шум, и отряд немедленно высыпал из своего шатра. Судя по отдельным фразам, которые можно было разобрать в возбужденном гомоне, встречали Гаррика де Вардена.

— Дядя! — Жозефину пропустили вперед, и она узнала его: плотный, на полголовы ниже племянницы, чуть хромающий, это был он, пусть и непривычно бледный и явно измотанный.

— Жози! — Гар распахнул объятия и сгреб племянницу. — Вот ты теперь какая! Совсем дитя была, когда я приезжал…

К сожалению, родственная встреча была изрядно скомкана напряжением последних событий, и к делу перешли быстро:

— Что они с тобой сделали? — спросила девушка, заглядывая дяде в глаза. Тот молча поднял левую руку и сказал:

— Я умру на рассвете.

Запястье под закатанным рукавом дублета охватывал хищный даже на вид, составленный из гладко примыкающих друг к другу звеньев браслет.

— Не говори глупостей, — отрезала Жозефина, и хозяин пригласил их пройти в дом.

Событие собрало почти всех, кто сейчас был в поместье. Расположились в общем зале, дядю усадили за стол, и Фердинанд, спросив позволения, осмотрел браслет.

— Знаю такие штуки, — проговорил он, не касаясь гладких, похожих на полукруглые лезвия звеньев. — Браслет защищает от магии и работает как точка привязки для поискового талисмана. А еще это метка жертвы для алхимического пса-убийцы.

— Как это можно снять? — спросила Жозефина, глядя то на браслет, то на дядю.

— Вместе с рукой, — как будто виновато отозвался ушан.

Так было нельзя. И… в конце концов, не зря же у нее Первый перстень! Словно ныряя со скалы в море, она снова надела его и прикоснулась им к браслету — отчаянно пытаясь не думать, что ничего не получится.

— Сними, — шепнула она, и дядя застонал от неожиданной боли, отдернул руку.

— Как когти вцепились… — проговорил он, оправившись.

Жозефина, лишенная возможности действительно чувствовать чужую боль, тем не менее отлично ее представляла; и все же лучше боль в терзаемой талисманом руке, чем боль в руке отрубленной, и тем более смерть от неуязвимого и жестокого убийцы.

— Потерпи, пожалуйста, — попросила она, беря дядю за руку. Но еще несколько попыток тоже принесли только боль, пусть и сильно заглушенную заклинанием Жозефины, а на последней из-под браслета закапала кровь.

Никто ничего не мог подсказать. Жозефина с отчаянием смотрела на дядю; он поймал ее взгляд, и в его глазах были только спокойствие и готовность.

— Я не знаю, что делать, — шепнула она. Впервые за все это время она чувствовала себя не просто слабой — беспомощной. От нее зависели люди, доверившиеся ей, и ее родич, а она не могла принять решение. Если отец сам решил, что перстень не должен попасть в руки Гильдии алхимиков или Алой Стражи, значит, этому действительно нельзя позволить случиться; но и отдать дядю на растерзание неведомой твари было так же невозможно.

— Решай, девочка, — сказал он. — За час до рассвета я попрошу у хозяина доброй крепкой браги, и кто-нибудь из твоих парней отрубит мне руку. Меня познакомили… с собакой. Не хотел бы я увидеть ее снова.

— Но это твоя рука, — возразила племянница. Сейчас ей отчаянно хотелось, чтобы решение принял кто-то другой или хотя бы помог добрым советом. Но и люди, и ушан или молчали, или переговаривались между собой, оставляя Жозефину один на один со всем случившимся.

— А это — твое дело и твоя история, — ответил дядя все так же спокойно. — Я не воин, мне лишняя рука ни к чему.

Оглушенная действием перстня, она даже не могла понять, что чувствуют остальные. Время шло, луна клонилась вниз, и оттягивать решительный момент было нельзя. Она закрыла глаза.

Со всех сторон стояли люди. Ближе всех были пятеро, привыкшие доверять ей во всем. Сидел рядом дядя, уже узнавший из-за нее «гостеприимство» Алых и готовый лишиться руки по ее слову. И вокруг было множество тех, которые видели, что четверо воинов, их земляков, и столичный маг-ушан бестрепетно и гордо идут за этой хрупкой, совсем юной девушкой, и уважаемый всеми Гар вручает ей право решать его судьбу. И все знали, что она — де Крисси, в которой течет кровь Серебряного Пика, кровь Небесных Всадников и героев.

Невозможней всего было подвести их всех разом.

Жозефина открыла глаза уже другой. Не Алые, а она — дочь Штерна. Не им, а ей он доверил свой Первый артефакт. И не у них он, а — у нее.

Она вновь поднесла перстень к браслету и отдала мысленную команду — ничего лишнего, никаких слов, только четкий образ-указание: браслет должен быть снят. Дядя уже приготовился к новой волне боли, но боль не пришла: браслет вдруг расслабился, как могло бы сделать живое существо, и стек с руки на стол.

— Нужно от него избавиться. — Голос Жозефины перекрыл поднявшийся радостный шум. — Не найдется ли мешка?

Семеро конников — Жозефина с отрядом и Гар — во весь опор пронеслись через город, и мешок вместе с заключенной внутри него гадостью полетел с Маяка, брошенный рукой Жозефины, которая никому больше не могла доверить этот страшный груз. Дыхание моря вместе с магией Фердинанда помогли ей: он канул в воду уже в самой бухте, вдалеке от линии бьющегося о скалы прибоя.

Возвращались с радостью, как победители. Несмотря на поздний — или уже ранний? — час, все окна были освещены: город гулял, в каждом дворе шел праздник встречи, и тут уж не имело значения количество мест; гости ходили от двора к двору, оглашая ночь здравицами, разудалыми песнями и разговорами, иногда — глухими звуками ударов, треском дерева и даже звоном стали: по пути обратно отряд увидел пару кулачных потасовок и поединок чести по всем правилам — обнаженными, на перекрестке, на боевых клинках. Зрители тоже не были обижены весельем, ободряя своих и подзуживая «чужих», а кое-где даже делая ставки. По временам сквозь прутья кованых или из бойниц каменных оград выныривала рука с кружкой (кубком, стаканом, бутылью…) и предложением угоститься, Гара и Каталин с парнями звали присоединиться к веселью; от приглашений они вежливо отказывались, кивая на Жозефину, а вот питье со всей благодарностью принимали.

В поместье гостеприимного Огастова кузена тоже не было тихо; отведя коней, родичи наконец-то смогли найти время и уголок поговорить о своем.

— Как они смогли тебя взять?

— Отвлекся. — Гар развел руками. — Потерял осторожность. Они появились раньше, чем я ждал какой-нибудь пакости.

— У меня к тебе были вопросы, — сказала Жозефина.

— А у меня для тебя есть ответы, — отозвался дядя, — но с этим лучше подождать до утра. У тебя сегодня был нелегкий день. — Он нежно провел уцелевшей рукой по ее щеке, и Жозефина поняла, как она устала; кипящее в жилах возбуждение уходило, тело требовало отдыха. Пожелав дяде доброй ночи — потому что спокойная, судя по размаху гульбища, никак не предстояла, — она ушла в свой шатер спать. Каталин с парнями, испросив позволения госпожи, присоединились к общему веселью, а Фердинанд последовал за ней.

— Что за собака, о которой вы говорили? — поинтересовалась девушка, раскладывая свою скатку.

— С нее началась Алая Стража, — зевнув, пояснил ушан. — Первое алхимическое создание, вернее, первое из тех, кого увидели. Неуязвимая для стали, огня и магии тварь, в которой от собаки столько же, сколько в том Страже Врат от кошки — они, кстати, весьма похожи по своему принципу. Ваш… отец… Штерн продемонстрировал королю мощь алхимии на ее примере, а король не преминул ее проверить на опальных магах. — Он хотел сказать что-то еще, но потом передумал. — Это не та история, госпожа, которую следует рассказывать на ночь.

— Согласна, — пробормотала девушка и, свернувшись под плащом, немедленно уснула.

Наутро Жозефина проснулась удивительно рано: солнце висело в небе на полпути к полуденной черте. Половина гостей еще отсыпалась, а те, кто был на ногах, выглядели совершенно бодрыми, будто не гуляли почти до рассвета. Кое-кто ходил со свежими синяками — вовсе их, впрочем, не стыдясь; дядя с рукой на перевязи — браслет оставил по себе весьма глубокие царапины, скорее даже раны, и заживать они пока отказывались — выглядел раненым героем. В нем не убавилось ни добродушия, ни спокойствия, лишь появилась серьезность. Он предложил племяннице вина с собственных виноградников в качестве десерта, и они расположились в выделенных Гару покоях — небольшой комнате во флигеле, откуда слуг срочно переселили в шатер, чтобы дать место уважаемому гостю, еще и безвинно пострадавшему.

— У меня было предчувствие, что я тебя увижу, — сказал Гар, разливая по бокалам прозрачное золотистое вино, — поэтому взял с собой кое-что. Вещи как раз успели перевезти к утру…

Здоровой рукой он открыл замок стоявшего в углу походного сундука. Под сколоченной из толстых досок, стянутой полосами черного железа крышкой в аккуратных, выложенных мехом и снабженных хитрыми защелками гнездах покоились серебряные слитки — точно такие же, как те, что дядя присылал де Крисси. Зрелище завораживало само по себе — не видом богатства, но разумностью устройства, тщанием работы и прекрасным сочетанием светлого серебра с темным мехом и навощенным деревом; дядя же, почти не обращая на него внимания, нажал потайные клавиши где-то на боках сундука, воспроизведя некую комбинацию, отчего раздался пружинный щелчок. Гар с помощью одного из двух своих слуг снял верхнюю часть сундука, где лежали слитки, и пригласил Жозефину заглянуть внутрь.

Там, в уютном гнезде из сена, веточек и пуха, свернулась клубком небольшая, с петуха, зверюшка. Можно было разглядеть гладкий мех, перья и пару вполне серьезного вида крыльев — и все это отливало чистым серебром.

— Серебряный грифон… — прошептала девушка и протянула руку к дивному зверю. Осторожно, нежно-нежно коснулась шелковистых перьев, чуть отодвинула душистое сено — так, чтобы увидеть увенчанную клювом морду. Грифончик спал, поджав лапы и накрывшись крыльями, и прикосновение его не разбудило. — Знаешь, я была уверена, что он у тебя есть.

— Это — последний Небесный Зверь, живая легенда. Только спит очень давно…

— Это ведь он Клаус?

— Да, — кивнул дядя, и в глазах его были тепло, нежность и печаль. — Серебряный грифон Клаус, а Всадник его — Лилия де Крисси.

— Мама?!

— Именно она.

— Но он же такой… маленький… — Наедине с дядей и этим чудом Жозефина могла позволить себе расслабиться и побыть не предводителем, не магом, не бойцом, а просто собой.

— Он не унесет всадника, но я помню, как он летал. Как они играли с Лили — она, счастливая, смеялась, а он носился вокруг нее, такой же счастливый. Проклятие Первых постигло не только Всадников, но и их Зверей, вот он и вырос только таким.

— Расскажи о проклятии, — попросила девушка. Она помнила: что-то подобное было в полусказках-полулегендах, которые матушка рассказывала ей на ночь, а еще его упоминал мастер Феликсефонтий в свой первый визит.

Гар взглянул сначала на нее, потом на Клауса и заговорил размеренно и напевно, словно читая древнюю книгу:

— Легенды говорят, что материк населяли Первые — нездешние существа, искусные и в бою, и в магии, и во всяком искусстве. Люди же попадали сюда морем и почти всегда — с севера. Чаши сложно достичь, потому что она не лежит у самого Ствола, а находится у нижней развилки Ветвей, и пройти к ней могли только самые смелые, упорные и одаренные доброй удачей — словом, герои. Первые спасали тех, чьи припасы кончались, а корабли разбивались о скалы. Люди становились их слугами и учениками, они перенимали магию и знания этого мира и множества других. Главным же знанием было то, как сохранить равновесие и мир в Чаше — этого желали сами Первые. Кроме всего остального они научили людей бороться с тварями Корней и пробуждать Яйца Сущности. Небесные Звери, раньше носившие только Первых, стали избирать достойнейших людей своими Всадниками. И однажды, увидев, что в Чаше много людей и у них есть знания для выживания и благоденствия, Первые решили покинуть Чашу, уйдя в мир, где еще не было гармонии, чтобы принести ему эту гармонию, как они принесли ее Чаше. Но последний из них отказался шагнуть во Врата. Он любил Небесную Всадницу и не желал покидать ее и их детей, а дороги туда ей не было. Врата же не могли закрыться, пока все Первые не уйдут из Чаши. Открытые, они подвергали Чашу опасности: с той стороны рвались чудовища, и только Первые, звавшие своего сородича, сдерживали их. Тогда Всадница, не в силах смотреть на его муки и обрекать Чашу на нашествие чудовищ, обняла любимого и вонзила в него нож. Как только жизнь ушла из него, Врата закрылись, но Первые, видевшие его смерть, прокляли эту Всадницу, весь ее род и всех Небесных Всадников: пусть вы так же истекаете кровью, как наш собрат, был приговор. Пусть вы увидите, как силы покидают ваших братьев и сестер. Пусть ваши дети и внуки слабеют и чувствуют это.

Мужчина вздохнул, смаргивая вставшие перед глазами видения, и продолжал:

— Через полторы тысячи лет проклятие сбылось окончательно. Последний Всадник поднялся в небо пятьсот лет назад. Из каждого десятка Яиц Сущности пробуждалось хорошо если одно, и ни один Зверь уже не вырастал настолько, чтобы нести Всадника. Потом пробуждаться стало одно Яйцо из полусотни, потом из сотни, а потом… — Он махнул рукой так, будто это его дети умирали у него на глазах. — Клаус — последний из Небесных Зверей.

Жозефина слушала молча, боясь нарушить плавное течение дядиного рассказа даже лишним вдохом или неловким движением. Сердце щемило от горького сознания того, что перед ней лежит последний осколок легенды. Прокляли ли Первые ту Всадницу за кровавое преступление или же за то, что она, человек, сделала выбор за любимого?..

— И давно он спит? — Девушка не стала преодолевать искушение еще раз коснуться нежных перьев сияющих серебром крыл.

— Увы, давно. Он уснул еще до твоего рождения. Уснул, но не умер. — Дядя явно говорил о чем-то очень значительном — даже более значительном, чем то, что легенда оставалась живой. — Ты можешь не знать, Жози, да… Небесные Звери не могут жить без своих Всадников. Твоя матушка жива.

Знание сердца, подтвержденное реальностью, расцвело в груди пламенным цветком. Отец жив. Мама жива. Серебряный грифон тоже жив. Чувствование за чувствованием — смутное, живущее вопреки тому, что знало сознание и видели глаза, — обретало плоть, и силы росли. Если они живы, значит, их можно встретить. А если их можно встретить — значит, возможно всё.

Боль, окольцовывавшая грудь, истаяла, уступив место чистой радости, напрочь изгнавшей страх. Жозефина наконец ощутила себя свободной. Мама жива, и это было чудесным и радостным не меньше, чем жизнь серебряного грифона.

— Спасибо, дядя, — просто и с огромным чувством сказала она, и Гар с улыбкой потрепал ее каштановые кудри.

Они помолчали, глядя на Клауса. Дыхание приподнимало крыло, накрывающее тело, шевелило перья, и на каждом вздохе по зверюшке проходила волна серебряных переливов.

— Он — последний, — тихо проговорил Гар. — Последнее свидетельство о том, что Всадники — не просто легенда.

— У меня тоже есть что тебе показать, — и Жозефина вынула из поясной сумки одну из самых своих больших драгоценностей — Яйцо Сущности.

— Откуда оно у тебя?.. — поразился Гар.

— Прилетело к нашему поместью, как в легенде, — и оба улыбнулись. — Ты знаешь, что с ним делать?

— У меня тоже остались такие, — дядя прошелся пальцами по гладкой поверхности Яйца, — но пробудить их не получается, и я не знаю, получится ли. Видно, мир уже не таков…

— А как их пробуждали… раньше?

— Есть одно место, его называют Ясли. Туда попадают лучи всех небесных светил. Яйцо кладется на мозаику, под лучи, и рождается Небесный Зверь. — Мужчина помолчал и вдруг перевел взгляд с грифончика на внимательно слушающую племянницу, и в его глазах были тепло и слабая надежда. — Они уже давно не рождаются, но ты можешь попытаться. Пробуждение Яйца зависит и от того, чьи руки кладут его под свет.

— Мы обязаны попытаться.

— После Вече — обязательно, — согласился Гар, и девушка бережно убрала Яйцо обратно. Если кто-нибудь решит его заполучить, то сможет только снять с трупа, как и все остальное — от гербового перстня Дома до перстня отца.

— Скажи еще, кто такие люди, которые спрашивают ни о чем?

— Ты прочитала мое письмо?

— Да, — твердо ответила Жозефина. — Извини, дядя, но после известия о пожаре и смерти мамы мне нужны были все знания, до которых я могла дотянуться.

Он только махнул рукой — понятно, мол, о чем тут говорить.

— Это шпионы, — и Жозефина кивнула, снова находя не новое знание, но лишь подтверждение того, что чувствовала сама. — Видно, я все еще опасен, по мнению короны, и потому за мной следят. Я никогда не лез в эти дела, и когда Лили отказалась от своего предназначения…

— Предназначения?

— Быть Хранительницей Севера, как последнему Всаднику и де Крисси, — пояснил дядя, — я просто поддержал ее чем мог и не стал ни в чем убеждать. Хотя я бы сказал, выйти замуж за твоего отца тоже было подвигом, да и детей она воспитала чудесных… Пойми правильно, Жози: в твоем отце словно жили два совершенно разных человека — во всем, что касалось его работы, он оказывался жестким до жестокости, хотя с Лили всегда был очень нежен, и, честно говоря, он ее спас. Спас деньгами, спас этим браком, заслонил своим положением, и на ее счет корона вроде бы успокоилась. Хотелось бы, чтобы ты избежала той судьбы, от которой Штерн защитил Лили.

— Они дали мне слишком много, чтобы это случилось.

— Надеюсь. Правда надеюсь, девочка. Ундеваль умирает, и мы опять на пороге случившегося двадцать лет тому назад, а тут еще Алые… Север не могли сломить ни силой, ни магией, пока не появились Гончие Смерти. Но, — он взглянул на племянницу, — сейчас нам есть что противопоставить и им, и людям. Мы слишком привыкли к поединкам чести один на один, к битвам между героями… а теперь знаем, как держать строй и заходить в тыл врага.

Над городом разнеслись заунывные звуки рога, и герольд проехал по улицам, возвещая о кончине Предводителя Севера Ундеваля. Трепетавшие в небе знамена приспустили с замковых шпилей, и вместо праздничного шума город накрыл ровный гул разговоров, а потом стих и он: северяне готовились собраться с рассветом на Вече. Доставали из сундуков и расправляли лучшие дублеты и плащи, начищали сапоги и гербовые перстни, расчесывали конские гривы и перебирали упряжь; ночью кое-где веселье продолжалось, но уже ощутимо тише: многие решили выспаться перед столь важным событием и не затмевать ясность ума переизбытком пива и меда или недостатком сна. Гостеприимный дом, приютивший лазурь и серебро, тоже затих уже к чистолунию.

Жозефина проснулась мгновенно и резко; в боку догорало ощущение толчка. Воздух вокруг перетекал серыми клубами тумана: тумана, которого тут не могло быть.

Она села, вынырнув из тумана по плечи. Все остальные спали, или, вернее сказать, пребывали в неком дурмане — на голос они не отзывались, от пощечин не просыпались, и тела их были странно тяжелыми. Тогда Жозефина вчувствовалась в туман; как она и ожидала, это было заклинание, притом весьма сложное: часть его, проявлявшаяся как туман, несла плетение сна, а иная часть явно была поисковой; молчаливые струны тянулись от верхушки маяка до самых городских стен, и при прикосновении к Жозефине вибрировали гулко и низко. Быть может, так принято делать перед Вече?.. Нет, ее бы предупредили. Значит, кого-то искали, и, весьма вероятно, искали именно ее. Туман усыпляет, а проснувшийся касается струн и тем самым выдает себя.

Она еще додумывала мысль перерезать эти струны мизерикордией, когда в шатер вошел некто. Не слишком высокий, глубоко немолодой, в хламиде, до твердости пропитанной морем — пятна соли и совершенно размытый цвет угадывались даже в сумраке шатра. От него веяло Силой, пронзительной и свежей, как морской ветер бора, и древней, как само Хищное море; это не мог быть никто иной, кроме как морской маг.

— Если вы пойдете на Вече Серебра, ваша история закончится, — проговорил он надтреснутым, скрипучим голосом корабельного дерева.

— Кто вы? — невозможно было не спросить. Сейчас риск мог оказаться слишком велик.

— Возьмите Ключ, — продолжал маг, словно не заметив вопроса.

Жозефина взглянула на протянутый ей ключ — крупный, тяжелый, с серебряным оголовьем в виде трех то ли башен, то ли горных пиков, — но брать не стала.

— Я не знаю, кто вы, от чьего имени говорите, и не могу доверять вам.

— У вас есть два пути. — Он не угрожал: в голосе была только глубокая, застарелая усталость, давно выцветшая подобно его хламиде. — Вы берете Ключ и проходите испытание, и тогда я вам не враг, но верный слуга. Если вы отказываетесь, то вам все равно придется пойти со мной, но сначала вам будет предстоять поединок.

Жозефина колебалась, и туман клубился у ее колен, скрадывая силуэты спящих, но не их мерное дыхание. Вряд ли он работает на Марца или Алых вообще — Север себе на уме, а уж морские маги тем паче; вряд ли он действительно собирается причинить ей вред — но предложение его может обернуться чем-то совершенно неожиданным, она чувствовала это — как и то, что выбор не сделать нельзя.

— Выбирайте быстрее, — поторопил он, и Жозефина приняла Ключ. Тяжелый, прохладный, будто его не держала только что человеческая рука, он лег в ее ладонь и истаял в ней, уйдя глубоко и растворившись незаметно. — Быть может, еще увидимся, — и он вышел из шатра. Тут же потек, подбирая свои серые полотнища, туман, смотались струны, и в шатре все стало по-прежнему. Мир плыл, звуки отдавались с гулкостью, какая бывает во сне, но наследница де Крисси знала, что все только что случившееся было явью. До рассвета еще оставалось время, и едва она присела на свою скатку, ее тут же свалил сон, а проснулась она от крика чаек.

Вокруг были каменные стены, и в узкие, больше похожие на бойницы окна било полуденное солнце. Жозефина поднялась — с плеч соскользнул гревший ее ночью плащ, под ногами на мозаичном полу лежала скатка. Судя по всему, испытание началось.

В первую очередь она обошла стены — небольшая, шага четыре в поперечнике, круглая комната была вырублена в скале, в прорезях всех трех бойниц сверкало море. Двери не было; подойдя к пустой стене между бойницами, девушка приложила руку с Ключом к стене и велела:

— Появись!

Сквозь камень послушно проступила обычная деревянная дверь; Жозефина потянула за ручку и сквозь проем увидела точно такую же комнату и себя, стоящую на пороге. Она шагнула вперед, сквозь свое отражение, и оказалась в точно такой же — нет, в той же комнате. Пространственная магия.

Магический застенок.

«Светлячок» погас, не успев вспыхнуть: стены поглощали плетение по мере его появления, развеивая сотворяемое заклинание и втягивая его Силу. Это было ожидаемо, и Жозефина обратила внимание на мозаику.

Выложенная смальтой, она образовывала широкое кольцо вдоль стен, замыкавшее в себе множество треугольников, наложенных один на другой, каждый чуть повернутый относительно предыдущего — от большего к меньшему, от края к середине. Не хватало ни Силы, ни знания, ни умения, чтобы разобраться в плетениях этого места — и тем паче не хватало, чтобы сломать или пробить их; что ж, если против магии не могла помочь магия — значит, оставалась алхимия, и Жозефина второй раз в жизни надела на палец отцовский перстень.

К ощущению чугунной бочки прибавилось чувство тяжести во всем теле; каждая кость, каждая мышца будто тоже налились чугуном пополам со свинцом, словно сам воздух давил со всех сторон, но двигаться все же было можно.

То, что виделось вырубленной в монолитной скале комнатой, исчезло, процеженное Силой перстня. Остался только мозаичный пол и узоры Силы вокруг: словно две основы для корзин — готовое донце да изогнутые прутья будущих боков — поставили одна на другую так, что донце одной стоит на земле, а другой — смотрит в небо, и пространство меж прутьями заплели не лозой и корой, но прихотливым и мощным плетением заклинаний, которые — Жозефина знала — из ныне живущих повторить никто не мог. Она видела истинный облик комнаты, теперь лишенной всех своих красочных фантомов.

К слову, мозаичный пол тоже остался не вполне таким, как был: теперь ясно было видно, что треугольники образуют не только гипнотический узор, но и водоворот Силы, оканчивающийся в середине воронкой, в которой чувствовалась глубина. Больше идти было некуда, и Жозефина с сознанием своего права бестрепетно шагнула в уходящий вниз поток.

Там была такая же комната — клетка с невероятно толстыми прутьями и плетения Силы между ними, тот же пол, только у стены — точнее, у одного из «прутов» угадывался человеческий силуэт. Она подошла к нему, на ходу снимая с пальца перстень.

Здесь в окна глядела ночь, черная и звездная. У стены, снова прикинувшейся камнем, действительно сидел человек, но не морской маг, которого ожидала увидеть Жозефина, а кто-то другой — молодой еще мужчина в потертом верховом костюме, с длинными золотисто-русыми, беспорядочно рассыпавшимися волосами. Лица его не было видно: он сидел, охватив руками колени и уткнувшись в них лбом. Его Узор Потоков выдавал в нем мага, а вот эмоциональный фон… очень слабый, почти неощутимый, какой-то спутанный, он словно принадлежал умирающему — или находящемуся так глубоко в отчаянии, что оно уже переродилось в полное равнодушие ко всему.

«Апатия», — вспомнила Жозефина. Отсутствие чувств, мыслей и желаний. Испытывающий ее действительно похож скорее на мертвеца — хотя можно ли испытать неспособность испытывать хоть что-то?.. Единственной более-менее живой и имеющей структуру точкой был гербовый перстень рода на указательном пальце, но его мешали рассмотреть пряди волос.

Ощутив присутствие живого человека рядом, мужчина поднял голову. Ни спутанные волосы, ни погасшие глаза не могли скрыть благородство черт, выдающих древнюю кровь.

— Наконец-то… — Голос был хриплым от долгого молчания. — Я думал, вы не появитесь. — Изящества обращения в долгом заключении он тоже не потерял. Или это была холодная вежливость приговоренного, измучившегося ждать казни.

— О чем вы? — тихо спросила Жозефина. — Однажды вы должны были вспомнить про договор и явиться за моей душой.

— Я человек, а не существо Корней… — Он снова понурил голову, безучастный ко всему.

Острая жалость захлестнула Жозефину. Кто бы он ни был, это был живой человек, попавший туда, где жить — невозможно. Осторожность сдерживала, но долг и Дар целителя вкупе с живым, чувствительным сердцем диктовали свое — и тонкие пальцы коснулись спутанной гривы волос. Он вздрогнул, как от внезапного удара, — так вздрагивают, задев локтем незамеченный дверной косяк, и вскинул лицо.

— Или вы мне не кажетесь? — произнес он, сам, казалось, не очень в это веря.

— Кого вы ждали? — спросила она, отнимая руку. Золотисто-русые пряди даже сейчас переливались живым, пусть и потускневшим шелком, а уж если их отмыть и расчесать…

Тень тени усмешки тронула его губы — узкие и сухие.

— Я долго ждал… сначала — надежды, потом — понимания, теперь — смерти. Сделайте это, я очень устал.

— Я тоже ищу выход отсюда, — проговорила Жозефина. — Смерть — не единственный выход отсюда. Я могу попытаться провести вас.

— Нет ничего проще. Расплети обе спирали, и увидишь. — Он выразительно провел взглядом линию от пола до потолка и обратно. — Это песочные часы. Листья сыплются сверху и превращаются в прах. Для меня нет выхода. Все проклятые оказываются тут, и это последнее место, где они оказываются.

— Проклятые?..

— Я отказался от Неба ради власти над Корнями. Для меня нет прощения и потому выхода отсюда тоже нет.

Голос его наконец несколько окреп, и сам он стал выглядеть более живым, особенно пока говорил, и Жозефина решила не давать ему молчать.

— Что это за место?

— Магическая тюрьма в нигде. Она не в Чаше, не в Ветвях, не в Корнях, не на небе, не на земле, не под землей. Нигде. А чтобы выйти отсюда, нужен ключ. Он у тебя есть?

— Да… — медленно сказала она. — А может, и нет.

В ожившем рисунке его чувств медленно проявлялось безумие. Что было вовсе неудивительно…

— У меня был ключ… я его потерял.

— Как? — поразилась девушка.

— Не помню. — Слабый огонек жизни в его глазах начал гаснуть, и она поспешила спросить:

— Что есть ключ?

— Его нельзя вставить в замок, нельзя отдать или продать. Он для каждого свой, — и он уткнулся взглядом в пол. — Я не могу и не должен выйти отсюда. Я достоин смерти, но не могу даже умереть. Я не хочу есть, нет жажды, я даже не могу разбить голову о пол или выпрыгнуть в это нарисованное окно. — Последние слова он почти прорычал, низко и зло. Злость, всегда отвращавшая Жозефину, сейчас порадовала ее — это была новая эмоция, а значит, еще один кусочек жизни. Воистину, смерть милосерднее подобного существования.

— Я вижу, он у тебя есть. — Мужчина вдруг подался вперед, глядя ей прямо в глаза — снизу вверх, пронзительно и остро. Его глаза были светлыми глазами ночной птицы — такие часто смотрели с портретов Всадников. — Помоги мне.

Теперь, когда он сменил положение, стало возможным рассмотреть его перстень: вправленный в серебро белый камень, и в нем — искусно вырезанная сидящая сова.

Жозефина очень хорошо помнила, у кого на гербе была сова.

— Как твое имя?

— Не помню. Оно проклято.

— У тебя сова на гербе.

Он посмотрел сначала на руку, а потом на перстень так, словно они были чужими, незнакомыми.

— Белая сова, да… Золото осыпалось, а серебро соскоблили. — Он замолк, разглядывая перстень.

— У вас был замок на холме, и на дороге к нему стояли каменные совы-стражи, — подтолкнула Жозефина медленную память, ослабевшую за время заточения.

— На утесе, — отозвался узник. — У нас был замок на утесе. Я — последний Крылатый в нашем роду. Я Алан Бескрылый, он же Про клятый. Я своими руками убил своего Небесного Зверя, чтобы мой род обрел Силу и Знание, обрел Искусство.

Потрясенная, Жозефина стояла перед ним, глядя во вдруг ожившие вернувшейся памятью событий и чувств глаза. Она чувствовала прикосновение сильной гибкой шеи, видела большой глаз, добрый и доверчивый, обоняла запах хлынувшей крови и всем своим существом ощущала гнев Всадников Серебряного Пика, обрушившийся на святотатца, отказавшегося от Неба. «Вы лишили нас крыльев и изгнали с нашей земли!..» — Нет, Мать Орбо, это твой предок отказался от Сил Неба ради Силы Корней. Сейчас она даже не знала, что хуже — наказание или сам поступок. Алан заплатил невозможную цену — убил существо, доверявшее ему безгранично, преданное ему, живущее для него и только ради него; предал себя и свои крылья и отобрал их у всего своего рода, отобрал у него Небо.

Навечно.

Что же ты наделал, родич…

— И стоило оно того?.. — спустя вечность нашла в себе силы вытолкнуть пересохшим горлом слова Жозефина.

Он — по крайней мере тогда — считал, что да. Но он не мог спросить поколения живших после него.

— Мы изгнаны. Мой младший брат должен был увести мой род на Запад, а я задержался, и они настигли меня.

— Они?

— Всадники, — пояснил узник. — И бросили меня сюда.

— Алан Бескрылый, — чтобы голос ее звучал твердо, Жозефина собрала всю волю, все еще пораженную жутким осознанием содеянного ее предком, — твой род — Орбо?

— Орбо Эндаре, Легкие Тени, — был ответ. — Далекое облако заслоняет солнце, свет становится рассеянным и далеко внизу под маховыми перьями проплывает земля…

Он все еще тосковал по Небу, которое отнял у себя, своей семьи и своего Дома.

— Назови свое имя, — вдруг сказал Алан.

— Жозефина.

— В мире очень редко что-то происходит случайно. В моем мире вечность не происходило ничего. Я прошу тебя, не дай этому продолжаться. Я расскажу тебе, как выйти отсюда, но обещай мне, что ты взамен подаришь мне покой.

Вот теперь он был живой. Он наконец-то высказал то, что мучило его вечность — его личную вечность здесь, где нет времени и даже каменных стен. Он просил, он убеждал, он готов был умолять, и жутко было оттого, что вся сила этой жизни, и горящих теперь глаз, и налившихся напряжением мышц, и голоса, зазвучавшего сильно и страстно, была направлена на то, чтобы умереть.

Наконец-то умереть.

— Просто разреши им забрать то, что принадлежит им по праву. — Бескрылый говорил, а Жозефина, оцепеневшая, завороженная разворачивающейся перед нею небылью, слушала, слушала, слушала… — Я знал эту легенду, что однажды появится человек, искушенный во всех умениях и обладающий Даром ко всякому искусству. Главное, не предавай ни одну часть себя, никогда, ни за что, и храни свой внутренний Свет. Выбери свой путь, не следуй только Свету матери или мощи отца. Почувствуй себя между Светом и Тьмой, в Ветвях и Корнях, везде и нигде. Почувствуй себя вправе выйти и разматывай эти спирали, вот и все. Прошу, позволь им забрать меня и найди отсюда дорогу, не зря же его дали тебе.

— Дали что? — Вновь ей пришлось заставить себя сказать хоть слово. Алан сощурился и вгляделся в нее так, будто это она начала сходить с ума, заточенная в нигде.

— Ты носишь его и не знаешь, что он такое и зачем нужен? — Ехидство выгорело в нем еще тогда, когда он вытирал от крови клинок над телом своего Небесного Зверя, а высокомерие выветрилось за годы заточения, но в безмерно удивленном голосе пусть бледно, но проступило и то и другое.

— Признаться честно, — усмехнулась Жозефина, — так обстоит почти со всем, что я ношу, — что было истинной правдой.

— Твой герб, — вдруг сказал он, рассматривая перстень Дома. — Де Крисси, первые вассалы Серебряного Пика. Так я должен обращаться к тебе: «ваша светлость»?

Она только хмыкнула:

— К чему эти формальности в тюрьме?

— Это тюрьма только для меня, — посерьезнел он на миг и продолжил с той же бесшабашностью сумасшедшего, которому к тому же нечего терять… ну, кроме возможности умереть: — Дай угадаю: тебе дали серебряный ключ, так?

Кивок в знак согласия, и он продолжал:

— Опять эти выскочки. Подобрали нить к Лабиринту и претендуют на величие древних и мудрых, а сами даже не знают, с чем связались, и думают, что играют с Судьбой, а это она играет с ними… Никогда нельзя путать такие вещи. Пешки, которые никогда не станут ферзями, потому что, чтобы стать великим, нужна великая жертва, уж я знаю. Я проклят и застрял здесь, но за это я принес своему роду Силу, какой у нас не было никогда… ни у кого никогда не было.

— Что ты наделал, родич… — вслух вздохнула Жозефина. — Я могу рассказать, что с ними случилось.

Алан взмахнул рукой, будто отметая что-то, и — улыбнулся.

— Если ты носишь при поясе Убийцу Богов и зовешь меня родичем, то моя жертва была не напрасна, чем бы ни закончилась эта история.

— Расскажи мне об этой вещи.

— Это не вещь. Что угодно, но не вещь. Будь ты созданием Корней, ты не продержалась бы с этим и мига, а будь ты создание Ветвей, ты не смогла бы это носить. А так я уверен, что ты тот самый искусник из легенд, хоть и многого не знаешь.

— Кажется, мы проведем здесь еще одну вечность за разговорами, — заметила девушка, уже давно по-простецки сидящая на полу перед Аланом. Он посмотрел на нее неожиданно ясным взглядом.

— Я знаю, что чем больше ты здесь узнаёшь, тем сильнее тут застреваешь.

— Я задам только один вопрос. — Она сама кожей чувствовала, что время течет, истекает, что задерживаться здесь больше нельзя, но и просто так покинуть этот источник знаний она не могла. — Что он делает с людьми? Забирает душу и отправляет ее к Корням?

— Палач не тронет невиновного, — был ответ, и вина, терзавшая душу Жозефины за нелепую, ненужную смерть Лисы, несколько отступила.

— Благодарю.

Теперь, выслушав и ощутив историю Алана из рода Орбо Эндаре, она знала, что смерть ему будет самым драгоценным подарком, и была готова ее подарить. Ни одно существо, что бы оно ни натворило, не заслуживало вечности мук наедине только с самим собой и содеянным им, и девушка протянула ему свой боевой нож; Бескрылый только покачал головой.

— Здесь нет времени, но есть его законы. Через пропасть лет я не могу это взять, меня бросили сюда задолго до того, как из земли вынули крицу для этого клинка. Сделай сама, что должна, и уходи. Убийца Богов старше этого мира, это чистое Искусство Первых, тебе просто дали его поиграться, а может, и наоборот. Так или иначе, мой срок настал, и исполнить предназначенное судьбой должна ты.

— Я не хочу убивать… — тихо сказала Жозефина. В бою, защищая себя или тех, кто дорог, — да, разумеется; но вот так, собственного родича, пусть и сотворившего немыслимое зло, живого человека, не мыслящего зла ни ей, ни тем, кто жил в ее сердце…

— Позволь мне обрести покой и стать легендой, — попросил Алан. Теперь он был совсем похож на обычного, пусть и усталого человека, и глаза его светились не желанием смерти и не сумасшествием, а мудростью и покоем, чье дыхание он уже чувствовал своим сердцем. — Призови Палача и вели забрать жертву.

— Ты уверен, что там покой, а не очередная вечность?

— Поговорим после, когда она закончится.

Он напрягся, как перед прыжком; раньше у него была вечность, вечность мук, но теперь она кончалась, и он не согласен был ждать ни одного лишнего мига. Девичья ладонь легла на рукоять, вынула древний клинок, и по нему пошел теплый — как всегда — зов, который в слова можно было бы облечь просто и ясно: «Подари ему покой».

— Вот поэтому магами и должны быть мужчины… — проворчал Орбо. — Просьбы, мягкость… Прикажи ему явиться. Просто сделай это!

Последние слова он выкрикнул, живо напомнив нынешнюю графиню Альдскоу. «Неужели заклинатели Корней все такие нервные?» — не менее нервно хихикнув, подумала какая-то ее часть.

— Послушай, родич, — безумная страсть, миг назад горевшая в его глазах, вновь сменилась грядущим покоем, который вдруг окрасился еще и теплом — обычным человеческим теплом, — это Корни, они ценят жесткость. Пусть ты не училась их Искусству, но у тебя есть кровное право взывать к их Силе. Все, что надо помнить, — стой прямо, говори смело и не позволяй никому сбить тебя с толку, особенно — существам Корней. Давай, я вижу, ты — можешь.

Теперь он ждал — ждал не смерти, но того, как его далекий потомок впервые прикоснется к купленному им для своего рода — и, значит, для этого потомка тоже — Искусству; теперь он был действительно по-настоящему живым, как раньше, еще до страшного договора. Жозефина собрала воедино все, что было в ней от предводителя, облеченного властью по самому праву рождения.

— Тот, кто должен явиться, явись, ибо я имею право звать!

И в руке ее мизерикордия стала мечом — та же стать, то же совершенное сочетание формы и предназначения, те же хищные бритвенно-острые стальные грани на черном теле клинка; неуловимый миг Алан смотрел на меч зачарованно, как смотрят на любимую женщину, овеянный новой вечностью — вечностью покоя; а потом он просто пропал, только металлически звякнул о камень перстень с белой совой, и черный меч снова обернулся привычным граненым кинжалом.

Вот и все.

Если это было испытанием, то морской маг просто любит наслаждаться чужими мучениями, и более ничего.

Жозефина подобрала перстень Орбо Эндаре, Легких Теней, и стены вокруг нее пропали вслед за тем, кому он принадлежал.

С Маяка было видно весь город. На шпилях и башнях висели другие, чем вчера — или вечность назад?.. — знамена, а на стенах было слишком много людей. За стенами же дымил кострами лагерь, разбитый целой армией, которая шла под королевским гербом.

— Чирик? — поинтересовались справа, и волшебная птаха привычно вспорхнула на плечо хозяйки. Та радостно погладила пичугу и стремглав побежала с Маяка вниз. Кулак сомкнулся на пустоте — перстня в ее руке больше не было.

Некое чувство направления повело ее к Башне Грифонов; еще снизу она заметила на барбакане знакомый гибкий силуэт Каталин, явно отдававшей приказы снующим вокруг людям. Жозефина поднялась наверх по каменной лестнице и окликнула Мать воинов; Каталин осеклась на полуслове, обернулась и бросилась к госпоже.

— Мы знали, что вы вернетесь! — выпалила она, глядя на госпожу сияющими глазами. — Ваш дядя уехал к себе, он и нас приглашал, но мы остались ждать вас.

— Давно меня не было?

Воительница на миг задумалась.

— Почитай, осада уже вторую луну идет…

— Чирик, — подтвердил Чирик.

Жозефина сумела справиться с изумлением: не быстро, но молча.

— И что королю понадобилось от Севера на сей раз?

— Скальный йор его знает, — фыркнула Каталин. — Выбрали на Вече достойного Предводителя, он уже вступил в права и собирался принести королю клятву верности, и тут на него напали королевские маги. Наши его отбили, говорят, герцог Ордис был ранен, но вроде как ничего серьезного.

Вот теперь изумление было таким, что с налету и не одолеешь.

— Видит Трехликая, в этой истории одно с другим не сходится.

— Видать, короля перестало устраивать такое положение, хочет теперь весь Север под себя подмять, вот и все. И ведь подошли все сразу, — она махнула рукой в направлении гребня стены, — то есть их сюда стягивали, ждали момента. И прежний Предводитель, очень может быть, не своей смертью умер.

Жозефина кивнула — мол, услышала, поняла — и спросила:

— А где Фердинанд?

— Пропал спустя несколько дней после того, как вы исчезли. Мы вообще думали, что он вас искать отправился, все же ушастый паршивец… то есть балбес… — Каталин смутилась, что не смогла удержать язык при госпоже, — в общем, он же маг, авось сумеет той же тропкой пройти. Нет же, сказал только, что если Чирик все еще Чирик, а не камушек, то и вы тоже живы, хоть и непонятно где.

— Спасибо, Каталин, — со всей искренностью сказала Жозефина. — Я очень рада тебя видеть.

— Парни как освободятся, вечером пир устроим в честь вашего возвращения. Вы же едите рыбу на первое, моллюсков на второе и водоросли на гарнир?

— С вами — все, что угодно, хоть похлебку из ремней и коры!

И они засмеялись, сбрасывая напряжение последних дней, обновляя связь между собой.

Каталин быстро раздала последние указания и, уведя Жозефину в кордегардию, рассказала ей о происходящем в городе. Началось все со штурма, но собравший весь цвет Севера Кор Фъер отбился без потерь, и королевская армия развернула осаду. В городе с единственным портом, защищенным неприступными скалами, не голодали — море щедро кормило своих детей, пусть разнообразием стол и не отличался. Немногих верных королю людей давно уже или разоружили и посадили под замок, или изгнали из города; нового штурма ждать не приходилось, по крайней мере до тех пор, пока сюда по узким тропам не дотащат осадные механизмы и не перебросят магов. Кстати, с магами вышло и вовсе забавно: местный морской маг, Морган, раскинул над городом какое-то заклинание, и теперь все порталы, наведенные в город, стаскивает в море, так что рыбка нынче жирная, откормленная незадачливыми лазутчиками.

— Жаль, магов у нас тут мало, только Морган и может что-то по этой части противопоставить, — посетовала Каталин. — Но коль вы снова появились, надежда у нас есть.

— Вы слишком хорошо обо мне думаете, — покачала головой Жозефина. — Корона выдвигала какие-то требования?

— Выдвигала, — оскалилась воительница, — срамные и неприемлемые. Хотели, чтобы им выдали Ордиса и все Вече. — То есть — обезглавить Север, выкорчевав оттуда всех носящих серебро в гербах. — Еще бы задницу в прыжке лизать попросили.

— Воистину, — согласилась Жозефина. — Где вы сейчас расположились, там же?

— На ближайшем постоялом дворе, у нас там с парнями две комнаты. — Каталин показала рукой куда-то сквозь окошко кордегардии. — Мы вам покажем, как ночевать пойдем. Ваши вещи все в сохранности, а лошадка у свояка Огастова стоит, который тогда нас принимал. В гости захаживаем иногда, он нас подкармливает.

— Как парни?

— Да в порядке все. Вот нас тут поставили, стену защищать и к обороне готовить, не скучаем.

— А ты? — Жозефина взглядом указала на охватывающую голову Каталин повязку.

— Случайная стрела, — отмахнулась та. — Оказывается, у этих задохлых южан встречаются хорошие лучники.

— Я мало понимаю в драках, но все же смею заметить, что недостаточно хорошие, — отозвалась Жозефина, и громовой хохот встряхнул кордегардию.

— И все-таки, пока вы с нами, нас не получится, скажем, внезапно усыпить, — заметила Каталин, выводя госпожу на свежий воздух. — Или хоть сможете разбудить нас.

Сразу вспомнился туман с дрожащими внутри струнами и свинцово тяжелые тела спящих.

— Каталин, мне нужно отлучиться, пока есть возможность. Где вас потом искать?

— А чего нас искать, сейчас парней позову. Не дело вам одной по городу ходить, — и она исчезла в башне, выкликая имена бойцов пополам с ругательствами — видимо, чтобы было слышнее. Вскоре вышли встрепанные Уиллас и Лаки в толстых стеганых дублетах, явно только что пробежавшие полбашни и только после этого вылезшие из кольчуг, и от полноты чувств и невозможности обнять — все-таки этикет, слуги и госпожа — бухнулись на колени с радостным воплем: «Вы вернули-и-ись!» Жозефина со всей теплотой приветствовала и их, и они, освобожденные на сегодня от дозора, пошли сопровождать госпожу по городу. Чирик остался с Каталин с наказом, если вдруг что — разыскать и позвать хозяйку.

Первым делом Жозефина попросила своих бойцов показать ей их нынешнее обиталище, и те, сияя, что новенькие серебрушки, повели ее на постоялый двор. Там она отыскала в своих вещах письменный прибор и тут же написала короткое письмо Фердинанду, где сообщала, что она вернулась в добром здравии и передает привет Феликсефонтию; запечатав письмо перстнем, она до времени убрала его в поясную сумку, и вся троица направилась для начала к дому свояка, а там, забрав кобылу Жозефины, верхами к Маяку. Застоявшаяся и истосковавшаяся по хозяйке лошадь выгибала шею, гарцевала и постоянно пыталась перейти на рысь, что ей и было позволено — людей на улицах было немного, а каменные мостовые позволяли скакать хоть галопом.

Смотритель Маяка сказал, что сегодня морского мага еще не видел, но зато подсказал, где того можно найти: «…вот от Порта пойдете прямо, и на третьем перекрестке — налево, там дом с зеленой крышей будет и чайками резными на воротах». Нужный дом отыскался легко; ворота были приоткрыты, во дворе явно шла какая-то работа, и на вежливый стук раздалось вполне гостеприимное: «Заходите!»

Посреди двора лежала на козлах перевернутая лодка, рядом на костерке пузырился котелок со смолой, неподалеку лежала пакля, придавленная сверху большой мочальной кистью; с лодкой возился высокий мужчина с собранными в хвост волосами цвета той самой смолы. Это был, несомненно, маг; несомненно, морской; и, столь же несомненно, он был не тем, кто отправил Жозефину в Лабиринт. Гибкий, смуглый от загара, с жилистыми руками, он действительно походил на море — когда спокойное и ровное, когда темнеющее и обрастающее пенными барашками по кромкам волн, а когда и вовсе штормовое, свистящее, безжалостное, но всегда — глубокое: как ни смотри, до дна не доглянешь.

— Чего надо? — буднично спросил мужчина.

«Морган», — вспомнила девушка.

— Приветствую, — ответила она. — Морган, вы же не единственный морской маг в Кор Фъере?

— Не единственный. А кого вам надо-то?

— Невысокий старик с залысинами, в просоленной хламиде, весьма сильный, с явными признаками морского мага. Полагаю, вы его знаете?

— Знать-то знаю, — Морган рукавом смахнул со щеки прилипшую стружку, — вот только не простой он маг. Появляется иногда, и легенды о том есть, и видел его кое-кто, только поговорить с ним никак не удастся, если сам не припожалует.

Он подвернул начавший было сползать рукав своей хламиды… нет, хламидами назывались одежды академических магов — струящиеся, мягкие и длинные. Эта же одежда из очень плотной грубой ткани, скроенная «колоколом», могла называться не иначе как робой — сейчас ее прихватывал на талии пояс, а если надо, его можно было распустить, пуговицы на боковых швах застегнуть и, накинув капюшон, работать на палубе корабля в неласковых водах Хищного моря. Да и в городе под порывами зимнего ветра, летящего с моря, она тоже была полезна — в отличие от платья магов Академии.

Они разговорились. Парни просто наслаждались солнышком и еще теплым ветром, отдыхая от недавних трудов, а Морган опознал сплетенное призрачным стариком заклинание как поисковое — Морские Струны, издавна пользуемое морскими магами, — и рассказывал Жозефине, как заговаривать лодку от течи, от бури, на удачное возвращение.

— Дело несложное, — говорил он, оглаживая крутой деревянный бок сильной ладонью — такой, что ею эти доски можно было полировать, — кропотливое только — каждую досочку надо нашептать, каждую заклепочку, каждый шмат пакли, и уключины не забыть, и когда смолишь, тоже наговаривать, каждую малую щепочку в общую сеть вплести. Так оно всегда в море, веревка надежнее цепи — одно звенышко разомкнулось, и все, а тут какое волоконце ни порвись, остальные уж удержат…

Когда вечером отряд снова собрался вместе, Каталин с ребятами, как и обещала, действительно устроила пир — вернее, достаточно скромный ужин, на котором вскрыли бутыль тщательно сберегаемого дядиного вина. Лаки, пробывший на крепостной стене до вечера и страшно завидовавший счастливчикам, ушедшим сопровождать госпожу, на радостях вместе с Каталин поднял ее на плечи и так и нес до самого постоялого двора. Они пили, смеялись и говорили до самого чистолуния, а потом разошлись по комнатам — отсыпаться перед следующим днем, который в осажденном городе легким и простым быть вовсе не обещал.

А где-то там, под ночным небом, летел неутомимый Чирик, неся Фердинанду письмо.

Следующее утро для Жозефины началось с письма от самого Ордиса, недавно избранного Предводителя Севера. Пергаментный, запечатанный тяжелой серебристой печатью свиток гласил, что «достойную госпожу де Крисси приглашают на аудиенцию к Предводителю Севера в послеобеденный час».

Изрядно удивленная вниманием облеченного властью лица, которое — что и было самым удивительным — для разнообразия не несло в себе опасности или угрозы, Жозефина зачитала письмо своим бойцам за завтраком.

— Ничего странного, — отозвалась Каталин, обсасывая тресковый хвост, — вы привыкли думать о себе как о родовитой, но мелкой нобле и что вы человек маленький и незаметный, но я вам скажу, что люди видят больше, чем кажется. Да и знают о вашем исчезновении и возвращении немало народу, слухи разносятся быстро.

На сей раз госпожу сопровождали Каталин и Витар: Уиллас и Лаки, согласившись, что так будет справедливо, ушли на стену служить городу.

В замке Кор Фъера, сложенном, как и большинство местных построек, из крапчатого камня и увенчанном вместо шпилей ребрами и хребтами морских чудовищ, их встретил кастелян. Если бы не характерные отпечатки в эмоциональном фоне, его самого можно было бы принять за герцога: очень старый, очень высокий, очень гордый, он держался с безукоризненным достоинством, кланялся, поворачивался и шагал так, будто каждое движение было отмерено по нитке. Он проводил их к Малой гостиной и отворил дверь.

Малой гостиная была разве что по меркам замка — там свободно могли бы расположиться полсотни человек; окна ее выходили на городскую стену, так что было видно и дозорных на барбакане, и снующих гонцов, и костровых, варивших похлебку на кострах под стеной. К тому же все потолки и проходы были столь широки и высоки, что там мог свободно проехать конник в полной броне, да еще и со знаменем в руке. Предводитель Севера ждал гостей, сидя на резном то ли большом стуле, то ли скромном троне, а по бокам стояли Морган и советник, которого Жозефина по имени не знала — по сути дела, тот, кто сам-то всего ничего не дотянул до венца Предводителя — быть может, немного не вышел родом или славой, но был человеком не менее умным и достойным.

Ордис кивнул вошедшим. Одет просто, в синее и серое, на голове венец с башенными зубцами и крыльями — символами своей власти.

— Ближе, — прозвучал его голос, и они подошли на пять шагов. — Госпожа де Крисси, Кор Фъер наслышан и о вашей пропаже, и о чудесном возвращении.

— Честно говоря, я не способствовала ни одному из этих событий.

— Господин Ордис хотел бы услышать эту историю от вас, — пояснил Морган.

Глубоко вдохнув, Жозефина начала рассказ. Она опасалась говорить все и потому умолчала об отцовском перстне, имени узника и том, как он покинул Лабиринт.

— Удивительно, — нарушил установившуюся тишину Ордис.

— Есть легенда, что в скалах Порта Первые сделали магическое узилище, — подтвердил морской маг, и они принялись с интересом обсуждать это место.

— Это все, что вы хотели от меня услышать? — спросила Жозефина, чувствуя медленно наползающую справа и слева скуку.

— Еще нет. — Предводитель поднялся. — Не желаете отужинать?

Герцогский стол тоже изобиловал рыбой и другими дарами моря, хотя там попалась и парочка крупных, с локоть, жареных диких ящериц, и явственно отличался только одним: там был настоящий хлеб — пусть из грубой муки, но хлеб, а не лепешки из отрубей пополам с водорослями; может, его подали для званых гостей, но как бы там ни было, сейчас щедрые ржаные ломти были вкуснее любых яств.

По просьбе Ордиса Жозефина рассказала о своей семье. Герцог выразил ей совершенно искреннее сочувствие по поводу столь ранней и внезапной гибели ее родителей и задал вопрос, на который у девушки давно уже был готов ответ:

— Вы родились весьма далеко отсюда. Что привело вас на Север и в сам Кор Фъер?

— Случилось так, что мне пришлось уехать из нашего поместья, — тщательно выбирая слова, начала Жозефина. Она не проговаривала этих слов, просто внутри нее жило уже знакомое знание, и теперь ему нужно было придать воспринимаемую прочими словесную оболочку. — Разумеется, вы знаете, что к наследникам Севера корона все еще относится настороженно, это и было одной из причин, помимо иных событий. Изначально я хотела добраться до дядюшки, но по пути, как раз недалеко отсюда, мы получили весть о скорой смерти Ундеваля и поспешили сюда вместе с родней одного из моих воинов, тем более что и дядя тоже должен был приехать. Потом я пропала на целую луну при уже известных вам обстоятельствах и теперь попросту не могу бросить город в осаде — магов здесь почти нет, а я все же кое-что могу. К тому же со мной уедут четверо опытных и отважных бойцов, что еще больше ослабит оборону.

Ордис слушал молча и только кивал.

— Я вижу, что, хотя вы и родились в столице, дух ваш — дух истинной дочери Севера…

Высшей похвалы нельзя было и пожелать, и Жозефина церемонно склонила голову в знак благодарности.

— …хотя это неудивительно. Не зря ведь де Крисси были ближайшими вассалами Серебряных Пиков, первых Всадников Севера…

Вместе с магом они прошли коридорами замка и попали в тронный зал. Там Предводитель отдернул занавесь, скрывавшую проход за троном и успешно маскировавшуюся под обычную драпировку стены, и Морган провел Жозефину в маленькую, два на два шага, комнатку, в каждой из стен которой было по двери.

— Откройте среднюю, пожалуйста.

Жозефина развернула свои чувства и сразу ощутила интерес и любопытство, волнами исходившие от двоих мужчин. Дверь же была обычной деревянной, окованной полосами железа. Ладонь легла на ручку, потянула…

В лицо ударил пахнущий солью и водорослями ветер, принесший крик чаек; внизу, под смотровой площадкой Маяка, билось о скалы Хищное море и предвечернее солнце заливало дикий камень и саму комнатку теплом и золотом.

— Достаточно, — произнес маг и захлопнул дверь.

— Госпожа Жозефина, — заговорил Предводитель, когда они вернулись в тронный зал. — Сейчас такое время, что чем больше веришь легендам, тем лучше. Именно легенды — живые герои или старинные сказания о правдивом — спасали Север во времена смут и войн. Я позвал вас именно потому, что вы прикоснулись к одной из легенд и, более того, обрели ее часть. Как вы думаете, вам вручили Ключ от магической тюрьмы? — Жозефина ответила утвердительно, и Ордис продолжал, сверкая умными голубыми глазами: — Вы не правы. У вас Ключ от Кор Фъера. Именно благодаря ему вы открыли дверь-Врата, впервые за двести лет.

Теперь Жозефина со всей ясностью осознала, что чувствовал Меченый, впервые придя к ней в поместье и слушая ее рассказ. Истина за истиной врывались в сознание, круша привычный мир в куски — и разлетевшаяся мозаика складывалась заново уже совсем иначе.

— И именно потому, что вы обрели часть легенды, я назначаю вас тем, кто уведет людей из города, если враги прорвутся.

Сияющая просвеченным солнцем янтарем мозаика кружилась, прирастая новыми частями, оковываясь металлом. Раньше Жозефина отвечала за пятерых, доверившихся ей, — теперь, если Кор Фъер не удастся отбить, за ее спиной окажутся сотни и тысячи; что ж, если она должна, то она справится.

— А вы?

— А мы прикроем, — ответил Предводитель спокойно и твердо.

— Я исполню то, что должно, если потребуется, но мне хотелось бы быть полезной прямо сейчас. Я могу помочь с обороной?

— Насколько я знаю, на стене есть ваши люди. Вы наверняка научились неплохо действовать вместе за время путешествия, поэтому будьте с ними, защищайте свой участок стены. И еще, Морган… — Чаг вручил Жозефине покрытую серебром ракушку, в которой без труда опознавался талисман связи. — Если что — немедленно оповестите. Вашей интуиции я доверяю, не зря же именно вас выбрал легендарный морской маг. Добавлю, что есть еще одна легенда, которую вы с вашими способностями тоже можете увидеть воочию. Вы слышали о Призрачном Замке?

— Насколько я помню, это родовой замок Серебряных Пиков, разрушенный при Смене Ферзей.

— Почти верно, — улыбнулся Ордис. — Он был разрушен незадолго до этого. Такова истинная, а не официальная история. В любом случае вы вполне можете его найти, он находился на востоке.

— Однажды я обязательно попробую, но не сейчас. Кор Фъер я не брошу.

Они обменялись поклонами — нобле одной земли, каждому из которых было не занимать ни благородства, ни силы; один — облеченный властью, огромной тем более, что он приобрел ее не по праву крови, а благодаря доверию людей; вторая — принявшая долю этой власти и, возможно, готовящаяся принять власть еще бо льшую.

— Завтра вас найдет мой секретарь со всеми бумагами, чтобы отразить формальную сторону нашего договора.

— Благодарю вас.

— Иди и служи честно.

Еще один поклон — короткий, скупой, несущий понимание напутственной ритуальной фразы на «ты», а не церемониал, — и Морган провел Жозефину обратно к ее бойцам, а кастелян проводил всех троих до ворот.

— Не зря сходили, — решили Каталин и Витар. — И встретили достойно, и покормили неплохо. Давненько мы не видели мясо, которое не плавает, и хлеб, который растет не в воде.

По пути они нашли лавку портного, где продавали также невыкупленные заказы, и Жозефина смогла сменить свое друидское платье на одежду северян — льняные рубаха и порты, плотный набивной шерстяной дублет с костяными пуговицами, шерстяные же, подбитые для верховой езды кожей штаны. У кожевенника Каталин с Витаром присоветовали госпоже совершенно особые сапоги — удивительно легкие и прочные, рыбьей кожи, с подошвой из шкуры белого ската, обитателя Хищного моря. Мелкие шипы, усеивающие эту шкуру, не давали подошве скользить ни на камнях, ни на льду, ни в стремени; стоили сапоги немалых денег даже сейчас, но они того воистину стоили — южнее их везли очень редко и сносу им не было.

— Теперь вам только косу заплести осталось, и никто и не подумает, что вы родились и выросли не здесь, — одобрила Каталин, а Витар только что-то пробурчал о сбегающихся стаями почище скальных шакалов женихах, которых устанешь отгонять.

Рассказ о произошедшем девушка берегла до момента встречи всей пятерки. Они собрались на стене уже вечером и задержались там же вместе с заступающими в дозор. За перловым, от души сдобренным жирным палтусом кулешом Жозефина и рассказала о своем назначении.

— Я же говорил! — торжествующе заявил Уиллас. — С вас половина коня!

— Зад или перед? — поинтересовались остальные двое бойцов. Каталин и Жозефина только улыбались, слушая беззлобную перепалку друзей.

Уже под конец, когда все выскребали из деревянных мисок остатки еды — кто пальцем, кто куском принесенной из дома водорослевой лепешки, а кто и сбереженным сухарем, — снизу раздался шум. Он шел от устроенных под стеной загонов для предназначенной в еду защитникам живности и был таким, будто кто-то не очень сильный всем телом бился в дощатую стену. Жозефина, оставив миску, сразу пошла туда, раскидывая чувствительные потоки Силы, ощупывая то, что было внутри; оно явно было живым, магическим и очень знакомым…

Они сдвинули засов, и из темноты, кое-где пробитой просочившимися в щели солнечными копьями, выпал Фердинанд.

— Ты вернулся!..

— Чирик! — Что-то выпорхнуло из складок одежды ушана и метнулось на плечо к хозяйке. Она погладила волшебного птаха, потерлась о него щекой; маг отряхнул с себя то, что успело на него осыпаться в загоне, и расцвел теплой, пусть и немного робкой улыбкой:

— Да, госпожа, и я очень рад, что вы вернулись.

— Я тоже рада снова тебя видеть.

Ушан ответил ей долгим взглядом и проникновенно сказал:

— С вами я становлюсь безрассудным.

— Я бы не сказала, что тебе это не нравится.

И вновь собравшийся отряд направился на постоялый двор, обмениваясь новостями.

— Вчера в лагерь перебросили боевых магов, — торопливо говорил ушан. — Скорее всего, они будут наводить на город сонное заклинание…

А потом войдет армия и перебьет большинство обитателей. Остальных, менее везучих, захватят и привезут в столицу. Жозефина ощутила, как за спиной распахиваются крылья, и нежные плоскости маховых перьев ощетиниваются стальными лезвиями. Она взялась за посеребренную ракушку и объяснила Моргану, где именно его ждут.

Пока маг добирался, Фердинанд успел рассказать, как он попал в город.

— Все Врата, наведенные в город, вытесняются в море, — поняв, что это уже известно, ушан принялся за подробности: — Защитное заклинание рвет наводящиеся Врата и питается энергией, освободившейся из разорванного плетения, очень удобно получается: маг не тратит силы на поддержание заклинания…

Жозефина ощутила присутствие Моргана, Витар встретил его, и все семеро сели держать военный совет в одной из комнат, занимаемых отрядом.

— Чары можно и сбить попробовать… только втроем-то потянем ли против Круга? — задумчиво сказал Морган, выслушав Фердинанда.

Ответ был вполне ясен — заклинание, сплетенное парой десятков превосходящих и по Силе, и по умению магов они не могли ни развеять, ни исказить.

— Можно, скажем, отряд заклясть, это мы сумеем, — продолжил Морган.

— Нет смысла, — возразила Жозефина, — против армии они одни не устоят.

— Можно попробовать сбить заклинание в максимальной точке, — предложил Фердинанд, и по усвоенной за время путешествия с госпожой привычке принялся объяснять: — Плетение проходит начальные стадии, потом Сила нарастает, и есть момент, когда плетение уже набрало нужную Силу, но еще не начало действие. Можно попробовать его поймать. Если дядя участвовать не будет, то…

— Дядя? — переспросила Жозефина. Фердинанд посмотрел не менее удивленно.

— Он же архимаг, кто его прохлаждаться оставит, когда тут такое… От подготовки он, конечно, ускользнуть не сможет, но в общее плетение не пойдет.

«Логично. Ушаны не убивают напрямую, и плести вроде бы безобидное сонное заклинание, после которого околдованных перережут, тоже не станут».

— Так вот, если дядя не участвует, то должно получиться…

— А если не получится? Тогда мы вообще ничего уже не сможем противопоставить, — отмела и это предложение Жозефина. — И долго держаться против Круга тоже не получится.

— Сбор урожая закончили, — подал голос Морган, и все повернулись к нему: было в его голосе нечто многообещающее, — есть чем кормить людей.

— То есть нам надо продержаться, — кивнула Каталин, которая уже все поняла. — Север соберет своих людей и даст им пинка под… то есть ударит короне в тыл, госпожа.

Эта задача была куда легче идеи втроем противостоять Кругу магов, и мысль, до того нервно метавшаяся в мозгу, уверенно направилась по некоему пути…

— Фердинанд, — окликнула Жозефина, — заклинание ведь пойдет над стенами?

— Думаю, да, — в один голос ответили маги, и ушан продолжил: — Куда же ему деваться?

— Мы можем сделать вот что… — Она обвела магов взглядом, и те приготовились слушать. — Попробуем накрыть город развеивающим заклинанием, как вы, Морган, накрыли его заклинанием против Врат. Если использовать Маяк как фокус, от него протянуть нити и закрепить их на стенах и сделать между ними поперечины… оно должно повредить хотя бы часть плетения, вобрать его Силу и тогда разрушить остальное. Пусть не все, но остатки плетения развеются уже сами.

Она говорила без полной уверенности, но предлагая некий шанс — и оценить этот шанс могли только Фердинанд и Морган, куда более искушенные в Искусстве, и им же предстояло рассчитать плетения.

— Должно получиться, — что-то прикинув, предположил морской маг. — Я и жемчужины найду, чтобы нити на стенах привязать.

— Думаю, получится, — согласился ушан.

Они сидели на все еще теплом от солнца камне, протянув последнюю поперечину, и тупо смотрели в небо, где реяла внятная их взглядам паутина Силы. Видимо, за день они устали больше, чем предполагали ранее, — линии светились слабо, и заклинание могло разве что оповестить, нежели действительно что-то противопоставить вражескому, но сил у магов уже не оставалось. Даже Жозефина не могла почерпнуть даже капли ни от Корней, ни от Ветвей, а Фердинанд с Морганом и вовсе успели выкачать все свои накопители.

— Морган, в городе больше магов нет? — преодолевая усталость, выговорила девушка. Тому для ответа тоже потребовалось усилие:

— Мм… подмастерья, и такие, у кого Дар только открылся…

— Собери всех, и пусть сторожат на Маяке. Дай им талисманы, чтобы смогли позвать нас. И ночевать надо всем вместе, чтобы не тратить время на сбор.

Трое посидели еще немного, собирая силы, чтобы встать; они потратили себя целиком, насколько могли, чтобы еще остаться в живых и в сознании, и слишком устали, чтобы даже вездесущий, с молоком матери впитанный политес имел над ними власть. Урожденная нобле, мужчина и ушан, еще ребенок по меркам своей расы, сидели или даже, скорее, полулежали вповалку, и Искусство, а паче того сделанное с приложением оного дело — объединяло их куда сильнее, чем что-либо другое разъединяло.

Глядя на их общее творение на фоне закатного неба, Жозефина вдруг подумала, что «паутиной» такое могли бы назвать только маги Срединных земель. Здесь же, в Кор Фъере, вскормленном соленым молоком моря, эти линии явственно и однозначно образовывали «невод».

Оторвав себя от таких уютных камней барбакана, они отправились на постоялый двор; Каталин поддерживала Жозефину, которая сейчас, среди своих, могла не тратить остаток сил на прямую осанку и четкий шаг, а ушан с морским магом шли сами, демонстрируя достойное лучшего применения упрямство. Главное, успеть хоть немного поспать, мало ли что будет ночью…

Она проснулась от того, что ушан аккуратно тряс ее за плечи.

— Госпожа, я чувствую магию, там, за стенами… — торопливо прошептал Фердинанд, увидев, что Жозефина открыла глаза.

Сила окутывала ее, искрилась в жилах, и тело, уже успевшее отдохнуть, сбросило сон мгновенно.

— Буди остальных, — велела она и, встряхивая за плечо Каталин — чуткая воительница проснулась тут же, — второй рукой нашарила загодя повешенную на грудь ракушку.

— Морган, вы нужны на стене, сейчас, — и, натянув сапоги, на ходу набрасывая плащ, которым укрывалась ночью, выбежала в коридор.

Кони галопом пронеслись по улицам тревожно спящего города и вынесли отряд к стене.

— Заклинание прошло, — сказал Фердинанд, когда оставалось еще шагов сто. Все шестеро взлетели на барбакан.

— Сигнала от «невода» не было, — отозвалась Жозефина.

— Значит, заклинание было направлено не на город.

За стенами тоже все выглядело мирно: осаждающая армия частью еще сидела у догорающих костров, но многие уже тоже спали. Фердинанд повторил сказанное появившемуся Моргану, с заспанного лица которого ясно смотрели зеленоватые, как море в отлив, глаза.

— Я вообще только потому и почувствовал плетение, что магия знакомая и там ученики были в круге подпитки, а они еще прятаться не умеют, — закончил он.

Втроем маги попытались нащупать след исполненного заклинания: Морган и Фердинанд держали «зеркало», отсекая лишние потоки и усиливая чувствительность Жозефины, а она ощупывала чувствами пространство за стеной, пытаясь найти и понять, что же наколдовали королевские маги.

Пусто. След был умело затерт.

Успевшие так или иначе отдохнуть, они влили Силы в свой «невод», и тот вместо слабого мерцания засветился ровно и мощно, разом поселив ощущение, что теперь он сработает как должно. Осталась тихая ночь, звезды и, как их земное отражение, далекие костры осаждающей армии.

— Я прошу прощения за столь ранний подъем, — обратилась девушка к морскому магу, — но сейчас, когда армия может пойти на приступ, лучше сто раз вскочить понапрасну, чем один раз не успеть.

— Теперь, значит, или тревогу поднимать, или спать снова идти, — проговорил Морган, с силой проводя ладонями по лицу. — Чего, госпожа де Крисси, скажете?

Она колебалась несколько мгновений. Поднимать весь город, возможно, без причины, отнимая у защитников драгоценные силы, — или беспечно уйти, вероятно, подставив их, спящих, под удар? Однажды решение доспать вышло ей целой луной отсутствия и переживаниями дорогих ей людей…

— Идите отдыхать, сейчас вам это нужнее, чем мне. Я постою в дозоре.

Коротко кивнув, маг ушел, а Жозефина, поплотнее закутавшись в плащ, оперлась локтем на зубец стены. Она была несколько удивлена, увидев рядом Фердинанда.

— А ты?..

— Куда я без вас… — ответил он, запахивая плащ и прислоняясь к зубцу с другой стороны. — Одет я тепло, а тут луну хорошо видно. Сегодня красная, полная, под такой замечательно рассказывать страшные истории. Хотите страшную историю?.. Хотя вам, пожалуй, не надо, и так хватает, без рассказов.

— Я не знаю, испытывал ли ты когда-нибудь это, но можешь просто поверить: со стороны оно всегда страшнее, чем внутри.

Ушан пожевал губами, потом сказал:

— А может, вы что-нибудь расскажете?

— Задавай вопросы, — отозвалась Жозефина.

— Расскажите, куда вы пропали? Я очень за вас переживал, и если бы не Чирик…

— Чирик? — Волшебный воробушек тут же напомнил о себе, высунувшись из-под плаща хозяйки, и, чисто по-птичьи повернув голову, выжидательно глядел снизу вверх блестящим черным глазом.

— Сможешь узнать, что они там наколдовали? — спросила она, гладя птаха.

— Чирик! — Воробушек весь вытянулся, взъерошился и, героически пискнув, спорхнул с плеча и исчез в темноте. Если б он мог, то наверняка отсалютовал бы. Фердинанд нежно глядел ему вслед.

— Чирик — нечто вроде вашего фамилиара, — пустился объяснять ушан, — вы привели его в этот мир, ваши Сила и воля держат его здесь, и если бы вы погибли, он бы тоже… стал бы снова камнем или разрушился. Но вас могли не убить, а, к примеру, похитить.

Он ни на миг не думал, что Жозефина могла уйти, бросив отряд.

— Ты искал меня? — Дыхание клубилось облачками пара: горная осень вступала в свои права куда быстрее, нежели равнинная, быстро выпивая из воздуха тепло.

— Конечно. Мы с Чириком обошли весь город. Меня он, конечно, не слушается, но признает, и я знаю, что если бы он вас почувствовал, то непременно это показал. Было что-то странное на Маяке, он беспокоился, но это вполне может быть от того, что он все же создание Корней, а Маяк раньше был храмом Светлых. Чирик — ваш подарок мне, и он сильнее, чем кажется. Если бы мы не попытались тогда свернуть заклинание, он был бы большим и мог бы нести всадника, а так сильный дух получил маленькое тело… в общем, через пол-луны я потерял надежду вас найти, и дядя, узнав, что вы так и пропали, забрал меня к себе.

— И что он сказал?

— Я рассказал ему не все, — ушан помялся, — чтобы он не сильно волновался за меня… Дядя согласен со мной, он не считает вас угрозой, а даже вовсе наоборот. Я думаю… — голос его упал почти до шепота — о сокровенном не говорят громко, — что он просто тоже хочет увидеть летучих зверей, да и я бы не отказался. Вы ведь мечтаете о таком, и я верю, что вы добьетесь своего, как уже было.

— Небесные Звери. У Небесных Всадников были Небесные Звери… — Видение огромного каменного грифона, проплывающего в небе, захватило ее. Так просто найти подходящий кусок скалы и сплести заклинание… — Интересно, насколько честно порождать каменных зверей вместо живых.

— Попробуйте породить живого, — искренне произнес маг. — У вас доброе сердце, и я верю, что вы пройдете через мир, не причиняя ему боли, насколько это возможно. Для нас это очень важно.

— Есть то, что ты должен знать, — сказала Жозефина, возвращаясь из своих видений. Ночное небо, мерцающие огни звезд и костров, покой и умиротворение, дружеский разговор, режуще-чистый осенний воздух, мечта о небе — все это убаюкивало и уводило далеко, и было так приятно купаться в этом, отдаваться спокойствию… но нельзя туманить разум сколь угодно приятной грезой, стоя дозором на стене осажденного города. — Предводитель поручил мне увести из Кор Фъера людей, если город будет взят.

— Вам оказана огромная честь. — Фердинанд поклонился, насколько позволял плотно обернутый вокруг тела плащ.

— Да уж; и не откажешься… — пробормотала Жозефина, глядя вдаль, где зазубренные кромки береговых скал вонзались в полное брюхо красной луны. Девушка никогда не желала власти, и это назначение было просто долгом, огромным долгом, который следовало исполнить — а лучше сделать так, чтобы исполнять не пришлось, то есть отстоять город, так или иначе.

— Надеюсь, вы знаете тайные ходы и тропы, — продолжал ушан, преданно глядя на госпожу. Умные темные глаза, наполненные знанием и готовностью удивляться, ясные и доверчивые, посверкивали в свете факелов.

— У меня есть Ключ. Ключ от Кор Фъера, — отозвалась Жозефина, имея в виду, что Ключ откроет или создаст любую тайную тропу, которая может потребоваться.

— Вас назначили ключницей? — пошутил ушан. — Извините, я не очень хорошо знаю легенды Севера.

— Давай начнем с начала, — улыбнулась девушка, готовясь рассказать всю историю — с появления морского мага в шатре до собственного появления на Маяке, как вдруг все ее внимание устремилось вперед — туда, откуда прилетел ослабленный расстоянием толчок Силы, опередив вспышку фаербола. Она послала туда все свои чувства, силясь дотянуться, рядом до боли в глазах всматривался в темноту Фердинанд, и тут она поняла: это был удар по Чирику. С чего бы еще, как не заметив лазутчика, швыряться посреди ночи магией?

Слегка закопченный, но совершенно невредимый и безмерно гордый Чирик выпорхнул из ночи и, сев на плечо хозяйки, показал ей то, что видел сам.

С высоты птичьего полета было видно скалы, вырастающий из них город, упирающиеся в крапчатый камень скал сложенные из него же стены, и армию под этими стенами, и нацеленный в ворота окованный железом таран на катках…

Чирик не был человеком, как не был вообще существом из плоти и крови, и оттого магия разума не была властна над ним. Он видел совсем не то, что показывали защитникам.

Фантом.

— Тревога! Тревога!!! — во всю силу легких закричала Жозефина, оповещая дозорных и хватая ракушку. — Морган, поднимай людей, нас атакуют! Фердинанд, — ракушка снова повисла на шнуре, — развеиваем!

Дозорные, уже знавшие Жозефину по рассказам ее бойцов, начали резво шевелиться, передавая клич остальным постам, а они с Фердинандом вскинули руки, сплетая развеивающее заклинание.

Волна сорвалась со стены, упала вниз и упруго выгнулась, оттесняя наведенный королевскими магами фантом, позволяя дозорным увидеть, как к стене движутся боевым строем — впрочем, весьма расслабленно, с опущенными щитами, зная, что их прикрывает магия, — южане, а первые ряды уже прилаживают к стене лестницы. Пробежав шагов пятьдесят, волна развеивания, как отпущенная тетива, понеслась обратно. Два мага, один из которых вовсе не имел академического образования, мало что могли противопоставить десятку архимагов с мощной поддержкой из магов послабее, но главное было сделано: теперь люди увидели, что происходит.

Бу-буххх! — с сокрушительной силой ударил в ворота таран. Штурм начался.

— Как только проворонили! — затопотали ноги, захлопали двери домов и башен, зазвякало железо, но весь этот шум поднятого по тревоге города с запасом перекрывала сочная, прочувствованная брань — в основном на самих себя.

Рядом распахнулись на миг Врата — очень непривычные, скорее не ртуть, а замершая вода, идущая волнами, — и из них шагнул Морган. Ему хватило одного взгляда на происходящее и пары слов от Жозефины.

— Развеивание на стены надо, — приговорил он. — Заклинания защитные опять же помогут, шагов тридцать выиграем, хоть видно их будет.

Уже втроем они приложились к стенам, и те отозвались — древние плетения подхватили новые, порождаемые прямо сейчас, усилили их, укрепили — и снова хлынула волна, только на сей раз от всего полукольца обнимающих город стен; на границе развеивания и фантома возмущение противоборствующих заклинаний образовало фосфорическую, неверную, но все равно играющую на руку защитникам подсветку. Теперь нападающих было видно, и к шуму сражения добавилось пение тетив и посвист стрел, выцеливающих ставящих лестницы бойцов и вражеских лучников.

— Морган, быстро: что может Ключ?

— Он открывает все двери в городе… — Маг был явно озадачен. Логично: вряд ли сохранилось подробное описание Ключа. — Ну еще проход, поди, открыть может…

— Куда вести людей?

— Восток, — был короткий ответ. Тоже логично. — Зовите, если что, я к воротам, там совсем… — и с краткой и емкой бранью он снова вбежал во Врата.

Лучники уже стояли у кромки стены и, не тратя дыхание на брань, быстрыми злыми выстрелами сбивали лезущих на стены южан; рядом работали копейщики, но все они явно не успевали, вот-вот должен был завязаться бой на самой стене — слишком поздно Кор Фъер подняли по тревоге…

Свистели и звякали, падая на камень, или с глухим чмоканьем протыкали тела летящие снизу навесом стрелы, и Фердинанд поднял над госпожой Щит Воздуха. Жозефина напряженно, но без паники соображала, что теперь делать. Боевой маг из нее был примерно как из Меченого предатель, лезть в рукопашную тоже было не слишком разумно, но сидеть без дела, наблюдая, как убивают людей вокруг нее — ее людей, людей земли ее рода, и значит — ее земли, — она никак не могла.

— Прикрывай! — осененная идеей, крикнула она Фердинанду и перевесилась через стену вниз, вытянув руку. Ушан с усилием превратил линзу Щита в полусферу, а Каталин со своими бойцами заработали копьями вдвое быстрее, отгоняя особо ретивых врагов, наметившихся рубануть по беззащитной девушке. Щит ведь можно поднимать не только над собой, и она задумала выставить его горизонтально, так, чтобы взбирающиеся на стену враги уткнулись бы в него и стали мишенями для обороняющихся. Простое, давно известное плетение, нужно только изменить форму…

Стена отозвалась глухим рокотом, и изогнутый прозрачный Щит шириной в два шага встал как влитой. Жозефина ощутила, что он больше не требует ее Силы — теперь его питала сама стена. Видимо, что-то подобное было вплетено в ее защитную магию, и теперь плетения слились воедино, образовав непроницаемый для врагов, но совершенно прозрачный для защитников — и их оружия — выступ.

— Это заклинание будет зваться Козырек Жозефины!.. — восхищенно произнес ушан.

Так дело пошло куда веселее: враги, утыкающиеся в невидимую преграду где-то на половине пути вверх, были для лучников как на ладони, и брань обрела явный оттенок радости. Успех надо было закреплять, и Жозефина окликнула своих людей.

— Вит, Уиллас, защищайте госпожу, — приказала Каталин и снова направила все свое сосредоточение вниз, поудобнее перехватив копье. Бойцы, взяв свои копья, встали по обе стороны от госпожи и ушана.

— Отлично, — раздался в ее голове голос Моргана. — На других стенах можешь?

— Сейчас, — коротко ответила девушка и сплела заклинание ускорения для всех четверых. Они слетели вниз по лестнице, чтобы не толкаться на барбакане, — новый чудовищный удар, долетевший от ворот, еще придал им скорости, — и помчались к соседнему участку стены.

Здесь Жозефина не стала подставляться под стрелы и мечи на радость атакующим, а просто прижала ладони к прямоугольному, светящемуся бойницей зубцу стены и воззвала к вплетенным в крапчатый камень стен заклинаниям.

Город словно выдохнул: фантом откатился еще на тридцать шагов, все полукольцо стен вздрогнуло, сбросив с себя приставленные лестницы, а потом разом ощетинилось «козырьками».

— На стенах совсем хорошо, — прокричал Морган, — а у ворот совсем беда!

Жозефина знала, что они не успеют, даже с ускорением не успеют, даже на лошадях; но у нее в руке — буквально — был Ключ от Кор Фъера, древней столицы Севера, и она по наитию коснулась камней под ногами:

— Отведи нас к воротам.

…и в воздухе повисли Врата — или, скорее, Дверь — и под восхищенный ох Фердинанда они вбежали туда один за другим, оказавшись шагах в тридцати от надвратных башен — чтобы ощутить всем телом еще один удар тарана и увидеть, как разбитые им створки рушатся внутрь, а в арке прохода вскипает безжалостный бой грудь в грудь.

Она скользила взглядом по сражающимся и умирающим людям, пытаясь понять, чем она может помочь. Над рвущимися в ворота южанами заревом пожара пылали Узоры магов; Жозефина попыталась сплести ускорение на первый ряд защитников, но вражеские маги оборвали и первое, и второе заклинание. В прямом столкновении противопоставить им было нечего.

— Госпожа! — В полусферу Воздушного Щита влетел и стек по ней огненный шар. Часть королевских магов отследила отряд собратьев по Искусству и теперь прицельно била в них, а часть перехватывала и развеивала заклинания.

— Держи Щит! — рявкнула в ответ Фердинанду Жозефина. Северяне действительно научились держать строй, и их привычные копья находили свои цели куда успешнее, чем южные мечи, но их было меньше и брони они носить толком не приучились. Ворота необходимо было закрыть, и, припав на колени и вжав ладони в брусчатку, девушка целиком сосредоточилась на этом. «Давай!» — воззвала она к городу, надеясь, что создатели Кор Фъера дали ему возможность защитить себя и при сорванных с петель воротах, но ответом ей было огромное и виноватое каменное недоумение: ничего подобного город явно не имел. Тогда Жозефина приказала ему, построенному на скальном основании, вырастить из камня кусок стены, закрыв проем ворот, но королевские маги не зря ели свой хлеб: едва порог успел вырасти по колено, как его «утопили» обратно. Она чувствовала, что не сможет перебороть объединенные усилия магов если не более сильных, то точно куда более умелых, чем она сама.

Щит выдержал второй удар — Витар и Уиллас предусмотрительно спрятались за него, не забывая смотреть на фланги и за спину, — и Жозефина с Фердинандом словно собственную боль в перебитой конечности ощутили, как провис, потеряв одну из своих опор, раскинутый над городом защитный «невод». Почти сразу к Жозефине протолкался некто — высокий мужчина, весьма богато одетый, «свой», — как отметила она.

— Госпожа де Крисси, господин Морган ранен! Идемте, — и он отвел их шагов на двадцать дальше, к десятку щитовиков, которые, сомкнувшись полукольцом плечом к плечу, явно кого-то прикрывали. За ними на еще одном щите лежал дымящийся, но еще живой Морган.

— Силы теряю… — сказал он как мог громко севшей рядом Жозефине. — Только одно заклинание удержать могу…

— Против Врат, — ответила она, не дожидаясь вопроса. Он сомкнул веки в знак согласия.

— Я… сейчас, — неверной рукой он нащупал нечто в складках своего одеяния и протянул девушке. Это тоже была ракушка, но не остроконечная, как «связная», а круглая. — Будет плохо — сделай… так. — Он сжал свою ракушку в ладони, и оттуда выплеснулась и потекла, обнимая мага, Сила. — Иди… удержите Кор Фъер до рассвета.

Он прикрыл глаза и вытянулся, расслабляясь, впитывая ласкающую тело Силу. Он явно знал, что делал, и тут помощь целителя не требовалась, так что четверка выбежала из-за щитов и тут же жадно обшарила взглядами ворота.

Беспощадная рубка прекратилась: что северяне, что люди короля наконец выставили строй, и теперь две стены щитов молча бодались в воротах: щитовики давили, копейщики кололи из-за их спин, некоторые пытались зацепить вражеский щит и выдернуть его, сломав строй; пока ничего подобного не удавалось ни тем ни другим. Северяне стояли насмерть на своей земле, а южане напирали числом, их было ощутимо больше. В любом ином месте вряд ли что-то можно было сделать, кроме как пойти и умереть вместе с последним заслоном в воротах; но здесь, в сердце Севера, в древнем городе, хранящем в себе отпечаток и магию Первых — тех, кого в других землях звали эльфами, — с Ключом от него в руке и с кровью Первых в жилах, невероятно было бы не найти способа защитить Кор Фъер и его людей.

Прежде чем Жозефина произнесла слово, перед ней открылась Дверь. Она шагнула туда и оказалась там, где и хотела оказаться, — на Маяке. Здесь был закреплен «невод», отсюда тянулись Морские Струны призрачного мага, с этого места было видно весь город и здесь было начало его плетений. Она чувствовала это так же ясно, как ток Силы в своих жилах.

Жозефина закрыла глаза и раскинула руки, и Кор Фъер, твердыня Севера, замер, готовый повиноваться ей. Она будто сама стала Ключом, открывающим двери, запирающим замки, прикасающимся ко всему, что могли дать ей эти стены, и вплетенные в них заклятия, и море, и камень скал.

С первым вдохом она вогнала нити «невода» в стены, и они приняли эти нити; снова донесся низкий рокот, воспринимаемый скорее не слухом, но всем телом, всем существом. Она не видела, но чувствовала, как теперь вражеские заклинания слабеют, искажаются, вовсе развеиваются целиком или частично; это уже была большая удача, но этого было недостаточно, и на втором вдохе Жозефина коснулась броневых нитей внутри стен и потянула их, замыкая проход в город.

Теперь рокот и гул услышали все.

— Кажется, они больше ничего не сплетают, — подал голос Фердинанд, чьи глаза сейчас могли сравниться размерами разве что с его же ушами. Любой хранитель знаний нынешнего времени не задумываясь отдал бы жизнь за возможность посмотреть, как управляют магической обороной целого города, а он — видел, и был жив, и умирать вовсе не собирался…

После шума битвы, долетавшего даже на высоту Маяка, стало удивительно, непривычно тихо. Матовая стена громадного Щита, заменившего собой ворота, не пропускала ни заклинания, ни бойцов, и людское море за стеной охватил отлив: королевская армия откатывалась назад, подбирая своих павших, в том числе нескольких магов, попытавшихся пробить Щит Кор Фъера, но пораженных собственными заклинаниями, отразившимися от него.

— Есть накопитель? — спросила Жозефина. Ее мутило от усталости и выбранного почти до донца запаса Силы.

— Красный или белый?

— Любой, какой посчитаешь нужным.

Ушан протянул госпоже светящийся белым кристалл, она сжала его в ладони, и словно пушистая живая нить побежала сквозь руку, через плечо, мимо сердца, к солнечному сплетению; чистая Сила мира, еще и облагороженная ушанским преломлением, вливалась в нее, согревала, нежила своим ласковым течением. С благодарным кивком вернув кристалл, Жозефина вновь обратилась к Ключу — или уже самому Кор Фъеру?..

Все четверо вернулись обратно к воротам через Дверь, и там их встретила сияющая Каталин с Лаки, продолжающая сжимать в руке копье.

— У нас все отлично, благодаря Козырьку Жозефины, — объявила она. — Мы славно дали им жару!

Весь отряд снова собрался воедино, пройдя не только многие мили дорог и мелкие стычки, но и большую битву за город, который они отстояли вместе. Они улыбались, а Жозефина была счастлива — Кор Фъер выстоял, и ее люди были с ней, а она была с ними.

В осиротевшем проеме ворот, все еще прикрытом Щитом, бойцы спешно возводили баррикаду, а прямо за ней подрастала стена — одни подвозили на тачках камни, другие скрепляли их раствором. Шатаясь, подошел Морган, впрочем выглядевший уже куда лучше.

— Кажись, вы разобрались, как Ключом пользоваться? — Теперь, когда вокруг не кипел бой и счет не шел на мгновения, снова вступил в свои права этикет. — Старик все-таки подозревал что-то этакое, коль дал его вам. Вредный был старикан, вредный, но умный…

— Как Предводитель? — спросила Жозефина. Морган должен был знать.

Маг мотнул головой, будто осознавая что-то.

— Не видел…

— Я думала, у вас есть связь.

— Признаюсь честно, я и так едва не порвался между «неводом», заклинанием против Врат и тем, что приходилось делать прямо там… открыть пытались десятки Врат, и, кажется, кто-то мог и пробиться…

— Госпожа де Крисси! — это был слуга в цветах и с гербом герцога. — Она здесь! — крикнул он куда-то, и почти сразу к ним скользнул военный советник Ордиса, который во время битвы явно советовал куда меньше, чем дрался.

— Госпожа, Предводитель тяжело ранен, он хочет видеть вас. Я смею надеяться, что вы также сможете его полечить.

— Разумеется, — ответила девушка, в которой целительское начало было все же сильнее любых иных, и открыла Дверь к герцогу.

Двое магов оказались в спальне — бойцы и ушан просто не успели войти, или, что вероятнее, решили не создавать толпу и не путаться под ногами. Стража приготовилась бить по появившимся ниоткуда людям, но мгновенно узнала Моргана и опустила копья.

Ордис лежал на кровати, одежду с него уже срезали, и в теле зияли две очень нехорошие раны.

— Госпожа де Крисси, я хочу…

— Господин Ордис, Предводитель, — сейчас она была целителем, и никем другим, а если целителю мешают делать его дело, даже если это сам больной — особенно если больной! — то мирный единорог превращается в ужасного дракона, перечить которому не решается никто, — сейчас я займусь вашими ранами, и когда я пойму, что ваша жизнь вне опасности, вы будете вольны сообщить мне все, что вам угодно, в том числе известие о моей немедленной казни, а пока — прошу, не мешайте!

Он откинулся на подушке и умиротворенно замолчал.

Видимо, именно сюда и открыли Врата, перенасытив поставленную Морганом защиту, и перебросили отряд убийц. Стража, не оставлявшая герцога, разумеется, защитила его, да и сам Ордис отнюдь не забыл, с какого конца браться за оружие, но были мгновения, которые потребовались защитникам на то, чтобы начать действовать, — мгновения, в которые и был нанесен удар.

В сухой, увядающей коже, под которой перекатывались сделавшиеся с возрастом только крепче, похожие на узлы просмоленных канатов мускулы, зияли две довольно длинные, нанесенные при сбитом броске, очень нехорошие раны. Одна, отравленная, пересекала ребра слева, другая была рядом с подвздошьем, и ее нанесли уже зачарованным, а не ядовитым клинком. Жозефина решила заняться вначале первой: разносившийся с кровотоком яд был куда опаснее довольно неторопливо работающей магии. Она положила руки по краям раны, почти замкнув ее между пальцами, и влила в разрезанное тело Силу. Яд истаял, кровотечение прекратилось, и вместо алого разреза на коже остался двухдневный рубец — этого было вполне достаточно.

Со второй раной дело обстояло хуже — стекшая с клинка магия медленно разъедала ткани, и развеивать ее, въевшуюся в живое тело, было попросту опасно — можно было зацепить потоки Узора и нанести еще большее повреждение, невидимое, но ощутимое и исцелению поддающееся с немалым трудом. Обежав взглядом находящихся в комнате, Жозефина мгновенно выделила из них лекаря, стоявшего в обнимку со своим кофром, и попросила у него нож. Взяв крошечный, острее бритвы отточенный клинок на длинной костяной рукоятке, она широким кольцом наложила обезболивающее плетение вокруг раны и принялась аккуратно срезать пораженные мускулы и кожу, благо рана была не слишком глубокой. Лепестки плоти лекарь отправил в стоявшую здесь для обогрева жаровню, а девушка, затянув и эту рану, еле удержалась, чтобы не сползти по ложу на пол: напряжение боя и исцеления покинуло ее, и теперь тело и разум дуэтом отчаянно требовали отдыха. Позволить же себе расслабиться сейчас было совершенно невозможно — она, нобле, должна держать себя подобающе, особенно перед Предводителем Севера Ордисом, особенно когда он желал ей что-то сказать. Стараясь не шататься, Жозефина нащупала ракушку-накопитель, о которой забыла в пылу схватки, и обратилась к хранящейся в ней Силе — прохладной и мощной, как дыхание моря. Утренний прибой ударил в ладонь, даря энергию для новых дел, и, впитав ее, Жозефина взглянула Предводителю Севера в глаза.

— Госпожа де Крисси, — начал он. — Гэлен, — указующий жест в сторону советника, — прекрасно справился со своими обязанностями, я рад, что смог опереться на такого человека. Но мне рассказали и про то, что вы сделали для города. До тех пор пока я не окрепну достаточно, исполняйте мои обязанности.

Есть нечто, находящееся за гранью добра и зла, а есть удивление, находящееся за гранью удивления. Примерно это сейчас и испытывала Жозефина.

— Но… я не знаю, как управлять городом, что ему сейчас нужно…

— С городом справится Гэлен, а вы будете предводителем для народа. Я доверяю вам говорить и действовать от моего имени, ибо уверен, что вы не скажете и не сделаете ничего, что я бы и сам не стал говорить и делать. Хотя, пожалуй, я ошибаюсь. Вы не мой голос, вы — сердце Кор Фъера.

…Там, на Маяке, когда Жозефина обратилась ко всей мощи этих стен, и мостовых, и скал, и волн, бьющихся о них, когда она вросла в камень, потекла по пронизывающим его плетениям и они послушались ее — она сама стала стенами, и мостовыми, и скалами, и они повторяли удары ее сердца…

Но это были мгновения…

А Предводитель Севера продолжал:

— Позаботьтесь о людях, чтобы у них была надежда. Если вы будете с ними, они забудут о всяком страхе. Вы, несмотря на вашу молодость и столичное происхождение, породили сегодня новую легенду Севера, вы сами стали этой легендой — сделайте так, чтобы людям было во что верить.

Она едва нашла в себе силы кивнуть в знак того, что услышала, приняла и исполнит приказ. На уставшие плечи обрушился всей своей каменной тяжестью город, замкнулся на шее полукольцом стен.

Но, как ни странно, с каждым ударом сердца этот груз становился все легче и легче.

— Не беспокойтесь, венец Предводителя еще не ваш, — рассмеялся Ордис, глядя на лицо Жозефины. Этот смех будто встряхнул ее и придал ей сил.

— И это меня очень радует, — совершенно искренне отвечала она с улыбкой.

— Ваши обязанности я уже изложил, но вам нужна и должность, закрепленная в регламенте. — Он подумал — или сделал вид, что подумал. — Я назначаю вас Верховным магом Кор Фъера.

Это был удар по лежачему. Жозефина обернулась к Моргану, надеясь, что он оспорит назначение, но морской маг только развел руками, целиком и от души соглашаясь с Предводителем. Отступать было некуда.

— Займите место в моем совете и людских сердцах, — завершил свою речь Ордис.

…а теперь еще и бесчестно.

— Сегодня у всего Севера большая победа, — сказал Морган. — И вы для нее очень много сделали.

— Я сделала, что могла, — еще трепыхалась девушка. — Мы все победили, я лишь одна из многих…

Морган только хмыкнул.

— Слыхал я о Кошачьей Дрожи, когда стена лестницы скидывает, а вот чтоб кто применял такое последние лет сто, не слыхал. У ворот, говорят, все еще даже «светлячки» гаснут. Вы Ключ применили, чтоб город защитить, а могли бы проход в стене сделать и драпать, своих людей и себя спасать.

— Не могла, — отрезала Жозефина. — Это моя земля, и я ее не предам.

Ордису принесли вина с горячей водой и пряностями для укрепления сил, и он, дождавшись перерыва в разговоре, вскинул руку с чашей.

— Я поднимаю кубок за героиню сегодняшней обороны Кор Фъера! — и все присутствующие отозвались салютом — кто оружием, а кто просто поднятым вверх кулаком. — Сегодня у всех нас праздник. Верховный маг, идите, у вас много дел. И я благодарю вас за заботу о моем бренном теле.

— Это мой долг, Предводитель, — и, поклонившись, Жозефина вышла, сопровождаемая Морганом.

— Вас я недавно знаю, но ваши люди много о вас порассказали, — говорил он, шурша по полу подолом робы. — С вами они вновь вернули себе доброе имя.

Она вначале удивилась, но потом вспомнила, что на Севере отнюдь не приветствовалось, когда северянин уходил в Срединные земли, да еще и на наемничьи хлеба.

— Может, их отправила туда сама судьба, — ответила девушка. — Если бы не они, меня бы здесь не было или была бы совсем иная я.

Кивок в знак согласия или хотя бы непротиворечия, и они вышли в уже знакомую Малую гостиную.

— Подождите немного, — и Морган исчез.

Жозефина даже не смотрела, куда он пошел. Она знала, что маг вернется совсем скоро, но какое-то время у нее было, и она наконец-то села, а вернее, упала на один из стульев, прислонившись щекой к оголовью спинки. Гладкое теплое дерево приятно льнуло к щеке, и девушка прикрыла глаза, наслаждаясь моментом отдыха и покоя. Ощутив приближение мага, она вновь собралась и встала.

— Это, конечно, формальность, но однако… — и сверток в его руках раскрылся морем и серебром. — Это знаки вашего достоинства как Верховного мага Кор Фъера.

Он вручил ей створчатый браслет — крутогрудый парусник, бегущий на смотрящего, и волны из-под форштевня, перетекающие в крылья, а под ними — искусно отлитые ракушки.

— На правую руку наденьте. Там связь с Предводителем, советником его, со мной… Он и тревогу еще может поднять. А, и еще с ним вас бесплатно покормят в любом кабаке, — и пока Жозефина, все еще толком не осознавшая произошедшее, даже еще не успевшая остыть от горячки ночного боя, смотрела на браслет, Морган набросил на ее плечи не особенно увесистый, покрытый синим и серебряным шелком плащ и застегнул его фибулой — крылатый парусник в кольце ракушек, символы Кор Фъера. — Эта штука не промокает, не хлопает на ветру, а если вы его поставите на лодку как парус, он домчит вас в Порт. Плащ Верховного Мага, а заклинания — Вам подарок от меня, — выслушав искреннюю благодарность Жозефины, Морган продолжил: — Как Предводитель сказал, у нас сегодня праздник, идите отдыхайте и веселитесь.

— А вы?

— У меня работа, — просто ответил он. — Заклинание от Врат подновить надо. Буду благодарен, коль поможете, как выспитесь.

— Силы у меня сейчас достаточно, — отозвалась Жозефина, сжимая и разжимая кулак и любуясь сияющими потоками, — потому не буду откладывать.

Сейчас она ощущала желание уже не упасть где придется, а пройтись и развеяться. Неторопливая прогулка по городу, где всюду царит общая радость после успешно отбитого штурма, действительно могла помочь куда больше, чем глухое забытье с рваными снами.

Отряд ждал ее около ворот замка и, увидев госпожу в регалиях Верховного мага, выразил свой восторг залихватским свистом и шумными поздравлениями. Порадовавшись со всеми и оценив состояние Фердинанда, Жозефина пригласила его помочь им с Морганом.

— Да, конечно, — оживился ушан, — можно и кое-какие дядюшкины наработки опробовать…

Замок Предводителя был, как выразился Фердинанд, одной из узловых точек плетений города, частью которых стало и заклинание Моргана, и потому вполне подходил для работы с этим заклинанием. Маги устроились во дворе, вычленили из хитросплетений потоков нити молочно-белого стекла, по которым пробегали белые же искры, и Жозефина стала вливать Силу, а Морган с Фердинандом — латать и подновлять защиту, обсуждая, как лучше расположить «пресекающий поток» и «точку разворота». С этой премудростью девушка помочь даже не пыталась — она не обладала и десятой частью тех знаний, которые были у двух опытных магов с образованием Академии.

— Так, хватит, — решительно заявил морской маг, затягивая последний узелок плетения, — а то я и сам Вратами тут ходить не смогу.

Все семеро устроились на утреннем солнышке прямо на камнях замкового двора, подложив под себя плащи. Каталин с парнями наслаждались врученным Гэленом правом отдохнуть — их стража была только следующим утром.

— На рассвете королевской армии должны были ударить в тыл, если я правильно понимаю? — щурясь в слабеющих, но все еще теплых лучах, спросила Жозефина.

— Должны были, — кивнул Морган, — да не ударили. Я птиц послал, скоро и ответ будет. Вы идите, идите, ваши ребята вас проводят.

Бойцы выражали полную готовность донести любимую госпожу на руках до самой постели, но Жозефина, действительно собравшись с силами и мыслями после свежего воздуха и знакомой спокойной работы, ответила:

— Если господин Ордис хочет, чтобы я была предводителем для людей Кор Фъера и Севера, их надеждой, то лучше всего поговорить с ними сейчас, пока у них свежи чувства после штурма.

— Верно говорите, — загоревшись озвученной мыслью, Морган тут же поднялся и подал руку Жозефине; бойцы встретили этот жест ревнивыми взглядами. — Пойдемте к лестнице у ворот, там удобней всего будет.

— И еще, — она улыбнулась сначала отряду, а потом морскому магу, — кажется, теперь мне можно и, пожалуй, пора вышивать знамя.

— Да все белошвейки передерутся, чтоб сшить вам знамя, — рассмеялся тот. — Так что вы уж найдите, как всех уважить и никого не обидеть.

Площадь у ворот была запружена людьми: они строили стену в осиротевшем проеме между башнями, готовясь к следующему штурму. Морган стремительно взлетел на барбакан, и Жозефина, поднявшись следом, оказалась над людским морем. Стоявшие внизу встретили магов одобрительным шумом и свистом, многие показывали пальцами на Жозефину — после ночной победы люди радовались, и их эмоции носились над площадью, отдаваясь эхом на улицах, где тоже был праздник.

Морской маг вскинул руку, и порыв долетевшего с моря ветра заглушил звуки толпы. Приветственно взревев, люди умолкли, подняв лица, готовые внимать тем, без кого оборона оказалась бы далеко не столь успешной.

— Братья, — разнесся над площадью голос Моргана. Ему явно не впервой было вот так стоять и говорить с притихшей толпой. — Славное сегодня утро! На нас напали ночью, с магическим, значит, прикрытием, и взяли бы, но благодаря нашей скромной гостье и ее смелым спутникам не сумели. Ваше мужество встало непреодолимой стеной перед армией нашего дорогого короля, чтоб ему и внукам его икалось… — Переждав залихватский согласный свист и еще более соленые выкрики, маг продолжал: — Предводителя ранили, но нынче он в порядке. Помощь идет, нам осталось еще чуток, отдыхайте, целуйте жен и детей, и не сильно там мочите усы в кружках! Враги попрут ночью. У короля есть войска, есть таран, есть маги, а у нас есть вы, наши стены и Верховный маг Кор Фъера Жозефина де Крисси!

Под воодушевленный гул Морган скользнул назад, а Жозефину подтолкнул вперед. Она была готова к этому и шагнула к невысокой загородке, ограничивающей барбакан с внутренней стороны.

— Братья, — повторила она вступление Моргана, и толпа вновь заинтересованно притихла, переговариваясь шепотом. — Я родилась в столице, но мой род происходит отсюда. Я счастлива, что смогла помочь защитить Кор Фъер, и горда оказанным Предводителем Ордисом доверием, — люди продолжали внимать молча. — Морган представил меня, а я хочу представить тех, без кого меня бы здесь не было, — славных ребят с Севера. Вот они стоят — Каталин, Уиллас, Витар и Лаки, — означенные залились густой краской, словно городские девицы, узревшие, как едва выпряженный из кареты жеребец вспрыгивает на кобылу, а те, кто стоял поближе, захлопали их по плечам. — И есть еще один, он маг из столицы, но сердце его бьется в такт с нашими, и зовут его Фердинанд.

От ушана в толпе рослых бойцов были видны только кончики ушей, но и они пунцовели так, что не заметить его было невозможно.

— Я благодарю своих людей и я славлю тех, кто сражался ночью на стенах и в воротах. Я поздравляю всех вас, всех нас с сегодняшней победой и знаю, что мы сможем одержать окончательную победу. Север — не земли короны! Север был и останется сам по себе! Север — в наших руках!

Теперь поднявшийся шум — выкрики: «Север! Север!», «Корона утрется!», «За Кор Фъер!» — оглушительный свист, удары подошв о мостовую — пришлось утихомиривать уже Моргану.

— Отдыхайте и помните: сегодня тоже будет горячо, — напомнил морской маг и, взмахом руки отпустив людей, сошел вниз. — Вы в первую очередь, — это относилось к Жозефине.

— А вы?

— А мне лодку еще доконопатить надобно.

Что ж, Морган явно и сам хорошо знал, что и когда ему делать. Каталин со своими парнями обступили госпожу и ушана и решительно повели их сквозь не спешащую расходиться толпу, освещенную лучами совсем недавно вставшего юного солнца. Жозефина понимала, что ей необходимо поспать, но задор толпы еще кипел в крови, удерживая сознание и тело ясными, легкими, и она все же написала перед сном несколько писем; одно, для дяди, она сразу отправила с Чириком и, свернувшись под плащом, уснула мгновенно и глубоко. Разбудили ее возбужденный гомон где-то недалеко и ощущение нерешительного присутствия Каталин.

— Что такое? — спросила девушка, садясь на своем ложе.

— Тут люди пришли, ждут вас внизу… — Мать воинов казалась смущенной: она явно хотела дать госпоже отдохнуть подольше.

— Кто? — ощущения опасности не было совершенно, и тем больше Жозефина терялась в догадках, кто это мог появиться и требовать ее присутствия.

— Слух прошел, что вам белошвейки нужны, вот они и это… собрались.

— Ты ведь к этому непричастна?

Если бы Каталин не краснела так утром, сейчас бы ее щеки непременно порозовели.

— Ну если только немного…

Отдаленный гомон превратился в сварливый гам: мастерицы и мастера переругивались, выясняя, кто тут достоин внимания госпожи, а кому бы след помои за селянскими ослами выносить. Дело шло к драке, и девушка поспешила миновать галерею второго этажа, куда выходили двери комнат, и появиться на лестнице; правду сказать, присутствующие были так увлечены спором, что сам его предмет даже и не заметили.

— Добрые люди, — Жозефина спустилась до середины лестницы, и шум разом утих, только самые рьяные продолжали испепелять друг друга взглядами искоса, — приветствую вас. Мои люди сказали, что вы желали поговорить со мной…

Вперед вышла дородная женщина, чье платье украшал вышитый передник. В плечах не про всякую дверь, мужики позавидуют, и с прочими соответствующими статями, она обладала раскатистым голосом и неожиданно маленькими пухлыми руками с ловкими пальцами.

— Госпожа, — она отвесила неловкий, но полный достоинства поклон, — до нас дошел слух, что вам знамя надо. Вот собрались и пришли все достойные мастера, — она покосилась туда и сюда, — и несколько недостойных увязалось… но не гнать же. Я вот плащ самому герцогу вышивала, а эти вон только одежку шить умеют, и парусники еще приперлися не пойми скальный йор зачем…

Взглядами убивать все же еще не научились, а рта открыть при госпоже никто не осмелился.

— Я благодарю вас всех за ваше расположение, которое вы показываете. Но, к сожалению, здесь я недавно, я не знаю вас и не буду судить, кто достоин, а кто нет. Наверняка все здесь — мастера своих дел, — мастеровые приосанились, а Жозефина вздрогнула от собственных слов, припомнив Андрэ Марца и подаренную им страшную ночь. — Что ж, мне действительно нужно знамя, а еще табарды и шевроны для моих людей. Как вас зовут?..

Все три белошвейки получили каждая свое — Ирма обещала заняться знаменем, а Лита и Велека поделили табарды и шевроны. Мастеров парусно-такелажной артели Жозефина искренне поблагодарила и отпустила, пообещав непременно зайти, если понадобится, а кожевенника задержала.

— Мне кажется или это вашей работы сапоги? — Она показала ему свою обновку из рыбьей кожи. Мастеру хватило одного взгляда — кожа, покрой, стежки…

— Ох, морские ветры, то-то и гляжу… Знал бы, госпожа, за так отдал бы.

— Мне нужна была хорошая обувь перед штурмом, — улыбнулась Жозефина.

— Хорошая, хорошая, сто лет сносу не будет, — уверил старый мастер. — Ежели что, вы заходите, чего хотите справим.

— Благодарю, всенепременно! Можете хвастаться, что ваши сапоги сама госпожа Верховный маг носит, отбою от заказчиков не будет.

Мастер поклонился, достав рукой пол — легко, будто и не пробежало над ним шестьдесят зим, — и ушел следом за остальными, оставившими по себе в корзинах и сундучках подарки — образцы своего мастерства. Парни по велению своей госпожи утащили надаренное в комнату: «Ого, гляди, сколько привалило!» Жозефина, открыв крышки и сняв обвязки, приличия ради выбрала себе вышитый платочек и обвела все оставшиеся богатства рукой:

— Выбирайте что нравится.

Повторять дважды не требовалось: платки, пояса, мошны, плащи, рукавицы частью расхватали мирно, за часть поспорили, а еще часть разыграли в кости. Выиграв поясную сумку с тисненой на ней рыбой в прыжке, Лаки взвесил ее в руке и с удивлением протянул госпоже:

— Тяжелая…

Там было серебро, уплаченное за сапоги, до последней монетки. Деньги Жозефина забрала, чтобы не обижать мастера, а сумка вернулась к законному хозяину, который тут же прицепил ее на новенький пояс.

Морган отозвался сразу, бодрым голосом — видно, успел выспаться за всеми своими заботами.

— Есть ли ответ от наших?

— Да, птицы вернулись. Идут, правда, помедленнее, чем думали. Наемники заслонов понаставили, ну да все тропы не перекроешь, к утру уж дошлепают.

Разумеется, командующие королевской армией тоже понимали, что Кор Фъер не будет отбиваться в одиночку и скоро Север ударит им в спину — а значит, предстоящая ночь была последней, когда еще представлялось возможным переломить ход событий и взять город. За его стенами тысячная армия с припасами и оружием да с двумя десятками магов могла держать оборону до скончания веков. Все понимали, что этой ночью, несмотря на осенние холода, будет действительно жарко. Люди спали и ели прямо на стенах, дозоры усилили вдвое, и мало кто не бросал постоянно взгляды туда, где расположилась королевская армия. Закат догорал, напряжение перед битвой нарастало — то особое состояние, когда все чувства обостряются до звериной остроты, а тело подобно скрученной пружине, готовой распрямиться от единственного касания и ударить со всей заключенной в ней силой. Никто не думал, что город смогут взять, — все знали, что и сегодня они победят.

Морган прибыл на стену к отряду в сопровождении двух молодых мужчин лет двадцати-двадцати пяти, таких же темноволосых и синеглазых, как он сам, и тоже одетых в робы морских магов. После весьма теплых приветствий маг представил своих спутников:

— Это мои сыновья и ученики. Младший — Кин, старший — Эйн. — Оба коротко поклонились, блюдя достоинство, но к тому же и отчего-то робея. — Вчера к штурму они не успели, в морях ходили.

— На лове? — полюбопытствовала Жозефина.

— Можно и так сказать, — кивнул мужчина.

— Интересно…

— Как закончим с этим, могу и вас взять, показать.

— Буду благодарна, — и перешла к главному: — Вы же видели Чирика?

— Видал, да. Интересное создание.

— Что можете сказать?

— А ничего. Ну магическая птаха. Странно только, что птаха-то с Корней, а на Маяке ничего, свистит себе, хотя там святилище всегда было, никакая тварь Корневая зайти туда не может. В ту войну кой-кто спасался там от собак этих алхимических… от людей только спастись не могли.

— Чирик — действительно сущность с Корней, и это я призвала его сюда.

— Я чую его Силу, — раздумчиво проговорил Морган. — Это он ведь морок-то пробил?

— Он не пробил, он увидел сквозь него и показал увиденное мне, — мягко поправила Жозефина. — Чирик — сущность с Корней в каменном теле, на него не может подействовать магия, очаровывающая разум, да и огонь его не берет… Но я о другом. Чирик создан благодаря мертвому заклинанию под названием Вызов Каменной Птицы — Вы знаете?..

— Я знаю, что такое мертвые заклятия, — усмехнулся мужчина. — У меня есть начальное академическое образование, пользительная штука.

Маги отошли в сторону, к внутреннему краю барбакана, и Фердинанд, повинуясь жесту Жозефины, повесил над ними скрадывающий звуки купол, более мягкий, ушанский вариант Круга Тишины.

— Я позвала вас сюда, чтобы согласовать план сегодняшней обороны. Я слышала от своих людей, весьма опытных в военном деле, что эта ночь будет последней, когда корона сможет попытаться взять Кор Фъер. Мне кажется, что их маги придумают нечто совершенно сокрушительное, чему мы втроем и даже впятером противостоять никак не сможем.

Морган слушал молча, только кивал. Он гораздо лучше Жозефины понимал, как жарко будет грядущей ночью.

— Поэтому, — продолжала девушка, — я предлагаю противопоставить им то, чему они не смогут противостоять, — каменных птиц. Заклинание, создавшее Чирика, было частично свернуто, и потому он получился маленьким, а сегодня мы создадим таких, которые смогут унести человека.

Такую идею определенно следовало переварить. Младшие морские маги молчали, поглядывая на отца, Фердинанд в предвкушении мог только восхищенно сверкать глазами; Морган раздумывал, ничем своих чувств не выдавая.

— Мне нужно ваше позволение, — со всей искренностью произнесла Жозефина. — В конце концов, этот город гораздо больше ваш, чем мой, вы жили здесь и будете жить.

Неизвестно, что победило — обещаемый вклад в оборону или страстное желание увидеть подобное диво, — но маг полностью одобрил предложение девушки.

— У меня должно хватить сил на трех-четырех. И, разумеется, птицам нужны Всадники.

Вызвались морские маги (и нельзя сказать, кто желал этого больше, отец или сыновья) и совершенно неожиданно — Фердинанд. Жозефина обвела их взглядом и закончила:

— В городе этого делать нельзя, нужна скала.

— О, этого добра тут предостаточно. Ну, парни, покажите, чему вы научились. Эйн, давай на Белую, веди вдоль линии.

Эйн сделал пасс рукой, маги ощутили волну Силы, и пространство перетасовалось.

Они стояли на небольшом плато, с которого было видно дышащее внизу, залитое червонным золотом море, а с другой стороны — лежащий у подножия скал Кор Фъер. Ночная тень уже закрыла город и наполовину скальный гребень, но здесь белесый камень еще сиял под солнцем. Судя по лицам морских магов, Эйн справился как нельзя лучше.

— Камня тут — хоть великана кропай, — хмыкнул Морган.

— Может, и правда сто ит?

— Пока пусть птицы будут, — оценил шутку маг.

— Улетайте один за другим и до поры держитесь за стенами, скрытно. Не стоит сразу показывать все, на что мы способны.

Присутствующие кивнули в знак полного согласия, и Жозефина шагнула вперед.

— Поднимите Щиты, — велела она, простирая руки к скалам; толчок Силы — маги прикрыли себя и Каталин, не пожелавшую оставлять госпожу.

— Морган, вы будете первым. — Морской маг снова кивнул. Можно было начинать.

И она начала, протянув руки к высящимся над плато каменным зубам. Плетение родилось у пальцев, напиталось Силой и полилось в мир, прикасаясь, вплавливаясь, изменяя, создавая…

Кусок скалы, возносившийся над морем, словно слизнуло огромным раскаленным языком. Посвист воздуха, шорох, взмах, клекот — и, описав в небе круг, на валун перед Жозефиной приземлилась огромная каменная птица. Она смотрела сверху вниз и напоминала скорее живое изваяние, чем то чудесное существо, каким был Чирик.

— Дайте ему имя… — шепнул Фердинанд.

Моргану, очарованному и произошедшим чудом, и тем, что он первым из ныне живущих прикоснется к нему и станет новым Небесным Всадником — не по крови, но по сути исполняемого, потребовалось некоторое время, чтобы осознать слова Фердинанда. Он на неверных ногах сделал шаг к своей птице и вдруг пересохшим ртом произнес:

— Быстрый… ты будешь Быстрый.

Существо повернуло голову, тихо клекотнуло и обросло перьями, сделавшись на вид совершенно живым; теперь каждый узнал бы в нем ястреба-скопу, приморского жителя, питающегося рыбой и задирающего чаек. Белоголовый и белогрудый, с изящным абрисом бурых крыльев, Быстрый был неимоверно красив в лучах заходящего солнца. Он по-птичьи извернул шею, взглянул сначала на Жозефину, потом на Моргана, осмелившегося прикоснуться рукой к упругим гладким перьям, и подставил ему крыло. У мага будто выросли собственные крылья — он взбежал наверх и устроился, упираясь ногами в основания крыльев и держась за перья.

— Чувствую себя мальчишкой на своей первой лодке, — сообщил мужчина, разгораясь безумным, безудержным восторгом. — А как им управлять?

— Пожелай, — ответила девушка. — Или скажи, если тебе так проще.

— Взлетай. А, ну его… быстро вверх! — и Быстрый сорвался с валуна, взмыл ввысь, нацелился на город…

— Не показывайся! — прокричала Жозефина. Морган заложил петлю и унесся в сторону моря.

Следующими желали быть его сыновья. Они были уже взрослыми, завели семьи, но опыта и сдержанности у них было куда меньше, чем у отца, и они зримо горели желанием не столько прикоснуться к чаемому и невозможному чуду, сколько взлететь в небо подобно Небесным Всадникам древности и отличиться в бою, как положено мужам. Жозефина вновь сплела заклинание, вновь ощутила бегущий ток Силы, изливающийся из нее, вновь разорвали воздух свист и клекот, и вновь на валун приземлилась каменная скопа.

Братья подошли, онемев от того, что вот, вот сейчас, сейчас они полетят и будут разить любого врага…

— Какая Красотуля… — прошептал младший, прикасаясь рукой к каменному крылу, и от его ладони вспышкой разбежались по птичьему телу перья. Это явно была самка скопы — крылья ее были чуть темнее, чем у Быстрого, а белую шею украшало крапчатое ожерелье; красавица взглянула на своего Всадника и подставила ему крыло. Маги взбежали наверх, устроились на загривке, и птица, развернувшись на кончике крыла, ушла к морю вслед за Быстрым.

Вскинув руки в третий раз, Жозефина ощутила предательскую слабость в теле, хотя Силы убыло не так уж много. На уже насиженный валун приземлился, сложив изогнутые крылья, альбатрос, и слабость переродилась в знакомое предощущение припадка. «Почему так скоро?..» — мелькнул мысленный упрек, но тратить драгоценное время на терзания было никак нельзя.

— Это — твой, — выдохнула девушка, опускаясь на колени, — меня на Маяк, — и повалилась на камни.

Ушан исполнил указание: Жозефина пришла в себя на Маяке. Ее покой охраняли Фердинанд и Каталин.

— Штурм был?..

— Идет, — сказала Каталин. — Вся защита заработала, наши там отстреливаются. Маги у них сотню бойцов ускорили, но толку с них никакого, пока стену не пробьют. А шляться с тараном под стрелами дураков нету.

Слава всему сущему, на сей раз Боги были милосердны и припадок длился часы, а не сутки. Жозефина села, кутаясь в плащ.

— А птицы?

— Красотуля и Быстрый уже в небе. Недавно вон перехватили лазутчиков на летучих коврах, птица-то половчей того ковра будет.

— А где твой? — Она повернулась к ушану. Тот будто смутился:

— Я Малыша послал посмотреть сверху, что там такое, а сам к вам вернулся.

Девушка улыбнулась:

— Полетал?

— Конечно, полетал. — Фердинанд аж засветился при воспоминании. — Испугали мы их, конечно, знатно…

Узнав все самое важное, она прислушалась к себе. Резерв был в норме, голова соображала, но в теле все еще была разлита противная слабость. Ничего, ходить и плести заклинания она может, а копьем махать ей сейчас и не требуется. Девушка потянулась к Кор Фъеру, к его защитным контурам, и те раскрылись, впуская ее и замыкаясь на ней.

— Каталин, ты разве не нужна на стене? — Город мерцал на краю сознания токами Силы, пронизывающими его стены, мостовые, башни, сходящимися к Маяку…

— Парни справятся и без меня, с Козырьком Жозефины на стены не взобраться. Мое дело — ваша безопасность, — отрезала воительница.

Все шло замечательно… слишком замечательно. Королевские маги все еще не выкинули ни одного действительно серьезного фокуса, и это очень напоминало затишье перед бурей.

Ожил браслет с парусником и крыльями:

«Госпожа де Крисси, вы в порядке?»

— Да, ваша светлость, вполне. А вы?

«Вашими трудами — куда лучше. Мои люди взяли лазутчиков, которых птицы сшибли с ковров, и на них есть магическая защита. Поскольку вы рекрутировали Моргана, не могли бы вы прибыть ко мне и поговорить с ними?»

— Разумеется, — и она распахнула Дверь к герцогу. Оглянулась на своих — Каталин скорее прыгнула бы с высоты Маяка, чем согласилась оставить горячо обожаемую госпожу, а Фердинанд протянул талисман связи.

— С вашего позволения, я останусь тут, присмотрю за Малышом.

Жозефина кивнула и следом за Каталин вошла в Дверь.

Они оказались в оружейной. Стояло множество копий, прихваченных вделанными в стены крюками, на подставках лежали топоры, по углам были расставлены объемистые корзины с наконечниками для стрел, связками лежали сами стрелы. На той стене, в которой не было двустворчатых, с бронзовым засовом дверей, висело несколько мечей и копий старинной работы — артефакты оружейного дела, оставшиеся еще со времен Всадников. Почти посредине комнаты, среди холодного великолепия металла, сидели рядом двое молодых мужчин, раздетые по пояс, связанные по рукам и ногам, с кляпами во ртах. Четверо стражей охраняли их, еще столько же стояли рядом с герцогом.

— Предводитель… — Обе прибывшие одновременно поклонились. Ордис ответил кивком и указал на пленных.

— Их обыскали, сняли все, что нашли. Теперь дело за вами, госпожа Верховный маг.

Жозефина подошла к ним, внимательно прощупывая обоих. Один, посмуглее, с отросшей до плеч рыжеватой гривой, был магом, у второго, с выбритыми висками, темнела на плече алхимическая татуировка. И, что было странно, они не боялись. Маг немного нервничал, а вот алхимик был совершенно спокоен, будто он вольготно расположился в гостиной собственного дома, а не скрючился связанный на каменном полу вражеского замка.

— Завяжите им глаза, — приказ тут же был исполнен. Девушка обошла пленных со спины, надевая отцовский перстень, готовясь снова оказаться полуслепой, оглохшей, закованной в чугунную бочку… и — ничего. Все осталось как прежде. Размышлять над этим времени не было, и она только порадовалась сохранившейся чувствительности, а потом опустилась на колени и коснулась перстнем татуировки.

Это было просто — так же, как получилось тогда с браслетом. Короткий приказ на прекращение действия, и, вспыхнув высвободившейся Силой, имевший вид татуировки талисман связи исчез с кожи. Его носитель вздрогнул всем телом, разом потеряв свою невозмутимость; маг, тоже ощутивший выплеск Силы, замычал сквозь кляп.

Жозефина села уже перед ним и освободила ему рот.

— У меня послание для госпожи де Крисси, — не стал тянуть пленный.

— Это я. Говори.

Он глубоко вздохнул, прочищая легкие, и заговорил:

— Его величество, король Натан, Владетель земель Северных, Западных, Восточных, Южных и Срединных, Защитник Порядка и Веры, Могущественный и Милостивый, дарует нобле Жозефине де Крисси высочайшее помилование, полное восстановление в правах и согласен рассмотреть возможность передачи города Кор Фъер в ее ленное владение в случае, если упомянутая особа явится с повинной и принесет перстень ее отца как доказательство верности короне.

Однако. Король готов отдать немалую цену за Первый перстень, но стоит он наверняка гораздо больше, куда там Кор Фъеру… ни одна цена не окажется достаточной перед желанием отца не допустить, чтобы перстень попал в руки Гильдии алхимиков или короны.

— Это все?

— Вам дается семь дней на раздумье. Если вы откажетесь явиться, ваши гербы забелят, вас объявят вне закона, а с вашими людьми поступят как с предателями короны и пособниками мятежа. Забыл спросить… а как вы относитесь к брату?

— Я его не помню, — холодно и честно ответила Жозефина.

— У вас есть семь дней, — напомнил маг.

— Благодарю вас за службу гонца. Но вы явились сюда не только за этим.

— Я должен был доставить его. — Маг мотнул головой в сторону алхимика, который все еще не отошел от недавнего впечатления. — Пусть он тоже скажет, у него послание от Гильдии алхимиков.

— Корона и Гильдия действуют раздельно? — удивилась девушка. Это было бы сродни тому, что дерево решило жить отдельно от своих корней.

— Конечно же нет.

Он выговаривал слова короля так, будто сам был королем и мог казнить и миловать прямо здесь и сейчас, со снисходительным презрением к ранее означенным, вышеупомянутым и прочим, прочим… Жозефина придвинулась ближе, почти прижалась, и прошептала ему в ухо, щекоча и опаляя дыханием:

— Запомни, рыжий: посланник даже самого могущественного существа — всего лишь посланник. Слова великих, которые ты повторяешь, не делают великим тебя самого. Не пытайся казаться больше, чем ты есть, опирайся на себя. Запомни, это очень пригодится тебе, если ты останешься жив.

И, вернув его кляп на место, она развернулась к алхимику.

— Что вы со мной сделали?.. — дрожащим голосом спросил он, получив возможность говорить.

— Обезвредили. Жизни тебя сейчас лишать не собираются.

— Мне говорили, что такое возможно, — с каждым словом голос его крепнул. — Я готов.

— Надеюсь, исполнить приказ ты тоже готов. Говори.

— У меня послание от вашего знакомца, Андрэ Марца…

— Так себе знакомство… — процедила девушка, а алхимик продолжал:

— Он сказал, что он вам не враг, и велел передать, что перстень, скорее всего, подвергает опасности вас саму, и потому в ваших же интересах от него избавиться. Иначе… — Он проглотил окончание фразы и закончил так: — Мы ничего не забываем. Только мы можем действительно управлять перстнем, а вам остается расхлебывать все на свой страх и риск.

— Я и так занимаюсь именно этим. Не стоит пытаться меня запугать.

— Да, вы достойная дочь своего отца, — вдруг сказал алхимик. — Нам очень жаль, что вы выбрали не ту сторону.

— Я могу сказать то же самое о вас.

— Ваш отец был тем, кто помог сломить сопротивление Севера. Жаль, что его достойная дочь предалась мятежникам.

В отличие от самоуверенного мага, он говорил мягко и искренне, действительно сожалея, что все вышло так, как вышло. Жозефина наклонилась и к нему, не пугая, а просто сообщая:

— Здесь меня называют истинной дочерью Севера. Подумай об этом, — и, отстранившись, продолжила как раньше, в полный голос: — Ответь, зачем вы здесь?

— Мы пришли, чтобы передать послание, — терпеливо повторил пленник. — Очень жаль, что мы так поздно определили в вас вашу истинную силу.

— Если бы это было сделано вовремя, я бы сейчас гнила в Королевской Академии.

Он, казалось, не заметил ее слов:

— Нам непонятно, почему отец спрятал вас в храме. С таким талантом…

— Очевидно, я не должна была выбрать вашу сторону. Это все?

Алхимик медленно улыбнулся:

— Я хотел передать вам привет, но вы лишили меня этой возможности.

— От кого?

— Я бы сказал, что это уже не важно.

— Говори.

— Через семь дней ваши гербы забелят. Я должен был сказать это.

— Так что о привете? — В ее голосе прорезались угрожающие нотки, и улыбка алхимика стала еще шире.

— Вы не будете пытать меня. Честь вам не позволит.

Самое обидное, что он был прав.

— Я — нет, а остальные могли бы. И не по недостатку чести, но по необходимости военного времени. К вам отнеслись весьма неплохо, вы все еще не висите на дыбе, и ваши головы все еще на плечах, а не на замковой стене. — Она говорила, ужасаясь сама себе. — Вас ждет темница, а не виселица. Окажи ответное уважение оказанному гостеприимству и передай свой привет.

Он не разомкнул губ, а перстень на пальце ожил, давая сигнал. Жозефина вскинулась, отстраняясь от пленников, и ощутила, как в комнате что-то изменилось, будто перетасовались потоки Силы, и увидела, как двое стражей направляют оружие на герцога. Они двигались замедленно, явно сопротивляясь управляющей их телами силе, но все же двигались…

Все произошло почти одновременно: Каталин выдвинулась вперед, закрывая собой госпожу, над Ордисом замерцал купол Щита, а стражей схватили и оттащили в стороны их же друзья.

— Мы не хотели, не хотели, это магия! — Их весьма нежно уложили на пол, отобрали оружие и связали под горячие благодарности: преступление, совершенное против воли, — все равно преступление, а жить преступниками они точно не хотели.

Убедившись, что бойцы справятся, Жозефина вновь повернулась к алхимику. За короткие мгновения нападения с ним что-то случилось: голова клонилась все ниже, и вот он шатнулся и упал набок, дыша с присвистом, как дышат получившие стрелу в грудь. Жизнь утекала из него, и Искусство целительницы оказалось бессильным: он словно истекал кровью из десятков ран и невозможно было заткнуть все.

— От кого привет?! — Самые безумные мысли роились в ее голове. Быть может, отец все же нашел способ передать послание?..

Снова медленная улыбка, исполненная нездешнего спокойствия. Такою же сиял Алан перед тем, как получить свое избавление.

— Не только Север служит честно… — прошептал охрипший голос.

— Служить надо не только честно, но и честному, — ответила Жозефина и опустила его голову на каменный пол. Убрала повязку и почти нежно закрыла невидящие глаза.

В углу комнаты стражники вытрясли все из кошелей, сняли все побрякушки и разделись донага, внимательно осматривая друг друга.

— Есть ли алхимические талисманы? — спросила Жозефина, подходя к ним. Нагота ее не смущала: целителей учат отказываться от своего естества, дабы не отвлекаться ни на моральные условности, ни на позывы собственной плоти, мешающие делу исцеления, а исцелять приходится самые разные места, да и не разглядишь сквозь одежду все как есть. Посему и стражники не стали отгонять девицу, а заговорили как с Верховным магом, пола не имеющим:

— Да, вот, два только. На базаре брали, еще лет пять тому назад… один от сглаза, второй от стрел… — Стражники ежились и в ужасе глядели на талисманы.

— Опыт говорит, — Жозефина тщательно подбирала слова, — что алхимические талисманы могут служить привязкой для наведения заклинаний. Будьте осторожней впредь. — Она не успела протянуть руку, чтобы забрать талисманы и развеять их Силу, как воины уже разбили и растоптали их в пыль.

— Госпожа де Крисси, не могли бы вы выпустить меня отсюда? — подал голос Ордис, все еще заключенный в Щит и, кажется, боявшийся даже пошевелиться. — Мне хотелось бы отдать некоторые распоряжения…

— Вы можете ходить под Щитом, так будет безопаснее.

Ордис прошелся по оружейной, взглянул на мага.

— Тело убрать, этого — в темницу. — Трое стражников, успевших одеться, подхватили копья и принялись исполнять приказ. — Маг не щепка, после войны его можно будет обменять на кого-нибудь из наших. Паршивец, конечно, заслужил свое, но не убивать же беспомощного.

— Он всего лишь гонец, — мягко произнесла Жозефина, — и исполнял приказ.

— А вчера он пробивал ворота города и жег магией наших людей! — От Предводителя ударила волна силы и гнева. — Закатайте его поближе к Корням, пусть подумает о своей жизни. Времени у него будет предостаточно! — и стражники, остановившиеся в дверях, кивнули и поволокли пленника дальше.

— Вы позволите поговорить с пленным, если понадобится?

— Вы третье лицо в Кор Фъере после меня, — уже совершенно остывший Ордис удивленно взглянул на Жозефину. — Конечно, вы можете говорить с ним, сколько и когда заблагорассудится. Я понимаю, что сейчас творится у вас в душе… — гораздо тише и доверительнее добавил он, — и я очень рад, что вы на нашей стороне.

— Об этом я и хотела с вами поговорить, но сейчас не время. Вы должны исполнять свои обязанности, а я — свои.

— С началом штурма пришла в действие вся защита, которую вы подняли прошлой ночью. Стены им никак не взять, ворота успешно держат наши люди. Если осаждающие не выкинут что-то совсем невообразимое, город устоит.

— Я предпочту присмотреть лично, с вашего позволения. Увидимся после победы.

Рядом бесшумной тенью появилась Каталин, дамы вновь одновременно поклонились и шагнули в Дверь.

На Маяке они оказались как раз вовремя, чтобы увидеть, как громадный альбатрос Малыш подлетает к смотровой площадке и изящным, недоступным живой птице слитным движением спины и крыла спускает Фердинанда вниз, а потом поднимается выше и устраивается на вершине Маяка, словно на торчащем из воды рифе.

— Они колдуют у ворот! — выпалил встревоженный ушан.

— Лети, — бросила Жозефина, и вновь город распахнул перед ней Дверь, и, едва они с Каталин оказались у ворот, девушка сжала в ладони талисман Фердинанда:

— Что там?

— Поднимите Щиты, держитесь!

— Морган, там…

— Я готов, — прозвучал голос мага. — Держим.

Зря ушан паниковать не стал бы, готовилось нечто действительно мощное. Плетение достраивалось угрожающим крещендо, протягивая щупальца к надвратным башням, и, быстро обрисовав задачу Каталин, Жозефина вместе с ней закричала, сколько было голоса:

— Все вниз со стен! Уходи со стен! — и уже тем, кто был во дворе: — Назад! Назад, твою ж через море да по острым скалам, назад!

Все, кто услышал призыв, ринулись прочь от защищающего город полукольца. Часть людей со стен уже успела ссыпаться на мостовую и отбегала, а часть еще только бежала по лестницам, когда королевские маги нанесли свой удар. Чудовищной Силы волна, которую не могли остановить целиком защитные заклинания города, для начала со звоном разорвала «невод», а потом попросту смела все чело крепостной стены.

Глухо бухнули о поднятые магами Щиты венцы башен, забарабанили отдельные камни, веером разлетелись щепки. Стена проваливалась вовнутрь, а за ней падали от неимоверного напряжения маги короля, выжженные собранной ими Силой, и все ближе подходил строй атакующих, готовых ворваться и убивать всех, кто попадется под руку.

Благо, что Щиты не только защитили людей от града камней, но и сдерживали поднявшуюся в воздух пыль, так что можно было дышать и разговаривать… тем, кто выжил, успев уйти от стены.

Жозефина пришла в себя первой.

— Всадники, в пролом! — И, повинуясь приказу: «Защищай гнездо!» — три птицы спустились, стали в проломе стены и развернули крылья, образовав собой стену. Всадники не спешивались — тела и магия каменных летунов надежно защищали их; Фердинанд решил усилить впечатление и окружил птиц мрачным ореолом багрового сияния.

Ужас волной хлестнул из-за разорванного полукольца стен, враги качнулись назад, дождем посыпались бессильные уязвить ожившую скалу стрелы, и следом недалеким эхом долетел дикий боевой восторг, ненамного опередив победные крики: «Бей их! Братцы, держись! В атаку! За Север! За нас!» — это наконец подошли и ударили в тыл северяне. Две волны воодушевления столкнулись в воздухе, Кор Фъер разразился ответными криками, и птицы приподняли крылья, пропуская разом рванувшихся вперед защитников города, а потом и сами взмыли в ночное небо, сея еще большую панику в рядах вражеской армии, нападая сверху, рассыпая заклинания, распугивая нападающих пронзительными криками и клекотом. Зажатые северянами, оказавшиеся меж двух огней одной природы, южане заметались, теряя боевые порядки, в ужасе разбегаясь кто куда.

— Морган, Фердинанд, захватите магов! — прокричала Жозефина, поднеся к губам сразу оба талисмана. — Ордис, у вас есть темницы для магов?

— Найдутся, — ответил торжествующий голос. — Они нам эти башни будут руками отстраивать!

Все улаживалось на глазах. Девушка обернулась к своей защитнице:

— Каталин, идите, это ваш бой.

— Нет, госпожа.

— Когда еще представится такой случай! Успевайте, иначе все закончится без вас.

— Мне очень хочется, — ответствовала воительница, — но вас я бросить не могу.

Жозефина поняла, что спорить бесполезно — честь служения была для нее превыше даже чести нанести удар захватчикам своей родины. Хуже нет, чем мешать человеку исполнять свой долг, а паче того — соблазнять его отказаться от этого долга; Каталин была на службе, а сама ее госпожа вдруг осталась не у дел — и это было неправильно. Она, Верховный маг и хранительница Ключа, должна была поддержать Кор Фъер, сделать что-то для него и его людей, исполнить свой долг до конца.

Лежали в руинах ворота и обступавшие их башни, оставляя город без защиты. Еще в ночь первого штурма она попыталась восстановить разбитые тараном створки, но тогда ничего не вышло; сейчас же…

Сейчас вокруг бушевал океан Силы — развеивалось вложенное в удар магами, кипел нарастающий, плещущий ужас людей узурпатора, ярким пламенем свободы и несгибаемости полыхали ярость и восторг северян; стоило только потянуться и суметь…

Над Жозефиной начал закручиваться громадный, идущий из темного неба вихрь Силы. Она простерла руки к башням — туда, где они должны были стоять, где она их видела внутренним взором вернее всякого обычного взгляда, — и мысленно прикоснулась к стягивающимся сейчас на ней могучим плетениям Первых, единым с камнем природным и рукотворным, с морем и деревом, и направила прямо в них льющийся из ночной вышины поток.

«Защищай себя, — мысленно шепнула она городу. — Залечивай свои раны».

Вихрь Силы, набравший невероятную мощь, зримо видимый теперь даже немагам, распался на два столпа ослепительного серебряного сияния, бьющего из оснований башен. Камни, усыпавшие площадь, вздрогнули и взлетели в воздух, вставая каждый на свое место — до последнего кусочка, до последней застывшей капли скреплявшего их раствора. Круглые бока, зубцы, перекрытия, лестницы, навесы, могучие контрфорсы — все выстраивалось снизу вверх в первозданном виде, кружась в воздухе, поднимаясь и занимая место, определенное тысячи лет назад.

Лег сверху последний камень, и между башнями встроилась каменная арка, а под ней в серебряной вспышке появились разметанные прежде по щепочке ворота. Кор Фъер, целый и невредимый, напитанный Силой как никогда, стоял на устрашение всем решившим на него посягнуть.

Громовой удар прозвучал над восставшими башнями, и волна собранной, призванной, но неиспользованной Силы ухнула от ворот во все стороны, сметая все на своем пути, не деля на своих и чужих; исчезли тела, брошенное оружие, разлетелись в щепу телеги и щиты, и щепки тут же снесло той же самой волной. Жозефина ощутила толчок, подобный упругому твердому ветру, и успела заметить, как с ее рук — и, видимо, со всего тела — стекают блестящие, как полированное серебро, доспехи…

Она очнулась, лежа ничком на камнях мостовой, опрокинутая разбушевавшейся, дикой Силой; перевернулась, сдерживая за сжатыми зубами стон, по коже скользнула тяжелая шелковистая ткань плаща — и девушка поняла, что под ним она совершенно обнажена. Сгорела, распалась на корпускулы одежда, сгорели замечательные сапоги, развеялись подсумки, не выдержали потока дареные талисманы, и даже отцовский перстень тоже распался в объятиях магического смерча. На теле остались только зачарованный Морганом старинный плащ, пояс с мизерикордией и гербовый перстень де Крисси, да еще древний браслет. Шум битвы почти утих: раньше перепуганные южане бежали, пытаясь на ходу отмахиваться от северян, теперь они, охваченные животным ужасом, целыми полками сдавались в плен. Даже волшебные птицы не выдержали удара: волна чудовищной отдачи снесла и раскрошила в пыль каменные тела Красотули и Быстрого, отбросила их Всадников, но морские маги были шиты отнюдь не лыком, а крепкой жилой морских чудищ, за их жизни волноваться явно не стоило. Малыш, избежавший удара, реял в вышине: Фердинанд явно прикрыл тех, кто еще оставался на площади перед отстраивающимися заново башнями.

Вся кожа, мускулы, кости горели тем же огнем, что спалил одежду и талисманы, но сознание еще оставалось там, где ему и положено быть. Она сделала все, что могла, для тех, кто рядом; оставалось позаботиться о тех, кто был далеко. Выпростав из-под плаща руку с уцелевшим браслетом Верховного мага, Жозефина мысленно потянулась к герцогу и, дождавшись прикосновения его разума, выговорила пересохшими губами:

— Ордис, отпустите пленного мага… Пусть он возвращается к королю и скажет, что перстня больше нет.

Молчание, означающее не то раздумье, не то попытку понять.

«Хорошо, госпожа… госпожа де Крисси. Что там происходит… произошло? Я не… я…»

— Вам непременно расскажут… — и темная волна забытья накрыла ее с головой.

Если бы Фердинанд, описывающий над госпожой круги на каменной птице, был не библиотекарем, а художником, он написал бы картину по следам той ночи: на каменной мостовой лежит в ореоле разметавшихся волос девичье тело, плащ окутывает его, едва прикрывая краем нежную грудь, оставляя обнаженным плечо с хрупкой линией ключицы, и на отлете — тонкая рука с искрой браслета на запястье.