Коварное оружие

Крамской Е.

 

Нефантастический рассказ

 

Глава I

ЧАШЕЧКА ПЕТРИ

Стоял солнечный осенний день. Улицы Парижа были переполнены парижанами и иностранцами. Тень от обелиска заметно удлинялась, и если бы представить себе всю площадь Согласия в виде гигантских солнечных часов, то тень обелиска, как часовая стрелка, показывала бы ровно полчаса третьего.

По тротуарам проходили нарядные дамы. Молодые девушки предлагали свежие розы по два сантима за штуку. Мальчишки-газетчики уже собирались на перекрестках в ожидании вечерних выпусков. Полицейские в кепи регулировали движение потока автомобилей, переполненных катающимися. И никто не обратил ни малейшего внимания на экипаж, неторопливо объезжавший площадь. Все было обычно здесь в этот послеполуденный час Парижа, в этот день 18 сентября 1933 года. И обычен был внешний вид туристов, сидевших в том экипаже и с некоторой долей интереса смотревших на окружающее. Конечно, это были не парижане. Те веселы и жизнерадостны, — а эти несколько хмуры и сосредоточенны.

Полицейский равнодушно пропустил экипаж мимо светофора. Два ажана, прятавшиеся от солнца под тенью платана, даже не посмотрели на экипаж. А очень жаль, потому что два туриста в экипаже вели себя очень странно.

Хорошенькая черноглазая девочка, которая прогуливалась со своей мамой, ясно увидела, как через край экипажа свесилась пухлая рука туриста. Рука в накрахмаленной манжете. В пальцах была зажата стеклянная трубочка. Вот трубочка опрокинулась… Девочка не успела досмотреть.

— Люси, не верти головой, — строго сказала ей мать. — Веди себя, как взрослая. Кстати, ты хотела пить. Ужасная жара.

Они подошли к павильону прохладительных напитков.

— Два оршада, — заказала дама продавщице. — В один бокал льду поменьше. Я так боюсь, что моя крошка простудится.

Подан вкусный молочно-белый прохладный оршад. Люси старалась вести себя, как взрослая. Она осторожно через длинную соломинку втягивала пахнувший миндалем напиток, наслаждаясь его сладостью. И она забыла мимолетное впечатление от стеклянной трубочки.

А экипаж неторопливо объезжал площадь.

— Я думаю, что двести трубочек хватит для опыта, — пробормотал турист, вынимая из кармана склянку. Его мышиные хитрые глазки искоса взглянули на соседа. — Если мы тут увеличим наш посев, нас могут заметить…

— Больше спокойствия, — ответил сосед с солидными мешками под равнодушными сухими глазами. — Парижские кролики слишком беззаботны, чтобы стать по-настоящему наблюдательными.

— Но, кажется, одна девчонка заметила ваш жест…

— Поэтому я не опорожнил трубочку. А теперь это делаю с большим удовольствием и под самым носом ажана, который зазевался на хорошенькую цветочницу.

Если бы парижский гамен, вздумавший бесплатно прокатиться на туристском экипаже, примостился на задней оси, он смог бы наблюдать удивительные вещи. Под задние колеса методически падали капельки тягучей росы. Они смешивались с пылью мостовой и разносились легкими вихрями во все стороны.

Экипаж объехал концентрическими кругами вокруг обелиска.

— Теперь, Поль, мы сможем выпить по чашке кофе, — произнес старый турист, закуривая сигару, и взглянул на часы. — В восемнадцать сорок пять вы возьмете с собой девятку и на чашечках Петри проделаете контроль воздуха. Я буду ждать вас в лаборатории не позднее двадцати. А теперь прикажите кучеру, чтобы он ехал на бульвар Араго. Там очень уютное кафе. Кстати, надежен ли кучер?

— Он щедро оплачивается, сударь, и закрывает глаза на все, что его не касается.

На бульваре Араго туристы покинули экипаж. Кучер, Жан Корво, подкинул на ладони серебряную монету и свернул лошадей в переулок. Жана Корво мучила жажда, а в переулке находился кабачок, где можно было славно пропустить стаканчик.

Старый турист жил в номере скромного отеля. Хотя он называл эту комнату лабораторией, но тут не было ни микроскопов, ни белых столов, уставленных пробирками и колбами. Старик не носил докторского халата и стерильных перчаток. Сейчас он просматривал вечерние газеты, и ему не мешал веселый джаз, насвистывавший фокстрот. Когда увидимся, малютка. Осторожный стук в дверь. Старик встал, поправил помочи и выключил радио.

— Добрый вечер, сударь, — приветствовал старика Поль. Его мышиные глазки сощурились. — Мы славно поработали с девяткой. А вот и он…

Следом за вошедшим в комнату мягко шагнул невзрачный человечек с саквояжем.

— Ставьте поклажу сюда, девятка, — обратился к человечку старик. — Хотя бы на софу. И будьте смелее. Осторожность не должна смешиваться со страхом. Это не гремучая ртуть и не динамит, а всего лишь…

Старик широко раскрыл саквояж и запустил туда пухлую руку.

— А всего лишь… самые невинные чашечки Петри.

Он вынимал одну за другой плоские стеклянные блюдечки, прикрытые стеклянными облегающими крышечками, и расставлял их в стройное каре, как солдат на параде, на преддиванном круглом столике.

— Двадцать одна, — пересчитал старик чашечки. — Включите термостат. Поставьте на оптимум.

Поль подошел к металлическому ящику на столе, вставил вилку в розетку электропроводки, повозился с термометром. Ртуть поднялась до 37 градусов Цельсия и замерла на значке Опт.

— Чашечкам будет тесно, сударь, — доложил Поль.

— Это не имеет значения, — ставя чашечки на полку термостата, ответил старик. — Мы не у себя дома. Девятка, помогайте Полю. Медлительность в движениях никогда не способствует успеху в занятиях.

Чашечки были заперты в термостате. Старик возился у раковины, намыливая руки.

— Ветер не усиливается? — спросил он.

— Барометр в норме, сударь. На завтра днем возможен ветер.

— В таком случае, если движение воздуха будет нормальным, вы, Поль, вместе с девяткой сделаете не больше четырех туров в экипаже по площади Республики и посеете чудесную палочку теми же приемами, как и сегодня…

— Палочку? — осмелился спросить девятка.

— Да, вполне безопасную бактерию. Она с пылью будет летать по улицам Парижа и…

— Чорт возьми, сударь, — забормотал девятка, — я бы попросил у вас для меня хорошенький надежный респиратор…

— Вы можете надышаться этих бактерий, сколько вам вздумается. Палочка не вырастет в дубину, которая стукнет по голове. Но она — чудесный материал для контрольных опытов заражения воздуха. Теперь вы знаете, девятка, больше, чем вам следует знать, и держите язык за зубами. Поль, учите девятку технике разбрызгивания. Третий номер нашей программы — разбрызгивание в районе Высшей военной школы — послезавтра проделает девятка самостоятельно. Не могу же я всех вас здесь водить за ручки, как мамашиных сынков! Меня ждет моя лаборатория.

Старик сполоснул руки и взялся за полотенце.

— Я не задерживаю вас, господа. Надеюсь, что материал у вас в целости и сохранности?

— О да, будьте покойны, сударь, — откозырял Поль, притронувшись пальцами к полям мягкой шляпы. — Девятка, налево, кругом.

Девятка щелкнул каблуками и почтительно распахнул дверь перед Полем.

* * *

Жан Корво восседал на козлах своего экипажа, в котором сидели туристы. Из них один был вчерашний, а другой новенький. Кучер по-вчерашнему страдал от жажды и находил, что напрасно туристы слишком медленно объезжают площадь Республики и что хорошо бы скорее получить на чай и сделать маленький отдых в знакомом кабачке за стаканчиком полынной настойки. Впрочем, Жан Корво был добрым французом и ничего же имел против, чтобы позволить щедрым седокам как следует насладиться созерцанием статуи Победы, возвышавшейся в сквере посредине площади. Девятка приучался выливать под колеса на мостовую содержимое крохотных трубочек, вспоминал вчерашние слова старика и краткие инструкции Поля во время вечерней прогулки около ярко освещенного кино Этуаль.

Чашечки Петри

Чорт побери! — думал девятка. — Если верить господину Полю, то в каждой трубочке содержится ровно по одному миллиарду бактерий, не больше и не меньше. Девятка был уроженец католического юга и вспомнил, как старый пономарь в деревне передавал, будто в средние века святые отцы вели жаркие споры, сколько ангелов может поместиться на острие булавки, и выходило около десятка тысяч. Преподобный Милетий будто бы с пеной у рта настаивал на сотне тысяч с небольшим. Преподобный был, совершенно ясно, не силен в арифметике и не умел управляться с нулями. А тут вот девятка держит в руке сразу целый миллиард невидимых крошек, а уж если начальство утверждает, то это точно.

Старик у себя был занят. Он вынимал из термостата чашечки одну за другой. Снимал крышки и рассматривал поверхность содержимого. В чашечках Петри еще раньше был разлит питательный для бактерий агар, род желатина из морских водорослей.

Если на открытую стерильную поверхность агара попадет из воздуха хотя бы один микроб, то в тепле термостата он начнет размножаться, и через несколько часов тут вырастет целая колония микробов. Даже по внешнему виду этих крохотных пятнышек, по их цвету опытный глаз может определить, какой именно микроб стал основателем этой колонии. В воздухе носятся разнообразные микробы. Они дадут и различные по виду колонии. Стоит только сосчитать их по видам и потом с уверенностью можно сказать: таких-то микробов попало из воздуха на чашечку Петри точно столько-то, других столько-то, и так далее.

Опыт старика на площадях Парижа был прост. Он знал, что в воздухе населенных мест наряду с пылью микроскописты находили споры растений, зерна цветочной пыли, плесневые грибки, дрожжевые клетки и разнообразные бактерии. Грубые частицы, особенно при спокойном состоянии воздуха, быстро оседают, а вот мелкие, особенно водяные капельки с прилипшими к ним микробами могут держаться в воздухе по нескольку часов. На помощь счистке городского воздуха приходит химическое действие солнечных лучей и физическое воздействие сильных струй воды с последующие удалением пыли и микробов хотя бы простой метлой.

Старик знал, что еще очень давно ученый Микель в том же Париже на достаточно пыльной улице Риволи нашел но способу Петри до трех с половиной тысяч микробов в одном кубическом метре воздуха, а в парке Монсури, где зелень и дорожки поливались из шлангов, почти в десять раз меньше, всего только триста восемьдесят микробов. Правда, болезнетворные микробы в свободной атмосфере находятся не часто. Их убивают солнечные лучи и высыхание. Но споры некоторых заразных микробов устойчивы чрезвычайно. Да и сами микробы, засосанные током воздуха в жилые помещения, в теплых и влажных уголках могут укрыться от солнца и жары и, если попадут в легкие или кишечник человека, дать пророст колоний. Так споры сибирской язвы и столбняка, туберкулезные бациллы, защищенные своей оболочкой, и гнилостные микробы выдерживают высыхание и даже слабыми токами воздуха свободно могут переноситься на значительные расстояния, если только они не пристали к грубым частицам пыли. Тогда они недолго остаются в воздухе. Но прилипшие к капелькам влаги заразные микробы, напротив, очень жизнедеятельны. Влагой они предохранены от быстрого высыхания и успевают в своем мире капли размножиться, будь то капля мелкого теплою моросящего дождичка или капельки небрежного чихальщика, который забыл про носовой платок и про свой как будто незначительный, но всегда опасный для окружающих насморк, не говоря уже о кашле.

Старик выбрал для своих опытов микрококка, называемого чудесной палочкой. Этот микроорганизм безвреден для человека, распространен во всех странах света, любит приживаться на срезах картофеля и хлебе. Вырастая на подходящих питательных средах, чудесная палочка дает колонии ярко-розового цвета, которые потом принимают кроваво-красный оттенок. Поэтому на чашечках Петри они ясно выделялись среди других колоний микробов, уловленных ассистентом вчера вечером на площади Согласия.

Старик считал только розовые пятнышки колоний. Он был опытен, и ему не нужен был микроскоп, чтобы убедиться в наличия тысяч экземпляров чудесной палочки, составлявших еле заметную розовую крупинку на блестящей поверхности питательного агара. Розовые крупинки умещались среди других разноцветных колоний — синеватых, желтоватых, опаловых, круглых, звездчатых. И в центре каждой был микроб — родоначальник колонии.

На клочке бумаги старик записал число всех колоний чудесной палочки и ненужные теперь ему чашечки вскипятил в большой кастрюле на электроплитке. Потом он старательно перетер пустые чашечки полотенцем. Грязную воду вылил в раковину, спрятал чашечки и кастрюлю.

— Я не сказал бы, — бормотал старик, смотря на клочок бумаги, — что превосходно, но все-таки… Подождем результатов сегодняшнего разбрызгивания…

И снова вечером явился Поль с новой порцией контрольных колоний чудесной палочки, разбрызганной в три часа дня на площади Республики.

— Девятка снабжен материалом и инструкциями, — доложил он старику, представляя чашечки Петри.

— Вы были довольны им сегодня? — спросил тот, запирая термостат.

— О да… Девятка — один из способных наших агентов. Он не рассуждает, а это самое ценное. Он разбрызгает, что угодно, чтобы только эти самодовольные парижане чихнули как следует.

— Хорошо. Есть у вас в распоряжении еще такие же способные люди?

— Есть.

— Пусть девятка завтра работает один. К тому же район военной школы требует осторожности, и лучше пусть девятка…

— Понимаю… Даже если его сцапают, он отлично прикинется дурачком и не проболтается. Могу удалиться? У меня деловое свидание…

— Не задерживаю.

На следующий день старик аккуратно занимался подсчетом новых колоний чудесной палочки. На некоторых чашечках они почти сплошь покрывали розовым налетом поверхность агара. На промокательной бумаге старик небрежным случайным почерком написал: 42–31. Это было похоже на телефонный номер. Потом он подумал и приписал несколько слов. Получилась как бы для памяти расходная запись: Ужин в Мулен-Руж 42 франка 31 сантим. Это выглядело правдоподобно, даже характеризуя естественную старческую педантичность.

А девятка как раз в эту минуту на другом конце Парижа усаживался в экипаж Жана Корво, придерживая в кармане легкий груз стеклянных наперстков.

— Мсье сегодня один? — любезно осведомился кучер, приподнимая свою лакированную шляпу.

— Как видите, — так же любезно ответил девятка. — Мой приятель через час будет ждать где-нибудь на пути. Поезжайте прямо, не сворачивая…

— Да, мсье, — охотно отозвался Жан Корво и тронул лошадей.

Ворона, кажется, заинтересовалась нашими физиономиями, — думал девятка о кучере. — Недаром меня послали одного с этими проклятыми палочками.

Потом он подумал, что, может быть, миллиарды чертей, сидевших в его кармане, вовсе не чудесные палочки, а холерные запятые, а иметь дело с холерой что-то не хочется. Навстречу экипажу шел взвод зуавов с ружьями на плечах, и девятке показалось, что усатый капрал подозрительно покосился на него.

Над Высшей военной школой реял самолет. Девятка прищурился на небо и больше по привычке, чем по необходимости, профессионально определил тип машин: Учебный. Старая туфля. Тупой мозг девятки медленно переваривал впечатления, и он чуть не забыл, что пора действовать. Экипаж проехал уже мимо военного плаца. Но только что девятка вытащил первый наперсток, как часовой, бравый пуалю в парусиновой каскетке, крикнул кучеру:

— Подстегни своих кляч!

Экипаж рванулся вперед. Перед девяткой совсем близко мелькнуло лицо часового, с насмешкой пробормотавшего:

— Везет словно покойника.

Девятка был суеверен, и под ложечкой у него уныло засосало, как с похмелья: Жан Корво усердствовал, нахлестывая лошадей. Перед светофором жезл полицейского преградил путь.

— В следующий раз я оштрафую вас за быструю езду, — заметил полицейский кучеру. — Ваши лошади, вероятно, долго работали в цирке, но их галоп здесь не разрешается…

Девятка был взбешен шутливым тоном полицейского. Он выскочил за светофором около кафе, сунул деньги кучеру, не спрашивая сдачи. Овладел собой он только в уборной, где отправил в канализацию весь запас данных ему бактерий. Бокал вина освежил его, и он вышел на улицу совершенно спокойный, но упоминание часового о покойнике оставило кислый усадок. А когда навстречу ему попался мирный кюре с молитвенником, девятка, незаметно сплюнул и перебежал на противоположный тротуар, чтобы тотчас же попасть в объятия Поля.

— Я еле догнал вас на такси, — проговорил Поль. — Что случилось?

Девятка только пожал плечами:

— Ровно ничего. Я расправился с палочками. Они теперь усеяли весь плац-парад, ручаюсь. Но кучер пьян, и я не советовал бы на следующий раз…

— Ступайте, — мягко заметал Поль. — До свиданья.

Поль умолчал, что он стоял невдалеке от плаца, видел решительный жест часового и внезапно начавшуюся скачку. А через сутки старик ворчал на Поля, тыча в третью партию чашечек Петри:

— Десяток колоний. Это случайные воздушные бродяги, а не мои контрольные палочки. Избейте хлыстом вашего девятку. Он обманул нас. Я всегда недолюбливал этих сицилийских лаццарони. Они лентяи и хитрецы. Извольте завтра с парой людей явиться в метро. На станции Пастера я спущусь в подземку и покажу, как надо обращаться с бактериологическим оружием, хотя мои выстрелы и будут холостыми патронами. Учитесь, милейший Поль. Спокойной ночи.

На другой день парижане на лестнице метрополитена вежливо уступали дорогу почтенному на вид старику, который, кряхтя, еле передвигал ноги. В руке он держал бутылку минеральной воды Виши, а лицо его нервно подергивалось, как будто его мучили желудочные спазмы. Он прошел через турникет на платформу. Лязгая железом и скрипя тормозами, подлетел поезд. Толпа бросилась к вагонам. Старик засуетился, но не успел войти в переполненный вагон. Поезд, взвихривая воздух, умчался в туннель, а старик беспомощно стоял у края платформы. Пробка из бутылки выскочила, и старик не замечал, как пенистая вода хлестала из горлышка.

Когда подошел через минуту второй поезд, молодой человек с мышиными глазками взял старика под руку:

— Позвольте, мсье, помочь вам.

— Тысяча благодарностей! — прокряхтел тот, входя в вагон. — Ваша юная любезность — лучшее лекарство против старости.

Закрыв глаза, старик неподвижно просидел до станции Сольферино. Тут он вышел и опять вслед поезду прыснул Виши.

— Какая неосторожность! — раздраженно выговорил седой господин, стряхивая капли со своего костюма.

— Это вода, — так же раздраженно пробормотал старик, разглядывая красную ленточку Почетного легиона в петлице седого господина.

— Благодарю вас. Но могла быть и серная кислота. Содовая не затем существует, чтобы ею портить костюмы и настроение окружающим. — Отставной офицер продолжал ворчать: — Кто знает, что в бутылке…

Молодой человек, щуря свои мышиные глазки, деликатно заметил:

— Этот старик болен. Извините его, мсье.

— О да… Я очень болен… — прохрипел старик. — Я так страдаю…

Он приложил горлышко бутылки к давно небритым губам и жадно глотал воду. Чьи-то жесткие руки почти отняли у него бутылку и повели к выходу. Несколько любопытных следовали за ними до поверхности, где человек с мышиными глазками усадил старика в такси. Никто не заметил, как, чисто выбритый коренастый парень в кепке, сосавший трубку, туго набитую душистым кепстэном, записал номер такси.

— Я уезжав через Женеву, — говорил Полю старик в номере отеля. — Помните: обратить внимание на окрестности Парижа. Северо-восток, начиная от Монморанси, через Пьерфит, Севран до Монфермей, для нас особенно интересен. Окончить опыты не позднее двадцатого сентября.

— Слушаю. Мне поручена теперь новая работа. Среди журналистов… Это, собственно говоря, моя основная специальность.

— Не возражаю. Вы хорошо говорите по-французски…

— Я уроженец Парижа, но мои родители…

— Ах, знаю, знаю. Вы патриот моей родины.

— О да. Это меня обеспечивает…

— Но до двадцатого я располагаю вами. Ведите себя, Поль, осторожнее. Больше плавности в движениях. В Сольферино вы помешали мне…

— Допить воду с бактериями? — изумился Поль.

Старик серди го закачал головой.

— Профессор Петтенкофер, когда это было нужно, выпил холерную разводку. Рисковал, но остался жив. Потом оказалось, что дело было не в разводке, а в профессорском желудке. Он выпил натощак, когда желудок имел достаточно соляной кислоты, чтобы обезвредить разводку. Его помощник повторил опыт, имея не идеальный желудок, не натощак, и получил жесточайшую холеру, от которой едва не умер.

— Но все-таки риск… — заметил Поль.

— Чудесная палочка не оставляла места для риска, — авторитетно сказал старик, — Мне ничего не оставалось делать, как только глотать из бутылки, хотя можно было бы ее и выронить… Но тогда пришлось бы иметь дело с администрацией метро, а это…

— Понимаю; — согласился Поль.

— Понимаете, но не все. Я слежу за моим здоровьем, а за желудком особенно. Надеюсь, что вы догадались? Я принял соляной кислоты и путешествовал по метро натощак…

— Какая предусмотрительность! — изумился Поль. — До свиданья, мсье.

— Надеюсь увидеть вас еще, — ответил старик.

 

Глава II

КУХНЯ ДЬЯВОЛА

Пухлая рука водила пером по листу толстого белого картона, тщательно разграфленного. В клетках появлялись слова и цифры:

Площадь Согласия. Нормальный ветер. Контроль. 4231 колония.

Ст. Пастера. Втягивание воздуха. Влажность. 95 779 колоний.

Ст. Сольферино. Условия те же. Опыт прерван.

Старик отложил перо и задумался.

Заразная пыль в воздухе комнат может держаться почти четыре часа… Заразить комнаты противника? Но холерные микробы плохо переносят высушивание. Чумные лучше. Вот гнойный кокк и столбнячные микробы отлично переносят… Да, столбняк превосходен… Но противник откроет окна, и хороший сквозняк в полчаса выметет любую бактериальную труху… Пожалуй, если заразить пыль на дорогах? Помнится, в Тунисе в солдатском лагере, среди африканской жары и пыли, вспыхнула эпидемия брюшного тифа. Потом оказалось, раньше на этот участок свозились нечистоты из городского госпиталя. Микробы тифа высохли, а заразительности не потеряли… Так, сухая пыль?.. А если влажная? При чихании из носоглотки выбрасывается не меньше двадцати тысяч стафилококков и стрептококков. При насморке и кашле в капельках сотни тысяч заразных микробов, при гриппе — миллионы Превосходно. Влажные микробомбочки… Но чем их начинить?

Старику были известны опыты, когда при вдыхании курами в птичнике разбрызганных микробов куриной холеры в сухом воздухе ни одна курица не заболела, во влажном заболели и погибли 60 процентов кур, а во влажном с разбрызгиванием питательного бульона погибли все куры до одной.

Да. — подумал старик, — стратегию внезапного нападения надо разработать до мелочей. Оно должно быть настолько молниеносным, чтобы наши соседи на западе и востоке не были в состоянии организовать защиту. Микробы — мелочь, но они могут стать оружием. Ошеломляющее действие внезапных эпидемий у противника на фронте и в тылу, паника населения. Это будет колоссально, если заготовить миллиарды миллиардов заразных микробов. Это будут несметные полчища бешеных дьяволов, которыми мы подкрепим наши бронированные кулаки…

— Мечтаете, господин профессор?

Напротив старика стоял незаметно вошедший человек в мундире штабного полковника. Он вздернул: плечами, на которых дрогнули золотые погоны, и сел в кресло без приглашения.

— Думаю, господин полковник, — ответил старик, привстав с почтительной улыбкой.

— Думайте. Но в пределах заданий. Л-Г-А. Никаких культур, кроме культур заразных микробов.

— Простите, но когда я считаю колонии на агаре, я думаю о чудесных африканских колониях…

— И будущих наших на востоке. Разрешаю мечтать в этом направлении. Признаться, когда я сейчас думаю о будущей войне, я становлюсь поэтом. Какие блестящие сравнения можно бы позволить нашим газетам! Пока еще ваши микробы для вас рабы в пробирках, но скоро мы весь мир прекратим в пробирку, а противников в рабов, таких же ничтожных, как плесень. А?

Полковник вставил монокль в левый глаз.

— Нравится?

— Колоссально. Но я бы не показывал козырей раньше времени, даже в форме газетных стишков. Американские журналисты пойдут по ним, как гончие по следу, и доберутся до моих пробирок. Чорт их знает, как они пронюхали про чудесную палочку.

— Ну, это мелочи, профессор. Перейдем ближе к делу. Могу предложить сигару.

Собеседники закурили. Старик откинулся в кресле. Полковник пустил кольцо дыма под потолок и сказал:

— Уничтожение живой силы противника. Любыми средствами. Можно ли в качестве средства уничтожения применить заразу?

— Можно. Если даже не уничтожать то наряду с уничтожением выводить из строя.

— Разумеется. Больной солдат на фронте, больной рабочий на военном заводе обуза. А если их выводить заразой из строя тысячами, то это такая вещь… Прекрасно. Но способ применения заразы?

— Не все виды заразных микробов, господин полковник, подходят для массового заражения противника. Во-вторых каждый из подходящих требует и своего особого способа. Если удастся заразить пыль туберкулезными бациллами, сделайте так, чтобы противник надышался зараженной пылью. Если я заражу водоемы холерными запятыми или бактериями брюшного тифа и всех групп паратифов от А до Г, то кто заставит население страны пить эту воду? Любой врач посоветует кипятить ее, и вопрос почти исчерпан. А организация профилактики у противника? Они во время войны проследят каждый случай тифа до его истока и примут меры.

— Вы расхолаживаете меня, профессор.

— Нет. Малярия, например, прекрасное оружие. Она выведет вам из строя сотни тысяч. Но мы должны будем прибегнуть к услугам комаров. Они кусают маляриков, заражаются, потом жалят здоровых и прививают им малярию.

— А нельзя ли прибегнуть к услугам более крупных комаров? — прищурился полковник. — В воздухе появляются наши металлические комары. Штурман тянет за рукоятку в опорожняет сосуд с микробной жидкостью. Разумеется, при подходящих атмосферных условиях, и тогда заразный дождь…

— Это не будет дождь, — сухо отозвался старик. Он не любил, когда посторонние рассуждали о микробах. — Жидкость страшным движением скорости полета аэроплана, поэтически названного вами металлическим комаром, будет разбита в мельчайшую пыль. Эти влажные шарики, за которые уцепятся микробы, начнут дрейфовать в воздухе. Если там есть водяные пары в достаточном количестве, то могут образоваться капли, и тогда со скоростью в один метр в секунду они в силу тяжести начнут падать на землю. Но шарик из воды может и высохнуть при этом падении. Остается от влажной пылинки только микроскопическое ядрышко из слипшихся бактерий. Мы не можем надеяться, что эта бомбардировка покроет нужную цель.

— Тогда для успеха необходимо гигантское скопление зараженных капель! — воскликнул полковник.

— Да. Бактериальное облако возможно. Возможен туман, насыщенный заразой. И если произойдет контакт дыхательных путей человека с бактериями, то успех обеспечен.

— Вы разговариваете языком ученого. А я солдат. По-моему, было бы проще вылить с самолетов по ведру чумы на Париж и на Лондон. Вымрет все население, а потом залить с воздуха дезинфекцией, сжечь и занять территорию.

Старик поднялся с кресла.

— Вот наконец я услыхал от вас настоящие слова! Но зачем такие грубые способы? Лить из ведер? Можно сделать дешевле и изящнее. Вообразите шарики, крохотные бусинки на тончайшего стекла. Приспособьте под хвостами ваших комариков по небольшому желобку. И представьте, потянул наш штурман за рукоятку, а из-под хвоста падают шарики. Тик-так, тик-так! Словно часы. В секунду по два шарика. Упали на землю — и разбились. А в шариках порция микробов. А уж они знают, как вести себя в условиях теплоты и влаги.

— Это тоже подходяще, но…

— У каждого оружия есть свое но, господин полковник, — деловито отозвался старик, — История оружия свидетельствует, что идеальный вид его появится не скоро, и нам придется пользоваться тем, что способна будет дать техника. Будем держать в арсенале и боевые микробы. Оценив их возможности, я бы… — Старик сделал приглашающий жест: — Впрочем, лучше показать вам.

По лифту они спустились в подвал.

— Надо раздеться догола, — сказал старик, открывал дверь комнаты, откуда доносился шум падающей воды. Водяная завеса преграждала путь. — Мы примем душ, оденемся хам, и вы увидите много интересного.

Раздевшись, старик повесил платье и белье на металлические крючки и всунул голые ноги в соломенные туфли. Полковник проделал то же.

— У вас ожирение, полковник, — заметил старик, косясь на обвисший живот гостя. — Прошу…

Они нырнули под теплый секущий душ.

В следующей комнате пришлось повозиться. Старик помог полковнику надеть рубашку и штаны, потом два халата, перчатки и плотно облегающий голову капюшон с маской. Впрочем, полковник самостоятельно натянул себе на ноги высокие резиновые сапоги.

И вот две фигуры, закутанные с головы до пят, вышли на площадку — перекресток двух коридоров. Лампы осветили двери по сторонам.

— Чумное отделение, — показал старик на один коридор. — Идите за мной. Чума здесь надежно заперта.

Они подошли к стеклянному окошечку, проделанному в одной из дверей.

— Это комната-термостат. В ней постоянно поддерживается температура человеческого тела, 37 градусов Цельсия. При ней все заразные микробы чувствуют себя отлично и прекрасно размножаются. Ежедневно мы собираем богатый урожай наших микробов.

Полковник увидел ряды стоек с большими колбами.

— Направо чумные бациллы из Индии, прямо среднеазиатские штаммы, налево китайские, — пояснил старик. — Бактериологи всего мира обычно обмениваются штаммами микробов для научных целей, и я успел запастись, как видите, посевным материалом.

— А много ли надо? — спросил полковник, чувствуя легкую дрожь между лопатками.

— Для посева? — отозвался старик. — О нет. Вообще результаты размножения микробов колоссальны. Если предоставить возможность одному микробу свободно размножаться и подбавлять ему все новые и новые порции пищи, то через сутки вы будете иметь бочку микробов.

— Бочку? — удивился полковник.

— Не меньше. Считайте. Микроб покушает и через двадцать-тридцать минут, размножаясь делением, превратится в двух микробов. Еще через полчаса мы будем иметь четырех микробов, потом восемь…

Полковник заинтересовался и, забыв про дрожь, стал производить умножение:

— 16, 32, 64, 128, 256, 512… Гм… 1024…

— Через пять часов население пробирки увеличивается в 1024 раза, — весело сказал старик, — Не стоит считать, получатся умопомрачающие цифры. Идемте во второй коридор. Здесь у меня отделение желудочно-кишечных инфекций, передающихся главным образом через воду: холера, брюшной тиф, с десяток сортов паратифов и дизентерия. Прекрасное оружие. Если население некультурно, то лучшего сорта заразы и не выдумать. Пусть пьют некипяченую воду, пусть едят всякие сырые овощи и плоды грязными руками, не вымыв ни рук, ни того, что берут в рот, и заразный понос обеспечен. А потом пусть возятся с этой неприятностью.

Полковник стал решать новую задачу. Что выбрать? Дизентерию или тиф? Но, кажется, каждый заразный дьявол хорош в своем роде…

— Прошу отпустить меня и вывести из этого ада.

Перед душем на обратном пути голый старик рассказывал голому полковнику:

— Жаль, вы не посмотрели микроб туляремии. Очень любопытная зараза. Ее передают грызуны, как и чуму.

Вымывшись с мылом, они вытерлись сухими полотенцами.

— Ну, теперь мы с вами безопасны для окружающих. Не спешите одеваться, полковник. Колоссальное впечатление, не правда ли? Но мы тут привыкли. А в четвертом коридоре у нас бруцеллез, все три вида. Заразить пищу, консервы, молоко можно великолепно. Что там сибирская язва, дифтерит и подобные мелочи!..

Полковник уже не слушал, надевал тужурку и удивлялся, что кто-то успел зашить ему левый рукав наглухо. Старик любезно помог ему:

— Вы суете не в рукав, а в карман…

— Благодарю, — произнес полковник, застегивая пуговицы.

Когда он окончательно оделся, в форме он почувствовал себя лучше. Он вскинул монокль и сделал строгое лицо:

— Я должен спешить.

Они поднялись на лифте.

— Этим не исчерпываются наши возможности, — сказал на прощанье старик, — я попробую кое-что новенькое…

— Да? — Полковник задержал в своей руке пухлую руку старика. — О, мы будем в восхищении. Железный крест украсит вас в случае удачи.

 

Глава III

МИКРОСКОП-ИГЛА

В лабораторию бактериолога Петрова вбежал его молодой друг Костя Орлов.

— Я потрясен… Здравствуй!.. Мне случайно попалась небольшая брошюра… Вот…

Василий Иванович Петров взял книжку, которую ему протянул Орлов:

— А… я уже читал эту работу французских бактериологов… Дело для меня ясно. Неужели ты, геолог, так мною читающий, не помнишь хотя бы статей Стида?

— Стид? Бывший редактор Таймса? Не читал…

— Жаль. Его доказательства мне показались убедительными.

— Но здесь как раз и приводятся его слова. Послушай… — Быстро развернув книжку, Орлов начал читать:

— Вот… О германских опытах, предназначенных для подготовки к бактериальной войне… Английский журналист категорически заявил, что в его распоряжении имеются безусловно подлинные германские документы, доказывающие, что Германия стала заниматься во многих странах целым рядом бактериологических опытов. Успехи этих опытов позволяют, по его мнению, распространять в крупных европейских городах микробные культуры, дальность рассеивания которых может быть с точностью определена. Что скажешь?

Бактериолог, слегка сдвинув брови, сказал:

— Народы мира, я думаю, и подлинная наука должны быть настороже. Стид утверждал, что документы исходили от секретного отдела германского военного министерства, и даже точнее, от Отдела воздушно-химического нападения — Л-Г-А. Как поручил Стид эти документы? От кого? Да ведь это праздные вопросы. Это секрет не Стида, а разоблачение военной тайны возможного будущего противника Совершенно ясно, что люди, увлеченные своей отвратительной работой, будут всячески отнекиваться или отмалчиваться. Меня лично тогда, же заинтересовало упоминание об исканиях немцами разного рода способов, позволяющих заражать местность с помощью самолетов, распространяющих заразные болезнетворные микробы при помощи искусственного дождя. Они даже изучали реагирование падения заразных веществ и намечали различные пункты.

И действительно, если бы Орлов в свое время поинтересовался вопросами бактериальной войны, он давно бы узнал, что с целью установления, наиболее благоприятных условий для рассеивания и распространения заразных микробов немецкие секретные агенты произвели большое число опытов в Париже, Лондоне и других западноевропейских городах. И мистер Стид сделал следующие выводы: Основываясь на фактах, разоблачаемых германскими документами, мы считаем установленным, что Отдел воздушных сил германского военного министерства с 1931 года производил опыты и исследования в Париже и Лондоне с целью проверить, каким способом было бы легче всего заразить системы подземных железных дорог смертоносными возбудителями, или вредными газами, или же обоими способами, как только будет решено нападение. Не подлежит сомнению, что берлинские опыты имели целью непосредственный контроль полученных в Париже и Лондоне результатов.

— Ч го же делать? — воскликнул Орлов.

— Готовиться к защите, — спокойно ответил Петров. — Ведь организм здорового человека встречает инфекцию во всеоружии своих сил, данных ему природой. Если он предусмотрителен и знает, что ему может грозить зараза, то он старается усилить свои защитные силы, не гак ли? И ему приходит на помощь наука.

— Твои слова меня успокаивают.

— Меньше всего я хотел бы успокоения. Наоборот, как раз надо действенно готовить защиту заблаговременно. Я говорю о науке. Подумай только. Бактериология, по-моему, самая благородная из всех медицинских наук. Она учит, как охотиться за микроскопическими зверенышами, которые коварнее любых хищников и опасней страшных кобр. Она изыскивает способы, как навсегда избавить человечество от заразных микробов, этих паразитов, смертельных врагов человечества, потому что они истинные паразиты, питающиеся соками живого человека, отравляющие и убивающие его Жизнь заразного микроба в теле человека — это болезнь, часто приводящая к инвалидности и смерти. Подумай, какая великая чистая идея в основе бактериологии! В сложных ответвлениях бактериологии я выбрал себе область изучения невосприимчивости к заразным болезням. Одни организмы имеют в той или иной степени врожденную невосприимчивость к некоторым видам микробов. Микробы, в свою очередь, тоже очень разнообразны. Одни заразительны только для людей, другие только для определенных видов животных, третьи для тех и других. Заразительность микробов может быть искусственно повышена или понижена. На коварство заразы мы идем в наступление с обоих флангов. Мы всеми способами боремся непосредственно с заразными болезнями и их возбудителями. Врачи лечат больных, дезинфекторы и профилактисты уничтожают микробов. Впрыскивание вакцин, с другой стороны, делает людей невосприимчивыми к микробам. Паразиты становятся бессильными заразить человека. Но каков механизм выработки невосприимчивости? Как это происходит? Сегодня я могу познакомить тебя с очень интересным аппаратом. Он приоткрывает завесу над тайной ответа. Ну, пойдем. Надень белый халат…

Они подошли к столу, и Петров показал рукой:

— Микроскоп-игла…

У окна на столе стоял микроскоп. От объектива его шла коленчатая отводка с целой системой линз внутри, заканчиваясь тонким острием. Если бы рассмотреть острие в лупу, то на конце можно было бы увидеть вмонтированную туда крошечную линзочку.

— Вот, Костя, как выглядит моя модель, о которой я тебе говорил. Сегодня я и хотел показать тебе, что происходит в тканях кролика, которому в кровь попадают болезнетворные микробы.

Геолог с интересом рассматривал удивительный микроскоп-иглу. Петров готовил опыт. С Орловым он познакомился еще в школе. Правда, тот был моложе лет на шесть, но они подружились, и Петров помогал Косте готовить уроки. Сколько было совместных прогулок и товарищеских разговоров. Сколько вместе прочитано хороших книг! Когда старший друг окончил десятилетку, пути Васи Петрова в Кости Орлова несколько разошлись. Вася поступил в медвуз, а Костя, мечтавший стать геологом, увлекался экскурсиями. В пионерлагере летом он с ребятами забирался в самые далекие лесные уголки. Его влекли к себе неисследованные местности, и он жадно зачитывался путешествиями. И вот недавно опять встретились они, профессор В. Д. Петров и молодой геолог К. Н. Орлов, которого профессор по-прежнему дружески звал Костей. Орлов собирался путешествовать по далеким степям Закаспия, а Петров много работал с микроскопом. Сначала он увлекался капилляроскопией. Посредством ранее изобретенных оптических приборов — капилляроскопов — можно было наблюдать движение кровяных шариков в мельчайших сосудах — капиллярах — расправленной плавательной перепонки живой лягушки. Через капилляроскоп можно было видеть и состояние стенок, капилляров. Петров задался целью сконструировать такой микроскоп, чтобы через него наблюдать деятельность клеток живого организма. Он увеличил силу оптической системы и придумал особый осветитель. Много было положено хлопот и труда. Лучшие оптические мастера Союза делали линзы и осветители для микроскопа-иглы. И вот аппарат готов. С помощью его можно было еще глубже проникнуть в тайны жизни.

— Я покажу тебе, Костя, одно из применений микроскопа-иглы, — сказал Петров и подошел к проволочной клетке, где находился серый кролик с гладко выбритой спинкой. — Но мне хочется сначала напомнить тебе кое-что. Здоровый организм встречает случайное заражение достаточно снабженный от природы средствами защиты. Чтобы вызвать заболевание, паразиты-микробы должны проникнуть внутрь организма. Но человек и животные покрыты кожей. Она непроницаема для микробов, и поэтому неповрежденная кожа — наша первая защита. Кто следит за чистотой кожи и быстро ликвидирует даже ничтожные царапины, тот препятствует проникновению микробов. Чистая кожа человека убивает бактерии. Если на ладонь чистой руки поместить бактерии брюшного тифа, то они уже через десять минут погибают, но достаточно ничтожной царапины, даже самого незаметного повреждения, и проникновение бактерий в капилляры облегчено. Попав в мелкие кровеносные сосуды, бактерии чрезвычайно быстро распространяются. Достаточно в кончик хвоста мыши через укол ввести немного бактерий сибирской язвы, и через десять минут они уже размножатся, и мы их найдем во всех внутренних органах мыши, даже если бы мы поспешили совсем отрезать у нее хвост. А против проникновения бактерий снаружи мы имеем ряд «барьеров». В слезах содержится наготове лизоцим, вещество, способное растворять попавшие в глаза бактерии. Слизистая поверхность носа также способна быстро уничтожать попавшие на нее бактерии. Через пять минут она заставит погибнуть девяносто пять процентов их. Рот предохраняет от заражения плоским эпителием и слюной, которая способна, так же как и слезы, уничтожать бактерии, за исключением дифтерийных и пневмококков. Кислотность желудочного сока оказывает сопротивление бактериям, попавшим через пищевод.

Петров вынул из клетки кролика и погладил его.

— Организм не остается пассивным, если бактерия все-таки нашли себе ворота и проникли в него. Он защищается. Посмотрим, как. Надень отводной окуляр на тубус… Он рядом, в футляре. Ты уже включил и осветитель? Благодарю. Удобнее будет наблюдать отсюда, придвинь табурет ко мне и смотри.

В кожу кролика воткнуто острие микроскопа-иглы. Оба молодых ученых прильнули к окулярам.

— Мы в просвете крошечной подложной арториолы кролика. Он даже не почувствовал укола и совершенно спокоен. Правил рукой я удерживаю иглу, а левой — кролика, и даже ласково почесываю его за ухом, Ты чувствуешь себя как бы в туннеле, переполненном текущей жидкостью. Это кровь в артериоле. Течение то ускоряется, то замедляется. Это сокращения сердца толчками продвигают ее. Она кажется нам бесцветной. Вот в ней плывут круглые розовато-красные эритроциты. Это красные кровяные шарики, но на самом деле, смотри, они больше похожи на диски. Как они катятся, кувыркаются, задерживаются у стенок! Они содержат в себе гемоглобин и, сейчас несут к клеткам кислород. То же самое происходит и в нас сейчас. Мы вдохнули в легкие порцию чистого воздуха, и эти крошки старательно разносят живительный груз кислорода по всем закоулкам нашего тела. А вот смотри, Костя! Какая сравнительно большая клетка! Это лейкоцит. Кролик еще вчера получил впрыскивание безвредного вещества, так называемую витальную (прижизненную) окраску, и мы можем наблюдать строение лейкоцита. Видишь подковообразное темное ядро его?

— Вижу, — прошептал Орлов. — Как он важно проплывает. Он лениво переворачивается, словно мешок. Что это за крупинки в нем?

— А это он плывет как сторож и наблюдает, чтобы в крови не было ничего постороннего. Он беспощадно пожирает всякого, к го попробует проникнуть в кровь. Он встретил на пути несколько ничтожных крупинок краски, захватил их и пытается переварить… А вот другой, с двумя ядрами… Мечников назвал лейкоцитов микрофагами — пожирателями микробов.

— Очень верное название, — отозвался Орлов.

Петров в это время осторожно сделал укол шприцем в спинку кролика. Серый зверек вздрогнул.

— Смотри внимательнее, Костя! Я ввел под кожу кролика слабую разводку кишечных палочек…

Орлов заговорил взволнованно:

— Вижу, вижу… Кровь течет быстрее, перекаты ее толчков учащаются. Кровяные шарики словно бегут, обгоняя друг друга.

— Это они спешат к месту укола, чтобы предупредить выливание крови через ранку. Там они погибнут и своими телами, слипшись, запечатают входные ворота для инфекции, которые я проделал иглой. Это передовые отряды защитников…

— Но им навстречу… — воскликнул Орлов.

Он увидел, как в поле зрения окуляра выползли чудовища. Снабженные массой тонких жгутиков, они энергично расталкивали ими эритроцитов, стараясь преодолеть волны несущегося потока кровяной плазмы. Эритроциты откатывались от них. Кишечные палочки были непрошенными гостями в крови. Им совсем здесь было не место, и они подлежали изгнанию.

Орлов испытывал волнение, наблюдая за вторжением лохматых и, казалось, непроницаемых в своих капсулах бактерий. И его сердце переполнилось радостью, когда навстречу чудовищам поток принес сначала одного лейкоцита. Тот яростно выпустил две ножки, псевдоподии, схватил ими первую попавшуюся бактерию, смял ее и помчался вперед. За ним на поле сражения втекали еще лейкоциты, один за другим, всех видов — одноядерные, многоядерные, большие, маленькие. Они обволакивали бактерии, истребляли их, но те продолжали наступать. Тут Орлов заметил, что между лейкоцитами начали протискиваться маленькие прозрачные пластинки. Они как бы угадывали, что лейкоциту не справиться с бактерией, и спешили на помощь. Какие-то тончайшие потоки теперь разливались в плазме, струились, перекрещиваясь, будто следы трассирующих пуль, ж капсулы, обволакиваясь этими струйками, словно таяли. Тогда лейкоциты беспощадно пожирали их, как будто бактерии стали особенно вкусными.

Лейкоциты и пластинки перешли в наступление. Бактерии прижимались к стенкам артериолы. Они теперь энергично работали передними жгутиками, стараясь пробиться через стенку этого туннеля. Но вот в одном месте из стенки навстречу группе из трех бактерий вышел лейкоцит. Он вылез из своей засады, высунувшись только наполовину, быстро схватил всех трех врагов и дотащил этих барахтавшихся негодяев на расправу. Щели засад теперь открывались все чаще и чаше. Все клетки организма, подвергшегося нападению бактерий, пришли в сильное возбуждение. Одни, как видел Орлов, непосредственно дрались с врагами, другие спешили на помощь.

— Я просто потрясен, — с волнением произнес Орлов, когда Петров вынул иглу-микроскоп из спинки кролика.

Бактериолог осторожно смазал места уколов йодной настойкой и посадил кролика в клетку. Несколько листиков свежего салата послужили наградой милому зверьку за перенесенные страдания. Петров задумчиво смотрел, как кролик с аппетитом пережевывал салат.

— Так вот, Костя, — медленно проговорил Петров, будто продолжая вслух свои мысли, — ты видел, как начинается борьба против микробов. Клетки крови, этой жидкой ткани, принимают на себя первый натиск. И заметь, какое распределение труда и какое взаимодействие, какой дружный порыв к победе! Эритроциты запрут входные ворота. Микрофаги — это пожиратели, истребители. А потом вступают в дело и макрофаги. Это уже более мощные машины. Ты видел, как они выдвинулись из-за укрытий?

— Да. А что делали прозрачные маленькие пластинки?

— Они участвуют в свертывании крови. Ведь и сама плазма не остается безучастной к сражениям между клетками организма и чужеродными бактериями, даже если они и не болезнетворны. Все равно, прочь их! Под маской гостей они смогут натворить неприятностей. Мы называем антигенами всякий чужеродный элемент, будь то микроб, белковое существо или что-либо иное, если оно способно вызвать в соках организма особую защитную реакцию. Она заключается в том, что организм в защиту себя, как целого, начинает вырабатывать антитела, то есть особые вещества, способна растворять, уничтожать, убивать, обезвреживать введенный или вторгшийся антиген. Можно было наблюдать первые порции таких веществ, поступивших в плазму. Они чрезвычайно разнообразны, Мы видели, как действовали струйки. Они обволакивали бактерии, лишали их способности развернуть свое ядовитое влияние на лейкоцита-защитника, делали бактерию, образно говоря, вкусной, и она отлично переваривалась микро- и макрофагами. Эти вещества называют опсонинами. Другие вещества сами способны растворять бактерии, и те тают, как воск от огня, распадаются, подобно кусочкам сахара в кипятке Они называются бактериолизинами. Но как бы мы ни называли отдельные виды защиты, установлено, что организм в результате борьбы с микробами вырабатывает и накапливает специальные сродства в плазме крови и соках организма. Посмотри на кролика. Весь организм его приведен в мобилизационную готовность. Сражение с бактериями в нем заканчивается победно. Но выработка антител еще будет продолжаться, и они не дадут демобилизовать себя. Если через некоторое время я повторю впрыскивание, то сражение опять будет выиграно наверняка, потому что антитела уже выработаны. Повторное впрыскивание вызовет еще больший разворот защиты. Антитела будут вырабатываться с таким размахом, в таком количестве, что их хватит с избытком чтобы встретить вторжение даже удесятеренных порций враждебных микробов. И наконец наступает момент, когда численный перевес средств зашиты всецело на стороне организма. Он становится невосприимчив к заразе. Он приобрел иммунитет. Приобрел активно, в процессе борьбы, в огне сражений. Ему теперь не страшны микробы. Любые количества их будут начисто истреблены, лишь только они осмелятся перейти границу или проникнуть через случайное повреждение в коже или слизистых оболочках. Иммунизированный организм становится настолько богатым средствами защиты, что он имеет возможность поделиться накопленными: антителами с теми, кто нуждается в борьбе с уже вторгнувшимся микробом. Так сыворотка иммунизированной против, дифтерии лошади поможет больному ребенку уничтожить дифтерийные палочки, грозящие смертью. Ребенок даже после однократного впрыскивания противодифтерийной сыворотки выздоравливает, к величайшему счастью родителей:.. А мы с тобой можем представить себе гибель дифтерийных душителей, когда на помощь изнемогающим в борьбе клеткам ребенка пришла такая действенная помощь.

— Я никогда не забуду виденного, — произнес Орлов. — И знаешь, Вася, если для наблюдений нужен человеческий организм, то я к твоим услугам. Впрыскивай мне что угодно, хоть самых опасных микробов. Мне будет радостно, что я так полезен людям…

Петров ничего не ответил. Затем он подвел приятеля к мирно спящему зверьку.

— Мы можем ясно представить себе картину того, что происходит в области маленьких ранок кролика. Этот струпик запекшейся крови состоит из павших в борьбе эритроцитов и лейкоцитов. И если посмотреть срез под микроскопом, то мы увидим, как громадные количества свежих лейкоцитов выстроились в полной боевой готовности вокруг подживающей ранки. Они: так тесно сплотили свои ряды, что образовали непреодолимое препятствие проникновению микробов.

— Да, Вася, я точно представляю себе эту картину. Следовательно, чорт не так страшен. Однако я невероятно возмущен немцами. Превратить полезнейшую из наук в орудие истребления, это чудовищно!

 

Глава IV

МЫШИНЫЕ ГОРОДКИ

Директор крупного американского бактериологического института мистер Гобс диктовал ответы на зад росы утренней почты.

— Еще, мисс Мэри, последних два письма, пожалуйста, — обратился он к стенографистке. — «Мистеру Петрову В. И., бактериологу, СССР. Дорогой мистер Петров В. И.! Я с восхищением прочитал Ваше полное молодого энтузиазма письмо. Факты ваших наблюдений с помощью микроскопа-иглы поразительны и дают полное основание надеяться, что в ближайшем же будущем сложный вопрос о том, каким образом достигается или приобретается иммунитет и чем он характеризуется, получит если не окончательное разрешение, то, во всяком случае, будет надежно прояснен. Мне и моим помощникам будет чрезвычайно лестно, если вы посетите нас и сделаете доклад в стенах Института, где три года назад я имел возможность помочь вам моим опытом и знаниями. Ваши опасения имеют под собой реальную почву, и я всецело разделяю их. Вы правы. Настоящая наука благородна, человеколюбива, и ее идеалы прямо противоположны недостойным человеческой цивилизации намерениям исказителей науки и культуры. От искажения до разрушения один шаг. Поэтому ваши усилия заслуживают серьезного внимания. Посылаю вам оттиск моей статьи, где я касаюсь четырех инфекций — чумы, туляремии, тифа и бруцеллеза. Желаю вам успехов Крепко жму Вашу мужественную руку».

Стенографистка перевернула страницу блокнота.

— Второе письмо, пожалуйста. «Профессору Карлу Ш. Уважаемый профессор! К моему чрезвычайному сожалению, я не мог принять у себя вашего ассистента. Мне также очень жаль, что давно не видно на страницах медицинской прессы Ваших статей, которые по достоинству оценивались читателями. Вероятно, Вы слишком заняты повседневными мелочами работы, которая выпадает на долю специалистов. Примите и пр.» Полная подпись, пожалуйста. Отправьте оба письма воздушной почтой.

Когда стенографистка вышла, директор нажал кнопку звонка.

— Пригласите ко мне мистера Лоу, — сказал он вошедшему служителю.

— Я хотел вам сказать, мистер Лоу, — обратился он к своему ближайшему помощнику, — следующее. Во-первых, если этот посланник с мышиными глазками попытается еще раз явиться с визитом, вы вежливо дайте ему понять, что его не желают здесь видеть. Если он будет очень просить, то проведите его в верхнюю лабораторию, где занимаются микроскопией ученики. И не дальше. Окажите, что я уехал на охоту или на рыбную ловлю, что у меня две педели каникул. Ни в коем случае не упоминайте ни о туляремии, ни о бруцеллезе. Во-вторых, сделайте так, чтобы никто не знал точного количества поступающих в институт подопытных животных: кроликов, морских свинок, крыс, мышей и других.

Мистер Лоу не мог скрыть удивления на своем лице. Директор тотчас же добавил серьезно:

— Великий русский ученый Менделеев, творец периодической системы химических элементов, раскрыл секрет рецепта бездымного пороха враждебной страны знаете как? По заграничным отчетам он проанализировал потоки железнодорожных грузов, направляющихся в центр промышленного района, где выделывался бездымный порох, и точно высчитал процент угля, селитры и других веществ, которые шли на изготовление этого засекреченного взрывчатого вещества. Вы поняли?

— Совершенно точно понял.

— А я уезжаю на ферму вместе с доктором Микстом. Не беспокойте нас даже телеграммами.

Мистер Гобс вывел из уличной сутолоки свой автомобиль на простор бетонированного шоссе и свернул на дорогу к ферме.

— Когда говорят о бактериальной войне, — обратился он к сидевшему рядом доктору, — то по существу разумеют возможность создания противником искусственных эпидемий.

— Такого опыта не было и быть не может, — ответил доктор. — Только сумасшедший или негодяй способен на такую вещь. Попробовать вызвать вспышку эпидемии, это наверняка угодить на электрический стул.

— Не так страшно, если изучать эпидемию, искусственно вызванную…

В этот момент автомобиль остановился перед центральным зданием институтской фермы, и директор договорил:

— …вызванную среди лабораторных мышей. Но вы правы. Негодяи готовят эпидемии и для людей.

— Какое прелестное местечко! — воскликнул доктор, осматривая ферму.

— Здесь мы разводим лабораторных животных, — ответил директор.

В просторных помещениях жили и размножались кролики, морские свинки. Их кормили в определенные часы, взвешивали, отправляли по мере требований в различные лаборатории института.

— Мне хотелось поконсультировать с вами, доктор, как с специалистом по брюшному тифу, — сказал директор, направляясь к одному из зданий. — Здесь мы создали искусственные городки с мышиным населением в несколько тысяч.

В комнате они надели халаты, поверх них халаты стерильные и прошли к мышиным городкам.

В просторном заде помещалась большая клетка, наполненная массой мышей. Тут же шныряли крохотные мышенята. Некоторых из них мышихи кормили молоком. Это были самые крохотные. Постарше уже самостоятельно пили воду и грызли зерна в кормушках. Старые мыши сидели на задних лапках и поглядывали, как бы наблюдая за порядком.

— Городок № 6, — произнес директор. — Перед вами мирное население мышиного царства. Все заняты своими делами: едят, пьют, пищат, и никто из них не подозревает ни о какой опасности. Пища доброкачественна и обильна. Воздух чист и свеж. Вода протекает хорошая, совершенно без микробов.

Доктор Микст был практиком и большим мастером лечения больных. Теперь он с интересом слушал мистера Гобса.

Еще в первые годы после окончания первой мировой войны американские ученые поставили обширные опыты с целью выяснить значение полноценности белков для питания. С этой целью в лабораториях были созданы крысиные государства, в которых крысы получали определенные порции пищи, и конечные результаты сравнивались между собой. Учтя это, ученый Флекснер в США и ученый Топлей в Англии в своих лабораториях создали «мышиные деревни». В замкнутом пространстве клетки несколько мышей из населения такой деревни заражались микробами одной из групп пара гифов. Возникал таким образом искусственный очаг заразного заболевания. Зараза распространялась среди здоровых мышей деревни, то есть начиналась искусственно вызванная эпидемия, или, вернее, эпизоотия.

— Перейдем к городку № 5, — сказал директор доктору. — Здесь среди мышиного населения уже началась эпизоотия тифа.

Директор взглянул на табличку с цифрами.

— Вот… Первоначальное население 2000 мышей. Ежедневно гибнет до 40 мышей. Мы заменяем убыль здоровыми мышами и, кроме того, ежедневно же добавляем по пяти мышей. Опыт длится три месяца, и население сегодня достигает 2485 мышей. Здесь установилась правильная эпизоотия с ежедневной смертностью. А вот городок № 4. Здесь убыль погибших не пополнялась. Эксперимент начат 29 дней назад с населением деревни в 1000 мышей. Эпизоотия прекратилась, но в живых осталось только 280 мышей, 28 процентов.

Здесь, в городке № 3, мы поместили 100 мышей, уцелевших после эпизоотии тифа в городке № 4. Практически они остались здоровыми. Они или обладали естественным иммунитетом, или переболели легкой формой и выработали за время болезни, активный иммунитет. Месяц назад к ним подсажена 900 здоровых мышей. Эпизоотия вспыхнула на восьмой день.

— Ваши 100 уцелевших мышей являлись бациллоносителями, — сказал доктор. — Отсюда и первичный очаг среди здоровых. Как говорится, нет тифа без тифозного. Да вот у меня был случай…

Доктор любил рассказывать случаи из практики.

— Интересная история одной американской кухарки. Перенесла брюшняк, на местах задерживаться не любила. Кочевала от хозяйки к хозяйке. Знает, случайно она мне попалась. Зовут к пациенту. Вижу, брюшной тиф. Написал рецепты, прощаюсь. Хозяйка говорит прислуге: «Тонни, падайте доктору шляпу и трость». Через две недели попадаю к другому пациенту. Тиф. Пишу рецепт. «Тонни, поезжайте скорее заказать лекарство». Наконец в третий раз тиф в семье клерка из конторы на 10-й авеню. Отец и дочь одновременно. Мать рассказывает: «Хорошо еще, что мы имеем приходящую прислугу. Она такая внимательная, наша Тони». Зовут в четвертый раз. Еду угол 8-й авеню и 11-й улицы. Художница, тридцати лет. Тиф. Спрашиваю мужа: «У вас, кажется, кухаркой служит Тонни?»— «Да, — отвечает. — Приходящая». — «Давно?» — «Две недели». — «Вкусно готовит?» — «Неподражаемые салаты из зелени». — «Не можете ля сообщить адрес?» — «С удовольствием».

Пишу записку: «Уважаемая миссис Тонни Хольвек! Не будете ли вы так добры зайти к моей жене по вопросу о свежих салатах? Вас рекомендовало несколько семейств как неподражаемую мастерицу в этих кулинарных делах». Явилась. Обыкновенная симпатичная кухарка. Расспросил. Санитарное бюро навело справки, сделали анализы. И что оказалось? Тонни была ходячая колба, с избытком переполненная брюшнотифозными бациллами. Она перезаразила 65 человек. Сама она когда-то переболела и выработала такой сильный иммунитет, что бациллы не причиняли ей неприятностей. Зато страдали окружающие.

Интересно взглянуть на следующий городок.

Подошли к клетке № 2. Доктор поправил очки и прочитал:

«Экспериментальная эпизоотия. Предоставленная самой себе, затихла на 34-й день Смертность 70 процентов. Первое поколение (дети) от выживших 30 процентов. Та же инфекция. Смертность 42 процента. Второе поколение (внуки). Та же инфекция. Смертность 15 процентов».

— Это уже отбор по Дарвину, — одобрительно сказал доктор.

— Вот именно, — отозвался мистер Гобс, — отбор невосприимчивых.

— Кажется, мы вернулись к прежнему мышиному городку? — спросил доктор, приблизившись к следующей большой клетке, где население мирно занималось своими делами. Мыши попискивали, резвились, и не было ни одного нахохлившегося, взъерошенного, больного мышонка.

— Нет, это городок № 1. Сюда помещены только мыши, предварительно получившие впрыскивания вакцины, приготовленной из убитых микробов — возбудителей тифа, двух паратифов и дизентерии, В течение полутора месяцев мы даем им пищу и воду, с избытком зараженную живыми культурами этих четырех болезней. Но наши попытки вызвать эпизоотию тщетны. Мыши живы и здоровы и отлично размножаются. Им становится тесно, и к городку придется устроить пригород.

— Я всем повторяю, что предупредить болезнь легче, чем ее лечить, — проговорил доктор. — Будь я мышиным докторов мне бы здесь, в этом городке, и делать было нечего. Насиделся бы я без практики.

— Как раз я и прошу вас составить план лечебных мероприятий для городка № 8.

Доктор оживился.

— Ну, тогда, раньше чем вспыхнет ваш тиф в шестом городке, устройте хорошую инфекционную больницу с палатами по три мышиных койки, дайте персонал и медикаменты. Меня этот эксперимент заинтересовал. Мои крошечные пациенты попадут в хорошие руки.

Директор улыбнулся.

— В таком случае заключим условие. Я полагаю, что сумма в…

— Только без неустойки, — осторожно заметил доктор. — Вы понимаете, что мне еще не приходилось практиковать среди мышей. Впрочем, я постараюсь, И знаете, чем это может кончиться при наличии бесплатной больницы, лекарств и внимательного персонала?

— Чем? — спросил мистер Гобс.

— Все выздоровеют, — веско и солидно ответил доктор

 

Глава V

В ДАЛЕКИХ СТЕПЯХ

Самолет мчался через Атлантический океан. В почтовом мешке среди тысячи писем находилось одно. Там было написано:

«Мистеру Гобсу. Директору Бактериологического институт. США.

Уважаемый профессор!

Мне было чрезвычайно лестно получить Ваше любезнее письмо. Разрешите сердечно поблагодарить Вас за приглашение посетить Ваш столь известный научными трудами Институт. Если позволят обстоятельства, я с огромным удовлетворением воспользуюсь Вашим приглашением.

В настоящее время я работаю над разрешением некоторых вопросов невосприимчивости, и часть работ уже опубликована. Работы д-ра Микста, недавно появившиеся в трудах Вашего Института, были мною на днях прочитаны, и я вполне согласен с некоторыми выводами как автора, так и редакции, которая пишет, что все искренне преданные интересам цивилизации сейчас серьезно встревожены. Да, угроза достаточно реальна, и мне думается, что, в первую очередь придется считаться с теми четырьмя видами инфекций, о которых Вы упоминаете. Но процесс появления новых опасных для человека видов микробов нельзя считать законченным, а следовательно, не исключена возможность и появления новых инфекционных болезней. Правда, обычно новые болезни — это только хорошо забытые старые. Клинический тип гриппа изменчив. Мировые эпидемии его разделены промежутком в тридцать-сорок лет, и врачи, успевают забыть о нем. Как Вы помните, на-английском фронте в 1918 году при появлении гриппа был поставлен диагноз: лихорадка неизвестного происхождения, и только потом, когда он под новым названием «испанки» обошел всю Европу, разобрались, что это старый знакомый медицины. Однако никто не может представить документальных доказательств того, что эпидемический энцефалит был описан до 1916 года, и приходится признать возможность подобных неожиданностей, когда безвредный микроб вдруг становится опасным паразитом в силу ли естественных, неизвестных нам условий или вследствие искусно поставленных экспериментов. Я не забыл о факте появления в 1920 году паратифа в двух дотоле неизвестных разновидностях. Его находили у больных в течение двух лет, а теперь он стал чрезвычайной редкостью. Поэтому я имею смелость полагать, что в защитных мероприятиях необходимо предвидеть и эпидемическую неожиданность, чтобы встретить ее во всеоружии науки и санитарной гигиены. Бактерии — коварное оружие. Но пустивший его в ход легко может потерять контроль лад ним и погибнуть от того же меча, который сам вероломно поднимет над человечеством.
В. И. Петров ».

Примите от меня самые лучшие пожелания.

* * *

Письмо достигло берегов Америки вечером, когда там грузное солнце готовилось спрятаться за линию горизонта.

А на востоке то же солнце как раз готовилось показаться над океаном песчаной степи. В лучах утренней зари забелел силуэт походной палатки. Два человека вышли из нее. Один вытер лицо одеколоном и посмотрел на розовую полоску, где волнистая линия песчаных холмов соединялась с краем неба.

— Опять будет жаркий день, — сказал человек. — Позавтракаем, Костя, да займемся упаковкой. Наш Керим вернется дня через два, и мы наше стойбище передвинем поближе к базе.

Орлов вскипятил на спиртовке густой навар кирпичного чая, а Петров открыл две банки консервов. Вот уже около двух месяцев Петров со своим микроскопом-иглой работал на противочумной станции, расположенной в далеких степях Средней Азии. Молодой геолог Орлов тоже имел задание от своего научного института разведать возможность посылки экспедиции в этот уголок Союза, и таким образом пути двух друзей опять слились вместе. Работа станции-базы была очень важна и опасна. Надо было разведывать места, где обитают степные грызуны — носители чумной заразы, наносить на карту района, а потом уничтожать эти очаги начисто. В некоторых отношениях судьба чумных бацилл в организме грызунов была еще не совсем ясна, и микроскоп-игла Перова явился на помощь. Орлов последовал за своим другом, когда тот вместе с опытным работником базы Керимом выехал в самую глубь степи, чтобы на месте исследовать зараженных грызунов. Микроскоп-игла был выдвинут в полном смысле слова на передовые позиции науки и теперь находился в центре походной лаборатории.

За завтраком друзья разговаривали на интересующую их тему.

— Противочумные прививки; Костя, будут давать совершенный иммунитет, и тогда чума перестанет быть пугалом для человечества, — сказал Петров. — Я почти наизусть помню описание чумы средних веков. Ее называли тогда «черной смертью». Слушай…

«В 1348 году славную Флоренцию, прекраснейший из всех городов, постигла смертоносная чума, которая, безостановочно двигаясь с места на место, лишила области востока бесчисленного количества жителей и, разрастаясь плачевно, дошла и до нас. Не помогали против нее умиленные моления, и весной означенного года болезнь начала проявлять свое действие в нашем городе страшным образом. У людей появлялись опухоли, а затем признак болезни изменялся в черные и багровые пятна на всех частях тела. Только немногие выздоравливали, и почти все умирали на третий день. И таково било свойство заразы, что она приставала не только от человека к человеку, но вещь чумного, если к ней прикасалось живое существо, убивала его в непродолжительное время. Я видел собственными глазами, как две свиньи, набредя на лохмотья умершего стали теребить их рылом, потом зубами и по кратком, времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки».

— Черная смерть. На теле больного тогда появлялись черные пятна. Джек Лондон написал рассказ об алой чуме… Там появлялись алые чумные пятна… — задумчиво проговорил Петров.

— Надо будет это записать, — сказал Орлов. Он аккуратно вел свой дневник и записывал туда все свои впечатления и наблюдения. Ему хотелось написать книгу об отважных охотниках за чумой.

* * *

Вот, между прочим, что было в записях геолога:

«За неделю выловили с десяток, песчаных сусликов. Взяты посевы их крови. Чума».

«Отметили два очага чумных сусликов. Ведь чума — это болезнь животных. Суслики, тушканчики, сурки, крысы подвержены чуме, и во многих из них дремлет черная смерть.

В песчаных районах главный носитель чумы — грызун полуденная песчанка, в степях — малый суслик. Чума в острой форме вспыхивает среда грызунов весной, когда они пробуждаются от зимней спячки. Уцелевшие к осени залегают в норы. Восприимчивость их к этому времени понижается. Чума в организме сусликов тогда может протекать хронически или приобрести скрытую форму. Зверьки вместе с чумой перезимовывают не погибая. А весной та же история снова».

«Такие же первичные очаги чумы в африканской Уганде и Аравии. Но там носитель чумы — тарабаганы и крысы».

«Меня всегда, возмущает, как беспечны люди в отношении крыс. Эти гнусные хитрые твари переносят чуму, туляремию, бешенство, паратифы, заразную желтуху, подобно вшам с их отвратительным сыпным тифом».

«На кораблях и приморских портах — черная крыса. Название чумы — «черная смерть» — от черных пятен на теле больного. Другая разновидность крыс — пасюки, серая крыса. И у каждой своя разновидность блох. У черных — ксенопсилла, а у пасюков — цератофиллус. Пасючьи блохи неохотно кусают человека, а с черных крыс ксенопсиллы легко переходят на людей. Стали истреблять пасюков в Англии. Но в Лондоне снова начала размножаться черная крыса со своими ксенопсиллами. Эти бестии распределили между собой зоны действий. Пасюки живут в земле, и фундаменты домов не позволяют им проникать в жилые помещения. А черные крысы облюбовали себе верхние этажи и чердаки. Они отлично перебираются, как акробаты, целыми труппами по телефонным и электрическим проводам из дома в дом, и никакие ловушки и отравленные приманки не могут остановить подобных нашествий. Воображаю, если чумная крыса принесет в дом своих блох, что получится. Вероятно, нечто подобное и происходило в средние века».

«Пасюки истинный бич всех городов и поселков всего мира. Вот кому надо предъявить экономический счет. Плодовитость пасюков необычайна. Эти грязные твари обитают в труднодоступных местах: в погребах и подвалах, на свалках, в подпольях под хлевами, складами и амбарами, в помойках и канализационных трубах. Пасючихи приносят потомство пять раз в год от 6 до 20 детенышей за раз. Крысенок через три месяца становится взрослым пасюком. Жития его максимум три года. А если парочке таких тварей позволить размножаться, то они в состоянии наплодить 20 миллионов. Дюжарден высчитал, что за десять лег от одной пары может получиться точно 2 квинтильона с 3 триллионами пасюков. Надо разводить крысоловов, уничтожать этих гадин всеми способами».

«Английские гигиенисты считают в городах подпольное население грызунов так: по 1 крысе и по 2 мыши на человека. Высчитано, что в год каждая крыса обжирает население на 8 рубля золотом. Кажется, Хоуэлл утверждает, что от крыс ежегодный убыток в Англии 52 миллиона фунтов стерлингов Над этим стоит подумать. Ведь если считать, что средний доход у нас на человека в год, положим, сто рублей, и то выходят, что 2 340 000 человек целиком отдают свой заработок на прокормление крыс. Много ли, рассуждают простачки, сожрет в день одна крыса? Тридцать-шестьдесят граммов зерна, мучицы, колбаски, того, сего… А зернышко к зернышку, копенка к копеечке, помножь на 365 дней, да на полчища крыс, вот и поручается такое, от чего колхозникам и хозяйственникам миллионные и миллиардные убытки».

Европейская крысиная блоха

«Интересно, как блохи заражают чумой. Чумные бациллы усиленно размножаются в пищеводе блох. Образуется пробка Когда блоха пробует сосать кровь, то пробка мешает. Тогда блоха отрыгивает ее, эту микроскопическую бомбочку, наполненную миллионами чумных бацилл. Так через блох заражаются охотники за грызунами».

«Хорошо еще, что ксенопсилла любит жаркий климат и не выживает в холодном поясе Европы, В 1921 году в Париже было несколько случаев чумы. Дознались, что в течение многих лет среди крыс парижской канализационной сети имелась чума. Счастье парижан, что это были пасюки со своими цератофиллусами. Следовало бы парижанам стать более бдительными. Мало у них проницательных людей. Французский военный врач Жорж писал о чуме: «У нас этот бич дремлет и может быть разбужен очень легко Франция далеко не подготовлена к ограничению распространения этого бактериального оружия». С целью навредить неприятель может предусмотреть применение зараженных черных крыс с блохами».

«Рассказывал мне Вася, как была разгадана тайна возникновения чумных вспышек в прикаспийских степях. С 1899 года предполагали, что виновниками чумы являются суслики в огромном количестве населяющие степи, но подтвердить этого не удавалось. В октябре 1912 года русский доктор Деминский нашел чумного суслика и выделил из него чистую культуру чумных палочек. При работе с нею этот исследователь заразился чумой. Он жил в походной лаборатории один и когда узнал, что заболел чумой, то проявил необычайное мужество. Он до самой последней минуты вел записи наблюдений над самим собой, как протекала и развивалась в нем чума. В предсмертной записке он написал: «Я заразился от сусликов легочной чумой. Приезжайте, возьмите добытые культуры. Все записи в порядке. Остальное расскажет лаборатория. Труп мой вскройте, как случай экспериментального заражения человека от сусликов. Прощайте. Деминский».

Товарищи, спешившие к нему на помощь, застали мужественного доктора уже мертвым. Но благодаря доктору Деминскому было твердо установлено, что суслики являются носителями и распространителями чумы.

Наш друг по отряду охотник Керим выслушал рассказ Васи и спросил: «Можно ли чуму уничтожить совсем?»

Вася растолковал ему, что во всем мире все эпидемические очаги с грызунами наперечет. Теперь в каждом большом очаге надо общими усилиями разыскивать зарывшихся в норы грызунов и беспощадно уничтожать их. И не следует рассуждать когда встречаешься с проклятым сусликом или отврати тельным пасюком, чумный он или чума у него только в скрытом состоянии и какого сорта на нем блохи, чумные или здоровые. Это было бы беспечностью и ротозейством. А надо истреблять без разговоров, тогда дело верное. Охотничье сердце нашего Керима поняло слова Васи. Он сказал так: «Уничтожим».

* * *

— Доброе утро, товарищи ученые, — стачал подъехавший верхом на гнедой лошади пограничник. — Чай да сахар…

— Просим милости, — пригласил пограничника Петров.

— Спасибо, Василий Иванович, По долгу службы в объезде. К нам пожалуйте на пост в гости.

— Спасибо. Как вернется Керим, так послезавтра переберемся в урочище, к посту поближе, ну тогда… Сусликов вам не встречалось?

— Нет.

— Так. А вы, товарищ Федин, посматривайте, чтобы охотники капканов не ставила и не ловили петлей. Суслик, если болен, то вылезает из норы. Ею легко взять тогда в петлю, но легко и заразиться.

— Инструкцию знаем, Василий Иванович. Как начинается падеж среди сусликов так ихние блохи самые опасные диверсанты.

— И мертвых сусликов не валяется?

— Нет, а лишь замечу, сейчас же тревогу дам и на базу, и на пост, и к вам. Счастливо, Василий Иванович! Счастливо, товарищ Орлов!

— До свидания, товарищ Федин!

Федин поправил винтовку за плечом и тронул поводья.

Тонконогий степной скакун сразу дошел привычной рысью.

До полудня оба друга проработали в палатке, готовясь к переезду в урочище. Петров приводил в порядок походную лабораторию, а Орлов чистил окуляры микроскопа.

Неожиданно Орлов сказал:

— Вася… Мне что-то нехорошо.

Тот повернулся к нему от аптечного ящичка:

— А что именно?

— Кружится голова… Я прилягу…

Петров уложил Костю на койку и помог раздеться.

— Жарища. Выпей воды. Так… Легче? Где болит?

Орлов сделал движение, хотел поднять левую руку:

— Подмышкой неловко… Фурункул, что ли.

— Показывай…

Через десять минут Петров вышел из палатки. Огляделся вокруг. День разгорелся жарким и душным. Пепельное солнце стояло в сером небе над желтой бескрайной выжженной степью. Вдали туманили вершины песчаных холмов. Ветер медленно навевал песчаные волны, почти беззвучно шелестя по высушенным низкорослым кустарникам.

— У Кости чума…

Он подошел к краю палатки и вздернул на веревке к верхушке высокого шеста желтый флажок с черной полосой — сигнал чумы.

Потом он вошел в палатку и надел противочумную маску.

Орлов неподвижно лежал с закрытыми глазами. Петров молча стал готовить шприц, а сам перебирал в памяти малейшие детали последних дней:

«Скрытый период заражения чумой два-три дня, не больше пяти. Суслика мы вскрывали в понедельник, Сегодня суббота. Значит, не в понедельник. Что делал Константин во вторник? Только один раз заглянул в термостат. Все…»

Показалось, что в палатку вбежала собака. Нет, это суслик.

— Вон отсюда! — крикнул Петров и огляделся. Но в палатке никого не было.

— Зачем ты кричишь, Вася? — Орлов раскрыл глаза и побледнел. — А ты и маску надел? Плохо мое дело?

Стерилизатор закипел. Петров натянул на руки резиновые перчатки, посмотрел на свет две большие ампулы:

— Ничего не плохо твое дело. Против чумы ты и я вакцинированы. В восьмидесяти четырех случаях из ста получается стойкий иммунитет. В остальных шестнадцати иммунитет недостаточен. Болезнь, однако, будет протекать в легкой форме. Температура у тебя не выше тридцати восьми, пульс не частит. Значит, организм борется. Во-вторых, у тебя не легочная чума, а бубонная. Две железки подмышкой, только и всего. А теперь я тебе впрысну сразу две ампулы противочумной сыворотки, и будешь здоров. Все ясно, Костя?

Орлов улыбнулся.

— Не все. И не ясно. Ты про науку забыл сейчас, Вася.

Петров вскрыл ампулы и стал набирать сыворотку в шприц.

— Как забыл? Вот она, наука, у меня в шприце…

Но его прервал голос Орлова:

— Никогда мы с тобой не ссорились, а сейчас… в такой момент… мне хочется рассердиться на тебя. Доктор Деминский не забыл про науку. Тогда.

— Чего же ты хочешь? — прошептал Петр, догадываясь, и шприц дрогнул в его руке.

— Возьми микроскоп-иглу и посмотри, что делается во мне. Прошу тебя, Вася…

Петров с волнением сел на табурет и положил шприц на перевернутую влажную крышку стерилизатора. А Орлов умоляюще слабым голосом продолжат:

— Подумай, какой случай… Наблюдение над больным чумой… Коли меня иглой, смотри, наблюдай. Потом впрысни сыворотку в увидишь, как будет истребляться во мне проклятая чума. Ну, Вася…

Петров молчал. В нем боролись чувство друга и чувство исследователя. Он вдруг ощутил страшную слабость, но это было лишь мгновение. Он понял Костю. В этот момент смертельной опасности Костя Орлов думал не о себе, а о науке…

Петров быстро встал, подошел к столу и придвинул микроскоп-иглу ближе к койке, потом включил от аккумулятора осветитель.

— Я войду в твою вену на левой руке, Костя, — сказал он, берясь за штангу с иглой, — Но если…

— Знаю, — прервал его Орлов. — Хочешь сказать: если упустим время? Думается, не упустим. Сыворотка на базе была уже испытана с успехом, ты знаешь… Только вот что… Одну секунду… Теперь я скажу мое «если». Если, ты понимаешь? То передай на базе Наташе, что она самый замечательный человек на белом свете и что я… Ну, ладно, вкалывай иглу…

Орлов закрыл глаза и не поморщился, когда Петров быстро вошел иглой в его вену.

 

Глава VI

НАТАША, КЕРИМ И ДРУГИЕ

Флажок на палатке был замечен в бинокль начальником пограничного поста.

В ту же минуту весь участок был поднят на ноги. Пограничники оцепили район палатки. Радио дало сигнал на противочумную станцию. Оттуда через песчаные холмы мчался медицинский противочумный отряд в полной боевой готовности.

На лошади скакал охотник Керим рядом с маленькой женщиной и все повторял:

— Спасать надо… Ах, какой человек… Большой голова, большой сердце имеет. Кровь мою надо для Василия Ивановича? Всю бери…

— Там два человека, Керим, — сказа та женщина.

— Два человека, две крови бери, Наталья Сергеевна. Сколько надо, бери… Наши охотники кровь отдадут, бери, пожалуйста. Кто кровь отлает, сам здоровей потом бывает. И Костя — большой сердце. Ах, какой человек…

Наташа давала шпоры лошади.

— Эх, Керим…

— Спасай, Наталья Сергеевна, — умолял Керим.

Он был верным спутником и товарищем молодых ученых и видал в своих путешествиях по пустыням «черную смерть». Он проклинал себя, что оставил там в палатке двух друзей одних. Ох, не надо было ездить на базу!..

Солнце склонялось к западу. Среди волн песчаного океана виднелась парусиновая палатка, как беспомощная шлюпка, терпящая бедствие.

— Поздно, — сказал лейтенант спрыгнувшей с лошади Наташе. — Они не подают признаков жизни.

— Санитары, приготовиться, — подала команду Наташа. Весь отряд надел защитные халаты с капюшонами и масками.

Наташа натянула перчатки и первая подошла к палате. Керим приоткрыл вход в нее. Наташа зажгла электрический фонарь, потому что солнце село и она не сразу в полумраке разглядела, что было внутри.

На койке неподвижно лежал Орлов. За столом, опустив голову на сложенные руки, у микроскопа-иглы сидел Петров.

Керим наступил на валявшуюся ампулу. Она хрустнула под его грузной ногой. Петров повернулся, и яркий свет заставил его зажмуриться.

— Хорошо, что приехали, Наташа, — сказал он. — А Костя спит. Выйдем на минутку, я вам все расскажу.

Но он не мог рассказать всего. Ни он, ни Костя так не когда и не могли сообразить, что же было причиной заражения, На самом же деле Костя Орлов был укушен в среду блохой около норы суслика. Мертвый суслик уже высыхал глубоко в песчаной норе. И блохи покидали ненужный им труп, потому что все паразита питаются исключительно кровью и соками живого организма. В желудке каждой сусликовой блохи было по полсотне тысяч чумных палочек. Прокусывая кожу Кости, блоха отрыгнула эту чумную пробку и заразила его. Этот механизм заражения блохами изучен и установлен. Вот и все.

Блоха при укусе выбрасывает комок с чумными бациллами

Прошла ночь тревоги и отчаяния.

— Ну как? — спросила Наташа.

Утреннее солнце просвечивало ее капюшон насквозь, и Костя угадывал под ним очертания знакомой гладкой прически с тремя обручиками, которые носила Наташа.

— Хорошо, — ответил Костя.

Ему улыбался весь мир. Через дверцу палатки ему был виден кусочек песчаной степи с холмами. Силуэт пограничника с винтовкой в руках рисовался на фоне синеватого неба. Легкий ветер осторожно колыхал края занавески, и слышно было, как песок шуршал об упругие стенки палатки, словно кто шутя бросался в них мелкими камушками. И все это Косте стало новым и милым, как будто он никогда раньше не видел этого неба и песчаных барханов.

Ему захотелось пить и обязательно чего-нибудь кисленького, похолоднее. Он взглянул на кусочек неба и песчаную даль пристально-пристально. Перед ним на мгновение развернулась картина широких полей, лесов и рек его прекрасной родины. Остро и хорошо почувствовалось, что он любит свою родину с ее бескрайными степями, любит хороших, простых, отзывчивых людей, любит Петрова, Керима, Федина, санитара Ганю, который как-то на базе пел под баян удивительно мелодичную песню про березку, и все на дворе базы слушали и просили спеть еще.

— А ведь я был плох, Наташа, — произнес Костя. — Но знаете, я очень много думал о вас…

* * *

Через сутки Костю со всеми предосторожностями переправили в изолятор при противочумной станции.

Он выздоравливал. К нему зашел Петров, когда уже всякая опасность миновала и карантин, кончился.

— А я с урочища. Сусликовые очажки нанесены на карту, и теперь тут начнут планомерное их уничтожение. Вот телеграмма. Нас с тобой вызывают в центр.

Костя сказал:

— Очень спешно?

Петров улыбнулся:

— Наташу тоже вызывают. Она уже закончила здесь свой стаж и будет работать у меня в институте. Она очень интересуется т…

— Чем это я интересуюсь? — спросила вошедшая Наташа.

— Т… твоими геологическими работами, — договорил Петров. — А кстати, она имеет право интересоваться и тобой… Да, да… Ведь сыворотка-то, спасшая тебя, была приготовлена ее руками.

— Серия «А»? — спросил Костя.

— А тебе не все равно, «В» ли, «Ц» ли? Главное, что «уцелели». А мы теперь насчет вакцин и сывороток и предусмотрительны и запасливы. Так-то, товарищи…

 

Глава VII

КАФЕ НА БУЛЬВАРЕ

Однажды утром папа маленькой Люси прочитал газету и отшвырнул ее от себя, потом поднял и снова углубился в чтение. Газета была «Матэн», издававшаяся в Париже, и там было напечатано:

«Мистер Стид заявляет, что бесполезно отрицать характер подготовки к химической войне, которая ведется секретными германскими агентами. Для Лондона, Парижа и Нью-Йорка это теперь очевидно. Уверенный в том, что я владею подлинным материалом, и сознавая, что я действовал в интересах европейского мира, предавая эти документы гласности, я отвечу на все ваши вопросы, господа журналисты, кроме одного. Мне невозможно указать вам первоисточник моих сведений. Вы поймете, что это секрет, который я навсегда сохраню. Опасность большая, и нужно пробудить сознание всего культурного и свободолюбивого человечества. Нужно, чтобы в Париже, Лондоне и Вашингтоне общественное мнение заклеймило эту готовящуюся войну позором».

Маленькая Люси внимательно посмотрела на папу:

— Папа, ты расстроен?

— Нет. А почему ты так спросила?

— Ты прочитал о бошах, и тебе неприятно, что они собираются воевать.

— Никто не собирается воевать. Откуда ты взяла?

— Я читаю. И у нас в школе говорят. Папа, война — это очень страшно?

— Нет. Наши пуалю очень храбры. Мы выстроили непроходимую линию укреплений Мажино…

— А вдруг боши перелетят через Мажино?

— Не задавай мне таких вопросов. Ты маленькая еще.

Папа строго прекратил разговор и отправился в кафе на бульвар, так как был полдень и все парижане отправились по кафе завтракать. А у папы Люси в этот час были помимо всего еще назначены и деловые встречи.

* * *

Молодой человек с мышиными глазками мигнул официанту:

— Гарсон, еще четыре абсента!.. Продолжайте, продолжайте. Чрезвычайно интересно…

За столиком кафе вместе с молодым человеком расположились журналист, лаборант и папа Люси.

— Ну да, я сам… Это будет одна из моих самых блестящих статей. Являюсь от редакции. Принимает в лаборатории. Колбы, аппараты, микроскопы, вы представляете, мсье? Задаю вопрос: «Простите, дорогой шеф, публика жаждет узнать ваше мнение о бактериальном оружии». Ответ: «Если противник внезапно нападет и произведет ряд заражений среди людей и животных, то расстройство и вредность для подвергающегося нападению несомненны. Но бактерия значит «палочка», а каждая палочка о двух концах. Бактерии не знают линий фронта и будут колошматить и тех и других. Все зависит от заранее предусмотренных профилактических мероприятий».

Папа Люси замахал руками:

— Скучная история… Прививки, противогазы, дезинфекция… Но к чему расходы на это, если все сводится к мнениям газет? Ну, я допускаю, что во время войны водопровод может оказаться не в порядке, что среди лошадей появится сап…

Лаборант прищурился на папу Люси, как будто рассматривал его в микроскоп.

— Водопровод должен быть в порядке, мсье, а сап сам собой не родится. Мой шеф Морис Л. держится мнения, что для бактериальной войны, вернее, для нападающего в ней, представляют интерес микробы заразных болезней, передающихся через воздух. Тогда это аналогично применению химических веществ…

— Пардон, — перебил журналист, — газы имеют запах, цвет, а микробы… Действительно, надо покупать респиратор. И о чем думает палата?

Гарсон принес четыре бокала.

— Прошу, мсье, — произнес молодой человек с мышиными глазками. — Ручаюсь, что в полынной нет заразы.

Лаборант и на молодого человека посмотрел любопытным взглядом, как будто встретился с неизвестным микробом.

— Вы уверены? — спросил он. — Мы и сейчас окружены довольно противными тварями. Нет, я не о политике. Я говорю о канализационных крысах, о микробах наконец. Сегодня у нас еще мир, прекрасно. А вы ручаетесь, что тайные агенты или пособники врага во время войны не попробуют заразить городскую воду или вызвать эпизоотию среди животных?

Папа Люси покачал головой:

— Так это будет не война, а бесстыдство. Полиция обязана противодействовать. А вы, бактериологи, гигиенисты, указывайте полиции, держите ее начеку…

Журналист вынул блокнот.

— Чрезвычайно интересно. Не правда ли, Поль?

Он делал пометки и спрашивал лаборанта:

— Мсье, вы лично какого мнения о туляремии? Насколько мне известно, этот очень опасный микроб тоже из арсенала коварного оружия?

— Туляремия — болезнь водяных крыс. Но доказательство этого получено только в 1912 году. В штате Калифорния в местности Туляр среди охотников за земляными белками вспыхнуло чумоподобное заболевание, очень тяжелое и длительное у человека. Оно наблюдалось и раньше, но теперь возбудитель найден, очень мелкая палочка, и связь с грызунами установлена…

Молодой человек с мышиными глазками потянул из соломинки напиток и равнодушно спросил:

— Надо бы изобретать прививки, не так ли?

Лаборант пожал плечами:

— Я работаю в другой области…

— Не секрет?

— В контроле консервов.

— А, сгущенное молоко.

— Не только. Мы контролируем и мясные и растительные…

Папа Люси вздохнул:

— О, наша армия так будет рада хорошим консервам…

— Вы и сейчас их кушаете, мсье. Паштет из печонки к завтраку — это были консервы, а не из кухни, как уверял гарсон. Вот за консервы я ручаюсь. Пищевое отравление невозможно. Контроль тщательно следит и за материалами и за техникой производства.

— Пардон, — приподнял карандаш журналист, — мы чуть отклонились, и это не имеет отношения к вопросу…

— Имеет, — утвердительно заявил молодой человек, скосив мышиные глазки и задумчиво постукивая пальцами по столу.

— И ни одного микроба бруцеллеза, поражающего пищевые продукты, мы не пропустим.

— Неужели? — воскликнул журналист, и карандаш запрыгал по блокноту. — Бруцеллез?

— Микроб, открытый англичанином Брюсом. Известны три вида его. Мальтийская лихорадка, волнообразная лихорадка — это бруцеллезы…

— Научные способы обнаружения в консервах?

В руке лаборанта сломалась соломинка.

— Гарсон, — крикнул он официанту, — принесите свежую соломку! Пардон, мсье, — обратился он к журналисту, — я плохо расслышал. Научные? Ну, это вам, мсье, надо слушать воскресные лекции в Сорбонне. А кстати, уже поздно…

— Куда вы спешите? — развел руками молодой человек. — Ну, еще по одной рюмочке?

Но лаборант прощался.

— Ведь я завтракаю только у Жеруа, и сегодня случайно… До свиданья, мсье. Запишите и опубликуйте завтра же, к сведению всех французов. Если боши вместо бомб будут бросать шоколадные трубочки с кремом, то не кушайте их, а немедленно же несите к бактериологам. Если боши будут отступать, то не вздумайте пробовать оставленные ими пищу и питье. Не вскрывайте оставленных и будто бы забытых консервов. Сначала бактериологический контроль, а потом уже использование съедобных трофеев. Развивайте дальше эту мысль, она парализует возможное коварство врага.

Сделав приветственный жест, лаборант вышел из кафе. Журналист спрятал блокнот и поднялся.

— Прекрасная получится статья, — пробормотал он. — Скорей в редакцию…

— Мы вместе, — произнес молодой человек с, мышиными глазками, расплачиваясь с гарсоном. — А вы, мсье?

Папа Люси ответил:

— Я думаю дождаться здесь дневного выпуска «Листка».

— В таком случае… — Молодой человек и журналист приподняли канотье и пошли к выходу.

Папа, Люси пил и смотрел на улицу. Он ждал, что мимо пройдет жена, одна или с Люси, и тогда он угостит их пирожным. Но прохожие шли, бесконечная вереница незнакомых.

— Меня интересует, — сказал молодой человек журналисту, — чтобы ваша статья о консервах…

— Я очень польщен, — улыбнулся журналист. — Чтобы статья с призывом к бдительности…

Мышиные глазки тоже улыбнулись:

— Не появилась в газете…

И они очень мило разговаривали. Зачем писать, когда можно за деньги уступить тему? А что молодой человек будет делать с темой, журналиста не должно интересовать.

Листики с записями исчезли в кармане молодого человека, а журналист зашел в банкирскую контору разменять полученный чек, и ему не пришло в голову, что он мерзавец.

 

Глава VIII

НА ПОРОГЕ

Около микроскопа-иглы сидели трое: Петров, Костя и Наташа. Они еще осенью вернулись из степи. Зима прошла в напряженной работе. И теперь в тихий весенний день друзья обсуждали новейшие достижения бактериологии.

— Вы философ, — произнесла Наташа, обращаясь к Петрову.

— Да. Кто хочет заглянуть вперед, неизбежно становится философом. Кто изучает, должен смотреть вперед и не бояться смелых обобщений. Даже палеонтолог… — сказал Петров, с улыбкой смотря па геолога.

— Ты прав, — отозвался тот. — Палеонтология, изучая пройденный живыми существами путь на земле, с палеозойского силура, четыреста пятьдесят миллионов лет назад, о его панцырными рыбами, дает направление мыслям вперед.

— О, — сказала Наташа, — тогда вспомним и об астрономах. Они своими телескопами проникают в мир звезд, этих мириадов могучих солнц.

Петров положил руку на свой микроскоп.

— Астрономические величины огромны. Звезда Антарес имеет четыреста пятьдесят миллионов километров в поперечнике. Наша планета кажется огромной, но она карлик. Ее диаметр всего лишь двенадцать тысяч семьсот пятьдесят километров. Природа поставила людей на грани колоссального и ничтожно малого. Телескоп раскрывает необъятность бесконечно большого, а микроскоп погружает нас в мир бесконечно малых величин. Помнить, Костя, мы в школе читали веселый рассказ про кошку?

— А, там описывалась семья на даче с точки зрения кошки, которую ребята взяли из города. Очень интересно. Дачники казались кошке великанами. Мир кошки зависел от великанов, а толстая кухарка, дававшая ей кусочки мяса, представлялась кошке всемогущим существом, властвовавшим среди блаженных и вкусных запахов. А для нас это просто кухня…

Наташа засмеялась.

— Если бы таракан умел вести записи, он описал бы мышей, как гигантов, а кошка показалась бы ему сверхгигантом.

— Вот-вот… — произнес Петров. — Пойдемте дальше. Длина сибиреязвенной палочки около восьми микронов. Бруцеллы вчетверо меньше, как и палочки туляремии. А микробы пневмонии рогатого скота еще меньше. И когда бактериология открывает нам еще мир ультрамикробов и фагов, являющихся карликами по сравнению с теми микробами «гигантами», которые мы обычно видим в микроскоп, я торжествую. Фаги заражают микробов, так же как и микробы заражают организм человека. Когда я вижу, как дизентерийный фаг на чашечке Петри начисто выедает посеянные накануне колонии дизентерийных микробов, я говорю: «Есть на свете справедливость».

Еще в 1890 году ученый Хавкин установил, что вода некоторых рек Индии способна растворять холерных микробов, но этот факт, как и много других подобных, не был объяснен. Французский ученый д’Эррель, изучая действие фильтрата из испражнений дизентерийного больного на культуру дизентерийных палочек, обнаружил, что в фильтрате находится какое-то действующее начало, которое даже в ничтожном количестве очень быстро растворяет их. Это растворяющее начало д’Эррель образно назвал «пожирателями бактерий» — бактериофагами. Теперь их называют просто фагами.

На засеянной бактериями чашечке Петри видно, как под влиянием фага колонии микробов исчезают и появляются белые прозрачные пятна. Это как раз места, где фаги уничтожают микробов. Микробов здесь больше нет. Исследуя эти простерилизованные фагом пятна, д’Эррель выяснил, что они являются колониями невидимых зародышей фага, размножившихся в огромном количестве за счет уничтоженных бактерий.

Что же произошло, когда к бактериям было добавлено немного фагов?

Фаг, соприкасаясь с бактерией, прилипает к ее поверхности, а потом проникает внутрь ее и начинает вырабатывать особое вещество — лизин, которое переваривает белки бактерии; она разбухает и наконец лопается. И тогда из остатков трупа обезвреженной бактерии освобождаются юные фаги в количестве от 12 до 24 новых зародышей, которые тотчас же с яростью бросаются на других бактерий, пока не уничтожат их начисто.

Для каждого вида заразных микробов имеется свой особый фаг. Получены фаги для всех видов заразных микробов, в том числе для всех видов дизентерии, тифов, паратафов, против стрептококков и стафилококков, против холеры, чумы, столбняка, сибирской язвы, против газовой гангрены, дифтерии. Если известен микроб, мешающий заживлению раны, и имеется соответствующий фаг, то раннее его применение способствует заживлению раны. Прием внутрь фага против желудочно-кишечных болезней делает человека невосприимчивым к тому микробу, фаг которого был принят. Так же действует фаг и при лечении. Но только надо помнить, что стрептококк, например, будет побежден лишь стрептококковым фагом, стафилококк — лишь стафилококковым, и так далее.

— Если ты изобретешь микроскоп «ультраиглу», — сказал Костя Петрову, — то мы будем наблюдать интереснейшее зрелище. Микробы, наши страшилища, сами подвергаются нападению ультрамикробов и фагов. Мы увидим, как зараза изнемогает, расплавляется в ничто, в безвредную слизь. Меня особенно интересует чума.

Принесли почту: вечерние газеты и несколько писем. Петров вскрыл одно:

— Вот… Оно и нас касается… Это пишет мне мистер Гобс, работы которого вы, Наташа, знаете. «Дорогой мой профессор… Вчера наконец я смог войти в павильон Советского Союза. Огромная толпа терпеливо дожидалась очереди, чтобы насладиться прекрасными экспонатами. Я видел раньше советский павильон в Лондоне, но с каким блеском, полнотой и силой русские показали свою страну и себя в Нью-Йорке! Какое прекрасное метро у вас в Москве! Какие пейзажи, какое богатство недр! Меня интересовали люди. Естественно, я искал стенды с надписью «Бактериология». Я видел снимки с роскошных лечебных и профилактических учреждений. И все это принадлежит советскому народу. Мне запомнилось одно фото. Песчаные холмы, дикий кустарник, дорога, по которой двигается небольшой караван вьючных лошадей. Три всадника остановились, на переднем плане ж в упор смотрят мне в глаза. Надпись: «Отряд медицинской экспедиции». Три всадника. Из них одна — женщина. Я и сейчас вижу их лица. Они смелы, решительны. Они уверены в своей силе. Они любят свою работу и природу, которая их окружает. Этих не запугают бактериальные облака. Они, вероятно, встречались со смертельными опасностями и не раз, вступив в единоборство со смертью, выходили победителями. Их глаза как бы говорили мне: «Мы знаем, что ты думаешь о нас. Почему же ты громко не говоришь, что ты потрясен виденным?» Я почувствовал, что молчать я не должен. Я снова простоял в очереди к пюпитру, за которым в больших книгах можно было записать свои впечатления. Мне хотелось написать много. Лица трех всадников светились в моей памяти, как живые, и я хотел бы писать торжественными стихами. Меня торопили, чтобы скорее уступить место многочисленным желающим. И тогда сами собой вырвались слова. Они сейчас там, в книге:

«Друзья, люди Советской страны! Примите мое уважение и горячий привет. Я восхищен виденным и блестящими достижениями вашей прекрасной Страны и счастлив, потому что вижу в вас подлинных борцов за счастье трудящихся и за цивилизацию, достойную человечества. Я убежден, что таких людей нельзя победить никаким оружием. И мы должны итти вперед только с вами».

Я привожу эти слова, как дань моего уважения и к Вам лично как, автору замечательной книги о противочумных мероприятиях в степи. Эпизод с вашим другом Орловым исполнен несравненного драматизма и самопожертвования. Привет, дорогой Петров! Примите мои лучшие пожелания. Сердечно Ваш Гоббс».

— Интересное письмо, — произнесла Наташа.

— Очень. Гобс не узнал меня на фото. Мы не виделись пять лет. А в степи я ужасно оброс бородой, — отозвался Петров. — Но я и не буду писать ему, что это мы с вами.

— Да и некогда будет писать, — отозвался геолог, протягивая просмотренную газету: — вторая мировая война, судя по всему, уже на пороге…

— И надо быть готовыми к отражению всех видов нападения, — сказал Петров.

* * *

В тот вечер Орлов тщательно записывал в дневник:

«Сегодня мы втроем очень долго разговаривали относительно коварного оружия. Каждый советский патриот должен помнить, что санитарное дело — оборонное дело и что каждый обязан принимать в нем участие.

Могущественным средством защиты от внезапного нападения заразных микробов являются предохранительные прививки под кожу или прием внутрь разводок фагов — фагирование — в жидком виде или в сухих таблетках. Это делает людей невосприимчивыми к заразе.

Разбрызгивание бактерий с самолетов есть один из видов воздушного нападения, и поэтому исправный противогаз будет надежной защитой каждого.

Применение коварного оружия шпионами и диверсантами вполне возможно. Вот почему нам надо быть очень бдительными на санитарном участке обороны, чтобы не допустить эпидемий, вызванных выпущенными тайком микробами.

Надо охранять источники водоснабжения и пищевые продукты, где бы они ни хранились. Надо сообщать в ближайшие поликлиники о всех случаях заболеваний, начинающихся высокой температурой, особенно внезапных.

Я понимаю, что в бактериальной, как и в химической, войне необходимы средства личной и коллективной защиты:

1. Прививки и строгое соблюдение чистоты и опрятности дома, во дворе, в школе, на улице и в общественных местах.

2. Коллективная защита — это система нашего советского здравоохранения и активная помощь ей со стороны всех граждан от мала до велика.

Надо понять, что в обстановке военного времени только беспрекословное выполнение всеми нами требований врачей сможет выбить из рук врага коварное бактериальное оружие. Тогда не страшны единичные вспышки заболеваний.

Общими силами можно будет быстро выполнить план противоэпидемической обороны:

1) обнаружить очаг заболевания в самом начале;

2) тотчас же его изолировать и

3) немедленно со всей энергией обезвредить.

Я это отлично понимаю, и хочется, чтобы это поняли все».

 

Глава IX

СУДЬБА ЛЮСИ

У папы Люси хорошо шли дела на бирже, и он позволял себе выпить лишнее. Однажды под утро ему приснилось, что он стоит на балконе и чья-то когтистая лапа держит в небе консервную банку. Потом из облаков высунулась гигантская мышиная морда, превратившаяся в лицо молодого человека. Оно было похоже на луну, и папа видел это так ясно, что мог различить морщинки на лбу и хитрые мышиные глазки.

Молодой человек сделал гримасу, высунул язык, и папа… проснулся. Он вышел на балкон. С третьего этажа он увидел Париж, окутанный предутренней дымкой. Тощее облако стояло над куполом Пантеона. Причудливые химеры дремали на карнизах собора Нотр-Дам, а шпиль Эйфеля по-прежнему смело вонзался в высь.

Луны не было. Ничего не произошло.

Папа посмотрел вниз. На углу стоял экипаж. Кучер дремал. Лошади дремали. Ажан зевнул так громко, что зевок был слышен на балконе. Папа тоже сладко зевнул. В гостиной он выпил стакан холодной воды и пошел в спальную досыпать до утра. Из детской слышалось ровное дыхание спящей Люси.

Ни папе, ни маме, ни Люси, ни Жану Корбо, дремавшему внизу на углу, никому из парижан в то утро и в голову не приходило, что с ними случится через несколько месяцев.

А случилось вот что. Немцы напали на Францию. Французские солдаты сражались храбро. Но внутри Франции давно свили себе гнездо предатели и изменники. Они свели дружбу с заклятыми врагами своей прекрасной родины. Они предали свой народ, своих солдат, свою родину.

Немцы заняли Париж.

Папа Люси был взят заложником и пропал у немцев в тюрьме. Мама уехала в Виши и не вернулась.

Нищая Люси бродила по разгромленному городу.

Навстречу шли голодные женщины и кричали:

— Хлеба!.. Проклятые боши!.. Проклятые Петэн и Лаваль!.. До чего они довели Францию!..

Молодой человек с мышиными глазками крикнул:

— Разойдитесь!

Истощенная женщина в разорванной кофточке подошла к нему и сказала:

— Я знаю тебя. Ты из шайки предателей…

И плюнула ему в лицо.

Остальные женщины бросились на него. Но человек вырвался и побежал.

За углом он столкнулся со стариком, важно курившим сигару.

— Простите, мсье…

— А, это вы, Поль? Почему у вас такой отвратительный вид?

— На меня напали… женщины…

— Опять голодный бунт? А почему вы не стреляли? Вон идет патруль. Объясните…

Через три минуты раздались выстрелы. Потом смолкли.

— Ну что там? — обратился старик к невзрачному человеку.

Маленький человек приблизился и сказал:

— Две убиты, ваше превосходительство, остальные разогнаны…

— А, это ты, девятка? Я смогу пройти?

— Разрешите, я провожу вас до отеля.

Под платаном на площади Республики лежала убитая Люси.

Старик удостоил ее взглядом. Люси лежала как раз на том месте, где она в 1933 году видела туристов в экипаже. Она так и не узнала, что один из туристов был шпион, другой — предатель Франции, а оба — злейшие враги всего человечества.

 

ОБЪЯСНЕНИЕ СЛОВ

 

Антиген — в бактериологии всякое вещество, которое будучи впрыснуто в кровь, может вызвать в ней образование особых антител.

Артериола — маленькая тонкая артерия.

Гамен — уличный мальчишка.

Зуавы — французские колониальные солдаты.

Иммунитет — невосприимчивость.

Иммунный — обладающий невосприимчивостью.

Инфекция — заражение.

Каскетка — головной убор.

Лаццарони — итальянский нищий.

Лейкоцит — белый кровяной шарик.

Линза — увеличительное стекло.

Макрофаги — особенно большие лейкоциты.

Микрофаги — лейкоциты.

Объектив — часть микроскопа, где находятся линзы, дающие увеличенное изображение микроба.

Окуляр — трубка с линзами, через которую рассматривают увеличенное объективом изображение.

Оршад — прохладительный напиток.

Плазма — жидкая основа крови.

Профилактика — предупредительные меры против заражения.

Псевдоподия — ложная ножка.

Пуалю — так французы называют своих солдат.

Стерилизатор — аппарат для кипячения инструментов с целью убить микробов.

Сыворотка — жидкость, получаемая после свертывания крови и отделения плотных частиц.

Термостат — лабораторный ящик или шкафчик, в котором поддерживается постоянная температура, подходящая для выращивания микробов.

Трассирующий — оставляющий видимый светящийся или дымный след во время движения.

Тубус — трубка микроскопа; на нее снизу навинчивается объектив, а сверху вставляется окуляр.

Чашечки Петри — плоские лабораторные стеклянные сосуды для разведения микробов.

Штамм — разводка определенного сорта микроба.

Эпидемия — массовое заболевание людей какой-либо заразной болезнью в данной местности.

Эпизоотия — эпидемия среди животных.

Эпителий — ткань, состоящая из тесно сплоченных клеток разной формы, покрывающая тело (кожа) или выстилающая некоторые полости его (слизистая оболочка).

Эритроцит — красный кровяной шарик.