Хунта высадил их на развилке дорог уже за американским блок-постом. На счастье распоряжение бравого коменданта о дальнейшем сопровождении гардов сюда не дошло, затерявшись где-то в бюрократических извивах военного управления. У амеров военная бюрократия еще почище, чем в родной Краснознаменной. Ну, да оно и к лучшему, вряд ли удалось бы как-то обосновать для иностранных морпехов необходимость ни с того ни с сего высадить двух человек прямо посреди дороги идущей через враждебную для всех не мусульман „красную зону“. По счастью никому объяснять ничего не понадобилось, контрактники лишь молча пожали плечами, втихую покрутив пальцем у виска, но, раз командир решил, что так надо, значит у него какие-то свои резоны. Уговаривать, а тем паче мешать, здесь было не принято, все люди взрослые, сами разберутся, как жить и что делать. Теперь они стояли на пыльной обочине, рядом с единственным уцелевшим в этой дурацкой экспедиции „хаммером“.

— Может все-таки ты с нами, командир? — чуть дрогнувшим голосом спросил Хунта и неприязненно покосился на нарочно отвернувшегося, мол, я тут вообще не при делах, Мамбу. — Пусть этот сам выпутывается… Тебе-то оно на кой?

— Надо, братишка, надо… — вздохнул Стасер, хлопнув контрактника по плечу. — Он ранен и в одиночку может не дойти. Будь жив и не поминай лихом, даст Бог, еще свидимся…

Хунта лишь неопределенно мотнул головой, внимательно, как в последний раз глянув в глаза командиру.

— Будь жив, командир. Удачи!

— Удачи, брат!

Обдав стоящих облаком удушливой гари „хаммер“, резво взяв с места, рванулся вперед по дороге и вскоре превратился в едва различимую точку, а там и вовсе пропал за горизонтом. Двое остались одни посреди выжженной солнцем, поросшей редкими серыми травяными кочками пустыни.

— Ну и что дальше? — спросил Стасер до последнего провожавший взглядом уходящий за линию горизонта „хаммер“ в котором в очередной раз уезжала вроде бы налаженная и до какой-то степени устроенная жизнь, оставляя его лицом к лицу с новым поворотом в судьбе.

— Дальше нам нужна тачка, — произнес Мамба, осторожно, чтобы не потревожить висящую на перевязи раненую руку, усаживаясь на горячий асфальт. — Пешком здесь не повоюешь.

— Это уж точно, — кивнул, соглашаясь Стасер. — Только где же мы ее возьмем?

— Сначала я думал, ваш вездеход позаимствовать… — начал было Мамба, но, поймав краем глаза опасно сверкнувший взгляд Стасера, тут же поправился. — Да ладно тебе, шучу я, шучу…

— Не смешно!

— Да брось, просто ляпнул не подумав! Сейчас тормознем первую же машину с местными и поедем себе с комфортом. Все нормально будет, как у дедушки!

Стасер лишь неопределенно кивнул в ответ.

Первую появившуюся на трассе машину пришлось ждать порядка часа, а дождавшись, стремглав улепетывать прочь от дороги и вжиматься в землю прячась за чахлой растительностью. Два джипа набитые иракскими гвардейцами пронеслись по шоссе, завывая моторами. Залегших в небольшой ложбинке и наблюдавших за ними из-за травяных кочек беглецов иракцы не заметили.

— Вот блин, — сплюнул Стасер. — Сейчас бы тормознули тачку!

— И не говори, — согласился бледный как мел Мамба, неловко стараясь повернуться к приятелю правым боком.

— А ну, что у тебя там? Давай, показывай! — строго прикрикнул на него мигом засекший странность в поведении Стасер. — Ну, так я и знал, опять начало кровить! Ты что же, растяпа, осторожнее кувыркаться не мог?

По серо-коричневым от въевшейся пыли бинтам уже расплывалось яркое багровое пятно.

— Ага, покувыркаешься с этой бандурой!

Мамба со злостью кинул на песок громоздкую трубу гранатомета.

— Так чего ты в нее вцепился? Давай я, что ли потаскаю! — предложил свою помощь Стасер.

— Спасибо, не надо, — пробурчал Мамба, вновь взваливая укутанную в брезент трубу себе на спину.

— Не доверяешь?

— Как говорит мой шеф, верить можно только себе и то лишь в исключительных случаях.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Стасер. — Давай тогда лапу, придется заново перетягивать.

Одинокий обшарпанный „форд“ появился на дороге, когда они уже совсем потеряли надежду и совершенно обессилили от одуряющей жары и непрерывных атак полчищ невесть откуда взявшихся в пустыне мелких надоедливых мух.

— Ты сиди на обочине, я сам тормозну, — произнес Стасер, с трудом поднимаясь и выходя на середину дороги.

Увидев одинокую фигуру с поднятой рукой, стоящую на шоссе прямо посреди безлюдной пустыни, водитель даже не подумал притормозить, а, как показалось Стасеру, наоборот притопил газ до пола, стараясь поскорее миновать странного кандидата в пассажиры. Стасер многозначительно потряс в воздухе автоматом, но и это не возымело действия. „Форд“ снижать скорость не собирался.

— Вот, урод, блин… — начал было Стасер высказывать окружающему миру свое мнение о неотзывчивом водителе, но закончить не успел.

Сзади простучала короткая автоматная очередь, пули звонко тренькнули о камни, выбивая мелкую крошку и кусочки асфальта прямо перед капотом. „Форд“ взвизгнул тормозами и встал в десятке метров от Стасера. Тот в растерянности обернулся, встретившись взглядом с радостно скалившимся Мамбой.

— Не умеешь ты с местными налаживать отношения, парень, — прокричал разведчик, опуская еще сочащийся легким серым дымком ствол.

Из машины показался одетый в национальный белый бурнус араб, на голове нацеплена цветастая арафатка. Мелко семеня и через каждый шаг угодливо улыбаясь, он двинулся к друзьям что-то быстро тараторя на своем гортанном языке. Стасер знавший по-арабски лишь несколько общеупотребительных выражений типа „Стоять“, „Лежать“, „Сопротивление бесполезно“, даже не пытался понять смысл этого словесного потока. Зато Мамба слушал водителя внимательно и время от времени что-то начальственно покрикивал, после чего араб начинал кланяться и вновь тараторить. Переговоры длились недолго. Водитель вернулся к „форду“ и, распахнув заднюю дверь, вытащил за руку, закутанную в хиджаб и традиционную абаю женщину, что-то коротко ей пояснил и подошел к Мамбе, униженно кланяясь и продолжая беспрестанно тараторить. Мамба устало махнул рукой в сторону от дороги, убирайтесь мол. Араб и женщина, мелко кивая, попятились в указанном направлении. Мамба вновь резко выкрикнул несколько непонятных слов и еще энергичнее махнул здоровой рукой. Это возымело свое действие, водитель вздрогнул, как от удара и, вжав голову в плечи, повернулся и быстро зашагал прочь от дороги, волоча за собой спотыкающуюся женщину. Едва они отвернулись, Мамба неприязненно скривился и поднял автомат. Он стрелял с одной руки, уперев магазин в колено, но даже из такой неудобной позиции не промахнулся. Два одиночных выстрела ударили дуплетом, почти сливаясь друг с другом. Араб, получивший пулю точно в затылок, рухнул головой вперед, как подкошенный, умерев раньше, чем коснулся земли. Женщине пуля попала в шею, и она еще несколько секунд билась в агонии, царапая жесткий песок пустыни скрюченными пальцами.

— Вот и все, — хрипло выдохнул Мамба. — Карета подана и костюмы готовы. Золушка может ехать на бал.

— На кой хрен ты их убил? — Стасер стоял как громом пораженный и с брезгливым удивлением, будто в первый раз увидел и увиденное сильно не понравилось, разглядывал старого друга.

— Что значит на кой? „Случайные свидетели выдвижения разведгруппы подлежат немедленному и безусловному уничтожению“, — процитировал Мамба. — Или забыть успел?

— Да чем бы они тебе помешали!

— Как чем? Если бы я их не убил, они остались бы сидеть здесь у дороги, и натравили бы на нас первый же патруль! Или ты думаешь, что они бы послушались меня и ушли, куда глаза глядят, в пустыню? Это без воды-то? — казалось, Мамба искренне не понимает, какие к нему могут быть претензии.

— Да следующий патруль мог появиться здесь к вечеру, или вообще завтра! — кипятился Стасер.

— А мог через пять минут! — зло оборвал его Мамба. — Я не могу рисковать, забыл? Кстати, о патруле… Чем болтать попусту, помоги раздеть этих… Им шмотки в отличие от нас уже без надобности…

— А нам зачем? — Стасера вовсе не вдохновляла перспектива облачаться в одежду снятую с еще теплого трупа.

— Зачем? — карикатурно передразнил его Мамба. — Затем! Ты что собирался в этой своей робе в Тикрит ехать? Тебя местные еще на подступах на куски разорвут! Так что давай, не сачкуй! Раздевай девку, тебе с твоей славянской рожей и нулевым арабским в самый раз будет роль покорной и молчаливой мусульманской жены. Благо здесь паранджу с тебя никто снять не рискнет. А уж я буду тебе хорошим мужем, можешь не сомневаться!

— Ага, а машину тоже ты поведешь? Что-то я не видал здесь женщин за рулем?

— Само собой я поведу, а ты как думал?

— А как же твоя рука?

— Как, как? Кверху какой, как обычно! Справлюсь уж как-нибудь! Давай, раздевай ханумку, спорим она молодая и с большими сиськами!

Стасер при этих словах брезгливо сплюнул и внимательно посмотрел на Мамбу. Тот широко улыбался, в глазах плясали веселые азартные огоньки.

— А ты изменился… — медленно проговорил Стасер. — Злее стал, бесчувственнее…

— Всех не пожалеешь, — мгновенно посерьезнев, тихо произнес Мамба. — Если вокруг каждый сам за себя, то я за Вовку Мамбеталиева, он почему-то мне очень дорог, а на остальных насрать…

Стасер кивнул не то соглашаясь, не то отгоняя настырную мошку и тяжело зашагал к свернувшейся в клубок, приняв перед смертью эмбриональную позу женщине.

Мамба не угадал, женщина не была ни молодой, ни красивой. Самая обычная замордованная нелегкой жизнью мусульманской жены тетка лет сорока с большим гаком. Морщась от отвращения, Стасер стянул с нее просторное черное платье и напялил на себя прямо поверх рубашки, сложнее вышло с хиджабом, он оказался изрядно забрызган уже высохшей кровью. Заскорузлая тряпка противно натирала шею, неестественно топорщилась сзади, да еще удушливо пахла тяжелым сладковатым запахом свежей крови.

— Потерпишь, дорога не дальняя, — отрезал Мамба. — Плечи не разворачивай во всю ширь и вполне сойдет.

Сам он облачился в бурнус убитого араба, а заляпанную кровью и сероватой слизистой кашей, бывшей когда-то мозгом, арафатку выбросил, заявив, что он и без головного убора вылитый араб, с чем Стасер вынужден был согласиться, внешность у Мамбы была вполне подходящая. Трупы затащили в тянущийся вдоль дороги кювет, положили вплотную к его ближней стенке, так, чтобы невозможно было случайно заметить из проезжающих мимо машин, и слегка присыпали песком. Тщательно маскировать происшедшее смысла не было, если мертвецов не найдут хотя бы до вечера, то это уже даст беглецам вполне достаточную фору, а, учитывая, интенсивность движения по трассе, такого исхода можно было не опасаться. Пролежат, как миленькие, пока кто-нибудь случайно не наткнется, а то и вообще никогда не найдут, мало ли здесь людей без вести пропадает.

Наконец они оказались в прокаленном как хорошо разогретая духовка нутре машины. О работающем кондиционере, приходилось только мечтать. По-видимому, бывший хозяин считал его излишней роскошью и при первой же поломке не стал чинить не такую уж нужную, но достаточно дорогостоящую по местным меркам железяку. В конце-концов беглецы ограничились раскрытыми окнами, в которые упруго бился летящий на встречу раскаленный воздух, по-крайней мере он высушивал заливающий глаза пот. Несмотря на свою однорукость машину Мамба вел просто виртуозно. Пролетев на скорости больше сотни изрядный конец по прямой, как стрела, трассе, он свернул на едва приметную грунтовую дорожку и, поднимая тучи бурой пыли, углубился в пустыню, ведомый ему одному известными приметами правильного пути. Стасер целиком положился на навыки новоявленного Сусанина. В самом деле, кто здесь офицер ГРУ, а кто просто так, погулять вышел? Вот пусть и старается, зря что ли его учили?

Мамба что-то неразборчиво мурлыкал себе под нос полностью поглощенный выбором правильного маршрута, и Стасер даже слегка задремал, убаюканный мерным покачиванием удобного буржуйского сиденья.

— Ты кадетку помнишь?

Вопрос Мамбы застал его врасплох, заставив беспокойно заворочаться на сиденье, выплывая обратно в реальный мир из глубины зыбких неопределенных грез.

— Конечно. А к чему это ты?

— Кислякову помнишь? Ну, Леночку, англичанку?

— Леночку… — Стасер мечтательно потянулся. — Еще бы! В нее же вся рота влюблена была по уши.

— Я ее видел год назад…

— Да ты что? Ну и как она?

— Нормально. Все так же учит салабонов английскому языку. Вот только больше они в нее не влюбляются… Возраст, ничего не поделаешь… Располнела, обрюзгла, вся в морщинах… Меня даже не узнала…

— Ну а что ты хотел, мы все не молодеем, — пожал плечами Стасер.

— Нет! — с жаром выкрикнул Мамба. — Ты не понимаешь, я ведь специально ради нее приехал, я думал… Не знаю… Что все будет как раньше… Я хотел… Даже не знаю, как тебе сказать… Ну чтобы как раньше, в груди екнуло что-то… И ничего. Представляешь, совсем ничего. И училище изменилось. Другое все, не такое, как раньше. Из офицеров, понятно, никого не осталось. Но даже стены другие. Не настоящие, понимаешь!

— Ага, — озадаченно протянул Стасер. — На ностальгию потянуло, решил в детство нырнуть, а не вышло. Извини, брат, в одну реку не входят дважды, и время назад не открутить, как бы ни хотелось.

— Да нет, тут другое, — так же неожиданно остывая, как завелся, покачал головой Мамба. — Это со мной что-то не так. Пусто все. Ничего не волнует, ничего не держит. Веришь, взял как-то пистолет, загнал патрон в патронник и гляжу в ствол. Палец на курке и понимаю, что ничто не держит, ничто… В любой момент нажать могу. Устал я…

Стасер молчал, не зная, что на это сказать. Слишком явной и неподдельной какой-то глубинной звериной тоской веяло от слов Мамбы. Не хотелось ни убеждать его в том, что жизнь прекрасна, ни подшучивать над глупой рисовкой с репетицией самоубийства. Да если покопаться поглубже в собственной душе, то и там, в далекой и темной глубине, тоже жило что-то подобное, хотя он даже сам себе боялся в этом признаться.

— А, вспомнил! — прервал молчание разведчик. — Это же Кислякова тогда тебя спрашивала, будешь ли ты пытать женщину. Тогда еще всем взводом обсуждали и спорили. Знаешь, я нашел для себя ответ на этот вопрос.

„Я видел, — подумал Стасер. — Человек, который может вот так ни с того ни с сего выстрелить в затылок безоружному, даже не врагу, а просто случайно подвернувшемуся мирному жителю, который весело смеется и шутит после этого, не остановится и перед пыткой. Что ему чья-то чужая боль? Просто очередной аттракцион в такой скучной и надоевшей жизни. Лишний способ развеяться!“

В слух, однако, он ничего подобного не сказал, надеясь, что, не поддерживая обсуждение неприятной темы, сумеет ее избежать. Не получилось.

— Понимаешь, — продолжал Мамба. — Сама постановка вопроса была неправильной. Кстати, Конго-Мюллер это знал, и даже намекал нам. Все зависит от того, здесь ты или там. Здесь убить человека, пытать женщину или ребенка вполне естественно. Здесь это нормально, потому что кругом война, и она, не то чтобы все спишет, она просто заставляет жить по своим, совсем далеким от человеческих законам. Если ты на войне начинаешь жить по-человечески, то почти со стопроцентной вероятностью ты труп! И то же самое происходит, если ты пытаешься в обычном мире существовать по обычаям войны. Там тоже тебя мгновенно объявят социально опасным и упекут в тюрьму, или психушку. Очень важно иметь в голове специальный переключатель „мир — война“ и вовремя его нажимать. Тогда и вопрос снимается сам собой. Что нормально для войны, не нормально для мира и наоборот! Вот в чем фишка! Сдал автомат в оружейку, переоделся в гражданку, щелк тумблером. Все! Мир! И тогда ты никогда не убьешь случайного хулигана в подворотне! Просто не сможешь! И наоборот! Надел форму, расписался за получение оружие, щелк тумблером. Война! И каждый, кто не вовремя шевельнулся или обозначил малейшую угрозу, тут же получает пулю! Вот такая вот теория!

— Ты псих, — коротко прокомментировал Стасер. — Ты свихнувшийся на войне дебил. Тебя действительно изолировать надо.

— Кто из нас нормален? — философски пожал плечами Мамба. — Покажи мне хоть одного человека, кто был бы на сто процентов уверен в своей собственной нормальности.

Стасер не ответил и, зажмурив глаза, откинулся в кресле. Почему-то за сомкнутыми веками упрямо всплывало искаженное предсмертным ужасом лицо мусульманки в окровавленном хиджабе. Он гнал его от себя, пытаясь вызвать в памяти образ Леночки Кисляковой, такой, какой она была почти пятнадцать лет назад, но добился только того, что ее черты проступили на перемазанном кровью лице убитой, и уже казалось, что Мамба застрелил не неизвестную безымянную женщину, а давнишнюю любовь их роты.

* * *

Низкий резной столик черного дерева просто ломился от яств, отяжелевший от обильной еды Стасер расслабленно откинулся на заботливо подложенные подушки и терпеливо ждал. Ждал он с той самой минуты, как они с Мамбой постучались в этот дом в одном из окраинных кварталов Тикрита, и открывший им дверь араб окинул его удивленным и вовсе не дружелюбным взглядом. Именно с того момента его смутные подозрения о том, чем закончится для него вся эта авантюра, наконец, обрели под собой реальную почву. Еще больше они усилились, после того, как худощавый мужчина с ястребиным профилем к которому их провел немногословный хозяин дома, удивленно и даже раздраженно глянув на Мамбу, бросил ему вместо приветствия что-то резкое по-арабски. Стасер успел заметить каким жалким и растерянно-виноватым стал на миг взгляд его друга после этой реплики. К самому же гарду Ястреб отнесся вполне дружелюбно, пожал ему руку, на чистом русском поблагодарил за спасение сотрудника и помощь в сохранении от вражьих лап ценного образца отечественного военпрома, посетовал на плохую организацию спланированной вкривь и вкось на самом верху операции, на не оперативность постановки задач, из-за которой пришлось проводить столь важную и сложную акцию без всякой подстраховки. В общем, Ястреб был сама любезность и ничуть не скрывал, что является резидентом российской разведки. Своего имени, правда, так и не назвал. Но, тем не менее, Стасер вполне ясно уверился в том, что из этого дома он живым не выйдет. Смысл оставлять в живых столь опасного свидетеля. Расстрел американской бронетехники офицером российских спецслужб это вам не семечки, тут очень даже не кислым международным скандалом пахнет. А международный скандал это только для министров иностранных дел обмен нотами, а у военных дело кончится как минимум сорванными погонами, а то и трибуналом. И если для избежания подобных тяжких последствий надо всего то перерезать глотку какому-то наемнику, будьте уверены, девять из десяти сотрудников спецслужб сделают это без колебаний, несмотря на былую дружбу. Да и что ни говори с формальной точки зрения Стасер для них субъект весьма мутный, имеющий специальную подготовку боевой офицер, по темным причинам уволенный из Вооруженных Сил и прибившийся к иностранной частной военной компании, фрукт самый, что ни на есть ненадежный. Как ни странно он понимал это с самого начала, просто гнал от себя эту мысль, не желая сам себе в ней сознаться. Он знал, что в конце пути его скорее всего ждет смерть, причем вовсе не от руки врагов, но Мамба должен был дойти и донести до своих бесценный образец чудо-оружия. Остальное было не так уж и важно. Даже его собственная жизнь. В конце концов, он уже не меньше десятка раз мог ее потерять, но все время везло. А вот теперь монетка выпала решкой, так что не стоит трепыхаться, неизбежное надо принимать с достоинством. Не одним самураям дано, бля! Это традиционно русское „бля!“ в сочетании с упоминанием прославленного японского сословия настолько развеселило Стасера, что он даже улыбнулся. Правда улыбка вышла вымученная и кривая, грустная. Такая же, как физиономия, упорно старавшегося на него не смотреть Мамбы. Неужели он сам не понимал, что именно так все должно было выйти? Или понимал, но не хотел признаваться в этом даже себе, зная, что выбор у него не богат: либо вести на смерть старого друга, либо погибнуть самому, не выполнив вдобавок боевую задачу… Один бы он, конечно, не дошел. И выбор с точки зрения сотрудника спецслужбы он сделал правильный. Обычный человек посчитал бы это предательством и подлостью, разведчик нет, разведчика не интересуют моральные нормы, лишь выполнение задачи. А значит, разведчик не человек… Мамба не человек… Стасер печально улыбнулся прячущему глаза другу.

После формальной, как принято на Востоке, беседы включавшей взаимные расспросы о здоровье и тяготах пройденной дороги приступили к трапезе. Стасер ел быстро, с наслаждением зачерпывая кусками традиционной хлебной лепешки большие порции отличного сочащегося жиром, щедро сдобренного неизвестными гарду специями, плова. Таким же завидным аппетитом кроме него отличался лишь хозяин дома, Ястреб ел медленно и аккуратно с ощутимой ленцой, Мамба вообще едва притронулся к пище. После плова хозяин принес поднос с кофейником и маленькими серебряными чашечками. Кофе оказался необыкновенно ароматным и густо черным по цвету, такого Стасеру раньше встречать не приходилось, он одним глотком опустошил свою чашку, и хозяин, что-то бормоча себе под нос, тут же вновь наполнил ее из кофейника.

— Ну что же, за дружеской беседой и обильно накрытым столом время летит незаметно, — произнес, поднимаясь с подушек, Ястреб. — Но, к сожалению, наша жизнь состоит не из одних удовольствий, а в большинстве случаев из дел, не приносящих радости, но необходимых. Прошу прощения, уважаемый гость, но мне надо срочно переговорить с нашим общим другом.

Стасер понимающе кивнул и посмотрел на Мамбу. Тот, повинуясь жесту Ястреба, поднялся от стола и, отворачивая лицо, двинулся вслед за ним по уходящему вглубь дома коридору. Стасер жестом попросил у хозяина еще кофе. Тот налил, и что-то пролопотав по-арабски, тоже поднялся и неслышной кошачьей походкой двинулся вслед за ушедшими.

Стасер остался один. Он не спеша, допил кофе и теперь просто ждал, ни о чем не думая, ни на что не рассчитывая. Пусть все будет, как будет… Как же все надоело… Как же я устал… Устал служить и выполнять долг, чувствовать всю нелепость этого служения, всю брошенность и ненужность ни своей стране, ни живущим в ней людям. Устал чувствовать себя обманутым, глупым и неполноценным… Живите сами, продавайте Родину, грабьте народ, разваливайте армию, ради государственных интересов убивайте тех, кто за это же государство готов отдать жизнь. Делайте что хотите, только уже без меня… Устал я…

Когда в комнату вернулся Ястреб, он даже обрадовался, значит, все произойдет прямо сейчас, иначе вместе с резидентом пришел бы и Мамба. А раз его нет, получается, что Ястреб его тривиально пожалел, решив избавить от участия в убийстве друга, а может, и не просто пожалел, а обезопасил себя от возможной непредсказуемой реакции разведчика.

— Наш друг нуждается в медицинской помощи, сейчас его осмотрит врач, и он к нам присоединится, — непринужденно произнес Ястреб, присаживаясь на разбросанные возле стола подушки.

Он отлично играл свою роль, но все-таки Стасер заметил за маской вежливого собеседника короткий острый взгляд, брошенный ему за спину, туда, где отделенный плотными занавесями начинался коридор, ведущий на женскую половину дома. В дополнение к легкому шороху, донесшемуся оттуда, не то пробежала потревоженная кем-то мышь, не то крадущийся человек неосторожно шаркнул ногой, этот быстрый внимательный взгляд сказал Стасеру многое, похоже смерть придет именно оттуда. Что ж, не будем делать лишних телодвижений и облегчим ребятам задачу, они как-никак на службе, а не ради удовольствия все это затеяли. Интересно, как именно это будет. Усилием воли Стасер заставил себя сидеть на месте и даже принужденно улыбаться Ястребу, несмотря на то, что каждый нерв, каждый мускул, каждая клеточка его тренированного тела вопили: „Беги! Спасайся!“ Всего то и дел, что резким неожиданным пинком отправить низенький стол в лицо сидящему напротив Ястребу, откатиться в сторону и уже на ногах встретить атаку подбирающегося сзади, а затем рыбкой вылететь в открытое окно, а дальше, чахлый садик, бетонный забор и лабиринт узких городских улочек где уже ни за что не догонят… А потом… Вот именно, что потом? В Россию возвращаться нельзя, найдут и кончат в тихую, сымитировав несчастный случай, что-что, а это они умеют. Назад на базу? К попу не ходи сдадут амерам… Хунта, конечно, парень свой, да и остальные вроде не из болтливых, но, что знают двое, знает и свинья. Так что, куда ни кинь всюду клин. Так не лучше ли развязать этот узел сразу, так, как принято было испокон веков у всех, кто считал себя воинами. „Дай мне силу жить, когда правомерно жить. И мужество умереть достойно, когда жить больше нельзя!“ К тому же ему и убивать себя не требуется, самоубийство все-таки грех, „верные друзья“ сделают всю грязную работу за него, от самого Стасера требуется лишь не сопротивляться.

Он криво улыбнулся, пробуя на вкус развеселившую его мысль, и именно в эту секунду на его шею легла удавка. Ястреб прыгнул вперед и навалился на него всем своим весом, прижимая к телу рефлекторно задергавшиеся руки. Петля, захлестнувшая горло легко смяла напрягшиеся шейные мышцы, пережала сонную артерию, гася сознание. „Ничто не держит, ничто… Как же я устал…“, — в последний момент вспомнил слова Мамбы Стасер. „А ведь он оказался прав, только я все равно ухожу первым, ухожу почти по своей воле…“, — подумал он угасающей искрой сознания потом наступила темнота в которой яркими мотыльками закружились мириады созвездий все ускоряя и ускоряя свой бег, сливаясь в одну сплошную огненную спираль. Последним, что увидел сквозь плотно сомкнутые веки Стасер, был яркий слепящий свет, стремительно летящий ему навстречу, а может это он сам несся в затопившее весь мир нереально яркое сияние…

Он уже не видел, не мог видеть, как в комнату опрокинув стол и расшвыривая пинками подушки, ворвался Мамба. Как ударом ноги он сшиб на пол поднимавшегося от бесчувственного тела, сматывая удавку, араба. Как с яростным ревом выкрикивая что-то бессвязное и матерное, топтал его упавшего, норовя раздавить горло, проломить ребра, размолотить ненавистное лицо убийцы. Как Ястреб, спокойно одернув одежду, подошел к нему сзади и положил руку на плечо.

— Все, хватит, ты виноват не меньше его. О чем ты думал, когда раскрывал перед случайным человеком, больше того, служащим зарубежной организации, нашу резидентуру? Или ты считал, что мы могли после этого его отпустить? Молчишь? То-то же! Если тебе уж так надо удовлетворить свое чувство мести, то этого ублюдка можешь пристрелить прямо сейчас. Но для себя сделай, пожалуйста, правильный вывод.

— Как пристрелить? — удивленно поднял глаза на резидента Мамба.

— Из пистолета, — поморщился тот. — Или ты думаешь, он не доложит сегодня же Мансуру, что тебя, чеченского боевика, раненого спас и притащил на явочную квартиру твой русский друг? Как, по-твоему, мы после этого будем выдавать себя за эмиссаров Хаттаба? Давай, изложи мне свою теорию, если она есть…

Мамба молчал, низко опустив голову.

— Правильно делаешь, что молчишь… По твоему раздолбайству мы потеряли явку. А ты еще и своего друга… „Он свой, он поймет, позвольте мне с ним поговорить“, — нарочито плаксивым тоном передразнил резидент. — Своих для таких, как мы не бывает. Вот увидишь, на Родине, первое, чем мы займемся, это написание отчетов и допросы в контрразведке, так что надо будет еще проработать официальную версию рассказа о случившемся, а то с такими грубыми ляпами ни тебе, ни мне больше зарубежных командировок не видать. Разве что в Грузию. Ладно, заболтались. Хочешь пристрелить этого сам?

Мамба глянул на тихо поскуливающего у его ног окровавленного человека и отрицательно мотнул головой.

— Как знаешь…

Неуловимо быстрое движение и в руке резидента ниоткуда, будто он его достал из воздуха появился знаменитый пистолет еще КГБешных ликвидаторов, МСП „Гроза“. Хлопок не громче, чем при открытии шампанского и в голове избитого араба появилось аккуратное входное отверстие, а из-под затылка потекла темная почти черная кровь.

— Так, теперь быстро, поищи что-нибудь легко воспламеняющееся, бензин, керосин… Заодно внимательно осмотри дом, никого здесь быть не должно, но мало ли… А я пока посмотрю твоего товарища, не дело если здесь найдут документы или личные вещи пропавшего гарда.

Спустя полчаса оба разведчика совершенно не отличимые от настоящих жителей города растворились в лабиринте кривых улочек бедняцких кварталов, далеко за их спиной набирал силу пожар, ярко полыхал дом, в гостиной которого бок о бок лежали Стасер и убивший его араб.

* * *

Капитан Рунге выслушал сбивчивый доклад Хунты, затем заставил его написать подробный рапорт, из которого выходило, что Стасер пропал без вести во время перестрелки на выезде из Багдада, скорее всего, был просто разорван на куски гранатометным выстрелом. Бывший офицер „Штази“ со всей определенностью видел, что контрактник врет, но за разбирательства в различного рода темных историях ему не платили. Даже если гарды сами шлепнули чем-то не устроившего их командира, его это волновало не слишком. „В конце концов, — считал Рунге. — Если где-то кого-нибудь убивают, то так ему и надо. Не будь болваном и не давай себя убивать!“ Не утруждая себя лишними вопросами, он с традиционной немецкой аккуратностью составил рапорт на имя ответственного за сектор, в котором описал понесенные потери в живой силе и технике и свое видение ситуации с указанием виновных. Основным виноватым само собой получился пропавший без вести Стасер. Валить неудачи на тех, кто не может оправдаться свойственно отнюдь не только русским. После рассмотрения рапорта сведения о погибших и пропавших без вести спустили в отдел кадров, где кадровики, точно такие же, как на любом отечественном производстве вредные и занудные, только более респектабельно одетые, составили стандартные письма с соболезнованиями, которые и были разосланы по указанным в личных делах контрактников адресам.

Письмо, посланное для родных Стасера, вернулось через месяц, с лиловым официальным штампом: „Адрес не существует“. Кадровик, уныло глянув на штамп, смял конверт и опустил его в корзину для бумаг. Компания свой долг выполнила до конца, а если эти русские дикари не могут даже без ошибок указать свой домашний адрес, то это только их проблема.