1.

Он не понравился ей с первого слова. Едва слышное, глухое «алло» звучало так, словно звонили с того света.

– Таисия? – под этим именем она размещала объявления на «Мистер Икс ком»: «Классический секс, БДСМ, госпожа-раба. Только в презервативе. Две тысячи рублей за час. Дополнительные услуги оплачиваются отдельно».

Через десять минут он стоял у открытой двери ее квартиры. Крупные солнцезащитные очки скрывали верхнюю половину лица. Губы и подбородок утонули в густой бороде. На руках были черные кожаные перчатки. Именно так выглядит классический извращенец. Он теребил пальцами край пиджака, часто оборачивался и запинался на каждом слове. Плетки, наручники, дыба – он сам толком не знал, что хотел.

С таким клиентом следовало бы тактично распрощаться. Она назвала тройную цену и потребовала деньги вперед. Обычно это срабатывало. Но только не в этот раз. Шесть пятитысячных купюр легли на тумбочку, и входная дверь вместо того, чтобы захлопнуться у него перед носом, захлопнулась за его спиной.

Десятью минутами позже она поняла, что он согласился бы и на пятьдесят, и на сто. Карманы у него были набиты деньгами. Позже он сказал ей, что утром продал гараж.

– Может, чаю? – предложила она.

– Лучше водки. Но это потом. Сначала по существу, – он погасил свет и взял ее за руку.

Его ладонь была широкой и грубой. Очки он так и не снял. Поцеловал ее в губы, вывалив ей в рот толстый слюнявый язык. Язык скользнул по зубам и полез дальше в горло. Влажный и невероятно длинный. Горло сжалось в рвотном рефлексе, и ее едва не вырвало прямо ему в рот.

Потом он развязал пояс халата. Долго выбирал плеть, а потом еще полчаса провозился с замком наручников. Каждое его движение было неумело и грубо. Кажется, озабоченный псих впервые давал волю своей больной фантазии.

– Эй, мы так не договаривались! – она дернулась всем телом, когда он больно укусил ее.

«Не договаривались» – желтый сигнал, после которого он должен был сбавить обороты. Но вместо этого он снова укусил ее и стал скрести ногтями спину.

– Стоп. Довольно. Прекрати, ты делаешь мне больно.

Последовали еще три укуса, прежде чем тот остановился. Тяжело дыша, он обнял ее и прижался небритой щекой к ее спине. Его тело вдруг стало болезненно горячим.

– У вас температура. Хотите, принесу аспирина? – спросила она через плечо. Повернуться к нему лицом ей мешали наручники.

– Меня уже тошнит от таблеток. За последний месяц я их съел не меньше вагона. Есть лед? – он освободил ее, и она принесла пачку апельсинового «Джей севен» в ведерке со льдом. Мужчина вынул сок из ведерка, зачерпнул пригоршню льда и высыпал ее в рот. Кубики замерзшей воды захрустели на зубах.

– Это намного лучше аспирина. Правда хватает ненадолго.

– Кажется, у вас проблемы?

– Ничего серьезного. Просто умираю.

От мысли о СПИДе ее передернуло. Да, она предприняла все меры предосторожности. Но что насчет слюнявого поцелуя, царапин и укусов?

– Шутите?

– Нет. Это все мистер Хайд. Не следовало мне трогать его камни. Он обещал меня сделать миллионером, а превратил в универсального солдата. Помнишь этот фильм? В главной роли Жан-Клод Ван Дам.

– Нет.

– Ну да, все верно. Тебя тогда еще не было на свете. Не важно. Мистер Хайд направил меня к тебе. Я думаю, таким образом он меняет напарников. Так что после моей смерти ты с ним познакомишься поближе.

2.

Анжела открыла глаза и не сразу поняла, где находится. На работе она старалась не ночевать, даже если заканчивала за полночь.

Часы показывали двадцать минут девятого.

Немедленно выбросить из головы вчерашнего клиента и вперед. Вставайте, граф, вас ждут великие дела. Кажется, как-то так. Сегодня ей предстояло создать бессмертное музыкальное произведение, навеки вписать свое имя в список величайших композиторов всех времен и народов и ухватить свой кусочек от сладкого пирога славы. Впрочем, с такими намерениями она вставала с кровати каждый день.

Рабочую квартиру у парка Победы они с Людой снимали на двоих (меж собой они называли ее «Страной грез»). Чередовались каждую неделю: первая смена – с одиннадцати утра до шести вечера, вторая – с шести вечера и до «ну его на фиг».

Голая, она поднялась с кровати и, осторожно обходя разбросанные по квартире наручники, плетки, затычки и прочую ерунду, прошла в ванную.

Отражение в зеркале напоминало лицо клоуна: всклокоченные рыжие волосы, размазанная губная помада и черные потеки туши на щеках. Несмотря на ранний час, клоун выглядел уставшим и злым.

Анжела повернулась спиной. От плеча к бедру шли четыре красных вздувшихся рубца от плети, а на боку синели четыре укуса.

На холодильнике в кухне тихо мурлыкал приемник.

– Радио «Орфей» приветствует своих слушателей. С вами в студии Елена Шмелева. Далее наш эфир украсит бессмертное творение Моцарта – концерт для двух скрипок с оркестром…

Заиграла музыка. От нее сразу стало веселей. «Амадеус – это наше все», – сказал как-то Грицаев, преподававший сольфеджио на старших курсах. И она не могла с ним не согласиться.

Анжела набрала в электрический чайник воды, открыла форточку и закурила.

Зазвонил телефон. Как и вчера вечером, он лежал на столешнице рядом с сахарницей.

– Алло! – она затаила дыхание, ожидая услышать гнусавое и глухое: «Теперь он твой».

– Анжела, привет.

Впервые в жизни она была рада услышать Терентьева.

– Здравия желаю, товарищ начальник.

– Трудишься?

– Так точно, товарищ начальник. В поте лица и других частей тела.

– А Люда?

– Прибудет через десять минут.

– Я в десять зайду. Хорошо?

– Так точно, товарищ начальник. Будем ждать. Конец связи, – Анжела сбросила вызов.

Терентьев был их крышей. А может, и не он сам, а другие люди – этого Анжела не знала. Да и какое это имело значение? Значение имели только сумма и гарантии. Сумма ее устраивала, проверить гарантии случай еще не подвернулся.

Повернулся ключ в замке, и трижды стукнули каблуки по ламинату.

– Эй, привет стахановцам. В две смены пашешь? Как некстати. Это было ее любимая часть, когда скрипки сначала перекликаются и подхватывают друг друга, а потом играют вместе. Но если не ответить Людке, она повторит вопрос так, что на крик сбегутся соседи. Анжела нехотя вышла в коридор.

– Ага. И тебе с утра решила помочь.

На Людке были новые ярко-красные ботфорты на высоченных каблуках. Это был ее ответ на вчерашнюю обновку Анжелы – крупные серьги-кольца ценой в тридцать восемь тысяч рублей.

– Спасибо, но я как-нибудь сама справлюсь. Что новенького?

– Вчера воскрес Маркиз де Сад и зашел на огонек. Пришлось задержаться до трех.

– Ого, – Людка подняла брови. – Думаю, таким марафоном ты его загнала обратно в могилу.

«Он и без моего участия туда направлялся», – подумала Анжела.

– У тебя что? Как твоя новая пассия?

Люда второй месяц встречалась с депутатом Городской думы преклонного возраста и неумолимой сексуальной фантазией.

– То же самое, что на работе, только матрас жестче, обои синие и выхлопа ноль. Правда, вот сапоги подарил. А вообще пора с ним завязывать. Надоело, – она хотела добавить что-то еще, но в дверь позвонили, и в дверном проеме появилась плешивая голова Терентьева. На кухне пропищало радио. Капитан был точен, как московские куранты.

– Привет, девчонки!

Его искусственное радушие, как всегда, раздражало.

– Здрасьте.

Косо взглянув на полицейского, Анжела полезла в сумку за кошельком. Пальцы с длинными аккуратными ногтями отсчитали десять тысячных купюр и сунули деньги капитану в лицо.

– Держи. Скоро прикроется ваша лавочка. Вчера в новостях депутаты обещали легализацию.

– Ну, обещать – не значит жениться. Да и лучше тебе от этого не будет. Так у тебя червонец в месяц плюс два субботника, а как легализуют, половину заработка налогами забирать будут, а из-под проверяющих инспекторов даже по нужде не вырвешься. Придет пожарник, за ним эколог, за ним санитар-эпидемиолог. В общем, всех перечислять язык отсохнет. И притом бухгалтерию вести придется. Отчеты, знаешь ли, всякие. Как в анекдоте, – Терентьев рассмеялся как стервятник.

– А что, гражданки-барышни, может, и натурой сейчас? На четверть суммы.

– У нее клиент через десять минут, а мне надо домой. Так что передерни затвор где-нибудь в подъезде и спокойно дожидайся субботы.

Анжела приоткрыла дверь, шагнула в сторону и кивнула в сторону лестничной площадки.

– Да иди ты, – Терентьев с силой захлопнул за собой дверь, и сверху на пол упали два кусочка крашеной штукатурки.

– Вот дрянь. Так и дверь поломать можно. Люда небрежно стянула сапоги с ног и швырнула их в угол.

– Иуда. Родного брата за решетку упек. За три года четырех начальников слил, и за каждого ему по звездочке добавили. Женат в четвертый раз – тоже неспроста. С такой гнидой не всякая уживется. Ладно, пойду переодеваться. У меня и вправду клиент через пять минут.

Информацию о Терентьеве Людка черпала из надежного источника – Олега Клюева, сослуживца Терентьева и ее постоянного клиента.

– А я только чайник поставила.

– Ну и пей себе спокойно. Нам кухонный стол не нужен. Тумбочки и подоконника вполне достаточно.

Анжела кивнула и отправилась на кухню.

Через пять минут в дверь позвонили. Ни слова приветствия. Только шорох одежд. Маленькой серой мышкой клиент прошмыгнул в комнату.

– Я готова. Иди ко мне, мой тигр, – голос Люды звучал вызывающе знойно, и Анжела представила ее фирменную зубастую улыбку. Звякнула бляха ремня. Из комнаты донеслись томные женские стоны. Люда явно переигрывала.

3.

Судья слушала потерпевшего и посматривала в окно. Самая обыкновенная женщина с широким лицом и высокой кучерявой прической. Ничего в ее внешности не выдавало ту власть над людьми, которой она была наделена, за исключением разве что черной пыльной мантии, из-под которой выглядывал красный ситцевый сарафан.

Как это вообще могло произойти? Если бы кто-нибудь месяц назад сказал Вале, что его будут судить, он бы рассмеялся. Он не считал себя пай-мальчиком, но и до хулигана ему было очень далеко. Он и водку пил второй раз в жизни. Опять же с Витькиной подачи. Хотя дело не в водке, не в Витьке и даже не в нем. Просто очень неудачное стечение обстоятельств. В третий раз за этот год.

Хозяин машины, небритый дед, изо всех сил выгораживал их:

– Господа хорошие, я к паренькам не в претензии. Ошиблись пацаны. По пьяни с кем не бывает. Они и повинились сразу. Крыло пообещали сами отремонтировать. А других бед наделать не успели. Я вот что думаю – отпустить их надо. Ребята хорошие.

Дед испугался не меньше них – очень жалостливый человек оказался. Уже на следующий день после всей этой истории он просил участкового вернуть заявление об угоне. Но процесс уже был запущен. Ему пообещали статью за дачу ложных показаний. Дед замолчал и заговорил только сейчас.

Витька сидел, склонив голову. Это была его дурацкая затея. «Давай, Валюха. Че ты стремаешься? Покатаемся и вернем. Очко сыграло? Один раз живем». Вот и покатались.

Валя в сотый раз повернулся и посмотрел на дверь. Парень в форме по ту сторону решетки подергал за нее, чтобы убедиться, что она заперта. Чудак. Неужели он подумал, что Валя собрался бежать? Хотя, что еще может прийти в голову, когда подсудимый поминутно оглядывается на входную дверь.

Слава Богу, она не пошла с ним. А собиралась. Даже платье из шифоньера достала. Черное в крупный горох. Она не надевала его с тех пор, как перестала ходить на работу. Теперь платье висело бы на ней как мешок на пугале. За минувшие полгода она сбросила не меньше двадцати килограммов.

С утра вызывали скорую. Укол, две таблетки, кровать. Перед уходом врач сказала, что если она действительно хочет узнать, чем закончиться дело, следует оставаться дома.

Часы на стене показывали четверть двенадцатого. Скоро будут заканчивать. Даже если отпустят, сегодня на работу он уже не пойдет. Ефимову он сказал, что заболел. Ну да, соврал. А что он должен был сказать? Извините, сегодня у меня суд? Могут впаять года четыре, так что к обеду не ждите.

– Обвиняемый Жуков Валентин Григорьевич, раскаиваетесь ли вы в содеянном преступлении?

Валя поднялся.

– Да, конечно, раскаиваюсь. Извините. Вышло очень глупо. Мы не собирались красть эту машину. Только покататься.

4.

Водопроводчика уже не было, а новые формы еще не были толком готовы, когда его разбудили. Именно разбудили. Впервые за долгое время он проснулся не сам.

Он пришел в себя и миллионами глаз взглянул на человека за стеклом.

Лучше бы ему продолжать спать. Чертовы насекомые! Форма была невероятно тесной. Он чувствовал себя слоном, которого засунули в трехлитровую банку.

Чисто теоретически муравьи могли бы послужить мостом к более сложным формам (насекомые намного перспективнее, чем мертвые камни, сваленные под землей), если бы не человек за стеклом. Он исключил эту возможность. Герметичный сосуд, резиновые перчатки, плотно прилегающая крышка.

Форма душила его своими мизерными размерами. Казалось, еще немного, и он вновь окажется за пределами сознания. Но теснота – это пустяки, настоящие неприятности начнутся после взаимного проникновения форм. Он миллионы раз оказывался в этой ситуации, и ни разу заполнение сверхтесных форм не прошло без последствий. Насекомые почти наверняка, используя вдруг возникшую связь, начнут проникать в заполненные сложные формы. Для глубокого сознания вышвырнуть из себя муравья будет несложно, но для мелких поверхностных форм – а таких будет большинство – муравьи станут настоящим бедствием.

Еще была крыса. Еще одно мучительное проклятие. Он не мог заполнить ее в принципе. Геном грызуна исключал возможность правильной репликации вирусного ДНК. Одно утешение – крыса должна была скоро сдохнуть, и своей смертью прекратить его мучения.

Но ни крыса, ни дискомфорт малых форм и ни виднеющийся на горизонте тупик этого пробуждения не раздражали его так, как человек за стеклом. Вот кто взбесил его по-настоящему. Тот, кто должен был стать рабом, вдруг оказался хозяином.

5.

Валя раскрыл телефон и взглянул на неподвижную красную точку на карте. Мама была дома. А где еще быть человеку, которого с утра откачивала скорая? На танцах или в фитнес-клубе?

Услугу «Ребенок под присмотром» он подключил к ее телефону год назад. Определение местоположения с точностью до ста метров плюс маршрут за день. Двести рублей в месяц и небольшие угрызения совести в придачу – не столь дорогая плата за то, чтобы вволю погулять и оказаться дома за пять минут до прихода матери.

Он хотел было немного посидеть на лавке у подъезда, но передумал. Что толку? Перед смертью не надышишься, как любит повторять чертов философ Павел Артемович.

Валя нажал две затертые клавиши кодового замка и вошел в подъезд.

На лестничной площадке рядом с электросчетчиками стояла новенькая темно-красная детская коляска. Шесть лет назад точно на этом месте стояла крышка гроба такого же цвета. Гроб в то время находился в квартире, и в нем лежал Валин отец.

Валя позвонил дважды и прислушался. За дверью громко острил Иван Ургант: «Спрашивают у старого еврея: “Почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?” – “Разве?”» На бородатую шутку студия ответила взрывом смеха.

Валя отомкнул замок, потянул на себя дверь и вошел в квартиру.

В прихожей пахло корвалолом. На тумбочке у входа лежала пачка неоплаченных квитанций ЖКХ с цветной рекламой на обратной стороне. Пластиковые окна «КВЕ» по сверхнизкой цене, скоростной Интернет всего за восемьсот рублей в месяц, комплексные ритуальные услуги (организация и проведение похорон, возможен кредит).

– Мама?

Никто не ответил. Ургант продолжал веселить публику, и Валя представил себе его сдержанно улыбающееся небритое лицо.

Телевизор заменил ей мир. Двенадцать часов в сутки. Последние полгода она жила по ту строну экрана.

– Мама.

Нет ответа. Наверное, уже приняла таблетки.

Валя разулся и теперь уже, напротив, стараясь не шуметь, прокрался в ванну.

Если бы можно было с ней вообще сегодня не встречаться. Поговорить обо всем завтра.

В унитазе плавали пучки длинных седых волос. Побочный эффект химиотерапии, как объясняли врачи. Он нажал слив. Телевизор за стеной замолк.

– Валя, это ты?

Он закрыл глаза и выдохнул. Прятки кончились.

– Да, мам.

– Иди сюда, сынок.

Кресло, в котором сидела мать, стояло спинкой к двери. Бледная сморщенная рука с вздувшимися синими венами и короткими старческими ногтями лежала на подлокотнике ладонью вверх. Фигура нищего, просящего милостыню у Бога (у кого еще ее можно просить в пустой квартире?). Черная манжета плотно обтягивала тонкий дряблый бицепс.

– Опять высокое?

– Сто сорок восемь на девяносто, – голос звучал звонко и твердо. Вечернюю порцию таблеток она еще не приняла. – Как все прошло?

Он не знал, что ответить. Год условно за пьяную выходку, которую суд, вопреки прогнозам адвоката, определил как угон автомобиля, – это хорошо или плохо?

– Ты слышишь, о чем я спрашиваю?

– Да. Все нормально. Меня оправдали. Я же говорил, что не виноват. Судья даже удивилась, почему следователь не закрыл дело. Никаких доказательств. Просто мы оказались в неподходящее время в неподходящем месте.

– А Витька?

– Ну и его оправдали тоже.

– Значит, все закончилось, – она шумно выдохнула, и он успел подумать, что смог обмануть ее, прежде чем она задала следующий вопрос. – О чем ты думал, когда лез в чужую машину?

Вот так, без споров и доказательств, она вынесла собственный вердикт: «Виновен».

Честный ответ выглядел как признание в собственном идиотизме. Они решили угнать машину, потому что Витька знал, как это можно сделать. «Это же элементарно, – заплетающимся голосом шептал он, склонившись над рулем. – Поддеваем колечко, вытаскиваем личинку. Красный провод отдельно, остальные в скрутку и замыкаем цепь».

– Не знаю. Не думал, что так выйдет.

– А если бы тебя посадили? Даже на полгода. Что стало бы со мной?

Что тут скажешь? Все верно. Такой оборот событий вряд ли бы изменил ее жизнь к лучшему. Даже самая дрянная ситуация может измениться в худшую сторону.

– Я ошибся. Прости, – он проглотил слюну и уставился в пол. Лет пять назад он бы добавил: «Я больше так не буду». Теперь он считал, что подобное обещание лишено смысла.

– Подойди ко мне, сынок.

Он наклонился, и она обняла его за плечи.

– Я старая больная женщина, и я сильно испугалась. Ты знаешь, как я люблю тебя.

Телефонный будильник заиграл «Собачий вальс». Пора было пить таблетки.

– Не вставай. Я принесу.

На прикроватной тумбочке, рядом с коробкой из-под чайного сервиза, в которой мать с незапамятных времен хранила лекарства, стояла его детская фотография в рамке. Весною в парке его сфотографировал отец. Стекло было усыпано матовыми отпечатками пальцев, хотя она протирала портрет влажной салфеткой каждое утро.

6.

Анжела снимала однокомнатную квартиру в старом доме на двух хозяев. Невысокая квартплата и глухая соседка – невероятно удачное сочетание для композитора. Вот только ничего путного Анжела до сих пор так и не написала.

Она сделала глубокий вдох. Пальцы повисли в воздухе над клавиатурой синтезатора.

Тишина – начальная точка и единица измерения качества музыки. Тишина – ноль в мире звуков. Хорошо. Идем дальше. Первая нота, первое созвучие – тоже никаких проблем. Анжела взяла доминантсепт-аккорд и прогнала его вверх и вниз.

Первый звук не может быть ни плохим, ни хорошим. Как первая линия или первая буква. Дальше шаг второй. Тут возникают сложности. Пальцы замерли в нерешительности. Что это должен быть за звук, когда ему следует прозвучать, с какой силой и длительностью? И главное: вместе шаг первый плюс шаг второй требуют оправдывать свое существование. Они должны искупить нарушенную ими тишину.

Раз и, два и, три и. Соль, ре, ми. Раз и, два и, три и. Нога отбивала такт, а пальцы перебирали клавиатуру. Фа, ля, соль.

Стоп. Нет, не пойдет. Такое уже было. Какая-то джазовая композиция начала семидесятых. Ладно. А если вместо терции попробовать квинту. Пальцы пробежали по клавишам и замерли. Безжизненно и фальшиво. Плюс вялый ритм и сомнительная мелодичность. Нет, кварта тоже не идет. И квинта, и секунда тоже. Снова бесконечные блуждания между банальностью и какофонией.

Она в последний раз ударила по клавишам и встала. Даже закончить игру на этом бездушном инструменте по-человечески было невозможно – на фортепьяно она бы хлопнула крышкой. Все это никуда не годится. Девять месяцев напряженного труда коту под хвост. За это время можно было выносить ребенка.

Провал длиною в четыре года. Она отправляла свои записи всем продюсерам страны, как минимум, дважды каждому. Выкладывала в Ютубе, предварительно позаботившись о том, чтобы в камеру не попало лицо, четыре своих лучших композиции. Участвовала во всех интернет-конкурсах. И все с нулевым результатом. Ее музыка была интересна только ей. Да и то не всегда.

Анжела подошла к занавешенному окну и прислушалась. За окном шумела улица. Оконное стекло разбивало пространство на реальную жизнь и мир иллюзий. Мир за стеклом все чаще звал ее к себе.

Может, бросить все эти занятия к черту? С чего она вообще решила, что сумеет придумать что-нибудь стоящее? Почему поверила мнению ее тетки, школьной учительницы пения, да ее собственным «снам о чем-то большем»?

Еще не поздно стать нормальным человеком. Разбить к чертовой матери синтезатор, вышвырнуть в окно пачки нот, рабочий телефон и ключи от «Страны грез». Купить на вокзале билет, скажем, до Москвы. Найти человеческую работу. Выйти замуж. Нарожать детей.

Снова сомнения. Наказание за лень, бездарность и невезение. Или гордыню? Ты думаешь, что ты особенная. Что ж, можешь продолжать так считать. Но за эти мысли придется платить. Отсутствие таланта плюс амбиции – отличный рецепт для суицидального коктейля. Убивать себя можно и постепенно.

Она вернулась к инструменту. Кисти рук двумя ошалевшими пауками вновь забегали по клавиатуре.

Хочешь добиться успеха – беги к своей мечте. Не можешь бежать – иди. Нет сил идти – ползи. Не можешь ползти – умри на пути к ней. Отличный совет. Один минус – жаль потратить жизнь на реализацию красивого сценария, любоваться которым приходится в полном одиночестве.

Интересно, сколько именно времени надо биться головой о стену для того, чтобы признать собственную несостоятельность? Часы на стене показывали час сорок. До работы еще четыре часа. Время было ключевым словом, вокруг которого она построила свою жизнь.

Боже, пожалуйста, дай мне знак. Хоть намек на то, что из этого может что-то получиться. Подскажи хоть пару тактов, которые звучали бы достойно.

«Я дам тебе тысячи нот и сотни мелодий. Если ты сама этого захочешь».

Она вздрогнула и задержала дыхание. Музыка оборвалась. А вместе с ней и рассуждения. Парализованная мысль испарилась без следа, уступив место удивлению и страху.

Это не было продолжением привычного диалога с самой собой. Собеседника выдавал голос. Гнусавый и определенно знакомый («алло, Таисия?»). То ли от внезапности, то ли помешал синтезатор, но сразу она не смогла сориентироваться, откуда шел звук.

Анжела раскрыла коробку из-под роллов, что стояла на стопке нот. Обычно на обед она покупала пиццу, но сегодня захотелось чего-то новенького. Внутри не было ничего, кроме нескольких зерен риса.

«Не глупи. Ни в шкафу, ни на балконе меня тоже нет. Извини, что откликнулся на твое обращение к Богу». Она обернулась – в дверях никого не было. «Больше не мог слушать эти выкрики в пустоту. Я, конечно, не всемогущий и тем более не всемилостивый, но для того, чтобы помочь тебе, этого и не нужно».

Голос звучал в ее голове. Объемно, четко и живо. Как если бы она слушала плеер. Если бы такое случилось среди ночи, она закричала бы от ужаса. Но был день. В комнате светло. За окном два мальчика ковыряли песок на детской площадке.

«Помочь?» – «Да. Я могу помочь тебе стать тем, кем ты должна быть. Бессмертным мастером звуков и повелителем настроений. Миллионы слушателей будут плакать от умиления и ползать у тебя в ногах, умоляя сыграть еще. Они узнают, кто ты есть на самом деле. Увидят и ужаснутся собственной прежней глухоте. И все это в обмен на небольшую услугу. Несколько услуг, если быть точным».

Доигрались. Анжела закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Пару слов еще можно списать на посторонние звуки и богатое воображение, но не десяток предложений. Чужой голос в голове. Вкрадчивый и навязчивый, как припев глупой песенки или слоган рекламы, который может сутками с утра до вечера крутиться в голове.

«Что скажешь?» Разговаривать с собой было нелепо и страшно, но просто слушать было еще хуже.

– Кто ты?

«Просто странник, бредущий сквозь мрак Вселенной. Но для тебя – друг, ангел-хранитель, открывающий дверь в Большое Искусство. Я хочу помочь тебе раскрыть свой талант. Если ты, конечно, не против».

Как получилось, что она вдруг заговорила с собой голосом больного извращенца? Психолог (хотя в данном случае уместнее было бы услышать мнение психиатра) наверняка бы приплел сюда душевную травму и стресс: страх заразится СПИДом плюс реальную возможность его подхватить. И попал бы пальцем в небо. Да, полуночный придурок действительно сильно напугал ее. Но не настолько, чтобы вдруг обезуметь.

– Против, мистер Тайд. Кажется, так тебя называл гундосый псих? Вы еще не свихнулись, тогда мы идем к вам. А почему не мистер Мускул?

«Хайд. Он называл меня Хайдом – так звали героя из прочитанной в детстве книги».

– Убирайся на хрен из моей головы, как бы тебя там ни звали.

Собеседник рассмеялся. Вкрадчивость улетучилась.

Он больше не пытался уговорить ее.

«Откуда такое предвзятое отношение?»

Он задает вопросы, значит, не читает ее как книгу – во всяком случае, пока.

– От верблюда. Заткнись и убирайся.

Смех исчез.

«Я не могу просто взять и уйти. Даже если бы вдруг этого захотел. И еще я советую тебе быть полюбезнее. Иногда я бываю особенно ранимым. Несмотря на хамство, я по-прежнему предлагаю тебе дружбу. Если мы найдем общий язык, я дам тебе бессмертную славу, если нет – ты отправишься следом за водопроводчиком, а мне придется искать другого компаньона».

Для того чтобы напугать, угрозы были не нужны. Самого факта наличия кого-то еще в собственной голове вполне хватало. Анжела сжала мелко трясущиеся руки в кулаки.

– И что ты хочешь услышать от меня? Что-то вроде «я согласна»?

«“Войди в меня” – звучит намного лучше. И для тебя, насколько я понимаю, привычнее».

7.

В год смерти жены Перов отдал дочери ключи от трешки и перебрался жить на дачу. Без какого бы то ни было самопожертвования. Бесконечные пробки, грязные дворы и шумные соседи – все это давно сидело в печенках. Душа искала уединения и спокойствия. Да и телу, разменявшему седьмой десяток, пора было начинать привыкать к земле.

Старость – самый продуктивный возраст для огородничества. Растительный мир становится понятнее и ближе. Особенно если ты уже пережил пару инсультов. Впрочем, это пока что не о нем.

Вода из шланга тонкой струйкой (навязчивый образ, преследующий его больше шести лет) медленно вытекала под пышные заросли салата. В воскресенье в десять часов утра поливали все.

В «Народном целителе» за апрель авторитетная знахарка баба Матрена уверяла, что тертый грецкий орех с салатом избавит от гипертонии и аденомы. Он приготовил трехлитровую банку зелья и на две трети опустошил ее, но реже мочиться по ночам не стал.

– Хеллоу.

Перов бросил шланг на землю и повернулся.

У забора стоял крайне необычный для средней полосы России человек. Сорок лет назад в институте на одном факультете с Перовым учились шесть негров. Но те на фоне гостя смотрелись бы Белоснежками.

– Доктор Перов?

– Да, это я.

Незнакомец приветливо улыбнулся.

– Мы можем поговорить?

– Конечно, – Перов двинулся было в сторону калитки, но человекообразная обезьяна шустро перемахнула через штакетник, едва не подавив грядки.

– Отличный салат.

– Спасибо. Только не ясно, что с ним делать. Присаживайтесь, – Перов указал на протертый диван на веранде, а сам сел в кресло напротив.

– Извините за беспокойство, – негр немного замешкался, прежде чем опуститься на диван. – Я предпочел бы поговорить на работе, но в больнице сказали, что вы в отпуске.

– Не стоит извиняться. За две недели я тут одичал. Скоро буду разговаривать с огурцами.

Дочь с внучкой навещала его раз в две недели. Зятя он и вовсе не видел больше чем полгода.

– Уютный домик, – негр обвел взглядом увитый виноградом фасад.

– До тех пор, пока температура на улице выше пятнадцати градусов.

Летом здесь было действительно очень хорошо. А зимой он брал побольше дежурств, чтобы отогреться в больнице, и последние три Новых года Перов встретил в ординаторской. Газа на даче не было, а на то, чтобы протопить дом углем и дровами, уходил почти весь день.

– Итак, чем могу быть полезен?

– Хочу спросить об одном вашем пациенте.

– Вы – родственник? – Перов не мог припомнить, чтобы в отделение поступал темнокожий.

Негр снова расплылся в лучезарной первобытной улыбке.

– Меня зовут Амади Аль-Бакрейн. Я работаю в научно-исследовательском институте генетики. Месяц назад я прочел вашу статью в «Психопатологии». Собственно из-за нее я и приехал.

– Очень интересно. Не думал найти читателя в Африке.

– Я живу в Германии.

– Все равно сюрприз. Кстати, для немца, равно как и для африканца, вы весьма неплохо говорите на русском.

– Факультет молекулярной инженерии МГУ. Выпуск девяносто второго года. Россия для меня – вторая родина. Здесь мне выдали путевку в жизнь. Очень сожалею, что не смог задержаться в Москве на пару дней. Так вот. Случай, описанный вами в статье, представляет для нас огромный интерес. И мне хотелось бы уточнить некоторые моменты, касающиеся вашего пациента. Я понимаю, что это конфиденциальная информация. И вы не имеете права разглашать ее. Но мы ведь можем поговорить об этом пациенте абстрактно. Без имен и фамилий, как это написано в статье.

– Конечно, – Перов был не против поговорить с гостем, но не любил, когда его принимали за дурака. – Но, думаю, раз вы побывали в больнице, отыскали мой домашний адрес, наверняка вам известно и имя пациента. Более того, полагаю, что вы уже встретились с ним. Не со мной же поговорить вы из Германии приехали. Верно?

– Ашиева выписали две недели назад. Врач сказал, что на контрольный прием он придет в середине августа. Я раздобыл его домашний адрес. Но дома его не было. Жена сказала, что после выписки из больницы он куда-то исчез. В полицию она не обращалась. Надеется, что объявится сам.

Как это было похоже на Валеру Шпака. Распустить больных по домам, чтобы не заморачиваться с лечением. Кто потом сможет доказать, что в момент выписки сумасшедшему Ашиеву не стало лучше?

– Так что поговорить с вашим пациентом мне не удалось. Я не говорил, что мне не известно его имя, я лишь предложил вам его не называть. Кажется, именно этого требует врачебная этика. Обманывать вас я не собирался.

Попытка извиниться была принята. Выходило, что негр лукавил только для того, чтобы облегчить диалог.

– О чем вы собирались спросить?

– Прежде всего меня интересует, как изменился Ашиев в интеллектуальном и личностном плане за время пребывания в больнице. Расскажите мне о своих наблюдениях.

– К тому, что было написано в журнале, мне практически нечего добавить. Замкнутый меланхолик. Шизофрения, маниакально депрессивный психоз. С двумя личностями в одной голове он поступил в больницу, с двумя, уверен, ее и покинул. Сначала мне казалось его обращение к собственному альтер эго весьма остроумным. Он называл его «Мистер Хайд». Читали этот роман – «Доктор Джекилл и мистер Хайд»? Не помню, кто написал. А потом я сообразил, что в его словах нет ни иронии, ни критического отношения к собственным ощущениям. Он обращался так к самому себе и вполне серьезно. Ну, и главное. У него возникло патологическое любопытство ко всему происходящему. Собственно это обстоятельство и составляет ядро моей исследовательской работы. Он смотрел «Волд оф Сайенс» с утра до вечера. Не знаю, понимал ли он хоть слово. Как-то пациент Ашиев попросил у меня посмотреть сотовый телефон. Я отказал. Но вместо телефона дал ему калькулятор. Так он, не отрываясь, давил на клавиши три дня подряд.

– В статье вы писали, что больного мучают кошмары. Он никогда не рассказывал вам, что именно ему снится?

– В Германии снова популярен Фрейд? Этот мир точно движется по кругу. Конечно, Ашиев много говорил об этом. Какая-то чушь, белиберда, и каждую ночь разная. Боюсь, я не смогу поведать вам от начала до конца ни одной его истории. Могу лишь сказать, что главными героями его сновидений часто были отец Игнат, барин и голодная дочка. Вам это о чем-то говорит?

– Нет, – негр перевел взгляд на правое ухо Перова. Похоже, он только что соврал.

– А что насчет аппетита и его гастрономических предпочтений?

Перов рассмеялся.

– Не знаю. Поговорите с нашим поваром. Но вообще-то он редко готовит под заказ.

– Напрасно смеетесь. Это очень важный момент. Тяга к терпким вкусам, в первую очередь к имбирю, в меньшей степени к корице, хрену и горчице – это один из основных маркерных признаков инфекции, – негр произнес ключевое слово, и веселье Перова улетучилось. Несмотря на десятки отрицательных анализов и мнение коллег, он был по-прежнему уверен, что причина заболевания Ашиева – инфекционная. Внезапный дебют. Стремительное развитие болезни. Угнетение двигательных функций. Слишком много случайных совпадений.

– О какой инфекции идет речь?

– Толком не знаю. Не могу вам сказать.

– Мы же договаривались с вами, что будем говорить начистоту.

– Я действительно не знаю. Думаю, речь идет о каком-то новом, неизвестном науке возбудителе. Я не знаю, гриб это, вирус или бактерия. Но это инфекция. Болезнь передается от человека к человеку. Я почти уверен, что через пару недель у вас появятся похожие пациенты. Я не знаю, что это за микроорганизм, но знаю, где его надо искать. Я был в городском водоканале. Там работал Ашиев. Его уволили за прогулы еще в мае. За символическую плату начальник ПТО, в котором работал больной, поднял табели и разнарядки. В течение двух недель до умопомешательства Ашиев проводил плановые ремонтно-профилактические работы на шестом коллекторе ливневой канализации. Там он и подцепил эту дрянь.

– Вы собираетесь обследовать городскую канализацию?

– Я уже сделал это. Не могу сказать наверняка, но мне кажется, я нашел то, что искал.

– Новая, неизвестная науке инфекция? Если так, то поздравляю. Вы на пороге крупного открытия.

– Оно намного крупнее, чем может показаться на первый взгляд. Доктор, у меня к вам будет одна просьба. Если вдруг Ашиев вернется – речь идет о ближайших двух-трех неделях – или появятся другие необычные пациенты, дайте мне знать, – негр протянул визитку на английском. На обратной стороне ручкой был написан телефонный номер. – Спасибо, что согласились встретиться. И извините, что попытался хитрить. Как ученый вы должны меня понять. Я делал это исключительно в научных целях, – негр встал с дивана и протянул белесую, словно постиранную ладонь.

– Приятно было познакомиться, доктор.

– Взаимно. Если что, обязательно позвоню. Кстати, не торопитесь уходить. Хочу вам дать с собой салата. Отличный вкус. Плюс куча целебных свойств.

8.

За минувшие три часа Валя просыпался трижды: два раза на раздолбанном кресле около бытовки и один раз у прилавка. Там он задремал стоя, прислонившись к дверному косяку, как ковбои в вестернах.

– Эй! Ты меня слышишь? – перед ним стоял лысый мужик в кепке и протягивал накладную.

Вряд ли он мог долго спать стоя, скорее, отключился на несколько секунд. Валя молча взял бумагу и сомнабулой побрел вглубь склада вдоль шестиэтажных стеллажей. Два валика, уайт-спирит и банка голубой краски «Гамма».

За минувшую ночь он не прилег. Снова вызывали неотложку. Мама захрипела около двух. Когда он вошел к ней в спальню, включил свет, она была без сознания. Глаза закатились, рот был широко раскрыт, а скрюченные пальцы сжимали фотографию с тумбочки.

Врачи приехали быстро. Померили давление. Двести двадцать на сто. После укола стало лучше. Она пришла в себя и смогла разговаривать с врачом.

– Вам же прописывали капотен. Почему не пьете?

– Дорого.

– Экономите? Похороны выйдут дороже.

Валя снова проснулся и ударился затылком об коробку с плиткой. Теперь уже он сидел на нижней полке. Где накладная? Сколько он спал? Тот в кепке все еще ждет? Нет, кажется, он все-таки отнес ему валики и краску. Надо проверить по накладным.

У прилавка собралась очередь. Подошел Ефимов.

– Давай пошевеливайся, студент.

Ефимов был получеловеком. От человека в нем остался внешний вид и способность говорить. Все остальное представляло собой смесь из сущности различных животных. Основная часть этого винегрета приходилась на шакала и свинью.

– Двенадцать банок «Полисандра», – парень в спецовке протянул Вале бумагу.

– На машине? Подъезжайте к соседним воротам, сейчас вынесу.

Лак был любимым Валиным товаром: в дальнем углу, где он лежал, пыли почти не было, а за стеной всегда играл приемник. Музыкальные предпочтения Вали и ребят из соседнего склада «Промтоваров» полностью совпадали. Лак был расфасован в удобные коробки по двенадцать килограммов, грузить которые было одно удовольствие.

«Белая ворона» – одна из лучших вещей «Чайфа». Задушевное старье обычно поднимало настроение. Но сегодня ни удобная упаковка, ни музыка за стеной не работали. Он слишком сильно хотел спать.

Парень с лаком в багажнике укатил. Валя наткнул отработанную накладную на гвоздь и снова заснул. На этот раз с открытыми глазами. Со стороны это выглядело, будто он долго смотрел вслед отъехавшей машине.

– Эй, студент, четыре палеты с новороссийским цементом ко вторым воротам.

Ефимов стоял перед воротами склада, но внутрь не заходил – боялся пыли.

Валя достал из кармана телефон. Двенадцать ноль восемь.

– Уже обед.

– Обед для тех, кто его заработал. Потом поешь. Давай быстрее.

Валя вспомнил надпись на стене склада, спрятанную за штабелями с товаром. Он видел ее только однажды, когда в мае выносил последний брикет со стекловатой. Привет из прошлого. Красным на сером бетоне было написано «ARBAIT MAHT FREI». Если бы можно было поставить «лайк» автору, Валя бы непременно это сделал. На базе не было слепящих прожекторов, разрывающихся от лая собак, вышек, вооруженной охраны со свастикой на рукаве и губными гармошками в карманах, тем не менее лагерный дух был осязаем.

Перерыв для него наступил на двадцать минут позже положенного. Прежде чем преступить к трапезе, он набрал телефон мамы.

– Как здоровье?

– Сейчас лучше. Но стошнило. Ничего не могу есть. Это все из-за химии.

– А давление?

– Сто сорок на девяносто.

– Ну, ничего. Бывало и хуже. Ты сегодня в магазин не ходи. Отлежись. Я хлеба по пути с работы возьму. Хорошо? Тогда до вечера.

Крана на складе не было. Чтобы не идти в контору, он полил себе на руки из пластиковой бутылки, умылся и вытер лицо майкой.

Залитая кипятком лапша чуть разбухла и стремилась вылезти из тарелки. Он высыпал приправу, а пакетик с рыжевато-желтой жидкостью, условно названной «бульон», от которого у него бывала изжога, отложил в сторону.

Последний раз в столовой он ел в прошлом месяце. В тот день, когда в меню напротив надписи «Суп лапша куриная» вместо «32» появилось «84».

Вчера вечером, когда Валя сдавал продырявленные накладные в бухгалтерию, он спросил про аванс.

– В этом месяце не будет, – не отрывая глаз от раскрытого на середине «Каравана историй», ответила кассирша и что-то еще добавила про кризис.

На заднем дворе, куда вела дверь пожарного выхода, было жарко и безлюдно.

Он ел, неторопливо пережевывая пищу, глядя, как под крышу соседнего склада забирались голуби. В «Стройматериалах» голубей не было. Слишком пыльно.

К четвергу надо было подготовиться к философии (девяносто шесть вопросов). Лекций по философии у него не было. Отличный повод позвонить Васильевой. Хотя нет. Лучше он напишет ей вечером в «Одноклассниках».

9.

Кроме Анжелы посетителей не было. Маша взяла пилочку для ногтей и склонилась над лампой.

– Под фортепьяно? – Маша была в курсе ее музыкальных увлечений.

– Нет. Вдвое длиннее обычного и подточи их.

– В смысле закруглить?

– В смысле сделать острыми.

Брови на лице Маши поднялись и опустились.

– Любой каприз за ваши деньги. Как всегда белые?

– Лучше красные.

– Отлично. Острые и красные. Немного агрессии будет как раз в вашем стиле.

Подушечка под левой рукой, тюбики и флаконы на полочке, пешеходы за окном – все выглядело немного необычно, хотя все было как всегда. Это она сама стала немного другой.

– Что-то вы сегодня неважно выглядите.

– И чувствую себя так же.

В два широких мазка кисточка покрыла ноготь красным.

– Вам нужно отдохнуть. Сходите в кино. Или пригласите кого-нибудь в гости.

Гости. «Войди в меня». Он так и не дождался от нее этих слов. Она не пригласила его, но и не смогла выгнать.

«Думаешь, твое “нет” что-то значит? Какого черта ты упрямишься?»

Какого черта ты или какого черта я? Был ли голос частью ее сознания или чем-то еще? Собеседник был непредсказуем, хитер, иногда вспыльчив, знал то, о чем не знала она, но не знал всего, что было ей известно. Совершенно независимое и незнакомое альтер эго. Откуда он взялся? Результат бесплодных музыкальных упражнений или ежедневного унижения в «Стране грез»? Впрочем, не все ли равно – как и почему. Вопрос в том, что ей теперь делать?

Вариант первый. Оставить все как есть. Кому плохо от этих разговоров? Она никому не причиняет вреда. Для нее самой они пока что не слишком обременительны. Если голос окажется излишне навязчив, будет мешать ей спать, есть, работать, играть на пианино, она обратится к специалисту за помощью. А пока можно все оставить как есть. К тому же – как знать, может, текущие изменения в психике – это результат ее творчества и необходимое условие создания действительно стоящей музыки. Говорят же, что многие из великих (Гойя, Ван Гог, Врубель, Гоголь, Бодлер) были не в своем уме. Она вспомнила фильм «Игры разума». Рассел Кроу ужился со своей болезнью. Сможет и она.

Вариант второй. Обратиться к врачу. Но что могут предложить врачи? Открой «Гугл». Шизофрения – психическое заболевание, часто неизлечимое. Начнут вытирать лишнее? А вдруг перестараются. Кто может сказать, где им следует остановиться? Уничтожение пациента как метод лечения. В таком случае она предпочитает оставаться больной. Не стоит делать из мухи слона. Все не настолько плохо, чтобы идти в больницу. К тому же психология – не хирургия. Пропишут таблетки, которые, в принципе, можно купить и без постороннего участия.

Вариант третий. Поискать решение проблемы самостоятельно. Интернет, справочники. Почитать про лекарства. Показания к применению, отзывы. Что-нибудь не слишком жесткое – чуть серьезней, чем настойка пустырника. Если возникнет проблема с рецептом, через Людку она попросит Веру Андреевну.

– Ого. Как это вас угораздило?

Маша разогнулась и выключила лампу. Анжела рассеянно поднесла руку к глазам. Под слоем белого акрила ноготь был фиолетово-синим.

– Нелепая случайность, – это было только предположение. Реальной причины она не знала. Забыла, как ударила, или не почувствовала. Еще один мелкий штрих к картине «Голоса в моей голове».

10.

После смерти водопроводчика Солнце шестнадцать раз сменило Луну, а он по-прежнему топтался на месте и снова проигрывал своему старейшему и главному сопернику – Времени.

Проститутка упрямилась. Попытки через нее обрести новые формы проваливались одна за одной. Она не старалась выполнить задание, и думала только о том, как бы поскорее выбросить его из себя. Дело было не в том, что он выбрал неправильный подход. Причина заключалась в особенностях формы. Что на уговоры, что на угрозы – реакция была одинаковой.

Еще хуже дело обстояло с насекомыми. Он не просто заполнил их – он провалился в эту дикую коллективную форму, как в западню. Проклятый ученый! Инфицирование насекомых в естественных условиях было бы невозможным. Негр создал огромную проблему, жертвой которой, скорее всего, станет и он сам.

Уже сейчас было ясно, что он не сможет продвинуться всерьез до тех пор, пока муравьи живы. Результатом одновременного заполнения форм, находящихся на разных ступенях эволюции, будут всегда гибридные формы, которые невозможно вписать в общий план развития. А это побочный продукт, подлежащий уничтожению. Очень скоро вместо поглощения новых форм он будет сражаться с собственной тенью, что намного больнее, чем отрезать себе конечность или выколоть глаз. Но если муравьев не остановить, они превратят Сольск в дурдом под открытым небом. Это не входит в его планы.

Он должен уничтожить муравьев на их же территории. После битвы мирового масштаба в прошлом перерождении ему предстояло сражение на половине квадратного метра аквариума. И нельзя сказать, чтобы эта битва обещала быть легче.

Дикие формы – самый неудобный противник именно по причине отсутствия интеллекта. Только воля – огромная, сложенная из миллионов индивидов, дикая и неуправляемая. В муравейнике он чувствовал себя как дипломат экстра-класса, случайно оказавшийся в клетке с тиграми. Весь его ум и опыт не значили здесь ничего. Но формы проникают друг в друга. Источник проблем одновременно служит и ключом к их разрешению. Впуская в себя высшие формы, низшие становятся немного умнее. И после этого с ними уже можно найти общий язык.

Когда муравьи станут достаточно умны, он подкинет им идею. Что-нибудь очень простое. Например, им понадобится новый муравейник. Но вот беда – в аквариуме напряженно со стройматериалами. Новая стройка потребует самопожертвования. В прямом смысле слова.

11.

Дима работал торговым представителем в продуктовой торговой сети «Астра». Предприятие было достаточно крупным: две сотни покупателей – от торговых палаток до супермаркетов, столько же поставщиков и месячный оборот в двадцать миллионов рублей.

Каждый день с утра до обеда Дима объезжал закрепленные за ним торговые точки, принимая заказы от покупателей, предлагая новые продукты и собирая долги за поставленный ранее товар. После обеда он передавал заявки начальнице отдела Ирине. За Димой было закреплено восемнадцать клиентов, в том числе два больших магазина. За месяц по его заявкам предприятие отпускало товаров на сумму около миллиона. Четыреста тысяч из них проходили наличными через руки Димы.

– Где деньги? – Тарасов, исполнительный директор «Астры», крепко сжав кулаки и отведя назад плечи, смотрел ненавидящим взглядом поверх узких очков.

Диме казалось, что сейчас он бросится на него через стол.

– Владимир Николаевич, я же вам только что все рассказал. Их украли. Я даже не сразу понял, что произошло. А потом смотрю – барсетки нету.

В Диме было сто двадцать шесть килограммов веса, и его красное лицо дрожало как вишневое желе.

– Как у тебя в руках вдруг оказались триста тысяч, когда дневная выручка по твоим точкам не больше восьмидесяти?

– В среду я не успел сдать выручку в кассу. Думал, потом отдам все вместе.

– Хватит с меня этой брехни. Когда ты вернешь мне деньги?

– Максимум через месяц.

– Меня не устраивает через месяц. Я хочу сейчас. Видеть выпученные глаза Тарасова было неприятно и страшно. Дима смотрел в окно за его спиной. За окном светило солнце.

Большинство товаров «Астра» отпускала с отсрочкой платежа в два месяца. Акты сверки взаимных расчетов бухгалтерия делала не чаще одного раза в три месяца, причем передавали эти документы тоже через Диму.

Уже через два месяца работы в «Астре» Дима понял, что может беспрепятственно взять на время из оборота сто тысяч, и никто этого не заметит. Недостача выплывет наружу, только если бухгалтерия сети проведет сверку взаимных расчетов со всеми его клиентами разом. Ситуация теоретически возможная, но крайне маловероятная.

За три года работы в «Астре» Дима много раз заимствовал в конторе необходимые суммы и всегда благополучно выкручивался. Важно было успеть вернуть деньги до Нового года, когда бухгалтерия подбивала окончательные сальдо по контрагентам.

Так могло продолжаться и дальше, если бы однажды Дима не превысил кредитный лимит более чем втрое.

– У меня нет этих денег. Я же говорил.

– Да мне плевать. Ты украл у меня триста тысяч. Так верни мне их.

Дима чувствовал, как горит лицо и нервно дрожат руки, сжимавшие пачку актов сверки.

– Это не я.

– Ты слышишь меня? Отдай мне мои деньги!

Полгода назад Дима решил подзаработать по-крупному.

До торговой сети он работал менеджером по закупкам в «Южной зерновой компании». Оттуда сохранились контакты: телефоны, адреса, знакомства, но самое главное – осталось коммерческое чутье и интерес к спекуляциям на зерновом рынке.

Уже трудясь в «Астре», Дима продолжал интересоваться прогнозами на урожай, состоянием посевов и ценами на зерно. У торгового представителя в пути от одной торговой точки к другой бывает достаточно времени на размышления. У него созрел план, и он ждал подходящего момента.

В апреле этого года время пришло. Дима понял, что цена на пшеницу в июле неизбежно рухнет. На этом он и собирался заработать. Дима открыл ИП, взял кредит в банке, объехал переработчиков и заключил договоры с мельниками на поставку пшеницы. Когда цена на пшеницу составляла семь с половиной рублей, Дима предлагал по шесть рублей за килограмм с поставкой через два месяца. Четверть суммы с покупателей он взял авансом.

Пшеницу к указанному сроку он заготовил. Мельники выбрали товар на сумму аванса и отказались забирать с элеватора остальное, ссылаясь на низкое качество отпускаемого продукта. Никто не хотел переплачивать. Рыночная цена пшеницы на тот момент составляла уже пять рублей.

Проект забуксовал. Цены на зерно сначала ползли вниз, а потом и вовсе безнадежно обвалились. Банк требовал процент по кредиту, элеватор – оплату услуг по хранению. Каждый день съедал шесть тысяч рублей. Дима залез в несанкционированный долг к работодателю, превысив безопасный лимит втрое. Далее ситуация развивалась еще более неприятно, хотя и вполне предсказуемо.

– В общем так, – Тарасов встал и заходил взад-вперед по кабинету. – Через час либо деньги будут лежать у меня на столе, либо ты будешь лежать в травматологическом отделении больницы. А теперь пошел вон. И не вздумай убегать. Ищи деньги, где хочешь. Ребята помогут тебе собраться с мыслями.

12.

Прохлада в коридоре была казенная. В полумраке коридора люди в погонах быстрым шагом сновали туда-сюда и громко хлопали дверьми. Суд обязал его появляться в этом месте дважды в месяц.

На стене перед входной дверью висела доска с заголовком «Разыскиваются». Почти пустая, если не считать одной фотографии в нижнем левом углу.

12 июля текущего года ушел из дома и не вернулся Ашиев Геннадий Михайлович, 1974 года рождения. Уроженец города Курска. Особые приметы: лицо худое узкое, глаза голубые, от подбородка до нижней губы тонкий шрам. Если вам что-либо известно о местонахождении этого человека, просим немедленно обратиться в любое отделение УВД г. Сольска.

Двадцать четвертый кабинет находился в самом конце коридора. Под номером на синей облезшей табличке золотыми буквами было написано: «Инспектор ФСИН Быков». Перед кабинетом на диванчике сидели двое. Оба коротко стриженые, черные от загара и небритые.

– Кто последний?

Тот, что сидел ближе, уставился на него, словно удав на кролика.

– Ты кого, мля, последним назвал?

Валя замялся.

– Я имел в виду кто крайний?

Тонкие губы урки расплылись в уродливой улыбке, обнажая за собой редкий ряд гнилых зубов. Он набрал в легкие воздуха, чтобы начать блатной стеб по понятиям, но приятель оборвал его:

– Не кипишуй. Заходи, парень. Свободно, – и кивнул головой на дверь.

– Спасибо.

Валя постучал и заглянул в прокуренный кабинет. У окна сквозь дым едва виднелась темная человеческая фигура.

– Можно?

– Фамилия?

Валя вспомнил анекдот, рассказанный Ургантом про старого еврея. Второй раз за минуту ему отвечали вопросом на вопрос.

– Жуков.

– Заходи.

Сквозняк от двери вытянул дым в раскрытое окно. Расплывчатая фигура превратилась в человека в форме. В памяти всплыл лязг решеток клетки в зале суда. «Руки за спину, лицом к стене». «Встать, суд идет».

По эту сторону двери он чувствовал себя не лучше, чем по ту.

На стене висел портрет президента. Поток горячего воздуха из вентилятора шевелил бумажки на столе.

– Как дела, Жуков? – полицейский похлопал его по плечу. Несмотря на утренний час, рубашка на нем смялась, а под мышками выступили темные круги пота. Полицейский курил, и сизый дым медленно плыл к потолку.

– Нормально, – Валя сел на край ближайшего к выходу стула.

– Да ты не робей. Первый раз всегда стремно. А потом ничего, привыкаешь.

У Вали не было подобных планов на потом, но он не стал говорить об этом. Лучше коротко отвечать на вопросы. В идеале односложно: «да» или «нет». Что менты, что урки: прицепятся к слову, потом не отвяжешься.

Инспектор достал с полки тонкую папку в несколько листов. В правом верхнем углу первой страницы была вклеена Валина фотография.

– Так, сегодня двадцать второе, четверг. Есть. Прибыл вовремя. Пока идем по расписанию. Вот твоя подписка о невыезде, – инспектор открепил от остальных бумаг листок, подвинул его к Вале и протянул авторучку.

– Черта города для тебя буек. Заплывешь – утонешь. Усек?

– Да.

Рука инспектора снова легла Вале на плечо.

– Ты что как неродной? Расслабься. Чай будешь?

– Нет. Спасибо.

От этого панибратства было особенно неуютно. Так же по-приятельски с ним разговаривал сначала дознаватель, а потом следователь, прежде чем он оказался на скамье подсудимых.

– Учишься?

– Да.

– Справку с места учебы.

– Так каникулы. Все в отпусках.

– Это меня не касается. Здесь написано – справка, значит справка. И не затягивай, – инспектор уставился на него немигающим взглядом. – А что ты такой грустный? Радоваться надо. Живой, здоровый, на свободе. Мог бы сейчас в четырех стенах на тахте сидеть. Тебе сейчас сколько? – он заглянул в анкету и провел пальцем по столбцу вниз. – Семнадцать полных лет. Вообще шикарно. Считай, джекпот сорвал. От армии отмазался. С судимостью не берут. От счастья прыгать до потолка надо, а ты киснешь.

– Мать болеет. С утра опять плохо было.

– Все время от времени болеют, и даже иногда умирают. Так что ты на этом сильно не сосредотачивайся, – инспектор покачал головой, задумался и выпустил вверх облако едкого дыма. – Нам придется повозиться с тобой, но мы все равно сделаем из тебя человека. Такого, каким он должен быть. И главное, Жуков, мой тебе совет, – он захлопнул папку. Улыбка вдруг исчезла с его лица. – Не сваляй дурака. Помни, что попасть за решетку всегда намного легче, чем оттуда выбраться. Любое, даже самое мелкое правонарушение может превратить условный срок в реальный. А пока – свободен. До вторника.

13.

Дима побитой собакой вышел из кабинета директора. В приемной секретарша Лена с отсутствующим видом стучала по клавиатуре. Она слышала, если не весь разговор, то большую его часть точно. Тарасов орал как резаный.

Дима положил на край стола измятые акты сверок. Лена даже не повернулась. Он хотел сказать ей что-нибудь отвлеченное и веселое, чтобы она знала, что ему плевать на наезды начальства, но ничего не приходило на ум, а продолжительная пауза нагнетала обстановку.

Он молча вышел в коридор, а через него на улицу. За ним проследовали два охранника.

– Эскорт? – подумал он и тут же ухмыльнулся своей мнительности.

Ребята просто вышли покурить. «Астра» – это всего лишь большой магазин, а не мафиозный синдикат. Он задрал рукав и посмотрел на часы, по привычке любовно задерживая взгляд на позолоченном хронометре. Дима носил дорогую реплику «Ролекса», отличить которую от оригинала смог бы только специалист.

Третий день он путешествовал на перекладных. «Мерседес» стоял на ремонте. Полетел правый рычаг подвески на переднем колесе и оба амортизатора. Триста километров каждый день по разбитым дорогам выходили боком. Впрочем, и возраст машины – пятнадцать лет – тоже был почтенным. Мастер обещал окончить работу к четвергу. Остатка тарасовских денег должно было хватить, чтобы рассчитаться за ремонт.

Пройдя квартал, Дима как бы невзначай обернулся, чтобы окончательно развеять глупые фантазии о слежке. Соблюдая дистанцию в пятьдесят метров, два охранника молча следовали за ним.

Дима пошел быстрее. Жир на груди и животе неприятно запрыгал, отбивая каждый шаг.

Он шел по улице, куда глаза глядят, стараясь, чтобы со стороны его движение выглядело направленным. Ребята сзади должны думать, что он идет за деньгами и точно знает куда.

– Сволочи, – оглядываясь назад, пробормотал под нос Дима, чувствуя, как пот течет по внутренней стороне левого бедра. «Должно быть, трусы уже промокли, – подумал он. – Скоро на штанах проступит темное пятно, как будто я обмочился».

Охранники уверенно продолжали преследование, сохраняя дистанцию и, похоже, не беспокоясь о конспирации.

Дима прошел еще два квартала и сбросил темп втрое. Прогулочным шагом он подошел к перекрестку. Светофор заморгал зеленой фигуркой человека, и Дима рванул через дорогу.

Автомобильный поток двинулся, отрезав преследователей от него.

До этого последний раз Дима бегал на уроке физкультуре. Полтора километра за двенадцать минут были не только худшим результатом в классе, но и, по мнению физрука, абсолютным антирекордом школы.

Он повернул за угол и очутился на безлюдной улочке с тополями по обе стороны дороги. Частные дома – ни подворотен, ни подъездов. Выигранные десять секунд стремительно таяли. Шансы скрыться от преследователей, поднажав на педали, были нулевыми.

Вдоль тротуара шла широкая сточная канава. Она упиралась в автодорогу и широкой бетонной трубой уходила в землю.

Выбирая между сломанными ребрами и грязными штанами, Дима выбрал последнее.

Грязная жижа заполнила кроссовки. Он представил, сколько разбитых бутылок должна была хранить в себе эта грязь, и сжал губы. От сероводорода ком тошноты подкатил к горлу, а из глаз потекли слезы. В глубине трубы наверняка нечем дышать. Он решил, что десяти шагов внутрь будет вполне достаточно. Один, два, три… Стало темно. Уличный шум затих. Остался только шум колес проезжающих над головой автомобилей. Иногда колесо попадало в выбоину в асфальте, и Дима слышал глухой удар, эхом разносившийся по трубе…Четыре, пять. На шестом он споткнулся обо что-то лежавшее поперек и упал, вытянув перед собой руки. Пальцы наткнулись на скользкое препятствие и тут же провалились в него. Тухлая вонь, перебив запах канализации, ударила в нос. Он задохнулся и закашлял.

Просто сама по себе грязь не могла так вонять, даже если бы она находилась на дне канализационной ямы. Из жижи дохнуло, будто он разбил пакет с тухлыми яйцами.

Дима поднялся на ноги.

В его правой руке непонятно откуда появились замазанные грязью очки с отломанной душкой. Он никогда не носил очков, даже солнцезащитных. С локтя грязь крупными сгустками сваливалась вниз. Поломанные очки в руке мелко затряслись, и он бросил их обратно в жижу.

Ногой Дима нащупал предмет, о который споткнулся. Похоже на мешок. Наверное, совсем прелый, раз он проткнул его пальцами. А может, и дохлятина. Он вспомнил бабу Таню с четвертого этажа. Сердобольная соседка приютила в квартире восемь кошек. Каждый месяц она топила новорожденных котят, складывала их в пакет и выбрасывала на мусорку.

Дима убрал ногу. Какое-нибудь крупное, раздувшееся от внутреннего гниения животное. Баран или корова. Он представил, как провалился руками внутрь разлагающегося трупа, и его вывернуло наизнанку.

Рвотой забило нос. Хорошо было бы высморкаться, но глаза вцепились в предмет под ногами. Он наклонился, чтобы разглядеть его получше, но тут же выпрямился и отступил на два шага назад. На поверхности жижи плавала человеческая рука. Она была глянцевой от грязи. Мягкие ткани превратились в грязный кисель, удерживаемый на костях кожей.

Препятствие, о которое он споткнулся, было человеческим трупом, а болтающийся край воображаемого мешка был головой утопленника.

На фоне светлого пятна выхода из трубы появился перевернутый человеческий силуэт. Один из парней Тарасова, чтобы не пачкаться, залез на край трубы и заглянул внутрь. Силуэт покрутил головой, что-то крикнул в темноту и исчез. Вряд ли он что-то мог разглядеть, но формально свою работу выполнил.

Диме было на него наплевать. На фоне зловещей находки история с деньгами поблекла и превратилась в малозначительное обстоятельство. Единственным желанием было как можно быстрее выбраться из трубы. Будь его воля, он бы побежал, но вязкая жижа под ногами превращала каждый его шаг в кадры замедленной съемки. Выйти из трубы оказалось сложнее, чем в нее войти. Во всяком случае, так ему показалось.

Сзади что-то громко хлюпнуло, и он остановился. Не оборачиваться. Если он увидит позади себя поднявшегося из жижи утопленника, дальше идти он уже не сможет.

Последние четыре шага – и жижа отпустила его.

Он вылез из трубы и задрал голову к небу. Солнце стояло в зените и приятно слепило своими теплыми лучами.

Никто не набросился на Диму. Утопленник не воскрес. Ребята Тарасова ушли.

Он сдвинул промокший левый рукав, стараясь не приближать руку к лицу. Ладони по-прежнему тошнотворно воняли. На замазанном грязью циферблате китайского «Роллекса» стрелки показывали полдень.

14.

И с голосом в голове тоже можно жить. Существует масса вполне безобидных личностных особенностей, не доставляющих серьезных неудобств ни их обладателям, ни всем остальным. Ей ли не знать! Каждый пятый ее клиент – человек особенный. Грань между психическим заболеванием и психическим отклонением весьма размыта. Желание попробовать на вкус чужую мочу – это заболевание или отклонение? А если речь идет не о моче, а о крови? До тех пор, пока особенности не становятся опасными для окружающих, они вполне могут считаться отклонениями.

«Предлагаю перенести сеанс самоанализа на более подходящее время. Не отвлекайся. Через час магазины закроются, а мы до сих пор не подготовились. Тебе следует поторопиться».

– Ничего мне не следует. Все это чушь собачья. Бред. И эта затея и разговоры с тобой. У меня просто поехала крыша. Раздвоение личности. И по-хорошему надо идти к врачу. Если бы не музыка, я бы так и поступила.

«Отлично. Ты можешь отрицать мое существование, как и существование окружающего мира в принципе. Считай это “матрицей”, если тебе так удобней. Не важно, что ты думаешь, важно, что делаешь. А насчет врачей – ты права. Эти люди разрушат твой талант в два счета. Стоит только попасться им на глаза, и тебя направят на принудительное лечение. Скорее всего, электрошоком или как там это сейчас называется? И превратят в бесчувственный овощ. Поэтому не дури. Ты – великий композитор. Ты знаешь это, а скоро об этом узнает и весь мир. Но прежде нам нужно подготовиться».

Перед ней на столе стояли двадцать шесть бутылок с ряженкой «Веселая коровка». В руках мелко трясся инсулиновый шприц наполненный кровью. На предплечье левой руки вздулись два синяка – в вену она попала с пятого раза.

– Господи, что я делаю? – Анжела положила шприц на стол и взялась обеими руками за голову. – Срочно к врачу. Все зашло слишком далеко.

«Не паникуй. Давай. Самое трудное уже позади. Мы не можем ждать. Ты же не хочешь получить признание посмертно?»

– Я не хочу этого делать.

«Будь ты более востребованной, в этом не было бы никакой необходимости. Но семь клиентов за неделю – это чудовищно мало. К тому же царапины и укусы в твоем исполнении абсолютно ненадежны».

– А я должна была рвать им зубами задницы как бультерьер?

«Не нервничай. Я просто обосновываю тебе необходимость манипуляций с кефиром».

– Это ряженка.

«Не важно. Прокалывай снизу, под швом. По капле в каждый пакет. И не забудь тщательно взболтать, прежде чем вернуть их на магазинную полку».

– Они заметят.

«Если сделать все грамотно, не заметят. У каждой знаменитости свой путь. У большинства он пролегает через кровать продюсера. А твой – через прилавок с кисломолочной продукцией. Делай, что я тебе говорю, и до первых заморозков ты выступишь перед тысячами слушателей. Это будет намного круче, чем концерт в “Олимпийском”. Кроме того, я обещаю тебе не только выступление, но и ошеломительный успех».

– Хорошо. Я сделаю это. Я расставлю эти коробки обратно по полкам. Но мне не нужны ни концерты, ни слушатели. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Исчез раз и навсегда. Слышишь? Просто оставь меня в покое. Мы договорились? Почему ты молчишь?

15.

Многометровая черная волна шумно вспенилась на гребне и накрыла с головой. На стройке за забором собачий лай превратился в саундтрек из «Обители зла». Портал открыт. Ветер принес запах раскаленного асфальта и машинных выхлопов из Нижнего мира.

Кто этот парень с телефоном в руке? Кажется, они знакомы. Разве в Темном Царстве есть сотовая связь? Или он пытается дозвониться до кого-то по ту сторону ворот?

Чернота отступила.

Вот это нахлобучило! До сих пор не отпускает. Вчера бабуля хотела МЧС вызывать, чтобы его из туалета выкурить. Он проторчал там два часа, пытаясь отыскать выход.

С утра он собирался пойти в технарь (ныне колледж, а в недавнем прошлом ПТУ № 8). И только когда зашнуровал кроссовки, вспомнил, что второй месяц идут каникулы. Но разуваться не стал.

Денег не было – двадцать четыре рубля мелочью в правом кармане сложно назвать деньгами. Все надежды были на Дрона. Имя приятеля всплыло в голове само собой, а собственное, как ни старался, он не мог вспомнить. Дрон, кстати, тоже был на мели, но обещал что-нибудь придумать. А придумки всегда сопровождались продолжительными телефонными переговорами.

– Да. Убойная – я тебе говорю, – Дрон ходил взад-вперед, оттопыривал нижнюю губу, как Сильвестер Сталонне, говорил в нос и часто сплевывал сквозь передние зубы. Со стороны это выглядело очень круто. – Сегодня надо брать. Завтра уже не будет.

В голову пришли первые строчки детского стихотворения «У меня зазвонил телефон». Он попытался вспомнить кого-нибудь еще, кроме слона, который просил шоколада для своего сына, но ничего не получилось.

– Есть контакт, – Дрон выключил телефон и сунул его в карман. – Подожди. Я скоро.

Фраза давно стала классикой жанра и означала переход от подготовительного этапа к этапу реализации очередного замысла великого комбинатора. Несмотря на внешнее разнообразие, идеи быстрого заработка всегда предполагали кидалово, и именно по этой причине чаще всего оказывались жизнеспособны.

Приятель скрылся в темноте шестого подъезда и вернулся через пять минут, размахивая двумя пятисотками.

– Опачки. Поехали, Юстас.

Точно. Его зовут Юстас. Так же, как знаменитого английского флибустьера. Когда-то его звали Юра Стасов. Но это было давно. До премьеры «Пиратов Карибского моря».

– Откуда мани?

– Костя Золотой банкует.

Точный маршрут от исходной точки к продолжению праздника души по-прежнему оставался загадкой. Коробок стоил как раз тысячу. Тупо кинуть Золотого они не могли. Рассчитывать на щедрость или плохую память Кости тоже вряд ли стоило. Но Дрон точно знает, что делает.

Кондуктор в троллейбусе настойчиво требовала показать билеты, и они вышли, не доехав две остановки. Путешествие в четыре квартала под палящим солнцем воскресило в памяти эпизод из «Безумного Макса». Юстас начал внимательнее присматриваться к редким прохожим. Некоторые из них действительно здорово напоминали зомби.

Юстас и Дрон остановились у аккуратного двухэтажного дома из итальянского кирпича. Отполированная до блеска кнопка звонка чуть не светилась в середине пятна на заборе, грязного от сотен рук. Калитку открыла хозяйка – толстая цыганка Анечка, обернутая в ярко-красный шелковый халат. В открывшемся дверном проеме виднелся красиво благоустроенный двор: ровно подстриженный орошаемый газон, декоративные деревца и дорожки, вымощенные цветной тротуарной плиткой, и такой же блестящий, как и кнопка на заборе, шестисотый мерседес.

– Кораблик, – сказал Дрон и протянул цыганке деньги.

Толстые окольцованные золотом пальцы подхватили купюры и запихнули их в карман халата. Хлопнула калитка. Кусочек красивой жизни, который созерцал Юстас в дверном проеме, исчез, вызвав мечтательный вздох:

– Живут же люди. И институтов не кончали. Может, даже и читать не умеют.

– Считать умеют точно, – хмыкнул Дрон.

Из калитки выскочил ребенок шести лет, похожий на черномазого хоббита, сунул Дрону в руку небольшой сверток из белой бумаги и убежал обратно домой. Калитка снова громко захлопнулась. Дрон покрутил в пальцах пакет с марихуаной, внимательно разглядывая его, словно видел подобный предмет впервые.

– Дунем?

– Так Золотой спалит, что пакет не полный.

– А мы забодяжим. Пойдем.

Остановочный ларек был зарешечен, как тюремная камера. На вывеске красными буквами было написано: «Макдоналдс», но заведение вряд ли работало по франшизе.

За стеклом витрины висел пожелтевший прейскурант. Юстас трижды пробежал глазами от начала до конца, прежде чем нашел нужную позицию: «Чай зеленый – 16 руб.». Юстас высыпал на прилавок горсть монет. В окошке появилась женская голова.

– Стакан зеленого чая, – скомандовал Дрон, – Заваривать не надо. Я сам.

– Сколько сахара?

– Четыре ложки, – усмехаясь собственной шутке, Дрон заморгал как светофор.

Сладкий кипяток остался остывать на грязном столике. Они зашли за остановку. Дрон распотрошил сигарету и туго набил ее, немного разбавив марихуану табаком. «Принцесса Гитта» заполнила освободившееся пространство цыганского пакетика. По цвету чай несколько отличался от анаши, но, немного поколдовав, Дрон добился вполне однородного внешнего вида.

Юстас втянул в себя едкий дым и услышал знакомый шум закипающей где-то за спиной волны. Холодный морской ветер шевелил волосы на макушке. Только не оборачиваться. Увидеть можно что угодно. Лучше смотреть на расплывающуюся в животной улыбке рожу приятеля, на проезжающие мимо машины, на пыльные кусты придорожного бурьяна. И ни о чем не думать. Лучше ни о чем не думать, пока он не вернется домой.

Юстас прислушался. Шум за спиной затих.

– Ну что вставило? – голос звучал эхом прошлой жизни. – Анечка фуфлом не торгует.

Паузы между слов были настолько велики, что он успевал забыть предыдущее слово, прежде чем слышал следующее.

По дороге домой Юстас оживленно смотрел по сторонам и часто оборачивался. Волна все же накрыла его. В голове шел бой. Орки нападали на него со всех сторон. Он отстреливался из винчестера, перезаряжая его взмахом правой руки и прислушиваясь к звону падающих под ноги гильз.

16.

Знакомство алчного жирдяя с покойным водопроводчиком произошло совершенно случайно. С одной стороны, это было очень кстати (наполнение проститутки по-прежнему шло довольно вязко), с другой – подарки судьбы всегда настораживали его. Да, когда он спит, все решает случай. Но после пробуждения он привык брать ситуацию под контроль, и всякий сюрприз означает неполноту этого контроля.

Впрочем, подарок был весьма посредственного качества. Единственный плюс – доступность. Все остальное – сплошные минусы. Отвратительное состояние тела, глупость и теснота формы. По большому счету это была действующая информационная свалка, состоящая из тысяч навязанных политиками и рекламой стереотипов мышления. Собственного содержания в этой форме практически не было. Как сказал по телевизору местный клоун, «за жемчугом надо нырять, а дерьмо приплывает само». Ну что ж, сейчас он рад и дерьму. Лучше он будет тесниться в захламленной пустышке, чем зябнуть в сыром подземелье.

17.

Дима съел только половину жареного окорочка, купленного в «Магните», и отодвинул тарелку в сторону: мясо стало поперек горла.

Слишком часто его начало тошнить в последнее время. Может, зарождающееся отвращение к еде – это не так уж плохо для человека с весом в сто двадцать шесть килограммов, но будь его воля, он выбрал бы какой-нибудь другой, менее радикальный способ похудеть.

Он закрыл газету с объявлениями, в которой галочками выделял приглянувшиеся варианты, и вытер жирные пальцы о полотенце. В газете он искал новую квартиру. Этот адрес знали Сергей и Марина, а значит, мог узнать и Тарасов.

Живот неприятно заурчал. Вот и позавтракал. Будь он проклят, этот чертов «Магнит» с его домашней кухней. Через час он собирался забрать машину из ремонта. Теперь ни о какой машине не могло быть и речи. Лишь бы до кровати добраться. Надо позвонить мастеру.

А может, это что-то вроде знака свыше? Может, не стоит торопиться с машиной? Кажется, все его неприятности и начались именно с нее. Подняв капот старенького мерседеса две недели назад, он распахнул ящик Пандоры. Ремонт ходовой, срыв контрактов по пшенице, ссора с Тарасовым, чертов труп в сточной трубе. Он так и не заявил о своей находке в полицию – от ребят в форме сейчас следует держаться подальше. Теперь еще и отравление. Хорошо, если не ботулизм.

Дима с трудом встал из-за стола. Авторучка, которой он помечал понравившиеся объявления, покатилась и упала на пол. Голова закружилась, и перед глазами яркими образами пронеслись сцены минувшей недели.

Прилавок «Магнита» с готовыми продуктами: жареный карп, салат оливье, греческий и злополучный цыпленок табака… Потом пачка актов сверки взаимных расчетов с суммами, обведенными карандашом… Толстые, медленно шевелящиеся и дрожащие от гнева губы Тарасова… Перед глазами поплыли пейзажи из «Воображариума доктора Парнаса» (Дима видел этот фильм в минувший четверг в развлекательном центре «Семь звезд», когда гулял с Юлей). Тонкие узкие лестницы, уходящие в небо, каньоны и пустыни в красных марсианских тонах и пирамида с усеченной вершиной. Тысячи ракурсов древнего сооружения снаружи и тысячи картин внутреннего плана, складывающиеся воедино. Полчища огромных муравьев ползали по ее стенам…

За спиной что-то хлюпнуло. Дима повернулся и увидел грязного мертвеца в дверях кухни. Он сразу узнал его по перекошенным солнечным очкам со сломанной душкой. Утопленник из трубы раскачивался из стороны в сторону и тянул к нему гнилые руки…

Потом все исчезло.

Съеденное мясо рвалось из желудка, а в левом ухе что-то зашуршало, словно туда забрался таракан и поскреб когтистой лапкой по барабанной перепонке. Его состояние все меньше походило на обычное отравление. Как будто он объелся грибов, о которых читал в одном из последних интервью Пелевина. Но на краю стола стояла тарелка с остатками курицы.

А может, это и не отравление вовсе? Фантом в дверях напомнил о встрече в сточной канаве. Возможно, того человека убила чума, птичий грипп или эбола, и теперь зараза перекинулась на него. Он сам теперь и есть зараза.

Голова взорвалась от смеха. Дима свалился на пол и схватился руками за шею. Непрерывный выворачивающий смех не давал сделать вдох. Кровь прилила к лицу, а из глаз потекли слезы. Его вырвало (второй раз за последние три дня), но он не заметил этого в приступе безудержного веселья. Потом вдруг смех исчез. Дима попробовал вспомнить, чему он смеялся, и не смог.

Он с трудом достал с полки сотовый телефон и нажал кнопку вызова.

– Алло, – прозвучал в трубке голос дежурного врача.

– Я… мне… – Дима промычал в трубку что-то нечленораздельное и уронил телефон. Ноги вдруг стали тяжелыми и мягкими. Он с трудом добрался до дивана и лег, сжавшись в клубок и обхватив голову обеими руками.

Голова разболелась еще больше. Сильно тянуло в подреберье, руки и ноги выворачивало в суставах. Надо позвать на помощь. Кого угодно. Немедленно. Попробовать еще раз. Он пошарил рукой по полу. Телефона не было.

Вдруг голова, словно изменив форму, перекатилась набок, выворачивая шею. Дима перевернулся, чувствуя, как цепляет оскалившимися сухими зубами обивку дивана. Глаза высохли и не закрывались. Он одновременно видел и пол, и потолок. Не искривленной картинкой, какую дает зеркало заднего вида с увеличенным углом обзора, а множеством совершенно плоских изображений, как если бы в голове стояли сотни видеокамер, снимающих комнату под разным углом. Перед носом непрерывно мельтешили какие-то два куска толстой упругой веревки.

Ноги уперлись в спинку, словно стали длиннее. Он сполз с дивана на пол и лег на живот.

Так было лучше. Намного лучше.

Вдруг Дима заметил, что не касается телом пола, а висит в воздухе, упираясь конечностями в пол. Он чуть повел в стороны отяжелевшей головой, цепляясь невероятно длинными острыми клыками за линолеум. Этого движения оказалось вполне достаточно, чтобы он мог оглядеть себя со всех сторон.

Из висящих на нем лохмотьях одежды торчали три пары тонких, покрытых хитиновыми шипами лап насекомого. Чуть ниже последнего ребра возникла перетяжка, образующая тонкую талию, за которой следовало массивное брюшко. Внимательно приглядевшись к мелькающим перед глазами веревкам, Дима понял, что это были его усы.

18.

Солнечным субботним днем хотелось чего-то большего, чем посиделок у компьютера или бесконечных разговоров с мамой перед телевизором. Не обязательно экстраординарного. Пикник бюджетом в восемьдесят шесть рублей – столько стоили две бутылки кока-колы, которые Валя купил в ларьке на остановке – вполне годился.

С Витькой последний раз он виделся неделю назад на порожках Городского суда. Давно было пора встретиться.

Ворота гаража с вывеской «Автосервис Соколова» были открыты. Внутри стоял заезженный белый мерседес. Окно водительской двери было открыто. Магнитола играла «Макарену».

Валя склонился над смотровой ямой.

– Бог в помощь.

О бетон звякнул гаечный ключ. Из ямы высунулась голова Витьки.

– По субботам Бог отдыхает. Приходится отдуваться за двоих.

– Скоро перерыв?

– Начался с твоим приходом, – Витька вылез из ямы и снял промасленные насквозь перчатки.

– Как дела?

– Пойдем в беседку. Там расскажу.

Витька добавил громкости, и они вышли наружу. Беседкой он называл шиферный козырек у задней стены, прикрывавший от дождя черное бревно.

Бревно лежало на этом месте много лет, и было сплошь покрыто резным орнаментом, как ритуальный столб диких племен. Символические изображения гениталий и матюги заменяли ритуальные рисунки и заклинания. Перед бревном располгался живописный пятак жирной молодой травы. А дальше был пустырь – синий от цветущего цикория. Пейзаж несколько отравляли четыре стопки лысых покрышек, но не настолько, чтобы серьезно повлиять на общее впечатление.

Витька вытер руку о надетый на голое тело комбинезон. Валя протянул ему колу.

– Как мать?

Вопрос из двух слов сбросил настроение на ноль. Он собирался немного отвлечься от насущных проблем, а его ткнули в них носом.

– По-прежнему. Раз в неделю ко врачу. Еще дважды выходит в магазин за продуктами. Все остальное время у телевизора. Болеутоляющие не держат. Часто плачет. Обещали выписать рецепт на наркотики. Плюс давление. Скорая через день. Но самое скверное – страх. Оба понимаем, к чему дело идет, но боимся говорить об этом.

– Хреново. Уже облучали?

– Нет. Химия. Но, кажется, бесполезно, – ему было неприятно говорить об этом. Словно, проговаривая эти слова, он крал шансы на ее выздоровление. – Сам как?

Витька хмыкнул и отхлебнул из бутылки. Напускать на себя «бывалость» – его излюбленная привычка. Он на два года старше, но часто вел себя так, как будто был Валиным дедом.

– Как писюн в рукомойнике. Даже говорить не хочется. Одна фигня. Начиная с поломанного домкрата и заканчивая стройкой под окном.

Окна Витькиной квартиры выходили на строительную площадку. С утра до ночи там орали рабочие, шумели бетононасосы и автокраны.

– А тут еще эта история. Анька, когда услышала, что за капот и крыло двадцать тысяч платить придется, сказала: «Лучше бы тебя посадили». Совсем озверела. Если бы не дочка, бросил бы на хрен стерву.

Валя совсем забыл про деньги. Суд обязал их выплатить владельцу машины стоимость кузовного ремонта переднего крыла, которое они помяли, когда убегали от патрульки. А это две трети зарплаты, которую он распланировал до последней копейки.

– Философию сдал?

– Последняя попытка на следующей неделе. Если завалю, осенью отчислят. Что, впрочем, укрепит наше финансовое положение. Буду дальше банки с краской таскать. Арбайт махт фрай. Хотя не хотелось бы, конечно, посвятить этому увлекательному занятию остаток жизни.

– Да. Лучше уж гайки крутить. Я же тебе говорил, лучше забашляй, как это сделали все нормальные люди. Три тысячи – не великие деньги. Кстати, мне вчера Ден звонил, просил пару сотен на телефон подбросить.

Слышать это было неприятно. Валя считал Дениса своим другом и Витькиным знакомым. Они и познакомились через Валю. Денис за лето ему не позвонил ни разу.

– Хвастался, что закрутил дома с какой-то подругой. Родители уехали на море, и он гуляет по полной. Вернее отгулял, судя по просьбе. Охренеть – он баб меняет как перчатки. Ну, ничего. Вот Анька меня бросит, будет тогда праздник и на моей улице.

Валя с сожалением и стыдом подумал о собственном сексуальном опыте. Два неловких поцелуя с одноклассницей на выпускном вечере и робкое пятиминутное ощупывание левой груди случайной знакомой на дискотеке. Все.

Если бы у мамы не обнаружили опухоль, весьма вероятно он лишился бы тяготившей его девственности еще весной. Предпосылки были более чем серьезными. Девушку звали Кира Васильева. Они встречались две недели и вплотную приблизились к первому поцелую, когда вдруг все перевернулось с ног на голову. Общение превратилось в электронную переписку, бесперспективность которой проступала все отчетливее с каждым днем.

19.

Его немного отпустило. Бабки на лавке у подъезда затихли и притворились, что смотрят в другую сторону. Одна из них была глухой, но Юстас не помнил, которая.

– Давай. В восемь созвонимся, – Дрон похлопал его по плечу.

– Ага.

Юстас решил, что отключит телефон, как только доберется домой. Если догнаться вечером, снова начнет подрубать крышу. Лучше компьютер.

Путь от подъездной двери до входной показался бесконечностью. Слава Богу, он жил на первом этаже.

Родители еще не вернулись с дачи, и кроме бабули дома не было никого.

Скинув кроссовки, он направился в ванну. Помочился и заглянул в зеркало. С безумной физиономией нужно было то-то делать. На полке в шкафчике стоял дежурный нафтизин. По две капли в каждый глаз. Защипало. Он проморгался и снова посмотрел на отражение. Красноватые щелки между век превратились в широко раскрытые небесно-чистые глаза. «Так-то лучше». Юстас посмотрел пристальнее и подумал: а что если бы он владел телекинезом, как та девушка Кэрри? Он представил густой дым из-под зеркала, потемневший от огня кафель и провисшее посередине зеркальное полотно.

– Опять заснул? – из-за двери прокричала бабка. – Ну-ка вылезай оттуда, наркоман проклятый.

– Да выхожу, выхожу. Что ты разоралась? На этот раз он сдал туалет без боя.

В холодильнике стоял пакет ряженки. Он прихватил его с собой в комнату. В шесть, как и договаривались с товарищами по команде, он вышел в онлайн.

Танки. Курская дуга. Юстас сражался на стороне Советов. Сначала все шло хорошо. Но на двадцатой минуте выстрелом с тыла (куда смотрел этот чертов дурак Женя из Сочи, который должен был его прикрыть?) у машины оторвало башню, и для Юстаса бой закончился. Он ударил кулаком по столу и отодвинул от себя клавиатуру. Сгоревший танк он наворачивал больше месяца.

Ничего не оставалось, как загрузить «Властелина колец». Обычно это помогало ему вернуть душевное равновесие. Он одним глотком допил ряженку и целиком переключился на хоббитов и орков.

Юстас не слышал, как включил телевизор вернувшийся с работы отец. Не слышал, как мать трижды звала его к ужину. Не заметил, как черная волна больных фантазий накрыла его своей толщей и больше не отступала.

Под утро Ютсас насилу отбился от отряда орков и укрылся в пещере. «Вряд ли они рискнут напасть днем…» – солнечный свет лишал орков силы, и с наступлением дня они старались не ввязываться в драку. – Немного отдохну и двинусь дальше».

Из раны на руке текла кровь. Юстас попробовал вытащить стрелу, но та рыболовным крючком вцепилась в плоть. Он обломил древко и перемотал рану разорванным дорожным мешком.

Юстас помнил, как выглядят Врата со стороны Средиземья: огромная покосившаяся деревянная дверь, побитая короедом, стянутая железными полосами сверху и снизу, с массивным железным кольцом вместо ручки, вставленная в такую же древнюю и ветхую дверную коробку. Дверь стояла в песках Белой Пустыни, и дорогу к ней знал один-единственный человек в Средиземье – жрец Фальк. Но как выглядели Врата здесь, в Скалистом ущелье?

Надо задобрить стража. Кровью. Проклятый кровопийца не берет другой дани. Всего стакан. Пусть подавится. Сначала Юстас хотел нацедить из раны, но она перестала кровоточить. Каждое прикосновение к обломанной стреле отзывалось резкой болью. Он достал нож и закатил рукав рубахи.

Красный шар единственного солнца Среднего мира медленно поднималось из-за горизонта. За спиной кто-то крикнул и схватил его за руку. Он повернулся.

– Ты что совсем рехнулся? Ну-ка, посмотри на меня.

Словно сквозь толщу прозрачной дрожащей воды он увидел женщину. В ней было что-то знакомое. Кажется, это был Оракул, который должен указать путь.

– Юра, ответь мне.

– Забери у него нож. Он тебя не слышит.

Рядом с женщиной появился темный мужской силуэт.

– Посмотри: у него и глаза стеклянные. Вызывай скорую.

Его толкнули, и он свалился на пол.

Какая нелепая смерть в двух шагах от выхода. Он зажмурился, ожидая последнего смертельного удара. Вместо этого кто-то перевернул его и посветил в лицо фонариком. Юстас открыл глаза. Перед ним сидел человек в белом халате.

20.

Сквозь большое зарешеченное окно в комнату попадал лунный свет.

Двумя рядами вдоль стен и одним посередине стояли кровати. Тесно обернутые простынками, как покойники в саван, в них спали люди. Воздух вонял мочой и рвотой. Впрочем, не так сильно, как тогда в трубе сточной канавы. Голова кружилась. Живот болел так, словно кишки кто-то затягивал в узел.

Дима вспомнил свое превращение и провел ладонью по другой руке, а потом по лицу. Все в порядке. Он снова был человеком.

Присев на край, справа от себя Дима разглядел бородатого деда, который ворочался во сне и что-то монотонно бубнил себе под нос. Где-то в углу играл плеер.

Слева, в двух шагах от него, ломанная желтая линия электрического света обозначала приоткрытую дверь. Дима встал, толкнул дверь и вышел в ярко освещенный казенный коридор.

В торце, склонившись над письменным столом, сидела грузная, одетая в белый халат женщина пятидесяти лет и читала книгу.

– Здравствуйте.

Женщина оторвала взгляд от книги и вопросительно посмотрела на Диму поверх очков.

– Где я?

– Приют больного воображения. Городская психиатрическая больница.

– Нет, правда?

– Трое суток напролет вы настойчиво твердите, что превратились в жука, а на четвертые удивляетесь, что очутились в дурдоме.

– В муравья, – поправил ее Дима.

– Извините, если для вас это так важно. Конечно, в муравья, – губы тетки презрительно надулись и согнулись в легкой ухмылке.

– А где мои вещи? – Дима вспомнил про часы.

– Все, что было на вас в момент поступления, – в гардеробе. Про остальное мне ничего не известно, – женщина подняла книгу к глазам и уткнулась в нее носом, что означало: разговор закончен. С глянцевой обложки на него смотрели огромные женские глаза. Ниже было написано: «Дарья Донцова. Ироничный детектив». Название закрывали пальцы.

– Подскажите, а где здесь…

– Обратно до конца и налево, – не отрывая глаз от книги, царственным жестом она указали в противоположный конец коридора.

Входных дверей в туалете не было. Коричневый кафель на полу отскочил на две трети, обнажив бетонную стяжку. Внутренние перегородки между унитазами отсутствовали, а сливные бачки крепились под потолком.

Дима помочился в грязный красно-коричневый от ржавчины писсуар, забитый окурками, и побрел обратно в палату.

21.

На тете было то самое темно-синее, почти черное платье, в котором ее хоронили.

– Разве ты не… – Анжела запнулась, подбирая слово.

– В земле слишком темно и сыро. К тому же одна мысль не дает мне покоя. И я подумала, отчего бы нам не встретиться.

От знакомого голоса, которого Анжела не слышала больше четырех лет, по спине побежали мурашки.

– Нам надо поговорить.

– О чем?

– О тебе. Я все время думаю только о тебе. И эти мысли мучают меня сильнее, чем ревматизм и аритмия в последние годы жизни. Ты уже выступаешь с концертами?

– Нет.

Тетя вздрогнула, словно ее ударили по лицу.

– Вот так просто «нет»?

– Кажется, мы ошиблись. У меня нет способностей. Упражнения – пустая трата времени. Издевательство над собой и над инструментом. Вряд ли из этого что-то выйдет, даже если я буду бить по клавишам еще сто лет.

– И это все?

– Да.

– А ты не хочешь мне рассказать, как превратилась в проститутку? – тетин голос подскочил вверх на две октавы. – Бездарная неудачница. Тварь.

Сколько времени я потратила на тебя. Тупое ничтожество, притворяющееся талантом…

Анжела вынырнула из сна и приоткрыла глаза. Сквозь плотно зашторенные окна на пол падал луч солнечного света. Она прищурилась и посмотрела на часы. Половина десятого. Начать давить на клавиши Анжела должна была еще полчаса назад.

Ничего. Она будет играть на час дольше. И к черту работу. В кошельке оставалось чуть больше трех тысяч, и она вполне могла себе позволить короткие каникулы до конца недели. К тому же сегодня был четверг, и лучше было бы, не спеша, купить сладкого к вечернему чаю.

По-прежнему лежа в кровати, она прислушалась к тишине в голове. Анжела вспомнила, как вчера собиралась ко врачу. А если не торопиться? Сейчас она чувствовала себя абсолютно здоровым человеком. Возможно, он ушел. Исчез – как они и договаривались. Ведь она сделала все, что он хотел.

22.

Утро началось с обхода врача.

– Доброе утро, господин Фролов. Как ваше самочувствие? Тяжесть в голове, боли в суставах, тошнота, рвота?

Врач был худым человеком невысокого роста с залысиной до макушки и пытливыми светло-карими, почти желтыми глазами.

– Нет, все нормально.

– Очень хорошо. Так что же с вами произошло?

– Сам не знаю.

– Понятно, такое бывает. Музыка навеяла. Мы не смогли установить точный состав психотропного вещества в вашей крови. Видимо, какая-то экзотика.

Настоятельно советую вам прекращать с этим делом. Тем более, что, судя по вашим венам и комплекции, процесс еще не зашел слишком далеко.

– Вы что-то путаете. Я не…

Врач поднял правую руку ладонью вперед, требуя тишины.

– Я постараюсь не задерживать вас здесь надолго и не перегружать медикаментами, но некоторое время понаблюдать за вами просто необходимо. Кстати, после выписки вы станете на учет в диспансер.

После обхода Дима познакомился с соседями по палате. То ли в шутку, то ли из практических соображений палата была разбита на сектора. Первый сектор – ряд кроватей слева вдоль стены от дверей до окна – алкаши после белой горячки: дядя Гриша, дядя Саша и Федя. Средний ряд – наркоманы пытавшиеся покончить с собой: Гринев, Денис и собственно Дима. Две кровати последнего ряда – «пищевики»: жирдяй Костя, страдавший булимией, а скелет Вадим – анарексик.

Пациенты вели себя в полном соответствии с диагнозом. Алкаши страдали с похмелья: злились, ругались, хватались за голову и часто бегали в туалет покурить. Несостоявшиеся самоубийцы, подавленные вдруг навалившимся на них осознанием ужасной глупости совершенного поступка, лежа на кроватях, тихо ковырялись в собственных душах. «Пищевики» горячо спорили о хлебе насущном.

Единственным настоящим сумасшедшим был Стасов, который занимал последнюю кровать в наркоманском секторе. Это был худой смуглый парень лет на семь младше Димы. Руки он все время держал прижатыми к груди, отчего походил на цирковую собаку. Провисшие щеки и вывернутые наизнанку нижние веки образ абстрактной цирковой собаки уточняли – он был похож на циркового бульдога. Контакт с внешним миром у Стасова отсутствовал. Он не отвечал на вопросы и непрерывно что-то шептал себе под нос про гоблинов и Сталинградскую битву. Судя по застиранному, но безупречно чистому постельному белью на его кровати, здесь он появился тоже недавно.

После обхода были водные процедуры, потом прием лекарств, потом столовая.

Завтрак оказался вполне съедобным. Манная каша была с маслом, а к чаю прилагался кусочек бисквита. Быть пациентом дурдома оказалось не так и плохо. Во всяком случае лучше, чем пациентом травматологического отделения, куда его обещал отправить Тарасов.

После завтрака больные оказались полностью предоставлены себе. Все, кроме Кости, который оставался в столовой до ее закрытия, тайно клянча у больных объедки, вернулись обратно в палату. Дима лег на кровать и прислушался. В голове тихо скребли жесткие когтистые лапки, как будто в ухо залез таракан. Это не было болезненно или неприятно, даже, напротив, как будто успокаивало. Он заснул, и ему приснилось, что он снова в трубе сточной ямы.

…Черная гладь слегка дрогнула – и из грязи поднялся утопленник. Сначала он медленно перевернулся со спины и стал на колено, потом разогнулся и поднялся во весь рост. Грязь вязкими потоками сбегала вниз по лицу. Некоторое время он смотрел черными впалыми глазами то на Диму, то на светлый круг выхода из трубы, потом полез в нагрудный карман и достал солнцезащитные очки.

«Зачем ты их сломал?»

Дима хотел бежать, но не мог пошевелиться. Страх сковал тело.

«Они мне очень нравились. Краски в них были сочные, и свет на глаза не давил. А теперь… Хотя ладно. Забудь. Я хотел поговорить о другом. Тебе, насколько я понимаю, нужны деньги. Они у меня есть. Много денег. Намного больше, чем ты можешь себе представить. И тем более потратить. Я охотно поделюсь ими с тобой. Но ты должен мне помочь с одним пустяковым дельцем».

23.

По четвергам она навещала родителей.

Ужин напоминал визит посла в МИД вражеского государства. Холодный (она подумала, что на столе вместо лапши должно было стоять заливное) и подчеркнуто вежливый. Шесть лет назад они разошлись во мнениях. Отец считал, что Анжела должна была учиться на юриста, а она захотела стать музыкантом.

– Тогда поспеши обзавестись ослом, собакой и петухом и отправляйся в Бремен. Если что, это где-то в Германии.

Мать перешла на сторону опыта и житейской мудрости. Анжела осталась в меньшинстве, но все равно поступила по-своему.

Несмотря на поздний час, солнцезащитные очки она не снимала.

– Скрываешься от папарацци? – отец приподнял брови и отправил в рот ложку куриной лапши. Метать камни в ее сад несбывшихся надежд было его излюбленным занятием.

– Что-то в этом роде.

Со вчерашнего дня солнечный свет резал ей глаза. Настолько сильно, что в обед она побоялась выйти на улицу.

Лапша повисла из угла рта отца. Противно шморгнув, он втянул ее в себя. Мать шутливо-укоризненно посмотрела на него.

Зомби-папа и мышка-мама. Как они могли оказаться ее родителями? В детстве ей не раз приходила в голову мысль, что она – приемный ребенок в семье. А ее настоящие родители, смелые и свободные, погибли в автокатастрофе (или еще что-нибудь в этом роде).

– Что с работой?

Два года назад, после первой ночи в «Стране грез», она наплела им про риелторскую контору.

– Нормально.

– Можно поздравить с удачной сделкой? – он кивнул на серьги, купленные с гонорара полуночного психа. Отец всегда отличался особенной наблюдательностью.

– Два миллиона за трешку в Южном. Десять процентов комиссионных.

Он уважительно присвистнул. В полном соответствии с духом времени он воспринимал только цифры, и проявлял полное безразличие к любому искусству. Отец относился к типу людей, перешедших на цифровое восприятие мира.

– Дать сметаны?

– Нет. Спасибо, я все, – она вытерла руки о салфетку.

– В холодильнике на верхней полке стоит чизкейк Буше. Если не сложно…

– Сейчас порежу, – Анжела подошла к холодильнику и открыла дверку.

Вместо коробки с пирожным на полке стояла папка с надписью «Основные средства» на корешке. Буквы были выведены толстым синим маркером.

Анжела отступила назад, споткнулась о табуретку и едва не упала. Зазвенела посуда, и она приготовилась услышать, как кружки посыплются на пол.

– Что случилось? – голос матери звучал как будто издалека.

– Все нормально.

– Ты чай будешь?

– Нет. Попозже, – она нащупала под ногами опрокинутую табуретку, поставила ее на ножки и села.

24.

Ее тело по-прежнему оставалось в родительской квартире, но сознание как будто раздвоилось. Анжела чувствовала холод из открытого холодильника, слышала его урчание, но перед глазами стоял книжный шкаф, заставленный папками.

Женская рука, узкая и старая, с дряблой кожей и вздутыми синими венами под тонкой веснушчатой кожей взяла папку с полки.

Сальдо начальное. Оборот по дебету. Оборот по кредиту. Сальдо конечное. Таблица из четырех столбцов, заполненная цифрами. Тощий палец отвратительным корявым ногтем перевернул несколько страниц и скользнул сверху на середину листа. «Завтра после обеда надо заехать к Оле. На пару минут по дороге в инспекцию. Или лучше на обратном пути…» Обрывки чужих мыслей дремой наплывали на сознание. Она видела не сквозь другие глаза, а именно другими глазами – сквозь жирную ретушь чужого восприятия. Вспомнился Терентьев. «Как в анекдоте. Только бухгалтерии прибавится».

Вдруг она заметила, что перестала чувствовать табурет под собой и давно не слышит ни холодильника, ни телевизора. Последняя ниточка между сознанием и собственным телом оборвалась.

А что, если она умерла? Прямо там, посреди кухни. Кровоизлияние в мозг и мгновенная смерть. Внезапно возникший неделю назад в голове голос был предтечей, и все эти истории про переселение душ умерших – это не просто страшилки на ночь. Мысль забилась выброшенной на берег рыбой.

Она попробовала припомнить до мелочей последние секунды пребывания в своем теле. Просьба подать десерт. Вибрирующая дверка холодильника. Голос телеведущего. Ничего особенного, предвещающего страшные метаморфозы, не происходило. И сама она ничего не делала. Все случилось само собой.

Вдруг костлявый палец прекратил свое движение вдоль колонки «Конечное сальдо» и замер на нижней строчке. Кажется, старуха почувствовала чужое присутствие. Она потерла глаза и поправила цепочку на шее.

Анжела не видела украшения, но живо представляла себе чешуйчатые крупные звенья из дутого турецкого золота и католический (хозяйка тела узнала о различии между христианским и католическим распятием только через шесть лет после покупки украшения) крест.

В кабинет постучали. На пороге появилась виновато улыбающаяся женщина в полосатом платье.

«…Как тельняшка, которую купила мне мама. Пятьдесят шесть лет назад в Анапе. В тот день на рыбалке Петька не давал мне удочку. За это я выпустила из банки морских блох, которых он наловил для наживки».

Анжела была единственным ребенком в семье, и Петькиных блох она не выпускала.

– Марья Федоровна, уже девятый час.

– Ты оплатила соцстрах? – неожиданно властный старческий голос плохо сочетался с детским морским воспоминанием.

– Конечно, Марья Федоровна. Еще вчера. Может, завтра продолжим?

– Завтра отчет должен быть сдан, поэтому закончить его мы должны сегодня. Никто никуда не уйдет, пока мы не закончим работу, – старуха скрюченным пальцем указала на дверь. – Постой. Еще мне нужен журнал-ордер по двадцатому счету за январь на бумаге. Не могу больше читать с экрана. Глаза болят.

– Конечно, Марья Федоровна. Как скажете. Женщина вышла. Старуха достала из ящика стола круглую пудреницу и чуть не уронила ее, когда увидела в зеркале собственные глаза.

– О Боже!

Изумление и холодный скользкий ужас. То же самое, что Анжела сама испытала во время знакомства с мистером Хайдом. Взгляд старухи вцепился в отражение.

– Можешь не прятаться. Я все равно вижу тебя. Немедленно убирайся отсюда!

Как она могла видеть то, что увидеть нельзя? Лживая маразматичка.

– Немедленно убирайся. Слышишь? Пытаться отвечать было бессмысленно. Разговор довел бы до истерики их обеих. Да и что толку – старуха все равно ничем ей не поможет.

25.

Сорок четвертый вопрос: метафизика Имманула Канта. Глаза слипались. Он давно перестал понимать, и чтение превратилось в мысленное фонетическое упражнение. Валя перевел взгляд с конспекта на вошедшую в комнату маму.

– Второй час ночи. Ложись спать. Перед смертью не надышишься, – она невесело усмехнулась и добавила: – По себе знаю.

По спине пробежали мурашки. Валя отложил конспекты и посмотрел на нее.

В ночной рубашке она выглядела особенно плохо. Чепчик на голове напоминал о выпадающих клоками волосах, клубки которых плохо смывались в унитазе. Щеки впали, а левый глаз наполовину закрывала мутно-желтая катаракта. Поймав его взгляд, она достала из кармана ночной рубашки очки и дрожащей рукой надела их на переносицу.

– Так лучше?

– Мне все равно. Я люблю тебя такою, какая ты есть. Кстати, ты помнишь, что в пятницу у тебя день рождения. Что тебе подарить?

В прошлый раз это был тот самый «Самсунг» с локатором от «МТС». Он одурачил мать в ее день рождения. Когда она заболела, это стало выглядеть особенно отвратительным. Теперь появилась возможность исправиться.

– Дисконтную карту в городскую аптеку или полугодовой абонемент в радиологическое отделение.

Кажется, к ночи ее отпустило. Наверное, болезнь тоже устает грызть человека и иногда отдыхает.

– А если серьезно?

– Убери в квартире и накрой стол к приходу гостей. Это будет лучшим подарком. Я позову Аню, Иру и Свету. Хотела бы их увидеть.

«В последний раз», – мысленно закончил он фразу. Именно это ты хотела сказать.

Прощальный вечер или прижизненные поминки – вот как это будет выглядеть. Гостьи придут с четным количеством цветов и в черных платках. Сядут вокруг хозяйки и начнут осыпать ее достоверными историями о чудесных исцелениях, сменяя друг друга, чтобы по очереди поплакать в туалете. Он не хотел участвовать во всем этом. Но отказать умирающей матери он тоже не мог.

26.

Слова бородатого шлягера крутились в голове закольцованным роликом. Что-то выскользнуло из рук и упало на пол. Анжела пришла в себя.

Она стояла в темноте посреди просторной комнаты. Она снова была одна. Старуха исчезла. Может, заснула. Анжела перестала чувствовать ее. Никаких признаков второго сознания не было. Она ощупала грязными липкими руками лицо, провела рукой по груди и животу и нащупала вышитую стразами надпись на майке: Enjoi. Это про нее. Кошмар кончился. Все вернулось на свои места. Хотелось кричать от счастья.

Судя по квадрату окна, она была в спальне «Страны грез». В теплом воздухе витал едва уловимый запах «Фаренгейта». Где-то рядом спал солидный папик. Древнейшая профессия обязывала знать мужской парфюм и его стоимость.

Но ни его дыхания, ни шелеста одежды она не слышала. Тишина была поразительной: она слышала стук собственного сердца. И не чувствовала ничего, кроме запаха. Возможно, в комнате всего лишь лежала одежда владельца респектабельного одеколона.

Пальцы рук слиплись. Срочно в душ. Анжела сделала шаг – и больно ударилась ногой о невидимое препятствие. Перестановка? Она обогнула условный стул, подошла к окну и дернула занавеску.

Ночной пейзаж за окном оказался незнакомым. Она была не дома, не на работе и не у родителей в гостях. Что ж, не важно. Находиться в чужом доме куда комфортнее, чем в чужом теле. Выключатель оказался не там, где она ожидала. Щелчок. Загорелся свет. Анжела зажмурилась и отступила в полумрак прихожей.

Незнакомая спальня в незнакомой квартире. Слева на расправленной кровати лежало окровавленное тело чернокожего мужчины. Остекленевшие глаза смотрели ей прямо в лицо. От кровати к тому месту, где она стояла, шли кровавые следы. На полу лежал грязный нож. Анжела вспомнила стук упавшего в темноте предмета, вернувшего ее в сознание. Перед глазами появились слипшиеся от крови пальцы. Пока она находилась в теле старухи-бухгалтерши, кто-то побывал в ней.

Она набрала в легкие воздуха и задержала дыхание.

Цвет кожи убитого заставил задуматься ее о собственной географии. Египет, Зимбабве или Мозамбик? По фонарям внизу вдоль тротуара и фарам проезжающих автомобилей сложно было судить. Впрочем, чугунные батареи, репродукция Шишкина на стене и газета «Сольские новости» на прикроватной тумбочке позволяли надеяться, что она по-прежнему находится в родном городе.

«Ну что ты застыла как статуя? – неожиданное возвращение мистера Хайда заставило ее вздрогнуть. – Пойдем домой. И не переживай за этого черномазого. Он сам виноват. А ведь мы могли быть друзьями. Видишь, к чему приводит глупое упрямство. Нет, я не пытаюсь тебя запугать. Просто хочу, чтобы ты знала, что лучше со мною не ссориться».

27.

Изначально он не собирался убивать ученого.

Во-первых, форма выглядела многообещающей. Негр часто рассказывал крысе о своих предположениях, проявляя при этом чрезвычайную проницательность и дальновидность. Всегда был бодр и подтянут. Его здоровое и крепкое тело могло прослужить не одно десятилетие. Во-вторых, у них было много общего. Негр тоже был чужаком в этом городе и тоже был полон масштабных планов. Он тоже твердо шел по пути их реализации. В-третьих (а может быть и во-первых – это как посмотреть), он хотел отыграться на нем. Негр унизил его. Скорее всего, неумышленно, но это не имело значения. Он заставил его поселиться в смертельно тесной форме, держал взаперти и ставил свои дурацкие эксперименты. За это он должен был ответить. А для того чтобы ответить, он должен был продолжать жить.

Но так он думал вначале. Позже его точка зрения в корне изменилась.

За два месяца их знакомства ученый многое понял, хотя так и не разобрался, кто у кого под колпаком. Из потенциального раба он превратился в опасного противника, единственным надежным способом нейтрализовать которого было убийство.

Жаль. Он отлично бы пополнил команду. Но марлевая повязка, резиновые перчатки и герметично закрываемый аквариум усложнили дело. Можно сказать, негра убила его осторожность.

При других обстоятельствах можно было бы подождать. Тем более, что очень скоро он широко расставит сети и счет пойдет на десятки тысяч форм. Вероятность, что негр оказался бы в их числе, более чем высокая. Но был еще один пунктик. Подопытные муравьи требовали скорейшего разрешения вопроса: они вносили мучительное неудобство и всерьез мешали заполнению. Пока он не избавится от насекомых, каждая заполненная им форма будет первые сутки ползать на брюхе и возбуждать интерес свидетелей. Назойливый вопрос: «А что это с ними происходит?» – будет снова и снова нарушать тишину. Он собирался залить кипятком проклятый муравейник и покончить с ним. Но контакт оборвался. С емкими формами это случается сплошь и рядом. Девчонка сбежала. Работа оказалась выполненной лишь наполовину.

28.

Ослепительный свет огнем полоснул по сетчатке. Анжела зажмурилась. Свет продолжал пробиваться сквозь веки. Кровяные сосуды пылали красными деревьями на сине-черном фоне. Она приложила к глазам ладони. Так было лучше. Но только глазам. Теперь свет жег руки. Как будто она проспала пару часов на пляже в полдень и обгорела до волдырей. Анжела сдвинулась в тень.

В пяти шагах перед ней прошуршал колесами автомобиль. Где-то играл радиоприемник.

– Магазин «Бугор» предлагает вам широкий ассортимент строительных материалов. Приходите. Наши цены вас приятно удивят.

Реклама закончилась. Трижды пропищал сигнал.

– В Москве семь часов утра.

Грязными липкими ладонями она ощупала ссадины на лице. Майка прилипла к телу. Жирные волосы спутались, сбились и веревками свисали с головы. Ногти были сломаны, локти сбиты.

Память, как игрок в карты, выбрасывала перед разумом на стол картины вчерашней ночи. Книжная полка в холодильнике… Скрюченные артритом пальцы… Распахнутый от ужаса глаз старухи в зеркальце, чуть присыпанном пудрой… Черное окровавленное тело на белой простыне… Пустынная ночная улица… Навес остановки в первых лучах солнца…

– Пьяная что ли?

– Бомжует. А может, потаскали и выбросили. Кто знает?

Разговаривали две женщины. Анжела повернулась на звук голосов.

– Эй!

Голоса смолкли.

– Пожалуйста…

Ответом стали удаляющиеся шаги. Она представила себя со стороны. Измятая и грязная бродяга, зажмурив глаза, просит о помощи. Реакция невидимых собеседниц была более чем предсказуема.

Солнце продолжало жечь. Она сдвинулась в тень еще глубже. Попытка хоть немного приоткрыть глаза провалилась – боль была нестерпимой. Потекли слезы.

– Господи, сделай так, чтобы это был только сон. Сон во сне. Такое ведь нередко случается.

В голову лезла всякая чушь. «Теперь она мертва. Ее ручные змеи проели ей глаза». Где она могла прочесть эту чудовищную фразу? То ли Рембо, то ли Бодлер… Не важно. Одну змею звали Гордыня, другую – Бездарность.

Грохоча пустым кузовом, проехал грузовик. Потом остановился троллейбус (она узнала его по гулу электродвигателя) и зашипел раскрывающимися дверями.

Надо позвонить. Кому? Людка наверняка спит. Остаются родители.

«Наконец-то ты о них вспомнила. Кажется, твоя независимость разбилась вдребезги о первое серьезное происшествие. “Мне от вас ничего не нужно. Не учите меня жить. Я сама решу, что мне делать…” Сотни высокопарных фраз на деле оказались пустым звуком?»

Плевать, как это выглядит. Нужна помощь.

Анжела провела рукой по лавке в поисках сумочки с телефоном. Кусок облезшей краски неприятно царапнул ладонь. Кроме прилепленной жвачки на лавке ничего не было. Она поискала ногой на земле, отметив отсутствие каблука на правой туфле. Сумочки не было. Может быть, она лежала на другом конце лавки – под солнцем. Но для Анжелы это было все равно что на другом конце света.

Солнечный свет отвоевал у тени еще несколько сантиметров пространства и вновь коснулся ее руки. Анжела подвинулась и уперлась плечом в столб. Лавка на остановке закончилась. Максимум через двадцать минут тень исчезнет. Солнце сначала ослепит ее, выжжет глаза, а затем сжарит заживо.

В двух шагах справа от нее приглушенно играла музыка.

– Эй, послушайте, – Анжела протянула руку к невидимому собеседнику.

Никто не ответил. С дороги долетел низкий шум электромотора и шипение двери. Она представила, как человек с плеером в ушах повернулся к подъехавшему троллейбусу, чтобы взглянуть на номер. Анжела шагнула на звуки музыки, схватила чью-то руку и отступила обратно в тень.

Это был мальчишка. Причем довольно хлипкий. Сквозь майку она чувствовала его тощий бицепс. Он дернул руку на себя, но освободиться не смог.

– Эй, вы что делаете? Отпустите.

Музыка зазвучала громче. То ли динамик выпал из уха, то ли парень сам вынул его свободной рукой. Люда услышала голос Земфиры.

– Послушай, мне нужна твоя помощь.

– Денег нет, – парень снова попробовал выдернуть руку и снова безрезультатно.

– Мне не нужны деньги.

– Отпустите руку.

– Сначала послушай.

– У меня через двадцать минут тренировка.

– Я отпущу, только послушай. Всего одну минутку. Сначала давай кое-что уточним. Мы стоим за перекрестком Мира и Маяковского. Верно?

– Да, напротив музея.

Это было в десяти минутах ходьбы от «Страны грез». Ключей у нее не было, но Люда сегодня была в первую смену.

– В двух кварталах отсюда, по Гоголя, есть магазин «Гардины и шторы». Знаешь такой?

– И что?

Она сняла с левого уха сережку и протянула ему.

– Возьми. Подаришь своей девушке или сдашь в ломбард. Около застежки стоит проба, если сомневаешься, – сережка исчезла из руки. Парень перестал дергаться и замолчал. – Если хочешь получить вторую, купи мне что-нибудь, чем укрыться от солнца. Занавеску или просто кусок ткани. Только поплотнее, чтобы можно было накрыться с головой. Понимаешь?

– У меня в кармане шестьсот рублей.

– На дешевую тряпку хватит. Ты принесешь его мне, а после проводишь до квартиры. Тридцать тысяч за полчаса – неплохой заработок.

– Зачем вам это? Боитесь видеокамер?

– Долго объяснять. Так мы договорились?

– Ладно.

Судя по голосу, он больше не торопился. И эта его размеренность едва не стоила ей жизни. Через двадцать минут после ухода парня солнце загнало Анжелу в угол. Тень, падающая на лавку, закончилась, и Анжела вжавшись в стену. Солнце, обжигая, касалось пальцев ног. Она пробовала стать на цыпочки. Куда он пропал? Пошел на тренировку? (Судя по его бицепсу, если он и занимается спортом, то это, скорее всего, шахматы.) Или парень пересчитывает деньги у прилавка в ломбарде?

«Спокойно. Он немного задерживается, но скоро будет здесь», – голос в голове звучал отчетливо и громко. – «С чего ты взял?» – «Я видел, как он переходил дорогу в двух кварталах от остановки. Под мышкой у него был сверток». – «Ты находишься в двух кварталах от меня? Тогда почему бы тебе самому не принести мне покрывало? Насколько я понимаю, именно благодаря тебе я вдруг разлюбила солнечные ванны».

– Эй, вы там как? – голос парня оборвал внутренний диалог.

– Принес?

Анжела протянула руку перед собой.

– Сначала сережка.

Она дрожащими пальцами вырвала вторую серьгу из уха и отдала собеседнику.

– На тряпку не хватило. Самая дешевая – шестьсот тридцать за метр. Пришлось в «Хозтовары» идти. Вам ведь все равно, чем укрыться.

Под ноги ей что-то упало. Она наклонилась и взяла в руки сверток. Это был пакет с полиэтиленовой пленкой.

– Я же говорила. Мне нужна защита от солнца, а не от дождя.

Парень молчал.

– Эй!

Никто не ответил. Он исчез, получив свое.

«Пленка черная», – подсказал мистер Хайд.

Она набросила ее на голову. Ощущение будто после адской парилки она прыгнула в ледяной бассейн. Спасена!

Через двадцать минут она стояла у входной двери «Страны грез».

29.

Невероятно, но он успел. Тощий сержант проявлял чудеса выдержки. Двенадцать минут переговоров сквозь тонированное окно – как на исповеди у католиков. На его месте Терентьев разбил бы это окно к чертовой матери.

– Проблемы?

Терентьев хлопнул дверью служебной девятки.

– У нас нет. А про него не знаю.

Сержант едва обернулся и снова постучал в черное стекло.

– Выходите из машины.

Невидимый водитель ржавой «копейки» что-то проорал в ответ. Судя по голосу, он был пьян в стельку. Продолжительный монолог закончился упоминанием использованного контрацептивного средства. Сержант сделал вид, что не понял, в чей адрес это было сказано.

– Он не выйдет.

Сержант повернулся. На потном лице, усыпанном юношескими угрями, вспыхнуло удивление.

Упреждая вопрос «Это еще почему?», Терентьев сунул ему под нос удостоверение.

– Капитан милиции Терентьев. В машине наш сотрудник, и он поедет дальше.

– Машина затонирована, – мальчишка в форме заблеял испуганной овечкой. – У нас приказ…

– Стоять смирно, сержант, когда разговариваешь со старшим по званию.

Парень стукнул каблуками и вытянулся во весь рост.

– Этот человек, – Терентьев ткнул пальцем в черное стекло, – при исполнении. Он работает под прикрытием. Все секретно. Понимаешь, что это значит?

Сержант неуверенно кивнул.

– Это означает, что ты не должен видеть его лица. За спиной хлопнула дверь патрульки.

– Эй, че за дела?

Терентьев повернулся. Рядом с машиной стоял толстый гаишник. Звезды на его плечах требовали срочной смены формата переговоров.

– Здравия желаю, товарищ полковник. Старший следователь шестого отдела Терентьев. Я объясняю коллеге, что водитель не может вылезти из машины.

– Инвалид что ли?

– Нет. Наш человек из органов. На задании. Ему надо срочно ехать.

Проклятый кризис. Это ж надо! Полковник в патрульной машине. Скоро и генералы полосатые палочки в руки возьмут.

– У нас тоже задание. Пусть выходит.

– Товарищ полковник. Секретное задание. Это против инструкции. Есть все документы. Если подождете, я сейчас подвезу.

Он позвонит Шматченко, и пусть он сам разбирается с этим боровом. Все что он мог сделать, он сделал.

– Я говорю, пусть выходит. Хватит лапшу на уши вешать. Хочу посмотреть на этого Джеймса Бонда.

– Но товарищ полковник…

– Пьяный?

– Как сказать.

– Ладно. Значит так. Только для работников шестого отдела и только сегодня. Специальное предложение. Пять тысяч рублей, и мы не открываем черный ящик.

Думать было нечего. Терентьев отвернулся, прежде чем достал толстую пачку пятерок из внутреннего кармана пиджака. Якубович в погонах должен продолжать думать, что поставил Терентьева перед действительно сложным выбором.

Купюра в вытянутой руке затрепетала на ветру.

– Не в руки. На сиденье в патрульку.

– Спасибо за понимание, товарищ полковник. Пятерка легла на затертое до дыр водительское сиденье.

– Удачи на дорогах, коллега.

Полковник махнул сержанту рукой в сторону «копейки».

– Эй, Паша. Ну ее! Пусть едет.

30.

Двадцать минут на подготовку прошли. Профессор не дал ему возможности заглянуть в телефон, а он очень на это рассчитывал.

– Давай, Жуков. Перед смертью не надышишься. Неужели в русском языке нет никакой другой фразы, отражающей тщетность спешных приготовлений перед неизбежным? Он вспомнил мать. Провалить экзамен и умереть – совсем не одно и то же.

– Первый вопрос. Бытие и небытие.

Валя посмотрел на экзаменационный лист. На бумаге кроме вопросов не было ничего.

– Ну и? – Павел Артемович потер ладони.

– Бытие – это одна из ключевых категорий любой философской системы. Бытие в философии противопоставляется небытию. Бытие – это все, что окружает нас. Вся живая и неживая природа, а также само время и пространство, в котором находятся эти объекты.

– Стоп. Послушай, Жуков, – Павел Артемович постучал ручкой по столу. – Есть четкое определение, сформулированное не менее трех веков назад. И всякому, кто сможет обоснованно сократить или дополнить его хотя бы на слово, светит, как минимум, научная степень. Ты ведь не претендуешь на научную степень в области философии?

– Нет.

– Тогда просто повтори то, что я диктовал на лекции.

– Бытие – это… – Валя снова заглянул в пустой лист и замолчал. Вчера он читал этот конспект, но прочесть – не значит запомнить.

– Понятно. Следующий вопрос.

– Русские философы двадцатого века.

Это был сорок восьмой вопрос, и он его не готовил. Валя мог рассказать немного про Канта, Сократа и Диогена. Знал, что Спиноза шлифовал увеличительные стекла. А вот с русскими мыслителями дело было глухо. Единственный известный ему русский философ сейчас сидел перед ним.

– Не будем вдаваться и исторические подробности. Давайте вкратце. Соловьев. Бердяев. Вернадский. Основные направления и идеи.

Из школьного курса биологии он помнил, что фамилия Вернадский связана с ноосферой.

– Согласно теории Вернадского все население планеты можно объединить в единое целое. Ноосферу.

– Вы несколько забегаете вперед. Сначала следовало бы рассказать о «душе» а потом уже переходить к ноосфере.

– Согласно теории Вернадского у человека есть душа. После смерти человека она покидает тело. Иногда, чтобы она могла выйти, родственники умершего оставляют открытыми двери. А чтобы она не проголодалась, они оставляют стакан воды и кусочек хлеба на подоконнике.

– Души у людей есть согласно большинству мировых религий. В чем специфика души по Вернадскому?

Что на это ответить – Вале оставалось только гадать.

– Ну… В возможности их объединения.

– А как вы думаете, после объединения души сохраняют свою индивидуальность?

– Думаю, нет. В таком случае объединение было бы неполным. Объединившись, они перестают существовать по отдельности и превращаются в новое существо. И это существо обладает уже совсем иными свойствами. Переход количества в качество.

Павел Артемович улыбнулся. Хороший знак. На пересдачу обычно отправляют с угрюмой маской на лице.

– Свойствами? Какими, например?

– Ну, оно намного умнее, чем любой элемент ее составляющий. Оно мыслит не логическими конструкциями, а совсем иначе, используя надчеловеческие, а потому нам не известные принципы мышления. У него непостижимые для человека цели и безграничная власть над миром.

– Другими словами, души умерших составляют Бога? Очень интересно. Но вообще-то у Вернадского об этом ничего не сказано. Давай зачетку. Трояк. За богатое воображение.

31.

К счастью, на лестничной площадке не было окон. Она свернула пленку и засунула ее за трубу мусоропровода. Скорее всего, она ей еще пригодится. Из квартиры доносилось ритмичное техно. Людка уверяла, что танцевальная музыка зажигает клиентов.

Анжела нажала на кнопку звонка. Прошло не меньше трех минут, прежде чем дверь открылась.

– Ни хрена себе! Явление Христа народу. Что случилось, подруга? Ты как с помойки.

На Людке был тонкий шелковый халат, накинутый поверх голого тела. Судя по раскрасневшемуся вспотевшему лицу, встреча была в самом разгаре.

– Ничего страшного. Работай. Закончишь, потом расскажу. Телефон твой где?

– На кухне. С тобой точно все нормально?

– Полный порядок. Не бери в голову.

Анжела проковыляла в ванну и закрыла за собой дверь.

От электрической лампы на потолке слезились глаза. Ничтожное неудобство по сравнению с солнечными ожогами.

Ледяная вода бодрила. В едва не сгоревшее тело возвращалась жизнь. Рука, которой она схватила стоявшего на солнце мальчишку, покраснела, но волдырей не было. Анжела смыла с себя пену, и вода в тазу почернела. Как будто она не купалась, а мыла обувь. Но главное, было непонятно, где можно было так измазаться?

«Советую подумать над более насущными вопросами. Что ты собираешься делать дальше? Не век же ты будешь сидеть в ванной».

Как будто чья-то невидимая рука снова надела ей наушники.

– Все с меня этих чудес хватит. Я иду к врачу. «Теперь, когда уже большая часть пути осталась за спиной, это особенно глупо. Не будь дурой. Еще пара недель, и первые десятки тысяч слушателей будут, затаив дыхание, жадно ловить каждую извлеченную тобой ноту».

– Ты мой бред. И по-другому не может быть. Симптом психического расстройства.

«Я уже говорил, мне наплевать, кем ты меня считаешь. Так что давай больше не будем об этом. Ты испугалась, и это нормально. Ты изменилась, и это тоже нормально. Жизнь – это цепь изменений. Возможно, в нашем случае все происходит быстрее обычного, но это не меняет сути. Сейчас ты совершенно не похожа на ту, кем была пятнадцать лет назад, а еще через пятнадцать будешь совершенно не похожа на себя теперешнюю. Так что никаких аномалий».

– Сгорать от солнца ты считаешь нормой? «Побочный эффект – как плата за скорость. Один из немногих. В остальном ты меняешься в прежнем естественном направлении. Мы всего лишь немного ускорились. А чего медлить? Как сказал один мудрый человек, “когда дует ветер перемен, дураки строят стены, а мудрецы – ветряные мельницы”. Так что давай вставай, мы и так потеряли много времени».

– Ты обещал исчезнуть, если я выполню задание с ряженкой.

«ТЫ ЕГО ЗАВАЛИЛА, – голос взорвался в голове тысячами децибел. Она уронила душ и села на корточки, обхватив голову руками. – Да, кефир вернулся на прилавок. Но через два дня он уже был просроченным. Ты должна была обратить внимание на срок годности. Две трети пакетов оказались вне игры именно по этой причине. Так что нечего строить из себя потерпевшую. Хватит ныть. Начинай исправляться. В общем так.

Парочка в спальне будет резвиться не больше десяти минут. Максимум пятнадцать. За это время ты должна покинуть квартиру. Нам не нужны объяснения с подругой. Вряд ли она сможет тебя понять».

– Бежать от Людки?

«Да. Если ты не хочешь по итогам переговоров с ней загреметь в дурдом. Впоследствии ты, конечно, выберешься оттуда. Но к чему терять время?»

– У меня нет ни денег, ни телефона, ни ключей. Мне некуда идти. Я не смогу идти, пока не наступит ночь.

«Ее телефон лежит на кухонном столе. Вызовешь такси. Снова обернешься в пленку и поедешь домой. Ключи от квартиры будут лежать в почтовом ящике. Не спрашивай меня, каким образом они там окажутся. Просто поверь. И живее. У нас почти не осталось времени».

32.

За всю свою жизнь Терентьев видел трех негров (те, что по телевизору, не в счет). Двоих, живых, – в Москве шесть лет назад в командировке. А третий сейчас лежал перед ним на диване. Третий негр был мертв.

Негр лежал в расправленной кровати, раскинув руки широко в стороны. Простыня под ним напоминала японский флаг, где роль солнца выполняло круглое с ровными краями пятно крови.

Судя по всему, смерть он встретил во сне. Три удара ножом: один в грудь и два в шею. Терентьеву не требовалось заключения патологоанатома, чтобы сказать, который удар был первым. Мгновенная смерть от кровоизлияния в сердце. В противном случае покойный успел бы спрыгнуть, упасть с кровати, ну, или, как минимум, скомкать пастельное белье под собой.

Шилов ушел за понятыми, и у Терентьева было десять минут на то, чтобы заглянуть в шкаф и пошарить по карманам погибшего.

В шкафу не было ни коробочек, ни сумочек, ни кошельков. Стопки мужского нижнего белья, маек и носков. Холостяк. Под стопками было пусто.

В пиджаке лежала пластиковая карточка «Виза» и свернутая пополам пачка банкнот. Сотки пятисотки и тысячные. Карточку он положил обратно, а наличные себе в карман. Негру на диване они уже вряд ли понадобятся. В кожаной куртке, висевшей у входа, он нашел немецкий паспорт, две обертки от карамели, еще несколько тысячных купюр и чек из «Спорт-мастера» на спортивные штаны «Пума», видимо, те самые, что висели на стуле у кровати.

Улов был, прямо скажем, не богат.

Услышав шаги по лестнице, Терентьев отступил от вешалки и повернулся к пустому проему в конце коридора. Замок открыть не сумели. Металлическую дверь болгаркой спилили с навесов и поставили рядом с лифтом.

На пороге появились четверо. Старичок, две женщины и Шилов. По одному, заложив руки за спину, словно под конвоем, они вошли в квартиру.

– Хозяин квартиры и понятые, – представил Шилов.

Когда все расселись Терентьев достал из папки пачку бланков и протянул их Шилову – бумажная волокита, составлявшая основную часть его работы, вызывала стойкую неприязнь.

– Ручка есть? Давай экспозицию, – он протянул Шилову паспорт убитого.

– Мудреная ксива. Иностранная что ли?

– Да парень-то, судя по цвету кожи, тоже не местный.

Старичок оказался хозяином квартиры. Убитый снимал у него жилье уже четвертый месяц и планировал прожить здесь еще два. Жилец – теперь уже во всех отношениях бывший – вел себя вполне прилично. Соседи на него не жаловались. Квартплату отдавал за месяц вперед, коммуналку платил вовремя. Зачем он приехал в город и чем занимается, старичок не знал.

– Только вот в последнее время вел он себя как-то странно. Как будто смерть свою чуял. Новые замки в дверь вставил, занавески с окон поснимал. Я не возражал. Платил он очень хорошо. За такого квартиранта надо держаться. Последний раз я его видел две недели назад, когда он деньги за июль отдавал. Сам он выглядел совсем неважно. Какой-то сонный и усталый. И встречу назначил на самом солнцепеке. Я ему говорю: “Давай в тень отойдем”, а он – нет, не хочет и все назад оглядывается.

– Слежки боялся, – предположил Шилов. Терентьев в компании старика-хозяина обошел квартиру. Заглянул в туалет и в ванную. Похлопал дверцами кухонного шкафа и открыл дверь в кладовую, где вместо четырех квадратных метров подсобного помещения перед ним открылся вход в просторный коридор.

– А это что за фигня? Старичок занервничал.

– Здесь когда-то мусоропровод был. Но он ни дня не работал. Я с управдомом все согласовал, и соседи тоже не возражали.

Хозяин убрал заднюю стену кладовой, соединив таким образом квартиру с изолированной частью лестничной клетки, которая некогда была коридором и площадкой мусоропровода. Вряд ли такая перепланировка была одобрена БТИ.

Терентьев нащупал на стене выключатель. Помещение озарил холодный свет люминесцентных ламп. Насколько мог судить Терентьев, это была лаборатория. Узкий, шириной не более полуметра, верстак был завален колбами, пробирками, подставками и грязными резиновыми перчатками. Из стены торчал водяной кран. Рядом шумно гудел измазанный чем-то похожим на солидол старинный холодильник «Орск».

– Ну ни хрена себе!

– Что там? Еще один труп? – донесся недовольный голос Шилова из коридора.

– Да нет. Это я так. Не ожидал просто. Ты пиши, не отвлекайся.

Становилось ясно, почему иностранный гость не остановился в гостинице. Похоже, черномазый собирался помочь Аллаху покарать неверных, но по какой-то причине вознесся сам.

– Ну-ка, папаша, пока постой здесь. Терентьев посмотрел под ноги. Чисто. Ни лески, ни веревки. По-хорошему следовало бы вызвать саперов, но их ждать будешь до полуночи, а торчать тут он не хотел.

Аккуратно ступая, Терентьев прошел вглубь комнаты.

33.

Невероятно, но так хорошо, как сейчас, ему не работалось никогда. И в молодости, и в зрелые годы все время что-то отвлекало. Сначала – друзья и женщины, потом – семья и быт. Только теперь, когда жена умерла, дочь вышла замуж, а немногие оставшиеся в живых друзья забыли о нем, он наконец мог сосредоточиться на работе.

Его больше не интересовала карьера и зарплата. Притупилось чувство жалости к больным, которое, кстати, чаще только мешало. Теперь в работе им двигало желание лечить само по себе. Остаток жизненных сил и многолетний опыт требовали применения. Сразиться с болезнью и победить ее. Все. Больше ничего не надо.

На столе лежали три белых журнала. Ашиев, Стасов и Фролов. Вообще-то, согласно инструкции, брать истории домой категорически запрещалось. Но наступили выходные, а ему нужно было все перечитать еще раз.

У этих троих было намного больше общего, чем могло показаться на первый взгляд. Ни один из них раньше не состоял на учете в диспансере и не обращался за помощью к специалистам. Все трое поступили в отделение с интервалом в семь-десять дней в бредовом бессознательном состоянии. У всех троих наблюдалось раздвоение личности. Ашиев и Фролов пытались скрывать это, Стасов, напротив, не делал из этого секрета. У всех троих острая фаза длилась не больше двух дней. Всех троих лечили совершенно разными препаратами (Фролову он давал витамины и плацебо). Все трое выздоровели, причем приблизительно в одинаковые сжатые сроки.

Это была либо химическая интоксикация неизвестным ему веществом, либо опять же неизвестная ему инфекция. Об инфекции говорил и загадочный темнокожий гость. После выхода на работу Перов трижды пытался дозвониться по номеру, который тот ему оставил. Бесполезно. А жаль. Встреча с ним, наверное, здорово помогла бы делу.

Анализы на микроорганизмы и содержание психотропных веществ пока не прояснили картину. Но он собирается копать глубже. Настолько жесткие психические отклонения не могли пройти бесследно. Они предполагали воспаления, кровотечения, атрофии, какие-то органические изменения в центральной нервной системе. Перов собирался заглянуть внутрь черепной коробки. Фролов и Стасов получили направление на МРТ. Немного огорчала очередь длиною в месяц. Но ничего. Он подождет. Следы все равно обязательно останутся.

И да – он не забыл вопрос негра о гастрономических предпочтениях инфицированных и специально за свои деньги заказывал суши. Любовь к имбирю у Стасова и Фролова подтвердились на все сто.

34.

Внутри было зловеще тихо. Будто кто-то уже давно и терпеливо дожидался его прихода. Вдоль стены на подставках стояли три прямоугольных аквариума, литров по шестьдесят каждый.

В первом валялась дохлая крыса. Облезлая шкура тесно обтянула череп, глаза высохли, губы ссохлись, обнажив длинные желтые клыки. В блюдце лежали гранулы сухого корма для животных, а поилка была наполнена водой. Умер грызун в достатке.

Терентьев вспомнил недавний вопрос про труп. Сейчас он ответил бы утвердительно, и позвал бы Шилова взглянуть на тело. Но поезд ушел, хохма не состоялась. Терентьев шагнул ко второму стеклянному коробку.

Внутри был кусок трухлявого бревна, по которому бегали крупные рыжие муравьи (возможно, термиты) и пожелтевший изъеденный лист салата.

Наклонившись, он увидел на листе четырех сбившихся в кучку насекомых. Два передними лапками держали третьего, а еще один грыз его голову. Жертва отчаянно вырывалась и крутила головой, но численный перевес определил исход схватки.

Труп собрата убийцы потащили с собой в муравейник. Когда муравьи скрылись внутри, Терентьев обратил внимание на некоторые особенности их жилища. Муравейник был не холмиком, а пирамидой с четко обозначенными сторонами. Вершина была ровно усечена, отчего сооружение сильно напоминало постройки древних майя. Однако самой примечательной особенностью муравейника была не архитектура, а строительный материал. Стены сооружения состояли из трупов муравьев.

Терентьев наклонился поближе, чтобы внимательнее рассмотреть замысловатый муравейник, когда насекомые вдруг разом, словно по команде, развернули свои головы к стеклу и замерли, словно кто-то резко сбросил температуру в аквариуме градусов на сто вниз. Тысячи фасеточных глаз единым изучающим взглядом уставились на Терентьева. И этот взгляд был злым и холодным. Через мгновение все закончилось. Муравьи вернулись к своим делам и больше не обращали на Терентьева никакого внимания.

Что за черт? Теперь он не был уверен в том, что секундная пауза в броуновском движении вообще случилась.

Последний аквариум был на треть заполнен сушеными пчелами.

Негр явно готовил что-то экзотическое. Для изготовления тротила подопытные крысы и насекомые не требуются. Хорошо, если это какой-нибудь отравляющий газ, а если бактериологическое оружие?

Терентьев прикинул свои шансы подцепить в этой необыкновенной кладовке какую-нибудь заразу, вроде сибирской язвы. Такая возможность, безусловно, существовала. С другой стороны, удачная развязка истории могла привести ему еще пару звезд на погоны. Поимка сообщника по горячим следам и предотвращение теракта. Тут и до кресла начальника УВД рукой подать.

Терентьев двинулся дальше.

Торец узкой комнаты, где раньше располагалась площадка мусоропровода, был кабинетом. На ширину комнаты стоял письменный стол. Рядом с компьютерным монитором лежал раскрытый альбом с вклеенной газетной вырезкой.

Разумно было бы как можно меньше касаться руками вещей на столе. Но если аккуратно и через носовой платок – особого вреда не будет.

Терентьев сел в затертое кресло со сломанным колесиком и взял альбом в руки. Выцветшая страница с отпечатком от кружки кофе, выпитой сто восемьдесят лет назад, пестрела дореволюционными ятями.

«Губернский вестник» № 24 от 18 мая 1832 года

Сольские людоеды

Сорок восемь душ погибло от голода в имении разорившегося помещика Сольского. Выживший кузнец был уличен в поедании трупов умерших. Суд отклонил ходатайство защиты о сумасшествии обвиняемого. Людоед был осужден на двенадцать лет каторги. Подробнее читайте на четвертой странице.

Терентьев перевернул лист. Продолжения статьи не было, но было продолжение темы.

«Тульские новости» № 9 от 28 января 1909 года

Страшная находка

На улице Невской в собственном доме мещанином Иваном Краснушиным в минувший четверг были обнаружены шесть мертвых тел. Мертвецы лежали в подвале дома на бочках с соленьями. Они забрались в дом ночью, разбив окно в подвал. Две женщины и четверо мужчин. Все шестеро крестьяне. Карманы умерших были забиты имбирным печением, купленным днем ранее в торговой лавке купца Мазина.

Личности умерших установлены. Тела опознал кучер Илья Прохоров, который в минувшую среду вез этих людей из села Сольского в Тулу. Он хорошо запомнил покойных по причине их странного вида и поведения.

Несмотря на теплую погоду, все шесть пассажиров были замотаны в тряпки с ног до головы, на головах у них были шапки, а на руках рукавицы. За шесть часов дороги они ни разу не заговорили друг с другом. Когда экипаж подъезжал к пункту назначения, все шестеро, прежде глубоко спавшие, вдруг разом подскочили, как будто разбуженные громким звуком или сильной тряской. Но, как уверяет Прохоров, лошади шли шагом, дорога была гладкой как лед, а самым громким звуком был стрекот кузнечиков.

Причина смерти крестьян не установлена. Земский врач Николай Игнатьевич Аршов, осмотревший тела, отрицает наличие внешних признаков какой-либо инфекции или следов насильственной смерти. Очевидно, свет на причину гибели людей прольет завтрашнее вскрытие. Подробный отчет о нем читайте в следующем номере нашей газеты.

Что заставило этих людей покинуть родное село, почему они забрались в дом Краснушина и что послужило причиной их смерти – неясно. Всем, кому что-либо известно о таинственном происшествии, следует обратиться в центральный полицейский участок Тулы для помощи следствию.

Дальше шли две вырезки на английском языке. Заголовок первой был написан на фоне ночного неба, усыпанного звездами. А текст второй изобиловал аббревиатурами и цифрами.

Терентьев перевернул лист.

На пятом по счету развороте альбома была приклеена вырезка из местной газеты. Он узнал издание с первого взгляда по букве «А» в обрезанном названии, стилизованной под звезду. На черно-белой фотографии в центре страницы был запечатлен огромный котлован рядом со зданием городского кинотеатра.

«Красный Сольск» № 24 от 16 мая 1976 года

Забытое кладбище

При прокладке теплотрассы по улице Тухачевского было найдено массовое захоронение человеческих останков. Точное количество мертвых тел еще предстоит определить, но речь идет не менее чем о сотне человек.

Кто именно эти люди, отчего они погибли и почему их тела оказались захоронены в центре города – пока остается загадкой. Установить личности погибших вряд ли удастся. Тела практически разложились. Внешние повреждения на телах отсутствуют. Судя по позам погибших, смерть наступила в результате удушья.

Можно было бы предположить, что найденные люди – жертвы располагавшегося в этом районе в годы войны транзитного лагеря для военнопленных. Однако ни один из погибших не был одет в военную форму.

Об этом случае Терентьев слышал, когда был пацаном. Слухи о сотне мертвецов, закопанных у входа в кинотеатр, много лет блуждали по городу. Об этом говорили дома, во дворе и в школе. Согласно неофициальным источникам информации, к войне покойники никакого отношения не имели и оказались под землей всего за десять лет до того, как их обнаружили.

Все они были пациентами городской инфекционной больницы.

Отец рассказывал, что врачи нашли в их крови неизвестный вирус, поражающий головной мозг. Информацию о неизвестном заболевании направили в вышестоящие инстанции, и вопросом серьезно обеспокоились в столице. По единогласному заключению экспертной комиссии, инфицированные были неизлечимо больны и представляли смертельную опасность для остальных жителей города. Вместо того, чтобы сражаться за здоровье больных, их решили умертвить. Кто-то из исполнителей проговорился, и приговоренные к смерти удрали.

Почему они не разбежались в разные стороны и зачем залезли в центральное бомбоубежище – никто наверняка не знал. Кто-то говорил, что из-за инфекции у них стало плохо с мозгами. Другие, напротив, утверждали, что как раз с мозгами у них было все нормально, а причина в другом. Как бы то ни было, но власти скоро обнаружили место, где скрывались инфицированные. Всех удушили ядовитым газом. Ход, через который больные забрались под землю и через который позже запустили газ, залили бетоном.

Наткнулись на могильник по вине бригадира из теплосетей. Он указал экскаваторщику не ту сторону улицы, что была указана в утвержденном и одобренном органами проекте.

Отец говорил, что газ, которым удушили больных, обладал еще и разъедающими свойствами, и лет через двадцать трупы должны были превратиться в компост.

«Русские сенсации» № 6 от 24 октября 2008 года

Из интервью с кандидатом исторических наук, доцентом кафедры истории Тульского педагогического института Полежаевым Алексеем Ильичом

История города Сольска повторяет сюжет известного рассказа Айзека Айзимова.

Город Сольск вымирал весь до последнего жителя по меньшей мере трижды за последние двести лет: в 1831, 1910 и 1946 годах. Это установленные факты, подтвержденные документально. Нечто загоняло людей под землю и там убивало их. Возможно, мы имеем дело с двумя сцепленными событиями, следующими одно за другим. Первое – землетрясение или ураганный ветер – загоняло людей в подвалы. Второе – скорее всего, внезапное наводнение (Сольск стоит на реке Шип, уровень воды в которой крайне нестабилен) – убивало их. Однако это всего лишь гипотеза.

Далее следовали еще четыре статьи на иностранном (кажется, испанском) языке, содержащие химическое формулы и уравнения.

Последней вклейкой в альбом была совсем свежая статья из журнала «Психиатрия» за июнь текущего года.

Аффективные и шизоаффективные психозы. Случай из практики

Из приемного отделения городской больницы поступил больной А. сорока четырех лет в сопровождении жены. Самостоятельно предъявляет жалобы на постоянные головные боли, кошмарные сновидения, чужие голоса в голове. Жалобы со слов жены: «Изменился в поведении две недели назад. Стал замыкаться в себе, запирался в спальне, зашторивал окна темной тканью, жаловался на светобоязнь. Начал спать по 17 часов в сутки. Остальное время (ночь) проводил за компьютером. Перестал ходить на работу. Стал резко раздражителен, вспыльчив».

Псих. статус пациента. Замкнут, избегает визуального контакта, смотрит в сторону. Мимика бедная. На вопросы отвечает неохотно, односложно. Эгоцентричен. Скрытен. Обманы восприятия и бредовые идеи на момент осмотра не продуцирует. Мышление абстрактно-образное с элементами резонерства. Эмоционально беден.

Многочисленные термины следующего абзаца положили конец чтению. Терентьев заглянул в самый конец.

«Заведующий первого мужского общепсихиатрического отделения Сольского психоневрологического диспансера Перов Ф. П., кандидат медицинских наук».

Под вклейкой от руки синими чернилами было написано: «Q. E. D.».

Терентьев захлопнул альбом, положил его на край стола и убрал платок в карман.

В ящиках стола лежали пачки бумаг. Часть была распечатана на принтере, часть написана от руки. Среди ручек и скрепок находился небольшой пакетик, вроде тех пакетиков с запасными пуговицами, которые часто прилагаются к верхней одежде. В нем был осколок камня, похожего на уголь и свернутая пополам бумажка. Терентьев развернул и прочитал. «Метеорит Сейнич. Фрагмент (56 г). Класс: сидерит, группа IIE-Om. Инв. номер 1225».

Обнаруженный вместо Корана и коврика для молитвы альбом с газетными вырезками изменил первоначальный портрет убитого. Негр не был ваххабитом. Он был маньяком. Это точно. Все остальное проясниться в ходе следствия.

Когда Терентьев вернулся в комнату, ни понятых, ни старика-хозяина квартиры там уже не было. Шилов курил на балконе.

– Ну, что там?

Терентьев тоже закурил и глянул с балкона вниз. Несмотря на выходной день, людей на улице было мало. Жара разогнала всех по домам.

– Ничего. Крыса, пчелы и альбом.

– В смысле?

– В смысле фигня какая-то.

– А я тут, кажется, кое-что разглядел. Вот посмотрите, товарищ капитан.

В пластике балконной двери с наружной стороны, прямо напротив ручки была дыра.

– Отверткой дверь снаружи открыли, – Шилов затянулся, выпустил в воздух облако густого дыма и потер блестящий от пота подбородок.

Интригующая пауза и сморщенный лоб углубили образ бывалого сыщика. Жаль, не получилось его разыграть с крысой.

– Убийца залез на балкон. Проковырял ножом дыру напротив запорного механизма, вошел в квартиру и убил спящего потерпевшего, а потом выбрался из квартиры тем же путем, которым пришел.

Сценарий Шилова показался Терентьеву слишком сложным, хотя пластмассовые стружки на полу свидетельствовали в его пользу.

Если бы Терентьев знал, что, во-первых, убийца был физически намного слабее жертвы, а во-вторых, мог напасть только после захода солнца, то впечатление от услышанной версии не показалось бы ему столь тяжеловесным.