1.

Без пятнадцати семь Перов вошел в ординаторскую. Его немного потряхивало от утренней лошадиной дозы кофе. Когда-нибудь погоня за бодростью будет стоить ему жизни.

– Доброе утро.

– Доброе. Если начало Вселенского потопа может быть добрым.

За окном лил дождь.

Дежурный врач Ситников сидел, развалившись в подранном кресле с дымящейся сигаретой в углу рта. На экране компьютера на зеленом сукне лежал без двух карт почти законченный «Паук».

Перов повесил в шкаф промокшую насквозь куртку. Переодевался он по привычке в ординаторской, хотя в кабинете заведующего отделением был и шкаф и вешалки. Надел белый помятый халат. Ежедневное напоминание о том, что Тани больше нет. До самой смерти она строго следила за его гардеробом.

– Что-то ты весь зеленый, Петрович, как крокодил.

Перов убрал мелко трясущиеся руки в карманы.

– От компьютера отсвечивает.

Чертова железа опять не давала покоя. Первую половину ночи он провел на унитазе, выдавливая из переполненного пузыря скупые капли мочи. Вторую половину проворочался в постели, ожидая рассвета. Федоров, институтский товарищ, врач-ординатор из урологии, предлагал прооперировать еще четыре года назад, а он все тянул. Умом понимал, что надо, а душой надеялся на чудесное исцеление (само рассосется).

– Как Семерин?

Новенький с перебинтованным левым запястьем вчера весь вечер не шел из головы.

– С нетерпением ждет выписки, чтобы снова ширнуться, а потом полоснуть ножом по венам или прыгнуть с крыши.

– Я не спрашиваю, чего он ждет. Как он себя чувствует?

– Понятия не имею.

Перов окинул ординаторскую взглядом в поисках причины резкого ответа. Початый источник дерзости Ситникова стоял на второй полке книжного шкафа.

– Толик, какого хрена ты пьешь на дежурстве? Главный застукает, вылетишь из отделения пробкой от шампанского. И дай Бог, где-нибудь в поликлинике приземлиться. Да и вообще – неправильно это, – Перов отвернул крышку и вылил остатки виски в раковину.

Ситников крепко затянулся, отвернулся к компьютеру и молча выпустил дым в теперь уже почерневший экран.

Прежде чем бросить пустую бутылку в мусорное ведро, Перов обернул ее рваным пакетом из-под сменной обуви. Ситников нормальный парень, исправится. А Кириленко и Шпаку он не доверял.

Два года назад на серпантине под Адлером автобус с туристами столкнулся с рефрижератором и упал со скалы. В автобусе ехала единственная дочь Ситникова. Большое горе – всегда отличный шанс слететь с катушек. Ситников им воспользовался в полной мере. Разошелся с женой, перессорился с коллегами (со всеми, кроме Перова) и пристрастился к выпивке.

Перов открыл форточку и сел на кушетку.

– Как прошло дежурство?

– Напряженно. Очень интересная ночь получилась. Хоть фильм снимай, – Ситников вдруг ожил, словно Перов предложил ему похмелиться. Облизал губы и раздавил окурок о край пепельницы. – Все началось в начале двенадцатого – я как раз заканчивал историю Григорьева из четвертой. Сестра позвала в приемник. Я спустился. На полу у входа корчились три грязных тела. Два парня и дамочка. Среднего возраста, лет по тридцать пять. Сказать, что они были в животном состоянии, значит, оскорбить животных. Скорее рептилии какие-то. Я даже не попытался с ними заговорить. Все трое медленно ползали на брюхе, оставляя за собой широкие грязные следы на кафеле.

– Алкаши?

Ситников запнулся. Любое упоминание об алкоголизме звучало для него намеком на собственное пристрастие.

– В том-то и дело, что нет.

– Фамилии в компьютере смотрел?

– Все новенькие. Во всяком случае, я их раньше точно никогда не видел. Без документов, поэтому проверить по базе не получилось. Выворачивались как ужи на сковородке. Врач, который с ними на скорой ехал, ушел помыть руки. Жорик курсировал от одного крокодила к другому и легким пинком задавал им нужное направление движения. У входной двери стоял мужик в кепке с вытаращенными глазами и с потухшей сигаретой в руке. Потом выяснилось, что это был водитель. Он сказал, что изначально пациентов было четверо. Пока выгружались, один сбежал. Точнее, уполз.

– Как уполз? Вы что, обалдели?

– Петрович, ты меня не поймешь. Тебя там не было. Свалился в траву и тут же в темноте исчез. Думаю, при желании они могли бы его найти. Только, видимо, желания такого не оказалось. Зловещие пассажиры, ночь и дождь как из ведра. Говорю же, фильм ужасов снимать можно. Ты бы их видел, Петрович. Зрачки сужены до черных точек, взгляд не фокусируется. Челюсти сжаты как при столбняке. Медленно выгибаются, переворачиваются, потом вдруг застывают как статуи. Даже глаза не двигаются. К ним лишний раз притрагиваться жутко, не то, что в темноте искать, – лицо Ситникова сжалось в гримасе отвращения. Невозможно было понять – то ли он действительно возбужден и напуган, то ли валяет дурака. – Не знаю, что бы это могло быть.

«Спускайся на землю. Ты третий год ничего не видишь и не слышишь, – подумал Перов. – Корчи, бредовое состояние, суженные зрачки и тесно сжатые челюсти. Я знаю, что Стасов лежит не в твоей плате. Но я дважды в твоем присутствии на пятиминутке рассказывал про этого больного. Я помню, что, когда поступил Фролов, дежурил не ты, а Шпак. Но медсестры хихикали после еще не меньше недели, обсуждая этот случай. А у Артемова на предплечье след от укуса до сих пор так и не прошел».

– С врачом со скорой мы поскандалили. Я ему говорю, что я дежурный по отделению, а не по прилегающей территории. А он говорит: «Звони дежурному по больнице». А Мишин наверняка спит. И все равно ничего не сделает. В общем, не стоило ему звонить, Петрович. Сам понимаешь.

– Понимаю. Утром он сообщил бы о пьянстве во время дежурства главному.

– Ну да. И это тоже. Да и зачем этого беглеца искать. Нам и оставшихся троих хватало. В общем поорали друг на друга. Испуг вылили. Как-то легче сразу стало. Потом он смотался. Сказал, что на вызов, хотя я не припомню, чтобы у него звонил телефон. А мы с Жорой остались в компании этих звероящеров. Первичный осмотр я так и не провел. Стыдно признаться. Жора вполне с ними поладил, а я так и не смог. Извини, Петрович, не смог и все. Противно. Когда увидишь их, поймешь, о чем я. Может, если искупать их, лучше будет. Одного уже в палате для эксперимента положили на спину. Так он до утра так и не перевернулся. Всю ночь болтал руками и ногами в воздухе как таракан.

«Как муравей», – поправил его про себя Перов. Пророчество чернокожего ученого начинало сбываться. Как жаль и как странно, что они больше не встретились.

– Куда положил?

– В пятую и в седьмую.

С седьмой Перов и начнет обход.

– Утром часов в пять вышли мы на порог покурить. А на газоне след – там, где сбежавший псих на животе полз. Трава местами чуть примята, и главное: там, где он полз, росы не было. Посбивал. Широкая дорожка получилась. Отлично видно, если на солнце смотреть. Прямиком к подвалу пищеблока. Жора сказал, что сходит, посмотрит. И до сих пор его нет. Жалею, что отпустил. Как бы чего не случилось, – он еще что-то плел про ключи от пищеблока, но Перов его больше не слушал.

Так не годится. С Ситниковым нужно было что-то делать. Дежурил по большому счету не он, а санитар. Может, отправить в отпуск? Кажется, у него оставалось еще две недели отпуска. Пусть отдохнет. Пропьянствует десять дней к ряду, а там, глядишь, и поправится. Такое уже случалось. За три года наблюдений Перов так и не сумел разобраться, помогает алкоголь Ситникову или, наоборот, топит его.

– Держи.

Перов протянул Ситникову ключи от своего кабинета.

– Не забудь замкнуться. В десять подниму.

– А пятиминутка?

– Я что-нибудь придумаю. И давай быстрее. Перов кивнул головой в окно. На автостоянке появился ситроен Шпака.

– Спасибо, Петрович. Это последний раз был. Ты же понимаешь, тяжелая ночь и… – голос Ситникова надломился, лицо покрылось глубокими складками, как морда у шарпея. Казалось, еще секунда – и он разразится громким неудержимым смехом. Перов похлопал его по плечу и поторопился выйти из ординаторской. Узнать, разрыдается ли Ситников на этот раз, у него не было ни малейшего желания.

2.

За спиной шумно захлопнулась дверь маршрутки. Утренняя идея встретиться после работы с Витькой теперь казалась смешной. Доволочь бы ноги до дома, поужинать и спать.

Солнце уже село. Рабочий день закончился на два часа позже положенного. Приемка товара. В ответ на вопрос, почему было не заняться этим в рабочее время, Ефимов сказал, что тогда придется останавливать торговлю, а в кризис – это равносильно самоликвидации.

Из-за футбола улицы вымерли. В шесть вечера играли Италия и Германия. Полуфинал Чемпионата мира пиарили по телевизору две недели. Но повернув на Шевченко, Валя обнаружил, что футболом интересовались не все. У суши-бара «Толстый самурай» было не протолкнуться. Машины закрыли правую полосу от угла до угла. Помещение не могло вместить всех почитателей японской кухни, и хвост очереди торчал из входной двери. Это была самая длинная и самая молчаливая очередь из всех, которые он когда-либо видел («Как у Мавзолея», – сказала бы мама).

Окно в кафе было открыто. В тишине Валя услышал, как кассовый аппарат пробил чек, и на прилавок упали две монеты.

Несколько человек были в марлевых повязках, что добавляло ситуации японского антуража. Картина могла бы называться «Сольские ниндзя». Валя вспомнил вчерашний репортаж в новостях про токийский смог. Но в Сольске смога не было.

Когда он оказался прямо напротив входной двери в суши-бар, очередь продвинулась вперед как сороконожка. Один за другим два десятка человек подняли левую ногу, переступили, а затем в той же очередности переставили правую. Не так четко, как солдаты в строю, но все же неестественно слаженно. Двигались только ноги, тела оставались неподвижными. Такими же, как и выражения лиц тех, кто стоял в очереди.

– Эй, а деньги? – женский голос нарушил чарующую тишину. Вале показалось, что обращаются к нему, и он остановился.

В светящейся витрине девушка у кассы махнула человеку с двумя картонными коробками под мышкой:

– Молодой человек, с вас тысяча сто двадцать два рубля.

Человек аккуратно поставил коробки на прилавок и вдруг резко взмахнул рукой. Кассирша вскрикнула и, зацепив поднос с роллами, свалилась под прилавок. Валя услышал, как ее тело грохнулось о кафель.

– Кристина, с тобой все нормально? – из окошка, в которое из кухни подавали заказы, высунулась голова конопатого парня в мятом белом колпаке. – Кристина… – закончить он не смог, потому что четыре руки схватили его и потащили наружу.

Окно было явно слишком узким для того, чтобы он мог пройти сквозь него невредимым. Повар заорал во весь голос, когда ему сломали ключицу. Чья-то рука зажала ему рот.

С кухни еще донеслись голоса. Очередь зашевелилась и втянула хвост внутрь. Последней вошла девушка в линялом голубом сарафане. Она попыталась втащить за собой детскую коляску. Трижды стукнула колесами о дверной косяк. Коляска не проходила по ширине. Тогда она бросила ее и исчезла в толпе за дверью. Коляска медленно покатилась по тротуару, и у края проезжей части уперлась в бордюр. Валя подошел к ней и заглянул внутрь. Пусто.

Он перевел взгляд обратно на витрину и отпрянул на шаг от неожиданности. Сквозь стекло на него смотрели десятки глаз. Мужчина в повязке с вымазанными в кровь по локоть руками выглядел хирургом над операционным столом. Рядом с ним стояла девушка в голубом сарафане и пальцем указывала на Валю. Ее бледное лицо застыло в злобной гримасе.

Валя несколько раз был в «Толстом ниндзя» и точно помнил, что зеркальная снаружи днем витрина ночью становилась зеркальной изнутри. Они не могли видеть его, но все как один смотрели ему прямо в лицо. Люди застыли, словно играли в «море волнуется раз». На кухне снова кто-то закричал. Валя сорвался с места и побежал.

3.

Интернет-прием врача высшей категории психиатра Скворцовой. Очень удобно, если, находясь в глубокой провинции, ты хочешь получить консультацию столичного специалиста или сохранить анонимность, или физически не можешь выйти на улицу. Электронный кошелек похудел всего на тысячу рублей, а сеанс длился уже второй час.

Врачу она рассказала почти все. От начала и до сегодняшнего дня. История с негром, весь тот вечер и утро следующего дня по понятным причинам выпали из ее рассказа. Не рассказала она и про ряженку. Уже после десяти минут переписки она почувствовала себя намного лучше. («Хотите поговорить об этом?») Диалог складывался. Отвечать получалось быстро. Врач задавала вопросы, которые она гоняла в голове уже второй месяц.

– Как вы сами считаете, в чем причина ваших проблем?

– В пустых амбициях.

– Здесь, если можно, поподробнее. В чем их суть? Когда они возникли? Что послужило причиной их возникновения? И, наконец, почему вы называете их пустыми?

– Все дело в музыке. Я люблю ее. Я думаю, музыка намного больше, чем просто удачно подобранные звуки. Это красота в чистом виде. Все остальное – живопись, литература, кинематограф, да что угодно – воспринимается опосредованно через разум. Музыка же передает чувства без посредников, напрямую, из души в душу. И мне кажется (или когда-то казалось, теперь я уже ни в чем не уверена), что я могла бы сочинить десятки или даже сотни отличных мелодий, которыми бы слушатели наслаждались столетиями. Но на деле ничего не выходит. И это отравляет мне жизнь.

– Я что-то не пойму. Так вы считаете, что у вас есть талант или что его у вас нет?

– Моя тетка, школьная учительница музыки, считала, что у меня есть талант. И почти убедила меня в этом. Возможно, беда именно в этом «почти». Не будь его, я бы чувствовали себя цельным человеком.

– Она имела влияние на вас?

– Да. Определенно.

– С какого возраста вы занимаетесь музыкой?

– С шести лет. Я помню день, когда я попросила маму записать меня в музыкальную школу. И вечер дня накануне. Мать должна была вернуться с работы поздно, отец был в командировке, и меня оставили ночевать у тети Ани. Время от времени такое случалось.

Когда закончились «Спокойной ночи», я попросила тетю сыграть на пианино. Тетя Аня посмотрела на часы, потом села к инструменту, откинула крышку с клавиш и заиграла. Не громко – час был все-таки поздний, но невероятно красиво.

Много лет спустя она призналась, что так легко и свободно, как в тот вечер, она никогда не играла. Это были невероятные звуки. В них была сила и тайна. Звуки, достойные лучших концертных залов мира, звучали в ободранной коморке старинного дома для двоих – старухи и ребенка. Знаю, вы подумаете, что все дело в разыгравшейся детской фантазии. Но я так не думаю. В тот вечер тетя действительно была гениальна. Чудесные звуки наполнили комнату и продолжали литься еще и еще. Она играла пораженная и вдохновленная собственным исполнением.

Я сидела на диване у нее за спиной и видела, как тетя сказочно преображалась с каждым аккордом. Она молодела. Каждое ее движение: поворот головы, взмах руки, прикосновение к клавишам – становилось все легче и непринужденнее. В какой-то момент мне показалось, что за инструментом сидит не тетя Аня, а незнакомая молодая женщина. Я хотела и боялась заглянуть ей в лицо. А музыка все звучала и звучала. Тетя не могла остановиться еще час – до тех пор, пока соседи не начали стучать по трубе, а за окном не залаяла разбуженная собака.

Когда музыка стихла, волшебство растворилось в ночном воздухе. И с табуретки, держась правой рукой за поясницу, с трудом поднялась шестидесятилетняя тетка.

Тогда я и решила, что хочу заниматься этим. Буду заниматься этим. Даже если на упражнения уйдет вся жизнь.

– В настоящее время вы видитесь с тетей?

– Она умерла двенадцать лет назад.

– Голос, который говорит с вами, он женский или мужской?

– Мужской.

– А темы ваших разговоров всегда связаны с музыкой?

– Скажем так, всегда имеют к ней отношение. Иногда очень опосредованное.

– Вы уверены, что голос, который говорит с вами, не принадлежит вашей тете?

– Разумеется, уверена.

– Вы боитесь его?

Анжела до боли прикусила верхнюю губу. Этот вопрос она себе никогда не задавала. Наверное, потому, что ответ был слишком очевиден.

– Да.

Таймер, отсчитывающий время консультации обнулился. На экране загорелась зеленая надпись: «Сеанс окончен». Ниже возникла строчка: «Резюме».

«Все слишком запутанно и слишком далеко зашло. Разговорами в вашем случае делу не поможешь. Требуется серьезное медикаментозное лечение. Советую вам как можно скорее, пока вы не утратили способность критической оценки собственного состояния, обратиться к специалисту».

4.

– Оглохнуть можно, – Валя убавил громкость телевизора и лег на диван.

– Мозг требует суточную норму децибел. А если не считать утреннего похода за творогом, весь день я пребывала в абсолютной тишине, – мама оторвала взгляд от телеэкрана и повернулась к нему лицом. – Почему так поздно? Решил прогуляться с работы пешком?

– Приемка товара, – при других обстоятельствах он бы долго костерил Ефимова, но из головы не шла сцена в кафе. Может, все же позвонить в полицию? И что дальше? Приедут менты, начнут цепляться. К черту! Кассирше и повару уже не поможешь. И да: бессмысленно пытаться врать самому себе. Дело не только в полицейских. С теми людьми из очереди лучше не связываться. Он достал телефон и посмотрел на часы. Прошло пятьдесят две минуты с того момента, как он бросился бежать от «Толстого самурая» вниз по дороге. Забудь! Все плохое, что могло произойти, уже произошло. – Как самочувствие?

– Сейчас лучше. Утром в магазине стало плохо. Слава Богу, Ленку встретила. Довела до дверей, хоть и на работу опоздала.

Валя ощутил укол совести. Теть-Лена из восемьдесят второй на его месте обязательно позвала бы на помощь.

– Лена говорит, Калабуховы куда-то исчезли. Третий день дверь нараспашку, а внутри никого. Все вещи на месте. Машина у подъезда. А хозяев нет. Вчера милицию вызывали.

– Это толстый с бородой, что у подъезда красную тойоту бросает?

– Да. Жена у него черненькая в очках. И дочка – толстая девка, в пятый класс ходит. Пропали. Ни слуху ни духу. Документы в квартире, машина под домом, а люди испарились.

«Ушел из дома и не вернулся», как было написано на доске в участке. Ведущий передачи «Найди меня» как-то говорил, что в России ежегодно пропадает несколько тысяч человек. Большинство из них так и остаются ненайденными.

– Ладно. Поскольку ничем не могу помочь ни полицейским, ни Калабуховым, пойду перекушу, – он встал с кресла и снова взглянул на часы. Прошел час после сцены в кафе. Теперь уже точно следует обо всем забыть.

– Не забудь помыть руки. В местных новостях говорят про вспышку инфекции. То ли менингит, то ли энцефалит.

Вот тебе и объяснение марлевых повязок. Отличная возможность спрятать лицо, не вызывая подо зрений.

– С завтрашнего дня детские сады на карантин закрывают. Благо у школьников каникулы. Квас и пиво из бочек запретили. На работе клещей нет?

– Там от цементной пыли и бактерии передохли. Один Ефимов остался.

Мама рассмеялась. Улыбка ее молодила, оживляя образ, который с детства сидел у него в голове. Запиликал телефон, напоминая про таблетки.

– И прежде чем набросишься на запеканку, принеси, пожалуйста, воды.

5.

Он снова сидел на кухне в съемной однушке на Карла Маркса. Пришел в себя, как будто задремал перед телевизором и проснулся. От проклятой курицы из гипермаркета тошнило и, кажется, поднялась температура. Надо было поторапливаться. Через час в автомастерской обед. Забрать машину и валить отсюда, пока ребята Тарасова не пришли его навестить.

Дима встал. Движение острой болью отозвалось в плече.

Под ногами валялись упаковки от эффералгана и аспирина. Как они здесь оказались, он не помнил.

На столешнице рядом с печкой лежала газета с подчеркнутыми объявлениями. На газете были сложены запечатанные в полиэтилен пачки денег. Много денег. Он взял пачку и покрутил ее в руках. Пятитысячные. На упаковке стояла отметка банка «28.07.2015».

Под пачкой находился заполненный аккуратным почерком расходный кассовый ордер ОАО «Техснаб» на его имя. Шесть миллионов рублей «за оказанные услуги». Галочки на строчках «получено» и «подпись». За кассира, главного бухгалтера и руководителя документ расписалась Акименко М. Ф. Фамилия и инициалы показались ему знакомыми.

Дима бросил деньги на стол и расстегнул рубашку. Чуть ниже воротника в плече чернела запекшейся кровью глубокая рана.

Парикмахерша воткнула в него карандаш во время сеанса по синхронизации (чего?!). Перед глазами обратной перемоткой пролетели образы людей в больничных пижамах… раздувшийся труп в сточной канаве… охранники из «Астры»… орущий во всю глотку Тарасов… «Верни мне мои деньги!..» И голос: «У меня они есть. И я охотно поделюсь ими с тобой. Много денег. Намного больше, чем ты себе можешь представить».

Дима покосился на стол, заваленный пачками банкнот. Мутный сон становился воспоминанием. Но в данный момент прошлое беспокоило его намного меньше стремительно ухудшающегося самочувствия.

Жар усилился. Он подставил табуретку к шкафу и достал с верхней полки пакет с лекарствами.

Элениум, реланиум – все не то. Заумные лекарства от доктора из диспансера. А ему нужно элементарно сбить температуру. Щеки горели, словно к ним приложили раскаленные сковородки, и он чувствовал, как варятся мозги в голове.

Вот, наконец, то, что надо – шипучий аспирин «Упса». Он набросал полстакана таблеток, залил их водой и выпил.

«Не хочу тебя огорчать, но это вряд ли поможет».

От неожиданности он едва не уронил стакан на пол. Знакомый голос звучал откуда-то издалека. Он вспомнил утопленника из ливневки.

«Про ибупрофен тоже забудь. Можно попробовать димедрол плюс анальгин, если хочешь растянуть удовольствие. Но димедрол, кажется, отпускают по рецепту. А у тебя его нет».

Дима дважды проглотил слюну, прежде чем смог ответить.

– Что со мной?

«Обычная простуда. Грипп, если быть точным. Ну и плюс дыра в плече. Температура, кстати говоря, по существующим меркам пустяковая. Тридцать семь и две. Но в твоем случае – смертельная».

В груди разгорался костер. Он вдруг вспомнил и понял все.

– Ты предал меня. Обманул, как эти чертовы мельники с их проклятой пшеницей.

«Чушь. Деньги, которые я обещал, лежат у тебя на столе. Конечно, ты вряд ли сможешь ими воспользоваться, но это уже не моя проблема».

– Ты не можешь просто взять и бросить меня после всего того, что я для тебя сделал.

«О чем это ты?»

– Ты использовал меня. Я позволил тебе…

«Ты не мог мне ничего позволить, мерзкий слизень. Думай, о чем говоришь. Или ты считаешь, что, оказавшись на пороге смерти, стал неуязвимым. Два часа могут длиться дольше столетия для тех, кто проведет их в аду. Хочешь в этом убедиться?»

– Прости. Прости. Не хотел тебя обидеть. За что ты со мной так? Это все из-за этих очков? Да? Из-за сломанных очков? Я куплю тебе новые. Тысячи новых очков.

Утопленник рассмеялся десятками голосов. «Забудь про очки. Они мне больше не нужны».

– Тогда, помоги мне.

«Не слишком мучительная смерть – это лучшее, на что ты можешь рассчитывать. Набери ванну холодной воды, погаси свет и выпей еще обезболивающих, если у тебя не хватит воли – а у тебя ее точно не хватит – для более решительных действий», – голос исчез, как будто кто-то выключил микрофон.

Дима с трудом доковылял до ванной, заткнул пробку и открыл кран. Он был даже немного рад неразберихе в голове. Она не давала ему закричать от ужаса.

В любом случае ванная с холодной водой лучше, чем канализационная яма. Он вспомнил труп в ливневке. Теперь стало ясно. Никто не пытался спрятать его там, он пришел туда сам. Чтобы умереть.

6.

Каждый вечер он отправлялся в летнее кафе у фонтана. Выбирал место, где музыку почти не было слышно. Заказывал сет «Калифорния» и открывал планшет.

На городском форуме появились первые посты, посвященные ему. Впрочем, авторы не знали, о чем (о ком) они пишут. Просто заметки из рубрики «Странные истории».

«Вчера вечером я обнаружила под сараем человека. Вернее его нашла собака. Если бы не Бетька, я бы и не заглянула туда. На мои окрики человек не реагировал. Я рассказала мужу, он вызвал полицию. Полицейские приехали только через час. На их требования вылезти человек никак не реагировал. Чтобы достать его из-под сарая, пришлось срывать пол. Человек оказался совершенно невменяемым, не мог даже разговаривать. Полицейский сказал, что это шестой случай за вечер».

«Сорвало крышу у соседа по площадке. Третий день лазает по квартире на четвереньках. Не пьяный – проверял. Вызывать врачей боюсь – упекут в психушку. А мужик-то хороший. Подожду. Может, пройдет».

«Ищу свою жену. В среду вечером вышла их дома и не вернулась…»

Краем уха он слышал разговор двух девушек за соседним столом.

– После обеда опять отключили Интернет, а я как раз собиралась заказать очки на «О Бэй». Две с половиной тысячи. Красные. «Прада».

– У тебя МТС?

– Я тебе про дом говорю. Ростелеком, выделенная линия.

Он набил полный рот имбиря и с удовольствием зачавкал.

Аборигены были превосходны в своем беспечном идиотизме. Деньги, бренды, статусы, курсы. Они так глубоко зарылись в своих выдумках, что совершенно перестали замечать реальный мир.

7.

Дверь машины захлопнулась. Шилов упал на водительское кресло и протянул Терентьеву бигмак.

– Охренеть можно. Народу битком. Все в какое-то тряпье замотаны. На столах еда, но никто не ест. Чего-то ждут. И гробовая тишина. Как на поминках.

– Полуночные поминки в «Макдоналдсе». Отличный сюжет для дебильного голливудского фильма ужасов.

– Не веришь – сходи посмотри.

– Да мне и здесь хорошо, – куснув бигмак пару раз, Терентьев наконец добрался до котлеты. – А бутерброд очень даже ничего. С обеда не ел с этими чертовыми убийствами. Пока все оформил – день прошел. Утром на рынке еще четыре трупа обнаружили. Тут не патрули укреплять надо, а внутренние войска подтягивать.

– Смотри, смотри! Вон еще мумия, – Шилов толкнул его локтем и показал пальцем в боковое стекло. Закутанный в тряпки человек исчез за дверью забегаловки.

– Беженцы, – Терентьев покачал головой и достал из кармана пачку «Винстона».

– Я тоже так думал, пока с Юрой из паспортного стола не поговорил. С его слов единственным иностранцем, посетившим Сольск за последние пять лет, если не считать узбеков и цыган, был тот негр. Так что эти мумии местные. Ислам шагает по миру семимильными шагами.

– Кстати, напомнил про негра, – Шилов вытер жирные пальцы об салфетку и полез в бардачок. – Эту штуковину я под его кроватью нашел. Может, тоже для дела пригодится. От бижутерии что ли?

Терентьев взял из пальцев Шилова блестящий кружок размером с десятикопеечную монету. Вещица показалась ему даже более чем интересной. Таких штук на свете конечно были миллиарды. Но ему, Терентьеву, они попадались не чаще, чем негры. А если точнее, еще реже.