1.

Он рос, в сто тысячный раз переживая собственное младенчество. Есть, пить, спать, набираться сил и расти. По возможности тихо и незаметно.

Общее представление о новой среде обитания он получил еще двести лет назад, но в этом пробуждении удалось серьезно уточнить информацию.

Двадцать восемь процентов форм не заполнялись вообще. ДНК вируса моментально распознавались и уничтожались иммунной системой носителя. И все равно аборигены были идеальной питательной средой. Немного усложняло дело их неравномерное территориальное распределение. Впрочем, и это было нормально.

Связь терялась, если расстояние между формами превышала километр. Он уже проник в близлежащие к Сольску деревни – Мамино и Красново. На том дело и стало. Можно было попробовать переехать в большой город всей колонией. Но такая масштабная миграция неизбежно вызовет у многих интерес, равно как и внезапно опустевший Сольск. Они быстро вспомнят о странной инфекции, сводящей с ума и загоняющей под землю. Достаточно будет поднять архивы полувековой давности. Да что там архивы, многие из свидетелей его предыдущего пробуждения все еще живы. Сообщат, куда следует. А там наверху примут меры. Это уже было. Так не годится. К открытому противостоянию он совсем не готов. Те, что уже сбежали из города, не представляли опасности. Их вывела оттуда интуиция. Никаких фактов. И ноль понимания к происходящему.

А вот оставшиеся – те, которых невозможно заполнить, – это совсем другое. Они тоже не понимают происходящего, но видят, что оно давно зашло за черту забавных странностей. Сотни фотографий пустынных улиц, закрытых магазинов и парикмахерских. Тысячи постов «Наш город вымирает на глазах», «Подскажите, что происходит», «Неужели, кроме меня, этого никто не видит? Куда смотрят власти?». Сотни тысяч телефонных разговоров на тему пропаж людей. Если не предпринять меры, все это может здорово усложнить ему жизнь. Настало время заткнуть рты паникерам.

Легче всего уничтожить системные источники информации. Администрация, полиция, различные учреждения и т. д. и т. п. Одна-две заполненные формы, желательно наверху служебной лестницы, будут блокировать десятки опасных ресурсов. А вот с частными обращениями, постами в Интернете, телефонными переговорами будет намного сложнее.

Отключить телефоны было бы просто, если бы он решил отключить их все (всего-то обесточить антенны МТС, «Мегафона» и «Билайна»). Но выпавшие вдруг из эфира десятки тысяч людей вызовут подозрения. Телефоны должны перестать работать только у вредоносных абонентов, не вошедших в команду, и только когда потенциальный вред от их переговоров перевесит опасность подозрений. Он удалит все их лицевые счета у провайдеров и закроет все пункты подключения к связи. А несколько сотен его форм будут заниматься поиском и исправлением компрометирующих сообщений.

И главное: информационная война не должна продолжаться долго. Необходимо уничтожить источники вредоносной информации физически.

2.

Впервые за минувшие полгода он, вернувшись домой, услышал, как клацнула защелка. Телевизор не работал. Снова отключили свет? Он нажал на выключатель, и на потолке загорелась лампа. Может, ушла в магазин. Либо… От оставшегося объяснения на затылке затопорщились волосы.

Не разувшись, заглянув по пути в пустой зал, он вошел в спальню.

В комнате было сумрачно. Сквозняк из открытой форточки шевелил задернутыми занавесками. Она неподвижно лежала на кровати лицом вверх. Если бы не голова, ее истощенное тело легко могло бы потеряться в складках покрывала.

Он открыл дверь чуть шире – и свет из прихожей упал на подушку. Она вдруг вздрогнула и сдвинулась в тень.

– Мам? Ты не спишь? – он присел на край кровати. Рядом на полу валялся скомканный халат, и ему стало не по себе от мысли, что она лежит под покрывалом голая.

– Привет. Как дела?

– Неважно.

Глаза привыкли к полумраку, и он смог разглядеть ее высохшее морщинистое лицо. На прошлой неделе ей исполнилось пятьдесят восемь, а выглядит она на восемьдесят пять. Катаракта на левом глазу закрыла зрачок целиком. Правый, не моргая, смотрел куда-то сквозь него. Черты лица заострились, а глаза провалились еще глубже. Наверное, именно так она будет выглядеть в гробу. Точно не хуже. Потому что хуже уже некуда.

– Снова давление?

– И давление тоже.

Неполные ответы и продолжительное молчание. Как в тот день, когда ей поставили диагноз. Неделю она не разговаривала. Потом сломалась, разрыдалась на кухне и не могла успокоиться до утра. А что случилось теперь? Почему сегодня она забилась в темную комнату и задернула занавески? Может, снова из-за таблеток? Он читал о возможности возникновения депрессий и подавленных состояний в инструкции к болеутоляющим.

– Тебе чего-нибудь принести?

Она дернула головой в знак отказа. И этот жест показался ему тоже каким-то резким и ломаным. Возможно, рак подбирался к двигательным центрам. Воображение расписало перспективы неподвижности. Утка – ладно, но как он будет ее купать? Нет. Придется просить соседку. Обратиться в службу социальной поддержки. Вызвать тетку из Брянска.

Да что угодно. Не может же он купать собственную мать.

– Хочешь, я посижу с тобой?

– Это ни к чему. Иди, занимайся своими делами. Валя приподнялся с кровати и застыл, не зная, как поступить.

А вдруг она умрет? Вот так тихо и буднично. В полумраке пустой комнаты. Одна. А он в это время будет пить чай у телевизора. Может быть, это последняя возможность поговорить с ней. И что сказать? Утешить глупостями вроде «не бойся, все будет хорошо»? Просто посидеть в тишине? Чушь! Он не должен навязывать ей себя, только потому, что боится бросить ее одну в комнате.

– Не переживай. Мне уже лучше.

– Точно?

– Да. Просто хочу немного полежать.

Он все навыдумывал. Какая только ерунда ни лезет в голову с недосыпу. Она просто устала и хочет отдохнуть. Больные быстро утомляются. Это нормально. Плюс опять же таблетки.

Из-под одеяла высунулся острый сбитый до крови локоть. Он не помнил, чтобы она рассказывала, как упала.

– Может, все-таки чаю?

– Не хочу. Я спать буду.

– Ладно, как хочешь. Если что, зови. Она кивнула.

Валя успел сделать два шага к кухне, когда услышал голос за спиной.

– Закрой дверь. Мне так лучше.

В кухне по полу был разлит борщ. Широкая жирная полоса уходила в прихожую и терялась на середине ковровой дорожки. Кое-где на линолеуме виднелись отпечатки ладоней. Она разлила борщ, начала вытирать, и вдруг ей стало плохо. Но зачем тогда было растягивать жирное пятно до самой прихожей?

Тряпка в ванной оказалась не только чистой, но и сухой. Он вспомнил скомканный халат у кровати. Если его развернуть, он наверняка окажется в жирных пятнах с кусочками капусты и картошки. Что ей взбрело в голову?

В холодильнике стояли непролитые остатки борща и кусок вареной колбасы.

Он разогрел борщ, отрезал колбасы и достал компьютер.

В разделе «Происшествия» местного сайта новостей было сорок восемь новых сообщений за неделю: Мэр города поздравил аграриев с завершением уборки зерновых. На улице Кирова открыли новый магазин обуви «Шаг». Детский сад номер восемь закрыли на карантин в связи с вспышкой гриппа. И т. д. и т. п.

Он открыл дверку под мойкой, чтобы выбросить колбасные шкурки. В мусорном ведре лежала коробка с логотипом «Толстого самурая» и чек от сегодняшнего числа. «Сет “Кальмар”. 680 рублей. Время: 11:02. Спасибо за покупку. Телефон службы доставки: 92-56-10». Валя покрутил чек перед глазами и положил обратно в ведро. Маленький подарок самой себе? Хорошо. Никто не против. Но почему это вдруг стало секретом?

3.

У ворот гаража стоял знакомый мерседес и еще с десяток автомобилей. Витька, одетый в чистую майку и джинсы, сидел на перевернутом ведре и крутил в руках пачку «Лаки Страйк».

– Давно сидишь?

Бетон вокруг был усеян окурками, сгоревшими под фильтр.

– Второй день ни одного клиента.

– А эти готовы? – Валя кивнул в сторону стоянки.

– Ага. Ключи вешать некуда.

Ключи от машин Витька хранил на гвозде под календарем «Пирелли» на дальней стене гаража. Бросив туда взгляд, Валя вспомнил гвоздь на работе, на который он насаживал накладные.

– Только забирать никто не торопиться. Хоть автосалон открывай. По-хорошему домой надо идти. Телефон на воротах написан. Кому надо, позвонит. Да только дома тоже делать нечего. Анька забрала Лизу и ушла. Все из-за этих чертовых денег.

– К матери?

– Нет. Не знаю куда. Она не сказала. Не берет телефон. Позвонил Вере и Любе – не отвечают, а Ленка говорит, что не видела ее уже неделю. Ходил к теще. Дома никого. Капитан, у которого мы отмечаемся, говорит, что заявление о пропаже можно написать только через трое суток. Так что сижу жду завтрашнего дня. Боюсь, как бы с ней та же фигня, что со всеми, не случилась. В доме больше половины квартир пустые. С Петей вчера разговаривал. Он говорит, что у них вся улица вымерла. Временно. Сначала люди исчезают. Потом возвращаются, но уже дурачками. Что-то с ними там делают, что они не от мира сего становятся. Одни меняются сильнее, другие меньше, и никто не говорит, где был. Просто отмалчиваются и все. Вчера звоню хозяину вольвы, – Витька кивнул в сторону крайнего автомобиля. – Говорю: «Приезжай, машину забери». А он мне: «Какую машину? Нет у меня никакой машины». А я ему говорю: «Так я ее могу себе оставить?» А этот придурок вообще трубку бросил. И что делать – непонятно.

Пахан опять ушел в запой. Советчик из него слабый. Матушка вокруг него кружится. Так что делать нечего. Буду ждать.

Витька бросил на землю уже потухший обугленный фильтр и достал из пачки другую сигарету. Он больше не пытался войти в роль очень взрослого и опытного человека. Страх сквозил в каждом его слове, взгляде и движении.

– Может, позвонить в администрацию или МЧС. Ну, не знаю. Кто-то же должен этими вопросами заниматься.

– Думаешь, они не знают? Полгорода исчезло и этого никто не замечает? Ты дурак что ли? Да все в курсе, но молчат. Какая-то секретная фигня. Может, военные испытания. Утечка бактериологического оружия. Или еще какая дрянь, превращающая людей в зомби. Кто сознается, что сто тысяч людей в расход отправили? Мы все передохнем здесь к чертовой матери. Все до единого. И концы в воду. Сваливать отсюда надо. Найти девчат и сваливать, пока эта Чупакабра нас всех не передушила.

– Причем здесь Чупокабра? Это совсем другое.

– Всякая непонятная фигня, убивающая людей, – это Чупакабра.

Валя не стал спорить. Уточнять значения слов было бы не к месту.

– Ладно. Я вообще из аптеки. По пути к тебе зашел. Так что я домой. Если что надумаешь, помочь с поисками надо или еще что – звони. Да и просто звони. Хочешь, пойдем ко мне. Если тебе делать нечего.

Витька поморщился и выпустил в воздух облако едкого дыма.

– Да нет. Ты иди. Я еще здесь посижу. Подумаю. В одиночестве думается лучше. Давай. Созвонимся.

4.

С одной стороны, появление главного врача в ординаторской было вполне предсказуемо. По крайней мере, один из троих родственников, столпившихся у приемного отделения, должен был нанести ему свой визит и выразить недовольство уровнем обслуживания. С другой, Перов не ожидал, что тот явится без пяти двенадцать. На протяжении многих лет главный уезжал на обед ровно в полдень.

– Ни разу еще не заставал вас в своем кабинете, Федор Петрович.

Главный начинал издалека и мог часами говорить ни о чем. Точная примета большого карьерного потенциала.

– Здравствуйте, Андрей Юрьевич. Тут просторней.

– Я бы сказал даже чересчур просторно. Как на фронте. Врачей все меньше, а больных все больше.

– Болеют.

Шпак прислал СМС, что у него температура. Ситников продолжал бороться с зеленым змеем, теперь уже, слава Богу, дома. Изотов вообще непонятно куда подевался.

– Но мы справляемся.

– Это все на выписку? – главный постучал пальцами по стопке историй. – Ты уже как Кашпировский лечишь, Федор Петрович. По сорок человек за сеанс. Сразу видно высококвалифицированного специалиста.

Перов был единственным врачом больницы, имеющим ученую степень. Главврач и начмед никогда не упускали возможности съязвить на этот счет.

– Как поправляются, так и выписываем. Жалоб на самочувствие нет. Поведение адекватное. Результаты исследований в норме. Только от света шарахаются.

Жалуются, что глаза режет. Но это пускай уже окулисты разбираются. Зачем держать здоровых, когда очередь из больных за угол заходит?

Главный энергично закивал головой.

– Да я обеими руками за. Как раз об этом и хотел поговорить. Всех, кто пошел на поправку, не дожидаясь полного выздоровления, выписывайте к чертовой матери. Не то мы тут сами рехнемся. И еще. Разбейте отделение надвое: в одном – муравьи, в другом – все остальные. А то перебьют они друг друга.

– Как вы себе это представляете?

– Перегородите коридор дверью. Муравьев в тупик, остальных поселите в проходной части.

– И где я возьму эти двери?

– Там, где мы все берем, Федор Петрович. Поговорите с родственниками.

– Не уверен, что найдутся желающие. Может, попробуем за счет хозяйственных средств.

– У нас очень тощий бюджет, Федор Петрович. На веники не хватает. Поговорите с посетителями. Я уверен: многие из них откликнутся на вашу просьбу.

«Как быстро его приказ превратился в мою просьбу», – подумал Перов.

Спорить было бессмысленно. Может, в Древней Греции в спорах и рождалась истина, но здесь и сейчас спор мог породить только раздражение и ничего больше.

Главный взял из стопки верхний журнал и перевернул первую страницу.

– Кстати, чем вы их лечите?

Перов усмехнулся.

– Новопасситом и добрым словом. Я же вам докладывал, Андрей Юрьевич, это не наши больные. Мы их просто держим, а поправляются они сами. Им прямая дорога в инфекционное отделение.

– Если бы лаборатория подтвердила инфекцию, я бы мог продавить этот вопрос. А так – извините.

– Это на сто процентов инфекционное заболевание. Короткая острая фаза и стремительное улучшение. Отсутствие рецидивов. Какая-нибудь новая форма энцефалита или что-то в этом роде. Любой врач-инфекционист скажет вам то же самое. Кровь я направил на ПЦР. На следующей неделе будут результаты. Очередь на МРТ в пятницу подходит. Но что-то я до наших больных никак не дозвонюсь. Придется по домам ездить. Только Фролов отпадает. У него прописка Свердловская. Если не дозвонюсь, заеду к Стасову.

Кстати, про иногородних. Помните, я рассказывал про чернокожего гостя? Я вчера читал о нем в газете. Убит в кровати две недели назад. Молчали все это время в интересах следствия. Он предсказывал возникновение этой самой эпидемии. Странно, вы не находите? Мне кажется, вся эта история попахивает бактериологическим оружием.

– Федор Петрович, вы брали анализы на бактериальную инфекцию, и результат был нулевым. Я вас, конечно, понимаю. Для врача психиатрической больницы такие фантазии что-то вроде профессионального заболевания. Не в обиду, Федор Петрович. Наше дело – лечить, а не гипотезы о работе спецслужб разрабатывать, – главный заглянул в телефон и поднялся на ноги. Стрелки часов на стене сошлись на двенадцати. – Ладно. В общем, по разделению договорились. Мне пора.

Прежде чем он затворил за собой дверь в ординаторскую, Перов услышал гул голосов, летящий с первого этажа. Часто родственники больных доставляли больше хлопот, чем самые буйные пациенты.

5.

Произошло что-то плохое – Валя понял это за минуту до того, как вошел в подъезд. Знакомая белая занавеска с крупными красно-синими вишнями свисала из окна на пятом этаже. Это было окно некогда родительской, а теперь уже маминой спальни.

Лифт не работал – снова отключили свет. Двери на всех четырех этажах были распахнуты. Он вспомнил, что, когда умер отец, все двери дома тоже были открыты.

«Чтобы душа выйти могла», – объясняла тетя Лена. Горячий сквозняк медленно шевелил дверями, не распахивая настежь и не захлопывая их до конца. Ардинцевы, Смирновы, Соковиковы… Уехали на море? Ушли в гости? Ага. К Чупакабре (всякая непонятная фигня – это Чупакабра). Передавайте привет Калабуховым, они гостят там уже вторую неделю.

Дверь в его квартиру тоже была раскрыта. Если что-то плохое может случиться, оно непременно произойдет – первый закон Мерфи. То, что захлестнуло весь город, не могло пройти стороной. Валя остановился перед входом.

«Да. Чупакабра пришла и в твой дом, и где-то на задворках сознания ты еще месяц назад знал, что так и будет. Одна опустевшая квартира могла быть случайностью, но две, три, пять – уже доказанная закономерность. Но разве ты не хотел узнать, что случается потом?»

Валя вошел внутрь. Дверь гулко хлопнула за его спиной. Снял левый кроссовок и тут же надел его обратно. Линолеум был покрыт толстым слоем пыли.

– Мама? – собственный голос звучал испуганно и обреченно. Он не слишком рассчитывал на ответ.

Синие туфли на низком каблуке, в которых она ходила в магазин, стояли у входа. После двух недель молчания в зале громко работал телевизор. Александр Гордон, как обычно по пятницам, разбирал семейную жизнь двух разнополых алкоголиков и их ребенка. Валя обошел все комнаты. На всякий случай заглянул на балкон и под кровать. Вдруг она решила поиграть с ним в прятки? Потом нажал кнопку на пульте и экран потух. Стало слышно, как колышется на ветру занавеска, и настенные часы перебирают секунды. Валя втащил внутрь занавеску и закрыл окно.

Она могла бы уйти в магазин. Могла подняться к соседке или даже пойти погулять в сквер. Могла забыть закрыть дверь и окно. Да, все это могло быть, если бы не два десятка распахнутых дверей вниз по лестнице. Если бы не туфли у входа. Если бы не вся эта чертовщина, обрушившаяся на город.

На дверке холодильника лежали шесть яиц, пакет кефира и кусочек вареной колбасы, в пакете на столе – полбуханки свежего хлеба – он сам покупал его вчера по дороге с работы.

Валя откусил «Докторской», отрезал хлеба и посмотрел в окно. Во дворе не было ни души. Знойный мусорный ветер гонял по асфальту пакет из-под чипсов. Чисто технически отыскать маму было вполне реально. Но готов ли он это сделать? Готов ли он найти ее там, куда они уходят, и привести обратно в дом? С некоторыми потерями лучше смириться. Возможно, это как раз тот случай.

«Не говори глупостей. Что бы это ни было, ты будешь искать ее и найдешь. И начнешь прямо сейчас, пока еще не стемнело».

Он засунул в рот остатки колбасы, вытер пальцы о штаны и достал из кармана телефон. Звездочка, шестьсот двадцать два, решетка.

Часы на стене показывали половину шестого.

6.

В подъезде воняло кошачьей мочой. Как часто говорила его покойная жена, любовь к животным и ненависть к людям – это одно и то же. Перов позвонил в квартиру номер два и прислушался. Дверь не открыли, но ему показалось, что за дверью кто-то ходит. Перов позвонил еще раз, подождал и вышел обратно на улицу.

У подъезда сидели две старухи. Одна была прилично одета и даже накрашена. На коленях у нее стоял пакет с продуктами. Вторая была завернута в домашний халат. Один теплый платок был завязан у нее на голове, другой прикрывал от сквозняков поясницу.

– Не подскажите, где ваши соседи из второй квартиры?

Старушка в халате заглянула в рот Перову и обреченно отвернулась, уступая право ответить подруге.

– А я вас помню. Вы врач, – моложавая бабка явно обрадовалась возможности блеснуть остатками памяти. – Меня как-то Катя просила Юре передачку отнести, а вы меня без бахил в отделение не пускали.

– Надеюсь, я был не слишком категоричен.

– Достаточно для того, чтобы я сбегала за ними в аптеку через дорогу. Но я не в обиде. Порядок есть порядок. Так вам опять Юрка нужен?

– Ну, или родители.

– Катя с Колей уехали куда-то. Недели две их не видела. А Юрка дома. Это хорошо, что вы приехали. Я уже думала полицию вызывать. Шумит каждую ночь, спать не дает. В дверь звоню, а он не открывает. Я в соседней квартире живу. Вон их окна – те, что открытые. А мои рядом, с коричневыми рамами, – старушка указала на окна первого этажа костылем с колесиком от детской коляски.

Перов подошел к открытому окну и крикнул: «Ю-ра!» Никто не отозвался.

Можно было вызвать бригаду. Но придется объясняться с главным. Особенно если внутри никого не окажется.

– Да там он, там, – словно услышав его мысли, прокаркала старуха.

Окна находились на уровне подбородка. Решеток не было. Залезть внутрь было вполне под силу даже пенсионеру с хроническим простатитом. Перов поискал по двору кирпичи и доски, чтобы подставить повыше, но ничего не нашел. Тогда он вернулся к машине и вынул из багажника запаску.

Выигранные тридцать сантиметров позволили ему уцепиться за раму. Он втянул себя в окно, ободрав о жестяной подоконник руки и живот.

В квартире отвратительно воняло, и коты были здесь ни при чем.

– Ну что там, есть кто живой? – спросила стоявшая под окном старушка.

– Сейчас посмотрим, – он аккуратно слез с подоконника внутрь.

В комнате было светло, но сыро и холодно, как это часто бывает в старых домах. Мебели не было. Голые светло-серые стены местами прикрывали оборванные снизу полосы голубых обоев. Похоже, когда-то это была спальня. Из стен, где когда-то были розетки и выключатели, торчали провода. Строчка отверстий вверху по периметру с фрагментами металлических креплений указывала на сорванный подвесной потолок. Межкомнатной двери не было.

Перов посмотрел под ноги. На пыльном бетоне в нескольких местах было размазано дерьмо, смердящее на всю квартиру.

Две недели назад, после последнего осмотра Стасова, ему казалось, что он выписывает почти здорового человека. Оказалось, он вышвырнул на улицу тяжелобольного параноика. Ладно. Что с родителями? Тоже тронулись умом? Скорее да, чем нет. В последнее время сходить с ума в одиночку не модно.

То, что состояние Стасова ухудшилось, было очевидно. Оставался вопрос насколько. Если сильно, то он вполне может стоять за углом, ожидая гостя с кухонным топориком для рубки мяса в руке.

– Юра! – громко позвал Перов.

Из прихожей кто-то частым детским шагом перебежал в соседнюю комнату.

Стараясь не наступать на черно-коричневые пятна, Перов двинулся вглубь квартиры. Каждый шаг отзывался громким эхом пустого помещения.

Дверей в ванной комнате тоже не было. Перов заглянул внутрь. Отбитый кафель. Торчащие из стены концы труб. Ни раковины, ни ванны, ни унитаза. В осколке зеркала на стене появилось отражение широко раскрытого глаза.

«Вот черт. Ну и видок! Будто из преисподней вернулся. Спокойней, доктор. Спокойней. С поправкой на возможное состояние пациента, обстановка вполне дружественная. Не то что, например, в доме Эда Гейна. Полицейские должны были иметь стальные яйца, чтобы не сбежать оттуда. Они разбирали этот случай на кафедре судмедэкспертизы в Ростове тридцать два года назад: развешанные человеческие головы как охотничьи трофеи да еще плащи из человеческой кожи в шкафу. Это тебе не ободранная трешка с двумя бабками под окном».

Болезненной рваной струей он помочился в трубу канализации, от которой отвинтили унитаз. Да, страх давит на пузырь, но и некоторая обратная связь тоже есть. Застегнув ширинку, он почувствовал себя намного увереннее.

Из зала послышался шорох. Перов сделал два шага и остановился перед дверным проходом.

Огромная комната была завалена мусором. Ломаные листы гипсокартона, дверки и стенки шкафа, кресло, разбитый телевизор и поломанные стулья – все, что стояло, висело и лежало в остальных пяти, включая туалет ванную и кухню, комнатах было собрано здесь. Всякий предмет размером больше пивной банки был разобран либо разломан. Перед ним возвышалась огромная куча хлама в форме пирамиды с усеченной вершиной. (Если бы на месте Перова оказался Терентьев, он непременно отметил бы сходство между постройкой Стасова и пирамидой муравьев в квартире Амади.)

Лучше Стасову после выписки определенно не стало. Перов снова подумал, что можно вызвать бригаду, когда услышал шорох.

– Юра? – не столько ожидая ответа, сколько для того, чтобы развеять вновь повисшую зловещую тишину, позвал Перов. Он мысленно повторил захват за руку с последующим заломом – излюбленный прием санитаров и полицейских. Последний раз он практиковался лет двадцать назад. Получится ли? Хочется надеяться, что до этого не дойдет. Перов обошел гору хлама сбоку. У стены был лаз, к которому вела узкая грязная дорожка. Он чуть наклонился и увидел в норе разбитую в кровь голую ступню. – Юра, – снова позвал он, облизнув пересохшие от волнения губы.

Ступня исчезла.

– Ну, что там? – донесся голос снаружи. Перов вздрогнул и обернулся. Голос бабки за окном приободрил.

– Да, вроде нашел, – он подошел ближе к норе, и под ногой хрустнул осколок донышка стеклянной тарелки с надписью «Приятного аппетита». Кстати, а чем он питается, если сутками сидит дома?

– Юра, выползай. Поговорить надо.

Стасов в муравейнике противно захихикал.

Проем, в который он залез, был высотой чуть больше полуметра – как раз чтобы в него мог вползти на четвереньках взрослый человек.

«Алиса перед кроличьей норой», – подумал Перов. Он присел на корточки и попытался заглянуть внутрь. В норе оказалось не так темно, как он ожидал. Откуда-то спереди и сверху в нее попадал солнечный свет, но посмотреть дальше чем на полтора метра вглубь не получалась – слишком высоко находилась голова. Перов стал на колени и наклонился.

Нора была сквозной. Он увидел чугунную батарею отопления под окном на том конце пирамиды. И что-то еще. Свет с той стороны мешал внимательнее разглядеть заинтересовавший Перова предмет. Может быть, чесалка для спины (идиотские и совершенно бесполезные пластмассовые штуковины) или длинная, доходящая до локтя, дамская перчатка набитая песком. Ему очень не хотелось думать, что перед ним оторванная человеческая рука. (А куда делись родители?)

Прежде чем Перов успел встать на ноги, резкий толчок в спину повалил его на пол. То, что когда-то было Стасовым, звонко щелкая зубами, задом залезло в нору и, схватив Перова за волосы, потянуло за собой.

– Надо было развести руки в стороны, – мелькнула запоздавшая мысль, когда голова и плечи оказались в норе.

В последний момент он схватился ладонями на-край и, теряя волосы в кулаке верещавшего от нетерпения и отчаяния противника, вырвался обратно.

Петров тут же ухватил державшую его за голову руку. Рука была тощей и слабой. Резким рывком он выдернул извивающееся тело из норы, схватил за горло и прижал к полу. Теперь он видел, что это был совершенно голый исцарапанный и измазанный дерьмом Стасов, который извивался, выкручивался и шипел как пойманная гадюка.

Щеки впали, губы ссохлись и превратились в две натянутые жилы, тощая грудная клетка часто вздымалась и падала, тазовые кости торчали как края корыта. Он был невероятно худ, слаб и голоден. От минутной схватки он вдруг совершенно обессилил. Уронил тонкие руки на пол и уставился ненавистным взглядом в Перова.

Сердце врача отбивало в ушах чечетку. Еще секунда – и этот псих затянул бы его в свою нору. Несмотря на то что Стасов теперь был целиком в его власти, Перов с ужасом смотрел на мерзкое злобное существо.

– Юра, ты слышишь меня? – Перов чуть ослабил хватку, взял другой рукой Стасова за запястье и попытался сосредоточиться. – Успокойся. Все нормально. Возьми себя в руки.

Стасов вдруг разрыдался – и Перов понял, что не опоздал.

Про запаску, которую он оставил под окном Стасова, Перов вспомнил только когда они подъехали к больнице.

7.

Если верить локатору МТС, мать вышла из дому в первом часу и вместо магазина направилась в противоположную сторону. В час дня она была около стройки, еще пятнадцать минут спустя на Ефремова. Даже для смертельно больного человека она двигалась слишком медленно. На перекрестке Матросова и Ефремова около аптеки «Панацея» ее путь обрывался.

Стройка была обнесена двухметровым забором из оцинкованного профиля. Перед въездом было написано «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Такими же рваными красными буквами как «ARBAIT MAHT FREI» в помещении склада на работе. Телефон утверждал, что стройку мама преодолела по прямой.

У шлагбаума Валя остановился. С этого места были видны окна Витькиной квартиры. «Может, позвать с собой Витьку? Вдвоем было бы не так страшно. К тому же там, куда я иду, мы вполне могли бы повстречать Аню с ребенком. Хотя, нет. Скоро стемнеет. Время поджимает».

Из глубины стройки ему навстречу выбежали четыре облезлые дворняги. Поднялся лай.

Прямо у въезда, справа от усыпанной битым кирпичом дороги, стояла железная цистерна с низкой распахнутой дверцей. Со столба к ней тянулся электрический кабель. То ли сторожка, то ли бытовка. Собаки не унимались. Валя на всякий случай поднял с дороги четвертушку кирпича.

– Эй, тебе чего надо? – в дверях бочки появился мужичок в безрукавке с бутылкой пива в руке. Лай затих. Дворняги подбежали к хозяину, виляя хвостами. Поднятый кусок кирпича упал обратно на дорогу.

– Извините. Вы женщину здесь не видели два часа назад? На вид лет шестьдесят (язык не повернулся сказать семьдесят, хотя именно так мама и выглядела). Худая. В платке и темных очках.

– Ты читать умеешь? – скрюченным пальцем сторож показал в сторону надписи на заборе. – Кроме четырех таджиков, с утра здесь никого не было. И те к обеду разошлись. Бетон не подвезли. Слышь, парень, раз уж ты здесь, сгоняй за сигаретами. Курить хочется до чертиков.

– Не могу. Мне идти надо.

– Я бы и сам сходил, если бы эти уроды склад замкнули. А там инструмент. Пока туда-сюда – все растянут к чертовой матери. Сгоняй. Тут недалеко.

– Извините. Не могу.

Сторож вылил в рот остатки пива и громко срыгнул.

– Ну, тогда собак не дразни и дергай отсюда к чертовой матери.

8.

Кроме нее и продавщицы в отделе кожгалантереи не было никого. Анжела открыла ярко-красную сумочку от Гуччи и заглянула внутрь. Приятная на ощупь атласная подкладка, четыре отдела и кошелек на кнопке.

– И сколько стоит эта прелесть?

Продавщица сняла магнит и протянула сумочку Анжеле. Густо напомаженные губы расплылись в улыбке.

– Для всех своих бесплатно. А для вас тем более.

– Я так и думала, – Анжела перекинула сумочку через плечо, подмигнула девушке и собралась выйти, когда та окликнула ее.

– Извините…

– Да?

– Мы больше не будем носить повязки?

– Нет. Он сказал, что все под контролем, и нам это больше не нужно.

– Спасибо.

Анжела кивнула и вышла из магазина.

«Своих» становилось все больше. За последние две недели она привыкла ни за что не платить. Даже собиралась заехать в автосалон, чтобы попробовать покупку покрупнее, но потом нашла эту затею глупой. Передвигаться на такси (разумеется, бесплатном) было намного удобнее, чем ездить за рулем.

Второй человек после Бога – вот кем она стала. Что-то вроде архангела Гавриила. Видел бы отец, он был бы очень доволен. Но, к сожалению, после того как мистер Хайд заполнил его, это стало невозможно.

9.

Дальше маршрут представлял собой шесть точек. Каждой точке соответствовал перекресток на квартал дальше. Как будто она включала, а потом выключала телефон. Сигналы поступали с интервалом в двадцать минут. Последний был четыре минуты назад. Если она продолжит двигаться с прежней скоростью и в прежнем направлении, он догонит ее, прежде чем она окажется на следующем перекресте. Валя прибавил шаг.

К счастью, людей на улице почти не было. Ничего не препятствовало движению, и они не могли разминуться.

К перекрестку он пришел на полминуты раньше, чем запиликал локатор. С первым гудком он вырвал телефон из кармана. Точно на середине перекрестка Мичурина и Ефремова мерцала жирная красная точка. Но на перекрестке не было никого. Валя посмотрел еще раз на дисплей и обратно – на пустую улицу перед собой. Он десятки раз встречал маму с работы и сотни раз забегал в квартиру с поздней прогулки за две минуты до ее прихода. Никогда раньше локатор не врал.

Существовало, как минимум, два объяснения данного феномена. Одно маловероятное, второе фантастическое. Если за истину брать первое, ему следовало отключить телефон и вернуться домой. Да, локатор никогда раньше не ошибался, но все когда-то происходит впервые. Если же допустить, что ошибки нет, выходило, что мама либо летела по воздуху, либо ползла под землей. Судя по скорости передвижения, скорее второе.

В Сольске не было метрополитена, но двигаться вдоль центральных улиц под землей теоретически было вполне возможно. По трубным тоннелям. Пару раз, когда во время аварий разрывали улицу, он видел эти узкие бетонные футляры. При желании человек вполне мог бы втиснуться между трубами и полом (либо потолком) и ползти. Кстати, это объясняло бы и скорость, и легкость, с которой она преодолела двухметровый забор, охраняемый сворой собак. В тот момент свою гипотезу Валя не воспринимал всерьез. Да, такое могло бы, в принципе, произойти, но, разумеется, этого не было.

– Абонент недоступен или находиться вне зоны действия сети, – он сбросил вызов и положил телефон в карман. Валя решил зайти в продуктовый магазин, куда обычно заходила мама, и поговорить с продавцом. Если это ничего не даст, он обойдет соседей – тех, что остались. Потом он позвонит дежурному и спросит, не поступал ли вызов с Пушкина, 45. Обращаться в полицию было бессмысленно – слишком мало времени прошло с момента ее исчезновения, хотя можно было бы наврать. В полицию можно сходить потом. А сейчас надо искать.

Он шел обратно, размышляя над тем, что делать дальше, почти позабыв о «подземной» теории, когда вдруг случайно сделал одно зловещее открытие. Контрольным точкам, отмеченным локатором, соответствовали новые пенополиуретановые канализационные люки болотного цвета, а на перекрестках, где сигнал отсутствовал, сохранились старинные чугунные люки родом из Советского Союза. Последним штрихом к картине была дыра в тротуаре, которую он заметил и раньше, но не придал ей значения, прямо напротив входа в аптеку «Панацея». Именно здесь обрывалась сплошная, ведущая от дома, линия маршрута. Крышка канализационного люка лежала рядом. «Что за чушь лезет тебе в голову? Этого не может быть». Он стал на колени и посветил телефоном в дыру. Темнота и больше ничего.

– Я их видела.

От неожиданности Валя едва не выронил телефон. За спиной, в дверях аптеки, стояла женщина в белом халате.

– Они спустились туда всей гурьбой. И на водопроводчиков они не были похожи, – она замолчала, намекая на встречный вопрос продолжительной паузой.

От мысли, что мать действительно зачем-то спустилась под землю, у Вали по спине побежали мурашки. Не было ни одного разумного объяснения такому поступку. Зачем? «Потому что в городе происходит разная фигня, – вспомнил он слова Витьки. – Люди превращаются в зомби. Уже половина города исчезла».

– Сколько их было? – он спросил первое, что пришло ему в голову. В общем-то количество не имело никакого значения.

– Ну, не знаю. Человек семь, может, десять. Залезли в люк и до сих пор не вернулись. У меня была возможность пронаблюдать. Никто не отвлекал. За день ни одного покупателя. Даже повязки брать перестали. А тебе они зачем?

На вид ей было лет сорок. Наивные вопросы, широко раскрытые глаза и по-детски выразительная речь свидетельствовали об укоренившейся привычке придуряться в самый неподходящий момент.

– С ними что-то не так. Временное помешательство или что-то в этом роде. Среди них моя мама.

Женщина округлила рот и прижала губы ладонью.

– Ну и дела. Пробовал позвать их?

Она склонилась над люком.

– Эй, есть кто живой?

Ответа не последовало.

– Может, вызвать спасателей или полицию? – сценический образ «любопытная школьница начальных классов» начинал действовать на нервы.

– И что мы им скажем? Десять человек залезли в канализационный люк и не хотят оттуда вылезать. Думаю, для выезда наряда полиции этого недостаточно. А в МЧС обязательно поинтересуются, что мешает им выбраться обратно.

– Тогда что делать?

Валя пожал плечами. Как раз об этом он и думал. Возможно, следовало вернуться домой и подождать. Витька говорил, что они возвращаются. Немного другими, но все же. Возможно, с марлевыми повязками на молчаливых лицах (чтобы не проговориться о том месте, где они побывали), но живыми и невредимыми. Какая разница, где они были и что видели. В конце концов ему не настолько интересно, чтобы лезть под землю. И он бы, конечно, не полез, если бы дело не касалось мамы.

Брови аптекарши медленно поползли на лоб, словно она читала его мысли.

– Ты же не собираешься…

Валя выдохнул и кивнул:

– Собираюсь. У вас случайно не найдется фонаря?

10.

– Говори со мной. Расскажи, что произошло.

Юстас узнал голос. Он принадлежал человеку в белом халате. День за днем голос звал его откуда-то с берега. И толща воды над головой не могла заглушить его слова.

– Юра, ты слышишь меня? – зовущий был неумолим. И он поднялся. Не весь, а то, что от него осталось. И направился навстречу зову.

Юстас закричал и проснулся. Волна отступила, обнажив под собой на песке Боль и Страх. Однажды погрузившись в пучину безумия, он превратился в кусок мяса, добычу, которую никак не могли поделить две сущности. Одна – древняя и мудрая. Вторая – дикая и необузданная. Они рвали его на части, жадно глотая оторванные куски. И прежде чем он поднялся на поверхность, одна из них сказала: «Сделай то, что хочет доктор, и кошмар закончится». Он запомнил ее слова.

Сквозь щель под дверью в комнату пробивался тусклый желтый свет. Он встал с кровати и вышел из комнаты. Коридор выглядел очень знакомым. Высокий белый потолок, коричневые полы и зарешеченные окна. В конце коридора сидела женщина с книгой. Ее он тоже узнал – она сидела здесь с самого начала его злоключений.

11.

«Попасть за решетку намного проще, чем оттуда выбраться», – сказал ему тогда капитан. Самое мелкое правонарушение может превратить условный срок в реальный. А как насчет путешествий по городской канализации? Это правонарушение?

Восемнадцать ступенек прикрученной к стене металлической лестницы уходили вверх, теряясь в светлом пятне открытого люка. Он ожидал оказаться в тесном пространстве с низким потолком среди ржавых труб и вентилей, однако колодец был глубоким и просторным. Это место было похоже на заброшенное бомбоубежище или секретный бункер, если бы не тихое журчание воды внизу и не тошнотворная вонь сточных вод.

Лестница закончилась. Нога нащупала зыбкую поверхность. Валя стал на землю и плюнул под ноги. Из темноты откликнулось гулкое эхо. Левая рука намертво вцепилась в последнюю ступеньку лестницы. Правой он достал из кармана фонарь, который аптекарша отыскала среди инструмента в ящике из-под пертусина.

Луч света выхватил фрагмент кирпичной кладки на уровне глаз. Из нее торчала толстая труба, изъеденная ржавчиной. С нее гирляндой свисали гнилые тряпки и полиэтиленовые пакеты. С поправкой на полную темноту – довольно зловещее зрелище.

«Не хочу тебя пугать, но обрубок ржавой трубы – это далеко не худшее, что ты можешь здесь обнаружить. Может, все-таки вернуться? Сказать аптекарше, что тут внизу никого нет. Пойти домой и лечь спать. И может быть, утром мама вернется. Все они возвращаются».

Задержав дыхание, Валя сдвинул пятно света с места и направил фонарь вперед. Луч проваливался в темноту.

Темный коридор впереди и за спиной. Это не колодец водопровода, не теплотрасса и не секретный бункер. Вдоль соседней стены на половину ширины коридора текла мутная протока. Тоннель был сточным коллектором. Во время дождя это место превращалось в дно полноводной реки. Он попытался припомнить прогноз погоды на сегодня, но так и не смог.

Рука по-прежнему сжимала последнюю ступеньку, но он никак не мог сообразить, с какой стороны от него теперь находится перекресток Мичурина и Ефремова. Заблудился, не ступив и шагу. Куда теперь? Он посветил перед собой и тут же обнаружил ответ на вопрос. Мокрый грязный песок под ногами был густо истоптан десятками ног, как ремонтный участок тротуара в центре города после дождя. Похоже, у аптекарши были проблемы с математикой. Здесь прошли не семь человек, а не меньше двадцати.

«Надо идти. Чем дольше стоишь, тем длиннее путь. Те, что спустились сюда, а вместе с ними и мама, наверняка продолжают двигаться дальше. Задача для третьего класса. Из пункта А в пункт Б вышла (выползла?) группа сумасшедших со скоростью (он уже прикидывал расстояние и время между точками на локаторе, когда бежал наперехват) один километр в час. В том же направлении спустя три часа следом вышел (выйдет, если ему хватит сил оторвать вцепившуюся в трубу руку) человек со скоростью шесть километров в час. Через сколько времени они встретятся? И чем эта встреча закончится?» Второй вопрос был явно не из области математики, и получить ответ на него можно было только экспериментальным путем.

Валя разжал правую руку и сделал первый шаг. Первый был самым трудным. Как будто он провалился по колено в грязь. Еще немного – и пришлось бы помогать переставлять ноги руками. Второй шаг. За ним третий. На четвертом стало ощутимо легче. На седьмом оцепенение прошло.

«Зачем ей вдруг понадобилось лезть под землю? Есть хоть одно предположение? Когда рак доберется до моих мозгов… Вот он и добрался. Хотя нет, это не рак, а Чупакабра».

Он набрал воздуха в легкие, чтобы позвать ее, но раздумал и выдохнул. Блуждающий в одиночестве по темному подземному тоннелю человек еще и выкрикивает имя своей матери – это уже слишком. К тому же вдруг его кто-нибудь услышит? Не мать, а кто-нибудь другой. Кто-то, кто бродит под землей уже не первый день. Грязный, слепой и голодный.

Он решил, что будет считать шаги, чтобы не пугать себя дурными мыслями.

«Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Я иду искать», – он ухмыльнуться случайному каламбуру. Это придало ему немного спокойствия.

Первые сто метров остались за спиной, и ему стало казаться, что он движется не в тоннеле, а по бескрайней открытой плоскости, похожей на ночную пустыню. И пятно света перед ним – это единственный объект в бесконечной черной пустоте.

На повороте он поскользнулся и чуть не упал в протоку.

«Какая здесь глубина? Может быть, по щиколотку, а может, и с головой. Пока не свалишься в нее, не поймешь. И, кстати, здесь должны быть крысы».

Тишина и темнота давили на мозги. Кроме собственного дыхания он не слышал ничего, и оно казалось оглушительно громким. Время в этом темном мире текло иначе, чем там, наверху. Неравномерно, рывками – то, замерев, подолгу стояло на месте, то вдруг срывалось и летело вперед.

«Шестьсот сорок пять», – он произнес число и замер, вдруг учуяв запах пота и мочи. Прямо перед ним кто-то был. И тут же Валя услышал его дыхание и шелест одежды.

– Мама?

Пучок света выхватил из темноты перекошенное лицо старика прямо под ногами. От неожиданности он вскрикнул. Стук и всплеск. Фонарь исчез в мутной воде. Человек в темноте захихикал.

Прошло несколько секунд (коротая схватка с желанием убежать), прежде чем он вспомнил о телефоне. Дисплей не светил, а светился. Валя вытянул руку перед собой и снова увидел грязное худое морщинистое лицо, спутанную бороду и крепко зажмуренные глаза.

– Убери, – старик отвернулся и протянул руку, прикрывая лицо от света.

Вонь перегара, перебивая уже витающие в воздухе запахи сточных вод, мочи и пота, вырвалась изо рта старика и ударила в нос.

«Это всего лишь бомж. Всего лишь пьяный обмочившийся бомж, который испугался тебя еще больше, чем ты его».

– Тебе туда нельзя. Возвращайся, откуда пришел. Или умрешь.

– Где они? Я ищу маму.

– А найдешь смерть. Говорю тебе: возвращайся обратно. Здесь нет прохода.

Валя снова услышал шорох, который сначала принял за шелест одежды. Но звук издавал не бомж. Что-то шуршало за его спиной. Животный звук, похожий на урчание гигантского желудка. Костлявая рука ухватила его за край брючины.

– Ты все-таки выбираешь смерть?

– Пусти! – Валя дернул ногу на себя. Застиранная материя лопнула. Раздался всплеск.

– Ты должен умереть, – успел повторить бомж, прежде чем поперхнулся зловонной жижей. Кашель раздался уже в нескольких метрах дальше по тоннелю. Валя представил себе протоку и скользящие по бетону грязные пальцы. Бомж исчез, а запах остался и даже, кажется, стал сильнее.

Валя выставил перед собой телефон, шагнул – и тут же споткнулся обо что-то мягкое. Препятствие шевельнулось. Валя наклонился, чтобы получше разглядеть его.

Зрелище походило на кошмарный сон. Бледный свет экрана выхватывал из тьмы грязные перекошенные лица, переплетенные руки и скрюченные пальцы. Их было не семь и не двадцать. Больше. Намного больше. Тьма могла скрывать и сотни, и тысячи. Они корчились, извивались и скручивались в огромный змеиный клубок. Вымазанная в грязи одежда в бледном свете телефона выглядела солдатской униформой поземной армии. В первые секунды ему показалось, что они пытаются схватить его за ноги, но тут же он сообразил, что они беспомощны как черви. Движения их были бессмысленны и рефлекторны. Он был для них просто частью окружающего мира. Как бетон и вода. Во всяком случае, пока что. Где-то в этом живом месиве была его мама.

Ему никогда не отыскать ее. Даже если бы он вдруг набрался смелости шагнуть в эту кашу из человеческих тел, раскидать в стороны верхних, чтобы добраться до нижних, хватать их за головы, чтобы заглянуть в лицо. Даже если бы здесь были не тысячи, а несколько десятков тел. Все равно. Ему ее никогда не отыскать.

В раздумьях, не решаясь ни шагнуть вперед, ни развернуться и уйти, он стоял перед копошащимися телами не меньше получаса, прежде чем где-то впереди в темноте запиликал сотовый телефон. Сначала он принял мелодию за игру воображения. Вроде как услышал то, что хотел. Как такт знакомой песни в стуке дождя. И только когда мелодия дважды повторилась, он поверил в ее реальность. «Собачий вальс»! Он глянул на дисплей собственного телефона. Часы показывали двадцать ноль-ноль. Пол таблетки капотена и одна престариума. Все верно. Совпадений быть не могло.

Телефон лежал где-то впереди в пяти-семи шагах, может, немного дальше. Будут еще два повтора, если никто не нажмет на «сброс».

Всего десять шагов. Валя шагнул вперед. Раз – нога проскользнула внутрь и нащупала землю. Свалка из живых человеческих тел доходила ему до пояса. Два – а вдруг он давно выпал у нее из кармана? Под ногой оказалась чья-то рука, и он поспешил шагнуть еще раз. Три.

Снова заиграл будильник. Спереди и справа. В какой-то момент он начал воспринимать себя в третьем лице. Казалось, вместо него здесь был кто-то другой. Сам он давно бы убежал или, скорее, вовсе не спускался вниз. После каждого шага бледное пятно света пробегало по телам вокруг. Не она. Снова не она.

Восьмой шаг. Мокрые от соприкосновения с грязными телами штанины джинсов прилипли к ногам. Где-то совсем рядом. Последняя попытка.

Он увидел ее прежде, чем будильник сыграл первый такт. Вымазанное грязью лицо вытянулось, рот приоткрылся, обнажая ровный ряд нижних зубов.

Левая щека подергивалась. Из дыры рта доносилось низкий хрип, переходящий в шипение.

– Мама, это ты?

Она не отвечала и продолжала хрипеть, не отрывая глаз от светящейся точки на телефоне. Валя чуть повернул телефон, чтобы не слепить ее.

– Давай выбираться отсюда.

Он взял ее под мышки и потянул на себя. Мамино тощее тело было холодным как мертвая рыба. Из кармана платья на бетон упал телефон – слава Богу, что это случилось только сейчас. «Самсунг Г48К». Четыре тысячи пятьсот рублей плюс сим-карта с подключенной услугой «Ребенок под присмотром».

12.

Все началось с того трупа в квартире десять дней назад. Как будто негр распахнул дверь в преисподнюю и закричал: «За мной, ребята!». Двадцать шесть убийств за неделю. Это больше, чем за последние восемь лет вместе взятых. Ни одной кражи, ни грабежа, ни угона. И, черт побери, на двадцать шесть трупов ни одного свидетеля.

Последнее убийство случилось вчера вечером около восьми. Трое неизвестных – а, по мнению судмедэксперта, нападавших было именно трое – убивают беременную женщину на порожках торгового центра. Забивают до смерти брусчаткой, выковырнутой здесь же у края проезжей части. Но никто этого не замечает. Ни одного свидетеля, ни одного подозреваемого, ни одной версии мотива преступления, ни одной улики. Совершенный висяк. Как и в случае с остальными двадцатью пятью трупами.

Над забором висела красная парусиновая растяжка с надписью «Продается» и контактным телефоном внизу. Во дворе стоял белый мерседес с абхазской растаможкой (ПТС, в котором единственным номером был государственный регистрационный знак, давно стал байкой у местных гаишников). На крыше машины стояли восемь огромных сумок, перетянутых буксировочным тросом. Вокруг кружились две толстые тетки в пестрых красно-черных платьях. В ушах одной из них болтались знакомые Терентьеву бриллиантовые сережки.

На пороге появился хозяин со свертком в руках.

– Привет, дорогой. Держи. Здесь все, как договаривались. В дом не зову. Там погром. Думал сам заехать к командиру, попрощаться, но раз он тебя прислал, передавай ему прощальный привет. Может, когда и вернусь, но не скоро.

Каждый день преподносил новые сюрпризы. Если иметь в виду масштабы деятельности и продолжительность сотрудничества, у Джорджа были серьезные шансы получить пулю в затылок из табельного оружия уже при выезде из города.

– А как же бизнес?

– Бизнес умер еще во вторник. Из четырехсот восьмидесяти шести постоянных покупателей не появился ни один. Все вдруг исчезли. Вместе с барыгами и с товаром. Я так и не смог их найти. Но дело не в этом. Происходит что-то непонятное и плохое. Понимаешь?

Терентьев с трудом сдержал улыбку. Главный «мафиози» города вдруг испугался «чего-то плохого».

– Шестнадцать лет я держал руку на пульсе города. Я думал, что насквозь пропитался этим местом. Я мог сказать тебе, чем позавтракал водитель троллейбуса на втором маршруте, сколько котят было у соседской кошки, и назвать день рождения каждого. Оказывается, я не знаю о городе самого главного. Проклятие. И теперь оно проснулось.

«У цыгана поехала крыша либо сел на иглу, – подумал Терентьев. – Это, в принципе, вполне предсказуемый поворот событий, принимая во внимание специфику его работы».

– В понедельник пропал мой старший брат. Дети вчера нашли его под строительным корытом. Он пролежал там двое суток. А когда его стали оттуда доставать, он вырывался и кусался как собака.

Врач, которого вызвали, сказал, что такие вещи сейчас происходят повсюду. Люди пропадают, прячутся от света в подвалах и гаражах, а потом возвращаются обратно. Другими. Он сказал, что надо уезжать из города. Люди бегут уже тысячами. На выезде из города пробка.

Терентьев пожал плечами и скривил рот.

– Пробка на кольце собирается два раза на день уже лет восемь.

– Город меняется. И те, кто не успеет убежать, изменятся вместе с ним или умрут.

– Похоже на вводное слово к фильму про зомби «Апокалипсис». Ты убегаешь неизвестно куда и неизвестно от кого.

Джордж достал сигареты и закурил.

– Будь я один, я бы остался. Не может цыган бежать от чего-то. К чему-то может, от чего-то – нет. Неписаный закон – один из немногих, который я до сих пор неукоснительно соблюдал. Но у меня семья. А семья – больше чем закон. Хотел сначала женщин и детей куда-нибудь на отдых отправить. В пошлом году в Таиланде всем очень понравилось. Пусть бы покупались пару месяцев, пока здесь все уляжется. Так нет. Бабка прицепилась: уезжать, говорит, всем надо. Черт бы ее подрал. Ей, видишь ли, сон приснился: ползет по городу муравей и головы людям отгрызает. Девяносто восемь лет человеку. Когда ее Бог к себе заберет? Осенью болела сильно. Я и гроб в «Ритуале» присмотрел. Из красного дерева с золотыми ручками, а внутри красный атлас. И сторговался уже. Так нет – оклемалась ведьма. Снова ей сны снятся, – Джордж коротко выругался на роме. – Не за себя, за детей боюсь. Старуха говорит: беда будет. А за жизнь она ни разу не ошиблась. У нее дар – предвидеть умеет.

13.

– Осторожно… Осторожно… – бездушным голосом повторяла сестра, умело объезжая живые препятствия.

На боку тележки кривыми красными буквами было написано «Хирургия». Внутри рядом с эмалированным ведерком, наполненным окровавленными бинтами, лежали никелированные пинцеты и скальпели. Валя шагнул ей наперерез. Зазвенел инструмент. Тележка ударила его в бедро, едва не сбив с ног.

– Извините. Подскажите…

– Аккуратнее, молодой человек. Водительская комиссия в пятнадцатом кабинете.

– Я маму привел. Из приемного отделения к вам направили.

– Регистратура справа у входа.

– Там никого нет.

Женщина нервно ухмыльнулась.

– Это уже не мое дело.

Валю мелко затрясло. Случись это вчера, позавчера или еще когда-нибудь до вчерашнего вечера, он бы смутился, отступил, попросил бы о помощи в конце концов. Но минувшая ночь и утро сильно изменили его. После путешествия под землей, утренних скитаний по больницам и тяжелых телефонных объяснений с Ефимовым (за очередной прогул тот пообещал уволить Валю без расчета) он больше не мог себя сдерживать.

– Да вы в своем уме! – он заорал так, что все, кто стоял в коридоре, обернулись. – Я три часа разъезжаю по городу с умирающим человеком на руках, а вы футболите нас с места на место.

Женщина густо покраснела.

– Вы что себе позволяете? Вам самому лечиться надо.

– Что случилось, Вера Васильевна? – из глубины коридора вышел врач. Видимо, он тоже услышал «вопль вопиющего».

– Хулиганит парень. Сначала чуть с ног не сбил. Теперь орет на всю Ивановскую.

Врач повернулся к нему. Валя рукой показал на мать, сидящую в углу на кушетке.

– Ей срочно нужна помощь.

– Что с ней?

– То же, что со всеми, – не замедлила вставить медсестра.

– Я не у вас спрашиваю, Вера Васильевна. И кстати, почему в регистратуре никого. Где Иванишина? Опять в процедурке Донцову читает? Ну-ка, живо тащи ее сюда!

Осмотр занял не больше минуты. Врач заглянул под веки, поводил карандашом перед глазами, нажал большими пальцами под ключицами и за ушами.

– А она права, – врач кивнул в сторону исчезающей за поворотом медсестры. – То же, что и у всех. В принципе, ты вполне можешь требовать госпитализации. Более того, случись эта встреча месяц назад, я бы и сам настаивал на том, чтобы она осталась в больнице. Но не сейчас. Пойдем. Я хочу кое-что показать. Да не переживайте так за нее. За пять минут ничего с ней не случится.

– Она пропустила уже два приема таблеток.

– И без угрозы для жизни может пропустить еще столько же. Пойдем.

Коридор дважды вильнул, и они очутились перед железной двустворчатой дверью. Дыры высыпавшейся штукатурки вокруг анкеров и свежие опалины в тех местах, где работали сваркой, указывали на то, что монтаж провели сравнительно недавно. Ручки оплетала толстая цепь, на которой висел крупный амбарный замок. В правой створке были вырезаны два окошка – вверху и внизу, прикрываемые глухими задвижками.

– Подойди поближе, – врач отодвинул верхнюю задвижку. Знакомый запах и знакомый шорох.

– Здесь мы сейчас держим больных. Язык не поворачивается назвать это место отделением. Больше похоже на террариум.

Валя заглянул внутрь.

Прямо за дверью на потолке горели две лампы. Сумрак в глубине коридора шевелился. В нем проступали силуэты подергивающихся переплетенных тел. Как в сточном коллекторе. Рядом с дверью, под лавкой, на животе лежала женщина. Ее голова мелко подрагивала. Сквозь спутанные волосы, упавшие на лицо, смотрели открытые белые глаза с закатившимися зрачками. Верхняя губа поднялась, обнажив крупные лошадиные зубы. Руки, вывернутые в локтях, делали ее похожей на забившуюся в щель летучую мышь.

– Фаза рептилии быстро заканчивается. Потом им становится заметно лучше. Они приходят в себя. Начинают разговаривать. В коридоре сейчас только те, что в острой фазе. Остальные сидят по палатам. Болезнь длится не больше недели. Потом все благополучно заканчивается. Исчезают практически все симптомы, кроме светобоязни. На две с лишним тысячи обращений у нас не было ни одного смертельного случая.

Услышав голос врача, женщина забилась глубже под лавку.

– Друг друга они не трогают, а вот санитаров не любят. Дважды нападали. Теперь через окошко кормим, – врач постучал туфлей по нижней заслонке. – Шестьдесят восемь человек, а отделение рассчитано на тридцать шесть коек. Тут, конечно, не в койках дело. Они все равно все спят на полу. Я о том, что их здесь слишком много. Думаю, ты не хочешь, чтобы твоя мать примкнула к этой компании. Толку от такой госпитализации ноль. Лечение чисто симптоматическое и малоэффективное. То же самое можно проделать и дома, только больной будет находиться в комфортных условиях, а не на скотном дворе. Как зафиксировать тело на кровати, я подскажу. Это не сложно. Острая фаза длится пять-семь дней. Потом все исчезает. Вот моя визитка. Позвони, если что. И не бойся ее полусонного состояния. Это классический сценарий течения болезни.

– Какой болезни?

– Из лаборатории пришли еще не все результаты, но похоже на новый тип энцефалита.

– И что будет потом?

– Ничего. Течение болезни, безусловно, яркое, пугает неадекватностью больного, но еще раз повторю: в городе не было еще ни одного летального исхода. Через неделю, максимум через десять дней все пройдет как страшный сон.

14.

Стасов лежал в шестнадцатой. Это была единственная палата, изолированная от переполненного отделения. Вообще-то она была рассчитана на двух человек, но Перов уломал главного, чтобы к Юре никого не подселяли.

Четыре дня Стасов молчал как рыба. Когда же Перов достучался до него, изо рта Стасова потек беспросветный бред, как из вскрытого скальпелем гнойника. Еще через неделю в голове несчастного забрезжил свет сознания.

Перов бодрой походкой зашел в палату, держа в руках электрический чайник с кипятком и прозрачную пластиковую коробку для кондитерских изделий. Чай, сахар и стаканы в палате были.

– Доброе утро. Еще не завтракал?

– Нет.

Грустный, подавленный болезнью подросток встал с кровати и протянул ему руку. Выглядел он скверно. Поразительно, как мог физически сдать человек на фоне сугубо психологических проблем: нос заострился, щеки впали, безжизненные глаза провалились в дыры глазниц. Стасов сильно напоминал теперь Перову покойную жену за неделю до смерти.

– Держи, сейчас чайку попьем, – Перов протянул Стасову купленный по дороге из дома торт «Муравейник».

Стасов прочел надпись на коробке и вяло улыбнулся.

– Издеваетесь? Не надо. И так тошно. Оно не дает мне спать.

Перов вспомнил, как мерзко хихикал и как будто даже приплясывал Стасов, когда тянул его внутрь груды хлама. Даже самых страшных монстров мучают кошмары.

– О ком ты говоришь?

– Муравьи. Вы знаете, что они произошли от ос? Что муравьиная матка живет до пятнадцати лет? Матка одного вида может проникнуть в муравейник другого, уничтожить их королеву и стать на ее место. А бывает еще круче: попав в чужой муравейник, она запудривает мозги муравьям-рабочим и солдатам, и те убивают свою королеву. После чего черная королева первым делом уничтожает имеющиеся муравьиные яйца и начинает откладывать собственные. Есть даже виды муравьев-паразитов, которые не способны жить самостоятельно, а только паразитируя на других. И если гибнет хозяйский, пораженный паразитами муравейник, с ним вместе погибают и паразиты – от голода.

– Ты чувствуешь себя муравьем?

– Во мне его память. Мне сняться сны, как Шварценеггеру про Марс. Мне снится, что я сбежал из муравейника и ползу по красному песку. За мной гоняться мои соплеменники. Они поздно хватились меня, и у меня есть некоторое преимущество по времени. Как ни стараюсь, ползу я медленно, лапки вязнут в песке. Я больше гребу песок от себя, чем передвигаю тело вперед. За мной остается широкий след. Жаль, что я не умею летать как матка, тогда бы я двигался намного быстрее и не оставлял бы следа. Они видят мой след, чувствуют запах, а я чувствую запах погони. И все острее. Они стали прескверно пахнуть с тех пор, как в них поселился Он. Все до единого. Этот чертов глист. Он проникает в мозг и превращает жертву в зомби. А я все ползу. Песок осыпается. И когда погоня совсем близко, вдруг просыпаюсь. После этого я уже не могу заснуть. Боюсь. Потому что все может повториться, и в конце концов они меня настигнут.

Перов внимательно посмотрел на Стасова. В парне действительно просматривалось что-то насекомое. Короткие резкие повороты обритой наголо головы. Руки он держал всегда перед собой и никогда не разводил в стороны, словно плечевые суставы стали работать в единственной плоскости, параллельной туловищу. Сперва Перов списывал особенности движения на травму грудной клетки – на груди Стасова синела огромная гематома, но вчерашний визит Климова из хирургии опроверг его предположение. Кости в порядке. Значит, причину надо искать в голове. Завтрашнее МРТ прояснит очень многое.

– Ладно. Со снами разберемся позже. Расскажи мне еще раз, с чего все началось.

15.

Крупные стразы, похожие на пчелиные соты, размером с рублевую монету. Ему даже не пришлось придумывать повод, чтобы взглянуть на ее гардероб. Она встретила его в той самой синей майке до колен, на которой стразами бело написано: Enjoi. По дороге он несколько раз представлял, как достанет из кармана блестящую звездочку и приставит к тому месту на майке, где она была. Как недостающий пазл в сложной картинке. Но подходящего пустого места на майке не оказалось.

Взгляд Терентьева прошел от левой груди к правой и обратно. Все на месте. Та, замазанная побуревшей кровью майка, с недостающей точкой над j больше месяца прела на городской свалке, а эту, точно такую же, но новую, Анжела купила два дня назад.

– Если не ошибаюсь, расчетный день через неделю.

– Я мимо шел. Дай, думаю, зайду.

– Всегда рады, товарищ капитан. Проходите. Как раз только чайник закипел.

Окно на кухне было плотно зашторено. Видимо от жары. Как всегда, работал радиоприемник. Электроскрипка дарила вторую жизнь скучной классической мелодии. Ванесса Мей – неожиданно для себя Терентьев вдруг вспомнил имя исполнительницы. Он как-то смотрел по телевизору ее концерт.

На столике лежала широкая салфетка, плетеная из бамбуковых палочек. На ней стояла плоская квадратная тарелка с пятью роллами, кусочком зеленой горчицы и целой горой розового имбиря.

– Будете? – Анжела кивнула на стол.

– Я эти заморские яства не жалую. Лучше чаю.

– А мне нравится. Особенно маринованная приправа. Удивительный вкус. В старинном немецком пиве он звучал божественно. Сейчас, к сожалению, такого не делают. Вам черный или зеленый?

Фокус со стразами провалился, но что-то в хозяйке было не так. Слишком бледная и неожиданно гостеприимная.

– Черный. С сахаром. И с лимоном, если есть.

Анжела потянулась к верхней полке и край майки приподнялся.

– У нас все есть. Как в Греции. И лимон, и сахар. Он еще раз посмотрел на нее, ища подтверждения своим подозрениям. С какой стати ей убивать негра? Переливающих на солнце кусочков пластмассы миллиарды. Их наклеивают сейчас чуть ли не на каждую шмотку. И все же он поговорит с ней об этом.

– Давно хотел поинтересоваться: вы на выезде не работаете? – к вопросу об убитом негре Терентьев по привычке он решил зайти издалека.

– Хотите домой пригласить? Мы с радостью. Хоть сейчас! – Анжела поджала ноги. Майка снова поднялась, и Терентьев увидел, что трусов на собеседнице не было.

Ее намерения были очевидны. А вот причины намерений оставались неизвестными.

– Может, проведем субботник? У меня сейчас как раз окно, – она поковырялась кончиком палочки в зубах.

В общем-то, он был совсем не против. Кого-то возбуждает недоступность. Но не его. Именно мысль о десятках, а, скорее, о сотнях мужиков, прошедших через эту потаскуху, вызывала эрекцию.

– Что-то ты сегодня очень добрая.

– Есть такое. Пассажирооборот упал, а организм привык. К хорошему быстро привыкаешь. Опять же настоящих мужиков осталось совсем мало. И вы, товарищ капитан, один из них. Ну, так как? – она улыбнулась, и в уголках губ выступил соевый соус.

– А чай потом попьем?

– Ну, это как получится, – она подошла и взяла его за руку.

Вряд ли проститутка могла быть опасна. К тому же это отличная возможность застать ее вопросом о негре врасплох.

В спальне было сумрачно как в кинозале. Тяжелые занавески почти не пропускали свет. Он протянул руку приоткрыть окно.

– Не надо. Пусть остается как есть, – она толкнула его на кровать.

– Раздевайся.

Пояс, штаны и рубашка упали на пол. Он залез на кровать и на секунду закрыл глаза. Когда он открыл их снова, то первым, что он увидел, было дуло собственного пистолета. Анжела держала его в вытянутой руке. Майки на ней уже не было.

– Эй, не дури. Он заряжен.

– Ты же хотел острых ощущений? – Анжела опустила предохранитель и передернула затвор с легкостью инструктора по стрельбе.

Ствол коснулся губ Терентьева. Возбуждение уступило место страху. Одно неосторожное движение – и стена за спиной окажется заляпана его мозгами.

– Возьми эту штучку в рот, – скулы проститутки вздулись, под кожей шеи проступили натянутые жилы.

«А ведь это она убила негра, – подумал Терентьев. – И сейчас она убьет меня». Мысли шумно закружились в голове испуганной воробьиной стаей.

– Закрой глаза и открой рот. Просто поверь мне. Я знаю, что делаю.

Терентьев подчинился. У пистолета был привкус машинного масла. Губы задрожали, и он услышал как зубы часто и мелко стучат по металлу. Анжела села ему на колени.

– Ты должен умереть, – тихо прошептала она ему в ухо, прежде чем нажать на курок.

16.

Мозг, несколько секунд назад воображавший зловещую развязку, действительно оказался размазанным по синим в мелкий цветок обоям «Страны грез». Анжела приложила подушку к стволу и дважды выстрелила в грудь Терентьеву. Пули передернули тело, на пол потекла кровь. Для нее это был единственный способ остаться на свободе. Для мистера Хайда – единственный способ остаться в живых. Полицейский зашел слишком далеко.

Она встала с дивана, положила пистолет на тумбочку и, немного промедлив, прибавила громкость на радиоприемнике. Две недели назад алгоритм был бы обратный. Перед выстрелом она выкрутила бы громкость на всю, а потом убавила. Но прятаться больше было не от кого.

– Радио «Орфей» приветствует своих радиослушателей. В Москве одиннадцать часов вечера. В студии Елена Даль…

Правая рука до локтя была покрыта мелкими красными крапинками. Срочно искупаться. Чтобы лучше слышать радиоприемник, дверь Анжела оставила открытой. Она хотела слышать музыку и ничего больше. Лучше не думать об этом. Ковыряние в себе редко приносит что-нибудь, кроме расстройства.

Моцарт. Соната номер одиннадцать. Сквозь шум воды слух улавливал одну ноту из трех, но Анжела этого не замечала. Знакомая до мельчайших деталей музыка звучала в ее голове божественно безупречно. До тех пор, пока кто-то внутри нее не захотел поговорить. И это был не мистер Хайд.

«И что теперь? Что ты собираешься делать?», – на этот раз говорила она сама. Та часть ее, которая была прежней Анжелой. – «Жить». – «Зомби собирается жить? Очень смешно. Демон доел твои мозги еще две недели назад. А сама ты призраком витаешь вокруг некогда собственной головы. Тебя больше нет, а ты собираешься жить».

К чему пустые дебаты? Лучше промолчать. Да, она сильно изменилась и очень сильно. Можно сказать, она уже не совсем человек. Да что тут притворяться? Она больше не человек. Люди не видят мир тысячами глаз, рассыпанными по городу, не слышат происходящего в радиусе десятков километров. Людей нельзя убить, отрезав от остальных непроницаемым для электромагнитных волн экраном. И повышение температуры до тридцати восьми градусов для них тоже, в общем-то, не смертельно. Да. Она больше не человек – это свершившийся факт. И с ним она собирается жить дальше. А для того чтобы жить, она вынуждена защищаться.

«Разве на тебя кто-то нападал?» – призрак умел читать мысли – это уже было ей известно.

Ничего, она потерпит его присутствие еще немного. А потом он исчезнет навсегда.

«Ты только что убила человека. Понимаешь: ЧЕЛОВЕКА».

Она пожала плечами и выключила воду: «Ну и что? Как будто в первый раз. Как будто негр не в счет. И кого ты называешь человеком? Ту мразь, что на протяжении двух лет обирала и насиловала меня?» – «Возможно, Терентьев был не подарок. Но ведь дело было не в его личностных качествах. Если бы не знакомство с мистером Хайдом, ты бы никогда не стала его убивать. Да. Но знакомство состоялось – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы вынуждены обороняться. По ту сторону Периметра – враги. Он бы донес. Обнаружить нас совсем не сложно. Их слишком много, а мы слишком уязвимы, чтобы быть великодушными». – «Но ты здесь гость». – «Не больший, чем они. На каком основании ты считаешь их хозяевами? Только лишь потому, что они появились здесь раньше? Если следовать этой логике, то этот мир должен принадлежать бактериям и вирусам. Так что, все по-честному. Пусть победит сильнейший».

17.

Что будет, если она умрет? Правильно сказать, не «если», а «когда». Он гнал эту мысль прочь, но она плелась за ним как шакал. Что он будет делать? Во-первых, позвонит тете Зое. Потом в скорую помощь, потом в полицию. А надо ли в полицию? Потом в похоронное бюро (номер – в квитанции ЖКХ). Возможно, он воспользуется их кредитным предложением. Какие-то деньги мама хранила в шифоньере под стопкой пахнущего нафталином белья. Но кто знает, сколько их там и на что их хватит. Думать обо всем этом было противно, а не думать – глупо.

Он побоялся зайти в аптеку по пути из больницы, и сначала отвел маму домой. Она сама выпила чаю и, казалось, почувствовала себя лучше. О том, чтобы отправиться на работу, не могло быть и речи. Сон валил с ног. Но прежде чем лечь и уснуть – скорее всего, до позднего вечера – надо было подготовиться к ночи.

Сорокалетняя школьница у прилавка аптеки встретила его широкой улыбкой.

– Фонарик принес? – к такой физиономии не хватало пары косичек с бантами и ранца за спиной. – Так что там было? Вчера я еще час после работы проторчала у люка. Ты нашел, что искал?

Валя неопределенно кивнул головой. Да, нашел или нет, не нашел – какая разница? На свете не было ответа, который смог бы убрать эту идиотскую улыбку с ее лица. Объясняться не было ни сил, ни смысла.

– Я потерял фонарь, но я обязательно куплю вам новый. У вас есть… – он достал из кармана два рецепта, выписанных утром, и попробовал прочесть названия, – ле… пе…

– Дай я посмотрю. Но-шпа в ампулах есть, новокаин есть, это тоже есть. Тебе жгут нужен или эластичный бинт пойдет?

– А как там написано?

– Написано: «жгут».

– Значит, жгут.

Пальцы с коротко остриженными ногтями пробежали по калькулятору.

– Восемьсот сорок шесть рублей.

На кульке, с которым он вышел из аптеки, было написано «Следуйте рекомендациям вашего врача». Помимо всего прочего, врач порекомендовал связать маму и объяснил, как это сделать, чтобы не нарушать кровоток. Ничего сложного, просто подложить свернутые бинты в нужные места. «Конечно, ты можешь этого и не делать. Но весьма вероятно, что тогда с утра тебе вновь придется отправиться на ее поиски».

Связать маму. Это лучше, чем надевать на нее памперсы (кстати, возможно, это ему тоже еще предстоит), но все-таки сильно похоже на извращенную глупость. Грядущая ночь не обещала быть спокойной. Не будет ничего хорошего. Возможно, лучше было бы все же оставить ее в больнице. Да, там скотские условия, но квалифицированный персонал. Что он будет делать, если ей станет по-настоящему плохо?

Перед светофором притормозил грузовик, заставивший Валю отвлечься от прежних размышлений. Дочерна затонированная кабина ЗИЛа выглядела крайне необычно, а то, что лежало в кузове, и вовсе не лезло ни в какие рамки.

Валя остановился посреди дороги. Под тонким брезентом проступали контуры неподвижных человеческих тел. Валя оглянулся вокруг. На улице не было никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть его наблюдения.

Загорелся желтый сигнал светофора – и грузовик рванул с места. Поток пыльного горячего воздуха оттолкнул на шаг назад.

«Ты должен умереть». Он обернулся. В окне дома около остановки, закачалась занавеска. «Зрительные и звуковые галлюцинации как результат недостатка сна и нервного переутомления», – так, наверное, сказал бы тот врач, с которым он разговаривал утром.

18.

Люда опаздывала. Клиент должен был прийти через пятнадцать минут. Она еще не приняла душ, не переоделась, не застелила свежее белье, не поставила чайник – не сделала ничего. Дверь оказалась незапертой. Она толкнула ее и вошла в квартиру.

– Здрастье-насте!

Этого еще не хватало. Перед входом стояли форменные полицейские туфли. За годы сотрудничества гардероб стражей порядка она изучила досконально.

И что теперь? У Анжелки совсем крыша поехала. Три недели не работала, а потом заявилась в чужую смену – сегодня же четверг. Мы так не договаривались. Пусть уматывает куда хочет.

– Эй! Есть кто живой?

На кухне играл приемник, и ей пришлось кричать. Плевать она хотела на неловкое положение – ее никто не предупреждал. А чужую обувь у входа она могла и не заметить.

Никто не ответил. Занудство фортепьяно было поистине безграничным. Первым делом она зашла на кухню и укрутила громкость до нуля.

В зале кто-то шелестел пакетами.

– Анжела, ты где? У меня через двадцать минут гость.

Снова молчание. На спинке стула висел пиджак с капитанскими погонами. Она прикинула размер. Так и есть. Терентьев. Опять авансом раньше срока. Да пошел он. Люда приоткрыла дверь в комнату. В воздухе пахло дымом. Занавески были задернуты, и внутри было темно. Ткань на окна они специально выбирали поплотнее.

– Эй! Заканчивайте! Вы мешаете мне работать. Снова зашуршал пакет.

– Так. Кто не спрятался, я не виновата. Я захожу! – она раскрыла дверь в зал.

В полумраке комнаты у шкафа на табуретке стояла голая Анжела. Мокрые волосы спутанными лентами спадали ей на спину. В ее руках был пакет с постельным бельем.

– Ты что молчишь? – Люда обвела взглядом комнату в поисках Терентьева. Анжела не обернулась. – Что тут впотьмах вообще можно найти? – Люда дернула занавеску.

Анжела спрыгнула с табурета в сторону от снопа света ворвавшегося в окно.

– Эй, кузнечик, так и шею свернуть себе можно. А что Терентьев босиком ушел и пиджак оставил? – она хотела добавить что-то еще, но взгляд ее упал на кровать и дыхание перехватило.

Стена у изголовья была забрызгана кровяными сгустками. На полу валялась скомканая, залитая кровью простыня. Из-под кровати торчала волосатая мужская рука.

Ноги вдруг ослабели. Люда села на кровать, не отводя глаз от побелевших пальцев.

– Что случилось?

– Несчастный случай. Я не хотела. Он сам виноват, – Анжела на половину окна задернула занавеску и села рядом.

Теперь Люда могла разглядеть подругу. Анжела постригла челку. Лицо ее похудело, осунулось и стало похоже на рыбью голову. Глаза как будто потускнели.

– Что ты наделала!

– Он хотел острых ощущений. Достал пистолет. Начал тыкать им в меня. Потом отдал пистолет мне. Потом пистолет выстрелил, – Анжела подняла с ковра две гильзы и поставила их на тумбочку. Тут же лежал пистолет.

От вида орудия убийства по коже поползли мурашки.

– Надо открыть форточку – сильно воняет дымом. И срочно прибраться. Ко мне сейчас придут.

– Мы не успеем. Отмени.

Да. Все верно. На то чтобы здесь прибраться, уйдет не менее часа. Но что у нее на уме? Чтобы Анжела ни говорила, это не могло быть несчастным случаем. Дважды случайно не стреляют. Может, появление клиента – это как раз единственный ее шанс остаться в живых.

– Ты меня слышишь? Отмени встречу, – Анжела взяла пистолет и провела пальцем по стволу. – Давай. Звони ему, пока он не позвонил в дверь.

Это уже было похоже на угрозу. Люда достала из сумочки телефон и нажала кнопку вызова.

– Алло, – язык заплетался как у пьяной. – Мы договаривались с вами на одиннадцать. К сожалению, у меня не получится. Да, я все понимаю. Извините.

Клиент говорил громко и с жаром. Из его гневного монолога она не поняла ни слова. Люда послушала еще немного и сбросила вызов. За время разговора Анжела сходила на кухню и вернулась со стаканом воды.

– Зачем ты затащила его под кровать?

– Думала спрятать. Не хотела втягивать тебя в эту историю. Успокойся. Вот, выпей воды. Я тебе сейчас все объясню, – она протянула ей стакан.

Люда дважды отхлебнула. Должно быть, где-то ремонтировали трубы. Вода была рыжеватой и отвратительной на вкус.

19.

– Почему вы не оплатили бетон? – впервые за шестнадцать лет совместной работы директор повысил на нее голос.

– Алексей Васильевич, объект по Буденного лучше заморозить. Мы не продадим там и половины квартир. Северо-Западный район намного перспективнее.

– С каких пор вы стали решать, что и где мы будем строить? Вы определенно спятили, Марья Федоровна. Если вы немедленно не оплатите бетон, я отправлю вас на пенсию сегодня же.

Марья Федоровна положила перед ним на стол распечатку, набранную шрифтом шестого размера.

– Алексей Васильевич, вот посмотрите, пожалуйста, и вам все станет ясно.

– Что ясно?

– Посмотрите. Четвертый столбец, шестая строка.

Директор склонился над бумажкой.

– Ну и что? Оборотные средства. И что? Зачем…

Тяжелый дырокол, пробивавший до двадцати пяти листов за раз, в этот раз пробил темя директора. Алексей Васильевич уткнулся носом в стол. Марья Федоровна ударила еще дважды, прежде чем поставила окровавленный дырокол обратно на угол стола.

Хозяин не хотел смертей. Даже чисто математически они были ему не выгодны. Но те, кто не вошел в команду, представляли собой угрозу для остальных. Она трижды добавляла железный порошок в кофе теперь уже покойному начальнику, но, видимо, в силу генетических особенностей Алексей Владимирович не мог быть с ними. Она вытерла окровавленную руку о лацкан директорского пиджака и вышла в коридор. У двери стояла уборщица в синем фартуке с ведром воды и парень из отдела сбыта в красном пиджаке с бейджиком «Юрий» над карманом. Увидев Марью Федоровну, оба, словно боясь взглянуть на нее, опустили головы.

– Не забудьте протереть дырокол, – бросила на ходу Марья Федоровна и, громко стуча каблуками по кафелю, направилась к выходу.

Парень и женщина вошли в номер. Равнодушно взглянув на склонившегося над столом мертвеца, уборщица достала из ведра тряпку и принялась тщательно ее выжимать. Парень одним движением сорвал с окна занавеску и расстелил ее перед столом. Потом ногой столкнул мертвеца со стула. Тот упал точно на постилку. Парень взялся за край и поволок тело к выходу. В дверях он остановился.

– Как думаете, Ильинична, меня могут поставить директором?

Женщина перестала тереть пол и повернулась. Ее рыхлое лицо было пустым и бледным.

– Я думаю, хоть президентом.

20.

В соседней комнате что-то громко стукнуло о пол. Валя убавил громкость в телевизоре и прислушался. Похоже, то, к чему он готовился, началось.

Он сделал все, как сказал врач. Это оказалось несложно. Мама практически не сопротивлялась – ни когда он переносил ее из шкафа (а именно там он нашел ее, когда вернулся из аптеки) в кровать, ни когда привязывал руки и ноги к углам кровати (так, чтобы руки не дотягивались до жгутов).

Следующий удар о пол заставил Валю подняться с дивана.

Ее шумное дыхание он услышал прежде, чем вошел в спальню. Рука нашарила выключатель.

– Нет. Не надо, – голос прозвучал совсем близко. Освободилась? Не может быть. Он дважды проверял фиксаторы, удерживающие жгуты на лодыжках и запястьях. Внутри все сжалось, прежде чем он вспомнил, что вечером сам выдвинул кровать на середину комнаты.

– Мам, ты как? Воды принести?

– Отпусти.

Он шагнул дважды, и уперся коленом в кровать.

– Не могу. Прости, не могу. Надо потерпеть. Немного.

– Я не могу терпеть. Отпусти меня немедленно. Слышишь? – мать дернулась, как будто схватилась за высоковольтный кабель.

Он наклонился над кроватью и заглянул ей в лицо. Глаза закатились. Натянутые жилы на шее, как будто вот-вот разорвут кожу.

– Я не могу терпеть, – прокричала она и взвыла от боли.

Ее затрясло. Кровать запрыгала так, будто в ней лежала не умирающая старуха, а чемпион по брейк-дансу. Голова скакала по подушке как баскетбольный мяч и, казалось, вот-вот оторвется. Он прижал ее плечи к кровати, но она продолжала вырываться. Чупакабра звала ее к себе – обратно под землю.

– Успокойся. Прошу тебя, успокойся. Слышишь меня?

В ответ она прохрипела что-то нечленораздельное. Ему обещали озноб, светобоязнь и «некоторое ухудшение самочувствия». О том, что в корчах она может вывернуть конечности либо свернуть себе шею, врач ничего не сказал.

Он сбегал на кухню за телефоном и вернулся. За десять секунд его отсутствия кровать проскакала от середины комнаты до двери. После четвертого гудка в трубке прозвучало усталое «алло».

– Федор Петрович?

– Да, я слушаю.

– Это Валя Жуков. Мы были у вас. Помните?

– Давайте по существу.

– Маме стало хуже. Ее трясет так, что кровать по комнате скачет.

– Спазмы. Температура есть?

Валя потрогал ее лоб, но она тут же рывком сбросила его руку.

– Кажется, нет.

– Дай ей но-шпы или вкати папаверина. А можешь ничего не делать. Тут от тебя мало что зависит. Главное, следи, чтобы не проглотила язык. Или зубы.

– В смысле?

– Для шестидесяти лет у нее слишком правильные и ровные зубы. Не будет получаться – вызывай неотложку, но будь готов, что ее заберут.

– Думаю, я справлюсь. Спасибо. Ее так трясет. Я боюсь, как бы она не свернула себе шею.

– Ты сделал все, как я тебе говорил?

– Да.

– Тогда не беспокойся. Жгуты будут гасить ее движения. Методика, проверенная временем. И еще советую поберечь собственные нервы. Смотреть на больных родственников в фазу обострения довольно тяжело. Время от времени проверяй, как там она, но не сиди у кровати всю ночь. Сам чокнешься.

– Спасибо. Извините, что разбудил.

– Я не спал. И не забудь подтянуть жгуты. Они быстро ослабляются.

Он сделал все, как сказал врач, в том числе вынул зубной протез и положил его в кружку с водой. Как могло получиться, что он не знал о вставных челюстях матери? И много ли еще у нее в запасе подобных секретов?

Вроде бы, ей стало легче. А может, она просто выбилась из сил. Но прыгать по комнате кровать перестала. Прежде чем вернуться в зал, он еще раз потрогал ее лоб. Температуры не было. Она была даже холоднее положенного.

По телевизору показывали «Трою» с Бредом Питом в главной роли. Он смотрел на экран и не мог понять, о чем говорят актеры, и все время прислушивался к звукам в соседней комнате. Когда кровать начинала стучать по полу, он шел в спальню убедиться, что с мамой все в порядке. Когда она переставала вырываться, тоже направлялся туда же.

Он вспомнил, как тут же у телевизора пять лет назад тоже коротал ночь. Такую же страшную и длинную, как будто Сольск вдруг из средней полосы России перенесся за полярный круг.

Мать тогда увезли в больницу с нервным срывом. Соседи и родственники разошлись. Тетя Лена с четвертого этажа предложила ему переночевать у них, но он отказался. Ему было пятнадцать, и принять ее предложение означало бы расписаться в собственной трусости.

Гроб с телом отца стоял на двух табуретках в спальне. Стоял февраль. Форточки были раскрыты настежь, но все равно он чувствовал запах его мертвого тела. Он взял из туалета аэрозоль «Арнест Сирень» и побрызгал в зале. Следовало бы сделать то же самое в спальне, но он побоялся заходить туда. Опухшие веки то и дело смыкались. Он засыпал и вдруг подскакивал на ноги. Потом прислушивался к тишине в соседней комнате и вновь ложился на диван.

С трех сторон за стенами спали соседи, но ему казалось, что он где-то на отшибе, на краю земли, в мерзлой мгле заперт в квартире наедине с умершим отцом.

Приступы становились все короче, а промежутки между ними все длиннее. С половины третьего до пяти не случилось ни одного. Когда за окном забрезжил рассвет, Валя заснул.

21.

Ночь саваном укутала город. Новая администрация отключила фонари и светофоры. Те, кто по тем или иным причинам так и не перевоплотились, не должны были видеть тех, кто отправился под землю на темный Хадж. В подъездах многоэтажек сквозняк громко хлопал дверями брошенных квартир. В частном секторе выли некормленые собаки. Зато закрытые днем заведения общепита принимали молчаливых гостей всю ночь. Для того чтобы жить, нужно питаться – универсальный закон всех вселенных.

Люда потушила окурок в переполненной пепельнице и посмотрела на часы. Четверть первого. Еще пару часов она не сможет заснуть. Привычка ложиться после трех помогала в работе.

В «Стране грез» Люда не появлялась третий день. Боялась. Труп, скорее всего, по-прежнему лежал под кроватью. Выпроваживая ее из квартиры, Анжела сказала, что сама со всем справиться. Ха-ха-ха. Очень смешно. Она даже поднять его не сможет, не говоря о том, чтобы куда-то отнести.

Люда достала из пачки новую сигарету и чиркнула зажигалкой. «Успокойся. Лучше не думать об этих вещах, или все начнется снова». Утром и в обед ей чудились голоса. Так иногда случается после нервных срывов. Надо отвлечься. Звонить Андрею уже поздно. Спит, пригревшись под боком у жены. Звонить Анжеле тоже не очень хочется. Можно повисеть «ВКон-такте» или посмотреть телевизор. Но прежде она позвонит в «Вилку-Ложку» и закажет что-нибудь вкусненькое. Например, роллов с черным угрем.

Примерно в это же время медсестра Иванишина отложила томик Донцовой на угол стола и направилась к блоку с буйными. Смазанная задвижка на окошке легко съехала вбок. Рука легла на кнопку выключателя.

– Ау, девочки и мальчики. Ночной обход.

За дверью вспыхнули ртутные лампы. По полу заметались застигнутые врасплох существа. Это были не люди. Месяц назад больница превратилась в ветеринарную клинику.

Твари шарахнулись от света кто куда – под столы, кушетки, друг под друга. И уставились оттуда на нее тупыми ненавидящими глазами. Зрелище было куда интереснее самой сильной главы оставленного на посту ироничного детектива.

Заместитель директора по коммерции базы «Строительные материалы» Ефимов Михаил Николаевич никак не мог уснуть. Два покупателя за день. Один взял банку клея, второй – рулон скотча. Это был не экономический кризис, а коллапс. Как он объяснит «бум продаж» генеральному, когда тот выйдет с больничного?

Цыган Чикурано проснулся в полной тишине. Он не мог припомнить, чтобы такое случалось с ним когда-нибудь раньше. Обычно рядом кто-то орал, кто-то плакал или спорил. Как минимум, работал выкрученный на полную громкость телевизор. А тут вдруг тишина.

Сотовый лежал на полу рядом с кроватью. Не глядя на дисплей, он дважды нажал на кнопку вызова.

– Привет.

– Привет. Рад, что ты снова можешь разговаривать. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Немного голова болит. А почему так тихо? Куда вы все подевались, Джордж?

Чикурано встал и включил свет. На полу не было разбросанной одежды и детских игрушек. С полок исчезли фотографии, а на стене вместо широкодиагональной плазмы сиротливо чернел кронштейн.

– Мы уехали, брат.

– Куда?

– Не могу тебе сказать. Не спрашивай.

– Вы скоро вернетесь? – он спросил так, словно они отправились на пару часов за покупками или в гости. Разум подсказывал ему, что это был глупый вопрос. Но он очень хотел ошибиться в своих догадках.

– Мы не вернемся, Чикурано. Во всяком случае пока что не собираемся этого делать. За те два дня, что ты провел под корытом, многое изменилось.

– О чем ты?

– Не важно. Скоро ты все поймешь сам.

– Ты бросил меня, брат?

– Да. Всего лишь бросил. Остальные настаивали на том, чтобы тебя убить.

Обстановка в комнате вдруг перестала интересовать его. Он присел на кровать и уставился в черное окно.

– Убить? За что?

– Сусанна сказала, что в тебе поселился дьявол.

– Джордж, ты сдурел, что ли? Или черняшкой обдолбился? С каких пор ты стал вообще слушать чертову старуху? Она теперь заправляет всем?

– Сусанна вчера умерла. И знаешь, что она сказала перед смертью?

– Что?

– «Не смей туда возвращаться». Думаю, она имела ввиду Сольск.

22.

На следующий день утром Валя сидел на стопке поддонов напротив складских ворот магазина «Стройматериалы» и думал, что он скажет Ефимову. Возвращаться к своим трудовым обязанностям он не собирался. Ему нужен был расчет. Завтра же они с мамой уедут в Брянск. Полчаса назад он пробовал дозвониться тете Зое.

– Абонент недоступен либо находиться вне зоны действия сети, – сообщил женский голос.

Что ж, значит, их появление будет сюрпризом. Имеющихся денег хватало только на два билета до Москвы. Он попробует отпроситься в полиции, но если откажут, – плевать. То, что здесь происходит, намного страшнее тюрьмы.

И с Ефимовым без скандала не обойдется.

«Ничего не получишь, пока не доработаешь до конца». – «Жизни?» – «Нет, месяца».

До конца месяца оставалось больше недели. За это время Чупакабра сожрет их всех.

Солнце поднималась все выше. Двери магазина и склада по-прежнему оставались закрытыми. Покупателей тоже не было. В половине девятого он позвонил Ефимову.

«Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети», – ответил знакомый женский голос.

Чтобы проверить свои предположения, он позвонил Витьке, Денису и маме. Автоответчик МТС трижды повторил дежурную фразу.

23.

Замкнутая жизнь на даче, ранний выезд на работу и позднее возвращение домой не позволяли Перову разглядеть огромные перемены, происходящие прямо у него перед носом. Кроме того, загадочным образом (Перов ни за что бы не поверил, если бы не видел собственными глазами) умер Стасов. Перов думал об этой странной смерти, не переставая, и не замечал пустых тротуаров, замков на дверях магазинов и безжизненно черных окон домов. Психологические метаморфозы, изучением которых он занимался последние четыре месяца, давно вылезли за пределы больничных стен и охватили город.

В пятницу в начале двенадцатого он спустился в морг. В облицованном дешевым белым кафелем коридоре было холодно и воняло хлоркой. На потолке трещали дроссели ртутных ламп. Вдоль стен стояли каталки. Судя по каплям конденсата, скопившимся на никелированных ручках, некоторые из них находились здесь очень давно. На каталках лежали прикрытые простынями мертвецы.

Для Перова атмосферы в обстановку добавляла свернутая вчетверо бумажка в нагрудном кармане рубашки. Результаты анализов на онкомаркеры. ПСА в восемь раз превышал норму. Шутки кончились. Вероятность онкологии процентов восемьдесят. Надо ложиться под нож. Срочно. И дай Бог, чтобы помогло. Или операционный стол, импотенция и мочеприемник, как пообещал ему Ситников, или одна из этих каталок. Выбирай. Как говорят в рекламе фольксвагена, «тебе рулить».

Изотов был в процедурной. Так он сам называл отгороженный полиэтиленовой пленкой угол мертвецкой, где имелся железный стол, раковина и шкаф с металлическими чашками. В правой руке он держал электроинструмент, похожий на миниатюрную болгарку с замазанным кровью и кусочками плоти зубастым диском. «Прозектор», – вспомнил Перов.

– Вы немного припоздали. Я почти закончил, – Изотов снял зеленый фартук, окровавленные перчатки и протянул Петровичу безупречно чистую руку.

– К счастью. И так ночами не сплю.

– Бессонница?

– Аденома замучила. Бумажку составил? – Петрович кивнул головой в сторону каталки с телом Стасова. Грубые черные нитки стягивали рассеченный от шеи до паха обтянутый кожей скелет. Другой шов шел вокруг лба и через виски уходил вглубь волос. Спиленная макушка немного сдвинулась в сторону.

Изотов перехватил его взгляд.

– Я не стал заморачиваться с косметикой. В половине пятого у Климова юбилей в «Банкет-Холле». Надо успеть переодеться.

– Это никому не нужно. Родных уже нет. Хоронят за счет заведения.

– Слушай, давай я завтра тебе отчет отдам. Пока то да се – еще полчаса пройдет. К тому же кровоизлияние атипичное какое-то. Лобные и теменные доли на обоих полушариях неоднородные. Чтобы грамотно написать, учебник почитать надо. А что с ним вообще случилось?

– МРТ. Умер в аппарате.

– Ни хрена себе! – брови Изотова поползли на лоб. Кажется, на секунду он забыл о юбилее.

– Самое поганое в этой истории, что парень предвидел такой поворот событий. Он говорил мне об этом, не переставая всю дорогу от больницы до диагностического центра, а я намеренно пустил все это мимо ушей. Ответил, что ему не о чем беспокоиться: МРТ – абсолютно безопасная процедура. Впрочем, возможно, он лег в магнит не потому, что я его убедил. У него могли быть свои причины. Последние месяцы ему жилось совсем не легко. Как бы то ни было, когда магнит остановился и кушетка выехала наружу, парень был мертв. Ни дыхания, ни пульса.

– У него не было клаустрофобии или еще чего-нибудь в этом роде?

– Нет, не думаю. Во всяком случае, он об этом никогда не говорил. Дело не в этом. Пациент был не совсем обычным человеком. Я догадывался об этом, но смог убедиться только после того, как получил томограмму. Я тоже обратил внимание на атипичные отделы полушарий. Серое вещество как будто загустело. При такой консистенции связи между нейронами будут разрушаться при изменении температуры тела даже на полградуса. Выходит, что мы поджарили его мозги заживо. МРТ сработал как микроволновая печь.

24.

На КПП не было никого, и он беспрепятственно вошел внутрь.

Участок встретил его вкрадчивым шелестом. Доска «Разыскиваются» была покрыта объявлениями, как рыба чешуей. Края бумаг трепал сквозняк. Со стены смотрели сотни лиц – стариков, взрослых и детей.

Все объявления начиналось словами: «Ушел из дома и не вернулся».

В коридоре не было ни души. Каждый шаг отзывался громким эхом. Дверь в двадцать четвертый была приоткрыта. За ней громко разговаривали по телефону.

– Нет, его нет. Свалил на вызов. А я не поехал. Не могу. Третий день на таблетках. А ты сам-то как после субботы? Да не в похмелье дело. Инночка наградила. Не знаю чем. Анализы еще не пришли. Глаза режет, и в голове все перемешалось. Ничего, очухаюсь, я ей, паскуде, устрою. Сейчас главное от жены отбиться. Ладно. Давай. Увидимся.

Валя услышал, как хлопнула крышка телефона, и заглянул за дверь.

– Можно?

– Можно, если нужно.

Незнакомый человек в форме рассеянным движением руки указал на стул. Перед ним на столе стояла картонная коробка из-под пиццы с изображением цветущей ветки. «“Сакура”. Японская кухня. Роллы и суши».

– Я отметиться. По условному.

– Фамилия?

– Жуков.

Полицейский полез в шкаф и достал знакомую папку.

– Не хулиганишь?

– Нет.

– Вопросы есть?

– Есть. В Брянск мать отвезти надо.

– Сажай ее в такси и пусть едет.

– Она болеет.

– Подожди, пока выздоровеет. Я не уполномочен отменять подписку о невыезде. Еще вопросы есть? Нет? Все. Свободен.

Валя вопросительно посмотрел на полицейского.

– Я говорю – свободен. До свидания. Придешь через неделю.

– Послушайте, я хочу забрать мать и уехать. Пока жив. Я не знаю почему, но город вымирает. Люди пропадают и сходят с ума. Посмотрите на доску у входа. Исчезли тысячи.

– Чушь. Всего триста сорок восемь человек. Это тоже, конечно, немало. Но мы всех их разыщем. Какая-то секта или что-то в этом роде. Такое уже было в Псковской области лет десять назад. Кстати, ситуация улучшается. Неделю назад в день приносили по двадцать заявлений. Позавчера было шесть. Сегодня вообще ни одного.

– Да просто людей не осталось. Обращаться стало некому. Оглянитесь: кроме меня и вас в участке никого нет.

– Знаешь, что… – полицейский встал и перегнулся через стол. Раскрасневшееся лицо покрылось потом, а на лбу вздулись вены. – Ну-ка, дергай отсюда. Жду тебя через неделю в одиннадцать ноль-ноль.

25.

Звонок. «Алло, я звоню вам по поводу вашей дочери…» Крик Маши. «Этого не может быть… Какая-то ошибка». Валерьянка. Корвалол. И снова валерьянка. Пыльный «Икарус» с краснодарскими номерами и плотно зашторенными окнами. Трупы детей на носилках. Морг. Обитый красным бархатом гроб. Яма на кладбище. И снова звонок.

Ситников просидел в квартире вечность. Пил и смотрел телевизор. А сегодня к вечеру вдруг понял, что если он не хочет к утру слететь с катушек, надо проветриться, а лучше поговорить. С кем угодно, лишь бы хоть на какое-то время отвлечься от закольцованного ролика мрачных воспоминаний.

В «Синей птице» тихо играла музыка, Почти все столы были заняты. В полумраке зала по полу, стенам и потолку бегали огни светомузыки, выдергивая из темноты лица двух танцующих девушек.

Ситников подошел к стойке.

– Сто грамм водки и стакан апельсинового сока. Бармен, услужливо улыбнувшись, тряхнул длинной гитлеровской челкой, тут же сползшей обратно ему на глаза, и взял в руки бутылку «Абсолюта».

Поверхность под рукой была залита чем-то липким, похожим на сливовое варенье. Слева от него к стойке подошла женщина с сигаретой в руке. Кажется, это была одна из тех двоих, что танцевали.

– Стейк с соусом карри, картофель фри и кофе с корицей, – скомандовала она бармену и села на высокий стул вполоборота к Ситникову.

– Проголодались? – спросил Ситников. Казалось, она только и ждала, когда он заговорит с ней. Зеленоглазая блондинка – ослепительный цвет ее глаз был виден за несколько шагов – широко улыбнулась и чуть наклонилась в его сторону.

– У меня бешеный аппетит – ничего не могу с собой поделать. Через пару часов снова буду перекусывать.

– По вашей фигуре не скажешь, что вы много едите.

– Во мне все сгорает как в топке, – она не переставала улыбаться ни на секунду.

Коммуникабельность случайной знакомой удивляла. Взрослый мужик, заросший, в мятой одежде с пропитым красным носом вряд ли мог сам по себе вызывать интерес у красивой женщины. Разве что на необитаемом острове. Хотя, возможно, именно такой тип мужчин сейчас в моде.

Ситников осмотрел зал. Вокруг было полно более подходящих кандидатур в собеседники этой красавице. Или она на работе? Если так, то это многое объясняет.

– Может, что-нибудь покрепче?

– Нет. Не сегодня.

– Жаль. Приятная компания – это то, чего мне очень недостает. Вы не думайте, что я пытаюсь к вам клеиться. Никаких задних мыслей. Просто хочу поговорить по душам. Эй, вы куда?

Девушка встала со стула.

– К друзьям. За столик. Я подошла, чтобы убедиться, что вы не с нами. Заказ принесете к столику у окна, – она показала бармену пальцем, куда именно.

– Что значит не с вами? – спросил Ситников.

– Ничего. Прощайте.

– Мы больше не увидимся?

– Уверена, что нет, – она встала и, широко раскачивая бедрами, направилась в глубину зала.

Вдруг музыка оборвалась, и загорелся свет. В зале повисла тишина. Все замерло. Ситников услышал тяжелое дыхание за спиной и редкий шелест одежд. Шепот превратился в гул, становился все громче и громче. Пока он не начал различать слова.

«Чужой. Один из последних. Он не может открыться и должен умереть».

Молодой человек у стойки как ни в чем не бывало продолжал лить апельсиновый сок в стакан.

– Извините. Наверное, ничего не надо. Я лучше пойду, – Ситников заглянул в лицо застывшего бармена – тот как будто его не слышал. – До свидания, – Ситников спрыгнул со стула и направился к двери.

Около сорока посетителей молча и неподвижно смотрели на него. Он заметил, как у застывшего с вилкой в руках толстяка из открытого рта на скатерть крупными кусками падал непережеванный салат оливье. «Они смотрят так, как будто готовы разорвать меня на куски. Даже если это сон, бред алкоголика, мне не хочется знать, чем все это кончиться».

Ситников рванул бегом к выходу. За спиной что-то зашелестело. Прежде чем он успел потянуть за ручку двери, на голове Ситникова оказался пакет. Чьи-то сильные пальцы схватили его за руки так, что не вырваться. Он ничего не видел и слышал – только шелест целлофана. Пакет затянули на шее. Ситников хотел закричать, но воздуха уже не хватало. Попробовал вырваться, прокусить пакет, но тоже безуспешно. Его тело дважды дернулось и медленно повалилось на пол. Шелест пакета затих.

26.

На улице не было ни души. Даже собаки с кошками куда-то подевались. В безлюдном магазине он прождал кассира минут двадцать, потом оставил деньги на прилавке, забрал батон с сосисками и ушел.

Что-то похожее он видел как-то утром первого января, когда дружно праздновавший всю ночь город наконец заснул в хмельном бреду. Но сейчас тишина была другой. Не ватной и усталой, а нервной, пронзительно звенящей в ушах. Чупакабра не спала. Валя видел ее в криво припаркованных автомобилях, в плотно зашторенных окнах, в черных дырах раскрытых люков. Она притаилась в самых темных углах города и терпеливо ждала своего часа.

На лестничной площадке первого этажа прежде распахнутые двери были заперты на замок. «Изменившись, они возвращаются». Валя прислушался, когда проходил мимо, но ничего не услышал. Дома тоже царила тишина.

– Мама! – крикнул он с порога. Она не могла уйти. Оба ключа от входной двери лежали у него в кармане. – Эй, есть кто живой?

Валя заглянул в комнату. Занавески были плотно задвинуты. Она сидела в кресле, уронив голову на грудь. Несчастная женщина, изнуренная тяжелой болезнью. Воспоминания о недавней ночи: прыгающая по полу кровать, скрежет зубов и извивающееся под жгутами тело, казалось, не могли иметь к ней никакого отношения. Чупакабра оставила ее в покое, как и обещал врач.

Он взял ее за руку. Она вздрогнула и открыла здоровый глаз.

– Извини. Не хотел тебя напугать. Ты как?

– Ничего. Хотела позавтракать, но не смогла ни отрезать хлеба, ни подогреть суп. Ты не видел, куда я дела…

Он протянул ей очки.

– Спасибо. Позавчера глянула на себя в зеркало и чуть не умерла от страха. Этот проклятый глаз выглядит довольно зловеще. К счастью, покойникам закрывают глаза. Поэтому смысла бороться с катарактой я не вижу, особенно когда смотрю на это дело этим самым глазом, – она усмехнулась и поправила очки. – Да. Так куда подевались столовые приборы?

Валя отпустил ее руку и встал.

– Это для твоей же безопасности. Я убрал ножи и перекрыл газ. Какое-то время тебе придется обходиться ложками. И греть пищу я тебе буду сам. Недолго. Дня два-три. Пока ты окончательно не придешь в себя.

Улыбка исчезла с ее лица. Как будто она вдруг что-то вспомнила. Но если она не хочет говорить об этом, он не будет настаивать.

– И куда ты их дел?

– Выкинул в мусор. Так безопасней.

Утром, прежде чем развязать жгуты, он спрятал ножи и вилки в унитазный бачок, перекрыл газовую трубу, открутил вентиль и убрал его в ящик прихожей. Там хранилась всякая бесполезная мелочь: старые ключи от неизвестных замков, крючки для занавесок, шурупы и гвозди. Кто знает, что могло прийти ей в голову? И потом, когда мама пошла умываться – как ни в чем не бывало, словно всю жизнь спала привязанной к кровати, он еще долго размышлял, не выпрыгнет ли она в окно. Он думал об этом до тех пор, пока она не вернулась из ванны и не попросила задернуть занавески. «Они бояться света». Всплывшие в памяти слова врача развеяли его опасения.

– Я хочу, чтобы ты знала. Что бы ни происходило с тобой, я всегда на твоей стороне. Есть и буду. Врач сказал, что острая фаза скоро пройдет. Надо только подождать.

– Все уже прошло.

– Отлично. Значит, уехать нам будет намного проще, чем я предполагал.

– Уехать? – она вцепилась в подлокотник так, что костяшки пальцев побелели, а на тощей дряблой шее выступили жилы.

– Мы уезжаем. Сегодня же. Ты больна и не видишь, не можешь видеть, что происходит вокруг. Эпидемия накрыла город. А может, больше чем город, – не знаю. С тетей Зоей я уже говорил. Она нас ждет.

– С каких это пор ты стал решать, что нам надо?

– С тех пор, как ты разучилась это делать. Извини, если обидел. Эта зараза уже добралось до тебя. И если продолжать сидеть сложа руки, то очень скоро в канализацию мы поползем вместе. Эта дрянь питается человеческими мозгами. Если мы не хотим стать его завтраком или ужином (по моим наблюдениям, оно не обедает), нам надо срочно уезжать. Мы выберемся, и ты снова станешь собой.

Она снисходительно усмехнулась краем рта.

– Заколдованный город в российской глубинке и престарелая спящая красавица. Ты снова читаешь братьев Гримм?

– В последнее время я не читаю ничего, кроме медицинских рецептов и объявлений о пропаже людей. После обеда я возьму билеты. Подумай, пожалуйста, что ты возьмешь с собой. Только не много. Тяжелые сумки нам сейчас совсем некстати.

– Валя, я никуда не поеду.

– Если придется, я потащу тебя силой.

– Кажется, кому-то моя немощь оказались на руку. Валя глубоко вдохнул и выдохнул. Хватит. Больше никаких споров. Проволочки на руку Чупакабре. Он стянул с себя потную майку и вышел в коридор.

Мамин паспорт лежал в прикроватной тумбочке под свидетельством о смерти отца. Раз билет можно купить через Интернет, вбив паспортные данные, значит, можно купить и в кассе на ее имя, показав паспорт. Девять тысяч должно хватить. Во всяком случае до Москвы хватит точно. А там дальше что-нибудь придумаем. Только бы вырваться из Сольска.

Вернувшись, он застал ее за столом на кухне. Рядом с ящиком, где стояло мусорное ведро, валялись картофельные и морковные очистки. Как если бы кот или собака перерыли ведро в поисках пищи.

– Что ты искала? – он заглянул в пустое лицо матери.

– Случайно уронила заколку.

Это была ложь. Чупакабра не ушла, она затаилась, выжидая подходящий момент для того, чтобы нанести удар в спину. Убить его или свести с ума и утащить за собой под землю.

– А почему… – он взмахнул рукой у нее перед глазами.

Бледное лицо не шелохнулось. Он поводил рукой еще дважды вверх в низ. Реакция отсутствовала.

– О, господи! Только не это! – он забыл про ножи, опустился на стул рядом с ней и схватился руками за голову. – Когда это случилось?

– О чем ты?

– Когда ты перестала видеть?

– Окончательно сегодня. Вчера я различала свет и тень, а сегодня все – окошко закрылось. Должно быть, метастазы добрались до зрительного центра.

То, что он второй день принимал за пространственную дезориентацию, оказалось слепотой.

– Ты мне ничего не сказала.

– Не думаю, что это помогло бы мне вернуть зрение.

Циничностью то, что жило в теле матери, выдавало себя. Слепота? Ха-ха-ха, как мило. Смерть? Да это же сущий пустяк. Что для меня смерть? Я легко переживу десятки тысяч смертей.

27.

Перов откинулся на спинке стула и посмотрел на часы. Второй час ночи. Для того чтобы выспаться, сейчас ему хватало четыре часа. Счетчик «Ворда» показывал две тысячи слов. Успеет ли он произнести их в отведенные на выступление пятнадцать минут?

Якову Борисовичу Фингерману, председателю областного общества психиатров, он звонил на прошлой неделе. Клинический случай (хотя в данной ситуации было бы правильно говорить о двух тысячах идентичных случаев) заинтересовал старого еврея.

– Все это более чем любопытно. Я готов предоставить вам пять дополнительных минут. Но, друг мой, вы уверены, что хотите выступить на собрании именно врачей, а не писателей-фантастов?

Перов пробежал глазами по первому абзацу. «Как известно, психические расстройства, возникающие при вирусных и бактериальных поражениях головного мозга, проявляются различными психопатологическими синдромами – от неврозоподобного (астенического) синдрома и острых психотических реакций экзогенного типа до психоорганического синдрома в виде деменции и грубых расстройств поведения».

Стоит ли тратить время на такое пространственное введение? Или сразу хватать быка за рога? «Шестнадцатого июля в два сорок в отделение психопатологии психиатрического диспансера поступил пациент в бессознательном состоянии».

Так лучше? Он вспомнил, как писал кандидатскую. «Использование кодеинсодержащих препаратов в лечении маниакально депрессивного синдрома». Ему было двадцать восемь, и он стремился довести каждое предложение в работе до совершенства. Он вспомнил первый изрезанный на лоскуты экземпляр работы, клей и ножницы, карточки для литературных источников, простыни расчета дисперсионного анализа. Восемь месяцев ежедневной корректуры привели к первоначальному варианту.

Так что в этом докладе пусть первый абзац остается таким, как есть.

«Психические нарушения при нейроинфекциях в целом принято рассматривать в рамках экзогенного типа реакций и различных стадий психоорганического синдрома. Однако природа формирования относящихся к ним различных психопатологических симптомокомплексов, несмотря на усилия многих отечественных психиатров, остается малоизученной». Или неизученной?

– Работать некому, а ты со своей наукой, – вспомнил он слова главного.

Замечание было вполне обосновано. Ситников исчез шесть дней назад и больше не появлялся (официальная версия – заболел, неофициальная – запил). Шпак написал заявление по собственному желанию и уехал, не дожидаясь резолюции начальства (соответственно не отработав положенные две недели и не забрав трудовую книжку из отдела кадров). И все равно, Перов не мог не поехать.

– А через месяц это сделать никак нельзя? – наседал главный.

– Нет, – он помолчал и выложил последний аргумент, к которому старался прибегать как можно реже. – Я все равно поеду туда, даже если мне придется для этого уволиться.

Главный подписал заявку. Командировочных в бухгалтерии не дали, но пообещали к четвергу что-нибудь придумать.

Ладно. Он снова отвлекся. Итак, что мы имеем? Сто шестьдесят восемь пациентов с идентичными симптомами. И одного пациента со специфическим течением заболевания. Дальше он описал все то, что происходило в отделении на протяжении последних шести недель. Вышло весьма недурно. Но оставалось еще много, о чем он не написал.

Перов не написал ни слова о чернокожем парне, черным как крепкий кофе, который он пил по утрам. Амали или Амади? Перов никак не мог вспомнить, как его звали. «Оно намного крупнее, чем может показаться на первый взгляд. Доктор, у меня к вам будет одна просьба. Если вдруг Ашиев вернется, дайте мне знать».

После выхода на работу Перов позвонил этому иностранцу. Никто не ответил. А в конце недели в «Вечернем Сольске» вышла статья о загадочном убийстве уроженца Сомали и гражданина Германии.

Он ничего не написал о Стасове, зажаренном в аппарате МРТ, о фантастических снах и мрачных предчувствиях этого пациента, о лобной части его полушарий, превратившейся в губку, и о гигантском муравейнике, который он соорудил в своей квартире. Не упомянул Перов и о карте, на которой он точками помечал адреса, откуда привозили инфицированных. Неровный круг с центром в драматическом театре. Самые тяжелые случаи, связанные с полной потерей самоконтроля, находились в центре, те, что легче, – на периферии. Как будто в театре взорвалась бомба.

Перов вдруг оторвался от компьютера и посмотрел на свое отражение в окне. Ему показалось, что сквозь стекло из темноты за ним кто-то смотрит. Пристально и злобно.

28.

Третий день Иисус разговаривал с ней. Его лик на подаренной Галей иконе светился приятным белым светом. От него можно было не прятаться, как от солнца в шифоньере.

– Ты будешь жить, если захочешь. Если сделаешь то, о чем я тебя попрошу. Сначала это покажется тебе неисполнимым. Но присмотрись внимательнее, и ты поймешь, что это справедливо. Я иду тебе навстречу. Но сделай и ты шаг. От тебя нужна жертва.

– Нет. Это слишком. Это единственное, что у меня есть.

Она родила его, когда ей было сорок три. Когда на ней поставили крест все шесть городских акушеров-гинекологов, к которым она обращалась за помощью на протяжении двух десятилетий. Узнав о беременности, она рыдала от счастья двое суток. А тест с двумя полосками носила в кармане как талисман еще десять лет, пока однажды не постирала.

– Я подарю тебе новую жизнь. Это самый большой дар, который может получить человек. И жертва не может быть мизерной. Это звучит жестоко только для того, кто не читал Священного Писания. Вспомни, что потребовал Бог от Авраама. Он доказал свою веру, и ты должна доказать свою. Жизнь за жизнь. Это справедливо. Кто дал, тот забрал. К тому же твой сын не агнец. Ты помнишь, как он распял тебя на кровати. Вместо жгутов вполне могли быть и гвозди. Это был знак. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Подумай об этом. Не обрекай ни себя, ни его на муки адские. Уверен, о муках ты знаешь достаточно, чтобы принять правильное решение. И не переживай. Ему не будет больно.

29.

Дул ветер. Песчаная пыль резала глаза и скрипела на зубах. Коммунальная служба не работала всего две недели, а город уже погружался в первобытное состояние. Пустые глазницы окон, высохшие клумбы, присыпанные песком дороги и тротуары. Город держался изо всех сил, но ветер настойчиво час за часом выдувал из него душу. За всю дорогу Вале не попалось ни одного человека. История с исчезновением и перевоплощением подходила к концу, поскольку людей больше не осталось. Раз, два, три, четыре, пять – Чупакабра снова идет искать. Кто не спрятался, я не виноват. Очень может быть, что сегодняшняя игра будет последней.

Он был через дорогу от вокзала, когда услышал гудок. Где-то впереди, спрятанный за зданием вокзала, застучал колесами уходящий поезд. Валя невольно ускорил шаг, но тут же его сбавил. Что толку торопиться, если мама все равно осталась дома? На двери вокзала висел лист бумаги. «Вход со стороны перрона». Невидимый поезд набирал ход.

Валя вышел к железнодорожному полотну, прежде чем огни последнего вагона исчезли из вида. Дымящийся окурок на перроне и два плевка на асфальте стали для него артефактами нормальной жизни за пределами Сольска. Поезда по-прежнему ходят, а значит, они смогут уехать. Остается только купить билет.

Зал ожидания встретил его гробовой тишиной. Сквозь распахнутые двери внутрь нанесло песка. Две пары следов, уже сильно заметенные, пересекали пыльный пол коридора. Судя по форме и размерам, это были женщина и ребенок. Несколько дней назад, прислушиваясь к громкому эху пустого зала, они прошли к задернутому ширмой окошку кассы. Возможно, женщина постучала в стекло. Подождала, но недолго, потому что все и так было ясно. В расписании она отыскала ближайший поезд и села его дожидаться (вытертое пятно на скамье). Дальше следы вели от лавки к выходу. Возможно, направились на перрон, услышав приближение поезда. А может быть, зал они покинули и по совершенно иной причине, особенно если задержались здесь до захода солнца.

Рядом с потухшим электронным табло висела доска с расписанием. Пассажирооборот вокзала Сольска был невелик. Пара поездов дальнего следования и столько же пригородных электричек. Все остальное проходило транзитом. Он довольно быстро нашел нужную строчку: «Тюмень – Москва. Время прибытия – 18:22». На этот поезд они и сядут.

Он вспомнил про подписку о невыезде. «Выбраться из тюрьмы намного сложнее, чем там оказаться». Капитан, а что вы скажете насчет того света? Легко ли будет выбраться оттуда?

Деньги на дорогу у него есть. Он договорится с проводником, ведь взять билет он не может – ни кассы, ни Интернет не работают. Да пусть это будут хоть стоячие места в тамбуре – ему все равно. Лишь бы убраться из этого проклятого города.

30.

Внезапное желание главврача ознакомиться с материалами завтрашнего выступления явилось для Перова полной неожиданностью.

– Давайте во второй половине дня, чтобы никто не дергал. И не забудьте таблицы и графики.

– У меня только в электронном виде.

– Отлично. Посмотрим на проекторе. Жду вас у себя, скажем, в час дня.

Время встречи было не менее странным, чем желание. На протяжении многих лет первый час после полудня Андрей Юрьевич встречал дома с ложкой в руках.

– Хорошо. Я буду.

Шматченко явно темнил. Доклад он, конечно, послушает, но говорить они, скорее всего, будут о чем-то другом. Неприятных тем могло быть две. Смерть Стасова и прогулы Ситникова. Скорее всего, он коснется и того, и другого.

В приемной тяжелые занавеси на единственном окне были задвинуты. Из темноты на Перова совой смотрела Анна Степановна, бессмертный секретарь, переживший на своем посту полтора десятка главврачей.

– Фотографии печатаете?

– Федор Петрович, дорогой, фотографии впотьмах не печатают уже лет десять. Никаких красных ламп, проявителей и фиксажей. Так что шуточки ваши, скажем прямо, немного подтухли, – с годами язык Анны Степановны становился только острее.

За дверью директорского кабинета громко разговаривали две женщины. Потом вдруг что-то громко упало на пол и разбилось.

– Занято?

– Нет. Проходите.

В кабинете было чуть светлее. На стене за спиной Перова висел экран лазерного проектора. Андрей Юрьевич смотрел старинный черно-белый фильм Спилберга про фашистские лагеря. Название вертелось на языке, но Перов его так и не вспомнил.

– Проходите, Федор Петрович. Присаживайтесь. Раскрытый ноутбук подсвечивал бледное лицо главного врача. Перов нащупал ближайший стул и сел.

– Давайте таблицы.

Голос главного звучал ниже и глубже обычного. Перов протянул в темноту флешку и почувствовал, как главный взял ее, коснувшись его руки ледяными пальцами. На стене вместо вагона с тощими заключенными загорелся равнинный пейзаж «рабочего стола».

– Андрей Юрьевич, смотрите в папке «Доклад». Да, здесь.

На экране появилась первая таблица.

– Да я мог бы и на мониторе показать. Не стоило с проектором заморачиваться.

– Так лучше.

Глаза начали привыкать к темноте, и Перов разглядел некоторые любопытные детали, от которых похолодело внутри. Рядом с ноутбуком перед Андреем Юрьевичем стояла картонная коробка для обедов на вынос и тарелка с вилкой. Сбоку к директорскому столу был приставлен еще один стул, перед которым тоже стояла грязная тарелка.

– Хотите? – главный кивнул на коробку. – Отличные роллы. С семгой, угрем и икрой летучей рыбы.

Темнота и японская кухня. Вполне закономерный финал. Передача инфекции от больного к врачу – классика жанра. Интересно, как санитары отнесутся к приказу упаковать главного и не отправят ли они в палату самого Перова?

Если не считать пары странных мелочей, главный вел себя вполне адекватно. Во всяком случае не агрессивно. Перов оценил расстояние от директорского кресла до стула, на котором сидел сам. С поправкой на не гуттаперчевую комплекцию Андрея Юрьевича внезапное нападение было практически исключено. Перов решил, что не будет спешить.

Главный хорошо шел на контакт, а значит, этот разговор вполне мог бы дополнить доклад, который они собрались обсудить.

– Нет, спасибо.

– А я доем, с вашего позволения. Время обеденное, сами понимаете. А я человек режимный.

Перед словом «человек» главный выдержал паузу, словно подбирая более подходящее слово, но не нашел.

– Ну что, начнем?

Перов услышал стук каблуков секретаря в приемной. Громко хлопнула входная дверь. Коридорный шум исчез, будто Анна Степановна забила последний гвоздь в крышку гроба.

– Давайте с самого начала. Я хотел бы услышать все от начала и до конца.

– Хорошо.

Перов развернулся лицом к экрану и почувствовал, что главный смотрит не на экран, а ему в затылок. Мерзкий холодок пробежал по спине, точно как три недели назад, когда он залез через окно в мертвую квартиру Стасовых.

– Вводная часть доклада – выдержки из учебника по психиатрии – вряд ли вам будет интересна. Давайте я переду сразу к таблицам. Их всего три. Итак, в первой таблице отражено количество госпитализаций по дням. Ежедневное количество обращений росло (и продолжает расти) в геометрической прогрессии. Нет сомнений, что мы имеем дело с инфекционным заболеванием. Почти наверняка болезнь передается с водой или пищей.

В миску с соевым соусом громко плюхнулся ролл.

– Не обращайте внимания, Федор Петрович. Пожалуйста, продолжайте.

Перов прислушался к монотонной работе челюстей. Жадное чавканье становилось все громче.

– Во второй таблице приведены данные по двадцати четырем произвольно выбранным больным. Наблюдать большее количество пациентов было невозможно по техническим причинам, но нет сомнений, что результаты были бы аналогичными.

В шкафу что-то скрипнуло. Перов замолчал и повернулся к главному. Туго набитые рисом щеки, скрывая глаза, двумя буграми торчали из лица.

– Пфуфуфа пфуфуфуйте.

Очевидно, это должно было означать «пожалуйста, продолжайте».

– В таблице два представлена самая любопытная часть наблюдений. Почти невероятная. Многие действия больных оказываются непонятным образом синхронизированы, либо взаимосвязаны. И это при полном отсутствии возможности какого-либо контакта. Двенадцатого числа восемнадцать человек, находящихся в разных комнатах, вдруг одновременно повернули головы на север и застыли в таком положении на сорок секунд. Никаких визуальных шумовых или тактильных сигналов в тот момент с той стороны не поступало. А шестнадцатого числа ответы в вопросниках двадцати восьми человек совпали буква в букву. В каждом вопроснике было восемьдесят четыре вопроса, и заполняли их больные в моем присутствии. К этой таблице у меня есть копии записей камеры видеонаблюдения. На случай, если кто-то из коллег вдруг усомнится в моей беспристрастности. В третьей таблице приведены результаты анализов крови сорока пациентов. Как вы видите, немного стрептококков, стафилококков, хламидий и прочей ерунды – все в общем-то в пределах нормы. Результаты анализов на антитела тоже вполне тривиальны. Но инфекция точно есть. Скорее всего, вирусная. Организм ее не видит, и лаборатория пока что тоже.

Андрей Юрьевич отодвинул тарелку в сторону и рыгнул.

– Это все?

– В общем-то да.

– Блестяще. Отличная работа. Но вы забыли про имбирь.

– Простите?

– Инфицированные неравнодушны к имбирю, – главный постучал пальцем по вымазанной тарелке. – Кажется, этот факт ускользнул от вас. Или вы умышленно умолчали об этом, чтобы не выдавать собственных подозрений касательно меня лично?

Перов подумал, что недавняя победа любопытства над страхом была одновременно и поражением здравого смысла.

– И не припомню, чтобы вы упомянули светобоязнь. На мой взгляд, это обязательно стоило отметить. И все же вы славно потрудились. Кстати, почему в докладе отсутствуют выводы?

– Это просто сообщение, а не исследовательская работа. Так сказать, тема для размышлений.

«Надо срочно выбираться отсюда». Перов посмотрел на входную дверь и через плечо назад. Главный был выше, крепче его и младше на пятнадцать лет. Но самое главное, он был невидим. Экран ноутбука у него на столе давно погас, а проектор, развернутый в сторону Перова, жестко слепил.

– И все же, что вы сами думаете по этому поводу? Судя по звуку, он по-прежнему сидел в кресле.

– Окончательные выводы делать, конечно, преждевременно. Но эти одновременные пробуждения, синхронная работа зубными щетками в умывальнике, игра в шахматы. Это выглядит, как если бы больные контактировали друг с другом неизвестным нам образом.

Дверь кабинета открылась, и Перов увидел, как в темноте блеснули стекла очков секретаря. Главный вытер рот и встал из-за стола. Сердце застучало так, словно Перов выпил десять чашек кофе и бегом поднялся по лестнице на пятый этаж.

– Отличная работа! Но, Федор Петрович, прошу вас понять меня правильно. Вам может показаться, что я желаю вам зла. Поверьте, это вовсе не так. Я борюсь за собственную жизнь, которая, к сожалению, вдруг оказалась несовместимой с вашей.

Перов резко встал, опрокинув стул, в тот момент, когда Анна Степановна шагнула в его сторону. По правой руке что-то больно царапнуло. Он одернул занавеску, и метровая полоса света разбила полумрак кабинета надвое.

Секретарь отскочила в сторону, и они оба – и главврач, и она – оказались отрезаны от Перова. «Они боятся света как вампиры. Если сорвать занавеску со второго окна, они оба полезут под стол».

В углу что-то скрипнуло. Перов не успел повернуться. Боль пронзила шею. На живот потекло что-то теплое, как будто кто-то тоненькой струйкой лил ему на рубашку теплую воду из чайника.

За спиной Перова стоял выписавший две недели назад Чертков из седьмой палаты и вытаращенными неморгающими глазами смотрел ему в затылок. Дверки вещевого шкафа были распахнуты. Пустые вешалки сдвинуты в сторону, освобождая место для головы.

Лежа на пыльном ковре, Перов протянул слабеющую руку к ране в шее и нащупал квадратный торец палочки из набора японской кухни.

31.

Мама с отсутствующим выражением лица сидела на кровати и теребила серую застиранную простыню высохшими руками. Ее невидяще глаза таращились на голую стену. Из раскрытого беззубого рта свисала нить слюны. Надо было хлопнуть входной дверью, чтобы не застать ее врасплох. Хотя она все равно не успела бы ни вставить зубы, ни надеть лежавшие на тумбочке очки.

– Ты собрала сумку?

Мама закрыла рот и повернулась к нему лицом.

– Я уже говорила, что никуда не поеду, – она не могла не слышать, что шепелявит, но, кажется, это ее мало беспокоило. – Что за глупости лезут тебе в голову? Тебя околпачили адвентисты седьмого дня или свидетели Иеговы? Сынок, очнись. Подумай над тем, что ты говоришь. «Люди исчезли, а те, что остались, превратились в червей. Магазины, детские сады и школы закрылись. Город умер». Этот апокалипсис только в твоей голове и нигде больше.

– Куда подевались твои таблетки? «И зубы», – добавил он про себя.

– В шкафу. На полке рядом с полотенцами. Зачем они тебе?

– Мы возьмем их с собой.

– Я никуда не поеду. И ты тоже никуда не поедешь. Брось дурить, сынок. Кстати, завтра пенсия. Хочешь, закажем что-нибудь вкусненького с доставкой на дом.

– Например, роллы?

– А чем плохи роллы? – мама всегда скептически относилась к восточной кухне, и Чупакабра это наверняка знала. Она больше не пыталась скрыть свое присутствие.

– Давай обсудим это по дороге.

– Не будет никакой дороги. Я же говорю, мы никуда не поедем.

Валя открыл левую дверку шифоньера. Запах грязного белья ударил в нос. Еще одно доказательство того, что то, что жило последние недели в одной квартире с ним, не было его матерью. Мама никогда не сложила бы грязные вещи в шкаф. Он не заметил, когда она исчезла. Возможно, это случилось еще до того, как она сбежала из дома. Возможно, в тот самый вечер, когда лежала в спальне вместо того, чтобы смотреть телевизор. Нельзя сказать точно, который день был последним. Она ушла слишком тихо, а Чупакабра слишком хорошо умела притворяться. Ничего. Все еще можно вернуть. Только бы выбраться из города.

Он вывалил на пол грязные скомканные кофты и юбки. Рядом грохнулась фотография – та самая, которую раньше она брала в руки по сто раз на день. Как давно она перекочевала с тумбочки в шкаф?

– Так, где таблетки? Их тут нет.

За спиной что-то скрипнуло. Валя обернулся. Она стояла в метре от него. Ее левая рука ощупывала пространство перед собой. Правую она держала за спиной, как будто собиралась преподнести ему сюрпризом букет цветов. Валя отступил в сторону и увидел этот сюрприз. Тонкие костлявые пальцы сжимали портновские ножницы.

Она сделала еще шаг. Пальцы вытянутой руки коснулись полотенца, висевшего на открытой дверце шифоньера, и тут же вцепились в тряпку.

– Что ты делаешь? – спросил Валя и отступил еще на шаг.

– Решила поиграть в жмурки.

Она кинулась на него. На выдохе ударила ножницами сверху вниз. Промахнулась и упала на пол.

Что-то хрустнуло. Она застонала и перевернулась на бок. Валя машинально наклонился к ней, то тут же, взглянув на по-прежнему крепко зажатые в руке ножницы, одернул руки. Маски сброшены. Его матери больше не было, перед ним на полу корчилась слепая Чупакабра.

– Иди ко мне! – вдруг истерично заорала она не своим голосом так, что он содрогнулся и отступил еще на два шага к двери. – Сейчас же иди ко мне. Ты должен умереть. Я говорила тебе, ты должен умереть, – голос ее изменился до неузнаваемости. И причина была не только в отсутствии зубов.

Растрепанная слепая старуха в ночной рубахе с ножницами в правой руке поднялась и стала посреди комнаты. Невидящие глаза уставились ему в лицо. Как затравленный зверь, она вертела головой, пытаясь определить, где он. Она перестала быть не только его мамой, но и человеком.

Зрение было серьезным преимуществом. Но у нее в руках были ножницы, и комната была весьма мала для того, чтобы с первой попытки вслепую она загнала его в угол. Если только она угадает, в какую сторону идти.

«Сейчас она услышит, как бьется мое сердце», – подумал Валя, сдерживая дыхание.

– Ты не можешь быть с нами, но ты не должен быть против нас. Ты не можешь быть против меня. Иди ко мне, сынок, не бойся. Это не больно. Еще можно все исправить, – она изменилась в лице и вдруг стала невероятно похожа на бомжа в ливневке, словно была ему сестрой-двойняшкой. – Тут ничего не поделаешь. Ты должен умереть, – она рассмеялась, широко раскрыв беззубый рот.

Валя почувствовал, как волосы приподнимаются у него на затылке, руки покрывает гусиная кожа – но не от кривляний Чупакабры, а от осознания очевидной перспективы. Из города он уедет один. Он взял с тумбочки ее очки и бросил их в дальний угол комнаты.

Смех оборвался. Она повернулась к нему спиной и, размахивая ножницами, медленно двинулась на звук. Путь к двери был свободен.

В четыре шага он вышел из спальни, больше не скрывая своего местонахождения.

– Ты не можешь бросить меня здесь. Не имеешь права! – кричала она ему вслед теперь уже снова своим голосом. – Я сломала ребра. Отвези меня в больницу. Или хотя бы помоги добраться до кровати. Прошу тебя…

Когда он вышел на лестничную площадку, дверь соседней квартиры открылась. В темном проеме появилась тетя Аня. Грязный распахнутый халат и пустые глаза на осунувшемся лице исчерпывающе свидетельствовали о ее состоянии.

– Иди ко мне…

Валя рванул вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, навстречу к единственному своему союзнику – солнечному свету.

32.

– Эй, ты здесь?

Проститутка вздрогнула и насторожилась. Он не переставал ей восхищаться, как заводчик умиляется размерами откормленной им свиньи или коровы, прикидывая килограммы мяса в туше. Форма действительно была огромна. В его виртуальной коллекции трофеев этот экземпляр займет почетное второе место. Больше нее был только червь с Желтой планеты. Но то был совершенно экстраординарный случай.

– У меня есть для тебя сюрприз. Время пришло. Ты неплохо поработала, и я готов выполнить свое обещание.

Он прислушался. Тишина. Но он точно знал, что где-то в пустой темноте бродил дух ее прежней личности. Они никогда не исчезают полностью, какая-то часть остается всегда. А вот какая – в данном случае он мог только догадываться. Единственно, о чем можно было говорить с полной уверенностью, что теперешняя она стала намного меньше, чем та, чтобы была до их знакомства.

– Сегодня вечером у тебя концерт на городском стадионе. Все желающие послушать, конечно, не поместятся. Они будут стоять снаружи. С твоего позволения я объявил вход свободным.

33.

Он то бежал, то останавливался и оглядывался назад.

Что если она снова пришла в себя, и сейчас беспомощно сидит на полу в середине комнаты? Разве такого не может быть? Да, это возможно, но, скорее, она притаилась за дверью с ножницами в руках, ожидая его возвращения.

– Она больше не моя мать, – сказал он себе, но прозвучало это как-то неуверенно. Всего лишь предположение. Точный ответ, весьма вероятно, стоил бы ему жизни.

Он сбежал не потому, что вдруг понял, что потерял мать безвозвратно, а потому что испугался. Потому что существо, которое поселилось в теле матери, хотело его убить. Как тогда во время расправы в суши-баре. ОН БРОСИЛ ЕЕ, ПОТОМУ ЧТО СТРУСИЛ. Этот невероятный и в то же время очевидный факт действовал на него как липкая лента на мух. Мысли стремились к нему, беспомощно вязли в нем и погибали. Возникало ощущение напряженной работы ума, в то время как в действительности сознание укусило себя за хвост и кружило на месте.

Солнце почти село, лишь треть диска краснела на горизонте. На перекрестке Валя свернул вправо. Черные силуэты, спрятанные в длинных тенях тополей, стояли вдоль дороги как молчаливые болельщики.

Только вряд ли они желали ему в этом забеге победы. Он почти слышал их единую для всех мысль: «Ты должен умереть».

Через час стемнеет. К этому моменту он должен оказаться в безопасном месте. Если верить расписанию, до прибытия поезда оставалось сорок минут. Достаточно для того, чтобы проработать запасной вариант.

34.

Машины перед гаражом (их было шесть – выбирай любую) покрылись толстым слоем пыли. На лобовом стекле некогда белого мерседеса кто-то написал пальцем: «Слава Богу, она вернулась». Навесной замок от гаража лежал на бревне.

Валя приоткрыл железную створку и заглянул внутрь. В гараже было темно. Прямо перед ним белел багажник вольво. Валя нащупал выключатель. Щелчок. Ничего не изменилось, кроме его ожиданий. Теперь он уже не был уверен, что хочет встретиться с Витькой. Следовало бы сматываться отсюда поскорее, если бы не гвоздик с ключами от ремонтируемых автомобилей на противоположной стороне гаража.

Под машиной что-то зашуршало.

– Это ты, Валюха?

Язык присох к небу. А впрочем, если бы и нет, он все равно бы ничего не ответил. Чупакабра – опасный собеседник.

– Шведка опять поломалась. Второй раз за месяц. И опять ступицу снимать надо. Прикинь?

Валя пошарил по карманам. Телефон остался дома. Искать гвоздь с ключами на ощупь в темноте – безнадежная и опасная затея. Из ямы вполне можно ухватить его за ногу. Валя отступил на шаг назад.

– Эй, не уходи. Ладно? Кажется, ты все понял. Поэтому давай начистоту. Слушай, тебе лучше остаться с нами. Спускайся ко мне. Здесь хорошо. Прохладно.

Валя представил бледное Витькино лицо, измазанный соевым соусом рот и спрятанный за спиной гаечный ключ на тридцать два. Впрочем, это вполне может быть молоток или отвертка.

– Очень рекомендую. Это вовсе не так плохо, как могло тебе показаться. У нас дружная семья.

Внезапно возникший полчаса назад план, казавшийся железобетонно надежным, с треском провалился. Он ни за что не войдет в темный гараж. Оставался только поезд.

– Теперь я с ними. С моими девочками. Они все здесь. Не хочешь посмотреть? Теперь мы – одно целое, – Витьке не нужен был ответ. Он тянул время, отнимая минуту за минутой.

Валя бесшумно вышел из гаража.

35.

Он вспомнил, как в детстве носил подтяжки. Ядовито-желтого цвета с тонкой синей строчкой. Теперь он как будто снова был в них. Как будто их концы прицепили к двери квартиры и каждый шаг увеличивал силу тянущую его обратно.

«Кажется, я сломала ребра. Ты не можешь бросить меня. Помоги мне, сынок…»

А вдруг Чупакабра ушла. Оставила ее. Как после той сумасшедшей ночи, когда кровать скакала по всей квартире. Утром ведь мама снова пришла в себя. Вдруг и в этот раз она отступила. Можно вернуться и проверить. А даже если и не ушла…

«Тебе лучше остаться с нами…» «Это вовсе не так плохо, как могло тебе показаться. У нас дружная семья».

Валя тряхнул головой. Иногда это помогало избавиться от неправильных мыслей. Но в этот раз не сработало.

Когда до вокзала оставалось меньше двух кварталов, на пути возникли две фигуры. Обе были замотаны в тряпки как африканские бедуины. Огромные солнцезащитные очки закрывали глаза. «Времени в обрез, но можно успеть обойти их справа», – так он думал, пока не добежал до перекрестка. Четыре мумии перекрывали улицу от стены до стены. Их неторопливая походка подчеркивала безысходность положения.

Путь был отрезан. Ничего не оставалось, кроме как отходить вдоль забора из профиля к шлагбауму стройки.

36.

Люда проспала весь день, и когда проснулась, не помнила почти ничего из событий минувшей ночи. Она не помнила, как выкручивая руки в локтях, ползла ночью по безлюдному тротуару. Как затаилась в траве, прячась от проезжавшей мимо машины. Как спустилась в открытый люк. Не помнила грязь и две толстые ржавые трубы, уходящие в черный тоннель, жаркую влажную темноту и десятки холодных, но живых извивающихся тел под ногами. Не помнила их зловонное дыхание и горку черных камней, тянувшую ее к себе, потому что была сердцевиной того огромного существа, частью которого все они теперь стали.

Из-под земли она вместе с остальными выбралась только под утро. Многие к тому моменту пришли в себя и смущенно оглядывали друг друга. Но для нее сон продолжался.

Вернувшись домой, она быстро искупалась под душем, выкинула в мусорное ведро грязные изорванные джинсы и майку с бретельками. Потом забралась в давно остывшую кровать и заснула глубоко и безмятежно.

Утром ей позвонила Анжела:

– Привет, подруга. Как дела?

– Привет. Кажется, теперь заболела я. Третьи сутки в голове какая-то белиберда. Руки и ноги болят. Чувствую себя столетней старухой, – Люда села в кровати и обнаружила фиолетовый кровоподтек на правом колене. – Как у тебя? Ты решила свою проблему?

– Мусор на мусорке, если ты об этом. С определенного момента мое кредо – «никаких проблем». А тебе, я думаю, нужно развеяться. Пойдем вечером на концерт сходим.

– Куда?

– На стадион.

– А кто выступает?

– Пока не скажу. Пусть это будет сюрприз. Пойдешь?

– Ладно, пойдем. Только ты позвони за час, чтобы я успела собраться.

– Хорошо, договорились. Хотя, мне кажется, что вечером телефон нам будет уже не нужен.

37.

Шлагбаум был закрыт. Он нырнул под него, ожидая услышать лай и присматривая под ногами подходящий камень. Вместо собак он увидел кое-что похуже. На порожках новостройки сидели двое. Закутанные в пальто с рукавицами на руках в жаркий солнечный день, они выглядели персонажами сюрреалистического полотна. Один курил, просовывая сигарету между складками шарфа обмотанного вокруг головы. Второй, прикрывая ладонью и без того защищенные от солнца очками глаза, глядел на Валю. Капкан захлопнулся. Валя остановился посреди окруженного преследователями двора. Бежать было некуда.

Он посмотрел на оставшийся в его распоряжении пятак земли. Несколько пачек красного кирпича, поставленных друг на друга. (Может, забраться наверх и попробовать бросаться ими?) Пустой прицеп от грузовика со спущенным задним колесом. Несколько вымазанных в бетоне досок опалубки. (Если успеть подставить их к забору, то можно и перелезть.) И сторожка с приоткрытой дверью.

Прежде чем превратиться в коморку охранника, пятиметровый кусок нефтепровода успел побывать сначала десятикубовой водяной бочкой, а потом складом гербицидов в колхозе. С прочностью и герметичностью у конструкции все было в порядке. Даже дверные петли были предусмотрительно приварены с внутренней стороны. Окон не было, поэтому, несмотря на то что ветер ежедневно приносил внутрь ведра строительной пыли, все лето двери оставались открытыми.

Валя отодвинул грязную занавеску, закрывавшую вход, и заглянул внутрь. В раскаленных сумерках не было никого. Широкий засов на внутренней стороне двери вызвал короткий приступ нервного смеха.

Сквозь удары сердца и шум дыхания он услышал приближающиеся шаги. Дверь с силой дернули за ручку. Потом постучали.

– Открывай, – потребовал снаружи молодой женский голос.

Темнота была абсолютной. Чтобы не таращить глаза в никуда, он закрыл их.

Посыплись удары. Сначала кулаками, потом ногами, потом чем-то железным. Потом все смолкло. Толстая пластина, из которой был сделан засов, могла выдержать любой удар. Только если они не начнут таранить дверь грузовиком или бульдозером.

– Ты думаешь, что выбрал удачное укрытие? Возможно, тебе оттуда не очень хорошо видно, но рядом с кирпичом лежат два газовых баллона, шланг и горелка. А на складе инструмента, который находится в ста шагах от тебя, хранятся не меньше десяти болгарок и генератор. Кстати, генератор не понадобится. Справа от двери есть две розетки. Как ты думаешь, сколько нужно времени для того, чтобы открыть дверь? Правильно! Немного. Но я не стану этого делать. Пустая трата времени. Снаружи эта коморка запирается так же надежно, как и изнутри. То, что ты принял за крепость, на самом деле – саркофаг. Чудесно, не правда ли? Завтра к обеду ты превратишься в кусок вяленого мяса.

Он услышал, как лязгнул металл, и представил, как точно такой же засов с другой стороны двери въехал в петлю.

38.

Людка ждала ее в темном проезде у аптеки. Анжела попробовала заговорить с ней без слов. Но контакта пока не было. Прошло слишком мало времени.

– Ну что, пойдем?

– Опаздываем?

– Долго проторчала перед зеркалом. Решала, что одеть. А потом думаю: «Вот дура – темно же». Давай быстрее.

Людка, кажется, сначала хотела ее о чем-то спросить, но передумала.

– Хорошо, что ты меня на улицу вытащила. От домоседства у меня крышу подрубать начало.

Еще за два квартала до стадиона они услышали тяжелое дыхание многотысячной толпы. Мистер Хайд не соврал. Собрался весь город. Точнее, та его часть, что смогла впустить в себя организатора мероприятия. Молчаливая живая масса плотно заполнила собой все свободное пространство на два квартала вокруг спортивной арены. Казалось, что даже вода не смогла бы просочиться сквозь эту плотину из человеческих тел. Тысячи лиц обернулись на звук их шагов в темноте.

– Да тут не протолкнуться. А кто выступает-то?

– Сама увидишь, – ответила Анжела и потянула подругу за руку.

«Слепой ступает тверже», – вспомнила она любимый афоризм отца, и, закрыв глаза, шагнула внутрь живого препятствия. Люди (или те, кем они теперь стали) расступились и тут же, словно густая трава, сомкнулись у них за спиной.

Несмотря на хроническую усталость последних месяцев, волнение переполняло ее. Такое сильное чувство она испытывала лишь однажды – в тот вечер, когда слушала гениальную игру тети. «Я все время думаю только о тебе. И эти мысли мучают меня сильнее, чем ревматизм и аритмия в последние годы жизни. Ты уже выступаешь с концертами?» Теперь бы она ответила утвердительно.

– Ты останешься тут. А я пойду дальше, – сказала Анжела, когда они подошли к ограждению футбольного поля.

– То есть как? – запнулась Людка и тут же все поняла. – Не может быть! Ты что, серьезно? Ну, ты даешь, Анжелка! Ты все-таки добилась своего. Молодчина! Я так за тебя рада.

Анжела сдержанно улыбнулась подруге (можно сказать, что ты рада сама за себя) и пошла вперед к бледному пятну лунного света на траве. Здесь было светлее. Теперь она различала лица, но старалась не смотреть на них. В сумерках они казались мертвыми.

Накрытый покрывалом предмет, похожий на широкий стол, стоял в центре поля. Ей туда. Кроссовки промокли от росы. Хорошо, что не обулась в туфли на каблуке.

Анжела подошла к предмету и разглядела крупные темные цветы. Ветер шевелил краями материи. «Это не стол, и ты об этом знаешь», – сказала себе Анжела, прежде чем сорвать покрывало.

– Мы нашли его в подвале детского сада, – сказал кто-то из темноты.

Если у тебя сотни глаз и рук, отыскать можно практически что угодно, тем более такую крупную вещь, как старое немецкое фортепьяно «Бехштейн». Это был ее инструмент. Фортепьяно семнадцать лет назад подарила ей тетя. Последний раз она садилась за него в день окончания консерватории. Потом их пути разошлись. В ее новой квартире для него не было места.

Рядом с инструментом стояла мягкая табуретка из набора спальной мебели, с затертой замшей на сиденье, блестевшей в лунном свете. Та самая, на которой она просидела восемь лет музыкальной школы и еще пять лет консерватории. Тетя Аня сотни раз предлагала купить ей профессиональный стул, но табуретка была родней и удобней.

Анжела села и открыла крышку. Скрипнул стоявший сбоку микрофон.

С чего начать. Что сказать, когда тебя слушает весь город? «Добрый вечер»? Или «спасибо, что пришли»?

Нет, так прощаются. Тогда ничего. Я пришла играть, а не разговаривать.

Она взяла аккорд. Ветер сорвал звуки и унес их куда-то вдаль. Инструмент был настроен безупречно. Как и прежде, немного западала фа-диез второй октавы, но это мелочь.

Ну что ж, начнем с лучшего. И раз, два, три. Поехали!

Она придумала этот этюд около года назад. Игривая и несложная музыка, как настроение, которое она должна была создавать. Пальцы привычно забегали по клавишам, то ускоряясь, то замирая.

Анжела прислушалась к аудитории. Дыхание перехватило. Ком подкатил к горлу. Это был провал. Ей не нужны были ни вежливые покашливания, ни свист, чтобы понять это. Связь со слушателем была намного тоньше. Абсолютное безразличие. Среди десятков тысяч не было ни одного, кого бы тронул хоть один ее пассаж. Музыка была для них чем-то совершенно пустым, вроде жужжания мухи или стука колес поезда. Хуже того, сама она чувствовала то же самое.

Она вдруг перестала слышать звуки, а стала осознавать их. Как если бы оглохла, но продолжала понимать, что раз шевелятся губы, значит, с ней разговаривают, если ветер качает деревья, значит, должна шуметь листва. Звук, лишенный информационной нагрузки, был равен пустоте. Ничего не значащий атрибут внешнего мира. Как трава под ногами, люди вокруг или кроссовки на ногах.

МИСТЕР ХАЙД СОЖРАЛ ЕЕ ТАЛАНТ.

«Бездарная неудачница! Тварь! Сколько времени я потратила на тебя! Тупое ничтожество, притворяющееся…»

Анжела одернула руки от инструмента. Довольно.

Это было самое короткое выступление в истории Сольского стадиона.

Анжела хлопнула крышкой и встала из-за фортепьяно.

– Спасибо за внимание. Концерт закончен. Но праздник, дорогие друзья, только начинается. Мы преодолели первый барьер, сделали первый небольшой, но самый важный шаг на пути объединения. Еще раз спасибо, что пришли, – ее ртом сказал мистер Хайд. И тут же исчез – так же внезапно, как появился.

Взрыв аплодисментов – как будто самолет, преодолев скорость звука, разорвал тишину. Мистер Хайд упивался собственной многоликостью, размерами и мощью. Аплодисменты перешли в монотонные овации. Громкие, ритмичные и бездушные.

Он обманул ее. Использовал. Между делом забрал самое дорогое. То, что составляло ее суть, ради чего она жила, вокруг чего построила жизнь. Потому что сильные пожирают слабых. Потому что она не отказала ему. Теперь он уничтожил ее окончательно.

Продираясь обратно сквозь аплодирующую толпу, она плакала. Пусть мистер Хайд думает, что это слезы счастья, восторга, удовлетворенного самолюбия или что там еще бывает при больших победах. Будь он проклят!

Она плакала от злости и страха, боровшихся внутри. И злость побеждала.

39.

Снаружи наступила ночь, а в бочке было по-прежнему как в бане. Пот щипал глаза. Мокрые волосы прилипли к раскаленному лбу. Валя лежал на дощатом полу и открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, глотал раскаленный пыльный воздух. В положении стоя дышать было нечем.

Как здесь умудрялся ночевать сторож? Он вспомнил, как скрипели отвыкшие от движения петли, когда он потянул за ручку двери и грязную марлю от комаров. Вопрос закрыт.

Прежде чем лечь на пол, он исследовал каждый сантиметр своего убежища. Стол, стул, кровать. На стуле лежала гора вонючих тряпок, на столе – грязная вилка, кухонный нож, который он тут же засунул в задний карман джинсов, какие-то газеты и пластиковая бутылка с остатками минералки. Он тут же выпил соленый кипяток – весь до последней капли. Под кроватью была гора пустых, судя по запаху, пивных бутылок. С потолка свисал патрон с лампочкой. Он долго шарил по стенам в поисках выключателя, прежде чем сообразил, что выключатель остался снаружи. В том, что он заперт, Валя убедился, открыв засов со своей стороны и дважды пнув дверь ногой.

Он приник губами к тому месту, где под дверью должна быть щель и попробовал вдохнуть. Слишком плотно. Вряд ли он изжарится, скорее задохнется.

Перед глазами медленно проплывали образы уходящего дня. Мама с ножницами в костлявой руке… Витька с ключом на тридцать два в ремонтной яме… Восемь мумий окруживших его… Как будто Бог твердо решил, что он должен умереть именно сегодня.

Снаружи длинные ногти тихо поскребли по металлу. «Все верно. Ты должен умереть».

Он повернулся лицом к звуку.

– Эй, открывай! Ты должен… – это вернулась та, которая обещала превратить его в кусок вяленого мяса. Ее голос прежде высокомерный и неторопливый, стал сбивчивым и взволнованным.

– Ты должен…

– Да, я помню. Можешь не продолжать, – Валя затаил дыхание.

– …открыть дверь, если хочешь выбраться из этой передряги. У тебя очень мало времени.

Видимо, Чупакабре тоже напекло голову, если она рассчитывала выманить его наружу такой примитивной ложью.

– Как хочешь. Можешь не отвечать. Я знаю, что ты меня слышишь. Если ты собрался умереть в этой бочке, так оно и будет. Думаю, за шесть часов, что прошли с момента нашего прошлого разговора, ты успел оценить свои перспективы… Короче. Я снимаю замок и ухожу. В твоем распоряжении не больше четверти часа. За это время ты должен покинуть это место и исчезнуть. Советую попробовать спрятаться – вместо того, чтобы сразу бежать. Бежать лучше днем. И не пытайся сесть на поезд. Именно на вокзале тебя будут искать в первую очередь. Людей в городе не осталось. Если ты попадешься кому-либо на глаза, считай, что тебя увидели сорок тысяч человек, рассыпанных по всему городу. Перед дверью я положила шесть тысяч. Это все, что у меня есть. Если повезет, они тебе понадобятся. Удачи.

На землю упал снятый с двери замок. Послышались удаляющиеся шаги.

Валя отодвинул засов и толкнул дверь. Поток прохладного ночного воздуха ударил в лицо. Он едва не захлебнулся им. Правая рука крепко сжала нож, но за дверью никого не было.

– Эй, а ты?

Фигура у шлагбаума повернулась. Даже отсюда было видно, что это была Чупакабра. Но она определенно изменилась. Ее стало меньше, и сквозь нее просвечивала сама женщина.

– Остаюсь. От себя не убежишь, – она отвернулась и пошла дальше.

40.

В тот момент, когда засов, запиравший бочку, упал на землю, злость, недавно победившая страх, сменилась на удовлетворение. Удовлетворение она испытывала совсем недолго – несколько секунд. Потом вернулся страх. Когда мистер Хайд узнает о ее поступке, он накажет ее. И она точно знала, как.

Ей стоило большого труда уйти. Это был смелый мальчик. Она давно наблюдала за ним – с того самого дня, как его мать выпила стакан ржавой воды из-под крана, чтобы запить таблетки. С ним ей было бы не так страшно. Но составить ему компанию означало собственноручно убить, как только вернется мистер Хайд. «А куда это мы собрались, маэстро?» – словно услышав свое имя, отозвался голос в голове.

Она остановилась. Кажется, он давно вернулся, просто тихо сидел, наблюдая за ней. «И главное – откуда? Ты разве не торопилась с концерта домой? Опустошающая усталость после эмоционального взрыва и все такое прочее…» – «Мне надо прилечь и спокойно обо всем подумать». – «Так почему же ты до сих пор не дома? Дай попробую угадать. Ты возвращаешься со стройки. Верно? И чудесное освобождение пацана – следствие твоего визита».

«Ему все известно. Возможно, он уже поймал мальчишку. Возможно, убил. Не слишком ли ты замахнулась, когда решила, что можешь обвести вокруг пальца существо, за два месяца подчинившее себе город?» – она не ответила на свой вопрос и продолжала идти. Хотя теперь пытаться спрятаться было глупо. Движение ради движения. Неизвестно куда – просто вперед. Неподвижный объект уязвимее подвижного. Это она твердо усвоила за последние дни.

«Что ж, выходит, наш маленький творческий коллектив на грани распада? И мне кажется, что один из нас не сможет его пережить. Готовься к смерти!» – последние слова он проорал во весь голос. Стены домов и асфальт перед глазами поплыли и покрылись рябью. Из-под них просвечивал квадрат окна и вид сверху на центральную площадь. Он снова был в ней, а она в нем.

«Эта тварь появиться через две-три минуты», – обрывок чьей-то мысли мелькнул в голове. Она достала телефон и посмотрела на часы. Шесть минут до восхода. Вполне возможно, что солнце убьет ее раньше, чем это сделает мистер Хайд.

К счастью, кодовый замок на двери оказался открытым. Она успела зайти в подъезд, прежде чем первый солнечный луч показался из-за горизонта. Где-то наверху хлопали двери. В лучшем случае им потребуется минут пять на то, чтобы спуститься вниз. Если только они не опередят ее. Она подбежала к дверям лифта и нажала кнопку. Кнопка загорелась красным.

«Решила поиграть? Два часа назад ты без особых причин подписалась под собственным смертным приговором, выкинув десятилетия на ветер, а теперь выторговываешь у судьбы жалкие минуты».

Сквозь шум электромотора она слышала, как кто-то стучал по дверям внизу. Снова успела. Между шестым и седьмым этажами она нажала «Стоп». Разумеется, он доберется до нее. Как только мистер Хайд отключит электричество, она окажется целиком в его распоряжении. Но прежде чем это случится, она хотела бы узнать, что с пацаном.

Среди тысячи изображений, проглядывающих из-под панели с кнопками, она быстро нашла нужное. Знакомая фигура распахнула водительскую дверь припаркованного у обочины автомобиля и нырнула внутрь. Почему он выбрал эту развалюху?

Тело, сквозь которое она наблюдала за мальчишкой, прибавило шаг. В руке человек нес обрезанный кусок водопроводной трубы.

41.

Солнце взошло. Стройка осталась далеко за спиной. По обе стороны дороги стояло много машин, но никак не попадалась нужная. В одном кармане у него был нож, в другом – две купюры, оставленные спасительницей.

Он не бежал и даже не шел – едва плелся по самой середине дороги. События последних дней и особенно последних суток вымотали его. Восприятие притупилось. Возникло чувство отрешенности. Как будто он наблюдал за собой со стороны.

В какой-то момент сзади появился человек. Человек следовал за ним, перебегая из тени в тень. Он двигался быстрее, чем Валя, и скоро должен был его догнать. Эта встреча не могла закончиться ничем хорошим. Но ему было почти все равно.

Смерть больше не казалось страшной. «Ты должен умереть», – он прокручивал слова Чупакабры в голове снова и снова. Пожалуй, если нельзя по-другому, он согласен и на смерть. Но только не слишком мучительную.

Валя потряс головой. Ха-ха-ха. Хотел бы я, чтобы все так легко решалось. Потряс волосами – и город ожил и вернулся к прежней жизни. Еще раз потряс – и навстречу вышла мама и при этом совершенно здоровая – никакого рака. Повторил в третий раз – и воскрес отец. Трох-тибидох-тибидох…

Погрузившись в себя, он чуть не прошел мимо того, что искал. Тонированная красная «копейка» на лысой резине стояла на левой стороне улицы. Он оглянулся. Между ним и преследовавшим его человеком оставалось не больше двухсот шагов. Только бы не было сигнализации.

Валя дважды дернул за ручку – машина не обронила ни звука. Уплотнитель стекла легко поддался. Но у Витьки был крючок из проволоки, который он запускал в щель между дверью и стеклом. Нож в щель не влезал, к тому же Валя понятия не имел, что именно следует поддеть. В ход пошел лежавший у колеса булыжник. Стекло рассыпалось. И снова машина промолчала. Ему определенно везло.

На водительском сиденье валялась засаленная овечья шкура. Он стряхнул с нее осколки стекла, отодвинул кресло назад и сел за руль. Случайный взгляд в зеркало заднего вида заставил его поторопиться. Не больше пятидесяти шагов.

«Поддеваем колечко, вытаскиваем личинку», – это на словах было просто. Стопорное кольцо проворачивалось в пазу и не хотело поддаваться.

– Давай же! Давай!..

Фигура в зеркале заднего вида увеличилась вдвое. В правой руке человек держал то ли кусок арматуры, то ли монтировку. Разглядывать было некогда.

«Только без паники. Ты точно сможешь это сделать, если постараешься».

Выковырнутая личинка повисла на проводах. Он оторвал ее и бросил под ноги. Не жалея пальцев, прижав пальцем провод к лезвию ножа, снял изоляцию. Потекла кровь, и он вытер ее о штаны.

«Красный провод отдельно, остальные в скрутку и заводим». Дважды скрипнула ручка пассажирской двери. За стеклом стояла замотанная в тряпки мумия.

«Ты должен умереть».

Валя перевел взгляд на провода. Осталось только соединить.

Удар! Лобовое стекло покрылось мелкой серебристой паутиной с дырой в центре, из которой торчал острый край гвоздодера. Стартер дважды обернул двигатель. Контакт жег кожу. Еще два оборота. Свободной рукой он дернул подсос – и двигатель взревел.

Стекло рассыпалось. Удар пришелся в боковую стойку, и гвоздодер отскочил, не дойдя до лица всего несколько сантиметров.

«Ты должен умереть».

Мумия легла животом на капот и протянула руку. Сквозь черные стекла солнцезащитных очков он увидел ее злобные желтые глаза.

Валя воткнул первую передачу и бросил сцепление. Машина затряслась, словно подавилась, и тут же рванула вперед, стремительно набирая ход.

42.

– Я сделал тебя почти Богом. И что взамен? Отправляйся в ад, тупая сука!

Кромешная тьма. Чья-то рука схватила ее за плечо. Острый удар в живот и еще один в грудь. Пустой вздох и свист в легких. Окровавленная футболка прилипла к животу. Она выставила ладонь вперед и нащупала лицо нападавшего. Мистер Хайд не забрался в нее. Он отключил свет и проник в кабинку.

В голове играла музыка. «Лунная соната», заключительная часть. Она почувствовала себя мотыльком, покидающим саркофаг куколки. Прежняя личность, построенная на разумном и рациональном, трескалась и рвалась под внутренним натиском выросших крыльев. Звуки срывали с нее коросту прошлых глупых мыслей, а ветер уносил эту труху прочь. Все было лишь сном. И до знакомства с мистером Хайдом и после. Боль отступала. Она чувствовала, как становится все легче и легче.