В Юршино, в занятом под контору НКВД доме раскулаченного и высланного в Сибирь Василия Храброва, пунцово-красный Юрка Зайцев выслушивал нотации от своего отчима, чекиста ленинского призыва, Семена Аркадьевича Конотопа.
- Во-первых, - загнул на левой руке большой палец Семен Аркадьевич, наркомвнутделец обязан правильно оценивать обстановку, действовать по возможности скрытно, избегать возникновения конфликтов с населением на глазах у многочисленных свидетелей. В данном случае на пароме, предвидя негативную реакцию "объекта", ты обязан был ограничиться наблюдением за ним и выяснением маршрута следования, чтобы потом, выбрав правильный момент, предъявить ему свои претензии где-нибудь в безлюдном месте, например, на лесной дороге.
- Но я выяснил, что он повезет Сосулю в Юршино, я не пошел на конфликт...- пытался оправдываться Юрка.
- Во-вторых, - перебил пасынка Семен Аркадьевич, - доверять словам полусумасшедшей, юродивой старухи - значит, самому иметь куриные мозги.
- В-третьих, - старый чекист загнул средний палец, - конфликт тобой был уже начат в тот момент, когда ты потребовал от объекта выполнения определенных действий - отдать картину. Допустив ошибку, начав конфликт на пароме в присутствии десятка свидетелей, ты обязан был на пароме его и закончить, во чтобы это тебе ни стало.
- Да кроме пары, стоявших рядом с нами мологжан, никто ничего и не слышал!
- В-четвертых, - не обращая внимания на возражения загибал пальцы отчим, - если ты трус и не мог в одиночку справиться с художником, то надо было по прибытии в Юршино немедленно взять на подмогу двух-трех помощников и выехать Сутырину навстречу, а не греть задницу в каптерке, ожидая, когда "объект" сам себя доставит в НКВД.
Юрка подавленно молчал.
- А в-пятых, вот тебе революционное резюме! - Перед носом молодого лейтенанта вырос мощный кулак старого чекиста. - То, что ты проявил слабоумие и преступную доверчивость - это цветочки. Ты приказал, но не добился немедленного выполнения приказа, тем самым опозорив звание чекиста, - это уже ягодки и называется дискредитацией Комиссариата Внутренних дел, дискредитацией Советской власти!
- Да я даже и не приказывал художнику, а попросил... - попытался вновь оправдаться Юрка, отодвигая нос в сторону от маячащего перед ним кулака.
Ах, лучше бы он этого не делал! Лицо Семена Аркадьевича покрылось бурыми пятнами. Идущий по центру лба рубец - память о подавлении эсеровского мятежа в Рыбинске - задергался, и старый чекист, с трудом сдерживая автоматическое движение правой руки к кобуре, стиснув зубы, прохрипел:
- Будь кто другой на твоем месте, расстрелял бы подлеца!
Юрка, не отводя глаз от кулака отчима, стал медленно опускаться на колени.
- Стоять! - скомандовал Семен Аркадьевич.
Юрка вытянулся по струнке.
Отчим разжал кулак и опустил руку.
- Только снисходя к памяти твоей покойной матери, даю тебе шанс исправить положение. Сегодня же до полуночи художник и все свидетели унижения оперативного работника НКВД должны быть арестованы. Понял?
- Так точно!
- А теперь - вон отсюда!
Последнюю команду Юрка, зная крутой нрав отчима, выполнил молниеносно. Кубарем скатившись со ступенек крыльца, он подбежал к коновязи, отвязал лошадь, оттолкнул от брички двух сопливых малышей, вскочил на передок и, размахивая над головой зажатыми в кулак вожжами, помчался в сторону Перебор.
По большому счету он не обижался на отчима. Юрка понимал, что старый чекист прав: авторитет власти - главное, на чем держится любое государство. О! Юрка много, может более, чем кто-либо другой, размышлял об этом. Ведь в мире без Бога (а то, что Бога нет, теперь знает любой грамотный человек) только принадлежность к устойчивой государственной системе наполняет смыслом существование любого индивида. Вне государства жизнь бессмысленна, ибо человек смертен. Большевики создали такое государство, в котором есть место для каждого человека и каждый человек может быть использован с максимальной пользой. Но вот он, лейтенант НКВД, допущенный к святая святых - охране государственной системы от бесчисленных врагов, от людской глупости, лености, головотяпства - сам нанес по ней удар, заронив в сердцах горстки земляков семена недоверия к силе, мужеству, бескомпромиссности наркомвнутдельцев.
По укатанной машинами дороге легкая пролетка летела споро, и спустя пятнадцать минут молодой чекист уже подъезжал к Переборам. Перед самым въездом в поселок он нагнал телегу мологжан, бывших свидетелями его разговора с Сутыриным. Земляки сообщили, что видели, как метрах в ста от начала заборов Волглага Сосуля спускалась по тропинке к Волге. Сутырин, должно быть, уехал один далеко вперед, так как его телегу они потеряли из виду еще часа два назад.
Не объясняя землякам причин, Юрка арестовал обоих и вместе с их телегой передал в руки оказавшихся рядом солдат конвойной службы, приказав тем сопроводить мологжан в местную контору НКВД. Передачу арестованных он оформил на вырванном из служебного блокнота листике. В нижней части акта передачи приписал, что арестованные подлежат скорейшей доставке в контору НКВД деревни Юршино, к старшему лейтенанту Конотопу С.А.
Закончив формальности и, проводив взглядом арестованных, удалявшихся под конвоем в сторону поселка, Зайцев привязал лошадь к стоявшему возле дороги дереву, спустился по тропинке к Волге и оглянулся по сторонам. Берег реки являл собой довольно необычное зрелище: заляпанные глиной пни, остатки кострищ; ни дерева, ни кустика, ни травки зеленой - на сколько хватает глаз вдоль всей Волги. С правой стороны, за Переборами, поднималась вверх и уже на две третьи врезалась в реку громадная насыпь, по которой, сплетаясь в ручейки, змеились черные точечки людей. Будущая плотина издалека напоминала гигантский муравейник. И так же, как в муравейнике каждое насекомое живет и трудится ради общего дела, так и там жизнь и судьба каждой человеческой точечки были подчинены единой большой цели. Зачарованный величественностью открывшейся перед ним строительной панорамы, Юрка на какой-то миг даже позабыл, ради чего он сам месит здесь грязь, как вдруг сверху, за спиной послышался знакомый голос Сосули:
- Небось, касатик, мечтаешь, как бы каждого человека из подобия Божьего в муравьишку превратить?
Юрка обернулся. Юродивая сидела метрах в пяти от него, на невысоком пне, и, уставившись в лицо молодого чекиста своими белесыми, выгоревшими на солнце глазами, ровным, бесстрастным голосом выговаривала:
- Не выйдет ничего у тебя, касатик, не выйдет. В живом человеке всегда искра Божья тлеть будет. Это лишь по виду вы из людей муравьев лепите, а время придет, они разогнутся от тачек и встанут в полный рост.
"Как эта ведьма позади меня оказалась? - удивился Зайцев. - Ведь голо кругом - ни деревца, ни кустика, а подишь ты, выползла откуда-то. Впрочем, на ловца и зверь бежит". Он одернул на себе гимнастерку, поднялся к Сосуле и скомандовал:
- Встать!
- Ох, касатик, ноги мои меня слушаться отказываются, а ты хочешь, чтобы они тебе подчинились. Я вот тоже хотела бы....
Сосуля не успела договорить о том, что бы она тоже хотела. Юрка неожиданно для себя самого с размаху ударил женщину сапогом в лицо. Та охнула, упала боком, ударившись головой о торчащий из земли сук, как-то неестественно дернулась всем телом и затихла.
- Встать! - снова заорал Юрка, сам внутренне удивляясь произошедшей с ним перемене. Ему первый раз в жизни случилось бить женщину, но странно, он не испытывал от содеянного никакого ужаса и даже элементарного стыда. Нет. Ему удалось наконец побороть в себе эти мещанские чувства. Ничего, кроме пьянящего чувства своего могущества, своей безраздельной власти над другим человеческим существом. Вот он сейчас ее убьет - и никто за это не посмеет его попрекнуть! Он Бог! Он вправе сам судить и миловать!
Сосуля лежала на земле не двигаясь. Юрка вытащил из кобуры наган:
- Встать, старая ведьма!
Безрезультатно.
"Черт, может я ее и вправду пришиб? Кто ж тогда наведет меня на след Сутырина? Где он? Куда поехал?" - забеспокоился Юрка и, нагнувшись к юродивой, похлопал ее по щекам:
- Эй, ты жива еще?
....Женщина не подавала никаких признаков жизни.
Сняв с головы фуражку, Юрка побежал вниз, к реке, зачерпнул воду и, вернувшись назад, плеснул ее в лицо юродивой.
Сосуля застонав, подняла вверх голову. На месте одного глаза от носа в сторону мочки уха расползалось выпуклое фиолетовое пятно кровоподтека. Открыв второй глаз, она не мигая уставилась им на чекиста.
Юрке вдруг стало неуютно и страшно видеть его черную глубину. Он инстинктивно отвернулся, но тут же устыдился своей слабости и, приставив к виску юродивой дуло нагана, потребовал:
- Если хочешь жить, быстро выкладывай, куда поехал этот твой художник-недоносок.
Сосуля молчала.
- Считаю до трех, - предупредил чекист и взвел курок. - Раз... Два...
- К буддистам.
- К каким буддистам?
- К революционным буддистам. Километров двадцать отсюда по Глебовской дороге. У них там дом в лесу.
- Врешь, старая!
- Тогда стреляй, касатик.
- Дорогу знаешь?
- Как-нибудь доведу. Только наган свой спрячь, касатик.
Юрка отвел дуло от виска старой женщины, помог ей встать на ноги и приказал подниматься вверх по склону к привязанной возле дороги пролетке. Сосуля, поминутно озираясь и от того постоянно спотыкаясь, послушно зашагала вперед.
"Под дулом нагана человек всегда говорит правду", - так учил Зайцева отчим. Отчим никогда не ошибался. Но на этот раз Юрку вдруг одолели сомнения: "Зачем Сутырин поехал в сторону Глебова через Переборы, а не по прямой дороге?" По мере приближения к пролетке сомнения росли, и наконец он не выдержал:
- Стой, старая!
Сосуля остановилась.
- Так где, ты говоришь, твои буддисты прячутся? - подступил он к ней, поигрывая наганом.
- Это Люська с Женькой что ли?
- Какие еще люськи!? Революционные буддисты!
- Вот я и говорю, что Люська с Женькой. Их Сутырин революционными буддистками называет, потому как инвалиды, живут на болоте, травы собирают и письма пишут. А чтоб им деньги достать, Сутырин в Переборы заехал. У одного большого лагерного начальника сто рублей занял, а взамен бабу голую оставил.
- Что-то я плохо тебя понимаю, - Зайцев угрожающе уперся юродивой наганом в живот. - Что за баба голая? Объяснись. Неровен час, осерчаю, останешься тут на берегу Волги лежать, пока собаки по кускам не растаскают.
- Так неужто не видал у него на задке телеги бабу деревянную?
- Ну...
- Это он по заказу для большого начальника из "Волглага" делал. Его тот начальник уговаривал тоже опером стать. Сразу в лейтенанты, говорит, произведу! Обещал в Москву к Ежову отправить, чтобы Сутырин своими талантами мировому пролетариату служил. Сутырин ответил, что как от буддисток вернется, так непременно к тому начальнику в помощники пойдет.
- Что за начальник?
- Так нечто мне, юродивой, ваши начальники представляться будут?
Юрка отвел наган и в задумчивости почесал дулом висок. Что-то все больно сложно получается. С одной стороны - отчим, с его революционной правдой. С другой стороны - какой-то большой начальник НКВД, явно покровительствующий художнику...
- Залезать в пролетку-то? - поинтересовалась Сосуля.
- Залезай.
Юродивая, поспешно задрав платье, забралась на передок.
Юрка продолжал размышлять. Одному гнаться за художником рискованно, а просить теперь помощи в Переборах...
- Слушай, касатик, - предложила Сосуля, - давай я тебя с тем начальником познакомлю. Он мне конфетку подарил. Авось и тебя приветит. Тут он, недалече, в главной вашей конторе правит. Большо-о-ой начальник!
Юрка с ненавистью посмотрел на юродивую - ни дать, ни взять колдунья, все мысли читает! Ничего не ответив на ее предложение, он запрыгнул в пролетку и, присвистнув для острастки, погнал лошадь по направлению к Глебовской дороге.