В те дни все мы жили одной общей заботой, одной бедой, нависшей над нашей Родиной. У нас было одно желание — во что бы то ни стало остановить врага, повернуть его вспять и гнать до тех пор, пока на нашей земле не останется ни одного фашиста.

Мы верили в победу. Знали, что завоевать ее нелегко, но знали также, что она неизбежна. Каждый стремился приблизить этот светлый день — и опытные, закаленные в сражениях бойцы, и такие необстрелянные новички, как я, только что окончившая Сталинградский медицинский институт.

Мою подругу Анну Мяснянкину и меня направили в медсанроту 10-й стрелковой дивизии войск НКВД, штаб которой размещался в то время около старого моста через Царицу. Бои шли уже на подступах к городу, город после варварских бомбежек пылал, как свеча.

Мы с шофером Михаилом Ягоношвили получили приказ доставить четверых тяжело раненных бойцов к переправе. Ехали по улицам, как по огненным коридорам. Пробирались через руины, через груды щебня и камня, в сплошном дыму. Горячий воздух обжигал кожу.

Сдав раненых на переправе, той же дорогой с трудом добрались до штаба. А тут снова бомбежка. Почти десять часов подряд — адский грохот, взрывы и столбы огня вокруг. Как только выдалась передышка, комдив Сараев приказал переправить медсанроту за Волгу, в Заплавное. Я осталась в Сталинграде.

Целыми днями выносили мы раненых с поля боя в безопасные места. Первое время мне помогала медсестра Виктория Шепетя, о которой впоследствии писал К. Симонов.

Эвакуация раненых была немыслимо сложным и смертельно опасным делом. Я ловила попутные машины, идущие к переправе по самому гребню набережной, мимо памятника Хользунову. Но вскоре гитлеровцы начали обстреливать эту дорогу, и мы вынуждены были теперь гонять машины по железнодорожному полотну. Какое это было невыносимо тяжелое зрелище: грузовики со стонущими от боли людьми идут прямо по шпалам… Но другого пути не оставалось.

О себе я думала тогда меньше всего. Вокруг ежедневно, ежечасно было столько примеров героизма и самоотверженности, что казалось, будто люди, окружавшие меня, рождены для подвигов.

Навсегда запомнила я бесстрашного фельдшера Дмитрия Подлеснюка. Мы должны были сменить место своего расположения и готовились к эвакуации раненых. Нас заметил немецкий бомбардировщик. А рядом — склад боеприпасов! Попади в него хоть одна бомба… Фельдшер Подлеснюк не растерялся.

— Растаскивать ящики! — скомандовал он санитарам.

И сейчас стоит у меня перед глазами этот удивительный человек: черный от копоти, энергичный, совершенно спокойный внешне, хотя вокруг взрывы, огонь и вой осколков.

Другой эпизод, в котором Подлеснюк снова проявил мужество и бесстрашие, относится к периоду оборонительных боев за участок между железнодорожным вокзалом и Краснознаменской улицей. Было принято решение перевести медпункт из подвала универмага к пожарке, где располагался КП полка. Пусть ближе к передовой, зато вроде бы безопаснее, потому что через площадь Павших борцов днем вообще невозможно было проскочить: в домах напротив засели немецкие автоматчики и снайперы. И вдруг в наш подвал с бокового входа просочились гитлеровцы. Подлеснюк вместе с фельдшером Ивасенко ринулись куда-то в темноту. Вскоре до нас донеслись приглушенные возгласы, шум. Потом наступила тишина. Вернувшийся Подлеснюк доложил:

— Все в порядке. Работайте…

Два фельдшера в рукопашной схватке уложили «гостей», обманувших бдительность нашей охраны из числа легкораненых.

Я восхищалась мужеством старшего врача полка майора Сироты, врача Саввы. Им, казалось, вообще было неведомо чувство страха.

Когда КП полка и медпункт отошли в Комсомольский садик, мы еще не подозревали, что скоро наступит трагическая развязка. Однажды в наш подвал вбежал какой-то боец и крикнул:

— Мы окружены!

Фрося Ефросинина и я попробовали выбраться наверх. Вокруг рвались гранаты, свистели пули. Гитлеровцы кричали в люк:

— Рус! Чекисты! Сдавайтесь!

Потом они пустили в подземелье газ. Вместо масок мы давали раненым бинты, смоченные водой…

Было принято решение пробиваться к своим. Комиссар Щербина приказал взять с собой побольше гранат и в числе первых пошел на прорыв. Сначала мы добрались до драмтеатра, через улицу Ломоносова, ближе к Волге. Смерть вырывала из наших рядов одного бойца за другим. Почти все были ранены, комиссар Щербина — смертельно. Мы со слезами на глазах похоронили его в Пионерском садике на Октябрьской улице. Лишь несколько человек добрались до берега.

В Заплавном я вновь встретилась со своими подругами по медсанроте. Землянки были забиты ранеными, и мы старались сделать все, чтобы облегчить их страдания, помочь быстрее вернуться в строй. Круглые сутки наши врачи находились у операционных столов.

Вскоре комбат приказал мне, только что оправившейся после болезни, отобрать самых слабых среди раненых и разместить их в соседней деревне. Набралось человек сто пятьдесят. Женщины-солдатки делились с моими подопечными куском хлеба, последней картофелиной. К весне мы поставили всех раненых на ноги.

День Победы я встретила в Бреслау. На митинге я выступала перед ликующими солдатами от имени женщин дивизии. Что говорила — не помню… Все было как в тумане. Какое счастье дожить до разгрома врага!

Сейчас, когда я смотрю на боевые ордена и медали, которыми Родина наградила меня и моих товарищей, я вспоминаю трудные фронтовые дороги, несгибаемое мужество советских солдат. И еще вспоминаю тех, кто погиб за родную землю. Наши награды по праву принадлежат и им…