В Музее народов Востока был выходной день. Понедельник. Губарев прошел в кабинет к директору, Матасову Валерию Васильевичу, как было написано на табличке, прибитой к двери кабинета. Директор встал из-за стола и пошел к нему навстречу. Он был маленького роста, темноволосый, с блестящими черными глазами и аккуратными усиками. Что-то в его облике напоминало жука. Пронырливого и нахрапистого.

Губарев сказал, что расследует одно дело и ему хотелось бы собрать информацию об Андриановой Дине Александровне, которая когда-то работала здесь.

— А когда она работала?

— Лет восемь-девять назад.

Губареву показалось, что директор хотел присвистнуть, но удержался.

— Э-э. Меня тогда еще здесь не было. Я был в другом месте. Поэтому знать не могу. — Он говорил короткими, отрывистыми фразами. Как будто рубил с плеча. — Сейчас все по-другому.

— А кто-нибудь из старого персонала работает здесь?

— Многие ушли на пенсию. Обновление персонала. Приток свежих кадров.

— Но, может быть, из отдела кадров кто-нибудь помнит Андрианову?

— Нет проблем. Одну минуту. — Директор подошел к столу, позвонил по телефону и вызвал Наталью Григорьевну. — Кадровичка работает здесь давно. Возможно, она будет вам полезна.

Наталья Григорьевна, бесцветная женщина неопределенного возраста, выросла перед ними через пять минут.

— Да, Валерий Васильевич. — Она стояла, чуть ли не опустив руки по швам. Чувствовалось, что она до смерти боится директора и готова выполнить любое его желание.

Наталья Григорьевна. Тут товарищи из милиции интересуются старыми кадрами. Майор Владимир Анатольевич. Вы знали такую Андрианову Дину…

— Александровну, — подсказал Губарев.

— Диночку? — Лицо женщины озарилось улыбкой. — Конечно!

— Замечательно! Я вам больше не нужен? — обратился директор к Губареву. — Мне сейчас должны звонить из мэрии Москвы. Важный разговор.

— Пока нет. Я хотел бы побеседовать с вами, — обратился майор к Наталье Григорьевне. — Где это лучше сделать?

— Мы можем поговорить в кабинете реставратора. Сегодня его нет.

Губарев встал и пошел за Натальей Григорьевной. Когда они вышли в коридор, она обернулась к нему:

— Вы давно видели Дину?

— Да нет…

Серые волосы Натальи Григорьевны были собраны в старомодный пучок.

— Как она там?

— Об этом после. Не на ходу. Навстречу им попадались сотрудники музея, с любопытством смотревшие на Губарева.

— Вот пожалуйста, — Наталья Григорьевна распахнула дверь. За столом, заваленным картинами, сидел худой седой мужчина лет пятидесяти.

— Ой, Семен Михайлович! Я думала, вы сегодня не придете.

— Как видите, я — здесь, — лаконично сказал реставратор.

— Мне надо побеседовать с человеком. Это из милиции. Ты не оставишь нас одних?

На лице мужчины ничего не отразилось. Он встал и молча вышел.

Губарев огляделся. Реставрационная была заставлена картинами, деревянными рамами разных размеров. Некоторые из них были с затейливыми узорами и завитушками.

— Садитесь сюда, — Наталья Григорьевна вытащила из угла стул и поставила его около стола. Сама она села на стул реставратора.

Губарев посмотрел на нее. Худое лицо без тени косметики, тонкие губы.

— С Диночкой что-то случилось?

— Не с ней. С ее мужем. Его убили. В глазах Натальи Григорьевны что-то промелькнуло. Жалость? Растерянность?

— Какой ужас! — Она приложила ладони к щекам. — Как это произошло?

Губарев кратко рассказал ей.

— Бедная Диночка! Мы все так радовались за нее, когда она вышла замуж. Так радовались!

— Да? — Губарев и не знал, что сказать на это.

— Она ведь была такой… невзрачной, незаметной. Никто и не думал, что ей удастся устроить свою личную жизнь. Но она всегда была очень умненькой. Поступила в аспирантуру. Собиралась писать кандидатскую. Если бы не замужество…

Губарев не понял: в этих словах звучала не то радость, не то сожаление… Майору вдруг захотелось посмотреть, как выглядела Дина Александровна в то время.

— А у вас сохранились фотографии той поры?

— Конечно! Мы любили устраивать праздники, отмечали все дни рождения. Фотографировались на память. У нас целый памятный альбом есть. Хотите, покажу?

— Да.

— Подождите меня здесь.

Наталья Григорьевна бесшумно, как тень, проскользнула мимо Губарева и скрылась за дверью.

— Вот! — Кадровичка вернулась и с торжеством положила перед ним синий бархатный альбом, который уже давно вышел из моды. Подобный альбом Губарев видел еще у своей матери.

— Мы с такой любовью его составляли. Девочки сами фотографии подбирали, надписи делали.

Очень красиво, — пробормотал Губарев. Со снимков на него смотрели застывшие напряженные лица, чем-то похожие друг на друга, словно это были клоны одного и того же существа. И вдруг он все понял. У всех этих женщин была примерно схожая биография, образ жизни, что и наложило отпечаток на их лица. Кто шел работать в музеи? Скромные, тихие девочки, склонные к гуманитарным наукам. Девочки, которые, начитавшись книжек, во всем искали книжные идеалы. Мужчины представлялись им заповедной территорией, куда соваться было страшно и жутко… От того, что они не могли или не умели жить в реальном мире, большинство из них оставались старыми девами, влюбленными в свою работу, в коллег. Отсюда и привязанность к коллективным посиделкам, праздникам…

— Вот Диночка, — ткнула пальцем Наталья Григорьевна.

Губарев не мог скрыть своего удивления. На фотографии была запечатлена настоящая серая мышка. Девушка-подросток. Испуганные глаза и чуть приоткрытый рот. Подросток, совершивший некий проступок и боявшийся наказания.

— Сколько лет здесь проработала Дина Александровна.

— Диночка… — Наталья Григорьевна подняла глаза вверх. — Сейчас скажу. Она пришла сюда сразу после института. На год она уходила в аспирантуру. А потом перевелась опять к нам. В общей сложности — четыре года.

— Она была хорошим специалистом?

— Очень. Мы все ее так любили! Скромная девушка была, хорошая. Могла стать крупным специалистом. Если бы не замужество… — Эту фразу Губарев слышал уже во второй раз. Наталья Григорьевна явно жалела, что Дина Александровна изменила цеховому братству и пустилась в самостоятельное плавание. Без музейной работы и «девочек».

— Какой она была по характеру?

Тихой, старательной, трудолюбивой. К ней всегда можно было обратиться за помощью. Она никогда не отказывала… Маму свою очень любила. Переживала, когда та умерла от сердечного приступа.

— Когда это случилось?

— Ну… Диночка тогда у нас уже год проработала… Значит, ей было года двадцать три…

Наталья Григорьевна смотрела на майора с благожелательной улыбкой. Было видно, что она гордится своей «девочкой».

— Какая тема диссертации была у Дины Александровны?

— «Растительные мотивы в ювелирных изделиях кубачинских мастеров».

— У Дины Александровны были близкие подруги?

— Да… конечно… мы все дружили.

Елейный тон Натальи Григорьевны уже начинал потихоньку раздражать Губарева.

— Я говорю о близкой подруге, — подчеркнул он.

— Ах да… конечно, была. Вера Фокина. Вот видите, на фотографии они рядом. Вместе. Вера тоже очень способная. Была, — Наталья Григорьевна огорченно поджала губы. — К сожалению, Вера…. трудная жизнь, — кадровичка вздохнула. — Не справилась с ней. Увлеклась Бахусом. — Так музейный работник изящно выразилась о пристрастии Фокиной к алкоголю. — Очень жаль, — продолжала она. — Потому что Веру могут в любой момент уволить. Новый директор…

— Давно он у вас?

— Валерий Васильевич был назначен приказом министра культуры полгода назад.

— Фокина здесь?

— Вы хотите с ней поговорить?

— Да.

— Она сегодня в музее. Но… — кадровичка запнулась, — вы поосторожней. Они с Диночкой так дружили… были просто неразлучными. Всякое напоминание о Диночке ранит ее. Вера — резковата. Но это от трудной жизни. Так она хорошая девочка, добрая. Если иногда и срывается, то это потому, что она…

— Не справилась с жизнью, — закончил майор. Наталья Григорьевна посмотрела на него с легкой укоризной. В голосе майора ей послышалась (и вполне справедливо) легкая издевка.

— И еще… А Дина Александровна приходила к вам после своего замужества? Навещала коллег? — спросил Губарев.

Наталья Григорьевна вздохнула:

— Ни разу.

Вера Фокина выпадала из унылого ряда «музейных девочек». Это была крашеная блондинка с неприязненно-колючим взглядом. Она сразу закурила, а в качестве пепельницы использовала треснувшее блюдце, вынутое из ящика стола.

— Фокина Вера Николаевна?

— Да.

— Я провожу расследование убийства мужа Дины Александровны…

— А при чем здесь она? Укокошила мужа, да? Губарев чуть не поперхнулся.

— Я выясняю все о его близком окружении. Жена, как вы понимаете, относится к числу этих людей.

— Понимаю. — Карие глаза в упор смотрели на него. — И чего вы хотите от меня?

— Я хотел поговорить о Дине Александровне… Вы же были с ней близкими подругами?

— Кто вам это сказал?

— Наталья Григорьевна.

— А… понятно. Были, — подчеркнула последнее слово Фокина.

— Какой была Дина Александровна?

— Хитрой. Себе на уме… Очень расчетливой. Облик серой мышки, увиденной на фотографии,

никак не вязался с этой характеристикой.

— Не похоже, — задумчиво сказал майор.

— Не похоже, — в глазах Фокиной сверкнула ярость. — Очень даже похоже! Просто этого никто не видел до поры до времени. Динка умела притворяться. Даже голосом умела играть. Когда надо было, могла такую на себя томность напустить, как актриса первостатейная.

«Диночка» была разжалована бывшей подругой до «Динки».

— В самом деле?

Но иронии в тоне Губарева Фокина не заметила.

— Да, представьте себе. Когда она сюда пришла, ее главной мыслью было — сделать карьеру. Поступить в аспирантуру. Написать кандидатскую. Ради этого она готова была мыть за всеми чашки и быть девочкой на побегушках. Ее так и использовали вначале. Потом стали жалеть, помогать. Дали характеристику для аспирантуры. Поступила. Поняла, что, пока учится, может потерять место. Вернулась… Работала, выслуживалась. Старой директрисе лизала задницу. Потом встретила этого… — кивок головой, — Лактионова. Окрутила моментом! Не посмотрела, что был женат. Мы и глазом не успели моргнуть, как она оказалась замужем. Скрыла от всех. Как они познакомились, на свиданки бегали…

Губарев смутно понял негодование близкой подруги, от которой скрыли такой важный факт личной жизни, как знакомство с мужчиной. Наверное, музейное «братство» предполагало полную открытость во всем. И каждое знакомство выносилось на всеообщее одобрение или порицание. А тут… все было втихаря. Шито-крыто. Было отчего прийти в ярость. Выскочить замуж, даже не согласовав это со своими «девочками»!

— Везучая она, Дина, — рука, стряхивавшая пепел в блюдце, дрогнула. — Повезло…

— Вы радовались за подругу…

Радовалась… — Фокина тряхнула головой. — Радовалась! Да она ни разу не приехала и не позвонила мне! Выбросила, как ненужную тряпку. А ведь мы были как сестры. «Верочка, Верочка!» Она ездила ко мне на дачу, приходила в гости. А что потом? Побоку!

Фокина помолчала.

— Она начала процветать. Пробилась наверх, туда. А ее подруга горбатилась здесь, в пыльном музее. Могла бы позвонить, приехать.

Губарев чуть было не спросил: зачем? Но вовремя понял, что эта реплика вызовет новый всплеск негодования у бывшей подруги Дины Александровны.

— Так и жизнь проходит, — с тоской протянула Фокина. — Как пыльная трухлявая бумага. Рассыпается на глазах. Вот я — специалист по Китаю. Китайскому искусству эпохи империй Тан и Сун. Вы что-нибудь знаете об этом?

Губарев отрицательно покачал головой.

— А между прочим, это была эпоха необычайного взлета поэзии, литературы, изобразительного искусства. Китайский Ренессанс. Но кому это сейчас нужно? Никому…

Наступило молчание.

— С тех пор как Дина Александровна покинула вас, вы ее больше не видели?

Фокина подняла голову. Прядь небрежно окрашенных волос упала на лицо. В глазах заискрились непонятные огоньки…

— Нет, почему же… видела.

— Когда?

— Примерно полгода назад.

— Где?

— На выставке Динкиных картин.

— Она хорошо рисовала?

— Да, неплохо. И, возомнив себя великой художницей, решила устроить персональную выставку в галерее.

— Какой? — быстро спросил Губарев. Фокина наморщила лоб.

— Кажется, «Сандар». Да, «Сандар», — уже уверенно повторила она. И снова молчание. Губарев видел, что она борется с собой, словно решает внутреннюю проблему: говорить — не говорить.

— Вы пришли туда… — пытался дать толчок раз говору Губарев.

Она посмотрела на него, словно очнувшись от глубокого сна.

— Я пришла туда, потому что хотела… ну… просто встретиться с ней, поболтать. Но на вернисаж не попала. Вход был только по пригласительным билетам. Тогда я… — Фокина сделала паузу. — Да что так скрывать, я подкараулила ее около входа. Она вышла не одна, с двумя журналистами. Они брали у нее интервью. Она увидела меня и остановилась. Как вкопанная. Потом улыбнулась и подошла ко мне. «Подожди немного, сейчас я закончу, — кивнула она в сторону сопровождающих. — Подождешь?» — «Конечно, — ответила я. Через несколько минут она подошла ко мне: сияющая, выхоленная. „Ну как дела?“ — спросила она. „Нормально, — ответила я. — Как ты?“ — „Отлично, — говорит. — Ты была на моей выставке?“ — „Не попала“, — отвечаю. „Я дам тебе билет. Приходи туда завтра. Возьми“. Я взяла билет. И тут я поняла, что нам разговаривать абсолютно не о чем. Понимаете: не о чем! — повторила Фокина. — Все ушло, испарилось. Она была совершенно другой. И в ее новой жизни мне места не было. Ни места, ни уголка.

Фокина перевела взгляд на Губарева. В них были отрешенность и неприязнь. Ненависть. К чему, подумал Губарев. К бывшей подруге? Да, пожалуй, так.

— Она тоже поняла это, потому что оглянулась вокруг, словно желая, чтобы кто-то спас ее от меня. Отвлек. И тут зазвонил мобильник. Она стала разговаривать с кем-то. Я поняла, что это — мужчина. Любовник, — сказала Вера.

— С чего вы сделали такие выводы? — задал вопрос Губарев. Эта информация чрезвычайно заинтересовала его.

— По тону, по смеху. Женщина в таких делах не обманывается. Я не могла ошибиться в этом.

— О чем они говорили? О том, где им лучше встретиться. И когда. Она назначала свидание прямо у меня на глазах. Я была для нее нулем. Неодушевленным предметом, которого можно было не стесняться!

Чувствовалось, что такое поведение Дины задело Фокину больше всего. Ее бывшая подруга не считала нужным даже что-то скрывать или навести на свою жизнь пристойный глянец. Ей было на это просто наплевать: на Фокину, ее мнение… Губарев подумал, что ничто так не задевает самолюбие человека, как то, что его принимают за пыль и ветошь. За муравья под ногами. Губарев представил себе, какой униженной чувствовала себя Фокина. Раздавленной и ничтожной.

— Наверное, она была поглощена собой… — осторожно сказал Губарев. Ему хотелось разговорить Фокину до конца.

— Поглощена! Конечно, поглощена! Я для нее перестала существовать, и давно. Знаете… — В глазах Фокиной появился лихорадочный блеск. — Знаете, как я мечтала о том моменте, когда увижу ее! Мне почему-то казалось, что она не забыла меня, просто завертелась в своей жизни. Я думала, что, увидев меня, она обрадуется. Обнимет. Скажет: как я рада тебя видеть! Мы же были лучшими подругами. Вместе хотели стать знаменитыми искусствоведами. Ездить на научные симпозиумы и конференции. Изучали английский и французский языки. А что получилось? Меня вышвырнули вон, как половую тряпку. Откупились билетом на выставку!

Что тут можно было сказать! Все было чистой правдой. Губарев обратил внимание, что люди, добившиеся успеха или шагнувшие на другую социальную ступень, чаще всего решительно рвут со старой жизнью, окружением, друзьями… Почему они это делают? Сложно сказать! Может, не хотят, чтобы им завидовали?.. Или хотят стать новыми людьми до конца. До последнего штриха и детали. Они меняют собственную шкуру, выползая из старой. Линяют. Да, может, просто не хотят, чтобы им завидовали. Или все объясняется еще проще и грубее. Успешные люди боятся заразиться несчастьями и проблемами других. Кто знает… Вдруг когда-то ученые откроют ген несчастья, который на самом деле обладает такой же заразностью, как вирус гриппа или ветрянки? Просто пока мы об этом не догадываемся. А если бы знали, то избавились бы в своем окружении от плаксивых, неудачливых и постоянно жалующихся людей, и наши дела пошли бы резко в гору. Губарев невольно засопел. Это размышление показалось ему чрезвычайно интересным. Он взглянул на Фокину. Она сидела, опустив голову. А когда посмотрела на Губарева, в ее глазах стояли слезы. А потом она открыто заплакала. Хлюпая носом и размазывая слезы по щекам тыльной стороной ладони.

— Ну, ну, — только и сказал майор. И достал носовой платок. Ему стало жаль эту женщину, у которой рухнули все надежды.

— Не надо, — Фокина отвела его руку с платком. И шмыгнула носом. — Справлюсь сама, — с ожесточением сказала она.

— Не сомневаюсь. А Дина Александровна как-то называла этого любовника? Какое у него имя? Вы не запомнили?

— Почему же — запомнила! Дима… Димочка… Димулька! Как с ребенком ворковала!

Эти сведения были весьма любопытны. Они проливали свет на семейную жизнь Лактионовых. Получается, что она не была такой идиллической и пасторальной, какой казалась на первый взгляд. Впрочем, наверняка в любой семье есть свои тайны и секреты, тщательно охраняемые от посторонних глаз. Кому хочется выносить сор из избы? Брак Лактионовых считался крепким. Удачным. А на самом деле? Что доказывало наличие у Дины Александровны любовника? То, что Лактионов не удовлетворял ее как мужчина? Или это были проблемы эмоционально-психологического плана? Об этом стоило поразмышлять на досуге. Но сейчас надо попрощаться с Фокиной. И поехать на работу.

— Спасибо за информацию, — сказал Губарев, вставая со стула.

Фокина ничего не ответила.

Не успел Губарев подойти к двери, как она распахнулась и перед ним выросли Наталья Григорьевна вместе с художником-реставратором.

— Можно приступить к работе? — недовольно прогудел мужчина.

— Да. Беседу мы закончили. Наталья Григорьевна бросила пристальный взгляд на Фокину. Увидев ее в слезах, она укоризненно посмотрела на Губарева. Вот до чего вы довели женщину, казалось, говорил ее взгляд. Тот пожал плечами.

— До свидания, — сказал Губарев всем присутствующим. Откликнулась одна Наталья Григорьевна.

Когда майор закрывал дверь, его взгляду представилась следующая картина. Наталья Григорьевна обнимала Фокину за плечи. И что-то горячо шептала ей. Со стороны она выглядела, как наседка, оберегающая своего птенчика. Фокина была для нее бедной «девочкой», нуждающейся в опеке и защите. Губарев вздохнул. Жаль, когда у женщины нет своей личной жизни. Но что делать! Не раздавать же мужей, как бесплатные сырки при дегустации. Это Жириновский обещал каждой женщине по мужу. Но политики на то и политики, чтобы обещать несбыточное.

На улице было холодно. Дул резкий ветер. Губарев поежился и поднял воротник кожаной куртки. На работе его ждал Витька.

— Ну что, узнали что-нибудь новенькое? — задал вопрос Витька, едва майор переступил порог своего кабинета.

— Есть! Но сначала дай мне хотя бы выпить чаю!

— У нас кофе есть. Остатки. — С этими словами Витька достал из шкафа банку «Нескафе» и потряс ею.

— На двоих хватит?

— Должно хватить!

— А что у нас еще есть?

— Сухарики.

— И все?

— У меня еще немного сыра осталось. Если не заплесневел.

— Тащи.

Выпив полчашки кофе и съев бутерброд с сыром, Губарев посмотрел на Витьку:

— Знаешь, что я узнал? Ни за что не догадаешься.

— Конечно, не догадаюсь!

— Оказывается, у Дины Александровны был любовник! А может быть, он есть и сейчас.

— Да ну!

— Об этом сказала ее бывшая подруга-музейщица. — И Губарев вкратце рассказал Витьке содержание беседы с Фокиной.

— Да мало ли что там было, — засомневался Витька. — Женщинам везде уже амуры чудятся. Их хлебом не корми, дай посплетничать.

— Ты что, не допускаешь такой возможности?

— Нет, почему, допускаю. Но что это меняет в нашем расследовании? Имеет себе любовника и имеет!

— Ты не прав. Это все переворачивает в корне. Получается, что у Дины Александровны мог быть мотив убрать мужа и стать богатой вдовой. И счастливо зажить со своим Димулей. Старого мужа — побоку. А молодого любовника — в дамки! Развод ей был не нужен. В этом случае она остается без бабок. А так все деньги достаются ей.

— Не все. Там еще сыновья имеют свою долю.

— Ну, большая часть.

— Все равно, это далеко идущий вывод.

— Далеко! — согласился Губарев. — Но это интересный поворот в нашем деле. Если бы еще встретиться с этим любовником и побеседовать…

Витька только хмыкнул:

— Ждите! Придет он к вам и все расскажет. Как они с Диной Александровной планировали убрать ее мужа.

— Зря ты смеешься!

— Я не смеюсь.

— И еще такой момент. Я хочу сходить в галерею «Сандар». Посмотреть на картины Лактионовой.

Витька вытаращил на него глаза:

— Это еще зачем?

— Ты не поймешь!

— Куда мне, — обиделся Витька.

— Сегодня у нас разговора не получается. То ты меня подкалываешь, то я тебя. Просто мне хочется…. — Губарев запнулся. — Узнать поближе Дину Александровну. Ее настроение, мысли. У художника обычно все уходит в картины. Может, я почувствую ее изнутри?

— Навряд ли.

— Это почему же? — Губарев почувствовал себя задетым.

— Потому что она вам не по зубам. В ней есть что-то непонятное. Неуловимое. Кажется, что она — рядом. А на самом деле — далеко.

— Ты попал в точку! Так оно и есть. Какая-то странная атмосфера. Так просто ее не подловишь. Но попробовать-то можно!

— По возвышенным местам ходите? Галереи… музеи… Не работа, а сплошной культпросвет.

— Я все понял: ты мне элементарно завидуешь!

— И как вы только догадались!

Существует множество приемов, с помощью которых можно привлечь внимание к одежде. И тем самым отвлечь от лица. Яркая расцветка, геометрический орнамент, затейливые узоры… Чтобы люди не всматривались в твое лицо, а скользили по нему равнодушным взглядом. Не останавливаясь. Правда, если смотреть на лицо не прямо, а снизу вверх или сверху вниз, то изъянов в нем можно было и не заметить. Но дело в том, что люди не раздумывали, под каким ракурсом им смотреть на тебя: они выхватывали твое лицо из толпы и мгновенно припечатывали его своим беспощадным взглядом. Высвечивали его недостатки, как лазером, и, презрительно усмехаясь, шли дальше. Так думала Надя, когда случайно на улице встречалась с кем-то взглядом, — и ускоряла шаг. Наверное, со стороны казалось, что она не идет по улице, а бежит. Неизвестно от кого. Неизвестно куда. Как найти такое место, где можно спрятаться от всех? Зарыться и не видеть никого. Но это было нереальной мечтой. Ведь надо выходить на улицу, покупать еду, ходить на работу. Она же не дикий зверь, живущий сам по себе. Хотя иногда Надя думала, что хорошо бы уехать в глухую деревню и жить там. Вдали от города. Вдали от людей. Но можно ли убежать от самой себя? Если твое лицо является твоим проклятием. Источником неслыханных страданий…

— Ты маешься дурью, — тысячу и один раз говорила ей Анна Семеновна. — У тебя же не проваленный нос или ожог третьей степени. Кто будет рассматривать твое лицо под микроскопом? Никто. — Дальше в ход шли нескончаемые истории о женщинах-калеках, которые удачно вышли замуж. У одной был вставленный стеклянный глаз, а муж любил ее без памяти и сдувал с нее пылинки, у другой — хромая нога, трое детей и муж-бизнесмен. У третьей — не было двух пальцев на руке. Она вышла замуж за австрийца, списавшись с ним по Интернету, и уехала в Вену. Наде хотелось заткнуть уши и уйти в ванную. В кошмарных снах ей часто снились эти изувеченные женщины, идущие нескончаемой вереницей к горе, на вершине которой стояла толпа женихов в черных фраках и белых сорочках.

— Все! — обрывала она Анну Семеновну. — Больше не надо. Остановись!

— Так я тебе дело говорю. Не комплексуй!

В эти минуты Наде хотелось швырнуть в стену чашку или заорать во все горло. Она уходила в свою комнату и ложилась на кровать с книжкой в руках. Но читать она разучилась. Перед глазами прыгали строчки, содержание ускользало от понимания. Было неинтересно и скучно. Кончалось тем, что она откладывала книгу и подходила к зеркалу. В ее комнате было два зеркала. Одно — на стене. Во весь рост. Другое — на столе. То, которое было во весь рост, предназначалось для одежды. В нем Надя придирчиво рассматривала себя целиком. С головы до ног. Она присматривалась: какие ей идут фасоны одежды, расцветки, орнаменты. Настольное зеркало было для лица. Она смотрела в него мимолетно, быстро отводя взгляд. Если бы она смотрела на свое отражение долго и пристально, у нее бы закружилась голова. От страха и отвращения. Лучше было этого не делать. Она и не делала.

После визита в «Ариадну плюс» Надя погрузилась в жесточайшую депрессию. Она вдруг поняла, что находится в тупике. Перед глухой каменной стеной. Эту стену можно ощупывать руками, колотить по ней, гладить, но она не расступится и не исчезнет по твоему желанию. Денег на операцию — нет. Работы — нет. Правда, деньги на операцию можно было найти, продав комнату. Но… Это все было слишком сложно для Нади. Надо было связываться с риелторскими конторами, про которых она читала и слышала столько ужасного. Там сидят одни жулики и обманщики, которые облапошат в два счета. Останешься безо всего: без комнаты, без денег. Не успеешь и глазом моргнуть. Там свое дело туго знают, поднаторели в этих вопросах. И тогда она точно окажется в такой яме, из которой не выберется до конца своих дней…

Время шло… И в один прекрасный день Надя поймала себя на мысли, что ей все меньше хочется выходить на улицу, делать какие-либо дела и вообще жить. Ей хотелось лежать в постели и смотреть в потолок. До отупения. До золотистых искорок в глазах.

Несколько недель пролетели как один миг. Пока однажды в ее комнату с утра не вошла Анна Семеновна и не сказала, подбоченившись:

— Все! Хватит! Мочи моей больше нет смотреть на тебя! Взрослая девка, а ведешь себя, как пятилетний ребенок. Ребенок и то, кстати, более разумен, чем ты. Объясни мне на милость: ты что, собираешься себя в гроб вогнать?

— Не знаю, — вяло откликнулась Надя, лежа на кровати. — Мне все равно!

— Ах, тебе все равно. Зато мне не все равно! Кончай кукситься! Возьми себя в руки и принимайся за дело!

— Какое дело?

— Как какое? Искать работу! Ты что лежишь целыми днями на кровати, как бревно? Тебе надо работать, поступать в институт. А ты махнула на все рукой! Нет, так не пойдет. Я тебе спуску не дам!

— Где ее найдешь, эту работу? Меня же сократили! Анна Семеновна фыркнула.

— Ты что, живешь в деревне или в степи? Это Москва! Тут работа на каждом углу валяется. Надо только подойти и подобрать ее.

— Нуда, валяется!

— Валяется, валяется. Только ленивые проходят мимо работы. И я не потерплю, чтобы моя родная внучка относилась к числу тунеядцев. Я сама всю жизнь работала и могу сказать одно — работа держит, бодрит и кормит. Без работы человек — ничто! Труха и пепел. Так что, похандрила — и хватит! Пора приниматься за ум. Я испекла пышек к чаю. Пойдем почаевничаем. А потом купи газету с объявлениями — и марш вперед! Все поняла?

— Все!

Вопреки заверению Анны Семеновны, работа, конечно, нигде не валялась. Ее надо было искать. Упорно. Настойчиво. Это напоминало «тихую охоту» за грибами. Ядовитые поганки — работы с маленькой зарплатой и плохими условиями — были на виду. Места, где платили прилично и статус был повыше, прятались, как благородные грибы: обнаружить их было нелегко.

Две работы сорвались — Наде отказали. Как она поняла, не в последнюю очередь из-за плохого внешнего вида.

— Естественно, я бы сама тебя не взяла, — рассуждала Анна Семеновна. — Посмотрел на себя внимательно. Ты даже не мышь серая. А мышь облезлая. Есть у тебя какие-то деньги, не скупись — потрать на одежду. Это надо сделать обязательно. Ни в одну приличную фирму тебя не примут с таким видом. Соваться туда даже бесполезно. Тебя отошьют с ходу.

Анна Семеновна была права. Надя воспользовалась ее советом и приобрела в районном универмаге красивый брючный костюм темно-синего цвета и серый костюм «шанель»: жакет с юбкой. К костюмам она прикупила пару блузок и одну светлую водолазку.

— Хорошие вещи, — одобрила Анна Семеновна, зайдя к Наде в комнату и окинув взглядом покупки, разложенные на кровати. — Сразу видно, что не китайское барахло. Молодец! — похвалила она ее. — Теперь к тебе точно отнесутся с вниманием. Только… — Она отошла от Нади на пару шагов и, прищурившись, окинула ее критическим взглядом с головы до ног. — Тебе надо волосы в другой цвет выкрасить. Этот слишком блеклый.

Лицо Нади исказила болезненная гримаса. Волосы от природы у нее были красивые: русые, пышные. Но она за ними не следила. И они висели у нее спутанными прядями.

— У меня и так хорошие волосы, — возразила она.

— Дело не в этом. Надо покрасить их в более яркий, насыщенный цвет.

— Так будут видны недостатки моего лица.

Ты уже окончательно зациклилась на этом лице! Важен общий облик. Если у тебя будет вид уверенного в себе человека, тебя и воспринимать станут по-другому. Ты можешь хотя бы какое-то время не думать о своем лице?

— Не могу, — тихо сказала Надя. Анна Семеновна промолчала. Поразмыслив над ее словами, Надя подумала, что краска все равно когда-то сойдет. Она же перекрашивается не на год или два. А на месяц-полтора. Или того меньше. А то эти волосы-сосульки портят весь ее облик.

Действительно, темные волосы преобразили ее. Она почувствовала себя решительной и уверенной девушкой. Если бы не лицо, с тоской подумала она, я была бы почти счастливой…

— Совсем другое дело! — воскликнула Анна Семеновна, когда Надя вошла в кухню. — Что я тебе и говорила. Скоро и работа нормальная подвернется. Вот увидишь!

Но «нормальная работа» подвернулась не скоро. А только через три месяца настойчивых и кропотливых поисков. Место помощника главбуха в фирме, торгующей подержанными компьютерами, было очень даже неплохим. Надя прошла тест и экспериментальное задание. После этого ее приняли на работу. Зарплата была четыреста долларов, но со временем обещали повысить. Анна Семеновна звучно расцеловала Надю в обе щеки, когда та рассказала ей о том, что ее приняли на новую работу. «Вот видишь, я тебе все правильно посоветовала. Ты ко мне прислушивайся, я все-таки жизнь прожила и кое-какой опыт имею», — заметила Анна Семеновна.

Вечером они сидели на кухне и пили чай с шоколадным тортом. Анна Семеновна сказала, что такое событие надо обязательно отметить.

— Подождали бы моей первой зарплаты. Тогда бы я и купила торт, — заметила Надя.

— Это само собой. А сегодня у нас — просто маленький праздник. В жизни надо чаще доставлять себе удовольствие. Со временем ты это хорошо поймешь. Надо уметь себя радовать.

Работа встряхнула Надю. Коллектив был небольшим, но дружным. Несмотря на то, что в бухгалтерии работали одни женщины, ни склок, ни интриг не было. К Наде отнеслись доброжелательно и сразу стали считать своей. Она все схватывала на лету, хорошо соображала и поэтому быстро освоилась на новом месте. Спустя некоторое время ее направили на курсы повышения квалификации. Надя была довольна, что ее оценили и приняли в коллектив. Она почувствовала вкус к жизни. «Может быть, у меня не так уж все и плохо, — иногда думала она. — Конечно, от лица никуда не денешься, но…»

А вот что — «но», она бы и сама не смогла сказать. Просто временами она стала забывать о своем увечье. Как будто бы его не было. Это было так странно и не похоже на ее обычное состояние, что почти пугало ее. Неужели она может жить, как все люди? Не сжимаясь в комок от случайно брошенного взгляда и не шарахаясь от собственной тени…

Однажды после работы она не помчалась домой, а не спеша пошла по улице. Был март. Остро и приятно пахло свежестью и талой водой. Она шла и разглядывала людей. Как они ходят, говорят, смеются. Это было увлекательным занятием. Она наткнулась взглядом на вывеску кафе «Южный город» и почти вплотную подошла к витрине. Стекла были затененными, но, если всмотреться, можно было разглядеть столики и людей, сидящих за ними. Наде вдруг страстно захотелось преодолеть ту невидимую, но прочную преграду, которая всегда стояла между ней и остальным миром. И она потянула на себя тяжелую деревянную дверь. Большинство мест было занято. Но Надю это не смутило. Она села за свободный столик и осмотрелась вокруг.

В кафе царила полутьма. На центральной стене был нарисован пейзаж старинного города: мощеная улочка, каменные дома с балконами, увитыми плющом. Две других стены украшали фотографии архитектурных памятников европейских столиц. Эйфелева башня, Биг-Бен. В углах зала стояли пузатые декоративные бочки с маленькими краниками.

Она заказала порцию мороженого и кофе. Играла негромкая музыка. Надя поймала на себе чей-то взгляд и посмотрела в сторону. Незнакомый парень разглядывал ее в упор. Но его взгляд не был нахальным. Нет, скорее доброжелательно-любопытным. Надя почувствовала, как ее бросило в жар, и отвернулась. Она стала смотреть в окно. На прохожих.

— Здесь свободно? — услышала она мужской голос.

Надя подняла глаза. Перед ней стоял тот самый парень, который минуту назад рассматривал ее. Высокий, симпатичный. Темные волнистые волосы, темные глаза.

— Н-нет.

— Занято? — В голосе была легкая усмешка. Надя отрицательно качнула головой.

— Понятно.

Молодой человек сел рядом.

— Олег, — представился он.

— Надя. Наступило молчание.

— Приятное кафе.

— Да.

Он взял меню и просмотрел его.

— Цыпленок по-шкмерски. Это потрясающе! Есть еще плов по-узбекски. Не сравнить с испанской паэльей. Но тоже очень вкусно! Ты была в Испании?

— Нет.

— Чтобы отведать настоящую паэлью, надо ехать в Испанию. В Андалусию.

Наступило молчание.

— Почему кафе называется «Южный город»? На стенах — Париж, Лондон. У меня есть фотографии Эйфелевой башни. Я ее снимал утром и вечером. Получился совершенно разный вид. Особенно потрясающе она выглядит утром. В лучах восходящего солнца, — говорил он.

Надя сидела ни жива ни мертва. У нее пересохло в горле и стучало в висках. «Я сижу, как немая, и не знаю даже, о чем беседовать с молодыми людьми. „ Господи, да у меня их просто никогда не было!“

— Чем занимаешься?

— Работаю.

— Я не о том. Чем занимаешься в свободное время? Надя хотела сказать: сижу дома, но вовремя осеклась.

— Ничем.

— Совсем ничем?

— Ну… читаю книжки. Отдыхаю. «Какая я дура! О чем я говорю!»

— Отдыхать можно по-разному. Я, например, рисую.

— Вы художник?

— Давай на «ты». Я компьютерщик. Днем работаю в крупной компьютерной фирме, а ночью рисую на компьютере.

— Хорошо? Олег усмехнулся:

— Друзьям и знакомым нравится!

— М-м…

Надя чувствовала себя не в своей тарелке. Ей хотелось встать и уйти. Она боялась ляпнуть какую-нибудь глупость. Или показаться смешной.

Принесли мороженое и кофе.

— Мне то же самое, — сказал Олег официанту. — А работаешь где?

— В бухгалтерии. Олег поднял брови.

— Цифры, цифры, цифры. Не скучно?

— Нет. Мне нравится.

— А это самое главное. Заниматься тем, к чему лежит душа.

Мороженое было съедено. Кофе выпито.

— Торопишься домой?

— Да.

Наде уже хотелось прервать это странное знакомство. Оно ее порядком утомило.

— Убегаешь?

— Да. То есть нет…

Они одновременно рассмеялись. Надя услышала свой смех как бы со стороны: звонкий, с легкой хрустальной льдинкой. «Неужели это мой смех, — с удивлением подумала она. — Я никогда не знала: как я смеюсь…»

— Телефончик оставишь?

— Телефончик? — растерянно переспросила Надя.

— Ну да. Или его у тебя нет?

— Нет. Есть.

От волнения Надя чуть не перепутала свой номер.

— Когда удобно звонить? — спросил Олег.

— Вечером.

— До каких?

— До… десяти.

— Так рано? Пионерское время.

— Да? Ну, тогда до одиннадцати.

— Идет.

Олег смотрел на нее, улыбаясь, но его глаза не смеялись. А, напротив, были серьезными и внимательными. Он был хрупким. С тонкими, изящными чертами лица. Интеллигентный мальчик, сказала бы Анна Семеновна.

— Ну я пошла. Пока.

— Пока.

Домой Надя не шла, а летела на крыльях.

— Бабушка! — крикнула она с порога. — Бабушка! Но дома никого не было. Надя сняла в коридоре обувь и прошла в свою комнату. Встала перед зеркалом. Посмотрела на себя. И улыбнулась. Похоже, что у нее начинается своя личная жизнь…