Дверь Губареву открыла Дашка. Опухшая, зареванная.

— Очень хорошо, что ты приехал. А то меня здесь за человека не считают. Обращаются со мной так, как будто бы мне пять лет. А я уже взрослая.

— Не совсем, — поправил Губарев дочь.

— И ты туда же, — рассердилась Дашка. — Таких помощников мне не надо. Уезжай тогда обратно!

— Раз я приехал, то обратно уже никуда не поеду. Это во-первых. А во-вторых, ты меня сама вызвала сюда. Разве не так?

— Я просила тебя о поддержке. А поддакивать ей не надо.

— Кому это «ей»? — Губарев стоял в коридоре. — Может, я сначала пройду, а потом и поговорим. Где мои тапки?

— Как всегда. В углу.

— Вот, полюбуйся своей дочерью. — В коридоре появилась Наташка. Она была в новом халате нежно-персикового цвета, который очень шел к ее светло-русым волосам до плеч. — Грубит, хамит. Никакого сладу с ней нет. Твоя дочь, ты и разбирайся.

— Я и приехал для этого. Давай хотя бы поздороваемся для начала.

— Ну здравствуй, здравствуй, давненько мы тебя, папочка, не видели. Где же ты пропадал? — пропела жена.

— Я не пропадал, а работал. Сама знаешь, работа такая.

Другие и работают, и деньги приличные зарабатывают, и о детях не забывают, — ядовитым тоном сказала Наташка, делая упор на слово «приличные».

— Таких не знаю. Если знаешь, познакомь хотя бы с одним. Те, кто бабки бешеные зашибают, по вечерам с девочками в саунах развлекаются, а не сидят в кругу семьи. А потом ты — женщина у нас свободная, по вечерам гуляешь непонятно где, тебе и карты в руки — ищи себе миллионера.

— Найду, не беспокойся.

— Найди, найди.

— Я, кажется, позвала тебя не для того, чтобы ты каких-то миллионеров обсуждал, — встряла Дашка в словесную перепалку родителей.

— Я не обсуждаю, я просто» говорю твоей матери, что может хватать миллионеров и миллиардеров пачками. Я ей здесь не помеха.

Наступило молчание. Губарев понял: надо давать «отбой», иначе вместо того, чтобы потушить конфликт между дочерью и матерью, он поссорится с Наташкой. Она уже и так взвинчена до предела и цепляется к каждому слову.

— Меня в этом доме накормят?

Жена вспыхнула и хотела ляпнуть что-то колкое, но раздумала.

— Конечно, накормят. Когда ты уходил от нас голодный? Солянку будешь?

— М-м, — закатил глаза Губарев и изобразил на своем лице неземной восторг. — Обожаю солянку!

— У тебя, пап, вид сейчас, как у кота, который ест сметану.

— Да… от кота он недалеко ушел.

Наташка, видимо, передумала вывешивать белый флаг примирения. Боевой задор в ней еще не иссяк. Была бы теща, мелькнуло в голове Губарева, вечерок стал бы совсем горяченьким.

— Антонина Васильевна в деревне?

— Да. Мама там.

— Ей мой пламенный привет.

— Кстати, она ждет не приветов, а тебя. Там надо кое-что починить.

— Как-нибудь, — уклончиво сказал майор. Несмотря на то, что он не жил в семье, все равно приходилось помогать теще. Иначе домик в Смоленской губернии давно бы рухнул. То перекашивались двери, то надо было чинить крышу, то плохо открывались ставни. Деревенский дом, понятное дело, требовал мужских рук. В благодарность за помощь Антонина Васильевна расплачивалась с зятем банками соленых огурцов, которые Губарев очень любил…

— Не как-нибудь, а как можно скорее. В ближайшее время, — строго сказала жена.

— Есть! — отчеканил Губарев и приложил руку к виску, отдавая честь.

— Мне солянку ставить подогревать? — спросила Дашка, шмыгая носом.

— Не прикидывайся бедной овечкой, — сказала Наталья. — Я тебя все равно никуда не отпущу.

— Подожди, Наташ, — поднял вверх руку Губарев. — Поедим, попьем чай. А потом во всем разберемся. Не торопись.

Жена пожала плечами и пошла в большую комнату.

— Будешь есть в гостиной, — скомандовала дочь. — Я сейчас еду принесу.

— На подносе?

— На подносе.

Губарев старался хоть немного разрядить накаленную атмосферу.

Солянка действительно была восхитительной. Когда они поженились, Наташа почти не умела готовить, и своим друзьям и знакомым Губарев обычно говорил: «А моя жена очень хорошо заваривает чай». Он хотел искренне похвалить жену, но вскоре сообразил, что фраза звучит несколько странновато. Получалось, что, кроме чая, жена больше ни на что не способна. С годами Наташка освоилась на кухне, ей нравилось что-то изобретать, придумывать из привычных блюд.

Опыт — это ерунда, подумал Губарев, дело наживное. Не умеешь сегодня, научишься завтра. Гораздо хуже, что незаметно проходит молодость, пролетают годы. Так, не успеешь оглянуться, и старость подкрадется. Какие у Наташи были красивые волосы: блестящие, густые. А сейчас… Редеют на глазах, и цвет стал непонятно каким. Не то светлым, не то мышиной масти.

Солянка была съедена в молчании. Потом они пили чай. В последний момент Губарев купил малиновый кекс, его разрезали на кусочки и положили на большое белое блюдо с оранжевым ободком по краю.

— Ну что, девочки, — весело сказал Губарев. — И жизнь хороша, и жить хорошо.

— Кому как, — пробурчала Дашка. — Если бы меня отпустили на дачу…

— Не надейся, — вставила жена. — Выкини это из головы.

— Как я могу выкинуть? Все поедут, а я останусь.

— Даш, — сказал Губарев, усаживаясь на диван. — Иди ко мне.

— Не пойду.

— Почему?

— Не хочу.

— Я, как старший, приказываю тебе: иди сюда. Нехотя Даша села рядом с отцом.

— Ну что хорошего в этой поездке? Просто тебе хочется быть как все?

— Хочется.

— Но непонятно, чем все это кончится…

— Почему непонятно? Там будут одни знакомые. Я же не отправляюсь в логово к людоеду?

— А кто знает?! Знаешь, как в жизни бывает?

Сколько уголовных дел вырастает из обыкновенной бытовухи. Кто-то куда-то поехал. К знакомым симпатичным людям. А потом… изнасилования, пытки, трупы. Вино ударило в голову, и человек перестал себя контролировать. Это случается сплошь и рядом. Гораздо чаще, чем ты думаешь. Зачем тебе рисковать? Ты уже не маленькая и должна своей головой думать, а не чужой.

— Я и думаю.

— У меня есть идея — в ближайший выходной поехать к бабушке в деревню.

Неожиданно Дашка разревелась.

— Вечно ты надо мной издеваешься.

— Почему? Поедем всей семьей. По грибы сходим.

— А что? Идея неплохая, — поддержала Губарева Наташа.

— Большинство — за. Так что — сдавайся.

— И не подумаю.

— А у тебя выхода другого нет. — И с этими словами Губарев опрокинул дочь на диван. — Сдавайся, сдавайся.

— Пусти, пап. — Дашка изловчилась и запульнула в него диванной подушкой. — Вот тебе.

— Империя наносит ответный удар, — сказал майор и послал подушку в ответ.

— Осторожно, — предупредила жена. — А то посуду разобьете.

Предостережение было несколько запоздалым, потому что маленькая коричневая подушка описала в воздухе круг и шмякнулась посередине стола, подтолкнув синюю кобальтовую чашку. Чашка упала на пол.

— Разбилась? — спросил Губарев.

— Естественно! Я же вас предупреждала. Это из маминого сервиза. Она страшно расстроится.

— Не надо говорить ей об этом, — предложил майор.

— Она все равно заметит.

— А если купить точно такую же? Это же не какой-нибудь антиквариат.

— Возьми и найди.

Как ни странно, разбитая чашка разрядила атмосферу. Дашка перестала капризничать, а Наташа пришла в хорошее расположение духа.

— Итак, договорились. В следующий выходной едем в Смоленскую губернию. За грибами и ягодами.

— Ягоды уж отошли, — заметила жена.

— Тогда за грибами. Грибы еще остались?

— Наверное. Ждут тебя. Специально.

— Правильно делают!

— Только ты, пап, не обмани. Дал слово — держи. А то потом позвонишь и скажешь» — работа, работа.

— Не скажу. Заметано.

— Ладно, поверим. Поверим ему, мам?

— Придется.

Губарев подумал, что ради семейного спокойствия ему придется пожертвовать двумя выходными и вкалывать без продыху. Но что делать, выхода нет. Уговор есть уговор.

Ника влетела домой и с размаху кинулась ко мне. В объятия.

— Аврора! Все кончено.

— Что именно? Рассказывай по порядку! Дрожа она прильнула ко мне.

— Я пришла в кабинет… — начала она.

— Тише! — приложила я палец к губам. — Все дома.

— Тогда, может быть, выйдем на улицу?

— Да, это будет лучше. Вдруг кто-то из предков подслушает. Представляешь, какой скандал будет?

— Точно. Отец и так на меня в последнее время рычит.

— А со мной, напротив, разговаривает вежливо и чинно. Все в башке у него перепуталось.

— Да плевать мне на него.

— Пошли. Не будем терять времени. В коридоре нас окликнула мать.

— Далеко собрались?

— Очень, — огрызается Ника. Нервы у нее ходят ходуном.

— Мы скоро придем, — примиряюще говорю я. — Погода хорошая. Пройдемся немного. Прогуляемся.

Мои слова имеют эффект разорвавшейся бомбы. Из большой комнаты выползает отец и смотрит на нас своими глазами-окулярами. Мы съеживаемся под его взглядом, как нашкодившие школьницы.

— Вы помирились? — скрипит отец.

— А мы и не ссорились! Правда, Аврора? — И Ника неожиданно смеется. Вслед за ней смеюсь и я. Мне становится удивительно легко и свободно.

— Конечно. Мы же сестры! — И тут я вспоминаю, что это — неправда. И во рту набухает горечь.

— Аврора, ты чего? — затормошила меня Ника, увидев мое внезапно исказившееся лицо — Тебе плохо?

— Н-нет. Просто что-то кольнуло в живот.

— Съела чего-то не то. Я тоже вчера купила пирожок в метро, — звенит голос Ники. — А он оказался несвежим…

Я гляжу на Нику и чувствую, что не могу относиться к ней как к чужой. Ну не могу — и все.

Мы выходим на улицу. Ника пересказывает мне разговор с Губаревым, вдруг она останавливается и смеется.

— Ты чего?

Да так. Знаешь, там мне было так плохо, я думала, что еще немного — и упаду в обморок. А сейчас я смотрю на тебя, и мне как-то на все абсолютна наплевать. Что будет, то будет. Не могу же я ходить и думать каждую минуту о тюрьме. — Ника морщит нос. — Ой, ой, как хорошо пахнет. Зеленью. Листиками и травкой. Ой-ой. «Тополиный пух, жара, июнь», — поет Ника.

— Июнь уже давно прошел, — резонно замечаю я.

— Все равно, так хорошо! Как давно я не гуляла просто так.

— Какая листва, Ника! Надо думать: как выбраться из этого капкана. Тщательно продумать все ходы и выходы. Что милиция может использовать против тебя, какие улики…

— Плевать! — отрезала Ника. — Плевать и начхать!

— Нельзя же быть такой легкомысленной.

В другое время Ника сказала бы что-то вроде: «Аврора, не ерунди!» или «Отстань со своими советами». А здесь она молчит и смотрит на меня.

— А чего нам возвращаться домой? Пошли посидим в каком-нибудь кафе. Деньги есть. Или замахнемся на ресторан.

— Те самые пять тысяч долларов? Ника молчит, а потом кивает головой:

— Те самые.

— Ты представляешь, какая это против тебя серьезная улика! Это же идеальный мотив для убийства. Долг, который ты не хочешь возвращать.

— Идеальный мотив для идеального убийства, — дурачится Ника.

Да, мою сестренку ничем не прошибешь. Если уж она решила ничего не воспринимать всерьез, свернуть ее на путь истинный очень трудно.

Я слабо сопротивляюсь.

— Какой ресторан? Тебя обвиняют в убийстве, а ты веселишься…

— Пир во время чумы, — снова смеется Ника.

Ее легкомысленное веселье постепенно заражает и меня. И в самом деле, живем один раз. Чего печалиться о туманном завтра? К чему? Да и можем ли мы предвидеть: что нас ждет впереди? Значит, надо жить сегодняшним днем. И на полную катушку.

— Идет! — Я смотрю сначала на Нику, потом — на себя. Мы обе в джинсах и трикотажных кофточках с короткими рукавами. Она — в голубой, я — в салатовой. — Только наряд у нас не совсем подходящий для ресторана.

— Не комплексуй, Аврора! Мы — девочки что надо. Тип-топ.

— Что надо, — соглашаюсь я. — Тип-топ.

В ресторане мы с жадностью накинулись на еду. Почему-то на нас напал настоящий жор. Обычно я отличаюсь умеренным аппетитом, Ника — тоже не Робин-Бобин. А тут… Мы ели так, словно неделю голодали.

— Это от нервов! — пробормотала я с набитым ртом.

— Ага, — откликнулась Ника. Она ела вторую порцию рыбы в тесте с соусом по-итальянски. — Мы еще забыли заказать десерт.

— Ой, в меня уже не войдет.

— Войдет! — уверенно сказала Ника. — Тут, наверное, такая вкуснятина. Грех не попробовать.

Ника взяла меню, напечатанное удлиненным готическим шрифтом на бумаге цвета кофе со сливками.

— Так, слушай меня внимательно. Домашнее мороженое трех видов: с клубникой, вишней, апельсином. Взбитые сливки с фруктами, малиновое парфе, яблочный торт со сливочным соусом… Выбирай!

— Даже не знаю, что выбрать. Дай меню. Я просмотрю сама.

Я беру меню и листаю его.

— А язык в вишневом соусе или жареный фазан с вареньем из клубники… Слабо?

Ника заливается смехом.

— Надо же. Фазан с вареньем! Никогда не думала, что так бывает. Надо обязательно попробовать это в следующий раз. Придем сюда еще, Аврора?

— Придем! Обязательно придем! — Я верю в это так же твердо и непогрешимо, как в то, что Земля вертится вокруг Солнца. И что сегодня на дворе стоит лето.

— Отлично! Это мне нравится. Давай еще закажем бутылку вина. А то сидим и не пьем. Непорядок! Это надо исправить.

— Может, обойдемся и так? — Я боюсь, что Ника потеряет чувство меры. Когда она в азарте, ее очень трудно остановить.

— Не глупи, Аврора! Чего сидеть и скучать, посмотри, вокруг одни постные рожи. — Народу в зале, выдержанном в сине-белых тонах, действительно немного. Мы сидим в ресторане европейской кухни с чарующим названием: «Дары Средиземноморья». Напротив нас молодая пара сосредоточенно жует, уткнувшись в свои тарелки. У нее плоское, как сковородка, лицо и худые ключицы, выпирающие из бледно-желтого платья. У него — физиономия, словно повернутая набок. Асимметричное лицо и чуть миндалевидные глаза. Рожи действительно постные. Постные и скучные.

— Она, как камбала, — плоская, — громко шепчет мне Ника. — А он — вытянутый, как морской конек.

— Точно.

Посредине зала расположен огромный аквариум, в котором переливаются всеми цветами радуги диковинные рыбы. А мерное колыхание темно-зеленых водорослей напоминает качание летней травы под порывами ветра.

— А помнишь, — Ника отодвигает тарелку с недоеденной рыбой и опирается локтями о стол, — как мы на даче плавали в реке, а ноги у нас запутывались в водорослях. Так было страшно, я еще кричала, что меня тащит водяной.

— Это я тебя пугала. А ты верила. Я говорила, что в реке сидит старый страшный водяной и опутывает своей бородой ноги маленьким непослушным девочкам. Я боялась, что ты слишком далеко заплывешь. Ты меня не слушалась и сразу плыла на середину речки. А я тебе кричала: «Ника, вернись назад, а то тебя водяной утащит!»

— Ника, вернись назад! А то тебя водяной утащит! — громко повторяет за мной Ника.

Сидящая напротив нас пара отрывается от своих тарелок и смотрит на нас. Во все глаза. Равнодушно. Изучающе.

— Привет! — машет им рукой Ника. — Давайте познакомимся! Меня зовут Ника! Идите к нам.

— Ты сошла с ума, — хватаю я ее за руку. — Остановись!

— Да брось! Поболтаем с людьми.

К моему удивлению, пара садится к нам. Ника заказывает две бутылки красного вина. Мужчина чопорно представляется коммерсантом из Нового Уренгоя. А дама после некоторой запинки — его женой. Мы с Никой многозначительно переглядываемся.

— Алексей Николаевич.

— Ольга Игоревна.

— Я — Ника. А это моя сестра — Аврора.

— Аврора! Красивое имя. Богиня утренней зари.

Я невольно морщусь. На мое имя всегда обращают внимание. Оно такая же экзотика для наших широт, как павлин или носорог.

— А Ника — богиня победы.

Про себя я отмечаю, что для бизнесмена он неплохо подкован в вопросах греко-римской мифологии. Что довольно странно.

— Кто ж вас, девочки, назвал такими божественными именами?

Мы с Никой, не сговариваясь, одновременно прыскаем.

— Папенька. Он когда-то был помешан на богах и героях.

— А его часом зовут не Аполлон? — острит Алексей Николаевич.

До Аполлона нашему папаше далеко.

— Нет, — говорю я.

— А жаль! Тогда вас звали бы Аврора Аполлоновна и Виктория Аполлоновна. Замечательное сочетание.

— Простите, а где это Новый Уренгой? На Дальнем Востоке? — задает вопрос Ника.

Мужчина поднимает брови. Кажется, он искренне удивлен, что кто-то не знает, где находится Новый Уренгой.

— Нет. В Сибири. Ненецкий округ знаете?

— Ага, — кивает головой Ника. — Знаю. Даже бывала там.

Я незаметно толкаю ее под столом ногой. Она в ответ — тоже.

— А рядом Ханты-Мансийский округ. Любопытный народ эти ханты-манси.

— Ага! Любопытный!

Не замечая Никиной иронии, Алексей Николаевич начинает вдохновенно рассказывать о своей работе, о ханты и манси, о том, что морозы там иногда зашкаливают за минус пятьдесят, и тогда смерть от обморожения — привычное дело. Мы узнаем кучу полезных сведений о географии края, нефтяных месторождениях, местных обычаях и так далее. От этого винегрета у меня начинает кружиться голова. Ника тоже притомилась. И только камбала внимательно слушала «Сказание о земле сибирской», которое она, наверное, уже знала наизусть.

Заиграла музыка.

— Разрешите пригласить вас на танец, — обратился к Нике новоуренгоец.

— Разрешаю. — Ника встает и откидывает рукой волосы назад. — Люблю танцы-шманцы.

Музыка звучит нестройно, как разлаженное пианино. Но от Ники — глаз не оторвать. Она всегда была удивительно пластична. В детстве ходила в хореографический кружок и мечтала стать балериной. Мечта развеялась, как пепел потухшего костра, но кошачья грация осталась. Я любуюсь Никой.

— Как она красиво танцует! — вырывается у меня.

Камбала кривит рот. Она недовольна тем, что ее муж или не муж танцует не с ней, а с другой девушкой. Досада и раздражение так и написаны на ее лице. Вблизи видно, что она уже немолода. Просто умело наложенный макияж скрывает истинный возраст. Я неожиданно думаю о том, что большинство людей настолько скучны и неинтересны, что их мелкие чувства и страстишки так и выпирают наружу. Им даже не хватает ума и такта скрывать их.

Ника с Алексеем Николаевичем возвращаются к нашему столику.

— Вы отлично танцуете, — рассыпается в комплиментах сибирский коммерсант.

Камбалу перекашивает от злобы. А мне безумно смешно.

Алексей Николаевич наливает вино в бокалы и продолжает потчевать нас рассказом о своей жизни:

— Я никогда не думал, что буду жить и работать в таких условиях. Ведь я коренной москвич. Закончил французскую спецшколу. — Вот откуда у него сведения о богах и богинях, мелькнуло в моей голове — … Но после того, как умер мой брат-близнец…

Внезапно у меня сдавило грудную клетку и стало трудно дышать. Из груди вырвался сдавленный всхлип. Но на это никто не обратил никакого внимания. Ника задумчиво водила пальцем по пустому бокалу. Камбала пожирала взглядом своего спутника. А коммерсант из Нового Уренгоя был слишком поглощен собой и своим рассказом.

Брат-близнец — отдавалось эхом в голове. Брат-близнец. Моя сестра-близнец тоже умерла. Моя сестра… Но кто моя мать? Та, с которой я прожила всю жизнь, или Наталья Родионовна? Кто? И как это узнать? И тут мне в голову пришла одна мысль. Я поняла, что мне надо сделать, чтобы сорвать последний покров с нашей семейной тайны.

— Вы твердо решили попробовать разговорить Викентьева?

Губарев сидел с Витькой в кабинете и пил горячий чай. Как рекомендуют диетологи. В жару — чай. Якобы он утоляет жажду лучше всяких прохладительных напитков. Они и решили испытать полезный совет на себе.

— Я иду на ощупь. Наобум. Как будто бросаю шарик в казино: выпадет — не выпадет. Повезет — не повезет.

— Удачи! Раз вы считаете, что здесь есть какая-то тайна…

— Считаю. Потому и иду к Викентьеву. Вопрос: почему парализовало Наталью Родионовну — не дает мне покоя. Вить, у тебя нет йода? — Майор провел пальцем по подбородку. — Брился утром и нечаянно порезался.

— Откуда? Зайдите в любую аптеку и купите. Он копейки стоит.

Но Губарев только махнул рукой:

— Когда мне ходить?

— Ну как, пить уже не хочется?

— Какое там! Внутри все так и горит! Может, эти специалисты чего-то перепутали. Жажда как была, так и есть. Никуда не делась.

— Письмо протеста надо написать! Чтобы народу своими советами мозги не пудрили.

— У тебя время есть, ты и пиши. А я — человек занятой. Мне письма строчить некогда.

— Намек понял! Я тунеядец и бездельник, который сидит и плюет в потолок. От нечего делать.

— Ладно, Вить, поехал я.

— На работу потом заедете?

— Я позвоню.

На этот раз Викентьев встретил Губарева явно недоброжелательно. Если в первый раз он сдерживал свои чувства и эмоции, то сейчас в его голосе звучало ничем не прикрытое раздражение.

— В принципе я сказал вам все, что знал насчет Анжелы. Добавить к сказанному мне нечего.

— Я хотел поговорить с вами не об Анжеле… — начал Губарев.

Он пришел один, без Вити, потому что этот разговор лучше вести тет-а-тет. Ему нужно было, чтобы Викентьев раскрылся. Но захочет ли он это сделать? Он может замкнуться, и тогда важное звено в расследовании будет упущено.

Викентьев поднял вверх брови.

— Я слушаю вас.

— Я хотел поговорить с вами о покойной жене. Президент «Алрота» раздраженно мотнул головой.

— Вы думаете, мне легко говорить об этом? Сначала дочь, потом жена…

— Но это необходимо.

Викентьев хотел сказать что-то резкое, но сдержался.

— Да… — И он стал легонько барабанить пальцами по столу.

Дело в том, что у меня сложилось мнение, что болезнь вашей жены была чем-то спровоцирована. К такому выводу я пришел во время беседы с Натальей Родионовной. Я понимаю, что вам нелегко говорить об этом, но данный факт может привести к раскрытию преступления, укажет на то, кто убийца вашей дочери. — Викентьев его внимательно слушал. — Ваша семейная тайна нигде не будет фигурировать. Все останется между нами. Мне просто необходимо знать эту информацию и использовать ее в интересах следствия.

Было видно, что Викентьев колеблется. Он словно решал про себя сложную задачу: говорить или не говорить. Наконец он кивнул головой:

— Хорошо. Но предупреждаю вас: все сказанное не должно выйти за пределы этого кабинета. Это достаточно неприятная история. Тем более учитывая, что те, кого она касается, уже мертвы… Не хотелось бы безосновательно ворошить прошлое. Но раз это нужно для следствия, для того чтобы найти убийцу моей дочери… — Вячеслав Александрович замолчал. Потом встал и направился к стеллажу, стоявшему у стены. Толстые черные папки, книги по экономике и бизнесу. Он раскрыл дверцу бокового шкафчика и достал оттуда бутылку коньяка и хрустальную рюмку.

— Извините, но я… мне будет трудно говорить об этом. Вам налить? — кивнул он на бутылку коньяка.

— Спасибо. Если немножко…

Губарев понимал, что он должен был отказаться. Он находится при исполнении служебных обязанностей, ему не положено. Но майор вспомнил совет своей старой знакомой, психолога Марины Никандровны. Она как-то учила его располагать к себе людей. Ему нужно было это умение, психологические трюки, навыки, чтобы вытягивать из своих собеседников максимум полезной информации. Нужной для дела. Так вот, Марина Никандровна говорила, что лучший способ расположить к себе человека — настроиться на одну волну с ним, вжиться в него, стать двойником. Для этого необходимо копировать жесты, манеры, линию поведения. Совместным «питием» с Викентьевым Губарев как бы подключался к его энерго-информационному полю, становился «своим». Впрочем, научные термины Марины Никандровны вылетели из головы майора. Он помнил только суть этого метода: копируй своего визави, как обезьяна. И все получится.

Вкус коньяка был потрясающим. С легкой ореховой горчинкой.

Викентьев выпил рюмку залпом и налил себе вторую.

— Наташу… Наталью Родионовну, — поправился он, — парализовало из-за одного письма. — Внезапно он закашлялся. — Простите. Это письмо она получила по почте. — Вячеслав Александрович замолчал. — Господи, кто только его прислал! Убил бы того человека собственными руками. Из-за него вся наша жизнь пошла кувырком. Внешне все было нормально: я приходил на работу, руководил людьми, а в душе… в душе у меня была пустота и чернота. Так же, как и у Наташи… Из-за этого она и слегла.

— А что было в том письме?

— А то. — Викентьев резко перегнулся к нему через стол. — Там было написано, что Анжела — не родная наша дочь. Что двадцать лет назад в роддоме подменили младенцев. И нам подкинули Анжелу. Чужого ребенка.

Сердце майора екнуло: вот оно! Та самая правда, ради которой он и приехал сюда. Чутье не подвело его и на этот раз!

— Но почему вы поверили письму? Ведь это могла быть и клевета! У вас наверняка много врагов и завистников, как у каждого успешного бизнесмена. Вам могли подкинуть это письмо специально, чтобы выбить вас из колеи, лишить душевного равновесия. Вы не допускаете такого поворота событий?

Викентьев устало махнул рукой.

— Почему-то мы сразу поверили этому. Потому что… Анжела не была похожа ни на кого из нас. Ни на меня, ни на Наташу. Если бы я не был уверен в своей жене, я бы давно подумал самое худшее. Ну вы меня понимаете… Как мужчина. Но я знал Наташу… И по характеру Анжела всегда была нам чужой. Мы решили, что это правда. — Последние слова президент «Алрота» произнес шепотом. — И после этого начался наш кошмар. Я ходил сам не свой, Наташу парализовало.

— Анжела знала об этом письме?

— Нет. Мы скрывали это от нее. А потом я все равно не переставал относиться к ней, как к дочери. Она выросла у меня… Я всегда переживал за нее, болел…

— Когда это случилось?

— Год назад. Да нет, больше.

— А затем в вашем доме появилась Алина Дмитриевна?

Викентьев с удивлением посмотрел на Губарева.

— Да. Но при чем здесь это?

— Это я просто так. — Губарев неожиданно подумал, что, возможно, это звенья одной цепи…. В любом случае Алина появилась вовремя. Даже слишком! А в такие совпадения Губарев верил плохо. По опыту своей работы он знал, что самые удивительные совпадения — творения человеческих рук. Или ума. Просто так, ниоткуда, на пустом месте они не возникают. Но это все еще требовало доказательств. Пока это были его вымыслы, гипотезы… — А как к вам перебралась Алина? Кто ее пригласил?

— Позвонила сестра Наташи: спросить, как дела. Та, естественно, рассказала ей о своем несчастье. О том, что ее парализовало. Она и предложила, чтобы приехала Алина. Помочь с уходом. Алина давно хотела переехать в Москву, обосноваться. Сами понимаете: заработков на периферии — никаких. Только в Москве можно найти приличную работу и зарплату. Заодно нужно было организовать надлежащий уход за Наташей. Я не мог этого сделать. Напряженная работа, дела… Так к нам приехала Алина…

Наступила пауза. Губарев подумал, что Алина очень быстро рассталась с мыслями о приличной работе и зарплате. Очевидно, она решила, что зарплату ей вполне может компенсировать «пособие по содержанию» от Викентьева. Зачем гробиться в пыльной конторе, когда рядом мужик с деньгами. Пораскинув мозгами, Алина решила пойти другим путем. И преуспела в этом. Во всяком случае о работе она позабыла. И надолго.

— Теперь вы понимаете, как трудно мне было решиться на это признание. Это была наша семейная драма, стоившая жене жизни. Я не верю, что Наташа перепутала дозировку лекарства. Я уверен, что она добровольно ушла из жизни, поняв, что все рухнуло. — Викентьев обреченно взмахнул рукой. — Когда-то у меня была жена, дочь. А сейчас — никого. И порой я думаю: к чему все это? Жизнь, работа. Ты стараешься изо всех сил, а в один прекрасный момент все летит прахом.

Викентьев замолчал. Она смотрел на свои руки, лежавшие на столе. Потом Вячеслав Александрович поднял голову:

— У вас все? Больше вопросов нет?

— Пока нет.

— Тогда, может быть, мы закончим нашу беседу. Извините, срочные дела…

— Спасибо за откровенность. Вы нам очень помогли.

— До свидания. — Викентьев схватил трубку телефона и стал набирать номер.

Анжелин ноутбук скрывал в себе взрывную информацию. Во-первых, Анжела знала об Алинином прошлом и о фотографии, где были запечатлены Ольга и Алина. Эта фотография находилась в ее компьютере, и Анжела развлекалась тем, что «подрисовывала» Алине то усы на лице, то рога на голове. А дальше Шли ряды цифр: денежные суммы с пометкой «передано Ольге». Получалось, Ольга продала информацию о прошлом Алины ее врагу. Анжеле. Ольга «доила» обеих. Алина платила, боясь разоблачения. Анжела — за тайну ненавистной соперницы. Ведь Алина была настоящей соперницей Анжелы за внимание отца и за его деньги.

А во-вторых… были обнаружены странные письма Анжелы неизвестному адресату. Там она писала о своих сексуальных фантазиях, извращенных желаниях. И все это перемежалось длинными размышлениями о времени, его пустоте и скуке.

Развлекалась девочка, думал Губарев. Делать больше было нечего. Но этот след заводил в тупик. Был ли он связан с ее убийством? Или нет? Или это просто обычная переписка между двумя не совсем психически здоровыми людьми?

Вон сколько пишут об Интернете. Порнографии там хоть отбавляй! Переписка в виртуальной сети позволяет людям быть настолько раскованными, насколько они сами этого хотят. Но была ли Анжела знакома с адресатом? Или общалась с ним инкогнито, заочно? Она подписывалась странным именем: «Твоя Изаида». Правда, в виртуальной реальности все придумывают себе виртуальные имена. И чем заковыристей, тем лучше.

История с роддомом и подменой младенцев зашла в тупик. Из старого персонала уже никого не осталось. Кто умер, кто ушел на пенсию. И никто не мог вспомнить историю двадцатилетней давности и двух женщин, рожавших в одно время. Но кто-то знал эту тайну? И написал письмо Наталье Родионовне. Кто?

Такие вопросы вертелись в голове Губарева. Эта нить расследования была связана с Анжелой. Другая нить вела к убийству Ольги Буруновой. Кто убил Ольгу и почему? Алина, у которой дрогнули нервы? Или Анжела? Но какой мотив мог быть у Анжелы? Губарев терялся в догадках. Он решил «дожать» Алину. Другого выхода у него не было. Алина отпираться не стала.

— Да, Ольга шантажировала меня. Я регулярно платила ей деньги.

— Каким образом это происходило?

— Я переводила ей деньги на банковский счет.

— Какую сумму?

— Пятьсот долларов ежемесячно.

— Это вы помогли ей устроиться на работу к Викентьеву?

— Да, я.

— Как вы встретились? Алина передернула плечами.

— Случайно. В магазине. Недалеко от дома. Я всего лишь месяц назад приехала к Викентьевым. Еще не успела толком оглядеться. Будь проклят этот день. Она меня сразу узнала. Я хотела от нее отделаться, но это было не просто. Напоследок она попросила у меня телефон. Я дала фальшивый. Но… она, оказывается, следила за мной. Видела, как я вошла в дом. И тогда… она потребовала, чтобы я устроила ее на работу. И платила деньги. У нее больная мать… — Слова из Алины вырывались толчками.

— У вас был мотив убить Ольгу… — сказал майор и посмотрел на Алину.

Они беседовали в ее комнате. Как и в прошлый раз, Губарев сидел на белом диване. И чувствовал себя по-дурацки.

По телу Алины пробежала судорога.

— Не убивала я! — истерично выкрикнула она. — Зачем мне это надо было?

— Чтобы прекратить шантаж.

— Понимаю… — Алина как-то разом сникла. — Но я действительно не убивала ее.

— А кто это сделал?

— Второй!

— Какой «второй»? — не понял Губарев.

— Шантажистов было двое.

— Как?

— Так. Ольга умерла, а на другой день мне пришло письмо.

— Покажите его мне!

— Я его уничтожила.

— Что было в том письме?

— Там… — Алина сидела на белой кровати в пеньюаре ярко-алого цвета, напряженно смотрела на Губарева и курила уже вторую сигарету подряд. Красное на белом. — Там было написано, что, если я хочу, чтобы о моем прошлом никто не знал, я должна переводить каждый месяц определенную сумму. Семьсот долларов.

Аппетиты выросли, подумал Губарев. «Первый» шантажист просил пятьсот, второй — »уже на двести долларов больше!

— Вы переводили деньги на ту же сберкнижку?

— Нет. На другой счет. Их было двое. Ольга проболталась кому-то еще. Хотя мне клялась… — Пепел падал на белый ковер, прожигая на нем темно-серые пятна, но Алина не замечала этого.

— Пепел, — показал Губарев рукой на ковер.

— А? — Алина посмотрела на пятна с отсутствующим видом и махнула рукой.

О чем я беспокоюсь, подумал Губарев, для этих людей купить новый ковер, что мне — бутылку пива. Спалят один, приобретут другой. С такими-то деньгами!

— И вы платили?

— А что мне оставалось делать! — В глазах Алины застыл страх. — Но это еще не все…

— Да?

Алина глубоко вздохнула.

— Тот, другой шантажист, был настоящий садист. — Она бросила окурок на журнальный столик и достала из пачки новую сигарету. Чувствовалось, что ей мучительно хотелось избавиться от напряжения, в котором она жила все это время. — Он…

он… — Рука Алины дрожала, и она никак не могла прикурить от зажигалки. — Он писал мне письма, в которых подробно описывал, что меня ждет, когда Вячеслав Александрович все узнает… Я окажусь на улице. И мне одна дорога — на помойку. — Алина бросила незажженную сигарету и закрыла лицо руками.

— Вы сохранили эти письма?

— Нет.

— Как они приходили к вам?

— По почте. До востребования.

— Написаны от руки?

— Нет, на компьютере.

Картинка происходящего была предельно ясна. Эти письма писала Анжела. Ей нравилось упиваться своей властью, издеваться над Алиной, знать, как та дрожит от страха, что тайна ее прошлого в любой момент может всплыть наружу. Анжела была настоящей садисткой. Губарев вспомнил характеристику Анжелы, которую ей дала Светлана Вячеславовна. Она сказала, что Анжела ничего не делала просто так. И всегда действовала, как умелый игрок. Сначала она устранила Ольгу, в этом Губарев не сомневался. Мотив — возрастающие финансовые аппетиты секретарши. Это мотив номер один. А второй — Ольга не давала Анжеле возможности всласть поиздеваться над Алиной. Видимо, у них была договоренность, что до поры до времени эта информация не подлежит разглашению. Смерть Ольги развязывала Анжеле руки. И она не могла не учитывать этот момент. А потом Анжела собиралась убрать Алину. Это было очевидно. Либо физически, либо морально, рассказав все отцу. Навряд ли президент «Алрота» был бы снисходителен к своей любовнице, узнав о ее прошлом проститутки. С устранением Алины путь к отцовским капиталам был бы свободен.

Анжела была непростой, противоречивой натурой. И тому свидетельствовали ее письма неизвестному адресату. Мужчине. Губареву пришла в голову мысль, что это мог быть Руслан Мансуров. Хотя тот отрицал, что переписывался с Анжелой по электронной почте. А зачем ему признаваться? Это не в его интересах! Общий тон писем был извращенно-болезненным. Такое впечатление, что писал его безумный человек, имевший два лица. Губарев вспомнил, что Анжела писала, как ей хотелось бы лежать на кровати в черном кожаном костюме, закованной в наручники. Богатая фантазия, ничего не скажешь! Извращенка, да и только!

Возможно, что Анжела представляла для Руслана интерес как дочка его делового партнера. Он хотел иметь над ней власть, управлять ею. А когда понял, что это невозможно… А вдруг он предполагал через нее давить на Викентьева или шантажировать его? Или Анжеле стали известны кое-какие нечистоплотные дела и секреты своего бойфренда?

Для кого-то Анжела стала представлять опасность, и поэтому ее убили. Кому была выгодна ее смерть? Алине? Руслану? Или третьему неизвестному лицу?

Губарев посмотрел на Алину. Она сидела на диване. И тут он сделал свой последний выстрел:

— Это вы написали письмо Наталье Родионовне о том, что Анжела — не родная дочь Вячеслава Александровича?

Алина судорожно стиснула руки. Ее бледность так и бросалась в глаза.

— Н-нет.

Губарев встал с дивана и, не глядя на Алину, вышел из комнаты.