Наутро в избу Варвары Веселой, гремя саблею, грозно вошел полковник Белобородов в сопровождении верного Рафаила и крестьянина Сидора Алексеева, соседа Якова Срамослова. Билимбаевцы лежали вповалку на полу, накрывшись тулупами. Один только Вертухин как лицо, освященное императорскими дозволениями, занимал широкую деревянную кровать у стены.

На это отечестволюбивое лицо Белобородов и возложил свою большую руку в красной рукавице, перекрывая ему дыхание. Вертухин завозился и начал кряхтеть в тяжких трудах по добыванию воздуха. Глаза его открылись, и он понял все свои ошибки вчерашнего вечера.

— М-м-у… ну-ж-ж… г-г-о-о… п-у-п-у-о… — сказал он на неизвестном языке.

Белобородов отнял руку от его рта.

— Вот пусть господь меня покарает! — глядя на Белобородова честными глазами, добавил Вертухин по-русски. — Он видит: я хотел дойти до нужника да не успел.

— Он еще и огород твой изгадил? — Белобородов повернулся к Сидору Алексееву.

Сидор Алексеев только махнул рукой.

— Разве об этом речь? Я вить борова для тебя берег. Тебе хотел нынче утром отдать. Ан не дождался тебя боров.

Он умолчал, что живых своих свиней ночью увез к шурину в деревню Некрасову, а Белобородову заготовил двух куриц, падших от болезни. Мороженого же борова подвесил у заброшенной конюшни, коя уже давно стояла никем не призреваемая, следственно, и боров был как бы ничей.

— Там ножки еще остались, — озаботился Вертухин, поглядывая в сторону кухни. — Да картошка в сале.

Он откинул одеяло и сел на кровати в исподнем, белый и виноватый, яко падший ангел.

— Трескай сам свою картошку, — сказал Рафаил. — Небось лопнешь.

— За свинью ты должен дать Сидору Алексееву сто рублей, — распорядился Белобородов. — Да мне сто, поелику я хотел произвести тебя в сотники, а ныне опять без сотника остался. Следственно, означаю тебе цену за твои воровские дела двести рублей. Не то прикажу запороть на конюшне!

Последнее уверение послужило к убеждению Вертухина столь крепко, что он задумался. Денег у него не было вовсе, поелику все его содержание в Билимбае осталось.

— Ваше высокоблагородие, — сказал он наконец. — Дозвольте сходить просраться. А то в голове добрых мыслей мало.

— Иди, — разрешил полковник. — Но прежде распорядись подать картошки с салом.

Когда Вертухин вышел наружу, заря сверкала в северо-восточной части неба, как перед концом света. В ее безумных переливах и переходах от огненного свечения к изумрудно-палевому сиянию виделось что-то грозное и предупреждающее. Душа Вертухина разрывалась от этого горения, да и задницу морозом поджаривало. Посему Вертухин в нужнике не засиделся. Но подтягивая штаны, он ощутил в голове молнию и мигом позднее уже знал решение. Такова была сила тихого морозного утра и сверкания русских снегов.

Искристые розовые покрывала наброшены были на Гробовскую крепость. Лишь редкие тропинки от избы к избе темнели глубокими синими следами. Собака, переваливаясь из следа в след, тащила в зубах свиное копыто. Ее морда была похожа на пятак, и кот безбоязненно шел ей навстречу занять пост у мышиного хода в конюшню. Мещанка Раздергаева за отсутствием мужа, ушедшего на охоту, бранилась с вороной, коя залетела в крытый двор и не могла оттуда выбраться. Ворона в отличие от мужа Раздергаевой не отмалчивалась на ругань и каркала грубо, как пьяная. Раздергаева выходила из себя, не в силах оставить за собой последнее слово. Скорняк Лопатин, опираясь на толстую желтую струю, стоял в огороде, очарованный красотою рассветного часа. Бабушки вереницей тянулись в церковь, скорбно, как на поминки.

Меж избами и небом висели толстые веревки дымов, будто канаты к кладбищу погибших кораблей.

В избу Вертухин вернулся с подробным и убедительным планом. В нужнике ему открылась великая возможность не только достать денег, но и способствовать делу, с коим он был послан на Урал.

— Соблаговолите выслушать, ваше высокоблагородие, — обратился он к полковнику, сей момент как раз погрузившему пальцы в горшок с картошкой.

Белобородов кивнул, свободной рукой выдавливая сопли на пол.

— Михельсон разбит наголову, — сказал Вертухин, — и месяц будет собирать новую команду…

Белобородов, уже набивший рот картошкой, усмехнулся одними пальцами, повертев ими перед губами.

— Той порою, ваша честь, — продолжал Вертухин, — вы отходите на отдых в деревню Некрасову…

— Деревня Некрасова негодна для постоя! — взволнованно сказал Сидор Алексеев. — Там творятся бездельства и грабежи. То рощу у нас порубят, то свиней украдут…

— Следственно, люди там живут благодатно и в достатке и не едят павших кур, — возразил Вертухин.

— Чего ты хочешь? — спросил его Белобородов. — Ты зело умен и ловок. И все время выскальзываешь у меня из рук. По мне так лучше выпороть тебя на конюшне.

— Ваше высокоблагородие! — вскричал Вертухин, коего никогда по-настоящему не пороли, но теоретически он находил сии экзерциции малополезными для себя. — Я в две недели достану для вас десять тысяч рублей, и вы будете ездить не верхом, а в карете цугом.

— Да на что мне ездить цугом?! Цугом можно разворачиваться только на льду Шайтанского пруда. А это пятьдесят верст отселева.

— Тогда двадцать аглицких пушек да пятьдесят пар красных рукавиц с узорами.

— Это дело! И чтоб одна тысяча из десяти была екатеринбургскими рублями.

— С радостию и великим удовольствием!

— Тогда говори, чего придумал.

— В городе Нижнем Тагиле живут братья Черепановы. Отец и сын. Страсть как охота увидеть самоходный дилижанец, ими изобретенный и на деньги господина Лазаревича построенный…

Лазаревич, стоя в углу избы с тулупом в руках, поклонился.

— Поелику дилижанец ходит, — продолжал Вертухин, — и руду возит, и следственно, прибыль приносит, потолику деньги…

— Да как их отнять! — перебил Белобородов, капая с картошки на штаны. — Вить они людишки Демидова, а Демидов зело силен…

— А мы сии деньги выкупим, — сказал Вертухин и поманил Белобородова пальцем на кухню.

Белобородов, очарованный силою десяти тысяч рублей, потерял над Вертухиным всякую власть и на кухню за ним пошел, яко овца.

О чем вполовину голоса говорили Вертухин и Белобородов на кухне, они никому не сказали, но часом позднее Вертухину уже запрягали в сани двух добрых лошадей. Вертухин спешил — промедление было для его дела губительно.

В команду ему дали верного Кузьму и для охраны обоих — шерстяного Рафаила.

В карманах Вертухина лежали пашпорта русский и аглицкий да расписка братьев Черепановых, отца и сына, в получении от господина Лазаревича одного гривенника. В довольствие Белобородов дал своему посольству вареную свиную ногу и медный екатеринбургский рубль.

Как хочешь, так и крутись.