Весна разбойничала не только между Москвой и Санкт-Петербургом. Она сняла уже белые одежды с половины России и заставила плакать крыши в северных поселениях. Зима пятилась к Полярному кругу и безуспешно пыталась отсидеться в распадках и оврагах. В лесах Урала злорадно булькали ручьи, на южных склонах из холодной еще земли выползала новая трава, зеленая и нахальная, как молодое литературное дарование.

Потомственный русский дворянин, татарин ханского роду Мурзы, лошадиный поэт Шайтанской волости, сборщик недоимок, картежник, нищий на паперти казанской ружной церкви в рыбном ряду Кузьма Соколиноглазов тосковал.

Хотя казалось, пути его отныне посыпаны сахарной пудрой.

Сказка, кою сочинил для него Вертухин дабы освободить от всяких подозрений со стороны полковника Ивана Белобородова, оказалась вернее пули и даже убийственней циркуля златоустовской стали. Она сражала наповал.

По сей сказке Вертухин направил свои стопы к визирю Мехмет-Эмину на праздник Курбан Байрам.

— Но в таком разе он должен привезти туда жертвенное животное, — сказал Белобородов.

— Господин Вертухин сам едет в качестве сего животного, — не моргнув глазом ответил Кузьма.

— Этого не может статься! — воскликнул Белобородов.

— Обстоятельства, в коих находится господин Вертухин, таковы, что может. С оказией уже направлено письмо Мехмет-Эмину. Племянница визиря и невеста моего барина по приказу императрицы Екатерины погублена в снегах российских. Что ему теперь делать в этом мире?

— Досточтимый визирь Мехмет-Эмин не допустит, чтобы сей благородный человек свою жизнь бараном кончил!

— Всему божья воля. Господин Вертухин ни во что не ставит свою жизнь. Но как императрица Екатерина отныне его злейший враг, он имеет честь напоследок послужить спасенному чудесным образом императору Петру Третьему и сделает все, чтобы турки немедленную поддержку его войску оказали.

— Полно врать! — потеряв терпение, сказал тут Белобородов и весьма неблагородно толкнул Кузьму кулаком в красной рукавице. — Ты мне еще расскажи, что тюлени в Ледовитом океане на нашу сторону перешли и письмо императрице Екатерине сочиняют.

— Дело в том, — сказал Кузьма значительно, — что тюлени просили меня передать сие письмо тебе, сударь. Дабы выправил и утвердил.

— А ну взять этого суеслова да выпороть! — закричал тут Белобородов, оборачиваясь к солдатской команде. — Сначала кошками, потом картофельным веником!

— Погоди, сударь, — остановил его Кузьма, роясь в зипуне. — Вот сие письмо, — он достал кипу ассигнаций и протянул ее Белобородову. — Кланяются и просят внимательно прочитать.

Белобородов взял деньги, будто ядовитое зелье, пролистнул, и глаза его стали оловянными.

— Подать господину…

— Соколиноглазову, — подсказал Кузьма.

— Подать господину послу турецкий фрукт помидор, сала и водки! — крикнул Белобородов и повернулся к столу.

— А вот и письмо господина Вертухина, — откушав водки и закусив ее соленым помидором, сказал Кузьма и опять полез за пазуху.

Белобородов от волнения сделался багровым, потом синим и, сменив еще несколько красок, сел напротив Кузьмы желто-белый, как обглоданная кость.

— Я полагаю, у визиря Мехмет-Эмина найдутся бараны, чтобы господина Вертухина заменить? — едва произнося слова, с надеждой сказал он.

— Будем молиться за него.

Кузьму вымыли, расчесали и переодели в мундир, содранный с убитого фельдфебеля. Кузьма стал похож на швейцара в богатом доме и преисполнился уважения к самому себе.

Ублажили также его маленький, но воинственный отряд в лице Рафаила и Фетиньи, поселив каждого в отдельной избе, а для душевного спокойствия собаки Пушки в деревне разогнали по домам всех кошек.

Но счастье длилось недолго. Белобородов обезумел от свалившихся на него денег. Да и было от чего съехать с ума. Десять тысяч рублей составляли жалованье канонира Ивана Белобородова за полторы тысячи лет службы. Он расквартировал свою шайку в раскольничьей деревне Пустоносовой и в сраме и веселии пирушек начал шататься по окрестностям, тычась из угла в угол, как сломавшийся механический заяц. Его, однако, все больше сталкивало на юго-запад, к основным силам Пугачева.

Уже разгорелась весна, журавли роняли сладкие приветы, принесенные ими из теплых стран, воробьи насмешливо чирикали над Кузьмой, а Вертухина все не было. Пропал Вертухин. Кузьма выходил на пригорок, приставлял ладонь ко лбу, но в глаза ему лезли одни только дымящиеся навозные кучи в огородах.

До Красноуфимской крепости, куда шел с юга Пугачев, шайке Белобородова осталось уже верст пятьдесят. Со дня на день воры соединятся и станут вдвое сильнее. Россия рассечена была злодеями надвое. Даже днем государевы люди передвигались только в сопровождении солдатских команд и лишь по главным дорогам. Ни отважный полковник Михельсон, ни суровый воин генерал Деколонг не только не сумели погибели государства российского воспрепятствовать — они даже догнать разбойников не могли. Какая ловкая рука проводила малограмотных казаков меж всех ловушек и грозных сил, императрицею Екатериной Второй в эти края направленных?

Кузьма был в отчаянии. Это он от Белобородова десятью тысячами рублей защищен, а главный вор Пугачев ему ничем не обязан. Схватит да велит пытать, дабы сказал, кто таков.

А Россия, великая и огромная, под напором необоримых толпищ последние дни доживает!

Что сказал и что сделал бы великий провидец земли русской в сей лютый час на месте Кузьмы (Кузьма не сомневался, что Вертухин давно был бы уже здесь, если бы его не задержала в пути неодолимая наглость врагов)?

«Гляди, Кузьма, — сказал бы он, — не бросай шпаги. Буде станем втыкать шпаги в пол да входить в праздноумие, воткнут и нас во рвы, отчизну окружающие, гардою вниз, а ногами вверх».

От одной мысли о сих рассуждениях Кузьма преисполнился отвагою. Против убийцы Минеева у него давно имелась улика страшнее пушечного ядра. И он наконец решился пустить ее в дело.

Однако нужен был тонкий и учтивый ход, дабы приспешника турецкого немедленно изобличить. Он долго перебирал весь набор витийственных слов, коими владел, пока не вспали ему на ум самые подходящие.

Стояло хрусткое морозное утро, лошади с шумом пускали огромные белые усы, ледяные зеркальца луж отражали горы шагающих через них штанов и валенок, сорока, сидя на заборе, дергала хвостом вверх и вниз.

Кузьма, держа под мышкой сверток из рогожки, решительным разбойничьим шагом вошел в избу, куда поместили Лазаревича с прислугой.

Лазаревич сидел за столом, напрасно пытаясь проглотить ложку квашеной капусты. Капусте больше хотелось изо рта, чем в рот. Глухо кричал возражения и живот Лазаревича.

— Как, пиявица билимбаевская, сыновний долг своей новой отчизне отдавать будешь? — приступил к нему Кузьма.

— Обещаниями! — сказал Лазаревич. — Ласкаюсь, потом она мне сей долг совсем простит.

Кузьма задумался. Такого ответа его план не предполагал.

И он спросил с солдатским изяществом и хитроумием:

— Зачем посланника императрицы Екатерины Второй циркулем жизни лишил? Вина твоя перед новой родиной возросла теперь безмерно.

— Не скрипи прежде, чем ветер начнется, — сказал от окна Калентьев.

Но Кузьма удостоил его только тем, что повернулся к нему задом.

— Полковник держит вас при себе, будто коров, кои вместо молока брагу дают, — сказал он, садясь напротив Лазаревича.

Кузьма был так обласкан Белобородовым и получил такую власть, что взял моду ходить в штанах из свиной кожи со щетиной, называя их лосинами. Собаки и молодки при встрече, пугаясь, перебегали на другую сторону улицы.

А в присутствии господ он не то что сидеть, но и лежать не стеснялся.

— Да почему коров?! — возмутился Лазаревич.

— Или кур, кои несутся вареными яйцами. Пошто он вас по деревьям не развесит, дабы крестьянам, на вас глядючи, жизнь веселее казалась?

— А задницу тебе пошто не опалили! — неожиданно сказала Меланья, высунувшись из кухни с раскаленной кочергою.

Но и сим обвинениям Кузьма ответил спиною.

— А держит он вас для того, — сказал он барским тоном, — дабы вы не ему, а Пугачу сознались в ваших наругательствах здравому рассудку. Ежели поручик Минеев был посланец санкт-петербургской, то не вам суд над ним вершить. А ежели он был человек султана, то Пугач будет вас пытать, покуда не сознаетесь, что вы и флотилию капудан-паши Хасан-бея уничтожили.

— Смертоубийство поручика Минеева не мог совершить никто из моей прислуги, — твердо сказал Лазаревич.

— Это истинная правда! — подтвердил Кузьма.

Лазаревич посмотрел на него с радостью и надеждой.

— Поелику убийство поручика Минеева до смерти ты самолично совершил, — докончил Кузьма.

— Ха-ха-ха! — сказал Лазаревич мрачно. — Есть свидетели?

Кузьма развернул рогожку и вытащил горчичного цвета подшитые валенки.

— Вот свидетели, — он поставил валенки на стол. — И даже соучастники.

К невиданным соучастникам смертоубийства сбежались все, кто был в избе, включая козу, жившую в небольшом загончике, и кота, обитавшего на печке.

— Твои ли это валенки? — спросил Кузьма.

— Мои, — в голосе Лазаревича не было особой радости от встречи с собственной обувью, пропавшей из его клади уже не один месяц назад.

— В ювелирную комнату, где почивал поручик Минеев, ведут два хода, — сказал Кузьма. — Один через дверь, другой из подпола. Это в доме твоем все знают. Тем утром из подпола к постеле поручика были натоптаны следы. И следы вот какие, — Кузьма просунул руки в валенки и прошелся валенками по столу, держа пятку одного на полвершка от стола. — Правый от здоровой ноги, левый от хромой, — он показал подошвы валенок. — На пятке левого земли нету.

— Да ведь ты и есть хромоножка! — яростно воскликнул Лазаревич. — В ту пору единственный на весь Билимбай. Причем на левую ногу. Она у тебя на полвершка короче.

— А я разве говорю, что нет? — Кузьма кинул на лавку свою жестоко пострадавшую под второй Полтавой ногу. — Но сей валенок на нее не залезет.

Нога и в самом деле была такая огромная, что даже кот удивился и вздыбил шерсть.

— Теперь дай сюда твою обувку, — Кузьма наклонился и бесцеремонно стащил с Лазаревича кожаный сапог на меховом подкладе. — Ну, глядите! — он грохнул сапог на стол рядом с валенком. — Сапог и валенок — пара!

Тут и коза не выдержала и, стуча копытцами, кинулась обратно в загончик.

— Следственно, кто из нас тем лютым утром вылез из подпола? — спросил Кузьма, обращаясь ко всем сразу.

Домочадцы Лазаревича молчали, убитые явлением валенок горчичного цвета.

— Заколоть шпагой спящего человека до смерти труды невеликие, — продолжал Кузьма. — Но циркуль в поручика лезть не восхотел. И ты, волк несытый, снял с себя валенок и заколотил циркуль подошвой.

Кузьма опять перевернул левый валенок подошвами кверху.

Вмятины от ободка шарнира легко прочел бы и человек, не знающий, что такое геометрия и зачем нужен циркуль.

Кузьма оглядел заробевшую компанию, включая животных, спрятал валенки обратно в рогожку, а затем одним махом выпил весь чай из кружки Лазаревича.

И вышел, сверкая белобрысыми ляжками.