Назавтра Кузьма окольными тропами уже летел прочь из Пермской губернии, в сторону Березова. Меж ног у него была самая добрая лошадь белобородовской шайки, в глазах горел огонь, а за пазухой лежали выправленный Вертухиным пашпорт и грамота от князя Потемкина.

Вертухин дал ему повеление немедля вернуть из ссылки драгоценное зернышко земли турецкой, из коего должно произрасти процветание всей его дальнейшей жизни.

Уральская весна, резвая, как молодая овчарка, уже перепрыгнула в лето. Нещадным солнцем, жарким потом и последними птичьими песнями истекал июнь. Меньше месяца оставалось до 17 июля 1153 года по солнечной хиджре, или 17 июля 1774 года по христианскому летоисчислению.

А что должно было случиться 17 июля 1153 года по солнечной хиджре?

А то и должно было случиться, о чем говорили басурманские знаки в медальоне Минеева: Россия в сей день прекратит свое земное существование.

Посему, обжившись в деревне, Вертухин приступил к расследованию убийства, совершенного, — что воображением достигнуть невозможно, — и циркулем, и шпагою. Империя была расчленена злодеями, как свиная туша, и тайна этого расчленения уже полгода не давала Вертухину даже приблизиться к ней, не то, что овладеть. А ведь от нее, этой тайны, зависела не только жизнь государства российского, а больше того, причем намного больше, — жизнь самого Вертухина.

Вертухин приказал отрубить голову самой толстой курице деревни и зажарить ее для исправника Котова.

Котов, кажется, ел впервые в жизни: горячий жир стекал по его рукам горными ручьями, кости трещали на его зубах, как валежник в лапах костра. Куриную голову он едва не проглотил целиком, но успел выплюнуть. То, что за еду не надо было платить и медного гроша, придавало Котову невиданные силы.

На дознание в дом, где разместился Лазаревич, его вели под руки. Чтобы он не заснул по дороге, Вертухин пустил позади Котова старую свою служанку собаку Пушку с наставлениями, как ей действовать. Пушка немедленно принялась за работу с нечеловеческим рвением. Вертухин едва вышел из ворот, как Котов уже скрылся во дворе Лазаревича.

Погода томила домочадцев арендатора Билимбаевского завода, как русская печь — гречневую кашу. Лежали кто где: Калентьев на крышке колодца, Меланья в погребе на прошлогодней репе, Фетинья в сенях у порога. Сам же Лазаревич устроился под навесом в корыте с холодной водой и тяжело плавал глазами в небесном озерце над воротами двора.

Солнце секло, горячий воздух застревал в груди.

Вертухин сел напротив Лазаревича на обрубок бревна и долго в молчании рассматривал его голую волосатую грудь. Лазаревич под его взглядом завозился, как полудохлая щука, и плеснул ногами.

— Скажи мне, любезный, — проговорил наконец Вертухин, — далеко ли страна Армения от страны Турции?

Географическое начало беседы не обещало ничего утешительного. Лазаревич задумался.

— Они рядом, — сказал вдруг очнувшийся от обеда Котов. — Что Армения, что Турция — все едино. Этот господин — турецкий лазутчик.

И едва Лазаревич собрался что-то возразить, как Вертухин достал переданный ему Кузьмою валенок горчичного цвета и предъявил Лазаревичу:

— Признайся, любезный, твой ли это валенок?

— Я был ювелиром при дворе императрицы! — отвечал Лазаревич, выпрямляясь, насколько деревянное корыто дозволяло. — Сия служба не влечет ухищрений. Лукавить не буду — мой валенок!

— Свидетельствуешь ли ты, мой друг, — обратился Вертухин к исправнику, — что сей валенок и оставил следы в ювелирной комнате господина нашего Лазаревича?

Котов посмотрел на валенок и придержал руками живот, дабы он неурочным ворчанием какого-нибудь недовольства не изъявил. Спасенный Вертухиным от злоключений и самого пресечения дней, Котов без запинки подтвердил бы и подлинность следов африканского слона.

— Истинно сей валенок и есть! — сказал он.

— Этот господин, — указывая на Котова, оборотился Вертухин к Лазаревичу, — исправник из самой Перми. Прислан произвести следствие по делу убиенного Минеева!

— Убийца же, — добавил он, — ходил по ювелирной комнате именно в таких валенках. Причем хромал на левую ногу. Что и было доказано моим слугою Кузьмой.

И тут Лазаревич захохотал так, что наглотался из корыта воды.

— Посмотрите! — сказал он, отплевываясь.

— Куда посмотреть? — спросил опешивший Вертухин.

— Посмотрите на валенок и скажите, левый это или правый?!

Вертухин достал второй валенок и поставил рядом с первым. Они были совершенно одинаковы, как все валенки.

Вертухин поменял их местами, но решительно нельзя было понять, какой валенок левый, а какой правый.

Следствие разваливалось на куски.

Вертухин оборотился к исправнику за помощью и поддержкой. Но Котов уже спал, обняв живот, как важнейшую свою драгоценность.

Тут охлажденный колодцем до ломоты костей выступил вперед Калентьев. На лице у него были такие умиление и благость, что Вертухину немедленно захотелось в него плюнуть.

— Сдается мне, — сказал Каленьтьев, — задумали вы, сударь, несправедливость и коварство противу господина Белобородова. Коли в пределах его владений приняли под защиту исправника из Перми.

При словах «господин Белобородов» Вертухин гримасу состроил, будто осиновой коры дали ему пожевать. Но не только смолчал, а даже съежился, поелику от такой переметной сумы, как Калентьев, можно было ждать единственно, что он насыплет тебе кованых гвоздей, коли будешь падать.

— Да знаем, — только и сказал он. — У тебя все пряники сахарные и с начинкой. Из конских катышей.

Он толкнул в бок исправника Котова. Котов повалился, но тут подбежала свинья, стала тереться о него и не дала упасть.

— Господи! — воскликнул Вертухин. — И я ждал от него помощи в расследовании дела! Свинья и та разумнее. А ведь самую жирную курицу округи стрескал!

Он подхватил Котова под мышки и поволок из двора.