Непьющих русских первым делом заносят в книгу при всеобщей переписи мучеников. Тяжело им жить на свете. В любом приличном месте заканчивают трапезу, расписываясь носом в тарелке. А ежели ты не умеешь рисовать такие вензеля? Да тебя и на свете нет и никогда не было! А уж если ты не способен выпить дюжину ковшиков пива, тебя и козел с обломанными рогами в сотоварищи не возьмет.
Раскольник Пугачев не то что пива, а даже кумыса не пил, страшась, что кумыс развяжет ему язык и он назовет себя Петром Первым, а не Третьим. Но как жить в суровой для непьющих действительности России, как заполучить назад престол, отобранный у тебя нетрезвыми людьми? Если ты ни разу не лежал под столом, то никак.
Посему едва войдя во двор, Пугачев обнял сотоварища своего Белобородова, прося прощения.
— Ты должен понимать, Ваня, что в деревне живут одни староверы, — проникновенно сказал он ему. — Они хмельной дух за пять верст чуют, тебе ли не знать. А ты вышел из ворот — у меня лошадь упала. Меня здешняя амбарная мышь перестала бы уважать, ежели бы я в твою пьяную рожу не заехал.
— Прости и ты нас, батюшко, — со слезами на глазах сказал Белобородов. — Получили известие, что ты вскорости к нам будешь. Так растрогались, что не могли сдержать себя, — и он широкою рукою показал на внутренность двора.
Ватага отдыхала. Один лежал на большой куче навоза, прикрыв лицо от солнца высохшей коровьей лепешкой. Другой устроился под брюхом валявшейся посреди двора свиньи, и трудно было разобрать, кто из них кто. Третий опрокинулся на спину, широко и безмолвно раскинув рот, и мохнатый цыпленок старательно что-то клевал в его черных зубах.
Пугачев взошел на крыльцо и крикнул:
— Коровка, запирай ворота!
Белобородов вылил себе на голову ковшик воды, чтобы из глаз не переставало течь.
Запорожский казак Коровка в шароварах, куда поместилось бы пятеро Пугачевых, с треском захлопнул ворота двора, так что закачался намертво врытый столб.
Другой казак уже распахивал двери избы, неся в одной руке шаньгу со сметаной, огромную, как колодезная крышка, а в другой царское питие — суповую чашу с пуншем.
— Так-то! — сказал Пугачев, принимая чашу и поднося ко рту.
Его тяжелый мужицкий кадык заволновался, ползая от подбородка к груди и обратно. Широкая лазоревая лента на его груди пошла скарлатиной — и ей досталось пунша.
Белобородов, стоя сбоку и сзади, плюнул под ноги от такого расточительства.
— Теперь приступим к делам государственным, — выхлебав чашу, сказал Пугачев и повернулся к дверям в избу.
В избе тоже прошел татарин: лежали кто, свесив голову в подпол, кто, держа в руках загнетку, будто верный щит, кто, забившись в угол меж стеной и печкой, куда и веник не входит.
— Где хозяин избы? — только и спросил Пугачев, войдя.
— Струсил и бежал, — ответил Белобородов. — Живет в бане. Каждый день предлагаем вернуться.
На столе были разлиты пахучие озера, объедки напоминали Уральские горы.
Мухи, ошалев от предложенного им пиршества, роились, как пчелы.
В ушах стоял звон, от вони дышать было трудно, как на высокогорье.
Коровка кинулся очищать стол.
— Докладывай дислокацию, — приказал Пугачев Белобородову.
Доклад был короток, как ругательство. В Ачитской крепости отрезают уши, Михельсон давит с востока, Турция вместо денег шлет приветы.
— Деньги должен был доставить посыльный по фамилии Минеев, — сказал Пугачев. — Где он?
Белобородов вспомнил про обоз екатеринбургских рублей и протрезвел так, что схватил полотенце вытереть глаза. От обоза остался один рубль, да и про тот не было известно, где он находится.
— Приведи этого… Вертухина! — крикнул он своему присному любимцу яицкому казаку Двоякому.
Вертухин вошел, когда допивали второй жбан пива, сваренного Двояким позавчера и припрятанного. От хмельного духа войско, лежащее на полу, опять начинало шевелиться.
По знаку его высочества Вертухин подступил к столу. Он был одет форменным тузом: французский кафтан, шелковые чулки. И пахло от него не пивом, а прихваченными в покоях светлейшего князя Григория Потемкина благовониями.
Как никак все-таки аудиенция у его высочества, воскресшего после двенадцати лет загробной жизни.
Вновь обретенный царь Вертухину не понравился. Прежний, сказывали, без устали играл на скрипице, а то прыгал на одной ноге, словно кузнечик, и согнутою коленкою толкал своих генералов под зад столько раз, сколько бывало на них орденов.
Не то был этот царь. Ему бы дрова рубить — крепкорук, силен и размашист. А уж бородой он не далее как вчера дымоход прочищал — черная она была, как непогода. Не паркетный житель, в цари не годится.
— Скажи, досточтимый, — обратился к Вертухину Белобородов, — откуда у слуги твоего Кузьмы появился обоз денег?
— Какой еще обоз? — в свою очередь спросил великий душезнатец, еще вчера все разведавший. — Разве деньги могут возить обозами? Нельзя ли посмотреть на это диво.
Белобородов понял, что протрезвел не окончательно.
В наступившей тишине только мухи злобно и со страшным звоном ныряли в опустевшие ковши.
— Я могу показать такую деньгу! — крикнул вдруг Двоякий.
Тут и Белобородов вспомнил, что оставшаяся от обоза деньга лежит где-то в огороде.
Пугачев поднялся, от гнева черный, как его угольная борода.
Всей толпою повалили в огород.
В огороде Чирьева произрастал Батум. В зарослях подсолнечника, будто в бамбуковой роще, прятались кабаны, под лопухами размером с печную заслонку толпами бегали куропатки, а двухаршинная крапива дрожала под натиском земляных червей, огромных, как змеи.
Пугачевцы заблудились с первых шагов. Вскорости в реке, текущей пониже огорода, кто-то начал с треском бить рукой по воде и кричать о помощи.
— Да нам вот сюда надобно! — крикнул Двоякий и показал рукою в проход к отхожему месту.
— Неужто деньги у вас хранятся в говне?! — грозно воскликнул Пугачев.
И опять стало тихо, как перед ураганом.
— Там только образец! — нашелся Белобородов.
Но оказалось, что рубль до говна не дотащили. Он подпирал дверь отхожего места.
Он был красив, как древнегреческая скульптура. Его матовые бока светились достоинством и благородством, а чеканка была исполнена такой скромностью и благонравием, что никто не решился бы ее пощупать.
И как же такое произведение искусства могло подпирать дверь нужника?! А так и могло, что дверь была сорвана с петель, а подпереть ее больше было нечем.
Пугачев наклонился потрогать сие сокровище и не устоял перед искушением, чтобы его приподнять. Уставшего от дороги и лобызаний с ковшиком пива его повело, и он выдавил головою дверь вовнутрь.
И лежать бы ему в терпкой и запашистой каше, если бы не Вертухин. Каким же образом он успел опередить и дверь и Пугачева?! Но ежели захочешь остаться с головою, а не без нее, то опередишь и молнию. Вертухин упал на края вонючей ямы, а уже сверху на него легло почти бездыханное от страха тело царя.
Царь остался невредим, замарал только рукав кафтана.
А рубль утонул. Он оказался излишне проворен.
Едва Вертухин успел спасти Пугачева, на улице грянул хор Тузиков, Чернушек и Шариков, будто в деревню забрел бегемот.
Неужто капитан Попов с командою, а то и сам генерал Деколонг?
Пугачевский отряд похватал сабли и ружья.
В конце деревни показалась карета, на вершок покрытая коркою грязи. Впереди на низенькой башкирской лошадке ехал Кузьма, все в тех же чикчерах, от которых, вправду сказать, остались одни суконные заплатки. Лошадка была косоглазой и все норовила свернуть в первый же переулок.
Вертухин выскочил на улицу и побежал навстречу, спотыкаясь и взмахивая руками в героической попытке взлететь.
Айгуль из окна кареты уже простирала к нему свои шелковые руки.
Она была нежна и прекрасна, как цветок уральской розы — шиповника. Лепестки сего украшения северной природы не славны ни надменностью южной красавицы, ни ее деревянной твердостью. Они хрупки и трепетны — их и дуновение ветра срывает. Такова была возлюбленная Вертухина.
И поелику он прилепился к ней всем сердцем, то пробежал мимо Кузьмы, даже не взглянув на него. Хотелось ему первым делом проверить, в целости ли она и сохранности.
Кузьма бросил поводья и хотел сказать бранное слово, да смолчал в глубоком раздумье. Лошадка его тем временем ушла за дома и безумно бродила в лопухах, не умея найти другой травы.
И тут лишь Кузьма опомнился и, соскочив наземь, кинулся к господину своему, крича на ходу:
— Дементий Христофорович! Дементий Христофорович! Императрица наша Екатерина скончалась!