11. Дом бытия

Если бы за несколько лет до Кризиса Михаилу Сергеевичу Жабрееву кто-нибудь сказал, что скоро Россия развалится, а он окажется творцом идентичности Уральской Республики, он бы ответил, что именно так и должно быть. Не потому, что он действительно был уверен, а исключительно потому, что это было поперек всей тогдашней реальности. В то время рассуждения о развале России и создании вместо нее отдельных государств были уделом маргинальных элементов, а Жабреев и был таким маргинальным элементом в самом чистом виде.

В конце восьмидесятых он поступил на исторический факультет. Потом бросил учебу и несколько лет занимался журналистикой, потом снова вернулся в университет – на философский, но тоже не закончил, потому что решил стать художником. Успеха на этом поприще не сыскал, однако доучился и даже защитил диссертацию. Снова подался в журналистику, очень много занимался выборами, иногда писал коммерческие тексты и рекламные статьи в глянцевые журналы.

Однако конструктивная деятельность не очень ему удавалась из-за неприятных черт характера. Он был заносчив, нетерпим, хвастлив и обладал невероятной способностью со всеми ссориться по пустякам. Но самое неприятное – его постоянно заносило, в том смысле, что в какую бы полемику он не вступал, обязательно доводил свою позицию до абсурда, нещадно ругая несогласных.

В начале нулевых он открыл для себя интернет и с головой ушёл в бесконечные сетевые дискуссии. Он завел блог, где вывешивал пространные статьи по актуальным (или казавшимся ему таковыми) темам и, не жалея сил и времени, ругался с посетителями, часто сразу под несколькими псевдонимами.

Стилистически Михаил Сергеевич был блистателен: определения давал хлёсткие, мысли высказывал неожиданные и парадоксальные, язвил и подвернувшихся под руку оппонентов превращал в труху. Разносы удавались ему лучше всего: уж если он за кого-нибудь брался, то обычно критиковал несчастного подробно, многословно, с обширными цитатами и ссылками и с такой уничтожающей издёвкой, что несколько раз его грозились побить, и только географическая удалённость от оппонентов спасала его от возможных травм и физических унижений.

Сначала это не приносило никаких денег, но потом он научился монетизировать своё усердие и даже выступал с лекциями по модной теме «продвижения в интернете», ненадолго став в этой сфере авторитетом для узкого круга поклонников.

Михаилу Сергеевичу всегда нравилось идти против системы, поэтому он последовательно был против всякого мейнстрима: когда все вокруг были либералами и западниками, он критиковал окружающий мир с православно-патриотических позиций, рассуждая о священной миссии России и тёмных силах, её уничтожающих. Все были за капитализм – он воспевал государственное управление, плановое хозяйство, национальный социализм и анархо-коммунизм.

С изменением общественных настроений, Жабреев начал движение в обратную сторону. Быть либералом и западником на фоне патриотов-изоляционистов ему было уже скучно, тогда он с головой ушел в регионализм и либертарианство. Чем больше вокруг говорили о единой и неделимой России, о важности суверенитета и территориальной целостности, тем язвительнее он высмеивал и то и другое. Началось насаждение православие – Жабреев критиковал его, то с позиций радикального протестантизма, утверждая, что истинное христианство осталось только у «Свидетелей Иеговы», то, в зависимости от ситуации, с неоязыческих и атеистических.

Читатели растаскивали хлёсткое многословие Михаила Сергеевича по своим сайтам: кто-то с ним соглашался, но гораздо больше было тех, кто бурно возмущался его творчеством. Но чем больше его ругали, тем больше была его известность, так что он не сильно преувеличивал, называя себя «скандально-известным мыслителем».

В десятые годы он пережил серьёзный духовный кризис, связанный с очередными неурядицами в личной жизни. После этого он стал ещё агрессивнее и радикальнее – из чувства противоречия и потому что терять было нечего: бывшая жена забрала квартиру, он вернулся к маме, махнул на себя рукой и жил довольно бедно, сутками просиживая в Сети.

Естественно, он поддерживал любую протестную активность, но сам ни на какие митинги не ходил и, сидя дома, ругал протестующих за мягкотелость и нерешительность. Когда же его спрашивали, что он предлагает, он начинал ругать Москву и тамошнее высокомерие, пространно рассуждая о том, что будущее за дезинтеграцией.

В качестве одиозного, но совершенно безвредного в практическим смысле оппозиционера он стал популярен у власти – в качестве мальчика для битья. Его регулярно звали на мероприятия «Единой России», во всевозможные патриотические клубы и на учебные семинары, ему казалось – за полемический задор, но на самом деле этот лысеющий, плохо одетый мужчина с клочковатой бородой как нельзя лучше соответствовал карикатурному образу оппозиционера.

В конфликте России с Украиной Жабреев, естественно, целиком встал на сторону последней и договорился до того, что призывал своих читателей вступать в украинскую армию или хотя бы слать туда деньги. Здесь у него впервые начались серьёзные проблемы, его вызывали в ФСБ и даже хотели судить, но в итоге обошлось. Свои страдания он использовался по максимуму, написав об этом много-много слов и дав несколько интервью расплодившимся украинским сайтам. Впрочем, постепенно он отошел от опасной темы и занялся туманным теоретизированием и публиковал мрачные пророчества о скором неминуемом распаде страны.

Так Жабреев встретил последнюю осень России.

Обычно в это время изрядно подмораживало. Но «в тот год осенняя погода стояла долго на дворе», и даже в конце октября дни выдавались замечательные. Михаил Сергеевич поздно лёг – писал очередную главу книги «Упразднение России». Несколько опубликованных в Сети глав спровоцировали бурную полемику, поэтому он решил написать максимально возмутительную книжку о том, что для всеобщего счастья и блага никакой России не нужно вообще. Как минимум она должна была принести славу, а как максимум – стать поводом для эмиграции, которой, как ему казалось, уже не оставалось альтернатив.

Он включил телевизор и случайно наткнулся на срочные новости. За внешним спокойствием диктора и складностью произносимых слов чувствовалось напряжение. Михаил Сергеевич уже столько лет пророчествовал гибель России, что настоящей агонии не заметил.

Когда по всем каналам зачитали обращение Международной военной администрации ООН, Михаил Сергеевич понял, что Россия сыграла с ним злую шутку: исчезла раньше, чем он успел предсказать и обосновать это исчезновение в недописанной книге и сделать себе на этом имя. Он впал в депрессию, тихонечко запил и вообще перестал обращать внимание на новости. Книгу забросил и стал серьёзно подумывать о том, что в новых условиях весьма кстати будет скорбь по утраченному величию, поиск виновных и призывы к покаянию. Он уже готов был приступить к новой книге, но ему внезапно предложили работу.

Какую именно, он не совсем понял, но особого выбора не было, с деньгами было совсем туго, и он явился по указанному адресу.

К удивлению Михаила Сергеевича, разговор был приятным. Хорошо одетый мужчина со смутно знакомым лицом, представившийся Романом Геннадьевичем, сразу перешел к делу:

– Мы внимательно за вами следим, Михаил Сергеевич, за вашим творчеством. Особенно интересен последний его этап. Вы абсолютно правы, Россия себя изжила! У единой страны нет будущего, да вы это лучше меня понимаете. В ближайшие дни будет провозглашена Уральская Республика. Но есть небольшая проблема: отсутствие идентичности, идеологического базиса для разрыва с Москвой. Сами понимаете, не до того было. Не подготовились. Нам нужен яркий текст – манифест. Мне предложили варианты, но все как-то вяло, казенно. Поможете?

Михаил Сергеевич был возбужден. Электричества не было, но зарядки на его ноутбуке хватило, чтоб написать главный текст в его жизни. Слова полились с невероятной мощью. «Сотни лет московские империалисты огнём и мечом подавляли свободолюбивую уральскую нацию. Но день справедливости настал: кровавая тирания пала. Солнце свободы взошло над Великим Уралом!» – вдохновенно писал Жабреев.

На следующий день он направился в то же здание и, потомившись минут двадцать в холле, вручил новому знакомому флешку. Роман Геннадьевич безотлагательно изучил распечатанный документ и одобрительно сказал: «Отлично! То, что нужно!» Дальше всё было, как во сне. Его привели в хорошо обставленный офис, вручили пухлый конверт, предложили кофе и выдали новейший коммуникатор. Через пару дней, когда Михаил Сергеевич уже подумал, что про него забыли, коммуникатор включился, голос сообщил, что за ним выслана машина.

На открывшемся съезде народов Урала Михаил Сергеевич сидел в президиуме среди хорошо одетых мужчин и женщин. Он лично зачитал свой манифест и, выкрикивая в зал заключительное «Да здравствует Уральская Республика!», увидел поднимающихся с кресел аплодирующих людей. Таким был долгожданный час его триумфа и начала совсем другой жизни.

Изнанка всей этой истории была гораздо циничнее, чем думал сам Михаил Сергеевич. Когда всё было готово к провозглашению республики, Трепаков обнаружил серьёзную проблему: получалось, что среди сторонников суверенитета преобладали давно надоевшие лица вчерашних российских патриотов. Его осенило, что чудаковатый маргинал придётся очень ко двору, чтобы своим рвением добавить спектаклю необходимой живости и достоверности. Он приметил Жабреева на дурацком партийном мероприятии, куда этого чудака пригласили с единственной целью, чтобы будущие кандидаты в депутаты поупражнялись в дебатах с врагами. Держался он хорошо и говорил такие дикие вещи, что Роман Геннадьевич не только запомнил его, но и немного зауважал. Как вскоре выяснилось, идея привлечь его к работе была крайне удачной.

Последующая жизнь Жабреева состояла из бесконечных лекций в различных городах мира, семинаров и круглых столов, телеэфиров и поточного производства духовного продукта, который немедленно становился основой уральской государственности. Михаил Сергеевич сам запустил в оборот формулу «основоположник и виднейший теоретик философии уральской самобытности» и чрезвычайно гордился своей известностью в этом качестве. Он стал и профессором, и академиком, и депутатом парламента – это была совсем другая жизнь, о которой он раньше не смел и мечтать.

После первых известий о мятеже в Рязани Жабреев был немедленно мобилизован, он выполнял спецзаказ правительства, ежедневно сочиняя воззвания и речи с изощрёнными проклятиями в адрес Москвы и гнусных рязанских мятежников. «Снова, как в чёрные годы, движется на нас мутный вал – это цунами зовется „Россия“! Снова нечисть собралась в Москве – но мы не сдадимся! Будь ты проклята, Москва, вавилонская блудница и город позора, город мошенников и сутенёров, край проклятья и земля мерзости!» Он сбивался на библейский пафос, мучительно комбинируя из написанного и проговорённого в предыдущие годы. Резоны биться до конца у него были: председатель КОКУРа Жихов показал ему перехваченный проскрипционный список НОРТа, в котором академик Жабреев значился среди политических и военных лидеров «сепаратистов»: «Этих людей необходимо уничтожить в любом случае!» – так завершалось послание, и Михаилу Сергеевичу стало не по себе.

Ему выдали охрану и пистолет, но уверенности это не прибавило. Наоборот, больше стало злости и ненависти, первобытной и всепоглощающей. «Россия – это наше горе, Россия – это голем, слепленный кровавыми ручищами опричников Ивана Грозного, чтобы держать в повиновении свободолюбивые народы Евразии! Гниющий труп российской империи – преграда на пути свободного развития не только наций Евразии, но и всего мира. Наша нынешняя борьба – это борьба свободы против рабства, демократии против тирании, культуры против варварства!» – диктовал он, читая с экрана текст. «Нужно срочно что-то делать с языком, а то как-то странно получается. Язык – дом бытия, мать его так. Дом не дом, но какую-то отдельную избушку точно надо начинать строить», – вдруг осенило Михаила Сергеевича, и он почувствовал себя гением. «Вот он, кол в грудь проклятому Кощею!»

Профессору Жабрееву привиделся уральский язык. Он закурил и подошел к письменному столу. Много месяцев назад на очередном симпозиуме по проблемам уральской идентичности к нему привязался какой-то филолог. Идеи приставучего языковеда вынырнули из подсознания именно сейчас, когда Михаил Сергеевич остро чувствовал внутреннюю пустоту своих словесных кружев. Точно, как раз про язык-то он и говорил! Помнится, сообщил кучу интересных сведений об уральском диалекте…

Михаил Сергеевич достал походную записную книжку, куда по старой привычке записывал приходящие в голову мысли и рисовал чертиков, когда приходилось скучать на бесконечных заседаниях.

Что-то вроде он записал и тогда, со слов того эксцентричного филолога. Просто чтобы показать ему заинтересованность. Действенный метод, всегда работает! Ага, вот… Слава богу, записал самое важное… Значит, так, районы распространения: Башкирия, часть Удмуртии, Пермский край, Свердловская область. Забытые названия… Челябинская область, Оренбуржье… Неважно. В чем там суть-то? Так, ага… «Наличие долгих гласных». Та-а-ак… «Редукция начальных гласных»… Отлично! И что-то ещё про падежи… Ага, вот: «Деградация падежной системы. Замена родительного падежа в управлении именительным, по существу, нулевым падежом». Мудрёно, и для самостоятельного языка маловато. «Возможные источники влияния – восточные финно-угорские языки, для которых характерно сочетание гласных типа „уа“, „уы“ и т. д. (при отсутствии настоящих дифтонгов), самостоятельное развитие языка (2-й случай)». Какой, интересно, случай? Ладно, разберёмся…

План учреждения нового языка вдруг привиделся ему во всей грандиозности, красоте и выгоде. Нужно будет поработать с диалектами, кодифицировать все эти «чё» и прочие «ро́бить», ну всякие там окончания деревенские – писать, как слышится. Если писать фонетическими знаками, то получится почти белорусский! Кстати, создать Институт уральского языка – это ж какие гранты можно получить под такое! Оканье как-то выделить… Или аканье? Да какая разница! Присыпать бажовской экзотикой и хантами-мансями… ну там татарского капнуть… украинского малость! Там большие наработки… В конце концов евреи выучили иврит, так что можно заставить, если с детства учить. Времени нет, но зато техника какая! Перевести на уральский коммуникации – и готово! Выучат тихонечко. И писать латынью. Вот! Это первым пунктом! Буду отцом уральского языка, ко всему прочему!

Утром, очнувшись от сумбурного сна и прополоскав рот, Михаил Сергеевич позвонил Водянкину, своему новому покровителю, и в нескольких словах описал свой проект. К удивлению Михаила Сергеевича, которому самому его ночные идеи уже казались началом шизофрении, Водянкин внимательно выслушал и позже перезвонил:

– Знаете, этим нужно срочно заниматься! Подумайте, сколько и каких вам нужно людей, сколько денег. Я подумаю, где будете работать.

 

12. Лицензия на убийство

Каждый день возвышения приносил Водянкину только хорошие новости. Сразу после приснопамятных посиделок у Реджепова в его руках оказалась пьянящая, удивительная, гигантская власть.

Похожее состояние он пережил в начале своей карьеры, когда однажды понял, что уполномочен принимать судьбоносные решения. И потом, двигаясь вверх по служебной лестнице, он радовался тому, как слабый рычажок влияния на чужие судьбы и даже судьбы государства становиться всё мощнее и мощнее.

В тот день, когда Овчинников представил его Реджепову, Павел решил для себя: нужно идти за этим мощным человеком, подчиняться ему и помогать – и выйти на новые рубежи власти и влияния. Эта программа вскоре принесла плоды: уже через несколько месяцев после знакомства он занял пост госсекретаря. С тех пор он постоянно общался с Реджеповым и внутренне готовился к финальному рывку. «Правильно говорят, кому война, а кому мать родна! Очень все вовремя завертелось!» – часто думал он в эти месяцы.

С началом рязанской заварухи связь с Узбеком прервалась, и Павел слегка запаниковал. Крушение Уральской Республики стало бы для него безусловным концом перспективной карьеры, если не жизни. Но в итоге все оборачивалось долгожданным триумфом. Наконец-то можно было окончательно плюнуть на бывшего патрона, тоскливого и боязливого Овчинникова, и напролом идти вперёд, вверх, к ещё большей власти.

При первой же возможности Водянкин воспользовался «лицензией на убийство», выданной ему Реджеповым. Ходить по головам он привык, но вот ликвидировать людей физически ещё не приходилось. «Надо учиться!» – подумал он.

Сразу после того важного заседания правительства Водянкин приказал Жихову следить за передвижениями Трепакова. Тот не стал задавать вопросов, просто кивнул и просил ждать сигналов. Примерно месяц Водянкин знал, что неугомонный министр юстиции собирал на него компромат, и были все основания полагать, что в новой ситуации враг попытается бежать вместе со своими дурацкими архивами в Астану, оттуда может заняться шантажом или попросту мстить, испортив так удачно пошедшую вверх карьеру. Менее всего хотелось, чтобы компромат достался ушлому начальнику казахской внешней разведки Ерболу Орасбеку. Уж он-то нашел бы способ разыграть полученные карты, тут сомневаться не приходилось.

На следующий день Водянкину позвонили от Жихова и сообщили: Трепаков за рулём личного автомобиля двигается в сторону казахской границы.

– Остановить и ликвидировать! – сказал Водянкин, стараясь сохранять в голосе спокойствие.

– Это приказ? – осведомился собеседник.

– Да! Все в курсе. После доложите. Пришлите файл, – ответил он.

***

После заседания правительства Трепаков сразу принял решение бежать. Для очистки совести он всё-таки заглянул к Овчинникову, но тот не скрывал желания завершить разговор. Сомнений не оставалось – Трепаков списан со счётов.

«Ну и славно! Ну и хорошо! Пусть они тут ждут господина Пирогова, а я, пожалуй, покину поле боя». Со стаканом коньяка в руке Роман Геннадьевич мысленно набрасывал планы на ближайшие дни, понимая, что в общем-то давно готовился к этой акции. Несколько встреч в Екатеринбурге, потом в Челябинске, а оттуда можно спокойно двигаться в Казахстан. Для такого случая у него имелся давно заготовленный казахский паспорт.

Дела в Екатеринбурге удалось завершить довольно быстро. Мотаясь по городу, Роман Геннадьевич сознательно проигнорировал банкет в «Порто-Франко». На следующее утро он уехал в Челябинск, где тоже нужно было кое-что доделать. Там, в стороне от екатеринбургского бурления, даже военное положение не чувствовалось. Все эти беспокойные часы Роман Геннадьевич гнал от себя мысль о возможном преследовании, надеясь, что в ситуации всеобщего напряжения и подготовки к битве с мятежниками про него забудут. На всякий случай он поменял машину, выбрал для финального броска добротный, но слегка потрёпанный китайский джип.

– Ваши документы! – потребовал подошедший к машине человек в полевой полицейской форме.

– Извольте! – опасливо глядя на стволы автоматов, Роман Геннадьевич подал ему казахскую идентификационную карточку. «Может, стоило сунуть им в рожу правительственное удостоверение? Ну, если уж они ищут Трепакова, то я, пожалуй, буду смиренным казахским гражданином Тимуром Баймухамедовым. Вроде про этот паспорт никто не знает».

Полицейский меланхолично чиркнул карточкой по портативному идентификатору и предложил Трепакову отойти в сторону от дороги к стоящей там машине.

– Обращаю внимание, я гражданин Казахстан! – Роман Геннадьевич судорожно вспоминал казахские фразы, пытаясь изображать возмущенного иностранца: – Мен Қазақстан Республикасының азаматымын! Мой дядя работает в МИДе, у вас будут проблемы! Я требую пропустить меня немедленно!

Окружившие его полицейские на его слова не реагировали. Как только вся группа дошла до машины, Роман Геннадьевич почувствовал удар чуть ниже колена и упал на землю. «Построили суверенное государство, блин!» – подумал он, понимая что это его последняя мысль.

– Это точно тот, кто нужен? – спросил один из полицейских закуривая.

– Сто процентов, машинка опознала, да и вели его с самого Челябинска.

Зрелище смерти давнего врага произвело на Водянкина возбуждающее действие. Он отключил коммуникатор и уничтожил полученный файл. «А ведь Жихов наверняка сохранил эту запись в своих архивах», – подумал он.

Чтобы отвлечся, он принялся обзванивать разных людей, задавал какие-то вопросы и не слушал ответов. Последний звонок был Михайлову, которого он спросил о настроениях задержанных путчистов и деталях задержания московского диверсанта. Но болезненное возбуждение никак не проходило. Для успокоения он решил прибегнуть к испытанному способу – созерцанию своей коллекции, хранившейся в сейфе кабинета.

***

Водянкин коллекционировал ордена Российской Федерации и стран так называемого СНГ. Занимался он этим всего-то пару лет, но в его собрании уже были интересные экземпляры, например звезда ордена Туркменбаши, некогда принадлежавшая самому Великому Туркменбаши, – на последний день рождения её преподнес сам Реджепов и заверил, что это именно та звезда, настоящая! Из орденов с историей в коллекции был ельцинских времён орден Святого Александра Невского, который был вручён легендарным мэром Москвы Лужковым какому-то Дому мод за «развитие русских традиций», о чём сообщалось в прилагаемом сертификате. Случай скорее был из разряда курьёзов, да и фамилия Лужкова уже давно никому ничего не говорила. Гордостью коллекции был, конечно, орден Андрея Первозванного, который в свое время принадлежал убитому террористами президенту Узбекистана. Впрочем, достался Водянкину орден весьма прозаично: он купил его на аукционе у анонимного продавца.

В последние дни Павел Игоревич чаще других разглядывал именно этот аляповатый орден с похожим на «икс» крестом и размышлял о превратностях истории. В конце концов помпезная безделушка, как и прочие ордена «дружбы», звезды Героев России и даже простенькие медали «Защитнику Белого дома», – то немногое, что осталось от огромной страны. Точнее, от всей эпохи со времени крушения СССР до Кризиса, приведшего к краху России.

Просматривая новости, он недавно задумался, не заняться ли ему коллекционированием нагрудных знаков Русской Республики и пироговских сепаратистов (этот нелепый клоун успел выдать своим подручным какие-то вновь учрежденные ордена и даже популярные в старой федерации «За заслуги перед Отечеством», полная линейка которых у Водянкина, конечно же, была в коллекции).

«Да что там, один парадный мундир покойного генерала Юрьевича – это уже целая коллекция диковинных крестов и звезд Русской Республики», – вспомнил Водянкин поразившие его воображение регалии ордена Великого Русского Креста, высшую награду Русской Республики, титанических размеров звезду и несуразный восьмиконечный крест, усыпанный бриллиантами и предназначавшийся для ношения на шее. На Юркевиче, который носил его, не снимая, он смотрелся как выбившийся из-под рубашки богатырский нательный крест, и все потешались, представляя Полухина в таком же наряде: в своих турне щедрый Юркевич награждал орденами всех встречных и поперечных чинов и обижался, что регалии никто потом не носит. Более всего Юркевич мечтал повесить крест на шею госпожи Фернандес, но встретиться с ней ему не удалось. «Интересно, в чьей коллекции оказались побрякушки, когда генерала прикончили?» – вдруг подумал Водянкин, но мысль эту сразу прогнал.

Созерцание орденов отвлекало его от текущих проблем и уносило в мечтательные дали. Чего уж греха таить, иногда Водянкин примерял награды из своей коллекции, и любовался на себя в зеркале. Он подошёл к шкафу, достал шкатулку и надел на шею орден Андрея Первозванного.

России осталось жить считанные недели, в худшем случае месяцы. И ему, Водянкину, суждено стать одним из её могильщиков. Он не просто готовился пережить это историческое событие, он методично и осознанно готовил для России мрачную судьбу. Урывками между бесконечными совещаниями и встречами Павел продолжал писать аналитическую записку для узкого круга заинтересованных лиц.

Он начал писать её ещё в начале рязанских событий. Первое время писал с отчаянием, а в последние дни – с воодушевлением.

Даже в черновом виде записка являла собой довольно подробный трактат, где были даны очертания новых границ и развернуты предложения по организации власти. Было ясно, что после ликвидации пироговского бардака с бывшей Россией поступят жёстко, и чтобы оказаться в первых рядах, нужно было предложить максимально столь же жёстокий вариант, опередив самые смелые идеи потенциальных конкурентов. И тут он, Паша Водянкин, как раз презентует свою продуманную и проработанную программу действий. Да что там, программу! Готовый, цельный план действий. Глядишь, одобрят и сделают на него ставку. Да обязательно сделают, потому что на горизонте других способных так, как он, работать нет, а старичьё упрямится, будто чувствует себя обязанным присматривать за временно упразднённой Россией, а не окончательно ликвидировать её остатки. Во власти нужно новое поколение, поколение людей, для которых Россия не прошлое, дорогое сердцу, а вышедшее из употребления географическое понятие, название исчезнувшего материка, как Гондвана или Пангея. «Нужно попробовать хотя бы у нас тут упразднять русский язык. При современном уровне пропаганды и средств коммуникации лет десять – пятнадцать понадобится для того, чтоб молодёжь перестала понимать язык родителей. Это получилось в Израиле, это удалось на Украине и в Казахстане, почему не получится на Урале или на Дальнем Востоке?»

Впрочем, это мелочи. Его личная программа на жизнь была выработана: добиться усиления Уральской Республики на фоне ослабления всех вокруг, а самому стать во главе и с Уральских гор диктовать на Восток и Запад свою волю.

Водянкин снял орден и бережно положил его на место.

 

13. Отходы «Политзавода»

Последние недели так вымотали Михайлова, что он перестал испытывать какие-то эмоции по поводу происходящего.

Постоянно шли допросы полицейских и военных чинов. Арестованные вели себя по-разному: кто-то матерился, призывал кары и проклятья на голову «изменников», кто-то молчал, кто-то пытался превратить всё в шутку, возможно, не понимая серьёзности происходящего.

Самым умным оказался бывший начальник полиции Челябинска. Ранее допрошенный челябинским управлением КОКУРа, он сразу повёл двойную игру: с одной стороны, демонстрировал готовность к сотрудничеству, с другой – ничего конкретно не говорил. Было очевидно, что он тянет время, ожидая развития событий. «Дурак какой! – Михайлов к тому времени совершенно потерял интерес к психологическим играм с задержанными. – Может, прямо в лоб ему сказать, что про их Союз офицеров мы знаем? Сказать, мол, если всё будет плохо… ну, для нас, в смысле, то по любому не доживет он до Пирогова. Тут же всё продумано до деталей: один сигнал – и всех заключённых через секунду потравят газом, как щенков».

Он даже собрался это сказать, но, почувствовав усталость, решил отдохнуть и, оборвав вялый разговор на середине, велел отвести заключенного в камеру и сказал, что больше не будет никого допрашивать.

Для психологической разгрузки Михайлов обычно ездил в казино. Жихов был осведомлён об этой привычке своего зама, но не сильно за неё ругал, знал, что Василий играет без фанатизма. Впрочем, на всякий случай это был неплохой компромат, оба это понимали, и Михайлов про себя радовался, что точно знает, что ему могут предъявить в случае чего. Обычно он играл в круглосуточном «Казино Рояль».

Василий сел за покерный стол и кивнул крупье. Народу было немного, хотя работающих заведений такого профиля в городе не осталось. «Деньги у всех кончились или все с деньгами уехали?» – думал он, вскрывая колоду.

Играл он автоматически, много проигрывал – сама игра его не занимала, проверенный метод не работал. Он продолжал прокручивать в голове комбинации, распутыванием которых занимался на работе. После того как унесли пустые закусочные тарелки, а очередная раздача принесла убогую пару шестёрок, он увидел себя со стороны.

«Как я до всего этого докатился-то? В чине подполковника госбезопасности! Какой-то Уральской Республики! Сижу в казино. Целыми днями мучаю нормальных русских мужиков, допрашиваю их и спокойно размышляю, что их всех, между прочим, разом могут кончить. Потравить газом только потому, что они хотели жить в великой России, а не в дурацкой Уральской Республике? А ведь когда-то и сам был русским националистом! И вот тебе на… И всё-таки как же так? Что случилось-то?»

Михайлов встал из-за стола и, машинально собрав в кулак оставшиеся несколько фишек, неспешной походкой направился к лифту. «Ну да, всё было так чисто и невинно. Я её любил, а она меня нет. Я любил Россию, а ей не до меня было. Я хотел ей служить, а она предпочитала циничных жуликоватых дядек, которые, не стесняясь, разворовывали её. Таких, как Юркевич, Полухин и прочие нынешние вожди…». В зеркальной стене лифта он видел себя: слегка расплывшегося сорокалетнего мужика в хорошем костюме, в несвежей рубашке. В его мозгу неспешно поплыли воспоминания о последних годах перед Кризисом, хранившиеся под спудом.

Был он тогда политически активным студентом и безусловным патриотом. Писал статьи, ходил на потешные дебаты в политклубы. Даже заседал в каком-то молодёжном парламенте. Хотелось ему Родине служить, делать её единой, сильной, модернизировать и так далее. Как раз подоспел расцвет «Единой России», которая объявила, что будет привлекать к партийной работе энергичную молодёжь. «Как-то эта бодяга называлась, как-то очень глупо… „Политзаказ“? „Политфирма“? „Политзавод“? Точно, „Политзавод“!» Михайлов вышел из лифта на верхнем этаже небоскрёба и, сделав успокоительный жест встрепенувшемуся официанту, сел за столик рядом с панорамным окном.

С пресловутого «Политзавода» всё, пожалуй, и началось. Изучив рекламную листовку, Михайлов пришёл в офис «Единой России». Хоть сама партия ему не нравилась, но тогда он решил, что надо использовать все возможности для служения стране.

Сначала Васю немного помусолили в коридоре, а потом выдали стопку бумажек. Дальше закрутилось. Несколько недель Михайлов и ещё десятки парней и девчонок, в основном студенты и молодые чиновники, ходили на семинары и в дискуссионные клубы. Один раз их даже вывели на улицу. Стыдно вспомнить! Было чрезвычайно весело, и, вопреки скепсису и непреходящему недоумению относительно бессодержательности обсуждаемых тем и лубочному убожеству проигрываемых в «деловых играх» ситуаций, в какой-то момент ему показалось, что у него есть шанс. Большой шанс попасть во власть и попытаться что-то сделать для России. У него возникло чувство причастности к происходящему в стране, несколько недель он ощущал себя в одном строю со всеми этими ребятами из телевизора, с утра до вечера спасавшими Россию от «оранжевой революции» и созидавших «энергетическую империю». Так вот пафосно мыслил Вася Михайлов в те далёкие годы.

«Политзавод», как уже говорилось, затевался с целью выискать талантливую молодёжь и дать ей дорогу во власть. Самым талантливым предполагалось выделять проходные места в партийных списках. Меж тем скоро в области должны были состояться выборы в Думу, и участникам «Политзавода» клятвенно обещали, что самые активные действительно получат места в партийном списке «единороссов» и станут депутатами. Это был солидный куш, поэтому Михайлов твёрдо решил стать лучшим. Ему это почти удалось – его хвалили все, и заезжие московские политологи, пугавшие молодёжь каким-то беглым олигархом и разоблачавшие происки другого, сидевшего в тюрьме. Михайлов уже не мог вспомнить, кто был беглым, а кто сидел, – за прошедшие годы эти фамилии перестали что-либо значить.

Местные кураторы, циничные и не склонные к пафосу провинциальные депутаты, тоже были им довольны, во всяком случае внешне: хлопали по плечу, говорили «вот такие нам и нужны!». Он терпеливо конспектировал, осваивал нехитрый тогдашний дискурс, все эти «национальные проекты», «суверенные демократии» и легендарную «вертикаль власти». По прошествии лет Михайлов уже не мог вспомнить, что имелось в виду за громкими словесами. Тогда он был, конечно, на коне, знал всё, бойко цитировал Путина и Медведева. Вспоминая сейчас глупую свою молодость, подполковник Михайлов испытывал стыд. Впрочем, почему стыд? У всех более или менее взрослых деятелей республики в биографии было что-то похожее. Разница была лишь в том, кто раньше соскочил.

Привычным жестом он отправил официанта за коньяком.

В практическом смысле курировала политзаводчину руководительница региональной организации «Молодой гвардии» дамочка лет сорока с пышной гривой каштановых волос, полноватая, довольно привлекательная. Она была одной их последних активисток, как кто-то цинично заметил, «успела побухать ещё в комсомольских саунах». Говорили, что именно комсомольско-интимные отношения с кем-то из руководителей областной «Единой России» привели её на командные высоты. Она обратила внимание на Михайлова, а под конец проекта и начала его опекать. Неприятным моментом стал визит какого-то московского телеведущего. «Грачёв? Дятлов? Воробьёв? – Михайлов не мог вспомнить птичью фамилию. – Наверное, из-за перенапряжения в последние дни», – подумалось ему. Этот, с птичьей фамилией, держал себя совершенным барином, пошло заигрывал с девушками, сквозь зубы говорил с парнями. Ничего умного или нового он не поведал, просто пересказывал с нескрываемой скукой пропагандистские телештампы, им же озвученные. Видно было, что и сама телезвезда не особо во всё это верит. Он скороговоркой произносил лозунги, отмахивался от умных вопросов и с большим удовольствием развлекал хихикающих слушательниц байками из «звёздной» московской жизни. Михайлов был поражён невиданной столичной спесью и шокирующей пустотой этого виднейшего рупора режима.

Тем не менее Василий был абсолютно убеждён, что станет победителем. Но матушка Россия уже приготовила наивному юноше ушат ледяной воды. На итоговое мероприятие, которое проходило в пафосном ночном клубе, Михайлов явился в отличном расположении духа, в лучшем своём костюме.

Поток воспоминаний прервал коммуникатор – по запасному каналу названивала Ирка, многолетняя любовница. Познакомились они на банкете, и там, в шикарном туалете ресторана «У Лорана», всё и случилось. Муж её был директором филиала крупной казахской компании, постоянно мотался то в Астану, то в Алматы – Василий по привычке пробил его по всем базам и, между прочим, узнал о нём много интересного.

– Вася, привет! Что не отвечаешь? – капризно спросила Ирина и перешла к делу: – Васенька, ты же у меня умный, ты же всё знаешь, скажи мне, чем тут всё кончится?! Муж мечется – и оставаться боится, и тут страшно всё бросить. Что будет-то, а?

Он всегда знал, что Ирка была практичной женщиной, но сейчас это её качество его расстроило. Меньше всего хотелось рассказывать ей что-то о политике, консультируя тем самым её мужа. Но жизнь кончается не завтра, дай бог, всё наладится, муж отвалит в свой Казахстан, и тогда…

– Ирусь, да всё нормально будет. Можно не уезжать… А я тут весь в делах, шпионов ловим.

– Ты думаешь, не прорвутся? А? Точно? – она была предельно серьёзной и игнорировала шутливый тон любовника.

– Нет, не должны. Может, выкроишь часик, а?

– Котик, ну ты что? Муж же тут… Давай как всё кончится? Ну, честно, как только – так вот сразу! – пообещала она на прощание.

Михайлов отхлебнул из принесённого бокала изрядный глоток коньяка и, вздохнув, снова вернулся к табуированным воспоминаниям, краем сознания отметив, что много лет не вспоминал историю своего, так сказать, просветления. Или падения?

Итоговое шоу «Политзавода» вёл приехавший из Москвы моложавый дядька, один из лидеров путинской молодёжи. Название организации, в которой этот пупсообразный человек числился вождём, стёрлось в памяти, как и многое другое. Что-то звонкое и пафосное, как тогда любили – то ли «Наша гвардия», то ли «Молодая Россия». Местное партийное начальство вечеринку проигнорировало, хотя в вип-ложе кто-то сидел. После долгой прелюдии и повторения идеологических заклинаний московский гость зачитал список победителей, безбожно коверкая фамилии.

Сказать, что Михайлов был разочарован – значит не сказать ничего. В числе лучших оказались трое самых незаметных участника «Политзавода»: тусклый, никак себя не проявлявший клерк, длинноногая дурында с прыщавой мордочкой и кабриолетом «Порше» и тихий улыбчивый блондин, которого никто вообще не мог вспомнить по семинарам и диспутам. Василий впал в ступор и не заметил, как к нему подошла бывшая комсомолка, теперь он вспомнил её имя – Ангелина, и, виновато взяв его за руку, увела в тихий уголок. Он выдавил из себя мучивший его вопрос: «Почему они?» Ангелина молча разлила по стаканам виски, закурила тонкую сигаретку и устало посмотрела на него:

– Я тебе скажу почему. Все просто. Клерк работает в офисе Маврина (это был один из региональных олигархов, щедро финансировавших «партию власти»). Девка – дочка генерала Гузеева, окончила юридический, числится аспирантом.

– А красавчик?

– А он… – Ангелина отпила большой глоток из стакана и, смешно оглянувшись, нагнулась через стол и прошептала: – Он любовник Андрея Петровича.

Это был шок.

– И зачем всё это вот было устраивать? Ты знала?

– Не знала, но догадывалась. Честно сказать, думала, что тебя пропихнём. Москва прислала указивку – провести эту хренотень. Вот и провели. Всё чин-чинарём, согласно присланным методичкам. Все довольны – и в Москве, и наши. Да сам подумай, неужели бы люди, которые готовы башлять сотни тысяч евро за место в грёбаном списке, согласятся просто так отдать мандаты каким-то талантливым соплякам?

Столько прыжков и ужимок – и впустую? Для отвода глаз, для массовки? Михайлов конфузливо вспомнил, как он задорно нападал на затравленных «белоленточников» во время уличной акции: по заданию партии политзаводчики под охраной полиции толпой окружали протестующих, оскорбляли их и провоцировали на драку. Кстати, никого из победителей на этом позорном мероприятии точно не было.

– Тебе не противно? – Василий ярко представил, как блондинистый победитель «Политзавода» обслуживает своего патрона, председателя областного правительства.

– Мне? Нет. Это же политика, здесь всегда так. Было, есть и будет. Только так и никак иначе. Да не волнуйся ты, на выборах можно будет заработать, всякие митинги-пикеты, акции-хренакции. Хочешь, сейчас поедем ко мне? – игриво предложила Ангелина и улыбнулась, показав мелкие зубы.

– Нет, я, пожалуй, пойду домой.

Он оделся и ушёл из клуба. Вместе с другим неудачливым участником невесёлого балагана долговязым и молчаливым Пашей Водянкиным. Они жестоко напились в ближайшем круглосуточном заведении, много и с наслаждением ругали «Политзавод», «Единую Россию», Путина и вообще Россию. Хохотали над своей, как им показалось, удачной шуткой об «отходах политического производства», к которым они себя причислили. С того самого вечера началось цинично-равнодушное отношение к судьбе России и дружба с Водянкиным. Из той пьяной ночи ему вспомнилась фраза нового друга: «Короче, надо забить на красивые идеи и при случае не упустить свой шанс. А что будет с Россией – наплевать! Она про нас не шибко думает». Сам Михайлов выработал для себя непробиваемую (как казалось до недавнего времени) доктрину. Она выглядела примерно так: раз Россией правят всякие идиоты и её это устраивает, то честный парень Вася Михайлов будет ждать, когда в его стране появится нормальная власть. А уж как появится – тут уж он покажет пример бескорыстного служения Родине. Увы, реальность внесла поправки в его построения.

Итак, с политикой было покончено, и оба товарища занялись зарабатыванием денег. Михайлов, испробовав несколько экзотических профессий, по случайной протекции попал на службу к мутному и оборотистому коммерсанту Жихову. Какой уж коммерцией занимался этот странный человек тогда, было не ясно. Начинал он с легендарной «красной ртути», потом последовательно были металлы, трубы, лекарства, финансовые схемы и недолгое депутатство. Под самый Кризис, когда Михайлов выказал полную лояльность Жихову и фактически стал его замом, патрон внезапно исчез из города. И вовремя. Потому что, как выяснилось, его собирались арестовать: что-то его связывало не с тем олигархом, с которым было можно иметь дела, или может просто не поделился с кем нужно – все это было так давно, что детали уже не имели значения.

До и во время Кризиса Михайлов был поверенным Жихова в его запутанных бизнесах, часто мотался в Дубай, где скрывался его патрон. Когда в Москву вошли миротворцы, самолёты летать перестали, и связь их на несколько дней прервалась. Заскучавший Михайлов уже было совсем собрался улизнуть в тёплые страны через близкую казахскую границу, как в городе неожиданно объявился Жихов: прилетел на военно-транспортном самолёте без опознавательных знаков вместе с какими-то иностранцами. И как этот невесть откуда взявшийся уральский коммерсант получил полномочия создавать секретную службу нового государства – осталось тайной. Но это был удачный выбор: КОКУР он создал с минимальным привлечением старых специалистов, и, как показали события, оказался прав: Комитет стал самой действенной и стойкой к московской пропаганде службой Уральской Республики.

Чем занимался все это время Водянкин, Василий точно не знал, официально работал в каких-то коммерческих структурах, хотя была информация, что в бытность Овчинникова депутатом (и вовсе не от уральских сепаратистов, конечно же) Паша работал у него помощником. Общались они редко, в основном во время случайных встреч. Знакомство обрело новое измерение, когда Павел стал делать большую политическую карьеру.

«Кто бы нам тогда сказал, кем мы будем, а! И нам, и покойному Трепакову. Ох, Павел, куда же ты лезешь и куда всех с собой тащишь?»

 

14. Генерал из Африки

Водянкин чувствовал себя на подъёме. Никогда не служивший в армии, он удивительно хорошо чувствовал себя в военной форме перед строем добровольцев.

– Господа! Я не буду вам ничего объяснять! Я не буду вас пугать! Я не буду вас призывать! Потому что вы и сами всё понимаете! Потому что у нас нет другого выхода: или мы все вместе вернём себе то, что имели, и отомстим, или нас убьют! Или мы остановим пироговскую банду, или нам придётся драпать до самого Тихого океана! Никто, слышите, никто не будет воевать за нас! Наша судьба – в наших руках, господа! – кричал он в холодный утренний воздух.

После завершения трансляции журналистов собрали в столовой и выдали горячий завтрак.

– Господа! Вас уже предупредили, а может, еще и не успели, но все присутствующие здесь с этого дня считаются приписанными к военному пресс-пулу. Это значит, что вы будете готовить материалы, посвященные предстоящим военным действиям. Естественно, за эту работу вы будете поощрены и по месту работу, и от имени государства.

Раздались одобрительные крики и жиденькие аплодисменты.

– Так как наша с вами страна оказалась в авангарде, на нас возлагается и дополнительная миссия освящения происходящих событий. К сожалению, здесь у нас наблюдается некоторый хаос. Профессор Жабреев, конечно, великий человек, но его трескучие проповеди уже начинают раздражать, как и репортажи о зверствах московских карателей. Людям хочется видеть живые лица своих защитников, услышать истории беженцев. По моей просьбе были отобраны подходящие кандидатуры. Не все из них хорошие ораторы, но вы должны подойти к заданию творчески и на основании реальных интервью подготовить хорошие, убедительные сюжеты.

Сева попал в элитную группу, которой достались самые важные герои.

Первым из них был здоровенный мужик в новенькой военной форме, с коротко стриженными седыми волосами. Удивительны в нем были две вещи: фантастический загар, ровный и глубоко въевшийся в кожу, как бывает только после многолетнего пребывания на тропическом солнце, и синяя нашивка с надписью «Уральский Добровольческий корпус им. Б. Н. Ельцина». Про такой корпус Сева ничего не слышал.

– Господа, хочу представить вам нашу новую звезду, – при этих словах Водянкина детина глупо хмыкнул и, казалось, смутился. – Генерал Сергеев, командир формирующегося корпуса имени Бориса Ельцина. Как вы знаете, Уральская армия оказалась обезглавленной и фактически уничтоженной из-за трагической гибели генерала Старцева и предательства ряда офицеров в Генеральном штабе. К счастью, возможность такого развития событий нами предусматривалось, поэтому на секретной базе нами и нашими партнерами уже несколько месяцев велась работа по формированию образа нашей новой армии. Сидящий перед вами человек, наш земляк, из патриотических убеждений бросил успешную службу в Африке, возглавил работу по формированию и обучению Уральского добровольческого корпуса имени Ельцина. Формировали мы его из армейских резервистов и добровольцев разных стран, в том числе к нему присоединились беженцы из охваченных мятежом территорий. Итак, генерал Георгий Николаевич Сергеев!

Генерал широко улыбнулся:

– Значит, я, как вам сказали, генерал Сергеев. Значит, хочу вам доложить, что по решению уральского правительства… да… вот… значит… был начат… ну, сформирован уже, короче… Уральский Добровольческий корпус имени Ельцина.

– А почему имени Ельцина? Откуда название?

– Да… ну, значит, Уральский добровольческий корпус – это в память добровольческого корпуса времен Второй мировой войны… Значит, почему именно Ельцина? Значит, рассказываю. Ельцин был первым президентом России, так? И он был первым, кто сделал решительный шаг навстречу её демонтажу… Вот… Ну, то есть враги не дали довести ему дело до конца, и вот… значит, процесс затянулся… Да. Но мы, уральцы, помним своего земляка, дошедшего до Москвы и показавшего… этим… москвичам… москалям, кто в доме хозяин. И во всём мире он известен, да!

Было очевидно, что полковник старательно воспроизводит некие тезисы, написанные, скорее всего, Водянкиным. Сергеев потел и тяжело дышал, но мужественно глядел в камеры:

– Ельцин известен как демократ! Как борец за свободу народа от кровавой клики московских палачей! Значит, поэтому мы, ну… то есть, ну вот, уральские патриоты… Военные… Решили, что вот, ну, надо как-то собраться всем и дать отпор этим… Этим сволочам и узурпаторам! Которые тянут свои лапы к вольному сердцу Урала… Несут смерть и разрушение народам Евразии…

Слушая наивные лозунги в исполнении немолодого и с виду совершенно обычного человека, Сева в который раз размышлял о всеобщем цинизме. Вот, например, сидит перед ним здоровый русский мужик, военный. Несёт какую-то ахинею про Ельцина. И ведь явно он присягал когда-то и Федерации, и, может, даже тому самому Ельцину, борцу за свободу. А может, ещё и Союзу. Ну, во всяком случае, каким-нибудь скаутом-октябрёнком, или как там у них это называлось, был. И вдруг – на тебе. Сидит такой самоуверенный болван и чешет что-то про кровавую московскую клику палачей. Чтобы он сам себе сказал, услышав эти лозунги тогда? Тоскует ли он по Родине? По великой стране? Он же должен её помнить?

Генерал принялся рассказывать о скоростных методах обучения бойцов и высоком моральном уровне своих солдат.

– И значит, вот… Честные люди Урала… И со всей… ну, изо всех стран, оккупированных Пироговым, вот они, ну, многие, значит, собрались на Урале и заявили… ну, значит, что готовы отомстить… И бороться… Потому что там остались их семьи, их товарищи… Ну, погибли, наверное… И я, значит, вот, по поручению правительства, был назначен… ну, как бы курировать этот проект. – Сергеев выдохнул и с надеждой посмотрел на Водянкина: всё?

– Замечательно, просто замечательно, господин генерал. Вопросы есть?

– Численность корпуса и вооружение? – бойко спросила девочка с телевидения.

– Значит, численность – это секрет. А вооружение, значит, самое современное. Новейшее. Пусть, значит, москали готовятся. Мы готовы к бою и скоро им за все отомстим!

«Ну, вот и заголовок готов!» – подумал Сева, и весь будущий материал от заголовка до последней точки стал ему ясен. Можно было возвращаться в офис, по дороге наговорить текст, потом только поправить.

– Скажите, а опыт, полученный в Африке, вам пригодится? – задал вопрос корреспондент Дальневосточного государственного вещания.

– В Африке-то? Ну, это несомненно!

Глаза Сергеева загорелись.

– По сути, в Африке мы чем занимаемся? Мы, значит, воюем с бандитами, с мародерами, с теми, кто не хочет строить новую спокойную и богатую жизнь, а всё ещё мечтает об этих вот всяких там так называемых независимых государствах… А ведь они, по сути, не получились, промучились с ними – да и что делать-то? Пришлось бывшим метрополиям, значит, возвращаться и наводить порядок!

Сергеев близко к тексту пересказывал тезисы их агитационной брошюрки «Кто мы и кто наши враги?», которую подробно изучали на занятиях в учебном лагере много лет назад, когда он только приехал в Африку.

На самом деле его звали Георгий Сенько, а про то, что он стал генералом, он узнал буквально вчера и очень обрадовался. Фамилию ему поменяли из соображений безопасности, чтобы не всплыли какие-нибудь некрасивые подробности из карательных операций на Черном континенте.

В российские времена он окончил офицерское училище и успел поучаствовать в Крымской компании, о чем не любил распространяться. Нет сомнений, что тогда он был пламенным патриотом и радостно ждал приказа наступать на Вашингтон, Берлин или куда скажет верховный главнокомандующий. Но поход на Запад не состоялся, а потом и вовсе случился Кризис. Никаких геройств лейтенант Сенько не совершал и так же, как и большинство офицеров российской армии, ждал, что будет дальше.

А дальше было вот что: рядовых распустили по домам, в часть приехал мужик в обычной военной форме, но с новыми погонами и стал агитировать присягать недавно провозглашенной Уральской Республике, обещая карьеру и хорошую зарплату. Кто-то из офицеров отказался и, получив выходное пособие, отбыл в неизвестном направлении. Остальные решили остаться служить новой власти.

Кое-кто из сослуживцев Георгия при этом испытывал серьёзные душевные терзания: час триумфа России казался таким недавнем, а победа такой близкой! Сам же он пережил крупнейшую геополитическую катастрофу двадцать первого века на удивление спокойно, много занимался спортом, учил английский и ждал, что будет дальше.

Присягнувших республике отправили в учебный центр в Сибирь, где инструкторы из разных стран несколько месяцев очень плотно занимались с такими же, как Георгий, – бывшими российскими офицерами, перешедшими на службу в армии Урала, Сибири и Дальнего Востока. Кроме тренировок были политзанятия, психологические тренинги и тесты. Как потом сообщили Георгию, он был одним из лучших.

Первое время его карьера в Уральской армии шла хорошо, но через несколько лет он понял, что никаких особых перспектив нет: расходы на армию постоянно сокращались, зачем она была вообще нужна, никто толком не понимал. Закончилась его служба из-за некрасивой истории: он ударил старшего офицера, за что был уволен. У него была своя версия случившегося, которой он поделился после увольнения, по собственному почину явившись в Комитет охраны конституции.

Он сидел в ресторане и угощал двух девушек, с которыми накануне познакомился. Девушки были не то чтобы очень нравственного поведения и вели себя соответствующим образом: громко разговаривали, хохотали и третировали официанта. За соседним столиком сидел офицер в обществе двух мужчин в гражданском.

Георгий специально, конечно же, не подслушивал, но получилось, что он услышал тост, который произнес один из мужчин:

– Ну, за день защитника Отечества! За нашу армию! Слава России!

Георгий был достаточно пьян, и ему показались забавным и тост и серьезность, с которой мужчина произнес эти забытые слова.

– Ой, а вы что, празднуете 23 февраля? А вам что, не сказали, что это больше не праздник? Я вам больше скажу: и России никакой нет! – сказал он громко и захохотал.

Девицы тоже засмеялись.

– Как вам не стыдно себя так вести? Вы же русский офицер? – строго обратился к нему офицер, вставая со своего места.

– Я не русский офицер, я уральский офицер! – воздев к потолку палец ответил Георгий.

Обмен фразами продолжился, но он не помнил точно, кто что сказал, в итоге он подошёл к офицеру и попытался ударить его. Сам Сенько не помнил, что мог кого-то ударить.

Девицы, естественно, убежали, а по показаниям офицера, по фамилии Сорокин, двух его друзей и сотрудников ресторана виноватым оказался Георгий Сенько. За это его и уволили.

В КОКУРе к его рассказу отнеслись с большим интересом, чем он рассчитывал, поблагодарили за бдительность, спросили, почему он не обратился в военную контрразведку. «Может, они там тоже 23 февраля празднуют?» – ответил Георгий и слушавшие его кокуровцы серьезно закивали головами. Его поблагодарили за бдительность и обещали помочь.

Была ли это помощь КОКУРа или стечение обстоятельств, но через пару недель ему позвонил вежливый человек и пригласил в офис в центре города. Это был пункт вербовки наёмников во всевозможные охранные структуры и формирующиеся колониальные органы власти в Африке. Так Георгий Сенько оказался в Африке.

Подписанию «Пакта ответственности» предшествовала длинная серия международных конференций по Африке. По первоначальному проекту предполагалось, что Африка будет поделена на зоны ответственности между странами Евросоюза и США. Однако на Гаванской конференции ООН по проблемам Африки правительства Бразилии, Индии, Китая и Японии потребовали своей доли. Раздел Африки задержал развал России. Собственно, гуманитарная катастрофа в Африке во многом спасла от оккупации Россию: здраво рассудив, что в новых государствах на построссийском пространстве можно наладить самоуправление под внешним наблюдением, а ситуация в Африке требует немедленного решения, международное сообщество приступило к разделу Африки сразу после Рижской конференции.

Итоговый акт был подписан в Парамарибо. Именно этому документу обязаны своим появлением Китайская Юго-Восточная Африка, Индийская Восточная Африка, а также Бразильская Юго-Западная Африка. Вслед за ударными силами армий стран, уполномоченных ООН на проведение гуманитарной операции в Африке, на континент начали перебрасываться частные параармейские формирования, которым вменялось охранять коммерческую недвижимость, поддерживать усилия армии и сил безопасности. Офицеры распущенной Российской армии стали подлинной находкой в этой ситуации. Их перебрасывали в Африку через частные вербовочные фирмы, и там, вдали от зануд из Европарламента, им предлагалось фактически подменить собой европейские войска. По прибытии в Чад Георгий начал успешно делать карьеру. Сначала он охранял строящийся завод, потом его отправили начальником в Родезию, там он получил предложение стать майором – формировались Вооруженные силы европейской зоны ответственности. Официально считалось, что костяк этой структуры составляют добровольцы из стран Евросоюза, но фактически армия комплектовалась контингентом из Восточной Европы. Георгий получил удостоверение на имя черногорского гражданина Христича и направление в Центральную Африку.

Служба шла хорошо, он жил в симпатичном коттедже, имел награды за боевые операции против «бандитов» – так для удобства называли остатки африканских армий, не пожелавших сложить оружие и продолжавших партизанить в джунглях. Ситуацией на далёкой родине он совершенно не интересовался, более того, исправно стучал в контрразведку на бывших соотечественников, кто любил на досуге порассуждать: негры вот в лесах воюют, а мы даже сопротивляться не стали, ещё и в наёмники подались! После истории в ресторане он затаил злобу на ностальгирующих по России и по возможности портил таким людям жизнь. «Они мне сломали карьеру – а я им. Всё честно!» – думал он.

Георгий старался больше говорить по-английски, научился играть в гольф и всячески демонстрировал свою европейскую идентичность. Ему хотелось быть похожим на настоящего британского офицера, героя колониальной эпохи, носителя цивилизации в нищей и опасной Африке. Поэтому он подходил к службе с точки зрения интересов Европы, полагая любые пророссийские настроения опасными и даже преступными.

Так он служил много лет, получал звания и премии. И вот несколько месяцев назад, после возвращения из очередного рейда в джунгли, его вызвали в штаб, в кабинет начальника контрразведки.

– Скажите, господин Христич, вы следите за положением дел в бывшей России? – спросил его человек в гражданском.

– Никак нет! – бодро ответил Георгий, судорожно размышляя, к чему всё это говорится. После того как несколько русских наёмников ушли в джунгли, чтобы присоединиться к туземным формированиям, среди русских ходили неприятные слухи, что командование собиралось всех проверить и неблагонадёжных изолировать.

– Так вот, полковник, ситуация осложнилась! – Он указал на голографическую карту Западной Евразии, по которой поползли надписи и разноцветные стрелочки. – Некоторое время назад некто Пирогов, полицейский из Рязани, поднял мятеж, захватил Москву и сейчас пытается возродить Россию. Господин полковник, что вы думаете по этому поводу?

– Я думаю, что нарушение условий Рижских соглашений приведет к кризису! – отчеканил он.

– Так и есть, кризис уже случился, и в ближайшие недели ожидается его эскалация. У нас к вам предложение: отправиться на Родину, где вы сейчас очень нужны. Вот сюда, на Урал, чтобы помочь сторонникам Рижских соглашений оказать сопротивление мятежникам. Думаю, вас там ждет очень интересное предложение и большая карьера. Сумму вашего гонорара, бонусы и страховочные условия, в случае вашего согласия, вы обсудите на месте. Сейчас там нужны верные и смелые люди, господин полковник! Понимаете? Верные и смелые! Такие, как вы!

Начальник контрразведки незаметно кивнул ему головой.

– Командование вашей части не возражает, но решать вам.

Георгий не привык отказывать просьбам командиров и на следующее утро отбыл в Европу. В Варшаве, где в тайне работал Объединенный штаб, его ввели в курс дела, назвали впечатляющую сумму и условия контракта, после чего, имея в кармане документы на имя полковника армии Уральской Республики Георгия Сергеева, он и прибыл в Екатеринбург и принял командование формирующимся корпусом имени Ельцина. Как ему объяснили, воевать этому подразделению едва ли придется, его задача – быть упомянутым в сводках и выполнять задачи по зачистке освобожденных территорий. Контингент, который он обнаружил на военной базе под Екатеринбургом, его вполне успокоил: это были озлобленные мужики, которым уже нечего было терять.

Но больше всего его обрадовали две новости: присвоение ему генеральского звания и арест полковника Сорокина, его давнишнего обидчика, дослужившегося до звания начальника Генерального штаба, разоблаченного путчиста.

 

15. Верный присяге

– Так что, он теперь будет вместо Старцева? – осторожно спросил Сева у Водянкина, когда Сергеев иссяк, и в ожидании выхода следующего героя все пили кофе.

– Ну, это пока рано обсуждать, но если не для печати, то, скорее всего, он и будет. В конце концов армия нам все равно нужна, а он гораздо лучше, чем эти ностальгирующие по России предатели, которых собрал вокруг себя бедный Старцев.

– А что все-таки написать про причины выхода Сергеева в отставку тогда? – уточнил Сева, который из рассказа генерала не очень уловил, в чем суть конфликта с изменниками.

– Написать в общих словах, мол, патриот, заподозрил, но не смог доказать. Про то, что он ходил в КОКУР, писать не нужно, а то как-то не очень красиво.

Водянкин говорил громко, и его слова услышали все.

– И про то, что он служил в Российской армии, тоже не писать. Ясно?

– Ясно.

В столовую вошел человек в форме с нашивкой добровольца на рукаве.

– Внимание, а вот очень интересный человек! Это Сергей Васильевич Яхлаков. Тульский обер-полицмейстер. Чуть не сказал: бывший, но Сергей Васильевич не бывший. Он самый высокопоставленный чин полиции Русской Республики, верный присяге, в лапы Пирогову и компании не попавший. Он до последнего оставался на своем посту, рискуя жизнью, дошел до Урала. Не складывал оружия и готов бороться!

Яхлаков был смущен:

– Здравствуйте! Ну не такой уж я герой, как господин Государственный секретарь рассказывает!

– Не надо скромничать! Между прочим, Сергей Васильевич лично знаком с самим Пироговым. Так что можете полюбопытствовать относительно морального облика спасителя России!

Журналисты накинулись на Яхлакова с энтузиазмом. Вот это действительно тянуло на сенсацию, не то что генерал из Африки!

Когда Водянкину доложили, что среди беженцев находится целый обер-полицмейстер, он заинтересовался и, после тщательной проверки личности, встретился с этим человеком. Настоящая история беглого полицейского не была героической, но Водянкин подсказал ему, как правильно подать биографию. Яхлаков ему понравился, и он решил слепить из него медиазвезду, потом протолкнуть на какой-нибудь пост в новых органах власти, которые рано или поздно придется создавать на освобожденных от мятежников территориях. Ещё один свой человек на хорошем посту всегда пригодится.

Сам Сергей Яхлаков был готов на все, собственно, только благодаря этому он неожиданно для себя стал полицейским и дослужился до высоких званий.

При Путине он был молодым, только-только успел отслужить в армии, как случился Кризис. Воспоминания о том времени у Сергея были исключительно бытовыми: родители сидели без работы, в долгах по кредитам, потом их выселили из квартиры за просроченные ипотечные платежи. Пришлось уезжать в деревню, в полуразвалившийся бабушкин дом и пытаться выживать там, копаясь в огороде. Случившееся было для Сергея непостижимым: перед его уходом в армию все у родителей было хорошо, они регулярно ездили всей семьей в Египет и Турцию, жили на вполне приличном для Воронежа уровне. И его отец, и сам Сергей были стопроцентными патриотами, отец даже возглавлял местную ячейку какой-то верноподданнической организации, чуть ли не самого Фёдорикова; постоянно устраивал то пикеты, то автопробеги, оклеив свою взятую в кредит машину патриотическими стикерами. Сам Сергей всегда, не считая армии, конечно, носил футболки с портретом Путина. И как могло случиться, что в критический момент ни Путин, ни Россия не помогли его семье. Этого Сергей не мог ни понять, ни простить.

Помыкавшись в деревне несколько месяцев, он сказал родителям, что пойдет в город, потому что крестьянствовать не готов категорически. Отец на него обиделся, а мать, наоборот, благословила. Жалко было сестру с братом, но он поклялся выбраться самому и вытащить их.

В городе уже были миротворцы – итальянцы и французы. Ничего плохого или неприличного они не делали, вели себя вежливо. Сергей несколько раз переночевал у друзей, читая распространяемые миротворцами газеты и с удивлением глядя в телевизор, где, в перерывах между репортажами с какой-то бесконечной конференции, постоянно рассказывали о преступлениях бывшего руководства России. В блоке местных новостей он увидел рекламу: «Записывайте в народную полицию! Если вы служили в армии, но никогда не работали в полиции РФ – это предложение для вас!»

Не сказав ничего приютившему его другу, который, глядя эти передачи, грязно ругался на оккупантов и оплакивал Россию, Сергей с утра явился по указанному адресу. Оказалось, что желающих вовсе не так много, и Яхлакову очень обрадовались.

Он запомнил документы, про родителей сообщил, что они крестьяне и живут в деревне – боялся, что былой патриотический пыл его отца может помешать. Но, похоже, так глубоко никто и не собирался копать. Его отправили в учебный лагерь. Так началась его служба в полиции. Спустя несколько месяцев была провозглашена Русская республика.

Сергей освоился и быстро продвигался по служебной лестнице. Но настоящий прорыв случился примерно через год службы: его вызвал к себе командир и сделал предложение принять участие в спецоперации. В заброшенном свинарнике предстояло расстрелять нескольких пойманных с оружием в руках террористов. Смертная казнь в Русской Республике была запрещена, поэтому избавляться от тех, кто с оружием в руках пытался бороться с новой властью, приходилось тайно. Яхлаков рассудил, что пути назад уже нет, и согласился.

Так он сдал свой секретный экзамен и получил путёвку в недавно организованную полицейскую академию. Учился на отлично, получил диплом и место в Тверском губернском управлении полиции. Спустя несколько лет его перевели в Тулу, и вскоре он стал обер-полицмейстером. Там женился, совершенно не пил, много занимался спортом и исправно посещал балы губернской элиты. Он построил новый дом родителям, отправил брата и сестру учиться за границу и был совершенно доволен своей судьбой – годы правления Юркевича были лучшими в его жизни.

Пироговский путч застал его на рабочем месте:

– Сергей Васильич, в Рязани переворот! – «адъютант его превосходительства» Борис Карпухин ворвался в кабинет шефа, красный от возбуждения. – Юркевича арестовали! Пирогов издал манифест о возрождении России и призывает поддержать его!

Яхлаков не сразу осознал весь ужас происшедшего.

– Пирогов? Это который Владимир Егорович?

– Он самый! Представляете, Сергей Васильич, конец генералу! Больше его рожи поганой не увидим! – радовался Карпухин.

Яхлаков чувствовал, как у него поднимается давление. Впервые вспомнился гадкий запах свинарника в колхозе «Красное знамя», поникшие фигуры с чёрными повязками на глазах, молча стоящие вдоль стены. Тогда бы всё обошлось гладко, если бы вдруг один из стоящих у стены не прервал молчание и не заговорил:

– Я знаю, что вы тоже русские, наши. Неужели вы не понимаете, что творите? Всё равно таких, как ты, на площадях ве…

Тогда Яхлакову собрал волю в кулак и с удовольствием заткнул говоруну рот свинцовым кляпом. «Сука, ещё поучи меня жизни!» – подумал он и поймал взглядом одобрительный кивок офицера Тайной полиции, наблюдавшего за экзекуцией.

– Ты что несёшь, а? Ты что, не понимаешь, Карпухин! – взорвался он, и, как бывало в особо нервных ситуациях, его затрясло.

– Идиот, поднимай всех! Быстро! Тревога! Машину, срочно!

Через несколько часов стало ясно, что мятеж столь грандиозен и неожидан для всех, что подавить его без военной силы нельзя. Ближайшие вооруженные силы находились в соседних государствах – Русской Республике армия по Рижским соглашениям не полагались. Яхлаков надеялся, что вот-вот пришлют хотя бы какой-нибудь спецназ на помощь – но про это ничего не было слышно. Он отправил жену с детьми к родителям под Воронеж, с наказом в случае чего уезжать в Украину. Наверное, стоило поехать с семьёй, но решил подождать, может, потому, что начал снова пить и не совсем хорошо понимал, насколько всё серьёзно.

К третьему дню восстания губернская и городская власть разбежалась или попряталась – в кабинетах сидели совсем мелкие клерки, Яхлаков их контролировал, требовал работу не прекращать. Никто не выходил с ним на связь. Рязанские каналы транслировали обращения мятежников. Московские успокаивали и призывали не впадать в панику.

Сергей и несколько его сотрудников обедали, когда заработала служебная связь.

– Яхлаков, ты чего там суетишься?

Сергей узнал полковника Пирогова. Они были немного знакомы, встречались в Рязани на совещаниях. Яхлаков держался подальше от рязанской политики, да и его считали тихим провинциальным служакой, поэтому близкой дружбы у них не было да и быть не могло. Глядя на открытое и честное лицо командира спецназа, Яхлаков часто думал: в каком свинарнике он сдавал свой экзамен?

– Ты что, Сергей, собираешься в нас стрелять? И ребят под монастырь ведёшь? Юркевич арестован, все уже давно перешли на нашу сторону! До твоей Тулы просто руки не дошли, но я послал людей, жди! Ты же ничего плохого не делал, а? Героем хочешь стать? Думаешь, кто-то оценит? Давай к нам с теми, кто там у тебя еще остался, – мы собираемся в Москву, там ооновцы разбежались. Слышишь, Яхлаков? Иначе поймаем и публично судить будем, есть ведь за что?

– Самого тебя судить будут, понял? Публично! Есть ведь за что, а?! Не на того напали! Пошёл ты на хер! – Яхлаков выключил связь.

«Надо драпать! Сейчас! Немедленно! К своим!» – мысль, в последние дни маячащая на заднем плане, завладела им.

Над городом появились вертолёты и беспилотники, связь больше не работала. Под окнами управления полиции собралась толпа, мелькнул трехцветный флаг со споротым гербом Русской Республики.

«Так, хватит героизма!» – Яхлаков допил стакан виски и в полузакрытую дверь крикнул:

– Собираемся быстренько! Машины готовьте!

Сергей вошёл в комнату отдыха, остановился перед шкафом и задумчиво поскрёб заросший подбородок. Потом снял пропахшую бессонницей и ужасом форменную рубашку, измявшиеся брюки и обтёрся полотенцем. Извлёк из шкафа парадную форму с медалью «За службу Русской Республике» и запасную белую рубашку, всё ещё пахнущую покоем и благополучием. «Суки драные, я вам покажу Россию, я ещё вернусь! Я вам такую Россию устрою – пожалеете!» – подумал он, затягивая галстук и поправляя аксельбанты.

К тому времени в него подчинении оставалось едва человек пятнадцать. Куда делись остальные – он предпочитал не думать.

Призвав притихшую толпу к порядку и пообещав скоро вернуться, он прыгнул в бронированную машину и небольшая колонна тронулась. Но спланированного отступления не получилось – их засекли и обстреляли, одна машина сгорела. Тогда оставшиеся в живых бросили технику и побежали врассыпную.

С небольшим караваном таких же, как он, беженцев с большим трудом ему удалось добраться до Поволжья, но настроение местных властей, особенно полиции и армии, ему не понравилось: люди в погонах, которые ему попадались, смотрели на него не с сочувствием, а с плохо скрываемым презрением.

– Бегите, крысы! Куда бы ни бежали – Пирогов вас догонит! Бегите сразу в свою Америку! – кричали пикетчики перед офисом по приёму беженцев, и их не разгоняли.

Сергей решил довериться интуиции и принял решение лететь в Екатеринбург, а если и на Урале все так же гнило, то ехать к семье и там уже определяться с дальнейшей жизнью.

В Екатеринбурге всё было строго: прилетевших долго и тщательно допрашивали сначала в аэропорту, потом в просторной промзоне, спешно оборудованной под фильтрационный лагерь для беженцев. К Яхлакову вопросов было немного, после второго допроса его переправили в пансионат на одно из челябинских озёр. Там он пришел в себя, связался с женой, которая уже была в Украине и звала мужа к себе. Он собирался улететь в Харьков, но тут произошла встреча с Водянкиным. Тот нарисовал ему интересные карьерные перспективы и предложил остаться. «Всей возни от силы на месяц-два, зато потом буду героем!» – решил Яхлаков и согласился.

– Скажите, а какой он, этот Пирогов, вы же его знали? – спросил Сева, когда тульский обер-полицмейстер закончил свой рассказ, скорбно сообщив, что, по его сведением, всю городскую и губернскую верхушку казнили или держат в тюрьмах, в нечеловеческих условиях.

– Пирогов – это страшный человек. Беспринципный карьерист, авантюрист и приспособленец. Ни для кого не секрет, что у него всегда была репутация кровавого палача: он своими руками убивал наивных мальчишек из НОРТа, чтоб их кровью заслужить к себе доверие Юркевича! Я сам служил в русской полиции и говорю это со всей ответственностью!

 

16. Могильщики России

Военное положение изменило город. Вроде бы всё, как всегда, но особая хмурость лиц и военные патрули красноречиво указывали на титаническое напряжение сил и скорую неизбежную развязку. За редким исключением, большинство горожан были безразличны к происходящему. И действительно, войди в Екатеринбург пироговцы – что изменится для обычных людей? Ну, сломается привычный уклад жизни, на время исчезнет ясность, а потом? Потом всё вернется на круги своя. Ну, разве что с экранов исчезнут привычные лица и появятся другие. Возможно, конечно, что публичная казнь Полухина вдохновила бы людей, но явно ненадолго. Да и едва ли можно было надеяться, что старый плут не успеет убежать. Учитывая сложную обстановку на западе и фактически прифронтовой статус Екатеринбурга, срочная встреча делегаций стран Рижского договора проходила без обычного пафоса, без особых церемоний. Участники форума прибывали в оцепленный казахскими военными аэропорт и в сопровождении бойцов бригады спецназа КОКУР мчались в охраняемый корейскими солдатами Дворец Республики. Гостей встречал источающий любезность министр иностранных дел Касимов и вездесущий Водянкин. Касимов свыкся с переменами в структуре власти, перестал нервничать в присутствии «выскочки», наоборот, всячески угождал ему и с подчеркнутым почтением представлял главам делегаций.

Изначально мало кто желал лететь «под московские пули», как выразился дальневосточный премьер Куприянов. Но гарантии безопасности, выданные от Объединенного штаба, были убедительными: небо над Уралом охраняла группа спутников и переброшенные без особой огласки самолеты НАТО – этим занимался Объединенный штаб, о деятельности которого знали только посвящённые. Высшее руководство было убеждено в безопасности мероприятия, а обыватели удивлялись отважности лидеров, не побоявшихся отправиться под нос врагу.

Первым прибыл лидер Дальнего Востока и, увидев вокруг Дворца Республики «своих» корейцев, улыбнулся и громко, так чтобы все вокруг услышали, сказал:

– Ну, рядом с этими ребятами можно ни о чём не волноваться!

Он пожал руку генералу Паку и нескольким офицерам и проследовал внутрь. Его эмоции разделяли далеко не все. Председатель чрезвычайного временного правительственного комитета Сибирской Народной Республики генерал Голышников был раздражен:

– То китайцы, то корейцы… Дожили! – Виктор Сергеевич тепло пожал руку Касимову: – Под конвоем нас уже держат?

– Что-то вы мрачный! Надо быть оптимистом! – ободряющим тоном заметил Касимов и представил гостю Водянкина.

– Тут впору в петлю лезть от такого оптимизма, дорогой мой! Ей-богу, не знаю, что сейчас хуже, улететь из Новосибирска или там оставаться. – Чрезвычайный сибирский диктатор действительно походил на человека, готового на суицид.

– Неужто всё так плохо? – Водянкин протянул гостю руку и, жестом указав дорогу в конференц-зал, пошёл рядом, оттеснив сопровождающих лиц.

– Ох, да у нас плохо с тех пор, как Ларису взорвали. Я так и не понял, что происходит – но чувствую, что-то плохое. Иногда даже думаю, может, лучше пусть меня свои сволочи шлёпнут, а потом хоть трава не расти! Пусть китайцы сами руководят, как хотят, напрямую. Вот ей-богу, пули жду от каждого! Пью, как сукин сын, ночей не сплю. Волком выть охота! Не хотел людей казнить, думал обойдётся, а позавчера… Всю ночь китайские товарищи на базе старались… Страшно это, господа, страшно… – Голышников с отчаянием посмотрел в глаза Водянкину.

– Может, вам не стоило отправлять своих ребят к нам? – Водянкин знал: ситуация в Новосибирске была сложная, и действительно полагал, что без сибиряков можно было обойтись.

– Так ведь китайцы настаивают! Да это уже не важно. У меня там сильный корпус жандармерии. Китайцев наняли, хотя контингент тот ещё… Да, честно говоря, сброд всякий. Американцы ругаются, а я махнул рукой. Сказал, шлите свои войска, раз вам китайцы не нравятся! Из своих бандюков сформировал ударный корпус, там такие головорезы… Самому страшно… Всё-таки надеюсь, что пока я террором эту бестолочь остановлю. А там или пан, или пропал! – махнул рукой Голышников.

– В смысле? Что значит «пока»? – уточнил Водянкин.

– Пока не вломим этому Пирогову общими усилиями. Если мы сейчас его погоним к Москве, деморализуем эту публику, которая ещё осталась не пойманой. Если не остановим… Ну, ты и сам понимаешь… И бежать некуда. Где можно коньячку намахнуть, пока собрание могильщиков России не началось? – криво улыбнулся сибиряк.

Водянкин в ответ тоже натянул улыбку и указал направление к буфету. Голышников тяжело вздохнул и поплелся к стойке.

«Могильщики России! Тоже мне, поэт Тютчев! Но драться готов. Видать, есть за что! – подумал Водянкин, возвращаясь к Касимову. – Впрочем, Голышникову, должно быть, особенно обидно. Жил себе спокойно, пока Ларису Валерьевну не рванули со всей командой, а теперь за всех отдувается»

***

Ларису Ожигалову Водянкин видел однажды во время рабочей поездки в Новосибирск. Державная женщина, за несколько лет заслужившая звание «железной леди Сибири», производила сильное впечатление. Начала карьеру ещё в Федерации, была провинциальной депутатшей, из выдвинутых во власть работниц соцзащиты. Кризис и последующие события стали для неё трамплином. В считанные месяцы она оказалась главным критиком первого сибирского президента, одного из «раскаявшихся». Ларису Валерьевну быстро заметили, и скоро эта пышнотелая громогласная дама оказалась во главе целой партии – легендарного «Сибирского союза».

Покаяния и отречения не спасли карьеру старого аппаратчика, и первый сибирский президент Лаптев подал в отставку, после того как Ожигалова выиграла парламентские выборы и с трибуны заявила, что «эту перекрасившуюся сволочь мы быстро в расход пустим». Про то, кем была до «перекраски» она сама, никто никогда не смел ей напоминать. Вскоре она стала президентом, эффективно и быстро установила полный контроль над Сибирью. Водянкин ездил изучать ценный сибирский опыт стабильной и крепкой власти и был впечатлён масштабом личности этой женщины, её поразительной способностью контролировать ситуацию. Тем ужаснее были последствия её гибели. Пироговские боевики взорвали её команду во время внеочередного съезда «Сибирского союза» в Новосибирске. Взрыв грянул, когда Лариса Валерьевна в присущей ей непосредственной манере обкладывала с трибуны рязанских мятежников последними приличными словами. Несколько сот трупов, почти вся элита Сибири.

Спустя несколько часов одно из самых стабильных государств на построссийском пространстве погрузилось в хаос и анархию и с тех пор пребывало в полуразваленном состоянии, скрепленное только жестоким террором, ответственность за который возлагали на самого Голышникова. Между тем совершенно очевиден был китайский интерес в нагнетании хаоса в Сибири и активное участие Пекина в этом процессе.

Сам же Голышников был типичной жертвой обстоятельств: когда кинулись искать нового руководителя, самым старшим по званию из руководства Сибири оказался отдыхавший в Корее генерал Голышников, вице-премьер и министр внутренних дел. Наблюдательная комиссия сделала ставку на него. Китайцам он показался компромиссной фигурой, и через четыре часа он лично зачитывал обращение от имени чрезвычайного временного правительственного комитета.

Потом были спорадические восстания в городах, подавляемые созданными ещё по приказу Ожигаловой подразделениями наёмников, разоружение армии, комендантский час во всех населённых пунктах, неожиданное введение китайского контингента и общее ощущение близкого краха диктатуры Голышникова. Неожиданно для себя этот неловкий человек оказался кровавым диктатором и «врагом русского народа номер один». За это время на него уже четырежды покушались, последний раз всего пять дней назад: его попытался убить телохранитель.

Водянки вернулся к парадному входу.

– Старик совсем расклеился, я гляжу, – попытался завязать светский разговор Касимов, но в двери показалась новая делегация.

– Байкальцы приехали! – сообщил он и, улыбаясь, сделал шаг вперед.

Прибайкальская Федерация была самым неудачным государством к Востоку от Урала. Там с самого начала всё не задалось, менялись правительства и действующие лица. В мирное время её судьбой никто особо не интересовался. Как сообщалось в подготовленной справке МИД, «после затяжного парламентского кризиса путём значительных компромиссов и под давлением Наблюдательной комиссии, Байкальская партия труда, Социалистическая народная партия и Новая демократическая партия договорились и сформировали коалиционное правительство». Реджепов, впрочем, уверенно говорил, что всё держит под контролем и ручался за нового премьера.

Приехал якутский премьер-министр, но держал себя отстранённо – его страна давно уже не считала себя частью этого сообщества. Потом подтянулись представители других национальных государств Сибири.

– Этих явно заставили приехать по линии Наблюдательной комиссии. Все обижаются, что их причисляют к нашему нелепому союзу – прошептал Касимов.

– Рижские соглашения подписывали – пусть ездят. Да и вообще, можно подумать, Пирогов бы пожалел их высокие чувства! – Водянкин мало что знал о жизни в этих странах и в глубине души тоже считал нелепым их звать на такие мероприятия.

– Как сказать. Он, кстати, против национальных республик не особо выступает. Это в его команде какие-то горячие головы…

– Жаль, что мало горячих голов там. Кричи он посильнее про Крым и Донбасс, сейчас бы уже турки с украинцами на подходе были!

Представители Петербурга и Новгородской Республики прибыли одним рейсом.

«Что у них там за жизнь, кстати, в этом Новгороде? Чем они занимаются? – думал Водянкин, пожимая руку новгородскому посланцу. – Нужно туда съездить, поглядеть. Говорят, прибалты с белорусами там навели красоту и тишину. Вот к кому Москву-то дурацкую прирезать бы – к Новгороду. Как месть за Ивана Грозного, хоть и очень запоздалая!»

Поморская делегация не приехала, поручив подписать документы своему послу. В Архангельске в последний момент что-то случилось в аэропорту. Тем не менее официально было объявлено, что присутствуют все созданные по условиям Рижским соглашений государства, не охваченные мятежом.

***

Конференция открылась с большим опозданием – до последнего ждали специальных представителей Евросоюза и США. Ходили слухи, что гости будут высокого ранга, ждали чуть ли не вице-президента, но прилетели всего лишь специальные представители. Журналистов просили не беспокоиться, уверяя, что всё в полном порядке.

Первым выступил председатель Наблюдательной комиссии, пожилой чешский дипломат Славомир Качек. Все последние месяцы он находился под постоянным градом критики за бездействие и беспомощность, и сам был не рад, что когда-то согласился занять этот пост. Впрочем, два года назад ничто не предвещало беды, Качек надеялся тихо отсидеться на своем месте до пенсии. Теперь получалось, что и в историю он вляпался, и с работой не справился, и будущее было неопределённым. Поэтому клял Пирогова он с особой страстностью, вкладывая в протокольные фразы большое личное чувство.

Потом выступили другие участники, и решение о формировании коалиционных вооруженных сил и единого фронта против Пирогова было принято единогласно. Это показавшееся наблюдателям весьма запоздалым решение должно было, наконец, создать условия для легализации давно работающего Объединенного штаба.

Официальная позиция США свелась к моральной поддержке и формальному неучастию. «Докажите, что страны Рижского договора состоялись как государства, самое время для этого!» – закончил свою речь представитель США.

Европейская позиция была более конструктивна.

Во-первых, Германия очень волновалась за Восточную Пруссию, которую старательно обустраивала в последние годы. Во-вторых, волновался официальный Киев: «возрождение России» путало все карты, прежде всего во внутренней политике. Социалистическое правительство испытывало сильное давление со стороны правых и националистов, пришлось усилить активность на северном направлении. В-третьих, финны были недовольны развалом опекаемой ими финно-угорской конфедерации и переживали за Карелию. Тем не менее другие страны воевать не хотели и заблокировали отправку каких-либо войск. Компромиссом стало разрешение на участие в военных действиях добровольцев, которых следовало срочно навербовать,

Сева вместе с многочисленными журналистами, наблюдавший за ходом конференции из пресс-центра, более всего поражался скучной атмосфере мероприятия, несоответствию формы содержанию процесса. Какие-то неприятные мужики и несимпатичные тётки, сидя за огромным пустым столом, принимают решения, от которых будет зависеть будущее миллионов людей. Понимают ли они, что делают? Поймут ли люди, которые краем глаза увидят где-нибудь репортаж об этой говорильне, что это их тоже касается? Одновременно он диктовал материал для «Республики»: «Все здоровые демократические силы Северной Евразии продемонстрировали неуклонную решимость единым фронтом выступить против кровавой клики Пирогова и вернуть мир и покой народам…»

Отдельным пунктом прописывался созыв новой конференции, посвящённой послевоенному устройству Северной Евразии, после «ликвидации вооружённого мятежа на территориях Москвы, Русской Республики, Конфедерации финно-угорских народов и Поволожской Федерации». Целью предстоящего форума была замена Рижских соглашениё и оформление ново геополитической реальности.

Рабочая группа по подготовке решений должна была трудиться под эгидой Наблюдательной комиссии. Уральскую Республику представлял Павел Водянкин.

 

17. Битва за Урал

Превратить начало похода на Москву в пропагандистское шоу было очевидной идеей. Времени было немного, поэтому решено было красиво построить еще не отправленные на фронт войска на площади перед Экспоцентром и организовать несколько напутственных речей.

Составлением списка и общими хлопотами занимался лично Водянкин. Для себя он решил, что это должно быть динамичное коротенькое шоу. Список выступающих был небольшим, но символичным: президент республики с официозным напутствием от себя и союзных государств, православный митрополит, кто-то от синода протестантских церквей, мулла, а в конце красивая девушка – как бы от имени матерей, жён, невест и сестёр уходящих на фронт солдат. С религиями был перебор, а ведь просился выступить ещё мормон, Великий Мастер Великой Ложи Урала, альтернативные православные митрополиты, кришнаиты, буддисты и челябинские зороастрийцы. Под разными соусами им всем отказали, чтоб не затягивать церемонию и не превращать её в карнавал. К счастью, хоть раввин и католический епископ отказались сами – католик сослался на Рим, а раввин сказал, что не хочет, чтобы потом опять говорили, что евреи ссорят русских между собой.

Осталось только согласовать речи.

Проще всего было с президентом и девушкой. Полухин всю жизнь занимался произнесением публичных речей. Собственно, поэтому он уже второй срок и сидел в президентском кресле – второго такого краснобая надо было еще поискать.

Девушка на примете у Водянкина тоже была – его последняя любовница, восходящая его усилиями звезда уральского вещания. Речь для нее он хотел написать лично, но замотался и в последний момент попросил это сделать академика Жабреева. Тот с радостью согласился, но что он там написал, Водянкин не видел. В конце концов автор был многократно проверенный, с пониманием.

От мусульман в подобных случаях выступал имам соборной мечети, приятный татарский джентльмен, с которым Водянкин часто встречался за гольфом, так что здесь проблемы исключались.

Гвоздем программы должно было стать выступление митрополита. То, что в самый напряжённый момент удалось купить митрополита, было несомненной и колоссальной удачей. Про себя Водянкин называл это именно покупкой. Деньги из реджеповского кошелька решали все накопившиеся финансовые проблемы митрополии, а ведь такую помощь можно было бы сделать постоянной и держать церковь на коротком поводке. Плюс уже от себя лично госсекретарь пообещал Иннокентию повлиять по партийной линии на особо антицерковно настроенных депутатов и даже туманно намекнул, что можно будет подумать об изменении законодательства, чтобы улучшить положение православной церкви.

В обмен на все это Иннокентий обещал лояльность, а в обозримом будущем – целиком и полностью поддержать поход на Москву, отмежеваться от Пирогова и его сторонников, потребовать от патриарха однозначной оценки событий. Все это должно было произойти сегодня. Патриарх, конечно же, побоится что-то сказать против Пирогова, а значит, можно будет потом посадить на его место кого-нибудь более сговорчивого, хотя бы и Иннокентия. Впрочем, сохранение московской патриархии было весьма спорным вопросом, и Павел полагал, что её надо ликвидировать. Но если уже эту московскую лавочку не прикроют, почему не посадить на нужное место своего человечка? Один раз взяв реджеповских денег, Иннокентий и в другой раз не откажется. «Какой-никакой, а рычаг!» – думал Водянкин, собираясь на торжество. Учитывая наступивший развал, надо думать над усилением влияния республики на западе от Уральских гор, тут любой человек может пригодиться!

Последним должны был выступать кто-то от протестантов. Этих господ Павел не любил. С ними всегда было сложно договориться, потому что их было много, все были разные. Несколько лет государство вообще не вмешивалось в религиозные вопросы, а когда провели большое исследование религиозных предпочтений жителей республики, выяснилось, что в стране не просто много протестантов, а есть даже некоторое количество населенных пунктов, где большинство населения принадлежит к какой-то одной конфессии, при чём зачастую довольно экзотической. Например, было выявлено несколько мормонских деревень в одном районе, который с тех пор в шутку называли «наша Юта». Были ещё три деревни «Свидетелей Иеговы», например, впрочем довольно в глухой местности.

За исключением особо радикальных конфессий, большинство уральских протестантов так или иначе взаимодействовали между собой и властью через синод протестантских церквей Урала, куда Водянкин обратился с просьбой прислать на церемонию какого-нибудь вменяемого пастора. После того как несколько особо идейных пацифистов отказались выступать, все-таки было названо имя, на которое выписали пропуск.

Полухин традиционно не подвёл.

– Для нашего Отечества, для нашей республики наступили суровые дни испытаний! В ближайшие дни наши доблестные воины могут лицом к лицу встретиться с кровавой сворой московских мародёров, рвущихся к сердцу Урала! Я хочу напомнить нашу историю. Когда-то давно Урал отправлял своих добровольцев на спасение Москвы и весь мир от полчищ Гитлера. И теперь мы снова посылаем своих ребят, но на этот раз не Москву защищать, а зачищать её от засевших там негодяев.

«Про Гитлера-та он к чему приплёл? – подумал Водянкин. – Риторика явно откуда-то из прошлого. Наверное, ещё в путинской России такие речи толкал. Даже странно, что я его совсем не помню по тем временам, говорят, был в первых рядах путинистов и патриотов!»

– Я верю в наши силы, верю нашим союзникам! – продолжал президент. – Я не сомневаюсь: битва за Урал будет нами выиграна! Я верю, что наши ребята в одном строю с нашими верными союзниками скоро пройдут торжественным маршем по Красной площади! Мы водворим мир и порядок на западе от Уральских гор! Мы противопоставим вечному московскому хаосу наш уральский, наш сибирский, наш дальневосточный порядок! Ну и наши союзники с той стороны тоже поднажмут, я надеюсь!

Иннокентий чувствовал себя крайне неловко. Последние дни, когда он оказался в центре всего, от чего много лет старательно прятался, прошли как в тумане.

Во время встречи Водянкин уговорил его принять свои условия – где-то уговорами, где-то угрозами, где-то прямым подкупом. С тех пор митрополит уже успел дать несколько интервью международным и уральским СМИ, где позволил себе новые интонации, например, сказал, что православие пережило Россию так же, как в свое время пережило Византию и СССР, и церковь Христова никогда еще не чувствовала себя так вольно и свободно, как в эти годы. Интервью стали сенсацией. Патриарх всё понял и пытался выйти на переговоры, но Иннокентий струсил и решил не общаться с ним до тех пор, пока что-то менять или отменять будет поздно. Зато он получил поддержку от многих епископов и митрополитов Сибири, Дальнего Востока, Поморья и других регионов. Очень может быть, что и они делали это не от хорошей жизни, а может быть, они и сами осмелели и решились идти наперекор патриарху по проторенной им дорожке.

Изменение его позиции вызвало непонимание в ближайшем кругу, впрочем, без каких-либо практических последствий. Отец Виктор, по всему видно было, явно осуждал владыку и просил отправить его в какой-нибудь дальний приход. К сожалению, помочь ему Иннокентий не мог: слишком активно Виктор был связан с друзьями-казаками. В итоге отец Виктор и несколько его единомышленников оказались под арестом. Отца Адриана он с большим облегчением запретил в служении и велел отбыть на покаяние в монастырь. «Не поедет – лишу сана, и это уже не мое дело, пусть живёт как знает! Что тут поделать? На все воля Божья».

Иннокентий отчётливо понимал, что своим выступлением он навечно запишет себя самые злобные враги русской церкви, однако неизвестно, будет ли кто эти списки составлять. Знал, что даже после ареста отца Виктора многие тайно молились за победу Пирогова. Не сомневался, что террористы будут охотиться за ним. Но понимал и другое: один неверный шаг – и его место займёт мерзкий интриган, настоятель Верхотурского монастыря отец Павел. А проклятый этот Павел колебаться точно не будет!

Зато какие перспективы открывались – если, конечно, верить скользкому типу Водянкину. Впрочем, первые деньги на счёт митрополии уже поступили, и хотя бы в этом можно было считать его человеком слова.

Взойдя на трибуну, Иннокентий размашисто перекрестился и заговорил размеренно и солидно:

– Братья и сёстры! Ныне настал день испытаний для уральского нашего Отечества. Подлые изменники Родины, клятвопреступники и бунтовщики против Бога и законной власти дерзновенно пытаются навязать нам свою злую волю. Но силён Урал духом! С нами правда и закон! Сегодня во многих храмах и монастырях нашей церкви отслужены молебны о даровании победы нашему уральскому воинству и нашим союзникам. Я лично возглавлял молебен в Храме-на-Крови! Ныне хочу благословить наше воинство на ратные подвиги для защиты пределов нашего Отечества и для борьбы с клятвопреступниками до полного их уничтожения! Я и впредь буду молиться за нашу победу и призываю к этому всех верных чад церкви! Мои молитвы и молитвы нашей церкви пусть ведут наших воинов в бой! Да благословить вас Бог!

Иннокентий перекрестился и вопросительно посмотрел на удовлетворённо кивающего Водянкина.

«Ну, сейчас самое страшное», – подумал Иннокентий и продолжил:

– Пользуясь случаем, хочу публично обратится к отцу нашему, святейшему Патриарху Московскому! В эти дни смуты и всеобщего помрачения, когда зло торжествует и поругает святыни, важно услышать голос пастыря, призывающего паству принять единственно возможную для православного христианина сторону – сторону Богом данной, законной власти, тем самым встать против изменников, преступников, убийц и насильников. Дальнейшее молчание патриарха нам придётся считать или его согласием со всем тем безумием, которое ныне происходит в Москве, или его боязнью возвысить пастырский голос против беззакония и хаоса. Я обращаюсь к святейшему патриарху от лица православных Урала, от лица православных Сибири, Дальнего Востока, Поморья, Новгорода, Пскова и Санкт-Петербурга с призывом возвысить свой пастырский голос и обличать, подобно святителю Филиппу, митрополиту Московскому, беззаконные дела и слова нового Иоанна Грозного! Молчать далее нельзя, молчанием Бог предается! «Ну, вот и все!» – подумал он и сошел с трибуны.

По толпе пробежал шёпот, и спустя секунду сидящие на вип-местах руководители республики увидели моложавого лысеющего мужчину в тёмном костюме и белой рубашке без галстука, энергично шагающего сквозь толпу.

Он взошел на трибуну, положил перед собой Библию, и, оглядев собравшихся, начал:

– Во имя Господа Иисуса Христа! Меня зовут Алексей Козлов, я пастор церкви Иисуса Христа «Пробуждение». Мы, протестанты, такие интересные люди, вы знаете! Долго решали, кто должен сюда идти. Я сам вызвался! Знаете почему? Я очень рад быть с вами сегодня! Ибо сказано в Писании, как хорошо и как приятно быть братьям вместе! Аллилуйя! – Он сделал паузу и, улыбаясь, смотрел в толпу перед собой. – Знаете, когда я собирался сюда, я долго думал, что вам сказать. И я молился вчера вечером, прося Господа вдохновить меня, научить меня нужным словам. Я молился, и Господь мне ответил, друзья мои! Господь Иисус явился мне во сне!

«Как-то он издалека начал! Кого они нам прислали, а? Что за идиот, говорящий с Богом? – Водянкин заерзал на своем месте. – Если он сейчас не перейдёт к главному, надо будет его как-то убирать!»

– И господь сказал мне: Москва – это Вавилон! Москва – город греха! Москва – город порока! Москва – это блудница на семи холмах! И тогда я все понял и сказал: аллилуйя, Господи! – Пастор повысил голос и продолжил говорить все громче и громче: – Мы должны поразить дьявола! Мы должны сокрушить Вавилон! И мы должны принести туда слово истины! И мы пойдём туда, неся слово Божье! Мы приведём Иисуса в эту цитадель дьявола и сокрушим твердыню Антихриста! Ибо мы принесём кару Божью на головы язычников! Отступников и клятвопреступников сокрушим мы, во имя Иисуса! Аминь! Мы – дети Божьи, мы – дети Иисуса! Аллилуйя и аминь! Мы ныне армия Иисуса Христа и он наш генералиссимус! Слышите, что я говорю вам? Ныне здесь собирается Божье воинство! Слышите, как сам Господь зовёт нас в бой? Слышите, как архангелы трубят? Это Сын человеческий благословляет верных своих на бой с дьяволом! Мы сокрушим дьявола? – прокричал преподобный.

– Аллилуйя! – откликнулись на его призыв несколько десятков голосов с разных сторон. Похоже, пастор привёл с собой группу поддержки.

– Мы победим Антихриста? – крикнул он громче. На большом экране было видно, как пот струится по его вискам и высокому лбу.

– Аллилуйя! – откликнулись уже сотни голосов.

– Мы армия Иисуса? – крикнул он истошно, и лицо его стало страшным и притягательным одновременно. – Мы армия Иисуса? – повторил он снова, слыша в ответ вопли «Да!» и «Алилуйя!». – Мы и есть армия Иисуса! И мы пойдём на Вавилон и сокрушим его! Сокрушим Москву, сокрушим великую блудницу! Во имя Иисуса! Аминь! Приходите на наши собрания, каждое воскресение мы славим Иисуса! Аллилуйя!

Митрополит Иннокентий, сидевший во время этой страстной проповеди с растерянным лицом, очнулся и стал судорожно озираться, лепеча что-то о неуместности происходящего.

Возникла заминка: имам отказывался выступать, заявив, что он не соглашался на участие в протестантском богослужении и что если бы он знал, что речи должны выглядеть вот так, он бы вообще не пришел. Но Водянкин его уговорил выступить, и он все-таки вышел на трибуну. На фоне красноречия предыдущих ораторов имам был подчёркнуто краток и ограничился общими словами, не отказав себе в удовольствии призвать всех посетить в пятницу соборную мечеть.

«Испортил нам всю обедню этот Козлов!» – злился Водянкин, получив от президента и премьера негодующие послания.

Вышедшая на трибуну после имама телеведущая в красном, чрезвычайно смелом платье выглядела не очень уместно, но сама она об этом не думала и бойко начала свою речь:

– Мы – ваши сёстры, невесты, жёны и матери – говорим вам: идите в бой и спасите нас! Спасите нас от беды, спасите нас от войны, спасите нас от Москвы! Россия, как упырь, лезет из гроба, и кто-то должен вбить наконец кол в её поганую гнилую грудь! Россия – это зло, которое вы должны уничтожить, чтоб ваши дети жили в счастливом мире, а не в вечном кошмаре! Жили и не знали этого слова, не боялись этого проклятья! Будьте сильными! Будьте отважными! Будьте безжалостны к врагам!

«Жабреев что-то перегнул в этот раз! Стареет, теряет чутьё. – Водянкину и эта речь не понравилась, он представлял себе что-то более жизнерадостное и без „упырей“. – Имам как-то скомкано выступил, и баптист перегнул палку. За всем нужно следить самому, один раз сам не вычитаешь – и начинается! Впрочем, получилось неплохо, митрополит не подвёл. Реджепов будет доволен», – успокаивал он себя.

– Победите врагов и возвращайтесь с победой домой! Возвращайтесь скорее! Мы вас очень-очень любим! – телезвезда улыбнулась прямо в камеру, и её красивое лицо показали крупным планом на миллионах мониторов.

Все зааплодировали, заиграл гимн.

Церемония была окончена.

«Ну что ж, вроде как сегодня начнется наступление, игры кончились!» – удовлетворенно подумал Водянкин и пошел пожимать руки.

Яростная речь евангелиста, с заботливо врезанным финальным приглашением, позже разошлась широко, и Водянкин выдавал её как свой личный успех, тем более что пастор оказался буквально одержимым своими идеями и действительно готов был бежать впереди армии, а такие люди всегда полезны в деле пропаганды.

***

Василий Михайлов ждал новостей в кабинете, глядя невидящим взором в экран с мировыми новостями. Там бурлила своя жизнь: в Шестой провинции стреляли, в ООН заседали по Лунному вопросу, Организация стран-экспортеров органического топлива в опять вынуждена снижать цены. Ни слова о России. Ни слова про Урал.

«А если все-таки что-то упустили? Что-то важное, и нам всем конец?..»

Включился коммуникатор.

– Ну что, Вася, наша взяла! – прокричал с экрана Жихов.

– В смысле?

– Всё, Вася, всё! Застали их врасплох, они даже опомниться не успели. Я слежу прямо со спутника: уничтожена вся техника, сейчас осталось только отловить разбежавшихся. Где-то там их героический командир прячется, хорошо бы его поймать!

– Можно расслабиться?

– Готовь мундир, скоро будут парады и раздача орденов! Всё, отключаюсь, можешь передать привет нашим пленным борцам за возрождение России! – Жихов исчез, а Василий, несколько минут посидев в оцепенении, решил поделиться радостью с кем-то из задержанных.

Ему вспомнился неудавшийся террорист Егорушкин. «Его и навещу!» – решил он.

События последних суток так радикально изменили всё внутри и вокруг Сергея, что недавняя жизнь казалась ему каким-то очень далёкими временами. Споры, разговоры, планы, загадочные намёки друзей, появление москвича… Москвич! Не был ли москвич провокатором? После глупого допроса, обидного избиения и бесконечных часов сидения в одиночке Сергей не был бы таким легковерным. Может, его «пасли» с самого начала? Кто вообще такой этот Борис Борисович, который привёл его? Почему он ему доверился? Разбирая свою недолгую карьеру политического террориста, Сергей отчётливо видел нелепость своих приключений и детскую наивность планов. Подумать только, в условиях реально существующего политического надзора не просто собираться и обсуждать пресловутые «пути возрождения России», но и бравировать оригинальными, по нынешним временам неуместными воззрениями перед окружающими! Может быть, послабление режима было мнимым? Может, вообще вся эта оторопь власти была балаганом? Сергей мучительно нуждался в новостях из внешнего мира, но их не было. Что творится в городе? Что в Москве? Что в Перми? Из того, что его не освободили торжествующие «свои», следовал очевидный вывод: победы нет. Но почему? Неужели Пермь оказала сопротивление? Что в Екатеринбурге? Может, бои в городе? Бесконечное прокручивание в голове одних и тех же мыслей в тишине и изоляции превращали заключение в камеру в изощрённую пытку. Несколько раз Сергей пытался молиться, но молитвы путались, и он снова начинал мечтать о русском флаге над Екатеринбургом, представлять, как было бы здорово, если бы всё-таки удалось потравить верхушку ненавистной республики. Он так сжился с этим сценарием, что после своего задержания не сразу поверил, что всё кончено. Сергей живейшим образом представлял, как на фоне всеобщей паники восстают офицеры-патриоты и через несколько часов трухлявая и нелепая республика падает к ногам русских воинов-освободителей. А ведь он не сомневался, что все именно так и будет. Но что-то сломалось в механизме, да и был ли механизм? Что вообще произошло? Что дальше? В какой-то момент Сергей почувствовал внутреннее убеждение: всё будет хорошо!

– Победа близка! – вслух произнес он и попытался улыбнуться. Он встал с жёсткой лежанки и принялся расхаживать по камере, напевая запрещённый гимн Российской Федерации.

– Арестованный, встать у стены! Руки за голову! – раздалось в камере.

Включился яркий свет, и Сергей неуверенно подошёл к стене, хотелось бунтовать, показать этим идиотам хотя бы жестом, что часы их сочтены, но было страшно. «Вроде для еды рановато… Допрос? Казнь? Освобождение? Что?» – заполыхало в голове, затмив картины русской победы. После первого допроса, окончившегося унизительным избиением, его больше не вызывали и ни о чём не спрашивали, и потому внезапный визит из внешнего мира явно что-то да означал.

– Ну, как ощущения от жизни? – Сергей услышал за спиной хрипловатый голос нервного кокуровца, который говорил с ним сразу после ареста, и обернулся.

Михайлов стоял на пороге, опершись о косяк, лицо землистого цвета, весь помятый. В руке он крутил тонкую сигаретку, потом медленно поднёс её ко рту и щелкнул зажигалкой.

– Я могу… отойти от стены? – Сергею хотелось узнать хоть что-то о внешнем мире, и в этом неприятном человеке он видел единственный доступный источник информации.

– Да, отойди уж… Сядь. – Михайлов оглядел ссадины на лице студента и косо улыбнулся.

– Что… что вы хотите? – Сергей робко сел на нары.

– Да ничего… Пришёл вот тебе сообщить пренеприятное известие, господин террорист! – Михайлов затянулся и не спеша выдохнул облачко седого дыма.

– Меня… убьют? – Сергей почувствовал, что у него дрожат пальцы, а на глаза наворачиваются слёзы.

– Ну, про это пока не знаю. Теперь уже, наверное, нет, – Михайлов улыбнулся, с издёвкой, очень неприятно. – Вот смешные вы люди, русские патриоты! Как лозунги кричать – так всё о ней, о вашей России, а как пренеприятное известие – так сразу за свою жопу трясётесь!

– Что случилось? – задавая вопрос, Сергей уже знал ответ. Случилось то, чего он боялся.

– Да все хорошо. У нас. А вот у вас – не очень. Да ты ж ничего не знаешь! Дружбанов твоих мы переловили сразу после тебя. И всю эту банду гадёнышей – в армии и в полиции. А сегодня наши войска… наши и союзные разгромили Дробакова, нанесли превентивный удар по скоплению живой силы и техники. Да там и громить было нечего, впрочем. Так что в ближайшие часы мы будем в Перми, ну а там дальше – на Москву! Конец вашему Пирогову. Так что сиди и жди, когда мы возьмём Москву, а потом будем решать, что с вами, дураками, делать. Ясно тебе, а? – К концу тирады Михайлов почувствовал себя глупо. «Зачем ему рассказывать-то? Какой реакции жду?» – подумал он.

– Пермь? Ну и что? Да всё ещё впереди, ясно? Россия большая! Мы ещё победим! Предатели! – Сергей выплеснул в ругательствах накопившиеся за долгие часы обиду и ненависть.

– Дурак! – Михайлов нажал на кнопку, и дверь открылась.