— Вашей милости следует знать, — начал пан Барбье, смакуя вино, — что наш пан староста и вся семья Ходкевичей издавна роднятся с Радзивиллами, хотя и не очень-то ладят между собой.

— Да, это так, — прервал его Бурчак. — Я вырос и умру в этом доме, а поэтому как никто знаю обо всех обстоятельствах. Поначалу дядя его панской милости пана старосты ныне покойный Юрий, также бывший жмудским старостой, взял себе жену из рода Радзивиллов, а сам он был сыном княгини Слуцкой из рода Олельковичей — это также связывает их с Радзивиллами. Уж очень он был по нраву Радзивиллам, хотя мы все говорили, что ничего хорошего из этого не получится: орлу с грифом не подружиться.

— Вашей милости нужно знать, что Олельковичи также в родстве как с Радзивиллами, так и с Ходкевичами.

— И что эти Олельковичи — яблоко раздора между ними.

— Но разве все дело в Радзивиллах? — спросил пан Станислав.

— И ни в ком ином, — заверил француз, — но вы слушайте дальше и тогда услышите о многом удивительном.

— Позвольте мне сначала рассказать об этих связях, без них невозможно будет что-либо понять, — старался пояснить Бурчак. — Я повторяю: Радзивиллы роднятся с Ходкевичами, а оба этих рода, в свою очередь, — со слуцкими Олельковичами. Чтобы лучше все представить, следите за моей мыслью: покойный дядя нынешнего пана старосты Иеронима, бывший в свое время также жмудским старостой, породнился с Софией Олелькович, слуцкой княжной, а та София была сестрой князя Семена, отца князя Юрия, который, в свою очередь, является отцом нашей Софии Юрьевны Олелькович, слуцкой княжны. Из этого вы, ваша милость, ясно видите, что пан Юрий был дядей нашей панны. Вам нужно также знать, что это был очень набожный и учтивый пан, пусть Бог даст вечный покой его душе. Пять лет назад он умер, мы все плакали, когда его хоронили в Бресте, и я пролил немало слез, потому что он мне покровительствовал и всегда помнил обо мне. Однако вы, пане, еще не видите, в чем тут родство Радзивиллов с Олельковичами, так вот я вам как раз про это сейчас и расскажу. Нынешний виленский воевода, пан Криштоф Радзивилл, у которого есть сын Януш, женат на Катерине, дочке князя Константина Васильевича Острожского, киевского воеводы, а она, в свою очередь, — дочь Александры Олелькович из Слуцка. Вот вам и кровное родство.

— Мне кажется, — прервал его Барбье, — что из всей этой генеалогии пану Станиславу не вполне понятно, как все это связано с их нынешней ссорой, я хочу пояснить ему это. А поэтому возвращаюсь к своему: Ходкевичи с Радзивиллами в родстве, но не очень-то ладят между собой. Однако же покойный Юрий, жмудский староста, был очень набожный приверженец православия, а воевода, как известно, протестант, спознался с иноверцами, а недавно записался в конфедераты вместе с князьями Острожскими и другими господами из Руси. Но между собой они были в добром согласии. В 1586 году отец нашей молодой княжны Софии Слуцкой умер, и перед смертью в своем завещании доверил опеку над ней пану Юрию Ходкевичу.

— Она последняя представительница этого славного рода, — добавил Бурчак, — рода, который некогда, при князе-епископе Виленском, имел свое место в сенате. У нее богатое приданое: Слуцкое и Копыльское княжества.

— Когда это случилось, и княжна досталась в опеку пану Юрию, жмудскому старосте, Радзивиллы начали его обхаживать с надеждой склонить на свою сторону, чтобы заполучить Софию и все ее владения. И они настолько хорошо справились с этим, так уговорили жмудского старосту, что он еще в 1594 году, накануне своей смерти, подписал договор о том, что София выйдет замуж за князя Януша Радзивилла, сына нынешнего пана воеводы и княжны Острожской.

— Как такое могло случиться? — удивился пан Станислав.

— Как? — переспросил Бурчак, подставляя кубок, чтобы в него налили вина. — Об этом лучше расскажу я, потому что сам был свидетелем. Было все это в Бресте, когда там строился на старостовы деньги прекрасный храм, а сам он проводил немало времени в молитвах, за несколько лет до смерти ходил что ни день на все богослужения и даже мало общался с людьми, настолько ревностно веровал. Радзивиллы хотели иметь полную уверенность в том, что они заполучат княжну Софию, которой в то время (а это был 1594 год) не исполнилось и десяти лет. Совсем дитя была! Очень уж они возле него увивались, все уговаривали его, но ни один из Ходкевичей и думать не желал о браке богатой девушки с близким родственником, даже если бы и уверенность была, что папа римский позволит им жениться по просьбе короля, который хорошо относился к Ходкевичам. Но они не хотели этого, потому что видели в этом браке нарушение Божеских установлений. А вот евреи — те вступают в брак даже с родственниками. И вот тогда…

— Что-то вы уж больно подробно все это рассказываете, — не утерпел Барбье.

— Ничего, вас же никто взашей не гонит, лучше уж рассказать все обстоятельно, — гнул свое Бурчак, — только наберитесь терпения. Так о чем это я?

— О том, как хотели отдать княжну за Януша.

— Ну да, так и есть. Само собой, они этого очень хотели и, как могли, уговаривали пана старосту, а тот, чтобы избавиться от их давления, дал слово шляхтича, что когда княжна подрастет и сама захочет выйти замуж за князя Януша, то он ее отдаст за него. Но воеводе Радзивиллу было мало одного его слова, он хотел быть полностью уверенным в том, что его сын станет владельцем Слуцкого и Копыльского княжеств. Как сейчас помню: был я однажды в Бресте, и пошли мы все в храм. А это было, помнится, в субботу, за неделю до Пасхи. Вдруг подбегает к нам придворный слуга и говорит, что приехал на коне вассал князя воеводы, а вскоре будет и он сам. Маршалок подошел к скамье пана старосты и сообщил ему об этом, а пан староста строго так отвечает: «Иди и прими его, а у меня на первом месте — Бог, а уже вслед за ним все на свете князья и даже короли. Вот окончится служба, тогда я и вернусь в замок». Он дослушал до конца молебен, вернулся в замок, а там уже стоит карета, кони пана воеводы и его личная охрана. Сердечно и дружески поздоровались, а потом был великий пир. Хорошо приняли и людей воеводы: для них выкатили бочки с вином, еды было много, стол был накрыт целый день, при нем и я, как сейчас помню, прислуживал воеводской челяди. Потом уже при дворе прознали, что пан воевода приезжал к пану старосте за какой-то бумагой.

С ним в то время был молодой сын, князь Януш, парень видный и добросердечный, но уже тогда, как и теперь, в его глазах светилась необычайная гордыня. Было там немало панов, среди них и племянник пана воеводы — князь, староста мозырский, много друзей. И вот они все снова стали виться возле нашего пана старосты, немало чего ему наобещали, напоминали о родственных связях. Назавтра мы узнали, что княжну Софию сосватали князю Янушу под залог, и это было засвидетельствовано документом.

— Как это — под залог? — снова удивился пан Станислав.

— Пан староста дал бумагу пану воеводе, в которой засвидетельствовал, что под залог большой суммы денег обещает выдать княжну только за князя Януша, когда она станет совершеннолетней. Если же не исполнит этого, то сам заплатит большой залог. Я уж и не знаю, зачем пан староста это сделал, но куда денешься, если и просят, и уговаривают, и клянутся в вечной дружбе. Как тут не согласиться? После этого снова были большие пиры и виваты, выпито много вина, и, наконец, все разъехались. Пан староста был очень рад, что спровадил их — сразу же приказал прибраться в покоях и наново освятить их после этих еретиков, как после прокаженных.

— С этой поры, — подхватил Барбье, — хотя княжна была еще ребенком, к ней стал часто приезжать князь Януш, присылал подарки, чтобы понравиться ей; воевода также время от времени заезжал погостить. Пан староста был человек терпеливый и добродетельный, но не любил этих внезапных наездов и не однажды говаривал: «Ох, не подумал я, как следует, когда подписывал эту бумагу, но будь что будет, дело сделано. Раз уж дал слово, надо его держать». Но внезапно наш пан староста умер.

— О, пусть будет ему вечная память, — воскликнул пан Бурчак, молитвенно сложив руки. — Это был человек, каких мало на свете, добр к людям и Богу, ведь не было ни одной живой души, которая затаила бы на него обиду.

— Умер он в Бресте в июне 1595 года, с этого времени прошло вот уже четыре года, даже почти половина пятого. После его смерти Радзивиллы очень всполошились, не знали даже с чего начать, как снова наладить прерванные связи, потому что опека перешла к брату покойного — Иерониму, виленскому каштеляну, брестскому старосте, который не был настолько дружен с Радзивиллами, как Юрий. Каштелян прознал о смерти брата и поспешил в Брест, ибо Ходкевичи хотели, как положено, справить поминки и воздать долг его памяти.

На похороны приехало немало влиятельных людей — сенаторы, священники — все они сказали много добрых слов о покойном, а ксендз Брандт, иезуит, выступил с прочувственной речью, которая всех растрогала. Позже она была напечатана в местной иезуитской академии. Но это было почти что в ноябре, а известие о смерти дошло до Радзивиллов сразу, и они будто бы ради похорон (хотя и еретики), а на самом деле ради подтверждения договоренности поспешили вслед за виленским каштеляном.

— Был там и я, — продолжал Бурчак. — Все мы плакали у гроба нашего благодетеля, ждали дня похорон, и тут как раз Радзивиллы in magno comitatu — с большой свитой — знатных панов и чиновников приехали в замок. В первый день они, уважая память покойного и траур пана каштеляна, ни о чем разговоров не заводили; но назавтра уже начали напоминать о той бумаге, настаивали на том, чтобы обновить ее, вспоминали о родстве и дружеских связях, которые издавна были между родами. Сначала каштелян не шел ни на какие уступки, отговаривался тем, что будет достаточно той первой договоренности с братом, но Радзивиллы настаивали, что нужно снова договориться на прежних основаниях, с залогом, потому что им хотелось добиться своего.

Я забыл вам сказать, что виленский каштелян во время переговоров с братом также присутствовал, более того, сам писал тот договор, поэтому он был вынужден обновить его, раз уж опека перешла к нему. После долгих уговоров был составлен новый акт, который написал и оформил еще более хитро, чем первый, маршалок его королевского величества Андрей Юндил. Подписали его русин Александр Головчинский, который поддерживал Радзивиллов и приехал с ними, Ян Тризна и Петр Страбовский, трайденский староста. В том новом акте было записано, если верить слухам, что виленский каштелян обязуется отдать молодую княжну замуж за князя Януша в тот день, когда ей исполнится пятнадцать лет, здесь в Вильно, вот в этом доме, где мы сейчас сидим, 6 февраля 1600 года, если она сама того захочет и не будет против. На этот раз Радзивиллы были весьма довольны, князь был очень рад, ведь они уже столько лет домогались этого. И все же они очень боялись, как бы кто-нибудь не нарушил их планов. Ведь именно с нашим паном старостой они что-то не очень ладили, между ними велись какие-то давнишние родовые тяжбы. Поэтому они побаивались, как бы он не настроил пана каштеляна против договора, а может, их заботило и другое: многие известные литовские роды почли бы за честь породниться с Ходкевичами через княжну. Правда, желая уберечься от этого, воевода повелел дописать в том акте, что каштелян не будет тайно чинить препятствий, и все это под залогом в тысячу литовских коп. А это, сами понимаете, сумма немалая! Когда неосмотрительный пан каштелян пошел на этот уговор и подписал акт, Радзивиллы, даже не дожидаясь похорон, уехали из Бреста радостные и довольные тем, что им удалось перехитрить Ходкевичей. А князь Януш по воле своего отца воеводы старался войти в фавор, завоевать расположение княжны, понравиться ей. Люди говорят, что он пришелся ей по нраву, и это так и есть.

Все это происходило в 1595 году, как я уже вам говорил, и с той поры князь Януш часто проведывал княжну, а она подросла и стала очень красивой. Вы ее хоть раз видели?

— Нет, никогда, — ответил пан Станислав, — мне ведь приходилось более бывать при войске, чем при дворе. Как я мог ее видеть, если она живет то в Гродно, то в Бресте, то у вас в Вильно. А я тут, почитай, не бываю.

— Теперь она живет в нашем дворце, — сказал Бурчак, — вместе с экономкой нашего пана Влодской. А подбор придворных девушек просто королевский — из числа самых лучших, шляхетных паненок. Если вы ее не видели, то очень жаль: на нее так же приятно смотреть, как на росписи в храме. Раз уж вы тут будете, то, наверное, увидите ее. Глядя на нее, никогда не скажешь, что эта девушка росла горя не ведая, что ей всего хватало, такая она худая и слабая. Кажется, ветерок повеет, и она упадет. Зато лицом пригожая, хотя и постоянно грустная, будто недавно плакала или болела. Глянешь на нее, и такая тоска охватит, что кажется, будто и сам вот-вот заплачешь. Я никогда не видел и даже не знаю, смеется ли она. Может, только тогда, когда приезжает князь Януш. А он, будто бы, на самом деле увлечен княжной, очень любит ее, во всем слушается.

— И все же вы, пане, многое упустили, — заметил Барбье, разливая вино по кубкам, — ведь нужно еще знать, что Криштоф Радзивилл взял за своей женой Катериной Острожской хорошее приданое, а среди всего прочего — несколько имений под Оршей, которые еще при Сигизмунде Августе были под залог в пять тысяч злотых переданы Ходкевичам. Неизвестно, что за злой дух подтолкнул воеводу Радзивилла по суду требовать возвращения тех имений. Ходкевичи были настолько потрясены этим, что, несмотря на все обещания в Бресте, на клятвы в вечной дружбе, через пару лет перечеркнули все те договоры. Радзивиллы подняли жуткий крик и разорвали с Ходкевичами все былые связи. Они настолько не поладили, что даже перестали встречаться, а пан Александр и пан жмудский староста затаили большую обиду на пана воеводу. Они судились, угрожали Радзивиллам, что эти имения и Копысь отзовутся на судьбе княжны Софии. С той поры Ходкевичи делали все, чтобы не допустить этого брака. Вскоре после той тяжбы за Копысь наш пан староста с братом Александром поехали в Брест, туда же приехал и их дядя, опекун княжны, виленский каштелян Иероним.

— Вы еще туда не ездили? — спросил Барбье у пана Бурчака, который внимательно слушал его.

— Нет, не был, но я обо всем хорошо знаю, — уверенно отвечал Бурчак. — Они приехали к дяде, жаловались, кричали, что он зря затеял тяжбу с Радзивиллами, что они теперь делают все, чтобы извести их род, затевают судебные тяжбы, хотят отобрать имения.

И так они разбередили душу пану каштеляну, что и он, охваченный яростью, начал угрожать Радзивиллам. Все вместе они стали доказывать, что договор с ними о браке недействителен, потому что князь Януш и княжна София близкие родственники, что она ему почти сестра; позже они вложили это в уши королю, а он всегда благоволил к Ходкевичам. Да и королю не понравилось то, что еретики могут объединиться с ними и, несмотря на предписания католической веры, женят своего сына на православной. Ходкевичи так осерчали на Радзивиллов, что князь Александр Головчинский, осмелившийся напомнить о последнем соглашении, скрепленном печатью, вывел их из терпения, и, тоже рассердившись, покинул Брест. А пан Александр и пан староста Ян Кароль начали тем временем убеждать дядю, что если уж он хочет отдать княжну Радзивиллам, то пусть хотя бы при этом не забывает о своей родне и ничего не делает без их ведома, чтобы им можно было с выгодой для себя прийти к соглашению насчет Копыся. В конце концов они добились того, что он на бумаге засвидетельствовал, что без их ведома не выдаст княжну замуж. Радзивиллы узнали об этом. Воевода забрал спорные имения себе, поскольку у него была бумага от каштеляна, а на угрозы не отвечал, он был уверен, что добьется своего. А наш пан староста вместе с братом Александром пригласили пана каштеляна в новогрудский земский суд, чтобы разобраться в родстве князя Януша с княжной Софией, по этому делу был вызван и виленский князь воевода. Братья пытались доказать, что по Литовскому статуту и католическим канонам между близкими родственниками брак невозможен.

Воевода над этим только посмеялся, поскольку уже не раз утверждалось, что земский суд не имеет отношения к брачным делам. Рассердившись на наших панов, а более всего на каштеляна за то, что он дал себя уговорить и подписал новый договор, воевода тоже начал угрожать. А вы же знаете, что он может натворить!

— Так все и тянулось до этого года. Но я же еще не рассказал вам, как обошлись Ходкевичи с князем Янушем, который по-прежнему часто бывал у княжны Софии, не забывал о ней. Помню, что он два года назад поехал к ней в Брест и вернулся оттуда очень разгневанный, проклиная наших панов за то, что они его плохо приняли, позволили увидеться с княжной всего раз или два, да и то в их присутствии.

А совсем недавно пан каштелян попросил пана старосту Яна Кароля, чтобы он позволил княжне пожить в нашем недавно подновленном доме, и перевез княжну вместе со всем ее двором в Вильно. Тут князю Янушу стало еще труднее видеться с ней.

Уже скоро год тому, как это случилось, а между Ходкевичами и Радзивиллами отношения не улучшились. Во вторник, накануне дня Божьего Тела, приехал князь Януш, чтобы повидаться с княжной, она увидела его в окне и, как всегда, радостно приветствовала. Но пан староста был дома и через маршалка приказал уведомить князя, что княжна не примет его, потому что опекун не позволяет. Князь Януш поднял шум, угрожал ему, сердился, но ничто не помогало.

Спустя несколько дней князь Януш отправил гонца с письмом и каким-то подарком, но и этого наш пан староста не допустил: подстерег его и отправил назад, да еще наказал передать: пусть князь ни на что не надеется. Радзивиллы сотворили так много зла Ходкевичам, что лучше, если оставят их в покое.

Князь Януш пытался подкупить слуг, но и это раскрылось, слуг прогнали, на том все и кончилось. Княжне было строго наказано, чтобы она не пыталась тайно встречаться с князем, иначе ее посадят под замок в монастыре. Княжна плакала, но ничто не помогло. А князья Радзивиллы, чтобы отомстить за Яна Кароля и Александра виленскому каштеляну Иерониму, в том же году потащили его в трибунал, где судья князь Юрий (он ведь тоже из Радзивиллов), троицкий каштелян, обвинил его в нарушении договора, по которому он не мог вступать в тайные соглашения против воеводы. Судья также обвинил его в том, что тот вступил в сговор со своими племянниками, из-за чего возникли трудности в исполнении договора. Легко догадаться, что воевода проиграл дело и должен был заплатить залог — тысячу коп. Но тот, даже под угрозой банниции, платить отказался.

— Ну, наш король такого никогда не допустит, — заметил Барбье, — мы все хорошо знаем, как он любит и поддерживает верных католиков, в том числе и Ходкевичей, а еретиков и схизматиков, во главе которых стоят Радзивиллы и Острожские, люто ненавидит. Это просто невозможно, чтобы выиграли они, а не мы. Вам, пане Станислав, надо знать, — добавил он, — что в их рядах в этом году началось большое оживление, что они идут против короля и католиков, как львы, и что король помогает нам. Он снова стал помогать распространению унии, а она, как известно, не на пользу православию. Три года назад она началась, теперь же король хочет довести ее до конца. В прошлом году накануне трибунала тут был великий съезд, на который приехали князья Острожские из русских земель, а также и реформаторы из Польши. Они хотели создать какую-то унию православия с другими еретиками, чтобы противостоять католикам, иезуитам и королю, и таким образом защищаться от них. Тогда состоялся и знаменитый диспут, на котором против тридцати предводителей сторонников унии выступил ксендз иезуит Смиглецкий и многих из них сумел переубедить, но их это не остановило, они ходили по городу и говорили, что выиграли, хотя есть немало иных свидетельств.

— Но вы, пане, все еще не сказали, когда, где и между кем будет война, — напомнил пан Станислав, — неужто будут воевать за княжну Софию?

— Во всяком случае, я так думаю, — сказал Бурчак, — потому что Ходкевичи собираются защищаться не на жизнь, а на смерть. Правда, король писал пану старосте и пану воеводе, просил их угомониться, чтобы позволили их рассудить, рассмотреть их взаимные претензии на сейме, но — как о стенку горох. Не согласились!

— Что же будет? Неужто в самом деле начнут воевать?

— Похоже, что так и будет, — ответил Барбье. — А пока не наступит указанный в договоре день, когда княжна должна быть выдана замуж, — шестое февраля следующего года, — дай нам бог спокойно дождаться здесь, в этом каменном доме-замке, когда она начнется.

— А мы к войне уже потихоньку готовимся, — добавил Бурчак. — Но напрасно он потакает этим мерзким еретикам. Им помогают Острожские и все, сколько их есть, еретики, и русины. Но королевскому величеству не понравится, что могут погибнуть его самые близкие и самые преданные сторонники. Благодаренье Богу, наш король очень озабочен этим, и, конечно же, сделает все, чтобы не допустить войны. Если же до этого дойдет, то пан староста выставит не менее двух тысяч войска на оборону замка, да еще три десятка орудий.

— А что же Радзивиллы? — спросил пан Станислав.

— О, у них людей довольно, им помогают все нынешние конфедераты, все на их стороне. С ними три князя Острожских, краковский каштелян, киевский и волынский воеводы, и все они могут выставить много людей. А еще с ними и князь курляндский, ведь и он еретик.

— Кроме того, еще и Абрамович из Воронян, и смоленский воевода, а с ним его шурин Нарушевич, племянник — мозырский староста, да кто их теперь сочтет! — добавил Барбье. Все они могут собрать около пяти, а то, может, и шести тысяч войска. Но там, где шесть атакуют, две могут легко защищаться.

— Будем надеяться, что Бог нам поможет, не поддадимся, — промолвил пан Станислав.

— Вы говорили, что якобы и Замойский с ними?

— Кто его поймет? — заметил пан Станислав. — Мы о нем столько наслышаны после элекционного сейма. Вроде бы нормальный человек. Но на него смотрят, как на какое-то диво. А расскажите-ка, кто же за нас?

— Все католики, но магнатов мало, шляхты больше. Наверное, придется брать в войско наемную солдатню, потому что все боятся затронуть воеводу и конфедератов: каждый учтиво отвечает, что и рад бы помочь, да вот что-то мешает. Только сандомирский воевода Мнишек по старой дружбе и по единой с нами вере готов помочь, но и он не обещает прислать людей, хотя сам приедет.

— А все же — это жуткое дело, оно может очень плохо кончиться! — воскликнул пан Станислав и встал. — Ходкевичи даже и не подумают отдать княжну, а Радзивиллы вознамерились взять ее силой, как крепость.

— Так оно и есть, — подтвердил Барбье.

— А что думает об этом сама княжна?

— Только Бог может читать в ее сердце, — промолвил Бурчак. — Я каждый день вижу Софию, много о ней слышал, но знаю ее не лучше, чем вы, панове, приехавшие издалека. Мне кажется, что она всей душой тянется к князю Янушу, что она любит его. Но с виду — спокойная, молчаливая, держится так, будто ее все это совершенно не касается. Когда пан каштелян и наш пан староста сказали ей, чтобы никаких связей с князем Янушем, никакой переписки (а раньше она была) с ним не имела, чтобы не принимала от него посланцев, она ответила: «Пусть будет ваша воля». О, мне все же думается, что она ищет способ увидеться с князем Янушем. Потому что когда он едет по улице (а он довольно часто проезжает под нашими окнами), она всегда стоит и смотрит, иногда подает ему знак белым платочком.

— Она, бедняжка, и головой ему кивала. Я не раз видел такое. Вот проведает об этом пан каштелян и переселит ее в другую комнату. Угроза банниции страшно разозлила его. Как только дознался, что они хотят сотворить, был готов уступить скорее черту, чем Радзивиллу. Он знает, что против князя все католики, что ректор коллегиума Святого Яна через своих людей дал знать об этом королю и просил, чтобы он не допустил войны. Если бы не иезуиты, они бы тут по головам ходили.

— А вот и светать начинает! — воскликнул пан Барбье, выглянув в окно. — Пойдем в нашу комнату, потому что уже и кувшин пуст, и голова тяжелая.

— А мне еще и работать после бессонной ночи, — добавил пан Бурчак. — Как только стукнет в воротах, надо отворять, да еще и в покоях придется порядок наводить, потому что пан староста может вот-вот приехать.

Уже было совсем светло, когда пан Барбье и пан Станислав легли спать на сене.