На следующий день Хвостек, хоть и обнадеживал себя тем, что кметы не посмеют напасть на него, велел, однако, по совету Брунгильды, приготовляться к защите. Женщины сносили камни на столб и на стены, а на башне расставили стражей, чтобы следить за всем происходящим в окрестностях.

Князь, княгиня и смерды совещались в избе.

— Они не посмеют осуществить своего нападения! — уверял Хвост.

Брунгильда отчасти и соглашалась с ним, но все же советовала рассчитать свои силы. Людей оказалось довольно; вооружив их, как следует, можно было надеяться устоять против неприятеля, хотя бы и в десять раз большего. Столб был наполнен запасами хлеба и мяса. На совещании положено было, во всяком случае, держаться до тех пор, пока не подоспеют саксонцы. Князь со Смердой отправился осматривать, все ли в порядке.

Огромная башня — княжеский столб, куда направился Хвостек, была возведена много лет тому назад. Люди рассказывали о ней чудеса. Она была выстроена из камня; бревна и деревянные доски разделяли ее на несколько этажей.

В нижнем этаже хранились драгоценности и находились амбары с хлебом. Под ними — темные, сырые ямы, вроде той, из которой вчера вывели Лешка, и колодезь, куда обыкновенно спускали осужденных на голодную смерть. Следующий этаж весь был наполнен камнями, необходимыми для защиты. Здесь также стояли бочки со смолою, которую зажигали и выливали на осаждающих. Этажом выше обыкновенно во время осады помещались стрелки, метавшие камни и стрелы сквозь пробитые с этой целью в стене бойницы отверстия. Около стен лежали целые кучи досок, бревен, камней и связки лучин. В подземелье, кроме колодца, помещались еще громадные печи для того, чтобы во время осады вода и хлеб были всегда под рукою. В те времена осада никогда не продолжалась особенно долго, что вполне успокаивало Хвоста. Большей частью нападения совершались стремительно, и враги, захватив в случае удачи все, что можно было с собой унести, возвращались к себе обратно.

Хвост все осмотрел. Во время осмотра он не сказал ни одного слова.

"Не сумеют они победить меня здесь, эти собачьи сыны", — думал он про себя, возвращаясь домой.

Князь снова лег на скамью.

Ночь наступила, никто ниоткуда не приезжал, ни одной новой вести. В окрестности полная тишина. Погода была светлая, воздух чистый, озеро, точно зеркало, даже лес вдали легко можно было рассмотреть. Часовые прохаживались взад и вперед по стенам.

Среди такого покоя одно лишь тревожило князя: собаки, взобравшись на насыпи, садились там и поднимали ужасный вой. Князь велел их прогнать оттуда, бить, но и тем не заставил их замолчать. Едва успевали прогнать их с одного места, как они моментально появлялись на другом; когда же их заперли в сарай, они начали выть еще ужаснее. Вою собак аккомпанировали вороны на башне. Целые стаи их кружились около столба, каркая во все горло.

После полуночи — все уже спали, кроме часовых — около моста раздались шаги. Кто-то начал стучаться в ворота. Ему отворили и провели в избу. Это был старик Лисун, княжеский пастух, который, дрожа от страха, произносил какие-то бессвязные, никому не понятные слова. Князь и княгиня были в опочивальне; люди не смели их беспокоить, и волей-неволей пришлось ждать до утра. Князь после дневной работы и простого, но всегда обильного ужина спал крепчайшим сном; да, впрочем, хотя бы и вздумали разбудить его, то вряд ли добились бы путного слова, до такой степени он к вечеру напивался. Всем были известны привычки сурового властелина: до полного вытрезвления Хвост мало что понимал; только приказывал вешать да убивать.

Лишь утром на следующий день князь проснулся. Смерда с пастухом дожидались у порога. Лисун припал к ногам князя.

— Князь ты наш милостивый, — проговорил он, — случилось несчастье. Прислал ты ко мне Хадона, чтобы дать ему лошадь. Едва успел он подойти к табуну, как напали на него, кто их знает, какие-то кметы, следившие за ним издалека, и схватили его; схватили, да как пошли беднягу трясти, чтобы, значит, узнать, нет ли при нем чего потайного, так и нашли у него золотой перстень. А там связали, да и в лес повели. Он, правда, успел-таки крикнуть мне: дескать, беги скорее к князю и расскажи, что случилось. Уж и просил же он их, угрожал даже, так куда, не хотели и слушать! Надо быть, те, что его поймали, знали доподлинно, кем и куда он был послан.

Князь так и взбесился. Замахнувшись на несчастного Лисуна, он, наверное, убил бы его на месте, если бы тот не упал на землю. Хвост проклинал все и всех. Брунгильда, не знала, как и унять супруга. Крик, шум, руготня ходуном ходили в избе.

Хвост хотел сейчас же послать людей, чтоб отнять Хадона у кметов, но, на несчастье, кто именно были нападавшие и куда повели пленника, Лисун не сумел объяснить. Впрочем, теперь и не время было людей высылать. Поимка Хадона ясно доказывала, что кметам заранее стала известна цель его посланства; к тому же они, как видно, совсем решились открыто вести борьбу с князем, иначе едва ли отважились бы задержать его верного слугу. Но все-таки смерды отправились во все стороны разыскивать под рукою Хадона и, кстати, насобирать людей для защиты замка.

До полудня никто не показывался, с башни тоже ничего не было видно подозрительного, князь несколько успокоился. Княгиня раздумывала. Она дожидалась возвращения людей, отвозивших Лешка, да кроме того Мухи, которому поручила пригласить к князю двух его дядей — Мстивоя и Забоя. Однако до самой ночи так никто и не возвратился.

Во время переезда слепой Лешек так же упорно молчал, как и в светлице княгини: он почти был уверен, что его провожатым приказано было завести его куда-нибудь в лес и убить. Словам Брунгильды Лешек не придавал никакого значения. Только тогда он начал себя бодрее чувствовать, когда очутился в отцовском доме, когда до его ушей долетели звуки давно не слышанного им рога и хорошо знакомого голоса старика, стоящего у ворот. Увидев несчастного Лешка, все домашние бросились к нему с криком, оглашая воздух радостными, но в то же время и печальными возгласами. Они на руках понесли его к старику-отцу.

Милош ничего не знал о происшедшем в замке. Он лежал на постели, когда в избу вносили слепого. На шум у дверей он встал с постели, медведь, лежавший у ног его, заворчал, мать выбежала из соседней избы. Старуха первая бросилась сыну на шею, обнимая и покрывая всего поцелуями. Милош присел: он никак не мор сообразить, что случилось, не сон ли все это?

Когда, наконец, родители увидели своего сына так жестоко изуродованным, хотя уж и то можно было считать за счастье, что удалось ему вырваться из кровожадных рук князя, ими овладел ужасный гнев с примесью самого безграничного отчаяния. Они проклинали князя, обливая слезами несчастного Лешка, которого усадили на землю на разостланной шкуре. Старый медведь подошел к нему, начал лизать ему ноги и, как собака, ласкаться к давно не виданному им господину.

Долго в избе раздавались стоны и плач.

Наконец обратились к Лешку с расспросами.

— Что же я вам скажу, — ответил Лешек. — Знаю я очень немного; помню одно только то мгновение, как палач подошел ко мне с целью выколоть мне глаза, как ножом вылущил он сперва правый глаз, бросил его на землю и раздавил ногою! О, если бы мне хоть один глаз оставил. Но, нет, другому суждено было идти вслед за первым; я слышал, как он ударился о пол вместе с оторванным куском мяса. Теперь я полуживой слепец; остались у меня только две впадины для того, чтобы ручьями лить слезы о горькой своей судьбине!..

Отец и мать рыдали без удержу. Слепец продолжал:

— Бросили потом меня в какую-то сырую яму, на гнилую солому. Изредка подавали грязную, затхлую воду да немного гнилых сухарей. Удивляюсь, как я еще жив остался!.. Наконец, вчера услышал я над собою женский, хорошо мне знакомый голос, сладкозвучный и вместе с тем страшный, точно шипение змеи. Брунгильда пришла мне сказать, что несчастье мое произошло не по их вине, что никто не приказывал лишать меня зрения, что палач сам осмелился сделать это… Теперь они просят у вас прощения и хотят с вами мириться.

— Никогда! — глухим голосом произнес Милош. — Теперь, когда кметы им угрожают, когда мы оказываемся им нужны — теперь только вздумали они протянуть нам руку… Слишком поздно!.. Я не пойду заодно с кметами, но и не помирюсь с палачами моих сыновей!

Мать снова припала к своему детищу, прижимала его к груди, утешала, ласкала его… Отец тоже старался ободрить Лешка… Слугам приказано было оставить избу, закрыть ворота… Затем все утихло.

На следующий день дряхлая мать водила слепого сына под тень старых дубов, помнивших его детство… И горько плакали они вдвоем, вспоминая счастливое время…

Обычной чередой потянулись дни. На третье утро, с тех пор как вернулся Лешек, кто-то постучался в ворота, затем раздался звук рога, извещающий прибытие гостей. Милош по одному этому звуку догадался, что к нему прибыли его братья Мстивой и Забой.

Слуги побежали к воротам. Старик не ошибся: то действительно оказались родные братья его, в сопровождении сыновей и семейств.

Милош вышел к ним навстречу, ведя за собой ослепленного сына. Все молча перездоровались, после чего уселись отдохнуть под дубами. И Мстивой и Забой — оба насчитывали себе порядочное количество лет, но загорелые лица, железный склад тела и суровое выражение глаз свидетельствовали, что жизнь в них далеко еще не угасла…

— Милош, — обратился старший из братьев к хозяину, — мы прибыли к тебе за советом… Пепелек зовет нас к себе, хочет с нами мириться! Кметы угрожают ему нападением… Если мы нужны ему, то, по правде, и он нам необходим. Когда-то мы с ним воевали, теперь наступило время забыть раздоры, соединиться против общего всем нам врага. Он погибнет — и мы все погибнем!

— Да, — прибавил Забой, — долго мы совещались, наконец, остановились на том, что следует ехать к нему. Поддержав его, мы вместе с тем и себе поможем.

Милош угрожающе поднял вверх руку.

— Мне уж никто не поможет! — крикнул он. — Взгляните на моего сына! Убил одного, выколол другому глаза, чтоб дольше, знать, мучился!.. Нет, и не напоминайте про дружбу с этим чудовищем!.. Пусть пропадает он, я, все мы… Этим себе и поможем, а чтобы отправиться к нему лизать его ноги, нужно быть разве собаками… Да будь проклята эта гадина!..

Наступила мгновенная тишина. Мстивой смотрел в землю; Забой с участием, полными слез глазами, взглядывал на бедного Лешка.

— Коль скоро он нас приглашает, отказаться нельзя, — проговорил Мстивой, — так или иначе, а надо к нему отправиться, поедем! Посмотрим, что у него там творится.

— Что бы у него ни творилось, — возразил Милош, — поедете вы или нет, меня оставьте в покое!.. Я не пристану к кметам, я князь и не намерен якшаться с ними. Но с Пепелком не желаю встречаться! Случись я на расстоянии меча от него, он поплатился бы жизнью!..

Старик погрозил рукою по направлению к Гоплу.

После него никто не осмелился произнести ни одного слова. Мстивой и Забой подошли к Лешку и с участием рассматривали его.

Долго еще затем продолжалась под дубами тихая беседа. На следующий день рано утром оба брата отправились со своими людьми к князю.

Здесь долго уже нетерпеливо ожидали их приезда. Муха, вернувшись, передал, что они согласны видеться с князем, передал также и то, что они предполагали заехать за Милошем. Последнего, однако, мало надеялись видеть. Ночь наступила; расставили часовых — собаки по-прежнему подняли вой, вороны по-прежнему каркали. Брунгильда велела с башни следить, не подъезжают ли дядья к столбу.

Всем как-то было жутко: люди, животные чуяли близившуюся грозу. Все ласточки, покинув гнезда свои, разлетелись; долго они кружились вокруг домов, потом вокруг башни, наконец, собравшись все вместе, перелетели на другой берег озера. Лошади ржали, коровы ревели невыносимо. Ночь, однако, прошла спокойно, румяная заря оповестила наступающий день.

Княгиня с раннего утра суетилась по хозяйству, желая принять, как подобает, таких высоких гостей. Она сама насобирала зелени, варила пищу и приготовляла напитки; мясо жарилось на вертелах, из погребов то и дело носили бочонки с медом. Свежевали коз, наловили рыбы, напекли калачей и праздничных булок, чтоб всего было вдоволь.

Солнце уж было высоко, когда у опушки леса показались всадники, которых узнали в замке по седым бородам и по сопровождавшей их свите. Впереди ехали старики, за ними сыновья и родственники, а дальше слуги. Ни на ком не было видно праздничных одежд; казалось, это было сделано с целью, чтобы на случай чего выдать себя за кметов. У всех замечалось много оружия.

Они приближались не торопясь; увидя, что Хвостек сам вышел навстречу и с обнаженной головой стоял у моста, вновь прибывшие сошли с лошадей и пешком направились к князю. На крыльце ждала Брунгильда, бледная от волнения, в красивом, шитом золотом и серебром наряде. С необычайными помпой и почестями повел князь своих гостей в замок: все молчали; приезжие, видимо, были поражены — они не ожидали такого блестящего приема. Их ввели прямо в светлицу, где усадили за стол, приглашая отдохнуть, поесть и попить.

Хвостек, прервав молчание и помня советы жены, начал о том, что теперь на земле чудеса творятся, что злые духи опутывают людей, и последние становятся все хуже и хуже; затем перешел к тому, что кметы осмелились восстать против него, что собираются они на советы в лесах; в заключение просил у дядей помощи словом относительно того, как ему быть и что предпринять?

Мстивой долго молчал, наконец, первым заговорил:

— Что предпринять? Прежде не нуждались вы в нашем слове, а теперь уж не поздно ли? Как только кметы начали созывать вече, надо было отправиться к ним, позвать на сход старейших из них, расспросить, выслушать жалобы и, главное, не давать разгораться страстям.

Забой высказался в том же духе.

Хвост слушал, опустив голову; нахмурившись, он отвечал:

— Нет у нас такого обычая, чтобы господин торговался со своими слугами! Пусть будет, что будет, я же не способен на это!

Мстивой начал убеждать князя, что прежде чем решаться на что-нибудь, следует все хорошенько обдумать и взвесить; против течения плыть не приходится, и если дело дойдет до открытой войны — на стороне кметов окажутся численность и силы ужасные.

По очереди говорили и младшие родственники, без исключения, впрочем, вторившие Мстивою; все советовали жить в дружбе с кметами, мирно, согласно, не раздражая их.

Князь взглянул на свою жену; она незаметно пожала плечами, и оба молчали; советы не пришлись им по вкусу. Вместо ответа они усердно начали предлагать гостям еду и питье. Разговор перешел на охоту, на разные посторонние дела, события. Но Мстивой скоро вернулся к оставленному предмету.

— Коли просили нашего слова, — начал он, — следует и выслушать до конца. Вы слишком сурово обращались с людьми, немало пролили крови; по вашей вине мы тоже терпели, но до сих пор не жаловались. Не как князей, а как самую подлую чернь, смерды давили нас, брали все, что ни вздумается, мучили нас, как и сколько им было угодно. Если они не боялись поступать так с роднёю князя, то что же могли другие от них ожидать! Смерды резали, грабили кметов; отнимали у них стада, табуны, женщин насиловали. После этого удивительно ли, что они начинают помышлять о том, как бы избавиться от подобных зол?

Хвостек с княгиней упорно молчали. Последняя оставила вскоре избу и долго не возвращалась. Князь слушал, не отвечая ни слова. Он до крови искусал себе губы и нервно пощипывал бороду.

— Что сделано — сделано, того не воротишь, и это уж мое дело, — сказал он, выждав удобный момент. — А теперь я вас об одном спрашиваю. В случае, если дело дойдет до открытой борьбы — к какой стороне вы пристанете — будете за меня или против?

Мстивой и Забой обменялись взглядами. Казалось, каждый из них желал предоставить другому ответить на этот вопрос. Хвост переводил глаза с одного на другого. Наконец, Мстивой проговорил первый:

— Ни с тобою, ни против тебя мы не будем сражаться. С кметами на свой род нападать не приходится потому, что все же свою кровь, какая бы она ни была, мы умеем ценить, а с тобою тоже соединиться не можем, потому что ведь нам жизнь и мила, и дорога. Да мы и помочь вам не в состоянии. Мы как сидели, так и будем сидеть по домам — какое нам дело до ваших ссор?

— Конечно, — ворчал Хвост, — конечно, умные речи!.. Меня сменят, а на мое место посадят кого-нибудь из вас! — и язвительно захохотал, поглядывая на дверь, у которой в это время показалась Брунгильда.

— Но вы ошибаетесь, — прибавил он, — меня не будет, и вас тоже не будет! Им понравится, верьте, волчья свобода, а тогда прогонят и вас. Увидите.

— Помогайте нам, идите с нами рука об руку, — прибавила Брунгильда.

— Мы не в состоянии этого сделать, — заметил Забой. — Милош, у которого одного сына вы убили, другому выкололи глаза, проклял бы нас; отрекся бы от своих братьев…

— Да, да! — повторили остальные все в один голос. — Ни с вами, ни против вас!

Князь посмотрел на жену и не отвечал.

Старый мед оказал свое действие: гости начали говорить все смелей и смелей, молодые парни и те стали жаловаться на свою судьбу.

Хвостек, на которого жена беспрестанно кидала взгляды, как бы с помощью их управляя мужем, ничего не ответил… Он только мотал головою, водил плечами и просил всех угощаться усерднее.

Пир был в самом разгаре, когда Брунгильда, заметив, что кубки пустуют, вышла из избы. Вскоре она вернулась; за нею служанка несла большой горшок с золотистым вином, который, по указанию Брунгильды, и поставила на самой середине стола. Брунгильда объяснила, что мед этот был ею в то время еще приготовлен, когда у них родился первый ребенок, причем уверяла, что лучшего невозможно нигде найти. Приглашая попробовать, она начала разливать его в кубки. Среди общей суматохи княгиня себе и мужу налила мед из другого горшка. Гости не заметили этого, пили, хвалили мед, вкус его и прелестный запах.

Хвостек молчал. Старики начинали было уже думать, что им удалось уломать его. Княгиня все подливала мед.

Заходящее солнце глянуло в окна.

— Эх, — сказал Мстивой, поставив свой кубок на стол, — будет с меня! Старый мед жжет мою внутренность, а голова у меня слабая; вообще я предпочитаю воду.

— И я тоже, — прибавил Забой. — Мало того, что жжет, но я так напился, что, право, совестно, так и воротит всю внутренность!

В эту минуту один из молодых гостей, шатаясь, привстал; бледный, как полотно, он схватился за грудь и крикнул:

— Измена! Это не мед, это яд! Яд! Мед так не жжет. Мы отравлены!..

За ним и все поднялись со своих мест, хватаясь за оружие; старик Мстивой хотел тоже встать, схватился за стол, но тотчас же со стоном свалился на землю. Забой посмотрел на Хвостка. Кровожадный изверг оскалил зубы, глаза его блестели дикою радостью. Гости один за другим падали на пол. Ужасные муки терзали несчастных. Князь и Брунгильда сидели спокойно и молча смотрели на страшное зрелище. Хвост только недоверчиво покачивал головою.

— Таков конец вашего царствования! — крикнул он, наконец, покатываясь со смеху. — Не хотелось вам встать за меня, вздумалось лучше быть заодно с кметами! Погибайте же тут! Кметы, желавшие посадить вас на мое место, пусть-ка теперь сажают трупы! Ни один из вас живым не выйдет отсюда! Княгиня умеет приготовлять славный мед! Издыхайте, несчастные!

Мстивой и Забой не проронили уже более ни единого слова. Стыдно им было жаловаться. Старший наклонил голову, стиснул зубы, посмотрел на своих сыновей, тихонько, едва слышно, вздохнул и закрыл глаза, а слезы так и катились по бледным щекам. Молодые люди прижались один к другому, обвивая друг друга руками… И им стыдно было стонать и жаловаться: старики и те молча выносили страдания. В избе раздавался тяжелый храп умирающих, головы которых при падении ударялись со стуком о деревянный пол… Сперва начала умирать молодежь; затем Мстивой упал навзничь, с пеною у рта… У ног его лежал его сын; другой сын еще боролся со смертью, но скоро и тот скончался. Забой обеими руками держался за стол; ужасная боль в груди томила несчастного; он неистово метался по сторонам… Наконец, и он мгновенно, как от удара грома, свалился на пол вместе со скамьей. Один за другим умирали несчастные гости князя, он же спокойно смотрел на происходившее.

Вдруг лицо его как-то осунулось, ужас отразился в глазах: он испугался собственного деяния и, как бы ища поддержки, взглянул на Брунгильду, которая с невозмутимым спокойствием прибирала со стола кубки, передавая их улыбающейся служанке.

Потом Брунгильда открыла окно и позвала людей.

Смерда вошел в избу, но, взглянув на пол, усеянный трупами, побледнел и затрясся…

Князь, указывая ему на умерших, сказал:

— С глаз убрать! Побольше людей, да сложить их в кучу! Костра не надо… Просто закопать в землю!

Смерда не двигался с места. Князь повторил свое приказание, прибавив:

— Вынести прочь эту падаль! Скорее! Что же ты так вытаращил глаза? Вытащить за ноги и зарыть над озером… Да яму сделать поглубже, чтоб собакам не вздумалось вырыть… Еще пожалуй, отравятся!.. Собак-то ведь жалко!..

Ночь наступила, когда из светлицы таскали за ноги тела несчастных стариков и едва развившихся их детей… Пьяные слуги сперва подшучивали над жертвами княгини, потом бросились срывать с них одежды, ставшие им добычею. Там и сям поднималась драка из-за лучше одетого трупа. Отовсюду сбегались люди посмотреть на покойников и помочь слугам. Тем временем другие вязали оставшихся еще на свободе слуг умерщвленных и запирали их в сарай под замок.

Старикам-князьям подобали костер и могила, но Хвост не хотел жечь тела, а о тризне и не подумал. Да и времени у него не было думать об этом. Их просто-напросто закопали в землю, как животных, чтобы сгнили в земле и служили пищею для червей, — а это в те времена считалось великим позором.

Внезапно, как раз когда слуги так бессердечно влачили по двору тела жертв княжеской злобы, со стороны леса, несмотря на совершенно чистое небо, поднялся ветер и с сильным порывом пронесся над замком…

Хвост вздрогнул… Испуганными глазами обвел он окрестности, затем торопливо вошел в избу… Здесь он бросился на скамью, все еще под влиянием безотчетного страха.

Брунгильда стояла у стола и мыла себе руки… Во взгляде, которым она посмотрела на мужа, ясно читалась жалость, близко граничащая с презрением.