Общеизвестно, что в начале лета 1942 года наша страна оказалась на грани полного краха. Такие в высшей степени остросюжетные и судьбоносные моменты в цивилизованных государствах обычно пользуются повышенным вниманием историков и потому изучаются особенно тщательно. Но в России уроков из военного прошлого, как правило, не извлекают, а о поражениях своей армии вообще стараются поскорее забыть. В связи с чем вышеупомянутый отрезок времени до сих пор является, так сказать, пасынком отечественной историографии.

 

Непредсказуемое прошлое

Чтобы убедиться в этом, достаточно полистать любое исследование на русском языке, посвященное Второй мировой войне. В разделах, где описывается 1942 год, львиную долю места авторы непременно уделяют более приятным событиям — зимнему наступлению под Москвой и ноябрьско-декабрьскому периоду Сталинградской битвы.

Конечно, ученых мужей можно понять. Трудно логично объяснить то, что происходило на советско-германском фронте в мае — октябре 1942-го, если придерживаться традиционных для советско-российской науки представлений о причинно-следственных связях. Ведь согласно господствующей версии, — сформулированной еще в хрущевские времена, но до сих пор сохраняющей официально-государственный статус, — кризис 1941 года, «вызванный главным образом неожиданностью нападения», к декабрю — январю уже был успешно преодолен, а все предсталинградские неприятности явились результатом некомпетентного вмешательства Сталина и его недоверия к талантливым советским полководцам. Что, конечно же, усугублялось «сохраняющимся численным превосходством врага».

Однако за последние полтора десятилетия рассекречено достаточно много разнообразных документов того времени, которые не оставляют камня на камне от всей этой схемы. В итоге в нашей современной историографии Великой Отечественной войны сложилась весьма странная ситуация, когда учебные программы тиражируют старый подход, а рядом с ними — но отдельно, не пересекаясь, — существуют новые факты и цифры, из которых напрашиваются совершенно противоположные выводы…

 

Планы сторон

К концу марта 1942 года «общее наступление», которое Красная Армия пыталась вести по всему огромному театру боевых действий от Ладожского озера до Черного моря, окончательно захлебнулось в собственной крови, так и не выполнив поставленных перед ним задач, но поглотив большинство из имевшихся на тот момент резервов. Таким образом, благоприятный момент, связанный с неподготовленностью германских войск к зиме, использовать для их разгрома не удалось Следующие полтора месяца с обеих сторон крупных операций не предпринималось. Лишь под Москвой и у реки Волхов численно незначительные силы немцев не торопясь, добивали окруженные советские армии. На всем остальном протяжении линии фронта противники собирались с силами и вырабатывали планы на летнюю кампанию.

На 1 мая 1942 года вооруженные силы Советского Союза имели около 11 миллионов человек, не менее 100 тысяч орудий и минометов, свыше 10 тысяч танков и более 11 тысяч самолетов. Действующая армия, согласно официальной советской версии, не дезавуированной по сей день, насчитывала (с резервом Ставки, войсками ПВО и ВМФ) примерно 5,8 миллионов человек, свыше 4 тысяч танков, около 4 тысяч боевых самолетов, более 70 тысяч орудий и минометов. Цифры по фронтовым соединениям, видимо, преуменьшены: в соответствии с последними данными, только в мае под Харьковом и в Крыму было свыше 1600 советских танков. Но другой информации пока нет.

Германия на Восточном фронте (включая участок от Балтийского до Баренцева моря), по немецким данным (Вермахт, войска СС, Люфтваффе, Кригсмарине) к началу последнего весеннего месяца имела приблизительно 3,5 миллионов человек, 3,2 тысячи танков и штурмовых орудий, 2,1 тысячи самолетов, 43 тысячи артиллерийских и минометных стволов. В России также находилось порядка 500 тысяч немецких союзников: румын, финнов, итальянцев, венгров, словаков и испанцев. Однако слабая моторизация и крайний недостаток тяжелого, да и вообще современного оружия сводили их участие в боях к вспомогательной роли.

Определяя направление главных ударов противника, советское командование в очередной раз ошиблось; — решило, что немцы вновь приложат максимум усилий, дабы овладеть Москвой. В связи с этим большая часть Красной Армии и ее резервов сосредоточивались вокруг столицы. А чтобы ослабить предполагаемый напор врага и отвлечь их внимание с московского направления, советское командование решило провести в мае две крупные наступательные операции на южном фланге — в Крыму и под Харьковом. Для этого также выделялись значительные силы.

Но неприятель летом 1942 года штурмовать «Белокаменную» не собирался. Понимая, что сил для нового успешного натиска по всему Восточному фронту у него уже не хватает, руководство Третьего Рейха основной целью наступления избрало Кавказ. Нацисты таким путем пытались «убить сразу двух зайцев». Во-первых, лишить СССР основных месторождений нефти, поставив, таким образом, под большой вопрос его дальнейшее участие в войне. Во-вторых, создать плацдарм Для рывка на Ближний Восток — важнейший регион для всей антигитлеровской коалиции — навстречу Африканскому корпусу генерала Роммеля.

Начать генеральное наступление в Берлине планировали во второй половине июня. А чтобы создать более выгодную исходную ситуацию, германское командование, парируя советские удары, тоже подготовило частные наступательные операции в Крыму и под Харьковом.

 

Крымский позор

Перекопский перешеек, соединяющий Крым с материком, был занят неприятелем еще осенью 1941-го. Поэтому положение находившихся там советских войск — в первую очередь снабжение — зависело от действий Черноморского флота (командующий — вице-адмирал Ф. С. Октябрьский) и Азовской военной флотилии (контр-адмирал С. Г. Горшков). Они обладали просто несопоставимым количественным перевесом над румынским флотом, а немцы, кроме мелких «посудин», в этих бассейнах вообще ничего не имели. Поэтому, при грамотном руководстве советские моряки вполне могли угрожать оккупированному неприятелем побережью, не говоря уже о сохранении контроля над своим. Иными словами советские военные корабли в Черном море имели возможность оттянуть «на себя» с фронта крупные силы гитлеровцев. Однако в грянувших вскоре боях ни с активными, ни с оборонительными задачами красные адмиралы не справились. Действуя против них фактически лишь одной авиацией, генерал-полковник фон Манштейн, командовавший германо-румынскими войсками в Крыму, смог не только помешать снабжению Севастополя, но и затем воспрепятствовал эвакуации из него разбитых советских соединений.

На территории Крымского полуострова линия соприкосновения противников делилась на два обособленных участка: Севастопольский оборонительный район (командовал которым все тот же адмирал Октябрьский) и Крымский фронт (генерал-лейтенант Д. Т. Козлов), оборонявший Керченский полуостров. Разделяло их около 160 километров занятой врагом земли, которую им предписывалось освободить и соединиться друг с другом. Общее руководство морскими и сухопутными силами осуществлял главком Северо-Кавказского направления маршал С. М. Буденный.

Обе стороны почти одновременно завершили подготовку к наступательным действиям. Но Манштейн все же опередил советских военачальников, нанеся удар 8 мая. В историю Великой Отечественной это сражение вошло под названием Второй Керченской оборонительной операции. А в длинном перечне поражений первого года войны оно занимает особое место, выделяясь даже на таком, прямо скажем, специфическом фоне.

Глядя на карту, очень трудно понять, каким все-таки образом советским стратегам удалось проиграть Керченскую битву. Крымский фронт состоял из трех армий (44-й, 47-й, 51-й), оборонявших Керченский полуостров по Ак-Монайскому перешейку, ширина которого составляет около 20 километров (то есть всего по 7 километров на армию!). С флангов его не обойти — кругом море. Любой корабль там советский. За передним краем, на всю почти 100-километровую длину полуострова, оборонительные рубежи. Но главное — соотношение сил — просто убийственное для Манштейна. 296 тысяч обороняющихся красноармейцев, к которым надо добавить неизвестную пока численность флотских соединений, оказывавших поддержку с моря, — противостояли 150 тысячам наступавших немцев и румын. Прочие соотношения: 498 советских танков против 180 гитлеровских, 4668 орудий против 2470, 574 самолета против 400.

Тем не менее, уже в первый день боев управление советскими войсками было потеряно. После чего все три армии Крымского фронта, бросая технику и тяжелое вооружение, побежали к Керченскому проливу. Благо он неширок, переправиться на восточный берег успело примерно от 100 до 120 тысяч человек во главе с командованием. 18 мая Манштейн подавил последние крупные очаги сопротивления. Немцы захватили 170 тысяч пленных, а также богатые трофеи — 1133 пушки, 258 танков, 323 самолета. При собственных утратах всего в 7500 человек.

В «Грифе секретности» (стр. 225) признается потеря 176 566 военнослужащих. «Военно-исторический журнал» № 8 за 1992 год (стр. 41) добавляет к ним 4646 орудий, 496 танков, 417 самолетов, 10400 автомашин, 860 тракторов и многозначительное «и т. д.». Почему-то думается, что это «еще не вечер» и годиков так через десять — пятнадцать мы узнаем новую — «уточненную по ранее неизвестным документам» статистику.

В данной связи очень интересно отследить, как правдолюбивые историки нашего отечества в течение предыдущих тридцати лет описывали керченский позор. В 6-томнике «История Великой Отечественной войны Советского Союза» соответствующая глава (2-й том, стр. 404–406) начинается с суровой фразы: «На Керченском полуострове к весне 1942 года положение советских войск было очень тяжелым». И далее в той же самой тональности. О соотношении сил понятное дело ничего не сообщается. О потерях тоже. А паническое бегство Красной Армии на Кавказский берег названо деликатно — «отход».

В 12-томной «Истории Второй мировой войны» тоже все изложено с предельной честностью (5-й том, стр. 122–126). Исходная ситуация характеризуется предложением: «К началу весенних сражений весьма сложной была оперативная обстановка на Керченском полуострове…». Потом можно прочитать про «отражение атак превосходящих сил врага». Правда на сей раз в завершение появляется информация о потерях. Естественно в высшей степени объективная — «Крымский фронт в течение мая потерял десятки тысяч человек, свыше 3400 орудий и минометов, около 350 танков и 400 самолетов». Затем даже присутствует некоторая критика руководства в лице дежурного подлеца и всепроникающего врага советского генералитета — Л. 3. Мехлиса.

Трудно отказать себе в удовольствии заглянуть и в 8-томную «Советскую военную энциклопедию» (изданную в 1976–1980 годах), которая по сей день рекомендуется курсантам военных училищ в качестве одного из основных вспомогательных пособий. Там в статьях, освещающих боевой путь 44-й, 47-й и 51-й армий, о мае 42-го повествуется спартански лаконично: «отражали наступление численно превосходящих сил противника» (6-й том, стр. 654, 7-й том, стр. 449, 451). Впрочем, вся история Великой Отечественной войны у нас написана именно в таком ключе.

Вернемся опять к реставрации событий конца весны — начала лета 1942 года. После керченского «бенефиса» Манштейн не теряя времени перегруппировал силы и 7 июня начал штурм Севастополя. Гарнизон крепости насчитывал более 130 тысяч человек, 1524 орудия и миномета среднего и крупного калибра (и свыше 600 небольших 50-мм минометов), 38 танков, 115 самолетов. Немцы и румыны имели некоторое преимущество в людях и крупных артиллерийских стволах, а в авиации — подавляющее превосходство. Однако сильно укрепленные за минувшие полгода осады оборонительные позиции главной базы Черноморского флота оставляли советским войскам реальные шансы на то, чтобы удержать город. Во всяком случае, два предыдущих штурма были отбиты. Правда, немцы тогда не предпринимали попыток блокады с моря.

На этот раз неприятель учел ошибки. Готовя нападение на СССР, германское командование не планировало активных действий против советского ВМФ, поскольку немецкий флот был полностью скован англичанами. Но когда стало ясно, что война затягивается, кое-какие авиационные части, натасканные специально для борьбы с кораблями, были переброшены с Запада на Черное море, получив задачу блокировать водные коммуникации «советов». Этого оказалось достаточно. Ни один из советских транспортов, отправленных с грузами для осажденных во время третьего штурма, не вернулся обратно. Погибло и много боевых кораблей, которые наши адмиралы, впав в отчаяние, пытались использовать в качестве грузовых. Так и не сумев организовать противовоздушную оборону конвоев, флотоводцы, в конце концов, по сути, бросили Севастополь на произвол судьбы.

Крепость пала в начале июля. Эвакуировать моряки сумели только командование и примерно 3 тысячи рядовых защитников города. Остальные или погибли, или попали в плен. По немецким данным количество этих несчастных составило 100 тысяч человек. Германская армия также захватила трофеи — 622 орудия, 26 танков, 141 самолет.

В заключение стоит отметить, что отданное в последний момент Сталиным распоряжение об эвакуации остатков гарнизона даже сейчас используется большинством историков как аргумент в пользу мифа о «непобежденных севастопольцах», оставивших твердыню только по приказу Верховного. Хотя в свете уже общедоступной информации, вряд ли кто из сказочников всерьез сомневается в том, что если бы у «кремлевского горца» была хоть малейшая надежда удержать Севастополь, он без каких бы то ни было комплексов, обязал бы его защитников стоять насмерть.

 

«Канны» наоборот

Тем временем под Харьковом разыгралась еще одна — ничуть не меньшая по размерам трагедия. Здесь ни на кого из командиров не оказывал влияния дьявольский гений злобного Мехлиса, и советские войска первыми завершили подготовку к активным действиям. Но это им не помогло. Впрочем, обо всем по порядку.

12 мая перешел в наступление Юго-Западный фронт. Командовал им маршал С. К. Тимошенко, являвшийся к тому же по совместительству главкомом всего Юго-Западного направления, в которое входил еще Южный (генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский) фронт. По замыслу операции, данным объединениям предписывалось окружить и уничтожить находившиеся перед ними германские соединения из группы армий «Юг» (фельдмаршал фон Бок), устроив им нечто вроде «гигантских Канн». Но Ганнибала из Тимошенко не получилось. Хотя 765 300 красноармейцам противостояло менее 500 тысяч немцев, румын и венгров. Соотношение по боевой технике тоже было не в пользу Вермахта — 430 танков против по меньшей мере 1100.

Неприятель подождал, пока Тимошенко увязнет в боях, а затем 17 мая ударил под основание наступающей группировки. Уже через несколько часов немецкие «панцеры» прорвали оборону Южного фронта и начали давить его тыловые подразделения. Советский маршал бросил против них из резерва два кавалерийских (!!!) корпуса, а два танковых (тоже из резерва) послал на усиление все еще наступавших частей. То есть, отправил в готовый захлопнуться котел еще 300 машин! Если бы эта бронированная армада была повернута на наступающего противника, то разгрома, вполне возможно, удалось бы избежать. А так немецкие танкисты разогнали конников и 23 мая замкнули кольцо. В результате в окружение попало 27 дивизий и 14 бригад Юго-Западного и Южного фронтов. И хотя остаткам некоторых соединений с ожесточенными боями удалось вырваться из мышеловки, в плену оказалось 240 тысяч человек. Немцы также захватили и уничтожили 2026 орудий, 1249 танков. А потеряли в этом сражении ранеными и убитыми всего Около 20 тысяч солдат и офицеров.

Истинные масштабы харьковской трагедии и соотношение потерь в тех боях отечественные стратеги и историки долгое время старательно скрывали. До тех пор пока к власти не пришел Михаил Сергеевич Горбачев со своей «никому не нужной гласностью». На гребне порожденного ею информационного бума увидели свет и воспоминания еще одного «генеральского недруга» — Н. С. Хрущева. Из которых страна впервые узнала настоящие размеры катастрофы Южного и Юго-Западного фронтов. Заглянем в его мемуары: «Поэтому я ехал, летел и шел к Сталину, как говорится, отдаваясь на волю судьбы; что станет со мною, не знал. Встретились. Сталин поздоровался… говорит мне: „Немцы объявили, что они столько-то тысяч наших солдат взяли в плен. Врут?“ Отвечаю: „Нет, товарищ Сталин, не врут. Эта цифра, если она объявлена немцами, довольно точная. У нас там было примерно такое количество войск, даже чуть больше. Надо полагать, что частично они были перебиты, а другая их часть, названная немцами, действительно, попала в плен“». Конечно, Никита Сергеевич был личностью очень противоречивой. Числится за ним немало глупостей и откровенных гадостей. Но иногда этот человек вдруг подымался над взрастившей его средой. Достаточно вспомнить ликвидацию ГУЛАГа, разоблачение Сталина и признание, что СССР потерял во Второй мировой войне не 7 миллионов человек, а в три раза больше. К перечню подобных моментов можно отнести и процитированные выше строки. За них к Хрущеву нельзя не испытывать уважения. ПОТОМУ ЧТО БОЛЬШЕ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ В ТЕЧЕНИЕ ВСЕЙ ЕГО ИСТОРИИ НЕ НАШЛОСЬ НИ ОДНОГО ВОЕННАЧАЛЬНИКА, КОТОРЫЙ БЫ ТАКЖЕ ЧЕСТНО — ХОТЯ БЫ «В СТОЛ» — ПЕРЕД УХОДОМ «В МИР ИНОЙ», ЧТОБЫ «ОБЛЕГЧИТЬ ДУШУ» — НАПИСАЛ БЫ О «ЦИФРОВОМ ЭКВИВАЛЕНТЕ» СОБСТВЕННОГО ПОРАЖЕНИЯ. Но озабоченная своими мелкими страстишками публика — пусть и с большими звездами на погонах — никогда не может простить кому-либо настоящих благородных поступков. Именно так она себя и повела после посмертной публикации бывшего советского лидера. Почти сразу же в «Военно-историческом журнале» появилась большая (растянутая на три номера!) статья с красноречивым названием «Вот где правда, Никита Сергеевич». Ее содержание среди прочего популярно объясняло «дураку-кукурузнику», что он зря вспомнил, как играл с «костлявой» в кошки-мышки, зачем-то признаваясь Сталину в потере под Харьковом более 240 тысяч солдат, поскольку на самом деле в окружение там попало гораздо меньше — в худшем случае 207 тысяч. Спустя еще несколько лет генерал Кривошеев с подчиненными еще более «улучшил» статистику. Оказывается не только окруженные соединения (6-я, 57-я армии, часть 9-й и «Группа генерала Бобкина»), но и те армии Юго-Западного направления, которым повезло не попасть в немецкий котел (21-я, 28-я, 31-я), безвозвратно потеряли в майских боях в общей сложности всего 170 958 человек. Господа генералы, а может быть еще меньше? С нетерпением ждем новых корректировок.

Ну а пока опять вернемся к событиям 1942 года. После столь ужасающих поражений на южном фланге советско-германского фронта против 900-тысячной неприятельской группировки — групп армий «А» и «Б» (1200 танков, 17 000 орудий, 1640 самолетов) осталось 1,7 миллиона красноармейцев (2300 танков, 16 500 орудий и минометов, 758 самолетов) Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов. Это означало, что путь немцам на Кавказ и к Сталинграду открыт. Такими силами советские полководцы парировать предстоящий удар более умелого противника явно не могли. Но в Кремле все еще опасались наступления немцев на столицу, и снять с московского направления войска для отправки на юг не решились. А новые резервные армии еще только формировались.

Итоги весенне-летней кампании 1942 года нагляднее всего иллюстрируют цифры потерь, в общем-то, мало, чем отличающиеся от результатов годичной давности. Красная Армия с 1 апреля по 30 июня, согласно нынешним официальным данным, недосчиталась погибшими и пропавшими без вести 842 898 человек. В соответствующий список германской армии за тот же период попало около 94 000 военнослужащих, включая потери в Африке, Западной Европе и от партизан на оккупированных территориях.

Соотношение страшное. Но реальность выглядела еще страшнее. Степи на сотни километров усеяли трупы советских солдат, а по ту сторону передовой на пыльных дорогах южно-русской равнины растянулись бесконечные колонны пленных красноармейцев. Для сравнения заметим, что, согласно официальной советской статистике, за первый год войны в плену оказалось всего 17 285 солдат германской и союзных ей армий.

 

Таланты и поклонники

Если отрешиться от уже устоявшихся традиционных оценок и попытаться объективно проанализировать все вышеизложенное, то напрашивается неожиданный вывод, что один из главных устоев нашей историографии «о параноидальном сталинском недоверии к мудрому руководству Красной Армии в начальный период войны» — не соответствует действительности. Этот тезис был рожден в хрущевскую «оттепель» и получил права аксиомы в горбачевскую «перестройку». То есть, тогда, когда еще здравствовало большинство генералов и маршалов военной поры, которым по вполне понятным причинам было выгодно списать свои ошибки и неудачи на мертвого «отца народов».

Конечно, свирепый «кремлевский горец» представлял собой малосимпатичную личность. И, по большому счету, не верил никому. Однако, внимательно присмотревшись к требованиям, предъявлявшимся им в 1941–1942 годах к советской армейской верхушке, нельзя не признать, что в известном смысле Сталин в то время не недооценивал, а наоборот — переоценивал таланты своих полководцев. Ведь он ожидал от них, — учитывая астрономический перевес Советского Союза в людях и технике, — выполнения вполне заурядных по степени сложности задач, которые оказались отечественным генералам явно не по силам. Конечно, расстрелы многих высоких чинов после поражений в первых боях 1941 года, отвратительны с любой точки зрения, однако, если вспомнить о паранойяльных чертах личности Сталина, они, скорее всего, объяснялись именно неверием вождя в то, что при таком колоссальном преимуществе в силах, которыми располагали его стратеги, сражения, проигрывались ими неумышленно.

Лишь летом 42-го «хозяин», видимо, понял, что злого умысла здесь не было. Просто таков общий уровень профессионализма в его армии. И других генералов все равно взять неоткуда. Однако полностью смириться с этим, генсек, вероятно, сумел не сразу. Характерна его телеграмма от 27 мая — после харьковского разгрома — в ответ на неоднократные просьбы руководства Юго-Западного фронта (Тимошенко, Хрущева, Баграмяна) о подкреплениях: «Не пора ли вам поучиться воевать малой кровью, как это делают немцы? Воевать надо не числом, а умением!». И крупных резервов туда не послал. В результате противник прорвался к Сталинграду. Только с поздней осени 1942 года будущий генералиссимус, наконец, стал исходить из суровой реалии — для успеха Красной Армии надо иметь не просто численное преимущество, а многократное, подавляющее превосходство.

Однако в начале второго военного лета до спасительного «озарения» было еще далеко. Поэтому с окончанием зимы 1941–1942 годов, предоставившей Красной Армии некоторую военно-климатическую передышку, все вернулось «на круги своя», и события вновь стали развиваться по сценарию июня — ноября 1941 года…

 

Критический момент

В то время как Советский Союз подобно второгоднику повторял уже неоднократно пройденный курс фронтовых наук, на мировой арене произошли кардинальные изменения. Нападение Японии на США хотя и ознаменовалось впечатляющими военными успехами самураев, парадоксальным образом ослабило страны «Оси» в Европе. Экономический потенциал Америки был столь огромен, что один лишь факт официального присоединения Вашингтона к антигитлеровской коалиции сразу же начал оказывать заметное влияние на ход боевых действий в Старом Свете. Берлину пришлось озаботиться проблемой немедленного усиления — как количественного, так и технического — своих войск в Средиземноморье и на побережье Атлантики. Более значительных ресурсов отныне требовали продолжение активной войны на море против англосаксов, а также задача организации мощной ПВО, способной противостоять тысячным стаям американо-британских стратегических бомбардировщиков. Все это заметно сократило объем пополнений и материальных средств, направляемых на Восточный фронт.

К тому же триумфальная череда японских побед на Тихом океане продолжалась недолго. Тот вариант войны, который так удачно был реализован Токио в конце XIX — начале XX века в ходе конфликтов с Китаем и Россией, на сей раз дал сбой. США в короткое время сумели развернуть на тихоокеанской арене значительные силы и внесли перелом в ход борьбы. Уже в июне 1942 года «звездно-полосатый» флот показал зубы, разгромив японские эскадры в сражении у атолла Мидуэй. Конечно, до окончательной победы здесь тоже еще было очень далеко. Но неотвратимо раскручивавшийся гигантский маховик американской военной промышленности с каждым месяцем делал надежды японцев на победу все утопичнее — в прямом и переносном смысле слова. Тем более что Страна восходящего солнца вскоре лишилась и своего единственного козыря — преимущества в опыте, поскольку не смогла обеспечить быстрой подготовки достойного смены гибнущим ветеранам. В итоге Штаты получили возможность уделить больше внимания европейским делам и нарастить объем поставок по ленд-лизу Великобритании и Советскому Союзу.

Что касается Англии, то, хотя ее перспективы и улучшились, реальное положение продолжала оставаться незавидном. Немецким морякам удалось основательно нарушить жизненно важные коммуникации союзников в Атлантике. В мае сумма их потопленного транспортного тоннажа достигла 705 000 брт (151 судно), в июне — 834 000 брт (173 судна). Англо-американские верфи не успевали возмещать потери в корабельном составе, и поэтому положение со снабжением Британских островов, экономика которых, как известно, основывалась на ввозе сырья, становилось откровенно угрожающим. Скверно развивались и события в Средиземноморье, английский контроль над которым в результате переброски 2-го воздушного флота из России — численность Люфтваффе и итальянских ВВС дошла до более 900 машин против 600 английских — был снова утрачен. Это, в свою очередь, послужило предпосылкой для наступления в Северной Африке германо-итальянских войск, возглавляемых генералом Роммелем, которое началось в ночь на 27 мая. Несмотря на численное превосходство наземных сил англичан (1270 танков против 610), господство в воздухе позволило фашистам довольно быстро добиться успеха. Британцам пришлось начать отступление, временами напоминавшее настоящее бегство. Преодолев около 600 километров, дивизии Роммеля к началу июля вторглись в Египет. И лишь перебои со снабжением заставили их остановиться неподалеку от пирамид. Однако угроза прорыва немцев на Ближний Восток, а значит, и потеря его нефтяных месторождений и коммуникаций, по которым в СССР поступала значительная доля союзнической помощи, (в связи с нехваткой кораблей для северных конвоев, шедших в Мурманск и Архангельск, Ближневосточный регион был в этом смысле особенно ценен) продолжала оставаться остроактуальной.

Вся эта противоречивая мозаика катаклизмов создавала в Москве нервозное настроение, колебавшееся между надеждой на лучшее и растерянностью. Естественно, не добавили Кремлю бодрости и майские катастрофы в Крыму и под Харьковом. Видимо, в тот момент у Сталина даже возникло ощущение неспособности Красной Армии своими силами отразить предстоящее летнее наступление Вермахта. Поэтому недавние хвастливые заявления на весь мир о победе «через полгодика — годик» прекратились, сменившись привычными прошлогодними жалобами на «огромное численное преимущество» врага. Но поскольку теперь к озабоченной собственными проблемами Британии добавился новый мощный союзник, то именно к нему и принялся взывать советский вождь, требуя принять самые радикальные меры для спасения Москвы от окончательного военного краха — открыть второй фронт, высадив на западном побережье Франции экспедиционную армию, и резко увеличить материально-техническую помощь Стране Советов. В противном случае, намекал коммунистический диктатор, он может пойти на сепаратный мир с нацистами.

Еще в начале весны союзники предложили «дяде Джо» прислать главу его внешнеполитического ведомства — В. М. Молотова для переговоров и подписания официальных договоров. Тот прибыл в Лондон 20 мая, в самый разгар крымско-харьковских бедствий, отчего все ранее намеченные к обсуждению темы для сталинского посланца имели уже второстепенное значение. По той же причине он, — в отличие от зимней встречи с министром иностранных дел Великобритании Антони Иденом в Москве, ознаменовавшейся серьезными разногласиями, — без возражений подписал предложенный ему вариант соглашения о союзе в войне, а также о сотрудничестве и взаимной помощи после войны. И, не медля ни секунды, отбыл в Вашингтон. Таким образом, впервые во весь рост встал вопрос о Втором фронте, превратившийся вскоре на долгие десятилетия в одну из любимых тем советской пропаганды.

Высадка во Франции требовала грандиозной подготовки и была рискованной даже по меркам 1944 года, когда она в реальности произошла. А в 1942-м из-за упоминавшихся уже проблем, порожденных неудачным для антигитлеровской коалиции ходом военных действий, подобное предприятие больше походило на авантюру и грозило громадными жертвами почти без надежды на удачу. Кроме того, Рузвельт с Черчиллем, конечно же, еще хорошо помнили сердечную дружбу Сталина с Гитлером, которая в сущности и позволила «бесноватому фюреру» развязать Вторую мировую войну.

Однако Молотов изложил серьезные аргументы. Терять союзника — пусть и «союзника поневоле», — который к тому же. превратился в основного поставщика «пушечного мяса», англосаксонские державы явно не хотели. Поэтому Рузвельт решил приободрить русских приятными, но неопределенными обещаниями. Каких-либо официальных документов с обязательствами и конкретными сроками открытия Второго фронта США подписывать не стали. Однако все же опубликовали коммюнике, где заявили, что приветствуют идею развертывания боевых действий в Западной Европе в 1942 году и при благоприятном стечении обстоятельств попробуют воплотить этот проект в жизнь. Куда более заинтересованную реакцию вызвали просьбы Молотова об увеличении материально-технической помощи. Американцы сразу же подписали соглашение о переводе поставок на бесплатную основу до самого конца войны, притом в существенно большем объеме, чем прежде.

На обратном пути Молотов опять остановился в Лондоне, где попытался склонить Черчилля к содействию в решении проблемы открытия Второго фронта. Но и тот в довольно откровенном разговоре дал понять, что в ближайшее время СССР может рассчитывать на попытку десанта союзников во Францию лишь ограниченными силами. К слову, Черчилль обещание сдержал. Английская армия и флот 19 августа 1942 года организовали пробную операцию форсирования пролива Ла-Манш — «поиск под Дьепом». Как и следовало ожидать, предприятие окончилось полной неудачей. Немцы быстро скинули британцев обратно в море. Но сам факт подобной активности заставил Германию еще больше озаботиться укреплением «Атлантического вала». В результате в Россию не попало еще какое-то количество солдат и снаряжения.

К тому же, несмотря на осторожность подхода к проблеме Второго фронта, Черчилль в ходе встречи с Молотовым согласился считать этот вопрос весьма важным, что и было заявлено в коммюнике по итогам переговоров. На просьбы материального плана англичане, как и американцы, отреагировали мгновенно, подписав документ «О финансировании военных поставок и другой военной ПОМОЩИ».

Сталина, естественно не удовлетворили итоги поездки Молотова. Чужими руками «загрести жар» не удалось и ближайшее будущее продолжало представляться большевистским вождям в очень мрачных тонах. Угроза немецкого наступления по-прежнему дамокловым мечом нависала над Россией, а уверенности, что удар удастся отразить, не прибавилось.

 

На грани сепаратного мира

Вооруженные силы Германии летом 1942 года были наиболее совершенным боевым инструментом в мире. Слабо моторизованная, без современных средств связи, с допотопной организацией, руководимая в массе бездарными и малограмотными полководцами, армия Страны Советов не являлась для Вермахта равным противником. Однако исходное численное соотношение свидетельствует, что возможности для более-менее успешной обороны у Кремля имелись. Требовалось лишь рационально распорядиться своим количественным превосходством — сосредоточить резервы на самых вероятных направлениях вражеского удара. Войск у противника явно не хватало не только для натиска по всей линии фронта от Баренцева до Черного моря, но даже для стратегического наступления на каком-нибудь одном крупном участке.

Однако немцы также понимали, что это лето — последняя возможность успешно окончить затянувшийся «блицкриг» против СССР. Поэтому Гитлер, в очередной раз понадеявшись на свою «счастливую звезду», снова пошел на авантюру, приказав прорваться к Волге, — из-за нехватки автотранспорта и железных дорог превратившейся в важнейшую советскую коммуникацию, — оккупировать попутно обширные хлебные области Дона и Кубани, испещренный угольными шахтами Донбасс и захватить Кавказ с его нефтепромыслами. Выполнение таких задач действительно ставило под вопрос дальнейшее участие Советского Союза во Второй мировой войне. Этот план, впрочем, сразу же вызвал у большинства германских генералов массу сомнений, и не только по причине нехватки средств. Смущала проблема снабжения — конфигурация фронта была такова, что при продвижении к турецкой границе вся группировка «повисала» на одной лишь ростовской железной дороге. Однако Гитлер настоял на своем.

Прорвать советскую оборону намечалось на участке от Курска до Азовского моря. Для этого создавались две группы армий — «А» (фельдмаршал Лист) и «Б» (фельдмаршал фон Бок, которого вскоре сменил генерал-полковник фон Вейхс). Первая располагалась южнее и нацеливалась на Кавказ, вторая на Сталинград. Противостояли им пять фронтов — Брянский (генерал-лейтенант Ф. И. Голиков), Юго-Западный (маршал С. К Тимошенко), Южный (генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский), Северо-Кавказский (маршал С. М. Буденный), Закавказский (генерал армии И. В. Тюленев) и Черноморский флот (вице-адмирал Ф. С. Октябрьский) с Азовской военной флотилией (контр-адмирал С. Г. Горшков). Об их численном соотношении уже рассказано выше. Кроме того, по официальным данным, к июлю 1942 года, помимо действующей армии, в резерве Ставки находились 10 общевойсковых армий, 1 танковая армия, 62 отдельные стрелковые дивизии, 4 отдельные стрелковые бригады, 3 кавалерийские дивизии, 5 отдельных танковых и механизированных корпусов, 1 отдельная авиационная дивизия, 3 отдельные авиационные бригады, 32 отдельных авиационных полка.

По самым скромным подсчетам их общая численность составляла не менее миллиона человек, до тысячи танков и столько же самолетов. То есть, чем обороняться, имелось. Другое дело, что с определением направления главного удара неприятеля сталинские стратеги опять ошиблись. В итоге резервы пришлось перекидывать в спешке, бросать в бой не единым кулаком, а частями, и необходимого многократного превосходства долго создать никак не удавалось.

Первой начала наступление группа армий «Б» — 28 июня она своим левым флангом, как кинжалом, вспорола оборону Брянского фронта. 50-километровая брешь даже на карте впечатляла. Сталин в тот же день приказал отправить к Голикову четыре танковых корпуса, сопроводив их гневной телеграммой: «Запомните хорошенько. У Вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500…». Однако двукратный перевес был явно недостаточен, чтобы нейтрализовать германское превосходство в профессионализме. Усеяв курские поля остовами горящих советских «тридцатьчетверок», немцы за неделю прошли более 200 километров, форсировали Дон и ворвались в Воронеж.

Второй удар (но уже правым флангом группы «Б») был нанесен 30 июня по Юго-Западному фронту, который просопротивлялся не дольше соседа. Здесь 6 июля неприятель также вышел к Дону. В районе Старого Оскола оба клина сомкнулись, загнав в «котел» те соединения Тимошенко и Голикова, что не успели отойти (части 40-й и 21-й армий).

8 июля двинулась на Восток и группа армий «А», тесня спешно откатывавшийся к устью Дона Южный фронт. Линия советской обороны рухнула на протяжении свыше 500 километров.

Дыру попытались заткнуть, бросив в мясорубку (вдобавок к войскам уже перечисленных выше фронтов) сразу девять новых армий (6-ю, 60-ю, 62-ю, 63-ю, 64-ю общевойсковые и 1-ю, 4-ю, 5-ю танковые, 1-ю истребительную авиационную), а также десятки отдельных дивизий и бригад, забирая их для этого даже с Дальнего Востока. Но остановить противника не удалось. Группа «Б», повернув от Воронежа на юг и перемалывая выдвигаемые ей навстречу вновь прибывшие войска, устремилась по правому берегу Дона к Сталинграду. Группа «А» столь же быстро заняла Донбасс, пересекла большую излучину Дона, переправилась на его левый берег, и, гоня перед собой все возраставшее число полков Малиновского и Буденного, рванулась к Кавказу.

Краткая хроника тех дней достаточно красноречива. 16 июля — «котел» под Миллеровом (части 90-й и 38-й армий), 17-го сдан Ворошиловград, 22-го Новочеркасск, 24-го Ростов, 28-го Сталин подписывает свой самый жуткий военный приказ № 227 «Ни шагу назад», узаконивший заградотряды и бессудные массовые расстрелы отступавших. Но и такая жесточайшая мера не повлияла на ход событий. 5 августа Красная Армия оставила врагу Ставрополь, 7-го Армавир, 9-го Пятигорск. 10-го немцы захватил и нефтяные вышки Майкопа — первое вожделенное месторождение «черного золота». 12 августа пали Краснодар и Элиста, 21-го знамя со свастикой взвилось над Эльбрусом, а 23-го германские танки севернее Сталинграда прорвались к Волге.

В эти недели английская и американская разведки докладывали своему руководству, что к ним начала поступать информация о попытках Советского Союза через третьи страны узнать у Гитлера его условия перемирия. Керр, британский посол в Москве, стараясь прояснить данный вопрос, обратился к Сталину и Молотову, но вразумительного ответа не получил. Фюрер, однако, на контакты с генсеком не пошел, по всей вероятности, уверенный, что скоро и без того одержит полную победу над Советским Союзом. Наступление развивалось столь неожиданно гладко, что он даже вывел с юга России шесть дивизий 11-й армии Манштейна, недавно овладевшей Севастополем. Вскоре за ними последовали еще пять дивизий, в том числе две танковые и две моторизованные. Часть войск отправилась на Запад, а часть на северные участки Восточного фронта. Вполне возможно, что именно этих солдат, оснащенных специальным штурмовым снаряжением, и не хватило затем Паулюсу под Сталинградом или Клейсту на Кавказе.

Между тем Красная Армия весь конец лета, а затем и всю осень из-за Волги и Каспийского моря продолжала получать щедрые пополнения людьми и техникой. И, как вода точит камень, советские солдаты реками своей крови все-таки заставили Вермахт потерять некоторую остроту и силу ударной массы. Повторилась история 1941 года: тевтонская машина сначала замедлила движение, а потом и начала пробуксовывать.

 

Дипломатические танцы

Тем временем США и Британия готовились нанести неприятелю удар в наименее защищенное место. На июньской встрече Рузвельт с Черчиллем согласились с собственными военными, что составленные на всякий случай в спешном порядке наметки плана высадки во Франции «Следжхэммер» (в переводе на русский — «Кувалда») сомнительны, и договорились вернуться к нему в 1942 году лишь при возникновении явных признаков угрозы быстрого военного краха СССР. Давление на позиции стран «Оси» они хотели начать с десанта в западную часть Северной Африки (план «Торч»). Но последние известия с фронтов в России заставили англо-американцев всерьез обеспокоиться. И британский премьер заторопился в Москву: сообщить о принятом решении высадиться в Африке (какая-никакая, а все же помощь) и заодно постараться понять, насколько серьезно Сталин настроен продолжать борьбу против Гитлера.

Переговоры «заклятых друзей» состоялись в середине августа. Встретились они впервые. Черчилль впоследствии охарактеризует увиденного им рябого маленького инвалида с покалеченной рукой как «крестьянина, которым можно вертеть как угодно». Наверное потомок герцогов Мальборо все же несколько преувеличил степень своего интеллектуального превосходства над недоучившимся грузинским семинаристом. Впрочем, результаты тех переговоров действительно выглядят в пользу британца. Советский вождь, хотя и продемонстрировал союзнику недовольство отсрочкой десанта в Европу, однако не сумел скрыть, что прекрасно понял все достоинства англо-американского вторжения на «Черный континент» и оценил ту выгоду, которую получит СССР от этого действия. Кроме того, привыкший к самовосхвалению и не умеющий говорить о себе горькую правду диктатор не удержался от заведомо лишнего обещания побить «не сегодня-завтра» не только немцев, но и турок, если те вдруг вздумают плохо себя вести. Именно эти слова окончательно и решили судьбу «Кувалды» — успокоенные англосаксы с облегчением поставили на нем жирный крест. Меж тем в интересах Советского Союза разумнее было бы, наоборот, убедить союзников в том, что положение Москвы отчаянное. Для удержания Сталина в коалиции Рузвельт с Черчиллем могли бы предпринять попытку открытия Второго фронта еще в 1942 году. Почти наверняка она бы оказалась неудачной — немцы бы сбросили десант обратно в море. Но для этого им пришлось бы перекинуть войска из России, а значит ослабить, если не прекратить совсем, давление на многострадальную Красную Армию.

«Дядя Джо» скоро поймет, что допустил ошибку и, разозлившись за это на хитрых «капиталистов», демонстративно откажется послать в январе 1943 года делегацию на конференцию в Касабланке. Этой неумной выходкой он еще раз накажет свою несчастную страну, поскольку на совещании союзного руководства решались основные стратегические вопросы. Среди них первоочередным считался вопрос о Втором фронте, на ускорение открытия которого представители СССР без сомнения могли повлиять, участвуй они в обсуждении планирования и координации совместных действий товарищей по оружию.

Тем не менее, свои дипломатические поражения диктатор сумел обернуть «победой» на внутреннем пропагандистском фронте. Дело в том, что после зимних бравурных маршей Сталину необходимо было как-то объяснять народу причины новых поражений Красной Армии, ведь тезис о «внезапности» и «вероломстве», использованный год назад, теперь, в середине войны, явно не мог сработать. Да и разговоры о «многократном численном превосходстве врага», в общем, нужного эффекта в полной мере не достигали. Одним словом, миф о «ненадежных союзниках» оказался очень кстати. В официальном выступлении по случаю четвертьвекового Октябрьского юбилея Иосиф Виссарионович предал гласности противоречия с англо-американцами, свалив на них вину за неудачи своей армии и заложив тем самым один из первых камней в фундамент будущей «холодной» войны.

Между тем вскоре выяснилось, что и бахвальство перед Черчиллем в августе оказалось дешевым блефом. До самого конца осени весь мир — кто с тревогой, а кто с надеждой гадал — удастся ли Вермахту занять всю территорию между Черным и Каспийским морями. Окончание сражений в том районе позволяло Германии высвободить войска для организации надежной зимней обороны по Волге и Дону и держать в уме неплохие перспективы на 1943 год. Таким образом, судьба еще целых три месяца, что называется, балансировала на лезвии ножа (25 августа немцы взяли Моздок, 10 сентября Новороссийск, 28 октября Нальчик), прежде чем германское наступление выдохлось окончательно. Опасения немецких генералов насчет снабжения полностью сбылись. Когда первоначальная инерция летнего рывка замедлилась, и войска особенно почувствовали нужду в подпитке — ее бесперебойное обеспечение организовать не удалось. Например, после взятия Пятигорска танки Клейста свыше двух недель простояли в ожидании горючего, предоставляя красноармейцам бесценное время на перегруппировку и возведение новых оборонительных рубежей. Да и физической массы Вермахту в конце концов не хватило. По данным «Грифа секретности», за время Воронежско-ворошиловградской, Сталинградской и Северо-кавказской стратегических оборонительных операций в бой было введено четыре новых фронта — пятнадцать армий и полторы сотни отдельных дивизий, а также огромное, но пока не известное количество маршевого пополнения. В то же время в течение июля — сентября германские группы «А» и «Б» из своих изначальных шестидесяти восьми немецких дивизий лишились, вследствие очередного каприза Гитлера, одиннадцати (уже упоминавшихся выше). А получили всего 140 750 человек для возмещения потерь в тех соединениях, что участвовали в наступлении с первых дней.

В итоге к середине ноября южная часть Восточного фронта застыла в состоянии неустойчивого равновесия, вытянувшись огромной дугой Туапсе — Грозный — Сталинград — Орел и увеличившись с июньских 500 километров в четыре раза. Чтобы удержать ее, свои группировки немцам пришлось растащить по всему периметру. К тому же редкий пунктир германских соединений перемежался тонкими ниточками слабых румынских, итальянских и венгерских частей. На карте подобная конфигурация выглядела откровенным призывом к Красной Армии осуществить сталинградский контрудар. Но фюрер вновь запретил сокращать линию фронта путем отвода войск на более удобные позиции.

Может быть, свои надежды на лучшее будущее он черпал из сводок выпуска новой военной продукции? Они гласили, что в течение 1942 года Германия получила 1,7 миллиона единиц стрелкового оружия, 50 300 орудий и минометов, 6200 танков и самоходных орудий, 11 600 боевых самолетов. «Адольф Алоизвич», конечно же, не видел аналогичных докладов о достижениях советской промышленности, которая за тот же срок обеспечила производство почти 6 миллионов винтовок, автоматов и пулеметов, 357 тысяч орудий и Минометов, 24 400 танков, 21 700 боевых самолетов. К этому необходимо еще добавить более чем 4 тысячи танков и 2600 самолетов, полученных от англо-американцев.

Впрочем, еще одним фактором оптимизма для Берлина мог служить уровень профессионализма советских военачальников, о котором наилучшим образом свидетельствовало соотношение потерь. По официальным отечественным данным (наверняка серьезно заниженным), советские вооруженные силы, находясь в обороне, за четыре месяца 1942 года — с 1 июля по 30 октября потеряли убитыми и пропавшими без вести не менее 1,3 миллиона человек. Аналогичный германский показатель «Русского» фронта — около 170 тысяч солдат и офицеров.