Каникулы кончились, и началась вторая четверть. Как раз тогда на улицах появились капоры. Капор — это такая шапка-капюшон из пушистой ангоры. Их стали носить все женщины в городе. Мы с Воробьем даже придумали игру «У кого больше капоров». Нужно было сосчитать всех теток в капорах в вагоне метро. Кто больше заметил — тот выиграл. Капоры были всех цветов: зеленые, малиновые, голубые, черные. Мы с Воробьем решили: в капорах ходят только потомники. И поклялись сами никогда капор не надевать.

Теперь я ездила в школу на метро: выпало много снега, и троллейбусы ходили редко. На эскалаторе я смотрела вниз, чтобы разглядеть Кита, — с тех пор как однажды мы встретились и вместе шли к школе.

В тот раз я еще не успела проснуться и не знала, о чем говорить. Но Кит сам говорил без остановки.

— Титомира слушают только гопники, — сообщил он, когда мы вышли на улицу.

— Ты же сам мне дал кассету?

— Это уже не модно.

— Почему?

— Совсем тупая? Только гопота слушает.

На всякий случай я решила не уточнять, что такое гопота.

— А что ты теперь слушаешь?

— Что-что… Металл, конечно. Слышала?

— Нет еще.

— Вообще круто. Хочешь, я тебе перепишу кассету?

— Давай.

На следующий день Кит принес мне кассету.

— Вот, держи.

— Круто, спасибо.

— Потом скажешь, как послушаешь.

Я щелкнула большим и средним пальцами: меня научил папа, и это было дико круто.

Когда я вернулась домой, мамы не было — они с Малюткой ушли по каким-то делам. Дедушка сидел в своей комнате, а папа, извергая громкие проклятья, пытался починить бачок в туалете, который уже месяц издавал страшные стоны и хлюпанья. Эти замогильные звуки мешали мне заснуть и, если честно, немного пугали.

Я пошла в свою комнату, вставила в мафон кассету и начала делать уроки. Сначала очень долго играла музыка, в принципе красивая, а потом очень мрачный дядька запел очень длинную песню. Потом в какой-то момент все в его группе как будто сошли с ума и начали со всей силы дубасить по барабанам. Я даже сделала чуть потише, потому что боялась, как бы уши у меня не полопались, как шарики на детском дне рождения. Через несколько минут в комнату ворвался папа. Видок у него был еще тот: рукава завернуты до плеч, край рубашки мокрый, лицо потное, а волосы и борода всклокоченные.

— Ты в своем уме?

— В смысле?

— Что это за кошмар?

— В смысле?

— Что ты слушаешь?

— Вообще-то это последний писк моды.

— На писк это не очень похоже — скорее на рев белуги.

— Чего-чего?

— Ничего. Сделай потише. Что за жизнь! — Папа хлопнул дверью и отправился обратно к унитазу.

Потом пришли мама с Малюткой. Мама тут же зашла ко мне и посмотрела на магнитофон с таким лицом, как будто ее сейчас стошнит.

— Что это?

— Музыка.

— На музыку не похоже.

— Вы ничего не понимаете.

— Уфки болят, — прошепелявила Малютка. Вечно так делает, чтобы взрослые еще больше на меня разозлились.

— Пойдем, котик, я тебе включу какую-нибудь пластинку.

И они ушли, чтобы вместе слушать на проигрывателе «Милая моя, солнышко лесное». Отстой.

На следующий день Кит подошел ко мне на перемене.

— Ну как, послушала?

— Да, весь вечер слушала. Одну стороны кассеты два раза и другую два раза. И еще в плеере по дороге в школу.

— Ну как?

— Вообще круто.

— Сечешь, — и Кит хлопнул меня по плечу.

В тот день Фигуры не было, и на перемене Кит начал приставать к Пукану. Кит кричал писклявым девчоночьим голосом:

— Пук-пукан сейчас пернет.

Но Пукан делал вид, что ничего не слышит. Тогда Кит отобрал у него бутерброд с черным хлебом и какой-то вонючей травой и начал им размахивать:

— Пук-пукан сел на диету! Антипуковскую диету!

Это было сказано ужасно по-дурацки, но в то же время очень смешно. И я расхохоталась.

— Килька, лови, — и Кит кинул мне пуканский бутерброд.

— Фу, гадость! — я завизжала и отскочила, и бутерброд плюхнулся на пол. Хлеб развалился на две половинки, а трава рассыпалась под партой.

— Пукан, слышь, ты че, корова — траву жевать? — заржал рядом Овца.

Пукан весь покраснел. Он встал, тихо подошел к бутерброду, опустился на корточки и начал собирать остатки.

— Блин, он с полу жрет, — заорал Кит. — Вот почему он пердит! У них вся семья с полу траву жрет.

— А может, во дворе пасетесь? Семья пуканских кызь! — Овца так хохотал, что чуть не падал.

Пукан стал почти багровый. Он уже собрал бутерброд, сложил его в маленький пакетик и сел обратно за парту. Тут в класс вошла завуч. На этот раз она была не в лосинах, а в длинной юбке.

— Ребята, последнего урока не будет. Сейчас пойдем на первый этаж на общешкольный молебен.

— А чего, урока не будет? — закричали мы.

— Так, успокоились все и за мной шагом марш.

Мы спустились по лестнице и встали вдоль коридора. В этот раз все делал папа Овцы. У него было такое же овечье лицо и кудрявые волосы, только седые. Он махал дымящейся банкой и брызгал в нас водой, а все — кроме меня, конечно, — бухались на колени и крестились. Особенно было странно, когда это делали Кит с Овцой, — по идее, им все это должно было казаться дурацким, но лица у них были самые серьезные.

Однажды Кит собрал всех на перемене. То есть не всех, а Сыроежку, Овцу, Воробья и меня.

И еще Головастика, хотя вообще-то Кит и Овца его немного презирали. Кит сказал:

— Короче, теперь мы все металлисты. А кто не металлист, тот гопник и потомник.

— Металлист — это как? — не понял Головастик.

— Ты че, кызя? Вон Килька знает, что такое металлист. Давай, скажи ему.

— Ну, это музыка такая… Тяжелая.

— Вот. А еще прикид: металлисты носят банданы, цепи разные, нашивки с черепушками, надписями там всякими, — Кит показал на рюкзаке нашивку с розой и черепом.

— И че, теперь одеваться всем одинаково? — спросила Сыроежка.

— Не, ну ты, конечно, можешь в одних трусах-недельках ходить, — пошутила я, а Воробей хихикнула.

— Коза.

— Сама коза.

— Так, тихо. Короче, чтоб все купили себе банданы, или с Пуканом будете тусоваться.

— Тебе чего, правда металл нравится? — спросила Воробей, когда мы вышли из школы.

— Ну… Одна песня у «Металлики», вообще-то, ничего.

— Да ладно, Килька, ты же битломанка, все знают.

— Одно другому не мешает.

Воробей хмыкнула, и прозвучало это как-то обидно. Ладно, пусть не верит, еще увидит.

Дома я попросила у мамы денег.

— Зачем тебе?

— На символику.

— На что?

— У нас в классе теперь все металлисты, и мне нужна бандана. И нашивка с черепом.

— Ба… что?

— Платок такой.

— Только через мой труп.

— Мама!

— Нет, ну правда, ты обвесишься этим уродством и будешь так ходить?

— Все в классе будут.

— А обязательно быть как все?

Вообще-то обязательно. Но объяснять это маме бесполезно.

На следующий день после уроков мы с Сыроежкой и Воробьем шатались в окрестностях школы. В витрине ларька у троллейбусной остановки были выставлены шоколадки, или, скорее, обертки от них: «Баунти», «Сникерс», «Твикс» и «Марс».

— Эй, молодежь, хотите подработать? — Из окошка высунулся здоровый мужик с щетиной.

— А что делать надо?

Окошко захлопнулось, и через минуту мужик вылез из ларька с пирамидой картонных коробок в руках.

— Отнесите на помойку, — он махнул в сторону баков в арке. Мы распихали коробки по урнам, а мужик выдал всем по сто рублей.

— Так вообще нормально можно заработать.

— И на бандану хватит.

— Круто!

В ларьке около метро работы не было, зато нам бесплатно подарили жвачку «Малабар» и «Сникерс». Жаль, я ненавижу арахис. А в третьем киоске тетка попросила нас протереть окна.

— А ты умеешь? — с сомнением спросила я Воробья.

— А чего там уметь? — хмыкнула Воробей. — Трешь, и все тут.

Тетка вынесла газету и всучила нам. Газета была черно-белая, и на первой странице крупными буквами было напечатано «СПИД-инфо».

— Спрячь, спрячь, — шепнула Сыроежка. — А можно нам еще одну газету?

— Ишь, какие хитрые, — вздохнула тетка и дала нам помятый номер «Известий». Так мы заработали еще по сто рублей. Газету про секс Сыроежка забрала себе и не стала рассказывать, о чем там написано. Но вид у нее был такой, как будто она сейчас лопнет от важности.

Всю неделю мы мыли ларьки и выносили мусор, и почти каждый день удавалось что-то заработать. К счастью, предки не интересовались, где меня носит. Мама думала, что я на продленке, а папе, по-моему, вообще все равно.

В пятницу я решила поехать за символикой и новыми кассетами. Нашивки и банданы продавали на другом конце города, в переходе у метро. Мы поехали туда с Воробьем. Сыроежка слилась — сказала, что она самодостаточная личность и символика ей не нужна.

Воробей хотела потратить все на подарок маме — как будто картинку не могла нарисовать или открытку сделать. Взрослые всегда рады такой фигне. Я же решила сделать все правильно — ради Кита, конечно. Я выбрала черную бандану, по краям которой несколько раз было написано Metallica, и нашивку с черепом и розами, как у Овцы.

Но дома выяснилось, что нашивка сделана из толстой резины и пришить ее к рюкзаку не так-то просто. Я исколола все пальцы, даже до крови, но ничего не получалось. К счастью, дома была бабушка, которая пришла помочь маме по хозяйству.

— Решила повышивать?

— Типа того.

— Очень хорошо, — ободрила меня бабушка.

— Мм, — промычала я в ответ.

— А что на картинке?

— Тебе не понравится.

— Дай посмотреть. — Бабушка внимательно посмотрела на нашивку. Черепушку она, кажется, не заметила, зато розочка ей понравилась.

— Красиво, — сказала она. — Это сейчас такая мода, да?

— Типа того.

— Ладно. Давай помогу, — и бабушка пришила к рюкзаку нашивку.

В понедельник я пошла в школу как настоящий металлист. Черные штаны, мамина шелковая жилетка, на рюкзаке нашивка, а на шее бандана треугольным краем вперед..

— Слюнявчик! — завопила Малютка при виде меня.

— Заткнись.

— Как ты разговариваешь с сестрой? — возмутилась мама.

— Как хочу, так и разговариваю.

— Ну-ка вон из-за стола, — папа рассвирепел и, кажется, был готов меня убить. — Немедленно!

— И пожалуйста, — гордо сказала я. — Плевать.

— Она же не поела, — мама умоляюще посмотрела на папу.

— Значит, голодная пойдет.

Пришлось идти в школу на голодный желудок.

На математике я села так, чтобы Киту были видны родинки у меня на щеке и надпись Metallica на бандане. Воробей пихнула меня локтем:

— Килька, он на тебя смотрит, — и хихикнула.

— Тихо ты, — я почувствовала, как краснею, но сделала вид, что ничего не заметила.

На перемене Кит подошел ко мне.

— Классно выглядишь.

— Я знаю.

— Че, крутая типа?

— А че, нет?

Мы немного поржали, и внутри у меня будто щекотно надулся огромный розовый пузырь, как из жвачки с Дональдом Даком.

Всю неделю я ходила в бандане и слушала «Металлику». Если совсем честно, я соскучилась по «Битлз», но решила никому об этом не говорить. Потому что по вечерам мне звонил Кит, чтобы обсуждать музыку, а ради этого можно было слушать что угодно.

Как-то мы с Воробьем и Сыроежкой сидели на перемене. Сыроежка грызла яблоко и рассказывала нам очередные враки о своем брате и Альбинке. На этот раз она выдумала, как будто те всю ночь за стенкой занимались сексом и она сама слышала, как Альбинка громко кричит.

— Кричать-то зачем? — не поняла я.

— Килька, совсем дура? Чтобы ему было приятно.

— Он что, маньяк? Разве приятно, когда кто-то рядом орет как полоумный?

Сыроежка покрутила пальцем у виска и доела огрызок.

— А мои родители сексом не занимаются, — сказала Воробей. — Они вообще спят в разных кроватях.

— Они просто уже старые, — сказала я, а Сыроежка захихикала.

— Кызя.

— Сама кызя.

Воробей обиделась и собралась уходить, но как раз в этот момент к нам подошли Кит, Овца и Головастик.

— Слышьте, дело есть, — сказал Кит.

— Ну?

— Короче, мы придумали, что у нас будет тусовка.

— В смысле огонек? — предположила я.

— Че, дура? — сказал Овца.

Но Кит его двинул локтем, и он заткнулся.

— В смысле у нас будет тусовка. Мы будем собираться после уроков и тусоваться. Парни с девушками.

— Как это «парни с девушками»? — переспросила Воробей. — Типа вы хотите с нами загулять?

— Сечешь, Воробьиха, — Кит засмеялся.

— Короче, вот, — зачем-то подытожил Овца.

— И кто с кем будет гулять? — спросила Сыроежка.

— Давайте на камано-нагано? — предложил Головастик.

— Че, совсем кызя? — сказал Кит.

— А чего?

— Короче, насчет этого подумайте, а завтра после уроков обсудим.

На этом Кит, Овца и Головастик ушли, а мы остались решать.

— Везет тебе, Воробьиха. Тебе Головастик нравится, а ты ему. Никаких вопросов. А нам что делать? — спросила Сыроежка.

— Что-что, он же сказал: камано-нагано.

— А если мне Овца выпадет? — спросила я.

— А если мне? Деловая такая, — отрезала Сыроежка.

— Короче, варианта другого нет. Скидывайтесь.

Мы с Сыроежкой потрясли кулаками и хором начали:

— Камано-нагано, чи-чи-ко…

Оба кулака расправились в бумагу.

— Чи-чи-ко…

Ножницы.

— Чи-чи-ко…

Моя бумага обернула камень Сыроежки. Йес!

— Везет тебе, Килька, — злобно сказала Сыроежка. — А мне с Овцой лизаться. От одной мысли блевать хочется: у него все губы обкусанные и изо рта тухлятиной воняет.

Мы что, будем целоваться с ними? — обалдела Воробей.

— А ты как думала? Что еще, по-твоему, значит «гулять»?. — огрызнулась Сыроежка.

— Может, откажешься? — спросила Воробей.

— Ага, и тусоваться с Пуканом? Ну уж нет.

Я ничего не сказала, но сердце билось как бешеное. На следующий день Кит прислал записку с вопросом, что мы решили. Я так и не поняла, нравится ему, что выпала я, или нет, но явно недоволен он не был. После уроков мы договорились встретиться в спортзале. Чтобы учительница физры ничего не подумала, сначала туда пошли мы с Сыроежкой и Воробьем.

— Чего вам, девочки? — Физручка складывала маты в угол, один на другой. В зале воняло потом и пылью. Учительница нагнулась, в дырке мелькнули бежевые трусы.

— Да мы хотели в бадминтон поиграть.

— Вы мои умницы. Только зал потом заприте, ключ в дверях.

И она вышла, подтягивая на ходу лосины.

Мы сели на маты, а Сыроежка принялась кувыркаться на брусьях: это у нее получалось довольно здорово.

— Килька, ты целовалась когда-нибудь?

В старой школе Алеша Тананыкин один раз поцеловал меня в щеку. Но сказать, что я никогда не целовалась, почему-то было стыдно.

— В каком-то смысле да.

— То есть?

— В щеку.

— Это не считается. Правда, Воробей?

— Не считается. Мне девчонки во дворе рассказывали, что настоящий поцелуй называется взасос.

— Да, потому что они сосут друг другу языки.

— Гадость какая. Они же все в слюнях.

Пока мы все это обсуждали, в зал пришли Кит, Головастик и Овца.

Кто-то предложил обложить брусья матами. Один положили вниз, другой сверху на перекладины, а из остальных сделали стенки. Получился такой домик, и даже уютный. Кит запер зал изнутри и велел Головастику погасить свет. Стало темно и немного страшно. Мы залезли внутрь. Воробей с Головастиком сели в правом углу, Сыроежка и Овца посередине, а мы с Китом слева. Я чувствовала запах носков Овцы, от этого немного кружилась голова и подташнивало. Овца захихикал и хрипло сказал:

— Ну че? Целоваться будем или глазки строить?

— Да отвали ты, — ответила Сыроежка.

Тогда Овца обхватил ее рукой за шею и начал целовать в рот.

Мы все заржали, но Кит прикрикнул:

— А ну заглохли, а то к потомникам пойдете.

Кит взял меня за руку и прижался губами к моим губам. Я подумала, что сейчас он засунет язык мне в рот, но почему-то он не стал это делать. Или просто не успел.

— Кто тут? — Снаружи кто-то начал колотить в дверь зала и дергать ручку.

— Тихо, — шепнул Кит, хотя мы и так молчали.

— Сейчас же откройте дверь! — раздался голос Мочи. Мы тихо перетащили маты на место. Овца зажег свет, и он противно впился в глаза. Кит открыл дверь.

— Привет, пап.

Чего это вы? Физкультурой решили позаниматься?

— Да, в бадминтон играли, — объяснил Овца.

— Молодцы! Ну, пойдем домой, Китик, уже поздно. Физкультпока, ребята.

Моча с Китом ушли, и мы даже не успели попрощаться.

* * *

Весь вечер я была как пьяная. По крайней мере взрослые, когда выпьют, ведут себя точно так же: шатаются, странно говорят и по-идиотски улыбаются, даже если совсем не смешно.

— Ты сегодня какая-то странная. Все в порядке? — спросила вечером мама.

— Все нормально, — ответила я, хотя вид у меня был загадочней некуда.

— Что в школе?

— Ничего особенного.

— Какие отметки?

— Да особо никаких.

— Ты хоть что-нибудь можешь рассказать?

— Да нечего рассказывать.

— Ясно. — Мама поставила передо мной тарелку с оладьями и сняла фартук. — Не хочешь разговаривать, не надо, — сказала она и вышла из кухни.

Так что ужинала я в одиночестве.

Весь вечер в постели, уже погасив свет, я играла в подушку. Я представляла себе, что Кит обнимает меня и целует, и шептала от его имени:

— Килька, я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

— Ты очень красивая.

* * *

Мы с Китом стали гулять. Официально. Мы даже ходили по коридору в обнимку. Однажды какой-то третьеклашка засмеялся и закричал что-то типа: «Тили-тили-тесто, жених и невеста». Кит погнался за ним, зажал в углу и схватил за шиворот:

— Еще раз возникнешь, получишь по яйцам. Третьеклашка заплакал и убежал.

В другой раз мы переписывались на инглише, а Головастик перехватил нашу переписку, чтоб посмеяться. Кит вскочил, прямо на уроке, одним махом перепрыгнул через парту, схватил Головастика за горло и сказал:

— А ну отдал быстро, а то прибью.

— Мальчики, сейчас же сядьте на свои места, — сказала училка. Но Кит ее даже не заметил. Он смотрел на Головастика, как будто хотел убить его взглядом. Глаза у Головастика наполнились слезами. Он кинул смятую в комок записку в угол. Кит долбанул его кулаком по плечу, по ходу пнул Пукана и поднял комок. Тут учительница тонким голосом заверещала:

— Оба. К директору. Немедленно.

Она вышла из класса. А Головастик и Кит вместе с ней.

Когда дверь закрылась, Овца вытащил из ручки стержень и начал тыкать им Пукана в спину. Сыроежка достала бутерброд.

Клерасил громко вздохнул и уставился в окно.

Я поймала на себе взгляд Фигуры.

— Чего зыришь?

— Думаешь, он самый крутой?

— Покруче некоторых.

— Ну-ну.

— В смысле ну-ну?

— Смысл тебе явно не понять.

— Да пошел ты.

Фигура хмыкнул и отвернулся. А у меня почему-то испортилось настроение.

После уроков мы с Китом пошли в парк.

— Что было у директора? — спросила я Кита.

— Когда эта корова нас притащила, Рыба начал пугать: мол, выгоню из школы за непослушание. Начал просить Головастика извиниться, ну и меня тоже. Но я ж не дебил: сказал им все, что думаю.

— Что сказал?

— Что они оба потомники, даже бабы нормальной в доме нет.

— А Рыба?

— Покраснел весь, как будто сейчас пернет. Но тут отец пришел и сказал Рыбе, чтоб отвалил от меня.

— А он?

— А он повырубался для приличия, а потом прогнал нас с Головастиком. Дальше уже они сами за дверью выясняли.

— Здорово, что он тебя защитил.

— Да он пальцем меня никому не даст тронуть — всегда на моей стороне.

Наступил декабрь. В зале мы тусоваться перестали: в дверь то и дело кто-то стучал, и было стремно.

Поэтому теперь после уроков мы зависали у гаражей за школой.

Однажды Кит с Овцой купили сигареты. На них было написано HB — как на простых карандашах. Кит заранее стащил у Мочи зажигалку Мы встали в узком проходе между двумя гаражами, а Кит и Овца закурили. Кит, как взрослый, пускал дым, а Овца сразу дико покраснел, закашлялся и стал задыхаться.

— Слабак, — презрительно сказал Головастик, но сам курить не стал, якобы потому, что у него астма.

— Кто еще хочет? — Кит протянул нам пачку. Все молчали. Кит посмотрел на меня.

— Давай я.

— Вот Килька молодец, — похвалил меня Кит.

Я втянула в себя дым — земля быстро поехала из-под дог и почему-то ужасно захотелось в туалет. Я сделала еще одну затяжку, и из глаз полились слезы.

— Дай мне, — Кит забрал у меня сигарету и сделал затяжку.

Голова кружилась, как после маршрутки, тошнило, а во рту был ужасный вкус. Дома я сразу помчалась в ванную, достала мамин дезодорант и прыснула им на волосы.

— Что в школе? — спросила мама и сама же ответила: — Ах да, прости, забыла. Наверное, все нормально, да?

— Ага.

— Ты что, брала мой дезодорант? — Мама подозрительно на меня посмотрела и принюхалась.

— Ну…

— Тебе нужен дезодорант?

— Ну…

— Я не замечала, чтобы от тебя пахло потом.

Слава богу, от меня ничем таким не пахло — вот Овца воняет так, что подойти невозможно. Но на следующий день я пришла из школы, а на кровати у меня лежал новенький дезодорант. Внутри катался шарик, и пах он так же приятно, как мамины духи.

Однажды, когда мы тусовались у гаражей, Овца достал мелок, который стащил из школы, и написал на стене очень плохое слово. По крайней мере я никогда не говорила его вслух. Вообще-то один раз я сказала другое очень плохое слово, хотя и совсем короткое, при сестре. Малютка, конечно, немедленно выдала все маме, мама рассказала все папе, папа пришел в ярость и устроил мне разговор. Один из тех разговоров, которые потом трудно забыть, хотя очень хочется.

Папа сказал:

— Ты же девочка. Как тебе не стыдно?

Я промолчала.

— Ты не можешь Сквернословить, как мужик.

Я промолчала.

— Ты же таким образом саму себя унижаешь.

А потом мне на всю неделю запретили смотреть телевизор.

Но Кит сказал:

— Круто, Овца! Давайте размалюем эту стену.

И все начали писать. Сначала Кит, потом Головастик, потом Сыроежка.

— Килька, давай, — крикнул Овца.

Кит протянул мне мелок.

И я написала. То самое слово, из-за которого был разговор с папой. Сама не знаю, почему я так сделала. Когда я дописала последнюю букву, кто-то резко схватил меня за рукав куртки, и мелок выпал из рук. Я обернулась и увидела, как убегают Кит, Сыроежка, Овца и Головастик. Меня держал за рукав какой-то злобный старикан в спортивной шапке с детским помпоном, и взгляд у него был такой, что хотелось умереть или как минимум провалиться сквозь землю. Но самое ужасное, что чем-то он напоминал Первого дедушку, и от этого мне стало совсем не по себе.

— Шпана! — крикнул он. Голос у него дрожал и был совсем высокий, как у женщины. — Черти! Сейчас отмывать у меня тут будешь все.

В носу странно защипало, и я увидела, как слезы, оставляя мокрые полоски на куртке, падают на снег. Дед отпер гараж, достал оттуда грязную тряпку и заставил оттирать стенку. Пока я стирала мел, он бубнил:

— Чему вас только учат в этой школе? Лучше бы сразу в колонию отправили. Одни хулиганы. Куда только родители смотрят.

Когда ругательства наконец закончились, я бросила тряпку в снег и побежала. Я бежала к метро, а рыдания, которые я пыталась сдержать у гаража, вырывались наружу. Я даже не думала, что еще умею плакать как Малютка — долго, безутешно и как будто с удовольствием. На троллейбусной остановке около гастронома никого не было. Я села на скамейку, хотя бабушка говорит, что туда писают и плюют бездомные, и закрыла лицо руками. Все тело содрогалось от плача, и, что самое глупое, я даже толком не понимала, почему не могу успокоиться. Наверное, поэтому я не заметила, что кто-то сел рядом.

— Килька, ты чего?

Я подняла голову. Это был Фигура.

— Чего случилось?

— Все нормально, — попыталась сказать я, но вышло что-то типа «А-а-а, ы-ы-ы».

— Чего-чего?

Я помотала головой и выговорила:

— Неважно, все нормально.

— А так и не скажешь.

— Отвали. Не твое дело. — Я вытерла нос рукавом куртки.

— Ну как знаешь, — Фигура вскинул рюкзак на плечо и пошел к метро. А я еще минут десять сидела на остановке, чтобы успокоиться.

Вечером мне позвонил Кит, но почему-то разговаривать с ним не хотелось.

— Ну че, ты как? Жива?

— Нормально.

— Пердун старый не убил тебя? Мы хотели вернуться, но боялись, что он пойдет к Рыбе, и тогда мне точно конец.

— Понятно.

— Ты дуешься, что ли?

— Все нормально.

— Да ладно, с кем не бывает. В этот раз тебя поймали, в другой раз — кого-то еще.

* * *

Как-то незаметно вторая четверть подошла к концу.

— А у нас будет праздник? — спросили мы Питона.

— А надо?

— Да! — хором закричали мы, а Кит даже присвистнул.

— Ну, раз так, будет вам праздник.

Новогоднюю вечеринку решили устроить в среду, потому что это был последний день учебы. Во вторник утром к нам в класс пришел Рыба. Он встал у доски, потом подозвал к себе Головастика и положил руку ему на плечо.

— Ребята, мы решили позвать всех в гости. Чего в школе сидеть? Лучше дома у нас отпразднуем. Встречаемся завтра в 16:00 в центре зала на «Речном вокзале». Ждем вас всех, берите с собой родителей, сестёр, братьев.

Но когда я проснулась на следующее утро, горло мне сжимал гадкий железный комок, все тело ломило и хотелось спать. За завтраком мама посмотрела на меня подозрительно и положила руку на лоб:

— Я так и знала. Марш в постель.

— Я полежу немного, а потом все-таки встану. У нас сегодня тусовка у директора.

— Еще чего не хватало.

— Ну мам!

— И никаких «мам».

Градусник, который пришлось сунуть под мышку, показал 39, и мама была непреклонна. Я позвонила Воробью и сказала, чтобы меня не ждали.

— Ты только потом все мне расскажи обязательно.

— Ладно, завтра созвон.

Весь день я спала, пила гадкий кислый морс, который сварила мама, дышала паром от вареной картошки, снова спала, парила ноги в горячей воде и мерила температуру. Классный праздник, ничего не скажешь. Но на следующий день мне стало лучше, и я даже дошла до дедушкиной комнаты, чтобы позвонить Воробью. Судя по всему, она еще не проснулась, потому что к телефону шла минут десять, не меньше.

— Ты че там, умерла?

— Блин, Килька, выходной же — дай поспать.

— Расскажи про вчера.

— Да нечего рассказывать.

— Как это нечего? Ты ходила же?

— Ну ходила.

— И чего?

— Да ничего. Слушай, попозже позвоню тебе, тут матери телефон нужен.

Все это было не похоже на Воробья, которая всегда была готова круглосуточно трепаться по телефону и все пересказывала в занудных подробностях. Я подождала два часа, но Воробей так и не перезвонила. Тогда я перезвонила ей сама.

— Теперь можешь?

— Ну могу.

— Ну?

— Да ничего. Встретились у метро, потом шли долго домой к ним.

— Ты видела жену Рыбы?

— Не было там никакой жены. Только Арина Родионовна. Напекла пирогов с какой-то фасолью, салаты там наготовила с майонезом.

— А кто был?

— Да все были, и учителя еще.

— И чего, все вместе тусили?

— Ну, сначала вместе за столом сидели, пили там, ели. Потом играли в какие-то игры.

— В бутылочку?

— Ты че, совсем тю-тю? С учителями, что ли? Да не — в фанты, в гоп-доп, в крокодила.

— И Пукан с Клерасилом тоже?

— Пукан не пришел, а Клерасил был, да.

— А потом?

— Ну потом все закончилось, и мы еще решили потусоваться и поехали к Сыроежке.

— А там чего?

— Слушай, спроси у Сыроежки.

— В смысле?

— Мне пора идти, родители ужинать зовут.

— Воробей!

Но она уже повесила трубку. Все это было более чем подозрительно, но звонить Сыроежке мне не хотелось. Сама не знаю почему, но нетерпение превратилось в волнение, которое неприятно клокотало в животе. Я еще раз позвонила Воробью, но к телефону никто не подошел. Тогда я набрала номер Кита, хотя обычно он сам мне звонил. Трубку взял Моча, и от ужаса мне захотелось ее бросить. Но я сдержалась и позвала к телефону Кита.

— Але.

— Привет.

— Привет.

— Как дела?

— Нормально.

— Кит, это я, Килька.

— Я понял.

В разговоре повисла длинная пауза.

— А я заболела.

— А мне какое дело?

— Ну просто… Подумала, что ты не в курсе.

— Килька, не звони мне больше, лады? Я теперь с Сыроежкой гуляю, и мне на тебя плевать.

Я услышала короткие гудки. Я так и стояла с трубкой в руках, пока не поняла, что со мной разговаривает дедушка:

— Сколько можно болтать по телефону, нам никто не может дозвониться!

— Отстань от меня.

— Хамка!

Я хлопнула дверью и ушла к себе в комнату. Там я легла на кровать и повернулась лицом к стенке. Чтобы никто не видел, что я плачу.

Сначала пришла мама. Она пыталась узнать, в чем дело, но мне не хотелось говорить.

Через некоторое время пришла Малютка. Она ничего не сказала, а просто стояла и гладила меня по голове. От этого почему-то хотелось плакать еще сильнее, поэтому я была рада, когда она ушла.

Потом стемнело, и я сама не заметила, что заснула. На следующий день было 31 декабря. Мама, как всегда в этот день, суетилась и резала салаты. Папа пошел в магазин за вином. Малютка мешалась у всех под ногами. А я все-таки не выдержала и позвонила Воробью.

— Расскажи мне, что случилось.

— Он сказал тебе?

— Да.

— Короче, Кит с Овцой стащили бутылку с водкой, — а Сыроежка предложила всем поехать к ней, потому что никого не было дома. Потом мы приехали, Овца и Кит начали бухать, Сыроежка тоже выпила немного, а я попробовала и чуть не вырвала. Ты пробовала?

— А дальше?

— Кит и Овца напились, и Овце стало плохо. Его стошнило у Сыроежки в коридоре, а потом еще раз на коврик в ванной. Меня саму чуть не стошнило потом. А Сыроежка с Китом начали обниматься, а потом целоваться взасос, и она сказала, что на все готова, если он хочет быть с ней.

— В смысле — на все?

— В смысле на вообще все.

— А потом?

— А потом я пошла домой, но Сыроежка мне потом позвонила и рассказала, что Кит теперь с ней гуляет. Вот. Але? Килька, ты еще тут?

— Тут.

— Ну ты не расстраивайся. Может, он передумает еще и опять будет с тобой гулять. И вообще, Новый год сегодня.

Про Новый год я как-то забыла, потому что настроение было совсем не новогоднее. Мама накрыла стол, пришли Вторые бабушка с дедушкой, папина сестра с мужем и две мамины подруги, у которых мужей нет. Нас с Малюткой поставили у елки и сфотографировали. Уже после Нового года папа проявил пленку и распечатал фотографии. На той фотографии у елки я улыбаюсь и совсем не видно, что внутри у меня все разрывается на куски.