1. СОКОЛ

Приильменскую славянщину постигла беда-напасть великая.

Точно волны морские по песчаной отмели, разлились дружины скандинавские по лицу земли славянской. Запылали ярким пламенем жалкие селенья. Где проходили скандинавы, там уже и следа жизни не оставалось – все стирали они с лица земли. Много было среди скандинавских дружин славянских варягов, шедших теперь с огнем и мечом на родину свою. Знали они все ее леса и дубравы и по таким дебрям, где, казалось, не было проходу ни конному, ни пешему, теперь совершенно свободно проходили целые отряды. Напрасно прятались в леса жители выжженных селений, напрасно закапывали они в землю все свои богатства – все находили скандинавы.

Славяне звали их варягами, потому что это наименование более им было знакомо и известно, и нашествие варягов было для них ужасным бедствием. Гневу богов приписывали они успехи чужеземцев, не подозревая даже, что главная их причина заключалась в тех славянских выходцах, прекрасно знавших край, которые шли вместе со скандинавами, да еще в той розни, какая царила на Ильмене не только что между отдельными племенами, но даже и родами.

Как ни храбры были отдельные славяне, их храбрость не могла отразить натиска грозного врага.

Ни один старейшина с берегов Ильменя не хотел покориться другому, каждый хотел идти во главе других, быть старшим; не было и тени согласия, царила рознь, и следствием этого были постоянные поражения. Норманнские дружины слишком хорошо были организованы, да и вооружение скандинавов было гораздо лучше славянского.

Было и еще одно обстоятельство, которое, как нельзя более, способствовало успеху варягов. Вел их в приильменскую страну не кто иной, как Избор.

На берегах Ильменя никто и не вспоминал о нем. Забыли его совсем, да и кто бы мог подумать, что во главе варяжских дружин стоит изгнанник, столь жестоко отвергнутый родиной.

Избор не потерял в Скандинавии даром времени. Он в Уппсале радушно был принят королем Бьёрном и скоро сумел показать себя таким храбрецом, что его имя с уважением стало произноситься на фьордах. Мало того, выходцы из славянщины, поселившиеся на полуострове Рослагене и называвшиеся, в отличие от других, варяго-россами, скоро признали его своим вождем. Избор, таким образом, стал по положению своему равным конунгам Скандинавии, а когда престарелый Бьёрн выдал за него дочь свою Эфанду, многие думали, что славянский выходец будет наследником конунга.

Но не того жаждал Избор.

Он не забыл своей клятвы и лишь только укрепил свое положение, поднял норманнов и варягов к походу на Приильменье.

Поход обещал богатую добычу.

Пикты, саксы и даже франки были истощены частыми набегами норманнов, Приильменье же никогда не видело их у себя иначе, как с самыми дружелюбными намерениями.

Вот теперь и пришлось встретить приильменцам «гостей».

Наступил 850 год – первый, отмеченный на скрижалях нашей истории. Быстро достигли победоносные варяжские дружины Ильменя. Пал под их натиском Новгород. Овладев им, рассыпались варяги по берегам великого славянского озера, грабя прибрежные селения и выжигая их.

Вадим, ставший после смерти отца старейшиной своего рода, храбро защищался на берегах Ильменя, но, конечно, не мог сдержать натиск северных удальцов.

День быстро близился к вечеру. Красные, как зарево, облака стояли на небе. Густой дым столбом поднимался над тем местом, где еще недавно стояло цветущее селение наследника Володислава, его любимого сына Вадима! Груды пепла да обгорелых бревен остались от него. С горстью последних защитников родного угла бьется против варягов потерявший уже всякую надежду не только на победу, но даже на спасение Вадим. Отчаянная храбрость его вызывает удивление врагов. Он как будто изменился в тот миг, который сам посчитал последним в его жизни. Спасения нет и быть не может – нечего и дорожить собою. Но силы оставляют Вадима. Он видит кругом груды трупов. Вся его дружина, делившая с ним и разгульные пиры, и кровавые потехи, костьми легла на этом поле смерти.

Теперь и за ним очередь.

Смутно, словно через дымку тумана, видит Вадим, как взмахнул тяжелой палицей над его головой гигант-варяг. Мгновенье. Глухой удар. Тупая боль разлилась от головы по всему телу несчастного. Вся кровь будто хлынула вверх к темени. В глазах закружили зеленые, красные огоньки. Вадим зашатался и с глухим стоном рухнул на груду мертвецов-товарищей.

И в этот последний свой миг он услышал громкий победный клич врагов и нашел в себе силы открыть глаза.

Прямо к нему подходил небольшой отряд прекрасно вооруженных варягов, очевидно, главных начальников дружин.

Они подходят ближе и ближе.

Вот один из них, почтительно склоняясь к другому, говорит:

– Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян. Вот он!

Вадим видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и сразу же узнает в нем Избора.

– Мал, ты был прав! – шепчет Вадим.

Глаза его закрылись, он тяжело вздохнул.

– Не стоит добивать, – сказал один из скандинавов и вложил меч в ножны.

Избор – это был он – тоже узнал Вадима. Грустный, печальный, возвратился он в свой шатер. Мрачные думы так и роились в его голове.

– Вот и исполнил я клятву! – шепчет он. – Ужасна была моя месть отвергнувшей меня родине, но отчего же у меня так тяжело на сердце?

В самом деле не удовлетворила, а еще более нагнала на Избора тоски так желанная им месть. Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. Даже здесь с ним брат его жены Олав, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.

А нет ему облегчения в гнетущей его тоске.

Он видит свою родимую страну в море огня, родная кровь – кровь его братьев, лилась рекою, и всему этому главною причиною был только он – один он.

Он привел в родную страну толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родимой крови. И все он, он.

За что? Разве виноваты в чем-либо эти несчастные, погибшие в пламени или под мечами свирепых скандинавов? Разве они изгоняли его из родимой страны? Как он мог мстить многим неповинным за преступления немногих виновных?

Угрызения совести жестоко мучили Избора. С этим врагом не мог справиться храбрый берсерк, отбрасывавший далеко от себя щит в пылу самой отчаянной сечи!

А кругом гремели победные кличи норманнов, торжествовавших свою окончательную победу над приильменской страной.

Размышления Избора были прерваны как раз тогда, когда тоска совсем овладела им.

Под сень шатра с веселым смехом вбежал Олав Урманский.

– Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! – громко восклицал он. – Теперь, когда наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин, славу твою скальды разнесут по всему миру.

Никакие тревожные думы не мучили Олава. Да и что ему? Ведь он был чужеземцем в этой несчастной стране. Ее беды ему совершенно чужды. Кровь ее сынов была ему не родной. Победа доставила ему только славу. Чего же более желать было удалому викингу!

– Перестань грустить, вождь, – говорил он, обнимая Избора, – я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твое сердце.

– Весть? Какую? – спросил Избор, грустно улыбаясь своему другу.

– Ты не раз говорил, что хочешь переменить свое имя – что прежняя вполне заслуженная слава перестала удовлетворять тебя. Так вот теперь и это твое желание исполнилось!

– Нет, мой Олав, не говори так, не терзай моего сердца. Если я и приобрел новое имя, то это имя полно позора, оно – имя предателя.

Олав с изумлением поглядел на своего друга, закрывавшего в тоске лицо руками.

– Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем? – пробормотал он.

– Разве не я привел вас на ту землю, которая была моею родиной?

– А, вот что! Ну, забудь об этом. Прошлого все равно не вернешь, будущее же наше. Не горюй! Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда светлые асы. Храбр этот твой народ, но дик он. Может быть, нам удастся заставить его позабыть свою дикость. Но перестанем говорить об этом. Хочешь знать, как зовут тебя побежденные, как произносится среди них твое имя?

Олав несколько мгновений помолчал и затем, таинственно нагнувшись к вождю, произнес:

– Рюрик!

– Что? – воскликнул тот. – Рюрик – сокол! Не может быть!

– Да, да, – подтвердил Олав, – ты сам знаешь: «рюрик» на языке скандинавов и «сокол» на языке славян – одно и то же. «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», – говорят пленные. Даже и в песнях их ты так называешься! Вот тебе и желаемое тобою имя! Доволен ли ты, мой вождь?

Он при последних словах с тревогой взглянул на предводителя варягов, словно в забытьи шептавшего:

– Что же? Неужели же исполняется предсказание? Я стал соколом. Да, соколом. Рюрик я!

– И ты непременно должен принять это имя! – серьезно сказал Олав. – Помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побежденные так называют тебя. Повторяю тебе, ты должен назваться Рюриком.

– Так и будет! – пылко воскликнул предводитель варягов. – Все кончено! Велика и всесильна воля богов! Нет более на белом свете Избора! Я Рюрик! Так зови ты меня, Олав, так пусть отныне зовут меня все мои храбрые товарищи.

Весь словно преобразовавшийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олавом, из шатра.

Их встретили громкие приветственные клики собравшихся у своего вождя храбрецов.

– Да здравствует наш храбрый Рюрик! – пронесся по полям славянским восторженный крик.

Скандинавы и варяги подняли вождя на щит и с громкими восклицаниями обнесли его вокруг лагеря.

Мысли Рюрика (так и мы будем теперь называть Избора) были далеко.

– Я стал Соколом! – размышлял он. – Что предсказала мне старая ведунья – исполнилось. Кто знает, может быть, исполнится и остальное.

И какой-то невидимый голос так и шептал у него над ухом:

– Владыкою полумира будешь ты!

 

2. ПРОБУДИВШИЙСЯ БОГАТЫРЬ

Малого стоили селения славянские, сгорели одни, сейчас же и другие поставить можно. Меха же, которые награбили пришельцы, тоже добыть не трудно – много зверья в лесах приильменских, но было другое.

Варяги не за одной добычей пришли на Ильмень. Был у них и иной план. Они смотрели на приильменские земли как на начало своего великого пути «из варяг в греки» и полагали, что если оно будет в их руках, то и конец его, выходящий в Понт Эвксинский (Черное или Русское море), будет также свободен для них, а стало быть, и пышная Византия со всеми ее сказочными богатствами, собранными со всего мира, будет для них всегда доступна.

Таким образом, пришельцы старались не столько о добыче, сколько о том, чтобы и укрепиться на Волхове и Ильмене.

Но и между варягами, в особенности между варягами славянского происхождения, царила рознь, так же, как и между славянами. Отдельные вожди действовали каждый по-своему. План завоевания задуман был хорошо и обличал в своих составителях большую политическую мудрость, но приведен был в исполнение далеко не так, как того ожидали вожди пришельцев. Вся страна Приильменская очутилась во власти варяжских дружин, но варяги, вопреки плану пославшего их в этот набег тинга, не заботились об упрочении власти, а спешили, покончив с грабежом, уйти скорее в далекую Византию, где их ждала новая добыча и куда их влекло любопытство.

Но многих из них тянуло и домой, в дорогие сердцу шхеры и фьорды Скандинавии.

Когда варяжские ладьи нагружены были обильной добычей, многие предводители этих дружин не шутя стали поговаривать, что пора бы возвратиться в родные края.

– Нигде так долго мы не засиживались, – толковали в стане варягов, – не с пустыми руками домой приедем.

Только хёвдинг, назначенный тингом, если и не был против возвращения, то все-таки хотел выполнить принятый на тинге план.

– Други, – говорил он, посоветовавшись с начальниками дружин, – нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом. Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далекую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав ее в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень.

– Правда, правда, – послышались голоса в ответ на эту речь.

– Вот и должны мы владеть всей этой землей, чтобы проход к эллинам всегда был нам свободен, – так и тинг решил.

– Знаем, что тинг так решил, но как это сделать?

– Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племен окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжелой только для того, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения.

– Верно! Обложить их данью! Взять с «носа», как у нас в Скандинавии.

– С носа нельзя – где их всех сосчитаешь! Будем брать с «дыму» по шкурке куничьей.

Так и было решено.

Впрочем, в этом случае Рюрик действовал не совсем самостоятельно. Главную роль тут играл новгородский посадник Гостомысл, признанный всеми без исключения в северном славянском союзе мудрецом. Он-то главным образом и советовал Рюрику обложить приильменских славян данью. Мало того, что советовал, настаивал даже. Только последствия показали, к чему в этом случае стремился мудрый старец.

«Пусть на себе узнают, как тяжело ярмо иноплеменника, – думал славный посадник, – сдавят, стиснут их варяги, поймут тогда они, что не в них сила, а в одной крепкой власти, которая всеми бы делами правила, все в порядке держала, от врагов защищала и суд правый творила».

С этим именно расчетом он и уговаривал варяжского вождя обложить приильменцев данью.

– Пока все еще ничего, – предупредил, однако, Гостомысла Рюрик, – но я знаю своих удальцов, не стерпят они и будут двойную дань обирать, затяготят они роды славянские.

Гостомысл в ответ хитро улыбался.

– В их пользу это будет, – говорил он.

Рюрик верил мудрости Гостомысла и потому не замедлил исполнить его желание: все славяне, включая весей, мерю, кривичей, были обложены варягами данью.

Но опасения его все-таки оправдались.

Лишь только главные силы Скандинавии ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покоренной страны.

Пока оставался здесь Рюрик, положение побежденных все-таки было еще сносно.

– Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? – спрашивал Рюрик при прощании.

– Нет, раскаиваться не в чем. Каждая беда – хорошая наука для будущего. Пусть усилится еще более ярмо рабства над ними и тогда, тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чем мечтал всю жизнь.

Варяги стали уходить. Одна за другой спешили за Нево их дружины, лишь некоторые остались и принялись по-своему хозяйничать в покоренной ими богатой стране.

Тяжело и постыдно было для никогда не знавших над собой ничьего господства славян это иго чужеземцев.

Варяги не церемонились с ними. Как и предвидел Рюрик, они не только стали собирать двойную и даже тройную дань с покоренного народа, но и всеми силами старались унизить его, оскорбить его достоинство, показать, что с тех пор, как нога северных пришельцев ступила на славянскую землю, все славяне стали не свободными, а рабами.

Увидели ильменцы, что плохо их дело.

– Прогнать бы за моря проклятых варягов, – толковали в приильменских родах, – снова зажили бы прежней жизнью.

Но те, кто помнил эту «прежнюю жизнь» приильменских родов, в ответ на эти речи печально покачивали головами.

– Ох, не будет толку, – говорили они. – Снова не станет правды между нами!

Гостомысл, между тем, не дремал. В его хоромах в Новгороде собирались родовые старейшины, велись долгие беседы о том, как поправить дела, как восстановить в блеске и могуществе родную страну приильменскую.

Никогда мудрый новгородский посадник, одряхлевший телом, но юношески бодрый умом, не выражал собеседникам своей заветной мысли о необходимости крепкой единодержавной власти для всех без исключения славянских родов. Знал он, что всегда найдутся среди старейшин поборники прежних, приведших к тяжким бедствиям вольностей, люди, которые ни за что не решились бы даже ради блага своей родины поступиться ими. Зато, не говоря об единой власти прямо, Гостомысл рассказом, побасенкой, метким словом постоянно втолковывал им свою заветную мысль.

Первая искра – мысль о единодержавной власти, – зароненная уже в славянский народ на тех же берегах Ильменя старым Радбором, разгоралась мало-помалу в яркое пламя.

Но время шло.

Гнет варягов становился все тяжелее и тяжелее. Изнывали под ним славяне. Все больше и больше выбирали с них дань пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.

И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Годы неволи не пропали для нее без пользы. Нагляделась славянская молодежь на пришельцев с дальнего Севера, их ратное дело изучила, оружие себе научилась ковать по их образцам, обычаи их многие переняла, и вдруг почувствовала земля славянская великие в себе силы.

Проснулся мощный богатырь.

Проснулся-потянулся по славянской привычке, глянул кругом и встал.

Встал на горе врагам.

Поднялась как одни человек, вся страна приильменская, зазвенели мечи, застучали щиты, огласили всю ее стоны раненых и умирающих, осветило ее зарево пожаров.

Горе врагам.

Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им противиться пробудившемуся чудо-богатырю – народу славянскому.

Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, эти дерзкие варяги, жгут их крепостцы, в полон никого не берут – всем чужеземцам за долгие годы неволи народной одно наказание – лютая смерть.

Недолго продолжался неравный бой.

Обсидевшиеся, обленившиеся в годы покоя варяги не противились славянам и толпами побежали за Нево на свою неприветливую родину.

А оттуда им помощи никакой не могли подать.

Рюрик, возвратившийся к своей Эфанде, недолго оставался под родной кровлей.

Не любили засиживаться дома скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал по фьордам рог призывной – зашумели ратным шумом и города, и селения, со всех сторон стали собираться на тинг люди.

Морской конунг Старвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, его давнишний противник.

Как ни страстно хотелось Рюрику побыть с молодой женой под кровлей родимой, но ни на миг он не допустил мысли остаться дома и отказаться от участия в набеге.

Поднял он свои варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Старварду.

Нечего и говорить, что варяги, да еще под начальством их славного вождя, с радостью были приняты конунгом.

Ни одной слезинки не проронила Эфанда, провожая супруга в полный всяких случайных и явных опасностей поход, но если бы он мог заглянуть ее сердце, то увидал, что оно разрывалось на части от тяжелого горя.

Но скандинавские женщины умели владеть собою, и Эфанда ничем не выдала своей печали.

Только когда скрылись за горизонтом белые паруса уплывших драккаров, тяжело вздохнула она и на ее голубых, что весеннее небо, глазах заблестели слезинки.

В жарких сечах с врагами прошло два года. В битве забыли берсерки об оставленной ими родине, а об Ильмене само собою уже и не вспоминали.

А там уже, на берегах великого славянского озера ни одного пришельца не осталось.

Снова стал свободен народ славянский.

Вместе с ним сбросили чужеземное иго и чудь, и весь, и меря, и кривичи, и дреговичи, и все другие маленькие племена, названия которых не сохранились.

Освободились, вздохнули. Но надолго ли?

 

3. ПОСЛЕ НЕВОЛИ

Освободился народ славянский от чужеземного ига, но горький опыт не научил его ничему.

Сказалась славянская натура, и лишь только на Ильмене не осталось ни одного варяга, все там пошло по-старому.

Снова начались бесконечные раздоры. Дух своеволия остался на ильменских берегах.

Даже Новгорода перестали бояться роды славянские.

– Что нам Нов-город! – толковали на Ильмене. – Засел на истоке и важничает.

– Не таких мы видали! На что грозны варяги, и тех не испугались, а то – Нов-город!

– Эх, сложил Вадим буйную голову. Будь он с нам, показали бы мы себя Нову-городу!

Когда более благоразумные спрашивали крикунов, чем им так досадил Нов-город, те с важностью отвечали:

– Не по старине живет! Больно богатеет. Это он на Ильмень и варягов-то приманил!

Раздоры постоянно шли на берегах великого славянского озера. Где-нибудь да скрещивались мечи, лилась братская кровь; никто не хотел знать над собой никакой власти, все сами желали властвовать и быть над другими старшими.

С удивлением смотрели на приильменцев наезжавшие по торговым делам в Нов-город кривичи и люди из веси и мери.

Они также попали было под власть варягов, но, стряхнув с себя чужеземное иго, не ссорились между собой и жили тихо и спокойно.

– Из-за чего у вас на Ильмене такие пошли раздоры? – спрашивали они у новгородских мужей.

– Побыли с варягами, – отвечали те, не скрывая даже своего горя, – посмотрели на них, да от них такому озорству и научились. Что теперь и делать, не знаем.

– Страшные дела на Ильмене творятся. Что и говорить, последние времена для народа славянского пришли. Стыдно молвить: при варягах куда лучше и спокойнее жилось.

– Да, если так пойдет, – слышалось другое мнение, – снова придут к нам варяги или другие какие чужеземцы, верьте слову, голыми руками нас перехватают.

– А теперь, после того как прогнали мы их, не дадут уже никому пощады. Пропадет земля славянская.

Так говорили в Нове-городе, где ясно видели печальные последствия раздоров, но не так думали в родах.

Действительно, наглядевшись на пришельцев, родичи вдруг набрались храбрости.

Никого, кроме своих, на беспредельных пространствах земли славянской не было, не с кем было схватиться – силами померяться, и вот, за недостатком чужих, роды боролись и бились друг с другом.

Наконец мало показалось им страны приильменской.

Стали все чаще и чаще повторяться разбойничьи нападения на соседних кривичей, весь, мерю, да чудь голубоглазую.

Те, как могли, отражали эти нападения. Кровь лилась рекой.

Но так не могло долго продолжаться.

После долгих советов между собой отправились в Нов-город послы и старейшины от кривичей, веси, мери.

К ним присоединились и дреговичи, тоже не мало терпевшие от нападений приильменских разбойников.

Не суда, не управы отправились искать они по прежнему примеру; знали все, что и Нов-город бессилен был в этой борьбе с ужасным злом. Но одно уже имя славного центра всего северного союза славян было по-прежнему для них обаятельно. Если не ратной силы, так разумного совета ждали они от новгородцев.

Издавна это повелось. И теперь, в последний раз, решились так поступить обиженные соседние племена.

– Что скажут в Нове-городе, тому и быть; силой помочь не могут, пусть совет мудрый дадут, – толковали послы. – А нет, так и без них управу найдем. Хоть к ханам козарским обратимся, а себя в обиду не дадим.

Узнав, за каким делом пришли в Нов-город послы кривичей, веси и мери, явились туда и старейшины приильменских родов.

Их, строго говоря, нельзя было без оглядки винить за все происходившее на берегах великого славянского озера.

Почти все они были почтенные старики, ясно видевшие, к каким печальным последствиям должны были привести постоянные раздоры родичей. Но что они могли поделать с буйной, вышедшей из повиновения молодежью?

Нов-город, несмотря на свое бессилие, в их глазах пользовался прежним обаянием, да кроме того, в нем жил еще тот, кто пользовался уважением всех без исключения приильменских и соседних с ними славян – старец Гостомысл.

И только новгородцы недовольны были своим посадником и давно уже зрело среди них недовольство. Им все казалось, что умный посадник слишком уж много забрал себе воли, когда еще не был так дряхл, соединил власть в одних своих руках, а этого новгородцы вынести не могли. Не в их нравах было лишиться каких бы то ни было своих прав и преимуществ. Мужи новгородские отлично сознавали все значение Нова-города в северном славянском союзе, знали, что Нов-город всегда был средоточием, центром торговым всех окрестных племен, знали, наконец, что далеко-далеко за морями все представление о славянстве складывалось только по Новгороду.

А тут вдруг один человек, поставленный ими на самую высокую ступень веча, замышлял, как им казалось, захватить всю власть, присвоить себе всю славу, которая составляла их гордость.

– Нет! Не бывать этому! Пусть лучше один Гостомысл погибнет, чем вся вольность новгородская! – кричали на вечах.

Пока были варяги, за Гостомысла держались крепко, но как только прогнали пришельцев, его ссадили с посадничества яко бы «за ветхостью».

Но он не потерял прежнего уважения и прежней любви. Славяне привыкли его считать мудрее всех на Ильмене и, отстраненный от власти, Гостомысл правил всеми делами по-прежнему.

Как бы то ни было, он явился единственным человеком, от кого собравшиеся на решительное вече представители племен могли ждать мудрого совета.

 

4. ОТЕЦ РУССКИХ ГОРОДОВ

Вечевой колокол в Нове-городе громко и мерно, а вместе с тем тоскливо звонил, созывая всех новгородцев на площадь в Детинце.

Звон его гулко разносился ветром во все концы новгородские, будя заспавшихся, отрывая от дел заработавшихся.

Уже в то время своей планировкой Новгород резко отличался от других городов и селений славянских. В нем были довольно правильные улицы, и сам он в административном отношении разделен был на пять «концов».

Уже по одному этому названию частей древнего города можно судить, что если были «концы», то был и центр – средина, куда они сходились. В этой средине находился сам город, по нынешним понятиям, крепость, защищающая и господствующая над всей остальной местностью. В случае нападения в город собиралось все население концов – женщины, дети, старики, спасалось имущество. Там затворившиеся жители-мужи или «отсиживались» от дерзкого врага, или под предводительством своих тысяцких, сотников и десятников выходили на бой.

Управлялся Новгород и вся принадлежащая к нему область посадником, выбиравшимся на вечевом собрании обыкновенно из наиболее почетных и уважаемых граждан.

Пусть не думают, что новгородский посадник был нечто вроде бургомистра вольных городов Запада. Если это и не был неограниченный повелитель – власть свою новгородский посадник разделял с вечем, – то, во всяком случае, в тех делах, где не требовалось вмешательства веча, он мог распоряжаться безотчетно. Словом, тогдашний новгородский посадник, первый муж в Новгороде, бы кем-то наподобие президента современной республики, только с гораздо большими правами и полномочиями.

После посадника самыми важными людьми в городе были управлявшие «концами» «старосты городового конца», из которых каждый имел своих помощников – подстарост, или «уличных старост», наблюдавших за порядком.

К каждому из новгородских концов была приписана еще пятина, пятая часть новгородской области, разделенной по числу концов на пять пятин. Пятина управлялась своими старостами, но эти последние были подчинены старостам городовых концов, которые и управляли ими, отчитываясь за свои действия только посаднику да вече.

При посаднике, старосте конца и старосте пятины были советы из наиболее уважаемых мужей. Все дела в них решались после всестороннего рассмотрения большинством голосов. Пятинный совет, обсудив дело, представлял его на решение «малому вечу», или сходке, после этого дело переходило к старосте городового конца, а если оно касалось общих выгод, то через посадника шло на «большое вече», право участия в котором имели все свободные новгородцы.

Мир, война, казнь свободного гражданина, изгнание его, новые налоги, обязанности службы – все это бесповоротно решалось вечем. Этот образ правления для небольшого города был самый естественный. Для изобретения его нашим предкам не надобно было прибегать к опыту чужеземцев. Местные потребности и свойства самих славян подсказали его и утвердили в течение многих веков.

Высшим сословием в народе были «мужи степенные», занимавшие обыкновенно важные должности. Посадник всегда избирался вечем из числа мужей. Кто хоть раз был посадником Нова-города, тот уже на всю свою жизнь получал титул старшего посадника, тогда как находившийся в должности посадник назывался «степенным».

Мы думаем, читателю небезынтересно узнать происхождение этого слова, тем более, что оно до сих пор существует в нашем родном языке. И теперь «степенный» значит «важный, порядочный». Это эпитет человека, на которого всегда можно положиться. Несомненно, что слово «степенный» происходит от «степени». Но откуда же произошло слово «степень»? По всей вероятности, от «ступень». На всех вообще славянских вечах устраивалось посредине площади возвышение, на которое всходили представители власти. На первой ступени помещались старосты, на следующей, выше старост, совет посадника, состоявший из степенных бояр, и, наконец, на самой высшей ступени, или степени, стоял сам посадник, управляя собранием.

Так как на ступенях вечевого возвышения стояли мужи, облеченные народным доверием, то ничего нет удивительного, что управляемый ими народ стал звать их «степенными», а когда ступень стала указанием на повышающее качество, то мало-помалу слово это изменилось в «степень». Таким образом, и за людьми, призванными к делам правления, осталось прозвание «степенных».

Степенными назывались, как мы видим, бояре, составляющие совет посадника. Бывшие степенные бояре, уже удалившиеся от дел правления, назывались старшими боярами.

Богатые земледельцы, купцы и вообще те, кто теперь носит название зажиточных, в те времена назывались «житыми людьми», а сам народ разделялся, в свою очередь, на мужей и людей, или «людинов».

Мужами назывались вообще люди свободные, имевшие свою недвижимую собственность, собственные участки земли. Людины были тоже свободные, но недвижимой собственности у них не было, и они, платя известную подать или оброк, а иногда выполняя при мужах ту или другую обязанность, жили на землях последних.

Но иногда людины имели свою собственность, и в этом случае они брали чужие земли на откуп на правах известной подчиненности.

Последнее сословие составляли рабы – купленные или плененные люди. Рабство всегда процветало между славянами. Во времена глубокой древности полуварварские племена наших предков ходили на лов людей так же, как на веселую охоту. Эти плененные люди и становились рабами – обыкновенно, то были иноплеменники.

По древнейшим законам наших предков, славянин не мог быть рабом славянина. Однако отдельные славянские племена редко жили между собой дружно. Между ними шли постоянные распри. Племя нападало на племя, победители уводили с собой побежденных, заставляя их в течение того или другого срока обрабатывать землю, выполнять тяжелые работы. Но все-таки эти пленные единоплеменники – мы уже видели, что племенная связь была между всеми славянами, – никогда не были рабами. По истечении известного срока им давали свободу, в плену же они пользовались правами членов семьи своего хозяина. Выйдя на свободу, эти пленники, в большинстве случаев, оставались свободными и получали название «черных» людей, которых впоследствии стали называть смердами.

Но смерды были вполне свободное сословие. Они имели право переходить от одного землехозяина к другому, однако права участия в общественных делах не имели, точно так же, как не имели права занимать какие-либо общественные должности.

Наконец, у северных полян было еще одно свободное сословие – огнищане. К ним относились все свободные граждане, не имевшие особого звания, но жившие в своих хижинах на пустой земле. Это сословие соответствовало нынешним мещанам, а если принять во внимание, что при собрании податей семейства считались по домам, по числу огнищ, то станет вполне понятным и название «огнищане».

Все прочие подразделения сословий вошли в славянский быт гораздо позже, когда сформировалась единодержавная власть. В древности же у наших предков все должно было быть по возможности просто, согласно патриархальному быту народа.

 

5. ВЕЧЕ

Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.

На этот раз с первого взгляда было видно, что вече собиралось какое-то совсем особенное. Оно не носило своего обычного бурного характера. Не слышно было задорного звона вечевого колокола. Он прозвонил уныло, тоскливо, грусть наводя на новгородские сердца, и смолк. Все были смущены, растеряны, каждый из вечевиков угрюмо молчал.

Вот раздался обычный пред началом каждого веча оклик глашатого:

– Слушайте, вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте – и распри свои забудьте. Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами.

Действительно, в народе со стороны хором, стоявших за стенами Детинца, в некотором отдалении от вечевого помоста, произошло движение. Стоявшая там толпа разом сдвинулась, стесняясь, расступаясь перед рослыми молодцами-воинами, открывавшими шествие посадника на вече.

Дружина, провожавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести-семи пар прекрасно вооруженных воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья. Головы их, вопреки тогдашнему обычаю были не покрыты, а по моде, перенятой у варягов, выбриты так, что спереди оставалась одна длинная прядь волос – чуб. Бороды у некоторых также были выбриты, но большинство все же оставалось бородатыми. К поясу каждого на широкой перевязи подтянут был большой меч, за рукоятку которого дружинники держались с самым бесстрашным видом.

За дружинниками шли старосты всех концов Нова-города. Они были разодеты по-праздничному. На каждого поверх легкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезенные сюда заезжими гостями из далекой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.

Далее среди старшин и степенных бояр шел сменивший Гостомысла посадник, казавшийся каким-то растерянным.

Все поглядывали в молчании на это шествие, словно ожидая увидеть еще кого-то.

Ожидания не оправдывались.

Не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык Нов-город, да и все его соседи считать мудрейшим из мудрецов.

Совсем одряхлел славный Гостомысл, тлеет еще искра жизни в разрушившемся теле, но силы окончательно оставили его.

А давно ли еще, всего только до варягов, видели вечевики своего посадника вот также шествовавшего на вече, где он всегда был готов на всякую борьбу с легко воспламеняющимися страстями буйных и своевольных сограждан. Тогда это был высокий, представительный старик. Внешность его невольно внушала почтение. Он на полголовы был выше других степенных и старших бояр, так что в толпе их всегда был хорошо заметен. В ясных голубых глазах светились редкий ум и энергия. Движения его были плавны и властны, а резкий, несколько отрывистый голос указывал на привычку повелевать.

Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.

Это еще более смутило вечевиков.

Прежде речью мудрой, советом разумным вызволял посадник своих сограждан из всякой опасности, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?

При всеобщем молчании началось вече.

– Мужи новгородские и людины, – заговорил старейшина одного из сильнейших соседних племен, кривичей, – от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живем мы! Посмотрите, что творится на Ильмене! Восстал род на род, не стало правды.

– Верно! – раздались отдельные восклицания. – Пропала правда с Ильменя!

– Совсем житья не стало. При варягах куда лучше жилось. Все знали, у кого искать управу.

– Так вот, вы и рассудите, как быть нам, – продолжал кривич. – Пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы... а вот нынче и нам от вас терпеть приходится. Не дают нам спокойной жизни ваши буяны. Приходят с мечом и огнем в нашу землю, терпенья не стало совсем. Страдаем тяжко мы,

– И нам тяжко, и мы! – подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. – К вам управы пришли искать. Уймите вы своих на Ильмене.

Мужья новгородские смущенно молчали, не зная, что и отвечать на эти вполне справедливые укоры.

– Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, – потупив глаза, заговорил заменявший Гостомысла посадник из степенных бояр. – Стыдно нам, ох как стыдно, а что поделать с нашей вольницей – не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами вы видите; как гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, да и до этого еще варяги как пришли, многих побили, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Нова-города.

– Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! – крикнул старейшина кривичей. – Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече. Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?

– Говори! Говори! Слушаем! – раздалось со всех сторон.

– Решили мы сами от вашей вольницей обороняться огнем и мечом, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене, и прямо говорю: идем на вас войною.

– И мы с кривичами пристанем! – выступил посланец мери. – Скажи своим: и меря вместе с кривичами на Ильмень боем идет!

Выступил старейшина дреговичей.

– Правду сказал посланец кривичей, – заговорил он, – и нам, дреговичам, не остается ничего другого делать, как взяться за оружие и всем вместе идти на вас войною! Знайте же это.

– Война так война! Бой так бой! – закричали более молодые и горячие из собравшихся на вече. – Ишь чем пугать вздумали. Не таких мы видали. На что варягов – и тех прогнали! А варяги не чета вам! Суньтесь только – всех повырежем.

– Не без нас вы с варягами справились! – возразил кривич. – А вот что я скажу вам: если отвернется от нас ратное счастье, так порешили мы обратиться за помощью к ханам козарским.

Как громом поразила эта весть новгородцев.

– Опять польется кровь славянская! – с горем воскликнули бояре. – Прогневали, видно, Перуна мы, ослепляет он нас! Брат на брата смертным боем идет и чужаков на брата ведет. Страшное дело! Грозное дело!

Вдруг все вече как-то странно заволновалось. В толпе раздались крики изумления и восторга, почти все обнажили головы.

– Что случилось, что там? – послышались тревожные вопросы с вечевого помоста.

– Гостомысл! Гостомысл! – раздались им в ответ громкие, радостные крики.

 

6. ГОСТОМЫСЛ

Действительно, Гостомысл захотел присутствовать на этом последнем в его жизни вече. Дряхлый старец не мог идти сам. Ноги давно уже не держали его ветхого тела, он приказал нести его на носилках. Было что-то торжественно-трогательное в этом шествии. Четверо рослых молодцов, на лицах которых ясно выражалась глубокая скорбь, высоко несли легкие носилки, где полулежал-полусидел ветхий старец с поникшей на грудь головой.

Длинные седые волосы его развевались на ветру, руки беспомощно повисли, лицо приняло землистый оттенок, только глаза одни по-прежнему сияли почти юношеским блеском.

Окружавшая вечевой помост толпа с почтением расступилась, пропуская вперед носилки. Сердца всех забились надеждой – все предвидели, что Гостомысл, много раз выручавший народ славянский своим мудрым словом, и теперь найдет выход из того положения, в которое поставили приильменцев их раздоры.

Носилки с Гостомыслом внесли и поставили на площадку вечевого помоста у самого колокола. Сразу затихло все кругом.

– Знаю я, что собрались вы толковать о важных делах, – заговорил Гостомысл, – как степенный муж новгородский и посадник старший, решил и я принять участие в вече. Поведайте мне, о чем говорите.

Гостомыслу передали слова кривичей, передали также и о желании других соседних племен примкнуть к ним и вместе идти войною на приильменцев и Новгород.

– Не страшны нам они. Что кривичи? Что меря и остальные? – говорили Гостомыслу. – Они грозят нам козарскими ханами; не бывать этому. Мы истребим их до единого, не оставим даже на племя.

Гостомысл в ответ на эти слова покачал головой.

– Слушайте, мужи новгородские, скажу вам правдивое слово. Слушайте вы, старейшины ильменские, и живое слово. Слушайте вы, старейшины кривичей, и мери, и веси, и дреговичей, всех нас одинаково касается это дело. Побьете вы, мужи новгородские и старейшины ильменские, всех их, – кивнул Гостомысл в сторону старейшин соседних племен, – что же из этого? Вспомните, какую кровь вы прольете. Своих же ведь. И кривичи, и другие – те же славяне. А разве мало в Нове-городе семей, где матери, жены у соседей взяты, разве мало дев приильменских к соседям ушло? Вспомните вы и подумайте, что вы затеяли.

Гробовая тишина стояла кругом. Вечевики затаили дыхание, боясь пропустить хоть одно слово из речи своего старого посадника, а он воодушевлялся все более и более.

– Напитается братскою кровью славянская земля, – продолжал Гостомысл, – так легче ли будет? Все на Ильмене пойдет по-старому, и всякий чужеземец, как варяги, придет и захватит нас, в рабов обратит.

– Так что же делать? – раздались голоса. – Как поступить, как? Не стало меж нами правды!

– И не будет ее во век, если сами вы не образумитесь. Знаю я, восстал на Ильмене род на род. Не виню я старейшин ни в чем, каждый из них себе и своему роду добра и правды ищет, да в том-то и дело, что у каждого из нас правда-то своя. Один думает так, другой – по-другому. И никогда на Ильмене кровь и раздоры не прекратятся, если только во всей земле славянской не будет одной только правды, правды равной для всех.

– Где же нам искать ее, скажи, Гостомысл? Справедливо ты говоришь, что нужно одну только правду, да где она? – заговорили кругом.

– Где? Слушайте, скажу я вам сейчас. Между кем идут раздоры у нас? Между родами. А родича если родич обидит, у кого он правды и суда ищет? У старейшины. И знаю я, что находит он свою правду! Родич на родича смертным боем не идет, а род на род, чуть что, с мечом поднимается. Отчего так? Оттого все, что не у кого родам в их несогласиях между собой правды искать, не к кому за судом скорым и милостивым обратиться, вот что. Что с семьею бывает без хозяина? Брат с братом враждовать начинает, если старшего не остается, так и у нас на Ильмене. Вот подумайте над моими словами, да догадайтесь, что мы должны делать.

– Старейшину над старейшинами надо поставить, чтобы суд творил и обидчиков наказывал! – закричало несколько голосов.

– Верно, верно, Гостомысл прав! – раздались со всех сторон восклицания не только приильменских старейшин, но и старейшин соседних племен.

Вече воодушевлено было мыслью о прекращении наконец тягостных междоусобиц и, как утопающий за соломинку, ухватилось за совет своего мудреца.

– Выберем сейчас же старейшину над старейшинами, пусть он судит нас! – крикнули с нижних ступеней веча.

– Постойте, – остановил их Гостомысл. – Дослушайте, мужи и старейшины. Выберем мы старейшину над старейшинами, и, думаете вы, прекратятся раздоры? Нет, никогда этого не будет, все по-прежнему пойдет.

На этот раз вече пришло в недоумение.

– Будет ли кто слушаться выбранного вами же мужа, будет ли кто исполнять его решения? В споре ведь всегда одна сторона недовольна, а кто ее принудит выполнять, что старейшина верховный присудит? Никто. Вот и будет недовольных уже две стороны. Одна за то, что ее принудили, а другая за то, что принужденного не исполнили; опять раздоры, опять несогласие. Опять кровь польется.

– Так как же нам быть, Гостомысл? Вразуми, научи нас. Мы верим твоей мудрости, скажи, как быть?

Гостомысл вдруг сделал такое усилие, на которое казалось неспособным его дряхлое тело, – приподнялся на носилках.

– Не старейшину надо нам, а князя, слышите, князя, который бы правил нами, не спрашивая нас, чего мы хотим и что по-нашему правда, который бы силой заставлял виновников выполнять присужденное, который бы со своей дружиной нас от врагов оборонял, в обиду не давал. Вот что нам надо.

Гостомысл затих. Несколько мгновений после него и вече хранило гробовое молчание.

– Что же, мужи, прав наш посадник, – заговорили некоторые, – нужен нам всем один князь полновластный.

– Вспомним варягов, и не князья они были, а хорошо при них жилось нам! – воскликнул старейшина кривичей. – Знали, где на злого человека управу найти.

– Верно, справедливо! Князя, выберем князя! – заволновалось вече. – Пусть он нами правит, только кого вот?

Все с надеждой обратились к Гостомыслу.

– Кого выбрать? – заговорил тот. – Да кого же? Родовые старейшины все здесь равные. Выберете одного, другой обидится, не захочет повиноваться ему, да и нельзя нам своего выбрать. Сейчас же он свой род на первое место поставит и другие роды угнетать начнет. Стерпят ли они? Опять несогласие да раздоры пойдут. Так?

– Так, так! Кто же своему не друг!

– Вот, если нельзя своего выбрать, выберите чужого.

– Как чужого? Что ты говоришь, старик, ты из ума выжил! – заволновалось вече.

– Долго вы меня слушали, дослушайте до конца, – не обращая внимания на шум, продолжал Гостомысл. Голос его с каждым словом все крепчал и крепчал. Он уже не дряхлым стариком казался в эти мгновения. Порыв восстановил его силы. Гостомысл приподнялся, сел и громко, так что слышали все собравшиеся вокруг, начал: – Добра вы ищете, добра себе хотите, так слушайте же, где оно! Сами вы решили, что нужен нам князь, только при его единой воле прекратятся наши раздоры. Сами же вы сознались, что своего князя нельзя выбрать потому, что не будет к нему от родов славянских должного почтения и уважения. Сказал я вам, что нужно избрать чужого. Так вот, есть у меня, например, такой чужой, который в то же время и свой, для всех нас – свой, родной.

– Слушайте, слушайте, что говорит Гостомысл, – послышалось кругом.

Толпа сомкнулась еще теснее около помоста, воцарилась тишина.

– Есть за морем, в той стране, откуда приходили не раз к нам гости норманнские, славное племя россов; все оно состоит из выходцев с нашего родного Ильменя, и есть в этом племени три брата витязя, Рюрик, Сигур и Триар; пойдите к ним, умолите их, чтобы пришли они княжить и владеть землями славянскими, творить в них суд милостивый и правый, виновных наказывать, от врагов защищать. Согласятся они, придут к вам – благо всему народу славянскому. – Старик на мгновенье остановился и затем продолжал с новой силой: – Пусть и племя свое возьмут они с собой, не чужие им россы, Ильмень им родиной был. Вот где добро для всех славянских родов, вот где и правда великая, могучая. Послушайте меня, приведите к себе братьев-витязей, мир и согласие воцарятся между вами.

Гостомысл умолк и, тяжело дыша, почти без чувств опустился на носилки. Невообразимый шум поднялся на вече.

– Как, призвать россов, варягов? Давно ли мы сами их прогнали? – кричала одна сторона.

– С варягами лучше жилось, порядок был, – отвечали другие, – что же, что тогда прогнали? Теперь сами зовем.

Отдельные голоса слились в общий гул. Вече шумело, кричало, но многим, очень многим пришелся по сердцу совет Гостомысла.

– Князя нужно, а призвать чужого – никому своим не обидно. Да и какие нам варяги чужие? Сами от нас счастья искать ушли!

Такое мнение преобладало.

Наконец, после долгого горячего спора, едва не дошедшего до рукопашной, решение было принято.

Вече согласилось с Гостомыслом. Призвать князей из-за моря, от варягов-россов, решено было окончательно.

В миг весь помост был облеплен нашедшими, наконец, выход из тяжелого положения старейшинами всех приильменских и соседних с ними племен.

Мудрец славянский, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами, лежал на носилках.

– Гостомысл, Гостомысл, – наклонились к нему старейшины, – слышишь ли: весь народ славянский последует твоему совету!

Гостомысл открыл глаза, радостная улыбка озарила его лицо, тихое счастье засияло в снова загоревшихся глазах.

– Принял, принял, – прошептал он.

– Да, за море, к Рюрику, Сигуру и Триару, будут отправлены послы.

– О, счастье, счастье! – воскликнул старец. – Мужи новгородские, и вы, старейшины, подойдите. Дайте мне умереть спокойно. Клянитесь, что князь будет призван.

Желание Гостомысла было исполнено. Тут же, на вечевом помосте, дали клятву возможно скорее призвать князей из скандинавского племени варяго-россов все приильменские старейшины, а с ними старейшины кривичей, веси, мери и дреговичей.

– Теперь я умру спокойно! – в порыве счастья воскликнул Гостомысл. – Родная страна! Великое будущее открывается перед тобой! Крепкая властью своего единого вождя, из века в век будешь процветать ты. Прекратятся в тебе раздоры, и, сильная, могучая, будешь ты расти, расти на славу нам и страх врагам. Все беды твои прекратятся, сильны славяне будут единой властью, и падут пред их великой страной в изумлении все народы.

В несказанном восторге, как бы видя пред собой какое-то чудное зрелище, Гостомысл протянул вперед обе руки и продолжил прерывающимся голосом:

– Вижу в тумане многих веков, на севере дальнем, город великий. Вижу в тумане родную страну могучей и сильной, вижу державных вождей. Прежних раздоров как ни бывало. Мирным трудом поселяне свой хлеб добывают. Воинов рать от врага их хранит. Счастье, довольство в славянском народе. Боги! Вам слава.

Голос Гостомысла слабел и перешел, наконец, в чуть слышный шепот. Окружавшие его носилки старейшины с тревогой глядели на него. Вдруг старец вздрогнул всем телом и тихо опустился на ложе. Глаза его закрылись, но по лицу блуждала прежняя радостная, счастливая улыбка.

– Тише, заснул Гостомысл, – послышался шепот.

Но Гостомысл не спал. Дело его на земле было кончено, и душа оставила его дряхлое тело – он умер.

День клонился к вечеру. Последние лучи заходящего солнца озарили своим светом славян, в гробовом молчании окруживших смертный одр своего мудреца.

 

7. СРЕДИ ВИКИНГОВ

Между тем тот, имя которого у всех на Ильмене было на устах, ничего не знал об этом и даже предполагал созвать новый поход на славянщину.

Многое случилось с Рюриком перед возвращением на родину.

Когда конунг Старвард достаточно похозяйничал в стране пиктов, тут же решен был новый поход на страну франков. Мало добычи было у храбрецов, не хотелось им чуть не с пустыми руками домой возвращаться, вот и решились они навестить богатые берега франков, где уже – уверены они в том были – недостатка в добыче не будет.

Весело режут волны морские легкие драккары, с парусами, полными ветром.

Впереди всех идет драккар Рюрика, а за ним несется с других драккаров громкая песня викингов, подвиги которых уже успел воспеть скальд.

И радостно, радостно на сердце у Рюрика. Идет он добывать славу и лучшие друзья с ним. Вот драккар его названного брата, урманского конунга Олава, с ним и братья Рюрика, Сигур и Триар, вон драккар кротких названных братьев ярлов Аскольда и Дира, а вот рядом с ним его неразлучный спутник Рулав, храбрый берсерк, с лицом, покрытым бесчисленными шрамами – следами бесконечных битв.

Однако у франков храбрецы решили не задерживаться. Дошли до них слухи, что на Ильмене, который они считали своим, не все спокойно.

Да кроме этого, подумывал Рюрик о другом.

Нужно, чтобы весь великий путь из варяг в греки в их руках был, Волхов да Ильмень покорены, так и Днепр не мешает своим сделать.

Он уже делился своими планами с конунгами. Те одобряли.

– На Ильмене все звероловы живут, – говорили они, – и в землях Полянских и у древлян тоже немало нашлось бы для нас мехов дорогих.

– Поляне что! – презрительно произнес Рулав. – Знаю я их! На мужей не похожи, наши женщины их храбрее.

– Что так?

– Да так! Не меч у них главное, а свирель да гусли.

– Ну?

– Верно!

– Верно, верно! – поддержал Рулава присутствовавший при этом разговоре старый, везде, во всех морях побывавший викинг Ингелот. – Вот послушайте, что византийцы про славян рассказывают.

– Говори! Говори!

Ингелот крякнул, отпил из чаши крепкого вина и начал свой рассказ:

– Поймали как-то раз – давно это было, еще, пожалуй, и дедушки наши не вспомнят, а просто так рассказ из уст в уста идет, – поймали они трех каких-то чужеземцев в земле своей. Верно, думали, что это соглядатаи пришли слабые мечта вызнать. В то время хан Аварский на Византию шел. Народу с ним видимо-невидимо было, так и те, думали византийцы, к его дружине принадлежат. Забрали их византийские воины, привели к своему военачальнику, оглядывают там их – что за диво! Ни мечей, ни секир нет у них. Сами они все трое народ здоровый, плечистый, а ничего в них нет такого, чтобы воинов напоминало. Думали, что где-нибудь у них оружие, стали досматривать, так рассказывают, что даже византийцы чуть со смеху не померли. Вот так воины грозного хана Аварского! Вместо мечей – у них гусли, вместо секир – кифары. Таким воинам разве на женщин только под окна воевать ходить, песнями да прибаутками тешить их, а не в ратном поле с врагом биться!

Ингелот, а с ним и все другие норманны разразились дружным смехом.

– Что же с ними потом было? – раздались кругом нетерпеливые вопросы.

– Отвели их, как чудо какое, к самому императору, – продолжил воодушевленный общим вниманием Ингелот, – тот спрашивает: «Кто вы?» Отвечают: «Мы – славяне, живем на самом конце западного океана!» «Как сюда попали?» Не стали таиться пред византийским императором и прямо ответили: «Прислал к нашим старейшинам хан Аварский дары разные и потребовал от нас людей ратных, чтобы примкнули к его дружинам и вместе шли с ними на вашу Византию войной. А мы люди тихие, с оружием управляться не умеем, никогда войны не знали и нет железа в стране нашей. Играем мы на гуслях и ведем жизнь спокойную, мирную, без ссор и кровопролитий! Так и не могли мы дать хану Аварскому людей ратных. Наши старейшины послали передать такой ответ, они же нас стали держать как пленников. Ушли мы от него к вам, зная вашу доброту и миролюбие!» Это византийцев-то доброту, – добавил уже от себя рассказчик и снова приложился у кубку.

– Как же византийский император поступил с ними? – спрашивали Ингелота заинтересованные его рассказом слушатели.

– Что же ему с ними делать было? Подивился на их силу, рост, крепость, угостил и отправил восвояси!

– Что же, и поляне такие же?

– Конечно, такие!

– Не то, что соседи их, древляне.

– Те – зверь-народ. С зверями живут, и сами зверям ничем не уступают.

– Постойте-ка! – остановил их Ингелот. – Когда ходил я в Византию, я там вот что слышал.

– Расскажи, послушаем!

В ожидании повествования все смолкли.

– Мы вот, норманны, веруем в Одина, славяне поклоняются Перуну, а другие, которые называют себя христианами, веруют в невидимого Бога, который сотворил единым словом своим небо, землю и людей всех.

– И нас тоже? – послышался наивный вопрос.

– Христиане говорят – всех, – важно ответил Ингелот и затем рассказал о посещении святым апостолом Андреем Первозванным киевских высот.

Рассказ этот был выслушан с интересом. Слушал его и Рюрик. Много уже раз ему приходилось слышать об этом неведомом ему Боге христиан, и каждый раз его сердце воспламенялось чувством почтения и любви к Нему и негодованием на тех, кто распял Его на кресте.

Между тем неожиданно разразившаяся буря раскидала легкие ладьи, и Рюрику удалось высадиться в устье Секваны только с небольшим отрядом ярлов Аскольда и Дира. 

 

8. НАБЕГ

Викингам жалко было разбитых ладей, но их славный вождь весело ободрял товарищей.

– Путь к отступлению отрезан, – говорил Рюрик, – чтобы попасть на родину, мы должны достать новые ладьи. И мы достанем их, нагрузим их богатой добычею или все поляжем костьми.

– Мало нас! – замечали более осторожные.

– Как мало? Что же, варяги считали когда-нибудь своих врагов? Тут есть город, и мы, взяв его, укрепимся в нем.

– Так пойдем туда, и все добро будет нашим! – раздались восклицания.

Оживление было полное. В каждом варяге сказался хищник. Они, не видя еще врагов, ликовали уже победу, делили золото и драгоценности того городка, на который хотели напасть с дружинами своими.

Между тем весть о высадке варяжской дружины разнеслась уже по всему побережью. На прибрежных высотах пылали костры. Население деревень, лежавших по пути, торопливо покидало свои жилища и уходя, поджигало их. Они, уже не раз видавшие подобные нападения и считавшие норманнов «бичом Божиим», знали, что пощады ждать не приходится – так или иначе, а все равно они опустошат край и огнем, и мечом. Путь варягов, как и всегда при их набегах, был освещен заревом пожаров.

Варяги шли бодро, особенно переход, остававшийся им последним до обреченного на гибель городка.

Около полудня дружина Рюрика вышла на обширную поляну и перед варягами стал неприступной твердынею величественный, мощно укрепленный замок.

Вокруг него, у самого подножия скал, раскинулся утонувший в зелени веселый городок. Он со всех сторон был окружен садами. Из-за них блестел купол церкви, озаренный яркими лучами полуденного солнца.

В городке, очевидно, точно знали о времени приближения хищников. Ворота городской стены были заперты, мост через окружавший его ров поднят, из-за стены доносился до варягов протяжный звон – били в набат.

Рюрик оглядел высившуюся пред ним твердыню и тут только пожалел, что не дождался на морском берегу, пока соберутся все дружины. Слишком мало было варягов для штурма прекрасно укрепленного замка. Для осады же варяги были и малочисленны, и неопытны. В открытом поле они не знали себе равных, но брать укрепленные города было не их дело.

Однако медлить не стоило.

Рюриковы варяги были далеки от соображений своего вождя. Перед ними лежал лакомый кусок – богатая добыча, – следовательно, во что бы то ни стало они должны были овладеть замком. Они знали, что в этот укрепленный город собрались со всех окрестных мест жители, снесли сюда все свои богатства и чувствуют себя в полной безопасности за толстыми стенами. Жажда богатой добычи распаляла хищников, а о том, что ждет их в неравной борьбе, никто и не думал.

Рюрик вполне понимал нетерпение своих дружинников.

– Друзья! – воскликнул он, выстроив их в боевой порядок. – Слушайте меня!

При этом обращении любимого вождя все разом смолкло в рядах.

– Неравный бой ждет нас, – говорил Рюрик, – за укрепленной стеной укрылись наши враги, но что значат стены перед храбростью варягов! Мы возьмем этот замок и сотрем его с лица земли. Все богатства там накоплены для нас, и они должны быть нашими. В бой, друзья! Славная смерть ждет тех, кто должен пасть в сече. Вечную славу разнесут по всему миру вдохновенные скальды, с гордостью норманнские девы будут вспоминать имена павших храбрецов, светлая Валгалла ждет их. Прочь щиты! Храбрые викинги не нуждаются в них. Сами боги защитят тех, кому пожелают сохранить они жизнь. Если суждено умереть, то умрем, как следует храбрым. Кто берсерк – те прочь щиты!

И он первый далеко отбросил от себя щит, который до того держал в левой руке. Его примеру последовали все варяги. Они были воодушевлены и готовы на все, чтобы завладеть богатой добычей, об отступлении никто и не думал.

А заунывный звук набата звучал все сильнее и сильнее.

Вдруг городские ворота распахнулись. Мост опустился. По нему из ворот тесными рядами выехало несколько закованных в железо рыцарей – защитников замка, защитников города; за ними потянулись латники; туча стрел зажужжала в воздухе.

Без сомнения, в городке заметили малочисленность нападавших, и защитники города рискнули выйти на битву против них, как на веселый турнир. Они не позаботились даже принять какие-либо меры предосторожности на случай несчастного для них исхода сражения. Ворота остались растворенными, и мост через ров не был поднят. На городских стенах толпились жители, собравшиеся смотреть на битву, как на веселое зрелище.

Рюрик решил воспользоваться подобным легкомыслием врага. Он тотчас же разделил свою дружину на две части. Одну, большую, он отдал под начальство Рулава и приказал ему кинуться в бой тогда, когда победа будет клониться в сторону неприятеля. Рюрик рассчитал, что в подобный критический момент свежие воины, не утомленные пылом сечи, будут особенно полезны. С другой, меньшей частью воинов он двинулся на врага.

Защитники города стояли спокойно, ожидая натиска варягов. Совсем уже близко от них Рюрик взмахнул своей секирою.

 

9. БИТВА

С диким, напоминающим рев бури криком устремились скандинавы на врага. Это не был стройный натиск смелых воинов. Как снежная лавина, неслись смельчаки на закованных в железо рыцарей, выставивших вперед свои копья. Жужжали стрелы, звенели мечи. Крики, стоны, звуки рогов – все это сливалось в громкий хаос звуков.

Франки стойко встретили нападавших. Они знали, что в случае поражения пощады не будет ни им, ни их семьям. Но видя, как мало нападавших, они вовсе не посчитали серьезным начавшееся дело. Тем не менее, бой закипел не на живот, а на смерть.

Впереди ватаги варягов, высоко взмахивая своей секирой, бежал Рюрик. Вокруг него падали навзничь поверженные, но варяги, воодушевленные смелостью своего вождя, не отступали ни на шаг, шли за ним.

Вдруг передние ряды латников расступились, и варяги очутились лицом к лицу с отборным отрядом рыцарей. Грудь в грудь сошлись враги, слышен был только лязг железа.

Сам не замечая того, Рюрик оказался в стороне от товарищей. Он был окружен врагами. Несколько копий было направлено уже в него. Гибель отважного вождя варяжских дружин казалась неминуемой. С усилием взмахнул он, уже уставший, своею тяжелой секирой и опустил ее на голову ближайшего латника.

Тот отчаянно взмахнул руками и опрокинулся наземь. Голова его была рассечена надвое вместе с тяжелым, прикрывавшим ее шлемом, но в ту же секунду Рюрик почувствовал, как холодное острие коснулось его груди. Еще миг, и оно вонзилось бы в сердце вождя варягов, но вдруг раздался треск, и переломленное копье выпало из рук нападавшего.

Рюрик, как сквозь дымку тумана, увидал около себя гигантскую фигуру и испещренное шрамами лицо Рулава.

Старый норманн спас своего вождя и друга.

Тут же ряды латников дрогнули и подались назад. Как ни стойки были защитники городка, а все-таки они не смогли выдержать бурного натиска пришельцев. Да и не много их оставалось на поле брани. Везде виднелись груды тел, там и тут блестели на высохшей под лучами солнца земле лужи крови.

Еще один натиск, и франки врассыпную бежали, преследуемые варягами. Городок оставался беззащитным, даже ворота его были распахнуты.

Рюрик, услыхав победные клики товарищей, пришел в себя. Он видел, что победа осталась за ними. Теперь нужно было докончить начатое, стереть с лица земли этот несчастный город.

С победными криками ворвались варяги в его стены. К шуму битвы как раз в это время присоединился и протяжный звук колокола. Это звонили в церкви городка, призывая несчастных, обреченных на гибель жителей обратиться с последней мольбой о помощи к Тому, на Кого в этот ужасный миг оставалась одна только надежда.

С толпой товарищей одним из первых очутился на узкой улице несчастного городка ослепленный своим успехом вождь. В ожесточении сыпал он удары своей секиры направо и налево. Ненасытная жажда крови овладела варягом. Он не разбирал, куда и на кого падают его удары – женщина ли, ребенок подвертывались под секиру – ему было все равно.

Вдруг унылый звук набата раздался совсем близко от него. В тот же момент грустное протяжное пение донеслось до него. Рюрик невольно поднял голову. Ослепительно яркий свет ударил откуда-то прямо ему в глаза. Свет этот был настолько резок, что варяг невольно прикрылся рукой. Когда он отнял ее, то увидел прямо пред собой несказанно удивившую его картину.

На ступенях, впереди собравшихся в беспорядочную толпу женщин и детей, стоял седой старик в светлой длинной одежде. В одной руке он держал небольшую чашу, другой высоко поднял золотой крест. Лучи солнца так и горели на нем, разбрасываясь и отражаясь во все стороны. Рельефно выделялась фигура Распятого. Грустное лицо Богочеловека как бы с укоризной было обращено в сторону свирепых окровавленных людей, окружавших его храм. Прошло несколько мгновений, а Рюрик все не мог оторвать глаз от Распятия. Он стоял ошеломленный, сдерживая свободной рукой напиравших на него товарищей. Те рвались вперед, но все-таки остановились, видя, что с их вождем творится что-то необычное и не понимая, что именно случилось с ним.

Лицо старика-священника составляло резкий контраст с бледными дрожащими лицами его перепуганной паствы, совсем оцепеневшей в ожидании неминуемой гибели. Оно было бесстрастно, спокойно, только глаза сверкали каким-то вдохновенным нечеловеческим блеском, да губы чуть шевелились, шепча последнюю молитву.

«Это Он! Он. Распятый Сын невидимого мне Бога!» – вихрем пронеслось в голове Рюрика.

Сколько раз слыхал про Него вождь варягов, видел не раз и изображение Распятого, но теперь, в этот ужасный момент, оно особенно поразило его. Рюрик хотел было преодолеть возникшее в нем чувство и приподнял секиру, чтобы поразить ею этого слабого, но вместе с тем и дерзкого старика, выступившего без всякого оружия на защиту несчастных против рассвирепевших, жаждущих крови людей. Но вдруг снова блеснул луч солнца и, отразившись в золоте креста, сверкнул прямо в глаза варягу. Рюрик почувствовал, что рука его бессильно опускается, и сделал шаг назад.

Послышались свирепые крики. Это варяги пришли в себя, и их охватило негодование на своего вождя, так позорно, по их мнению, отступившего перед стариком, когда весь уже город был в их власти.

– Прочь! – раздались голоса. – Это наша добыча.

Несколько варягов кинулись вперед.

– Убью, кто хоть шаг еще сделает! – перекрывая шум, закричал Рюрик и взмахнул своей тяжелой секирой.

Он был охвачен внезапным порывом жалости, неизъяснимого сострадания к этой толпе беззащитных женщин и детей, искавших помощи у Того, Кого, не зная, суровый вождь любил и уважал. На этот раз секира его легко, как перышко, взметнулась в воздух.

Толпа товарищей, пораженная неожиданным для нее восклицанием вождя, на мгновение остановилась и с изумлением смотрела на него.

Рюрик в этот момент был прекрасен.

Между тем наступила критическая минута. Первое изумление прошло, и не понимавшие, в чем дело, варяги кинулись вперед. В тот же миг тяжелая секира Рюрика опустилась. Послышался стон и чье-то тело тяжело рухнуло на землю.

– Рулава положил, смерть ему! – заревела толпа. – Изменник, предатель – своих бьет!

Рюрик ничего не слышал. Он мельком кинул взгляд и увидел около себя ярлов Аскольда и Дира. Лица юношей горели восторгом. Они, очевидно, вполне разделяли взгляды своего вождя.

– Не с женщинами и не с беспомощными стариками воюем мы! – зазвенели их молодые голоса. – Прекратите резню!

И среди варягов произошло смятение.

– Бегите, бегите! – послышались вдруг тревожные окрики. – Рыцари!

Действительно, рыцари успели прийти в себя, построились по правилам тогдашнего военного искусства и двигались на варягов.

Из нападавших те обратились в обороняющихся. Все происшедшее в течение последних минут было забыто. Только что грозившие своему вождю смертью варяги снова сплотились вокруг него, готовясь встретить новую опасность. Закованные в железо защитники городка в грозном молчании подходили все ближе и ближе. Старик-священник, так мужественно выступивший на защиту несчастных, пошатнулся. Он, наверное, упал бы, если бы не поддержали его. На узкой улице разгорелся ожесточенный бой. Из церкви же до слуха сражавшихся доносилось величественное пение, среди которого выделялся старческий слабый голос, особенно выразительно певший: «Те, deum, eaudamus!»

А жестокая битва на улицах несчастного городка все кипела.

 

10. СМЕРТЬ СТАРОГО НОРМАННА

Счастье на этот раз изменило варягам. Не помогли им ни храбрость, ни ожесточение, с которыми они защищали свою жизнь. К защитникам городка прибыло подкрепление, и они одолели варягов.

Рюрик бился в первых рядах своих товарищей, чувствуя, однако, что от усталости силы его все убывают. Он уже не так легко взмахивал своей секирой, все более и более наседали на него враги. Наконец, тяжелый удар меча свалил его с ног. Он лишился чувств и рухнул на землю.

Когда Рюрик очнулся, битва уже кончилась. Потерявшие вождя варяги кинулись в беспорядочное бегство. Но франки и не думали их преследовать. Слишком они были утомлены и ограничились только тем, что выпустили вслед беглецам тучу стрел.

В первое мгновение после того, как вернулось к нему сознание, Рюрик не мог дать себе отчета, где он и что с ним. Кругом раздавались стоны раненых. Кто-то наклонился над ним. Рюрик приподнял голову и увидел над собой доброе старческое лицо и горевшие юношеским блеском глаза.

Рюрик узнал его. Это был тот самый старичок-священник, который так поразил его своим вдохновенным видом там, возле храма.

– Лежи спокойно, сын мой, ты ослабел от потери крови! – услышал Рюрик кроткий голос. – Тебе вредны движения.

Рюрик немного понимал язык франков. Кротость, с которой говорил старик, несказанно поразила его.

– Как! Ты, старик, ухаживаешь за мной, за мной – твоим врагом?! – с изумлением воскликнул варяг. – Ты заботишься о моей жизни, когда я приходил убить тебя.

– Господь наш, Иисус Христос, заповедал нам любить врагов, – раздался ответ, – а ты теперь не враг мой, а жалкий беспомощный человек, и страдания твои отзываются страшной болью в моем сердце. Дочь моя, – обратился старик к женщине, помогавшей ему ухаживать за ранеными, – принеси этому несчастному воды, я вижу, он мучается жаждой, уста его запеклись.

– Кто ты, старик? – спросил отрывисто Рюрик.

– Я скромный служитель алтаря.

– Ты жрец?

– Если хочешь – да! Я жрец Бога живого, распятого за грехи наши.

– Я слышал про этого Бога, – пробормотал Рюрик. – Он не похож ни на Одина, ни на Перуна. Это Он помог сегодня вам.

– Для Него все одинаковы. Он помогает всем, кто обращается к Нему с верою.

Посланная священником женщина принесла раненому воды. Рюрик жадно приник к чаше и, не отрываясь, выпил ее до дна.

– Я в плену? – спросил он.

– Увы, да! Но надейся, что плен не будет для тебя тяжелым. Ведь мы все обязаны спасением тебе. Если бы ты не остановил своих товарищей, мы все погибли бы под их мечами.

– А мои товарищи?

– Здесь, кроме тебя, еще несколько человек.

– Старик, умоляю тебя, отведи меня к ним.

– Ты потерял много крови, сын мой, я говорю тебе, что всякое движение тебе вредно. Твоя жизнь...

– Ах, что моя жизнь! – с отчаянием воскликнул пленный вождь и сделал резкое движение, чтобы приподняться.

Но силы ему изменили, и он снова тяжело опустился на свое ложе.

– Видишь сам, сын мой, что ты слишком еще слаб! – проговорил священник, ласково поддерживая его.

Рюрик уныло молчал. Ему казалось, что эта неудача наложила на него несмываемый ничем позор. Вдруг до его слуха донесся хотя и слабый, но хорошо знакомый ему голос:

– Клянусь Одином! Здесь мой Рюрик!

– Рулав, Рулав здесь! – воскликнул вождь и, забывая слабость и боль, поднялся на ноги и, шатаясь пошел в ту сторону, откуда слышен был этот знакомый ему голос.

Смутно, очень смутно, припоминал он громкие крики: «Рулава положил!» Тогда он не отдавал себе отчета, что они значили, но теперь ужасная истина разом открылась ему. Рюрик понял, что стал невольным убийцей своего преданного друга, всего за несколько минут до того с опасностью для себя спасшего ему жизнь. Теперь, услышав его призыв, пленный вождь забыл все на свете и спешил к нему.

Движения раненного были так быстры, что священник не успел удержать его. Со свойственной всем старикам проницательностью он понял, что в душе Рюрика происходит тяжелая борьба.

– Рулав! Где ты? – с тоской звал своего друга пленный вождь.

– Сюда, мой конунг, сюда! Спеши ко мне! – отозвался старый норманн. – Я вижу, двери Валгаллы открыты передо мной. Еще несколько мгновений, и я там. Валькирии уже готовятся встретить меня. Спеши, спеши ко мне, мой Рюрик, мой конунг, мой любимец. Я хочу умереть на твоих руках!

В углу тускло освещенного покоя Рюрик увидел своего друга. Рулав лежал на связках соломы. Лицо его было мертвенно-бледно. Бесчисленные шрамы еще более выделялись на нем. Он тяжело хрипел.

– Прощай, прощай! – протягивал умирающий руки другу. – Прощай, иду в чертоги Одина.

– Рулав! Как это могло случиться! – со слезами в голосе воскликнул Рюрик. – Как у меня поднялась рука на тебя!

– Я сам подвернулся. Они могли убить тебя. Я кинулся, чтобы защитить тебя еще раз, но ты уже опустил секиру. Ты не видел меня. Так мне суждено.

– О, лучше бы меня поразили товарищи. Мне было бы легче!

– Зачем, зачем? Ты молод! У тебя впереди жизнь. Кто знает, что случится впереди. Я рад умереть за тебя.

– Рулав! Зачем ты мучаешь меня, зачем ты говоришь мне это.

Голос старика все слабел и слабел, грудь его высоко вздымалась – не хватало воздуха.

– Прощай, друг! – хрипел старик. – Прощай, живи, забудь это. Ты будешь спасен. Олав с твоими братьями не покинут тебя. Будь счастлив и вспоминай старика, любившего тебя, как сына.

– Рулав! Рулав! – стонал Рюрик.

– Ты плачешь, дитя? Зачем? Что эта жизнь? Я умираю счастливым, в бою. И там, в Валгалле, буду продолжать жизнь. Там хорошо. Там ждут меня высшие наслаждения, которые на земле невозможны. Валькирии служат там. Вместе с асами я стану пить мед после битв и охот в Асгарде, буду есть чудного вепря, и раны мои заживут. Один любит храбрых, и никто не посмеет сказать, что старый Рулав был когда-нибудь трусом.

Умирающий закрыл глаза.

– Пойдем, сын мой, – раздался над ухом Рюрика голос священника. – Он умирает. Тяжела смерть грешника.

– Смерть тяжела? – вдруг воскликнул Рулав. – Ошибаешься, старик! Для норманна никогда не страшно умирать! Гляди!

Быстрым движением руки сорвал он повязку, положенную на глубокую рану на левой стороне груди. Волной хлынула кровь, и Рулав, радостно улыбаясь, запел:

Докончить песни Рулав не смог. Он опрокинулся навзничь. На лице его так и осталась прежняя радостная улыбка. Он видел Валгаллу, асов, валькирий и пировавших с ними своих старых товарищей, прежде него погибших в боях. Еще несколько судорожных движений, и для старого норманна все было кончено. 

 

11. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Однообразно потянулись для Рюрика дни плена. Одного за другим уводили из темницы его товарищей – уводили их, и они более не возвращались. Какая судьба ждала их за стенами тюрьмы, оставшиеся пленники, конечно, не знали, но догадывались и с некоторой тревогой ожидали решения своей участи. Не смерти боялись они – нет, смерть никогда не страшила этих храбрецов, ужасал их позор рабства – рабства неизбежного, если только оставят их в живых.

Наконец в мрачной темнице осталось только трое пленных: Рюрик, Аскольд и Дир. Они угрюмо ждали своей очереди, но эта очередь не наступала. Вероятно в городке помнили, что эти трое людей спасли беззащитную толпу и храм. Поэтому их и не трогали. Их даже как будто забыли. Только один старик-священник часто навещал пленников. Он подолгу беседовал с ними о своем Боге, рассказывал им о Нем, о Его земной жизни, об Его учении. Варяги внимательно слушали эти, совершенно новые для них слова любви и всепрощения. Беседы эти производили особенно сильное впечатление на молодых и чрезвычайно впечатлительных ярлов. Каким блеском загорались их глаза, когда старик начинал говорить о Богочеловеке, принесшем себя в жертву за грехи мира!

– Ах, если бы мы только тогда были там, – шептали наивно молодые люди, – мы бы заступились за Него. Мы не позволили бы распять Его. Своими мечами и грудью отстояли бы мы Его.

– Нет, нет, не то вы говорите, – с улыбкой кивая, отвечал им священник, – не удалось бы вам спасти Его. Это было бы не в ваших силах.

– Мы подняли бы за Него всю Скандинавию! Все конунги и викинги, а с ними и все ярлы пошли бы туда. Мы бы справились и не отдали бы Его на смерть!

– Он Сам отдал себя врагам ради общего искупления. Тьма тех небесных сил у Отца Его, а они сильнее всех сил человеческих. Поймите вы, что Он, всемилостивый, отдал себя в жертву за грехи людей.

Ни Рюрик, ни оба молодых ярла никак не могли понять той любви, о которой говорил им священник.

В таких беседах с милым стариком шло время.

Однажды старик пришел расстроенный.

– Дети мои, – дрожащим от слез голосом заговорил он, – мы должны будем расстаться.

– Что же? Мы готовы умереть! – твердо отвечал Рюрик за себя и за товарищей.

– Нет, пока вы не умрете. Городской совет решил оставить вас заложниками, так как стало известно, что на наш город готовится новое нападение свирепых норманнов, поэтому вы будете переведены отсюда в темницу замка, и я уже лишусь возможности навещать вас и вести с вами беседы. А я успел от души полюбить вас. Вы мне стали дороги, как самые близкие люди.

– Спасибо, отец, спасибо тебе! – с чувством сказал Рюрик. – И мы полюбили тебя.

– Неужели никогда мы не будем беседовать более? – с огорчением молвил Дир.

– Отчего? Просветитесь светом истины! Познайте Иисуса! Креститесь.

– Нет! Это невозможно! Этого никогда не будет, – раздался в ответ на это предложение голос Рюрика. – Мы любим твоего Бога, но и своим Одину и асам останемся верны.

– Но почему?

– Подумай сам, как бы ты назвал человека, который отказался бы от твоего Иисуса? Разве не стал бы ты его презирать?

Священник поник головой.

– Придет время, и вы просветитесь, – грустно сказал он.

Но пленных не успели даже перевести из этой тюрьмы.

Нагрянул Олав с Сигуром и Триаром. Теперь варягов было много. Нападение произошло неожиданно. Победа была полная. Ожесточившиеся воины никому не давали пощады, ворвавшись в городок. Часть их тотчас же разбежалась грабить, остальные добивали последних защитников. Везде пылал огонь.

Целых два дня хозяйничали свирепые скандинавы. Камня на камне не осталось от городка. Огонь и меч истребили все, и только история сохранила на своих страницах свидетельство об этом ужасном нашествии «Божьего бича».

Покрытые славой, с огромной добычей возвратились воины в свои родные фьорды.

Возвратились, а там уже были получены вести об окончательном изгнании варягов из стран Приильменских.

Узнав это, Рюрик с совета короля Бьёрна, своего тестя, решил созвать тинг, на котором он хотел объявить новый поход на славян, чтобы захватить и Приднепровье, и весь конец великого пути из варяг в греки.

Слишком памятна была всем удача первого похода. Еще до тинга заволновались скандинавы, готовые к новому набегу на страну, которая казалась им сказочно богатой.

Новая гроза собиралась над славянщиной.

Между тем на Ильмене в Новгороде состоялось уже знаменитое вече, на котором принят был вечевиками совет мудрого Гостомысла.

 

12. «ЗЕМЛЯ НАША ВЕЛИКА И ОБИЛЬНА»

Пока на Ильмене происходили эти события, Рюрик почти закончил приготовления к новому походу на славянские земли.

Осталось только созвать тинг, в решении которого ни Бьёрн, ни Рюрик не сомневались.

– Ты опять уходишь от меня, мой милый, – говорила Эфанда, нежно ласкаясь к супругу, – уходишь надолго!

– Мы должны наказать дерзких. Они возмутились и пусть понесут за это кару, – отвечал Рюрик.

– Я не удерживаю тебя. Но знай, что я буду томиться ожиданием; ты ведь так недавно вернулся от берегов Британии.

– Мужчина должен вести жизнь воина. Но что ты? Посмотри, Эфанда, какие-то чужие ладьи подходят к нашим берегам?

С холма, где находилась усадьба Рюрика, во дворе которой она стояла, прекрасно был виден залив. Скандинавские корабли, с убранными парусами, мирно стояли в гавани. Подходившие ладьи по характеру своей постройки нисколько не походили на драккары викингов: они были неуклюжи и неповоротливы, даже их паруса совсем были не похожи на паруса скандинавских драккаров.

Сердце Рюрика усиленно забилось: он узнал в этих судах ильменские ладьи.

«Зачем они, какую несут весть?» – думал он, продолжая упорно глядеть на залив.

Ладьи, наконец, пристали в берегу, люди с них высадились.

Тотчас же их окружили горожане.

Рюрик видел, как растерянно оглядывались приезжие среди этой незнакомой им толпы. По одежде вождь варягов сразу же признал в них славян и притом не одного племени, а разных.

Наконец, вся группа двинулась вперед.

– Посмотри, они, эти пришельцы, идут сюда! – воскликнула Эфанда. – Кто они? Откуда? Да, да, они приближаются к твоей усадьбе!

Рюрик терялся в догадках, не зная, как объяснить появление в этих местах своих соплеменников, а толпа, ведшая славян, подходила все ближе и ближе.

Наконец она остановилась у самого дома Рюрика.

Привлеченные шумом Сигур и Триар вышли на крыльцо и встали около брата.

– Рюрик! С Ильменя пришли послы, – быстро поднялся на крыльцо Олав, – они говорят, что пришли по важному делу и хотят сейчас же видеть тебя!

– Пусть войдут сюда, – сказал Рюрик, и его сердце как-то странно забилось.

Вскоре слуги ввели богато одетых послов, смиренно приветствовавших братьев и Олава.

– Кто вы и чего вам? – спросил Рюрик, ответив на приветствие.

– Мы посланники всех родов, живущих на Ильмене, а с нами вместе старейшины соплеменных нам кривичей, веси, мери, чуди и Дреговичей, – заговорил старший из пришельцев. – С великим, важным делом присланы мы к тебе и твоим братьям, храбрый витязь, всем народом славянским; пришли мы и не уйдем, пока не согласишься ты исполнить нашей просьбы; хочешь, на коленях будем молить тебя?

– В чем ваша просьба? – спросил Рюрик.

– Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Восстал на Ильмене род на род, и не стало между нами правды. Придете вы, братья, к нам княжить и владеть нами!

– Как, что вы говорите? – воскликнул Рюрик.

– Мы говорим то, что приказал нам сказать тебе весь народ славянский. Отец наш Гостомысл перед смертью взял с нас клятву, что призовем мы тебя, твоих братьев и твое племя к нам, отдадим тебе и власть, и суд наш, добровольно покоримся тебе, только дай нам правду, прекрати зло и междоусобие между нами. Будь нам всем единым правителем и согласись княжить у нас. Молим тебя!

Послы опустились на колени. Все поражены были их предложением, так оно было неожиданно.

– Действительно, с важным делом явились вы, мужи славянские, – сказал Рюрик. – Сразу такие дела не решаются. Пойдемте в дом мой, отдохните с пути, утолите свой голод и жажду, а потом мы поговорим еще об этом.

Он отпустил послов.

– Привет тебе, конунг славянский! – радостно воскликнул Олав, обнимая своего названного брата. – Я радуюсь за тебя. Никто из скандинавов не удостаивался подобной чести, все дрожали при одном имени варягов, а тут нашлись люди, которые сами зовут нас к себе княжить и владеть ими. Еще раз приветствую тебя, славный конунг!

– Погоди, Олав, я никак не могу собраться с мыслями, не могу прийти в себя, – отвечал Рюрик. – Прежде всего я должен уведомить отца Бьёрна.

Старому конунгу было известно, зачем явились к Рюрику послы славян. Доброй, ласковой улыбкой встретил он супруга своей любимой дочери.

– Скажу тебе, о мой Рюрик, – заговорил старик, когда вождь варягов попросил его совета, – жаль мне расставаться с тобой и Эфандой, но ты должен принять предложение послов. Как ты ни храбр, как ни славно твое имя, а среди скандинавов ты все-таки чужой, пришелец, вспомни это. Никогда не стать тебе конунгом на суше, а жизнь на море вовсе не благоприятствует семейной жизни.

Да и тесно стало в Скандинавии. Все чаще и чаще приходят неурожайные годы, и асы не принимают наших жертв. И теперь уже коренные жители с большим неудовольствием поглядывают на пришельцев. Кто поручится, что мучимые голодом, не возьмутся они за оружие и не прогонят варяго-россов? Еще вот что. Второй поход готовился на Ильмень для того, чтобы завладеть началом и концом пути от нас в Византию. То, что готовились взять мы мечом, через тебя возьмем мирно, имя твое дважды будет славно и как имя воина, и как имя правителя.

С волнением слушал Рюрик эти слова старого Бьёрна. Он отлично понимал, что они справедливы. Тут же в душе он решил принять предложение славянских послов.

 

13. ТОМИТЕЛЬНОЕ ОЖИДАНИЕ

С большим нетерпением ожидал весь Ильмень возвращения своих послов из далекой Скандинавии. Что они скажут, какой ответ принесут народу? Жизнь или смерть? Спасение от неурядиц или еще более ожесточенные междоусобицы? Родовые старейшины не выходили из Нова-города, ожидая там возвращения послов.

Нов-город тоже волновался, но чувства, вызывавшие в нем эти волнения, были совсем не те, что в родах. Понимал народ новгородский, что с прибытием единого правителя всех родов приильменских – конец его вольности. Должен он будет подчиняться иной воле, кроме собственной, придется каждому в Нове-городе склонить свою гордую голову пред мощной властью пришельцев.

Однако новгородцы видели, что им не одним идти против всех, не им охладить необычайное воодушевление, охватившее весь народ приильменский.

– Беда нам всем будет! – шушукались в Нове-городе значительно притихшие вечевики. – Ведь князь единый не то, что посадник выборный.

– Известное дело, не то! Его, коли не люб, не ссадишь.

– Нажили мы заботу на свою голову!

– Да, теперь уже ничего не поделаешь, призвали, так терпи.

Но недовольных все-таки было меньшинство.

Устали и новгородцы от постоянных кровопролитных распрей, да и у всех еще живы были в памяти слова Гостомысла. Обаяние славянского мудреца не исчезло и после его смерти. Он жил в сердцах людей, все наизусть знали его пророческие слова, помнили свою клятву, произнесенную у одра умирающего и не решались преступить ее.

В томительном ожидании прошло много дней. Неизвестность томила и новгородцев, и старейшин, и даже родичей, то и дело наведывавшихся в Нов-город и ожидавших каких-нибудь вестей из далекой Скандинавии...

Наконец пришли эти желанные вести.

Громко звонил в Нове-городе вечевой колокол, собирая на этот раз не одну новгородскую вольницу, а весь народ приильменский на совет о делах важных, касающихся избрания одного правителя над всей обширной дикой страной.

Молчаливые, сумрачные сошлись вокруг помоста вечевеки. На их лицах были скрытая тоска, недоумение. Всем им казалось, что даже самый колокол звучал каким-то грусть наводящим, заунывным звоном, а не прежним веселым, радостным.

После Гостомысла никого не хотели иметь новгородцы своим посадником, если не навсегда, то по крайней мере до тех пор, пока жива еще память об усопшем мудреце. Поэтому вечевой помост заняли все находившиеся в Нове-городе старшие и степенные бояре, посланные от соседних племен старейшины родов, концевые и пятинные старосты.

– О чем речь-то пойдет на вече? – слышались вопросы в толпе.

– Если послы вернулись, пусть рассказывают!

– Да, верно, пусть скажут, как на самом деле было.

– Мужи и люди новгородские, – громко заговорил старший из бояр, – действительно, пришел посланец от старейшин наших и будет вести речь к вам от имени тех, кого послали вы к варяго-россам.

– Слушаем! Слушаем! – раздалось со всех сторон.

Бояре и старейшины расступились, пропуская вперед величавого старика, одного из бывших в посольстве славян к варяго-росским князьям.

Он заговорил не сразу. Сперва он дал затихнуть шуму веча и только тогда повел свою речь.

– Слушайте, мужи новгородские и людины, слушайте и запоминайте слова мои, – заговорил он зычно и твердо, – по указанию мудрого посадника Гостомысла и по воле вече, пошли мы за Нево к племени варяго-росскому, к трем князьям, Рюрику, Синеусу и Трувору. Труден наш путь был по бурному Нево и опасным фьордам, но Перун хранил нас от всех бед в пути и напастей. Невредимыми достигли мы стран, откуда не раз приходили к нам «гости», и везде принимали нас с великой честью. Зла не ведали мы ни на пути, ни в городах прибрежных, волос не упал с нашей головы!

Вече замерло в ожидании, что скажут дальше послы.

– И нашли мы, по слову Гостомысла, трех князей варяго-росских. Знаете вы их всех, были они здесь в наших местах, когда войной на нас шли. Нашли мы их и низко-низко поклонились им.

– Ну, зачем же очень-то низко! – крикнул один из вечевиков.

– Так повелело нам вече, – возразил ему посланец и продолжал: – Чувства, которые испытали мы тогда, словами нельзя передать. Грозным, могучим, но и милостивым показался нам этот великий воин. Нет у нас на Ильмене таких! Высок он ростом и строен станом. Белы, как первый снег, его одежды, и, как солнечный луч, блестит рукоять его меча. Осанка Рюрика величественно важна, высоко он носит свою голову, и твердая воля видна в его взгляде. Счастлив будет народ приильменский под его рукой, получит он правду свою, и сокрушены будут все виновники бед наших.

– Так говори же, согласились ли братья княжить и владеть нами! – загремело вече.

– Послы умолили Рюрика, он стал нашим князем и скоро будет среди нас со своими дружинами. Готовьтесь, роды ильменские, встретить своего повелителя князя, носителя правды, защитника угнетенных и грозного судью всех.

Посол замолчал, молчало и вече. Все были готовы выслушать это известие, все предчувствовали, что так и должно быть, но, вместе с тем, каждому участнику веча вдруг стало жалко утрачиваемой вольности. До этой минуты каждый и на Ильмене, и в соседних племенах, был сам себе господин и другой воли, кроме своей, да разве изредка воли своего старейшины, и знать не хотел.

Теперь, с призванием князя, все это рушилось. Вечевики понимали, что часть воли, которой они так гордились, так дорожили, отходит от них. Князь ведь не то, что старейшина, выборный староста или посадник. Он шутить с собой, прекословить себе не позволит, чуть что, прикажет дружине своей расправиться с ослушником. Не послушаешься добром, силой заставят.

Но это смущение продолжалось очень недолго.

Помянули былую волю, пожалели ее, да поздно уже! Пролитое полным не бывает, так нечего и думать о потерянном.

Впрочем, и думать долго не приходилось.

– Слушайте, люди новгородские и приильменские! – зычно закричал посланец, заглушая своим голосом гомон толпы. – Слушайте, что приказывает вам князь ваш, готовьтесь исполнить волю его. Будет отныне защита у вас надежная: враг ли дерзкий нападет на дома ваши, прогонит его княжеская дружина; да только вот что: нужно князю дружину свою, кровь за вас и за пожитки ваши пролить готовую, и поить и кормить, и оружие давать ей, а потому должны вы от избытков ваших – от мехов, улова рыбного, сбора с полей – отделить десятую часть и принести князю вашему. Слушайте и исполняйте это.

– Что же, можно десятую часть отдать, только пусть защищает нас, творит нам суд и милость! – загремело вече.

– Это первый приказ князя, вами избранного, а второй таков будет. Приказывает вам Рюрик: его, в отличие от всех других князей родовых, именовать великим князем, отдавать ему всегда почет и зла на него не мыслить, а кто ослушается, того постигнет гнев его. Пусть на вечные времена будет для вас великий князь наш, что солнце на небе. Как на солнце, глаза не щуря, смотреть вы не можете, так и на князя вашего взоров злых не подымайте. А теперь разойдитесь по домам и весям вашим, расскажите обо всем, что здесь слышали, в родах ваших, готовьтесь встретить великого князя своего с молодой княгиней и на поклон к ним с дарами явиться.

Посланец поклонился вечу и скрылся в толпе бояр.

– Что же? Это ничего! Не тяжко, если десятую часть только, – говорили вечевики, расходясь в разные стороны по Ново-городу.

– Вестимо, ничего! Вот как варяги были, так все целиком отбирали, да еще сверх того требовали.

– А насчет того, как величать его, так нам все едино.

– Еще бы! Только бы справедлив да милостив был!

В общем, вечевики разошлись все очень довольные. Томительное ожидание кончилось. Они знали теперь, что их ждет впереди, знали и были вполне спокойны за будущее. Оно не могло быть худшим, чем то, что недавно еще миновало.

Да и побаивались они уже теперь этого избранного ими же «великого князя». Известно им было, что не один он идет в земли приильменские, что сопровождает его смелая, отважная дружина, которая не даст в обиду своего вождя. Тяжел меч норманнский – по опыту знали это на Ильмене, а потому и решили в родах встретить своего избранника с великими почестями.

Весь Ильмень заговорил о Рюрике, об его жене молодой, о братьях его Синеусе и Труворе, но никто, решительно никто не вспоминал, что этот избранник когда-то оставил эти же родные ему места, гонимый и презираемый всеми.

Родовые старейшины только и толковали со своими родичами, что про нового князя, они восхваляли его доблесть, мужество, красоту, как будто сами его видели.

– Только бы богов он наших не трогал, Перуна не обижал, – толковали в родах.

– Не тронет! Сам ему поклоняться будет!

– То-то! А нет, так мы за своих богов вступимся и опять за море прогоним!

Все-таки на Ильмене царило полное воодушевление. Все ждали от будущего только хорошего, доброго. Избранника, не зная, уже начинали любить. Вспоминали, что, пока он был на земле славянской, не смели обижать народ грубые норманны и тяготы пошли только после того, как ушел Рюрик с главными дружинами за море. С нетерпением ждали своего владыку ильменские славяне. Шло время, приходили и из-за моря и с устья Волхова разные вести: скоро должен был прибыть Рюрик на берега родного ему озера.

 

14. НА ПУТИ

Пока народ приильменский переживал томительные дни ожидания, его избранник был уже на пути к великому северному центру славянщины.

Тяжело было покидать Рюрику свою вторую родину.

Эти угрюмые скалы, вечно бушующее море, низко повисшие тучи так стали милы и дороги его сердцу, что много, много стоило усилий храброму викингу сдержать себя и не выказать своих чувств при расставании с нею.

Кругом все, и Бьёрн, и его старые соратники, и ярлы, радовались внезапному обороту дел и предсказывали Рюрику блестящее будущее. Для них очень важно было, что Ильменьем станет править их витязь. Целые страны, дотоле неведомые им, как бы входят теперь в состав Скандинавии, сливаются с нею благодаря владычеству Рюрика на берегах Ильменя.

Более всех восторгался впечатлительный Олав.

– О, мой конунг, – восклицал он, – ты должен торопиться с отправлением! Твой народ ждет тебя.

– Мой народ! – грустно улыбался в ответ Рюрик. – Ты не знаешь, Олав, этого народа. Правда, он добр и храбр, но и свободолюбив. Всякая власть для него то же, что путы никогда не знавшему седока коню.

– Ну, мы сумеем оседлать его, – смеялся Олав. – Посмотри на своих варягов! Они тебе преданы, каждый готов отдать за тебя жизнь. С ними ли ты боишься этих дикарей?

– Я никого не боюсь!

– Верю этому! Знаю, что сердце твое не ведает страха, но ты должен начать свое великое дело и спешить туда, на берега Ильменя.

Обыкновенно после подобного напоминания пылкий, впечатлительный Олав принимался мечтать о будущих подвигах в неведомой до тех пор стране. Между названными братьями было решено, что они не расстанутся.

Вместе с Рюриком оправлялся на Ильмень и Олав, решивший также покинуть свою угрюмую родину. Синеус и Трувор, как назвали братьев Рюрика славянские послы, само собой, шли вместе с ним. Многие ярлы, которым тесно было среди гранитных скал своей родины, также примкнули к Рюрику. Аскольд и Дир, ставшие после похода на франков еще более неразлучными, чем прежде, были в числе сопровождающих Рюрика ярлов.

Рюрик понимал всю трудность той задачи, выполнение которой он на себя принял. Понимал он также, что только страх перед вооруженной силой может держать в повиновении буйный народ, не знавший ничьей воли, кроме своей собственной. Поэтому он несколько медлил с отправлением на берега Ильменя, подбирая надежную дружину. На варяго-россов, огромное большинство которых, как уже известно, составляли выходцы из земель славянских, он вполне мог надеяться. Эти закаленные в битвах воины, бесконечно преданные своему вождю, явились для добровольно избранного славянами князя верным оплотом в его новом государстве. Кровных норманнов Рюрик старался не допускать в свою дружину, понимая отлично, что их постоянно будет тянуть на родимые фьорды и на Ильмене они всегда будут чувствовать себя чужими, пришельцами.

Были у Рюрика и другие затаенные замыслы.

Пусть там, кругом, говорят, что при его посредстве Ильмень войдет в состав Скандинавии, что земли славянские сольются с землями суровых норманнов. Нет, не бывать этому! Если угодно богам было поставить Рюрика во главе великого могущественного народа, то вовсе не для того, чтобы подчинить этот народ угрюмому северу. Когда удастся Рюрику собрать воедино племена славянские, сплотить их между собой общей единой властью, одной целью, тогда этот чудо-народ, этот сказочный богатырь сам поспорит и с севером дальним, да и со всеми народами, которые кругом на земле живут. Не задрожит он, как эти трусливые бритты при одном упоминании о норманнах, грудью встретит врага, отразит его напор и, еще более могущественный, встанет из пепла разрушения.

Чудо-народ!

Мысли о полной самостоятельности, о независимости от Скандинавии все больше и больше овладевали Рюриком, и Эфанда с тревогой замечала печать грусти на его лице.

Подолгу беседовал перед отправлением Рюрик со старым Бьёрном. Ему одному молодой вождь не затруднялся открывать свои мысли, зная, что искренно расположенный к нему старик не покривит душой, а даст такой совет, какой более всего поможет делу.

Старый Бьёрн вполне одобрял намерения Рюрика.

С мудростью, выработанной годами личного опыта, он советовал, как поступить на первых порах княжения.

– Будь справедлив прежде всего, – говорил он своему любимцу, – помни, ничто так, как справедливость, не привлекает сердца народа к правителю. Все должны быть равны пред судом твоим: и сильный, и слабый, и богатый, и бедный, и могучий старейшина, и ничтожный родич. Будешь поступать так, приобретешь себе любовь народную. Потом укрощай гнев свой, вспомни, что поют саги о герое Харальде Прекрасноволосом, который прежде, чем принимать решение, давал всегда успокоиться своему сердцу, – так поступай и ты, но больше всего старайся, чтобы исполнилось каждое твое слово, чтобы каждый твой приговор приводился в исполнение; дай почувствовать подвластным тебе, что есть над ними высшая воля, которой нельзя противиться. Береги свою дружину и, пока не укрепишься в землях славянских, никуда не ходи в походы. Постоянно принимай в дружину свою славянских юношей, пусть они братаются с варягами, чем больше их будет около тебя, тем прочнее укрепишься ты в земле своей!

Рюрик внимательно слушал названного отца.

Наконец, назначено было отбытие варяго-россов на Ильмень. Горько было расставаться Эфанде со старым отцом, с родимой страной, где прошло ее детство, где впервые познала она сладкое чувство любви, но тягость разлуки с родиной скрашивалась для Эфанды сознанием того, что не расстанется она больше со своим Рюриком, не уйдет он от нее в опасный поход, а, напротив, самой ей предстояла завидная участь – участь, дотоле не выпадавшая на долю скандинавских женщин, – разделить с супругом все его труды и заботы по управлению вновь приобретенным краем.

С великими почестями отправил старый Бьёрн варяго-россов на Ильмень.

Рюрик много думал, прежде чем приступить к снаряжению своей флотилии. Не брал он с собой ни путевого довольствия, кроме того, которого хватило бы для переезда через бурное Нево, ни драгоценностей, зато запасся оружием воинским. Низко сидят в воде ладьи, доверху нагруженные разными доспехами. Всего много припасено на них: и мечей, и секир, и луков тугих, и стрел каленых. Есть и кольчуги, и тяжелые шлемы. Все это везет с собой великий князь в дар избравшей его стране. Знает он, что без угрозы военной трудно поладить с буйным племенем ильменским и водворить среди него единую могучую правду.

Быстро плывут ладьи знакомой уже дорогой через Нево. Сами грозные боги, казалось, покровительствовали избраннику славян. Утихло бурное озеро. Едва заметная рябь бороздит его поверхность, а между тем паруса ладей полны попутного ветра.

Вот темной громадой зачернел слева мрачный скалистый остров, покрытый густым лесом. Это Валамомо, приют жрецов жестокого, постоянно крови жаждущего Велеса. Никого не видать на острове, только над прибрежным лесом высоким столбом клубится черный дым – приносят, верно, жрецы мрачному божеству свои таинственные жертвы.

Рюриком овладело было желание повернуть ладьи, пристать к этим угрюмым скалам и узнать от жрецов, занимавшихся гаданьями и предсказанием будущего, что ждет его впереди.

– Милый, зачем нам знать грядущее, – нежно склоняя русую голову на плечо супруга, произнесла Эфанда, когда Рюрик сказал ей о своем намерении, – зачем нам пытать богов? Разве наше грядущее не в наших руках? Разве сама судьба не избрала тебе путь, по которому ты должен идти, уверенный в благоволении к тебе небожителей?

– Ты права, Эфанда! – воскликнул Рюрик. – Мы сами властелины своего будущего!

Он с нежностью взглянул на подругу своей жизни.

Она стояла, устремив на него полный беззаветной любви и ласки взор. Последние лучи заходящего солнца заливали ее ярким светом, играли на золотых подвесках головного убора. Чудно была хороша Эфанда в эту минуту. Рюрик, глядя на нее, чувствовал себя счастливым, бесконечно счастливым.

Веселое пение доносилось до слуха вождя с других ладей. Там Олав, Синеус и Трувор, в кругу своих молодцов, убивали скучное время пути. Им неизвестны были радости семейной жизни. Шум битв, грозный натиск на врага заменяли им нежную ласку любящей жены, кубки с крепким медом веселили их душу, и они тоже были счастливы, по-своему счастливы.

Еще несколько дней пути, и Рюрик с дружиной уже вступил в пределы своей страны – той страны, которую он много лет тому назад оставил жалким изгнанником.

Не доходя до первых ильменских порогов, Рюрик отдал приказание причалить к берегу.

Он быстро понял важность этого места для новой страны. Отсюда начинался с одной стороны и кончался с другой трудный, тяжелый волок. Никто из проходящих со стороны Нова-города или с Нево, не мог миновать его, и Рюрик решил воспользоваться этим. В несколько дней срубил он здесь город, который назвал в честь веселого славянского божества, Ладогой.

Оставив в Ладоге небольшую часть дружины, Рюрик с остальными пошел к Нову-городу.

 

15. «ПРИВЕТ ТЕБЕ, СОЛНЫШКО НАШЕ!»

Волнуется приильменский край, ожидая своего избранника. Пришла, наконец, весть, когда, в какой именно день прибудет великий князь Рюрик в Нов-город.

Пока не приходило этой вести, еще надеялись на Ильмене, что все, может быть, пойдет по-старому, как и прежде велось, что разговоры все это только пустые, поговорят, поговорят, да и бросят. Не будет никакого князя, не узнает народ приильменский чужой воли.

Но роковая весть пришла.

В пределах земли славянской он уже, плывут его ладьи по старому седому Волхову, а кто видал их, так говорит, что дружины ратной на них видимо-невидимо.

В тот день, когда должен был прибыть Рюрик, Новгород был необыкновенно оживлен. Со всего Ильменя собрались сюда славяне вслед за своими родовыми старейшинами. Кипят концы новгородские собравшимся народом. Все в нарядных одеждах, словно на праздник какой собрались.

Говор во всех углах слышится. Но все сосредоточенно важны. Лица серьезны. Да как и не быть серьезными? Кто знает, какое будущее ждет ильменских славян? Поэтому не слышно в народной толпе ни смеха веселого, ни песен, даже в обычные препирания друг с другом ильменцы не вступают, чувствуют все, что не время теперь для этого. Последние минуты разнузданная вольность славянская доживает.

По всему это заметно.

За три дня до прибытия в Нов-город Рюрика, пришла сюда часть его дружины. Пришла и прежде всего заняла укрепленную часть города. Одни так в Нове-городе и остались, другие же отправились на тот островок, где старый город был. Согнали туда людей великое множество, и тотчас же закипела там спешная работа. Быстро «рубили город». Со всех сторон ограда крепкая явилась прежде всего, внутри нее великолепный шатер был раскинут, и узнал тогда народ приильменский, что будет жить его избранник не в Нове-городе, а на старом его городище. Здесь он будет править суд свой, отсюда будет и дружины посылать для наказания непокорных.

– И зачем ему на старое городище, когда и в Нове-городе хорошо, – удивлялись в народе.

Не могли сообразить приильменцы, что старое городище являлось, сообразно с тогдашним военным искусством, почти неприступной крепостью, в которой владыка своевольного народа, не знавшего доселе ничьей власти, кроме власти своих старейшин, был в полной безопасности, тогда как ничего подобного не могло быть среди буйных новгородцев.

Когда показались паруса ладей, в великое волнение пришел весь народ. Никто не знал, как встречать князя, как величать его.

Впрочем, старейшины догадались.

Они на своих ладьях выехали навстречу Рюрику и остановились ждать его верстах в двух от Нова-города, вниз по течению Волхова. Диву все они дались при виде своего избранника – таким великолепием окружен был в этот момент Рюрик.

Разубранная драгоценными тканями ладья, даже не покачиваясь, скользила по Волхову. Паруса были спущены, шли на веслах. На корме, на самом возвышенном месте ладьи, на троне, раскрашенном причудливой резьбой, искусно позолоченном, весь одетый в блестящие доспехи восседал первый славянский князь со своей супругой.

Взгляд его был строг и добр одновременно, осанка величественна, движения серьезно-важны. Он не был угрюм, но в то же время и не был весел. Позади трона правителя стояли, опершись на копья и секиры, его закованные в железо соратники. В первом ряду их стоял названный брат Рюрика, Олав. Рядом с ним, в гордых, величавых позах, видны были Синеус и Трувор, Аскольд и Дир.

А дальше, за этой первой ладьей, как птицы хищные, скользили по темно-зеленым волнам великой реки славянские бесчисленные ладьи с суровыми пришельцами далекого севера.

На никогда не видавших такого великолепия приильменцев эта картина произвела неотразимое впечатление. Их избранник казался им и на самом деле каким-то посланником богов. Так не вязалась представившаяся их глазам картина с обычной простотой их жизни.

Наконец они стали приходить в себя.

– Привет тебе, князь наш великий! – пронеслось над высокими берегами Волхова приветствие прибывшему в пределы земли славянской первому и единому ее вождю. – Привет тебе, здравствуй на многие лета, надежа наша, красное солнышко!

Искренно было это приветствие, неподделен был восторг народных масс. От всей души называл он своего нового вождя и «надежей», справедливо ожидая от него единой незыблемой правды, и «красным солнышком», каким показался ему в первый момент этот призванный чужеземец.

Рюрик милостиво кивал головой в ответ на радостные крики народных толп, заполнивших собой оба волховских берега.

Около самого Нова-города ладью Рюрика окружили ладьи со старейшинами всех приильменских родов.

– Бьем тебе челом, князь наш, свободным вечем избранный! – начал самый старый из них. – Пусть хранить тебя Перун многие лета! От лица всего народа славянского приветствуем мы и тебя, и жену твою! Сделай нам милость: явись на вече, покажи лицо народу твоему и прими от нас смиренные дары наши!

– Благодарю тебя, старик, – громко заговорил Рюрик, – принимаю за истину я речь твою и верю, что через тебя говорит со мной весь народ. Буду я сейчас на вече вашем и приму там дары, вами приготовленные!

Все это было произнесено таким властным тоном, что старейшины не нашли сразу ответа. Они только низко кланялись князю, не смея даже сесть в его присутствии на скамьи своих ладей. Каждый из них нутром чуял в Рюрике грозную, несокрушимую силу, с которой бороться было уже теперь невозможно.

Сам же Рюрик после того, как ответил на приветствие послов, не сказал им более ни одного слова. Они как будто перестали существовать для него. Теперь князь ласково говорил с окружавшими его начальниками отдельных дружин.

Тем временем несколько ладей с вооруженными дружинниками обогнали ладью Рюрика и первыми пристали к пологому берегу Волхова, откуда можно было войти прямо в Нов-город. Легко поднялись они в гору, не совсем вежливо расталкивая толпившийся народ. Сначала это не понравилось новгородцам, но вид закованных в железо варягов сразу же успокоил чересчур вспыльчивых.

Наконец наступил самый торжественный миг.

Первый русский князь сошел со скандинавской ладьи на ставшую ему вторично родной землю.

И Рюрик преобразился. Лицо его запылало восторгом, в глазах заблестел огонь радости.

– Родная страна, – воскликнул он вдохновенно, – приветствую тебя! Снова вступаю я на родимую землю. Не прежним изгнанником, не враждебным пришельцем прихожу я к тебе, а полновластным властелином твоего народа и верным твоим сыном. О всемогущие боги! Снова примите мою клятву, как некогда принимали вы другую. Клянусь я все силы свои употребить для блага ильменской страны. Клянусь возвысить ее на славу векам. И служить буду ей, насколько сил моих хватит. Не будет неправды при мне в родах славянских, и засияет в них правда ярче солнца. Все, все тебе, родная страна. Отныне не варяг я, не норманн, не пришелец я тебе, а твой верный и первый слуга, преданный сын! Горе тем, кто осмелится обидеть тебя, – есть отныне у тебя защитник.

С изумлением слушали окружающие эту несколько беспорядочную речь; но более всего поразило всех горевшее восторгом и воодушевлением лицо Рюрика и крупные капли слез, навернувшиеся на его глаза.

– А теперь – на вече! – громко сказал, подавив волнение, Рюрик. – Пойдем, покажем лицо свое нашему народу.

Он бодро шагнул вперед.

Двое слуг расстилали перед ним богатый ковер, а вокруг, как гул морских волн, неслись восторженные клики:

– Привет тебе, солнышко наше красное, надежда наш, князь великий!

 

16. РУСЬ ЕДИНАЯ

Прибытие князя, его первое появление пред народом, обращение к вечу – обращение гордое, надменное, какого вечевики и вообразить себе не могли, произвели невыразимо сильное впечатление на народ приильменский и в особенности на новгородцев.

Они до последней минуты воображали, что князь будет для Нова-города тем же, чем были до тех пор его посадники, и вдруг пришлось жестоко ошибиться.

– Да он на вече-то и внимания не обращает, как будто и нет его совсем, – толковали и в самом Нове-городе, и в родах.

– Верно, что знать его не хочет!

Но и это вскоре обратилось в пользу Рюрика.

– Одно слово – князь самодержавный, кого призывали мы и кого нужно было нам. С ним много шутить не будешь! – стали отвечать на замечания о надменности князя.

– А зато, как шел-то он к нам! – восторгалось большинство. – Именно, что солнышко красное! Какие ковры пред ним расстилали, чтобы ножек своих не запачкал.

– Так и быть должно. Не подобает князю нашему прямо по земле ступать сырой.

– А на вече-то? Ведь он один на помосте стоял.

– Верно, что один, у самого колокола!

– Наши старейшины на самой нижней ступени сбились и голоса подать не посмели.

– Где тут подать! Головой кивнул бы на виновного, и как не бывало его на свете белом!

– На то он и князь самодержавный! Никто ему перечить не смеет!

Этим последним доводом заканчивались обыкновенно все разговоры о новом князе. Новгородцы, а за ними и остальные ильменские славяне прониклись сразу же мыслью о неизбежной покорности единоличной власти, а так как это, по мнению большинства, могло вести только к общему благу, то особого неудовольствия в народе не было.

Но наибольшее впечатление произвел поклон Рюрика собравшимся славянам, а затем и то, что произошло после этого поклона.

В пояс поклонился князь своему народу.

– Народы приильменские, – сказал он, – к вам обращаюсь я со своею речью. Добровольно, без всякого понуждения избрали вы меня своим князем, обещаю я послужить на пользу вам, но знать вы должны, что ни с кем никогда отныне ни я, ни приемники мои не разделят данной вами же власти. Только единой властью силен будет народ славянский. Только в ней одной его могущество, поколебать которое никто не может. Да исчезнет с приходом рознь между вами, и да будете вы все как один, а один – как все. Сплоченные, скрепленные, будете вы расти и усиливаться на свою славу, во веки веков.

Слова эти произнесены были с особым выражением.

– Что он говорит-то такое, как это все – что один?

– Что же, в родах наших старшего не будет?

– Все это совсем непорядок! – загалдело вече.

– Хотим жить по-старому, как отцы и деды наши жили!

– Князь над старейшинами только! Пусть их судит, а мы по-прежнему. К нему только на суд идти будем.

– Пусть нас на войну только водит, да от врагов со своею дружиной обороняет, вот его дело.

– А в роды мы его не пустим!

– Не по-нашему – так и ссадим. Не таких выпроваживали.

– Сам Гостомысл нас уважал!

Вече забылось. Может, это была просто попытка крикунов заявить о себе, как это бывало раньше, при посадниках, может быть, и на самом деле вечевикам захотелось показать, что и они не последние спицы в колеснице нового управления, что они заставят князя разделить свою власть с вечем.

Но что произошло после этого, надолго осталось в памяти крикунов и послужило им хорошим уроком на будущее.

Рюрик, заслышав угрожающий гул голосов, выпрямился во весь рост, чело его нахмурилось, в глазах засверкал гнев.

Он властно протянул перед собой руку и указал на толпу.

В тот же миг добрая сотня прекрасно вооруженных дружинников бросилась туда, куда указал им вождь. Бряцая оружием, вклинились они в толпу. Натиск их был совершенно неожиданным. Вечевики растерялись и свободно пропустили их к тем, кто громче других выкрикивал угрозы князю. В одно мгновение крикуны были повязаны и подведены к помосту, где их ожидал уже Рюрик.

Их было около десяти. Они дрожали всем телом, ожидая, что вот-вот услышат роковое для них приказание из уст того, против кого они только что подняли угрожающий крик.

– Чего вы хотите? Чего вам надо? – возвысив голос, заговорил Рюрик. – Или вы не желаете подчиняться моей власти?

– Ничего, батюшка, так мы это, спроста, – нашел в себе силы, наконец, проговорить один из приведенных.

– Чего им! Известно чего! – загудело вече. – Думают они, что как прежде горланить можно. Теперь ведь князь, а не посадник.

– Так слушайте же вы все! – загремел Рюрик. – Прошлому более нет возврата. Не будет своевольства в земле славянской – не допущу я этого; сами вы меня выбрали, сами пожелали иметь меня своим князем, так и знайте теперь, что нет в народе славянском другой воли, кроме моей.

– Истинно так, батюшка князь, – снова загудело вече. – И нам всем эти буяны надоели. Они-то всегда и смуту затевали, благо горло у них широкое. Накажи их в пример другим.

Все вече было буквально ошеломлено быстрым натиском княжеской дружины. Да и среди вечевиков находилось много сторонников нового князя, даже довольных таким исходом дела.

– Ишь, сразу смуту затевать начали, – неслось со всех сторон, – поучи их, батюшка-князь, поучи, чтобы и вперед не поваживались.

Рюрик снова сделал величественный жест рукой, и вече разом замолкло.

– Слушайте, вы! Должен наказать я примерно этих людей, но хочу я с милости начать свое правление, чтобы знали прежде всего, что милостив князь ваш. На этот раз отпускаю я этих людей, дарую им жизнь, хотя они заслуживают смерти! Пусть идут они в роды свои и возвестят там о новом князе своем, пусть скажут они, что отныне всякий осмеливающийся с осуждением выступать против него, лютой смерти будет предан. А теперь я докончу то, что говорить вам начал. Нет и не будет отныне на Ильмене родов, каждый и все должны одним законом управляться, одной воле покорными быть, а поэтому приказываю я называть все роды, что окрест по ильменским берегам живут, одним именем – Русью. Нет более родов приильменских, есть одна на Ильмене Русь, как есть на Руси одна только правда и милость моя великокняжеская. Так знайте и помните это всегда.

Вече смущенно молчало. Старики недоумевающе переглядывались друг с другом. Приказание князя произвело на них удручающее впечатление.

– Что же, Русь, так Русь, это все едино, – раздались сперва робкие, неуверенные восклицания.

– А и в самом деле, будем Русью, если так князь наш батюшка хочет!

– Только бы правда одна на Руси была.

– Вестимо, так!

Крики эти были прерваны появлением около помоста нескольких старейшин. Это были почтенные старики, убеленные сединами. Вид их был торжественно важен. Они смотрели на князя гордо и смело.

Рюрик величавым взором глядел на них в ожидании того, какую речь они поведут.

– Как сказал ты, батюшка-князь, – заговорил, поклонившись князю в пояс, самый старый из них, – так пусть и будет. Видим мы, что ты действительно пользы желаешь народу славянскому и положишь конец неурядицам нашим. Ты один сумеешь сдержать нашу вольницу, верим мы этому, верим и надеемся, что светлое будущее ждет народ приильменский, чувствуем и верим мы, что и оборонишь ты беззащитных от нападок вражеских, и правого поправишь, и виновного покараешь. Потому и кланяемся мы тебе, клятву даем быть тебе верными, беспрекословными слугами, идти за тобой всюду, куда поведешь ты нас. Сами, своей волей, своим выбором свободным призвали мы тебя, так теперь не от добра же нам добра искать. Что здесь мы говорим, то и в родах наших думают; итак, прими ты привет наш, князь русский великий. Бьем тебе челом, княже, и владей нами со всем родом твоим во веки веков.

Лицо Рюрика прояснилось при этих словах.

– Добро говорите вы, старейшины, – сказал он, – и речь ваша мне приятна, вижу я, что искренни речи ваши, а потому пусть и от меня примет народ мой русский поклон приветливый.

Князь низко при громких приветственных криках поклонился вечу.

– А теперь пойдем, принесем жертвы Перуну и веселым пиром отпразднуем прибытие мое, – заключил Рюрик.

Обо всем этом долго-долго говорили на Ильмене, вспоминая первые шаги вновь избранного князя.

 

17. КНЯЖЬЯ ПРАВДА

Сразу же почувствовал народ славянский, что как будто и дышать стало легче на Ильмене.

Точно другое солнце взошло над великим озером славянским. Взошло и озарило все своим благодатным, живительным светом.

Князь с супругой своей и ближайшими людьми поселился в старом городище. Здесь быстро срубили крепостцу, обнесли весь небольшой остров стенами, а для княжьей семьи и близких людей возвели хоромы.

Всякий, имевший нужду, – будь то простой родич, старейшина или боярин – свободно допускался к князю, и каждый уходил удовлетворенный, довольный. Для всех находилось у Рюрика и слово ласковое, и взор приветливый.

Были, конечно, на Ильмене и недовольные. Рюрик старался быть по возможности справедливым ко всем; но в споре, в тяжбе одна из сторон даже и вполне справедливым решением оставалась недовольна. Так уж всегда бывает, так было на первых порах и на Ильмене.

Вздумал было какой-то род не подчиниться княжьему приговору по тяжбе, не в его пользу кончившейся. Вздумал и отказался выдать обидчика из числа своих же родичей.

– Что он с нами поделает! Мы сами за себя постоять сумеем. Пусть-ка попробует заставить нас! – говорили в непокорном роду.

Послы князя были оскорблены, а тут обиженный снова ударил князю челом.

– Коли ты не справишься, за меня не заступишься, так мой род сам управу найдет, – говорил челобитчик.

Положение было затруднительное. Не удовлетворить обиженного – значило снова дать возникнуть на Ильмене разным неурядицам, но Рюрик быстро нашел выход.

Он решил пожертвовать одним непокорным родом, чтобы спасти остальные от всех ужасов нового междоусобия.

Послан был князем сильный отряд, отданы были распоряжения наказать, как можно строже, непокорных.

Во главе отряда поставлен был даже брат великого князя – Трувор.

Трувор был молодец решительный, медлить он не любил, все окрестные леса и трущобы знал превосходно. Как снег на голову, явился варяжский отряд в непокорное селенье; прежде, чем родичи успели вооружиться и дать отпор, их хижины уже запылали.

Кое-кто из мужчин кинулся на варягов, но тех было много, вооружены они были прекрасно, и варяги подавили вмиг сопротивление.

Не удалось спастись и тем, кто попытался укрыться в дремучих окрестных лесах. Трувор послал за ними погоню, состоявшую из воинов, которым каждая тропа была известна. Всех настигли, всех истребили княжеские дружины, никому они пощады не дали, самое селение с лица земли стерли и, обремененные богатой добычей, вернулись в старое городище.

Так был приведен в исполнение княжеский приговор.

Добычу Рюрик частью разделил между всеми варягами, частью отдал обиженному, а женщины непокорного рода стали женами молодых варягов.

Этот пример подействовал.

Увидали в родах, как тяжко карает князь непокорных, и никто уже не осмеливался противиться его приговорам. Поняли родичи, что и в самом деле единая правда воцарилась на Руси, и, волей-неволей, приходилось ей подчиняться.

Впрочем, все этим были довольны. Ясно увидали люди, что и слабому есть на кого надеяться, есть у кого от сильного защиты искать.

Сила на Ильмене перестала быть правом.

Знал обо всех толках и Рюрик, знал и радовался. Понимал он, что доволен им и его правдой народ славянский.

Но, однако, нашлись и недовольные.

Однажды Рюрику сообщили, что к нему идет большое посольство от кривичей, веси, мери и дреговичей.

Слух оказался верным: посольство явилось и принесло князю обильные дары. Рюрик встретил его с возможной пышностью, ласково и милостиво.

– Бьем тебе челом, княже великий! – повели свою речь послы, когда Рюрик допустил их к себе.

– Буду вас слушать, – ответил князь, – смело говорите все, чего ищете, и уверены будьте, что поступлю с вами по справедливости. Неправды ищете – вас покараю, за правдой пришли – за вас заступлюсь.

– Правды ищем мы, княже, твоей правды, за ней и пришли к тебе.

– В чем же ваше дело?

– Слушай нас, князь! От лица племен наших говорим мы с тобой. Забыл ты нас, все с одними ильменцами занят. А не одни они на Руси твоей.

– Знаю, что не одни. Знаю и об вас. Только чего вы от меня хотите?

– Когда уговорил новгородцев Гостомысл направить послов к тебе и наши старейшины вместе с ильменцами клятву тебе давали, и наши старейшины вместе с их старейшинами на поклон к тебе ходили, стало быть, и нам ты князь, а нет у нас твоей единой правды. Прежние смуты творятся в родах наших, а ты далеко от нас, некому виновных покарать, некому и суд между нами творить. Бьем тебе челом – дай и нам твою правду!

Рюрик надолго погрузился в глубокую задумчивость. Просьба посланников не удивила его, но заставила искать выход из нового тяжелого положения. Не удовлетворить посланцев четырех могучих племен, оставить их без «княжеской правды» было опасно. Если бы эти племена возмутились, они легко увлекли бы за собой еще не вполне успокоившихся ильменцев.

– Вижу теперь, в чем у вас дело, – заговорил наконец князь, – вижу, что и впрямь вы правды ищете. Только вот, как быть с вами, не знаю.

– Раздумай за нас, надежда наша, Слезно молим.

– Вот я и думаю. Сам бы я к вам пошел, да не могу быть среди вас. Лучше вы ко мне приходите.

– Далеко к тебе, княже, и не посмеем мы беспокоить тебя из-за всякой малости.

– И это верно вы говорите! Согласен с вами. Чувствую я, что должен дать вам правду, но как я вам дам ее, об этом узнаете после. А теперь покуда пойдите, отдохните с дороги и спокойно ждите моего решения.

Князь приказал возможно радушно принять и угостить послов, что и было исполнено. Старого меду для послов не жалели. Они опоражнивали кубок за кубком, славя при этом князя – «солнышко красное».

А пока пировали послы, в советной княжеской собрались вокруг Рюрика: его названный брат Олег, Синеус, Трувор, Аскольд, Дир и другие ближние советники. Думали они глубокую думу, как им быть с делом посланцев, какую им правду дать.

– Вот, что я тебе скажу, мой Рюрик, – говорил Олав, прозванный на Руси Олегом, – и знаю я, что ты примешь совет мой. Одни ли кривичи, одни ли весь, меря, дреговичи под твоей властью? Вспомни ты, что есть, кроме них, и еще другие племена.

– Я понимаю, что хотел сказать ты, мой Олав. Знаю, есть еще поляне, дулебы, древляне, но те не клялись мне в верности и не ищут моей правды.

– Так надо заставить их искать ее, – пылко воскликнул норманн, – пусть наши ярлы Аскольд и Дир идут к ним и покорят их под власть твою.

– Но лучше ты сам, Олав! – воскликнул Дир.

– Я нет! Я останусь с Рюриком, так как дал клятву никогда не разлучаться с ним. А вы, ярлы, такой клятвы не давали. Идите и исполняйте важное дело.

Долго говорили о предложении Олава, и, наконец, решено было, что пойдут к полянам Аскольд и Дир, займут Киев и объявят все приднепровские славянские племена во власти великого князя русского Рюрика.

Надумали, как дать правду и кривичам с весью, мерью и дреговичами.

На другой день призвал послов к себе Рюрик.

– Исполняю я желание ваше, – сказал он им, – дам я вам свою правду! Сами понимаете, нельзя мне самому постоянно быть среди вас, так вот и посылаю я к вам братьев своих Синеуса и Трувора. Синеус пусть сядет в Изборске, а Трувор в Белоозере. И будут они править вами именем моим. Если же ими в чем будете недовольны, тогда мне на них челом ударите.

Послы остались как нельзя более довольны таким ответом.

Спустя немного времени с Ильменя отправились в дальний путь две сильных варяжских дружины. Одна из них сопровождала Синеуса и Трувора к кривичам, другая с Аскольдом и Диром пошла на берега Днепра покорять под власть великого русского князя новые славянские племена.

 

18. ВАДИМ

Однако не все еще испытания кончились для Приильменья. Волею судьбы суждено было только что образовавшемуся княжеству еще одно, последнее, но зато и самое тяжелое.

Вадим, сын Володислава, храбро защищавшийся при набеге варягов, не умер на поле битвы. Он обессилел от ран, лишился чувств, видя своего врага победителем. Обморок был так силен, что подошедшие к нему скандинавы приняли его за мертвого.

Вадим же был жив и когда очнулся, то увидал себя в лачуге болгарского кудесника Мала.

С поля битвы вынес Мал Вадима. Трудно было бы даже и предположить такую силу, какую выказал при этом дряхлый старик. Словно малого ребенка, почти на руках нес он Вадима до берега Ильменя, где у него припасен был легкий челнок. Вадим все еще не приходил в себя. Безжизненным пластом лежал он на дне челнока, беспомощный, бесчувственный.

Мал, легко управляя веслом, гнал челнок через озеро к дремучему лесу, где ютилась его берлога.

– Зачем я спасаю его? – тихо бормотал загадочный старик. – Какая сила заставляет меня делать то, что я теперь делаю? На что еще нужна жизнь высшим существам, управляющим всем в этом мире? Судьба бережет его. На что?

Вадим не приходил в себя даже тогда, когда Мал уложил его в своей лачуге. Как ни крепка была его натура, не выдержала она все-таки перенесенных потрясений и надломилась. Молодой старейшина в беспамятстве метался, стонал, и только снадобья, которые давал больному старый Мал, несколько успокаивали его.

Долго он был между жизнью и смертью.

Но крепкая натура, наконец, взяла свое и одолела недуг. Мало-помалу Вадим стал приходить в себя.

Мал без устали ухаживал за ним

– Вставай, вставай! – говорил он, когда Вадим несколько окреп. – Собери свои силы, тебе предстоит далекий путь!

– Путь! Куда? Я хочу остаться здесь, старик, я хочу умереть на родимых берегах.

– Нельзя! Здесь жизнь твоя подвергается опасности!

– Какой? Разве не все еще миновало для меня! Разве новые удары готовит для меня в грядущем судьба?

– Почем знать!

– О, старик! Я верю тебе! – вскричал в волнении Вадим. – Что ты сказал мне, исполнилось! Умоляю тебя, скажи еще раз, что ждет меня в грядущем? Молю тебя.

Мал усмехнулся и загадочно покачал головою.

– Пожалуй, я могу сказать тебе это! – отвечал он.

– О, скорее, не томи меня!

– Мне не надо даже спрашивать судьбу, чтобы ответить тебе на этот вопрос. Все ясно и так. В грядущем ждет тебя то же самое, что и всех других.

– Но что?

– Смерть!

Ответ был прост, но на Вадима он произвел ужасное впечатление. Со стоном опрокинулся он на свое ложе, бешенство отразилось на его лице.

– Или ты хочешь быть вечным? – спросил, заметив его волнение, Мал. – Напрасно! На земле все смертно!

– Не то, Мал, не то! – закричал Вадим. – Совсем не то! Но скажи мне, неужели я погибну от руки заклятого моего врага?

Старик снова покачал головой.

– Нет, высшие существа не судили тебе этого! Твой враг будет неповинен в твоей смерти.

Вздох облегчения вырвался из груди Вадима.

– О, тогда я не страшусь умереть! – произнес он. – Тогда я уверен, что найду случай отплатить врагу за все и насладиться его предсмертными мучениями.

– Не надейся на это! Не забывай, что я уже однажды сказал тебе. Твой враг – любимец судьбы, и она свято будет хранить его от всех несчастий. Не удастся тронуть волоса на голове его. Но перестанем говорить об этом. Помни, ты должен уйти отсюда, потому что жизнь твоя здесь не в безопасности.

В самом деле, Вадим прекрасно понимал, что оставаться на Ильмене для него не было ни малейшей возможности. Господствовавшие тогда в Приильменье норманны не оставили бы в живых прославившегося своей храбростью князя.

Едва поправился он, сейчас же ушел с ватагой удальцов, которых собрал для него Мал, на Днепр, где и оставался до тех пор, пока туда не прибыли со своими дружинами Аскольд и Дир.

Опять явились ненавистные враги, и Вадим теперь спешил вернуться в Приильменье. Он слышал, что свободное вече призвало из-за моря какого-то Рюрика с двумя братьями на княжение, но кто это был – он даже и не подозревал.

Пришел он как раз в то время, когда ильменская вольница воспрянула духом. Тяжела показалась ильменцам власть княжеская и вспомнили о Вадиме.

– Эх, когда бы был Вадим! – говорили в родах. – Справились бы мы с князем.

– Только Вадим против него и мог бы пойти!

– Немало бы народу за ним последовало!

– Воскресла бы вольность славянская!

Кое-где в родах прислушивались к этим разговорам, но пока что они велись втихомолку, шепотом, а потому и не достигали Рюрикова городища.

Очутившись в родимых местах, Вадим прежде всего позаботился о разведке. Он решил пока никому не объявлять о своем возвращении, а разузнать, кто такой Рюрик, какое положение занял он, велика ли его охрана и как можно было бы вести с ним борьбу.

Однажды, одолеваемый мрачными думами, Вадим на легком челноке подплыл к Рюрикову городищу и заметил, что около княжеских хором стояли толпы людей и по Волхову у берега островка зачалены были челноки и ладью. Среди них одна особенно выделялась убранством.

– Здесь кого-то ждут? – спросил Вадим у старика, сидевшего на корме лодки, к которой подтянулся на своем челноке.

– Князя нашего, солнышко красное ждем, – последовал ответ, – в Новгород на вече он отправляется пред отъездом своим к кривичам, так вот мы и собрались приветствовать его.

Вадим остался ждать появления князя.

Громкие радостные крики заставили его приподняться в лодке.

Из ворот городка, окруженный толпой дружинников, приветствуемый громкими восторженными криками народа, выходил тот, кого он считал своим заклятым врагом.

Кровь ударила в голову Вадима.

Да! Это – он, заклятый его враг! Как он статен, величав, могуч, как радуется при виде его народ. Но недолго! Вадим вернулся, и теперь между ними начнется последняя решительная борьба.

Крепко стиснув зубы, отчалил Вадим свой челнок.

А Рюрик, не подозревая, что его кровный враг так близко, садился в свою ладью. Нехорошие вести принесли ему из земли кривичей. Нежданно умер в Изборске брат его Синеус, и кривичи звали к себе князя, опасаясь, что, оставшись без правителя, они снова станут жертвами своих родовых раздоров.

Рюрик решил не медлить и оправился в путь, объявив о своем отъезде новгородскому вече.

Вадим видел, как поплыли по Волхову ладьи с князем и его дружиною, и скрежетал зубами, слыша громкие клики провожающего своего князя народа.

 

19. ПОСЛЕДНЯЯ ВСПЫШКА

«Вадим вернулся», – эта весть с быстротою молнии пронеслась по всему Ильменю. Такого известия было вполне достаточно, чтобы поселить надежду в сердцах недовольных.

– Будет дело мечам! Сумеет он отстоять страну родную! – говорили в приильменских селениях.

– Много за ним пойдет народу! Храбрый он вождь!

– Свой, настоящий, не чужой!

– Только бы Нов-город подался, в родах удальцы найдутся.

– Ладно ли только? Ведь снова польется кровь, – пытались вразумить более благоразумные.

– Польется в последний раз. Прогоним Рюрика, возьмем себе князем Вадима! Выберем его, как того выбрали.

– И он нам правду даст!

– Да какую еще правду-то – свою, а не варяжскую.

Заволновался, зашумел Ильмень, зазвенели мечи в родах славянских.

И время для возмущения было как нельзя более удобное. Князь отсутствовал, уехал он с дружинами своими к кривичам. Горе нежданно подкралось к Рюрику. Узнал он теперь, что умер почти одновременно с братом Синеусом и другой его брат – Трувор; волей-неволей пришлось князю покинуть Ильмень.

Отправившись в далекий путь, Рюрик сделал ошибку, взяв с собой и единственного своего друга, который бы мог его заменить, – Олава. Впрочем, мог ли предвидеть он, что опасность для молодого государства была так близка?

Во главе оставшейся небольшой дружины был поставлен храбрый на поле битвы, но малоопытный в делах правления воин по имени Руар. По его мнению, все было спокойно на Ильмене, опасаться было нечего, а потому Руар с дружиной после отбытия князя повел довольно беспечный образ жизни.

Вадим, между тем, делал свое дело. Один, без дружины, без всякого подготовления являлся он в роды и повсюду говорил так убедительно, что не только юноши, но и старики заслушивались его.

Заслушивались и вспоминали прежнее.

Как прежде-то жилось привольно! Каждый сам себе старший был и знать ничего не хотел, а теперь вот прислушивайся к тому, что на Рюриковом городище скажут.

Поэтому-то и находили себе отклик и сочувствие в сердцах славянских пылкие речи Вадима.

– Веди нас! Все за тобой пойдем, – слышались восторженные возгласы.

– Будь нам князем, дай нам правду не варяжскую, а родную, ильменскую.

Вадим, конечно, знал цену этим словам. Понимал он, что, свергнув одного князя, ильменцы не задумаются прогнать и другого, но какое ему было до этого дело?

Он чувствовал, что идет на отчаянное дело, что очень и очень мало у него средств для борьбы, но все-таки шел, шел напролом.

А в Рюриковом городище были беспечные пиры. Руар окончательно позабыл, что он не на родимых ему скандинавских берегах, а среди буйного, не смирившегося еще окончательно народа.

Эфанда более сознавала всю опасность положения, чем беспечный воин. До нее дошли уже слухи, что на Ильмене далеко не все спокойно. Те самые женщины, которым она всегда оказывала милость, и принесли первые тревожные вести.

Они сами были перепуганы за своих сыновей, служивших в варяжской дружине.

Что, как придется им идти смертным боем по приказанию князя на родимые селенья? Проливать кровь своих отцов и братьев? Ведь все они пойдут за князем, потому что преданы они ему, не оставят они его в дни тяжелого испытания.

– Мутит всех Вадим! Снова на Ильмень вернулся, проклятый! – передавали Эфанде. – Как бы какого греха не вышло, ты бы князю-батюшке весточку послала.

Эфанда припомнила рассказы своего супруга о том, какую роль играл Вадим в судьбе Рюрика, и поняла, что опасность действительно существует.

Она пробовала говорить Руару, но тот только рукой махнул.

– Да разве посмеют они вздохнуть громко? – говорил он в ответ на все доводы княгини. – Узнал я их довольно! Трусы они, и больше ничего! Чуть что – пятерых наших воинов достаточно, чтобы весь Ильмень с лица земли стереть!

Жестоко ошибался беспечный норманн. Волнения на Ильмене становились очень опасны для князя.

Вадим был настолько дерзок, что не задумался явиться даже в Нов-город и ударил в вечевой колокол.

В Нове-городе, конечно, знали об его появлении, поняли, зачем он и вече собирает. Горожане были всегда народом более благоразумным, чем полудикие обитатели берегов старого славянского озера, а потому, хотя и явились на вече, но с опаской, в очень небольшом количестве.

Самому Нову-городу, как торговому центру, новое правление доставляло такие выгоды, о которых раньше новгородцы и мечтать не могли. Прежде всего, благодаря сильной дружине Рюрика и прекратившимся неурядицам, отовсюду стали собираться в Нов-город люди торговые. Приходили часто и норманнские гости, теперь уже не опасавшиеся вероломного нападения. Происходивший при этом обмен товаров был очень выгоден новгородцам, а потому они с большим неудовольствием узнали о возвращении Вадима. Кроме того, новгородцы прекрасно понимали, что сила все-таки остается на стороне их князя.

Дружина Рюрика не уменьшилась, а напротив, возросла; благоразумных людей, сочувствующих князю и новой власти, все-таки было много, и люди эти смотрели на затею Вадима как на новую попытку завести распри.

Поэтому и мало собралось новгородцев на собранное Вадимом вече. Пришли только отчаянные крикуны, любители смуты да распри, которым терять в них было нечего.

Но Вадим явился не один в Нов-город; вместе с ним пришла толпа его единомышленников, готовых теперь следовать за ним, куда бы он их ни повел.

Его отряду, очень плохо вооруженному, совсем не дисциплинированному, и не под силу была борьба со стройными варяжскими дружинами. Но Вадиму и не нужен был успех, он по-прежнему жаждал только одного – отомстить своему врагу.

Он заговорил с новгородцами так, как прежде говорил с ними с вечевого помоста: вкрадчиво, несколько униженно, с поклонами. Это понравилось, но особого впечатления не произвело. Новгородцы начали уже забывать такие речи, а привыкли к другим, более твердым, более внушительным.

Кроме того, они понимали, что говорил с вечем не властный величавый человек, наделенный всеми знаками высшей княжеской власти, человек, по одному только слову которого двинулась, куда бы ей ни указали, могучая дружина, а бедняк, изгнанник, жизнь которого ровно ничего не стоила, мало того, враг правителя.

Среди благоразумных все-таки нашлись и такие, на которых не действовали никакие доводы, кроме показной силы. Поэтому и в Нове-городе Вадим все-таки имел некоторый успех.

Беспорядочная толпа его приверженцев увеличилась прекрасно вооруженной новгородской молодежью, а это что-нибудь да значило. Стоило подняться Нову-городу, за ним пошли бы и другие.

На Рюриково городище немедленно пришли вести обо всем происходившем в Нове-городе. Теперь встрепенулся и беспечный Руар.

Встрепенулся, но было уже поздно.

 

20. ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Рюрик ничего не знал о том, что происходило на Ильмене. Он был далек от мысли о возможности мятежа и спокойно устраивал дела кривичей, пришедшие в беспорядок после смерти Синеуса. У веси и мери все было хорошо, и кончина Трувора не вызвала среди них никаких волнений.

Сам Рюрик был очень огорчен кончиной братьев.

В их преданности он никогда не сомневался, теперь же у него оставался один Олав, а Олав нужен был ему и на Ильмене.

Как ни удачно начал свое правление Рюрик, а существовало нечто такое, что мучило его и заставляло тревожиться за дальнейшую участь избравшего его народа. Эфанда была бездетна и в будущем некому было передать великого дела объединения всех славян.

Некому, кроме Олава.

Поэтому-то Рюрик не отпускал от себя своего названного брата, желая приучить ильменцев к мысли, что после него их правителем явится Олав, и никто другой.

Молодой викинг знал о намерениях своего князя, понимал их значение для славянского народа, а потому и готов был принять на себя трудное дело правления.

Весть о возникшей на Ильмене смуте, как громом, поразила и Рюрика и Олава. Это Эфанда, потерявшая всякую надежду на благоразумие Руара, решила самостоятельно отправить гонца к своему супругу.

Снова пришлось Рюрику услышать о Вадиме.

То, что он всеми силами старался забыть, изгнать навсегда из памяти, снова встало, как неумолимый упрек минувшему.

– Вадим, Вадим! Опять он встал на моем пути! – воскликнул Рюрик, получив весть от Эфанды.

Рюрик и Олав поспешно собрали дружину. Они даже взяли с собой тех, кто должен был бы оставаться с наместниками князя, но дело выглядело настолько серьезно, что мог пригодиться каждый человек.

Действительно, Ильмень взволновался не на шутку.

Возликовал бывший старейшина. Он не сомневался, что теперь исполнится задуманный план, тем более, что среди его сторонников царило полное воодушевление.

– Прогоним князя, не бывать над нами ничьей воли, кроме нашей! – кричали сторонники Вадима.

– Пусть Вадим будет нашим князем, его хотим!

Но главной целью Вадима был не Нов-город, а Рюриково городище. Там жила Эфанда, ставшая недавно предметом всех его мечтаний. Никто в толпах мятежников и не подозревал о затаенной цели своего вождя.

Для всех он являлся поборником прежних вольностей. За ним шли не только те, кому терять было нечего, но также люди, действительно помнившие старый порядок и дорожившие им.

Собралось достаточное количество воинов, и Вадим решил начать мятеж.

– Что мы будем делать, братья, – говорил он, – так это пойдем и прежде всего разорим гнездо хищного сокола, не оставим там камня на камне, а тогда уже легче станет докончить остальное.

– Идем! Идем все за тобой!

Мятеж вспыхнул.

Руар понял теперь, что дело нешуточное. Приходилось уже думать не о том, чтобы подавить восстание, а как бы сохранить свою жизнь и продержаться до прибытия свежих дружин во главе с князем.

Рюриково городище, по тем понятиям, являлось хорошо укрепленной крепостью, и взять ее трудно было, но охраняла ее лишь небольшая дружина, а вольница Вадима была многочисленная, и воодушевлена жаждой норманнской крови и грабежа.

Медлить Вадим не любил. Он быстро окружил Рюриково городище. Руар, Эфанда и все варяги были отрезаны от Нова-города, где они могли бы искать защиты.

А Нов-город повел себя странно, что, впрочем, вполне объяснимо. Он не примкнул к мятежникам, но и не пошел против них. Это был достаточно ловкий ход: победит Вадим – и горожане ничтоже сумнящеся переходят на его сторону, одолеет князь – они, вроде бы, и не при чем.

Таким образом, осажденным неоткуда было ждать помощи. Положение их было почти критическое. Съестных припасов осталось очень мало и не приходилось думать о том, чтобы отсидеться за крепкими стенами городища.

Да и осаждающие не ждали. Вадим понял, что борьба с княжескими дружинами ему не под силу, и торопился кончить свое дело до прибытия Рюрика.

Темной ночью повел он своих людей на приступ. Один за другим гибли защитники крепости.

Вадим вышел из боя победителем. С несколькими самыми отчаянными из своих воинов ворвался он в княжеские хоромы. Там, окруженная толпой беззащитных женщин и детей, ждала врага Эфанда.

Она готова была умереть. Смерть не пугала ее, а на случай позора в складках одежд припасен был острый кинжал. Но Вадим так быстро кинулся на нее, что она не успела выхватить свое оружие. Один миг, и обезумевший старейшина подхватил несчастную женщину и с диким ревом выскочил с ней из княжеских хором.

Отчаянный крик Эфанды на мгновение заглушил вопли других несчастных.

 

21. КОНЕЦ ЗЛА

Предчувствие чего-то ужасного не оставляло Рюрика во все время обратного пути. Как он жалел теперь, что не оставил на Ильмене Олава, но сделанной ошибки уже нельзя было исправить.

Но еще более он был перепуган, перепуган первый раз в жизни, когда, совсем уже близко от Нова-города, узнал о дерзком нападении Вадима на его городище.

Некогда было раздумывать о том, виноваты или не виноваты новгородцы в этом мятеже, а приходилось спешить туда, где так необходима была его помощь.

Появление князя со свежими силами сразу же нагнало ужас на мятежников. С громкими криками кинулись они было к Волхову, ища на его волнах спасения, но оттуда подоспели ладьи с остальной дружиной князя.

Никому не дали пощады, всех истребили ожесточенные дружинники. Как раненый лев, со стонами и проклятьями Рюрик искал Эфанду. Искал и не находил.

– Эфанда! Эфанда, откликнись! – напрасно звал он ее.

Наконец от одного из мятежников удалось узнать, что их вождь с лишившейся чувств княгинею переправился через Волхов и на лихом коне умчался по направлению к дремучему бору,

– Он увез ее к Малу, – воскликнул Олав, – там живет этот проклятый чаровник! Скорей туда!

Рюрик и Олав, не дожидаясь даже дружинников, вихрем помчались туда, где надеялись найти Эфанду.

Олав не ошибся. Вадим, действительно, увез похищенную им княгиню в лачугу Мала. Там он рассчитывал быть в полной безопасности.

Мал как будто ждал его.

– Видишь ты, старик, – кричал ему Вадим, – судьба еще не совсем оставил меня! Победа на моей стороне и в моих руках то, что заставит моего врага смириться предо мной.

– Да, ты быстро идешь к своему концу!

– Скажи – к моей мести! – захохотал Вадим и направился к Эфанде.

Но та как будто ожидала этого и быстро отскочила в сторону.

– Прочь от меня, презренный убийца! – воскликнула она. – Погляди, на тебе кровь беззащитных женщин и детей. Будь проклят!

– Пусть так! Но все-таки я отомщу врагу!

– Никогда – гляди!

Перед глазами Вадима сверкнуло лезвие кинжала. Он не успел удержать руки Эфанды, и она ударила им себя в грудь.

– Я в самом деле проклят! – дико закричал Вадим. – Судьба и тут помешала моей мести.

Он кинулся к телу Эфанды и, как малое дитя, разрыдался.

– Проклят, проклят! – говорил он. – О, хотя бы смерть теперь!

– Ты зовешь смерть, сейчас придет к тебе, – прохрипел на ухо безумца Мал, – слышишь?

Конский топот и бряцание оружия раздались совсем близко.

– Кто это? – с ужасом вскричал Вадим.

– Это орел спешит на помощь к своей орлице, – ответил Мал. – Готовься, настало твое время, ты сейчас умрешь.

– Да, да! Я умру, но умру не от руки его! – исступленно закричал Вадим и схватил кинжал, которым ранила себя Эфанда, и высоко взмахнул им,

В этот миг двое всадников вихрем внеслись на прогалину.

– Вот она! – закричал Рюрик и, забыв о Вадиме, кинулся к Эфанде.

– А я к тебе, ты не уйдешь теперь от меня, презренный убийца! – бросился с поднятым мечом Олав на мятежного старейшину.

– Поздно! – крикнул тот и что было сил ударил себя ножом в левую сторону груди. – Ты на самом деле опоздал, проклятый враг, я умираю не от чужой руки.

Удар нанесен был верно.

– Прав ты, Мал, – произнес Вадим, – они сильнее.

– Добро всегда сильнее зла, – сказал Мал и обратился к Олаву: – Оставь его, витязь, для него все кончено на этом свете. Он был злом для народа славянского и заслужил свой конец.

– Собаке собачья и смерть! – закричал Олав.

– Все-таки он умер как храбрец, – возразил Мал, – но вместе с ним кончено и мое дело! Высшие существа связали его судьбу с моей судьбой. Он умер, теперь и я могу отдохнуть. Прощай, Вадим! Воля судьбы свершилась.

Мал наклонился над трепетавшим телом Вадима и нежно поцеловал его. Потом поднял голову и с радостной улыбкой устремил взор на небо.

– Да, да, сладкий миг наступает. И для меня все кончается здесь. Все, все. Как хороша смерть, как отрадна после стольких лет!

Он снова взглянул на Вадима.

Тот в последний раз вздрогнул всем телом и вытянулся.

– Все кончено, – прошептал Мал и опустился, уже бездыханный, на труп последнего поборника ильменской вольности.

Рюрик, между тем, пришел в себя. Рана Эфанды оказалась не опасною. Молодая княгиня пришла в себя и открыла глаза.

Быстро соорудили носилки, на которые положили раненую.

Перед уходом Рюрик подошел к трупу своего врага и долго-долго глядел на него.

– Оба умерли и пусть гниют здесь, – сказал Олав, – пусть их тела станут добычей воронов.

– Нет, Вадим был храбр, – ответил Рюрик.

Со смертью Вадима мятеж потерял свою прежнюю силу. Подавить восстание не представляло никакого труда.

Полное, ничем не нарушаемое спокойствие воцарилось на берегах великого славянского озера.

Рюрик до конца своей жизни не мог понять, о каком владычестве над полумиром говорила его ворожея.

Если бы он мог встать теперь из-под своего кургана и оглядеться вокруг, то убедился бы, что ворожея была права. Страна, первым единодержавным правителем которой он был, действительно, занимает полмира, и солнце никогда не заходит в ее пределах.