два только Вань-Цзы покинул Кочеровых и вышел из Посольской улицы, как заметил, что бурлившие и без того народные массы находятся в новом, до последней степени напряжённом, состоянии.
Теперь среди народных толп были уже не одни фанатики-боксёры. В них замешались маньчжурские воины Тум-Фу-Сяна, дотоле державшиеся в стороне. Казалось, теперь они в своём озлоблении не уступали ни боксёрам, ни обезумевшей толпе. Какой-то чисто стихийный гнев овладел всеми ими, разнуздал их страсти и толкнул на ужасные дела.
— Убивайте иностранцев! — кричали тысячи голосов.
— Смерть белым дьяволам! Пусть ни один из них не выйдет живым.
— Месть, месть!.. Не давайте пощады!
Эти крики неслись со всех сторон в Пекине и всё усиливались.
Очевидно, произошло что-то такое, что ещё более ослепило и возбудило толпу против засевших за баррикадами европейцев.
В шумевших и готовых на всякие неистовства толпах теперь уже был не один бездомный сброд, примкнувший к и-хо-туанам, этим главным зачинщикам движения. Тут Вань-Цзы видел теперь почтенных старцев, людей с положением: зажиточных торговцев, богатых ремесленников, студентов, готовившихся к экзаменам. Все они словно слились в одном общем чувстве злобы против чужестранцев.
— Друг! — остановил Вань-Цзы одного очень почтенного с виду маньчжура, не отстававшего в своём неистовстве от других. — Скажите мне, пожалуйста, что произошло такого нового, что привело наш кроткий! народ в ярость?
— Где же ты был, если спрашиваешь об этом? раздражённо воскликнул маньчжур. — Уж не сидел ли ты у европейцев, когда пришло известие о позоре нашей страны?
— О позоре? Что ещё?
Ты не знаешь! Он не знает о новом оскорблении... Ах, несчастный! Ты не плачешь, ты не горюешь вместе с вами... Уж не изменник ли ты?
— Я не был и не буду им! гордо вскинул голову Вань-Цзы. — Иначе я презрел бы память моих предков. Но неведение никому не может быть поставлено в вину. Неведомое до тех пор неведомо, пока не раскрыта его сущность. Поэтому знающие да спешат просветить не знающих. Так говорит великий учитель. Последуй же ты его совету и поспеши просветить меня в моём неведении!..
— Тогда узнай. Иностранцы, даже не объявляя войны, потребовали, чтобы им была сдана наша крепость Таку в устье Пей-хо... Разве не оскорбление это всей страны?
Гнев теперь так и запылал на лице молодого китайца. Он всем своим сердцем чувствовал ужасное оскорбление, нанесённое Европой его Родине.
— Как, неужели? — только и мог воскликнуть он. — Разве Китай уже находится в войне с Европой?
— Нет, «сын Неба» не обмолвился об этом. Не слышно ничего...
— Как же тогда?
— Так! — будто даже торжествовал маньчжур. — До сих пор народ всё ещё щадил пришельцев — щадил, потому что не было войны между Китаем и ими. Те, кто из них погиб, казнены справедливо народом за свои проступки, но теперь этого ничего не может быть. Народ терпеть более не может. Его гнев, направленный только против своих изменников, разразится и над головами белых дьяволов.
— О, нет, нет! — воскликнул Вань-Цзы. — Пусть народ повременит ещё немного...
— Ты — друг иностранцев?
— Я — дитя нашей страны. Неисчислимые бедствия могут постигнуть её, если народ поступит так. Пусть всё решат наши правители...
— Они бездействуют...
— Никогда! «Дочь Неба» и её слуги знают, что им делать. Если они молчат, значит, так нужно.
Маньчжур печально покачал головой:
— Теперь народ не остановить. Невозможно успокоить морские волны во время бури. Так нельзя успокоить и народ, раздражённый донельзя. То, что было возможно до сих пор уладить путём мирных переговоров, стало немыслимо после их угрозы. Но что будет, если только они приведут её в исполнение, — сказать трудно...
Глаза Вань-Цзы наполнились слезами. Сердце его до боли сжалось томительным предчувствием. О, кто-кто, а он-то уж знал, что такое европейцы. Недаром он прожил среди них столько долгих лет, давших ему полную возможность приглядеться к ним, наблюдать их бессердечие, эгоизм, прикрытый мишурной декорацией якобы благородных порывов. Знал он, на что они способны, и заранее уже содрогался за свою несчастную Родину, давно уже привлекавшую к себе стан западных европейцев, нёсших с собой под знамёнами культуры одни только беды, уничтожение и смерть для всех тех, среди кого они появлялись...
— Если они нападут на Таку, — воскликнул он, — война неизбежна! Бедное, бедное моё Отечество! Сколько горя, сколько ужасов придётся перенести тебе!..
Кругом него собралась уже толпа, жадно прислушиваясь к каждому его слову.
— Это — богач Вань-Цзы! — послышалось в толпе. — Он — друг иностранцев!
И только раздались эти слова, как толпа уже ревела:
— Смерть ему! Смерть всем друзьям иностранцев!
— Убивайте их, верные, дабы не погибнуть самим от их колдовства!
— Сжигайте их дома, разбивайте головы их детям, уничтожайте их женщин, потому что каждая из них или уже мать, или будет матерью врага страны Неба!
— Смерть им всем, смерть без пощады!
К несчастному Вань-Цзы протягивались уже десятки рук. Чувство непримиримой злобы всецело овладело этими людьми, готовыми на любое ужасное действо без всякого к тому повода.
Вань-Цзы почувствовал себя погибшим. Разве мог он справиться с разъярённой толпой, отбиться от этих рук, хватавших и уже рвавших его платье.
Но так свойственная каждому китайцу беспредельная покорность своей участи, как бы ужасна она ни была, не оставила этого молодого человека. Перед лицом смертельной! опасности Вань-Цзы кротко улыбался, даже и не думая о сопротивлении.
Его схватили. Вань-Цзы слышал, как трещала его одежда, разрываемая на клочки.
— Смерть изменнику, смерть другу иностранцев! — гудели тысячи охрипших от крика голосов.
«Бедная Елена! — промелькнула в голове молодого китайца огненная мысль. — Как-то удастся тебе спастись теперь?»
Он ни на мгновение не сомневался в близости рокового момента.
Он уже был сшиблен с ног и лежал на земле под сыпавшимися на него ударами.
Вдруг словно что-то оттолкнуло от него бесновавшуюся толпу, только что готовую разорвать его на клочки. Руки опустились, и несчастный Вань-Цзы очутился на свободе.
— Прочь все! Да не коснётся его рука верного! — услышал молодой китаец голос Синь-Хо.
Вань-Цзы поднял голову и увидел, что сын Дракона, холодный, бесстрастный, стоял перед толпой, заслонив собой! жертву.
— Что вы хотели от него? — вопросил Синь-Хо.
— Это — друг чужеземцев! — объяснил кто-то.
— Он изменник родной страны! — поддержали. — Он забыл законы предков.
— Смерть ему!..
Синь-Хо только улыбался.
— Верные, ко мне! — призвал он. — Услышьте: сын Дракона созывает вас. Явитесь по его зову!
В одно мгновение более сотни и-хо-туанов, до того рассредоточенных в толпе, окружили вождя.
При виде их толпа стала отступать всё далее и далее, так что образовалось свободное пространство.
И-хо-туане замерли на месте, обнажили свои длинные, похожие на косы ножи. Лица их были мрачны, брови нахмурены. Глаза от их людей так и блистали бешеными огоньками. Синь-Хо был спокоен так он был уверен в неколебимом послушании этих людей.
— Вань-Цзы не изменник! — заговорил он. В этом я ручаюсь. Он дружит с иностранцами, но в то же время остаётся верным сыном своей Родины. Он нужен ей. Слышите вы это! Горе тому, кто осмелится поднять на него руку! Дракон запечатлел его!
С этими словами Синь-Хо наклонился к Вань-Цзы.
— Встань! — он протянул молодому китайцу руку.
Вань-Цзы с трудом поднялся и едва удерживался на ногах. Синь-Хо заботливо осмотрел его.
— Ничего! Это всё пустяки! — тихо заметил он. — Я подоспел вовремя.
— Мне очень тяжело, Синь-Хо, — сплёвывая кровь, признался молодой китаец. — И я благодарю тебя за помощь!
— Не нужно благодарности. Её ты можешь доказать нам делом, а не словами... Паланкин! — приказам он своим.
Несколько боксёров кинулись в толпу, расталкивая людей направо и налево.
— Вы слышали известие, принесённое из Тянь-Цзиня? — громко спросил Синь-Хо, обращаясь к окружающим. — Заморские дьяволы грозят нам разбоем в нашей великой стране. Нет больше терпения переносить их дерзость. Весь народ, все верные должны дать им отпор, дабы не посмели они более тревожить покоя великого Дракона.
— Смерть им! — пронеслось в толпе.
— Да будет так! Но те, кто засели там, должны быть пощажены! — и Синь-Хо указал в сторону европейского квартала. — Однако нельзя нам оставить в покое тех, кто в городе нашем, в древней столице страны Неба, сам нарушает права гостя и становится врагом радушно принявшему их народу. Пощадите их жизнь, но пусть ужасом будут полны их сердца. Пусть страх смерти не даст им покоя ни на мгновение, пока они сами не уйдут из нашей страны. Борьба неизбежна. Оружие пусть решит участь нашей Родины. Все верные пусть поднимутся на защиту Китая и будут все, как один, и один — как все!
Синь-Хо сделал величественный жест рукой, как бы повелевая всем разойтись.
С громкими криками хлынула толпа с площади в узкие улицы, ища себе новых жертв, готовая на всякое дело разрушения.
Сын Дракона, между тем, заботливо усадил в паланкин совершенно обессилевшего Вань-Цзы и приказал нести его в Императорский город.
Начинало темнеть, наступила ночь 3-го июня.
Все, кто только мог в Посольской улице покинуть свои дома, поспешили выйти на стену. Чувствовалось, что эта ночь будет более тревожна, чем все предшествовавшие.
Угнетённое настроение было заметно. Не слышалось прежних хвастливых разговоров и смеха; все примолкли, ожидая, чем разразится стоявшая в Китайском городе странная тишина.
Недавно ещё кипевший волнением город вдруг затих. Со стены улицы его казались вымершими, не видно было ни боксёров, обыкновенно в это время скоплявшихся на площадях и начинавших таинственные заклинания, ни пекинской черни.
Так продолжалось час, два. Европейцы стали успокаиваться.
— Вероятно, подходит к Пекину отряд лорда Сеймура, — громко заговорил мистер Раулинссон. — Посмотрите, как притихли. Такая тишина совершенно не в правах этих негодяев.
— Правда! Правда! — послышались восклицания. — Только близостью этого отряда и можно объяснить такое спокойствие.
— Только одно подозрительно...
— Что? Что?
— Лорду Сеймуру давно уже следовало бы быть здесь, а его всё ещё нет... Чего он медлит?
— Нам известно, как ему приходится продвигаться вперёд... Путь испорчен, приходится чинить его. Мог пройти оставшиеся несколько миль и пешим ходом... Вероятно, он — сторонник правила, что следует спешить медленно.
Разом все уверились, что Сеймур уже у ворот Пекина; и, стало быть, всякая опасность миновала.
Группа серьёзных и важных дипломатов теперь уже толковала совсем о другом. На Сеймура они не особенно надеялись. Мало того, дипломатам было уже известно, что он «застрял» на пути. Зато послами была получена весть, в точности которой никто из них не сомневался. Через перебежчиков-китайцев пришло уведомление, что русский двухтысячный отряд под командой полковника Анисимова высадился в Таку и следом за отрядом Сеймура идёт на Пекин.
В том, что русским героям этот поход удастся, сомнений не было. Что Сеймур застрял в своей поездке, попятно было всем — нельзя же было в самом деле английскому лорду ехать по железной дороге, когда сняты были рельсы. Но что же могли значить для русских орлов каких-то полтораста вёрст, отделявших устье Пей-хо от столицы Поднебесной империи? Три-четыре дневных перехода — и только.
Представитель Японии, едва только пришло известие, немедленно заговорил о том, что и его правительство пришлёт отряд такой же численности. Возбудился уже вопрос, как разместить столь большое число людей... Начали пересчитывать более или менее удобные помещения, спорить о продовольствии для солдат, а когда эти вопросы были исчерпаны, принялись решать судьбу Поднебесной империи, как будто она была уже завоёвана и великому народу можно было предписывать свои условия, распоряжаться им согласно не его воле, а своему желанию. Исполнялась в лицах старинная присказка: делили шкуру медведя, который не был ещё убит...
— Всё центральное управление мы должны изменить коренным образом! — совершенно серьёзно говорили дипломаты. — Иначе никогда не будет порядка!
— Прежде всего должна быть совершенно отстранена от власти эта Тце-Хси... Вот первое дело.
— Но как же поступить с богдыханом?
— Очень просто...
— Как же?
— Известно, что Куанг-Сю болезнен и слабоволен. Таким образом, он должен быть взят под опеку...
— Регентство?
— Хотя бы и регентство!
— Но кто же будет регентом?
— Кто? Конечно, князь Цин...
— Я на это не могу согласиться! — последовало возражение одного из дипломатов. — Я никогда не допущу, чтобы Цин стал регентом.
— У вас, вероятно, имеется в виду свой кандидат?
— О да... Юн-Ши-Кай!
— Шандунский губернатор?
— Да, он!..
— На это я не могу согласиться.
— И я, и мы! Это противоречит всем нашим интересам... Вы тогда будете пользоваться исключительным влиянием.
— Есть ещё достойный, это — Нэ-Ши-Чен, генерал лучших войск. Он — самый подходящий регент...
— Нет, я стою за Юн-Ши-Кая!
Споры в этом духе продолжались ещё долго; о собственном опасном положении никто из дипломатов и не думал.
Вдруг страшный вой уже не сотен, а десятков тысяч хриплых голосов разом нарушил зловещую тишину над Пекином. Все вздрогнули. Многие побледнели. Невольная дрожь пробежала кое у кого по телу...
Но ещё несколько мгновений царила тишина.
Прошли эти мгновения, и вся столица Поднебесной империи озарилась колоссальным заревом. Казалось, загорелся весь Китайский город...
Такого пожара ещё не было ни разу с того дня, когда началось народное волнение.
Недаром примолкли боксёры. Едва только наступила ночь, они разом подожгли все лавки китайского Пекина, где были иноземные товары. Не разбирали, свой ли, чужой ли торговал в такой лавке. Достаточно было заметить несколько европейских вещиц, и участь здания решалась моментально. Его поджигали со всем, что в нём находилось.
— Кто верный, пусть придёт за талисманом, — объявляли боксёры всем купцам торгового квартала. — Дома и магазины изменников обречены на гибель, но верным бояться нечего... Пламя не тронет их имущества, так вещают вышедшие из пещер духи.
И в самом деле боксёры или, вернее, пекинские нищие от их имени раздавали за плату заклинательные надписи, которые должны были предохранять от пожара те здания, на воротах которых они будут приклеены... Все остальные были подожжены, и Пекин пылал. Более трёх тысяч домов, двадцать банков, бесчисленное множество лавок в торговом квартале были объяты огнём.
Зрелище с маньчжурской стены открывалось величественное. Вряд ли кто из стоявших на ней видел прежде что-либо подобное. Пламя уже не отдельными столбами, а сплошной массой поднималось к небу. Ярко-багровые тучи так и расплывались на всём огромном пространстве столицы. Было светло, как днём. Даже окрестности Пекина были видны на много вёрст в окружности.
— Безумцы! — твердил пришедший в негодование Раулинссон. — Что они делают! Что они хотят доказать этим? Кому они приносят вред? Самим себе только...
Русские, тоже бывшие на стене, молчали. Они припоминали пожар Москвы в великую Отечественную войну. И там так же поднявшийся на дерзких до наглости пришельцев народ без сожаления жёг свои жилища. И там так же со стен Кремля глядели на огненное море с тоской, тревогой и негодованием те, кто осмелился пойти против народа, против дорогих ему заветов старины. Русские понимали всё значение, всю сущность открывавшейся перед ними ужасной, но всё-таки грандиозной картины...
— Посмотрите, эти негодяи не дают гасить пламя! — слышались голоса.
В самом деле, не только боксёры, но солдаты и полицейские силой прогоняли тех, кто пытался бороться с пламенем, заливая его водой.
Пожар становился всё сильнее. Ветер нёс громадные тучи дыма к северу, и они гигантским ковром расстилались над Императорским городом. Огненные языки лизали и маньчжурскую стену.
Крик ужаса раздался среди европейцев...
Вспыхнули ворота Цын-Минь, в ближайшем соседстве с Посольской улицей.
— Огонь перейдёт и в наш квартал, сгорим и мы!.. — слышались тревожные восклицания.
Вдруг снизу, с Посольской улицы, донёсся отчаянный крик:
— Пожар! Горим!
Пользуясь суматохой, несколько боксёров подобрались к небольшим воротам Пай-Лоу, запирающим западную часть Посольской! улицы, и ловко подожгли их.
Теперь уже опасность непосредственно грозила всему европейскому кварталу. С ворот огонь свободно мог перейти на лёгкие строения, и тогда вся Посольская улица рисковала в несколько минут стать жертвой пламени.
К счастью для европейцев, этого не случилось. Моряки сумели очень быстро затушить огонь, и замысел боксёров не удался.
Целую ночь и утро продолжался этот грандиозный пожар... Выгорела огромная площадь, китайский Пекин превратился в груду тлеющих досок, брёвен, балок. Пепелище дымилось и, когда настал день, распространяло вокруг себя угарный смрад.
Европейцы, всё ещё питавшие надежду на Сеймура, понурили головы...
Да, их положение становилось весьма затруднительным. Опасность возросла с тех пор, как к скопищам боксёров и черни примкнули солдаты правительства.
Железное живое кольцо, выбиться из которого было нелегко, всё ближе и теснее окружало пленников, а Сеймур не только не шёл на выручку к ним, но даже было получено известие, что, не дойдя нескольких миль до Пекина, он повернул вспять...