стороне от Тянь-Цзиня, выше по течению Пей-хо, раскинулся огромный китайский лагерь. Много там народу. Страна Неба свела под эти жёлтые знамёна с изображённым на них драконом своих лучших детей.

Многие тысячи солдат, сильных, рослых и здоровых, расположились прямо под открытым небом на голой земле. Но странные эти люди. Ни малейшего воодушевления в них не заметно. Сильно их тело, немощен их дух. Сознание долга отсутствует в них. Словно не за родную страну подняли они оружие, а сошлись сюда, сами не зная зачем.

Между тем в каждом из этих солдат заметна прекрасная воинская выправка. На любом параде в Европе они сделали бы честь своим учителям. Каждое движение правильно, ружейные приёмы красивы, дисциплина доведена до совершенства, но и только.

Присланные из Германии инструкторы — унтер-офицеры — постарались над попавшим им в руки сырым материалом. В какие-нибудь пять лет они сумели обратить китайцев в такие же живые машины, какими были сами. Но они не сделали с ними одного: не вложили в них великого духа, способного, когда нужно, горами ворочать... Они не понимают смысла борьбы; цель для них не существует. Все эти люди знают, что они умрут, если им прикажут, но для чего умрут, каков будет смысл в их смерти, что будет достигнуто ею — это для них «темна вода во облацех»...

Вот их начальники.

Они так же невежественны, как и подчинённые. Воин, солдат никогда не был уважаемым лицом в стране Неба. Об образовании и воспитании его никто не заботился. Учёный, купец, земледелец пользовались всем, солдат — ничем, и образовалась армия, громадная по количеству, но ничтожная по своей сущности.

Утром этого дня полчища китайцев, напав на горсть европейцев, засевших в арсенале Сичу, пришли в ужас от одного только русского боевого клича и разбежались в тот момент, когда полная победа над противником казалась несомненной.

Но с каким поразительным равнодушием отнеслись эти люди к своему позорному поражению! Все лица — и солдат, и офицеров — совершенно равнодушны, будто не свершилось ничего особенного. И офицеры, и солдаты молчат, ожидая нового приказания идти вперёд, а куда идти и на кого — это им всё равно.

В богатой палатке в центре лагеря собрались на совет два командира окружавших Тянь-Цзинь и Сичу корпусов. Это генералы Ма и Нэ, образованнейшие из китайских полководцев. И тот и другой удручены. Оба они — друзья европейцев, но вместе с тем они прекрасно понимают, чего добиваются иностранцы от их Родины, и поэтому-то, вопреки своим симпатиям, они, лишь только было получено повеление из Пекина, открыли военные действия, справедливо считая их ответом на штурм Таку.

Как поражён был Нэ, когда утром 4-го июня, подойдя к Таку, он нашёл форты уже занятыми союзниками. Нэ растерялся. Вместо того, чтобы, пользуясь численным превосходством, отпять форты, что в этот день весьма легко было сделать, он отвёл свои войска. Даже не сделал и попытки штурма.

— Я не решился поступить иначе, — дрожащим голосом объяснял Нэ своему собеседнику Ма. — Об объявлении войны мне ничего не было известно.

— Но ты уже знал об ультиматуме союзников? Они прислали его в Тянь-Цзинь.

— Да, знал. Но мог ли я принимать подобный ультиматум всерьёз?.. Мой повелитель не отдавал мне приказания о войне с европейцами. А как я мог действовать без согласия своего правительства? Но и вы, кажется, допустили соединённый союзный отряд почти к воротам столицы.

— Я действовал по тем же побуждениям, которыми руководились и вы, мой дорогой друг.

— Вот видите! Но теперь у нас руки развязаны...

Ма глубоко вздохнул в ответ на это замечание. Он вспомнил, что случилось с ним при штурме Сичу. Без малого две тысячи его людей полегли под арсеналом, и даже эта потеря не привела ни к какому результату.

— Да, развязаны, — потупил он глаза. — Но мне кажется, что это ни к чему не приведёт.

— Как это? Разве наши силы недостаточны?

— Нет, не то... Но видите ли... И вы, и я — мы оба хорошо знаем наших противников.

— Надеюсь.

— Это давало нам полную возможность надеяться на успех в борьбе, теперь же борьба уже не имеет смысла.

— Почему так?

— Как почему? — вскинул глава на собеседника Ма. — Разве вам это не ясно?

— Понимаю, вы хотите сказать, что не будь здесь русских, мы вышли бы победителями?

— Да, я в этом уверен... Мои солдаты бегут, когда слышат их крик, да и вы со всем вашим корпусом не могли смять ту горсть русских, которая с непонятной смелостью нападала на вас за Тянь-Цзинем.

Теперь Нэ поник головой. Он ничего не мог возразить.

Оба генерала на минуту замолчали.

— Что же теперь делать? — спросил, наконец, Нэ. — Какое решение примете вы?

— Я решил исполнить волю моего повелителя и исполнить её честно.

— То есть продолжать борьбу?

— Да, непременно!

— Даже не веря в её успех?

— Даже не веря... Что поделать! Много придётся пострадать нашей Родине... Бедная она, бедная... Страдалица она! Но, может быть, это послужит ей на пользу.

— Вы думаете?

— Почти уверен. Несомненно, после погрома пробудится народное самосознание. Сейчас наш народ слишком миролюбив. Он слишком счастлив в своей жизни, но когда его постигнут беды, он сам начнёт искать исход и легко стряхнёт с себя иностранное иго. Вспомните, таковы ли были наши солдаты до японской войны? Тогда это был жалкий сброд, а теперь это — прекрасно обученная армия.

— Пожалуй, вы правы. Но этот погром, о котором вы говорите... Неужели он неизбежен?

— Неизбежен, повторяю.

— Однако европейцев в Китае всего горсть.

— Теперь. Но меньше, чем через неделю, их будут многие тысячи. А вскоре — и десятки тысяч... Имейте в виду, что они владеют теперь Таку, ключом к Пекину.

— Им не успеть за неделю собрать войска.

— Не забывайте про русских: они у нас под боком.

— Но вы, в свою очередь, не забудьте и того, что силы русских, по крайней мере, главные, будут отвлечены в Дунь-Сань-Шень. В Хей-Лунь-Дзянь-Шень уже послано из Пекина повеление цицикарскому дзянь-дзюню отвлечь русских, начав там войну против них.

— Когда бы так удалось! — опять вздохнул Ма. — Но что делать, неизбежного не избежишь! Что бы ни было, а мы должны продолжать начатое!

Опять несколько минут прошли в молчании.

— Мне кажется, прежде всего мы должны во что бы то ни стало, — сказал Нэ, — овладеть Сичу и уничтожить иностранцев в Тянь-Цзине. Это подействует ободряюще на наш народ и поднимет его против иностранцев.

— Да, это необходимо. И нужно успеть сделать это до прибытия к ним подкреплений.

— Я думаю, этот план удастся. Но, чу!.. Что это за шум?

Собеседники стали прислушиваться.

Из Сичу доносились звуки отдельных выстрелов. Там не жалели китайских снарядов, и пальба шла, не умолкая ни на минуту. К грому выстрелов в китайском лагере тоже привыкли, слух притупился, и поэтому удары гонга среди грохота пушек выделялись довольно заметно.

Ма и Нэ переглянулись. У них на лицах ясно отразилась тревога. Гонг указывал на то, что в их лагерь направляется некая важная персона.

С чем? Это был вопрос жизни и смерти для генералов.

Очень может быть, что в Пекине уже были получены известия об их неудачах, и разгневанная правительница посылала кого-нибудь объявить им своё неудовольствие, а это было равносильно смертному приговору.

Звуки гонга раздавались всё ближе. Ма и Нэ поспешили выйти из палатки. Прямо к ним приближался паланкин, перед которым несли жёлтые знамёна.

— Посланный «сыном Неба»! — восклицал бежавший впереди глашатай.

Паланкин остановился, и из него вышел мандарин, равный по своему положению обоим генералам.

Военачальники, однако, низко склонились перед ним, ожидая, что им придётся услышать от этого вестника.

— Вы, Ма, и вы, Нэ! — изрёк мандарин. — Слушайте! Величественный и могущественный «сын Неба», император наш, божественный Куанг-Сю, шлёт вам своё благоволение. Духи земли, воды и неба оскорблены белыми варварами; он решил изгнать белых из своей страны, дабы избежать мести божества. Война объявлена, и вам с высоты престола приказывается не щадить сил для изгнания иностранцев из пределов Китая.

Да, жребий был брошен, война была объявлена в то время, когда бои шли уже в нескольких пунктах...

Спавшая тысячелетняя махина пробудилась, рассвирепевший Дракон открыл свою «пасть»...