огда на рассвете 4-го июня над Печилийским заливом окончательно расцвёл яркий солнечный день, кровавое дело было уже кончено. Побеждённые с позором бежали, победители мирно отдыхали после кровавой работы этой ужасной ночи.
С первого взгляда казалось, будто ничего ужасного не произошло в этих по-прежнему грозно молчавших фортах, казавшихся теперь совершенно вымершими. Победителей было слишком мало по сравнению с взятой твердыней, и теперь они с великим удивлением глядели на дело рук своих.
— Братцы, да неужто это всё мы сотворили? — с изумлением восклицал стрелок-солдатик, оглядывая внутренность взятого ротой Станкевича сильнейшего форта Таку с высоты окаймлявшего его вала.
— А то кто же? — отвечал другой стрелок, старослужащий сумрачный солдат. — Приказано было, вот и взяли... Вот и вся недолга!
— А китайцы-то где же?
— Китайцы-то? Фью! Митькой их звали! Китайцев, почитай, теперь и след простыл!
— Дивны дела Твои, Господи! Ни в жисть бы не поверил, что такую крепостищу можно было забрать!
Говоря так, солдатик с удивлением и ужасом оглядывал форт. Особенных следов разрушения не было заметно. Кое-где были груды щебёнки — последствия бомбардировки. Везде, куда только ни падал взгляд, видны были трупы защитников форта. Вид их был ужасен. Разгорячённые боем стрелки работали в эту ночь не штыком, а прикладами, раскалывая ими, как орехи, головы китайцам. Но всё-таки трупов, сравнительно с ожиданиями, было немного. Защитники форта, заслышав русское «ура», разбежались в ужасе, и внутри форта остались лишь те, кому не удалось спастись бегством.
— Стрелки! На работу — живо! — послышалась команда. — Форт убирать!
— Чего убирать-то? Снёс тела в одну кучу — вот и всё!
— Начальство скоро прибудет. Разве можно не в порядке встретить?
В одно мгновение все оставшиеся свободными от караулов стрелки, смешавшись с присланными с судов командами моряков, принялись за работу. Дело делали молча. Сказывалось свойственное русским людям почтение перед смертью. Павшие враги были для победителей уже не врагами, а просто покойниками, тела которых с честью следовало предать земле.
Незаметно было ни малейших попыток к мародёрству, к грабежу. «С мёртвого грех брать, — верил русский народ. — У покойника ежели что возьмёшь, он к тебе ходить начнёт». Так рассуждает весь народ, так были убеждены и добрые наши солдаты, эти славные дети великого русского народа. Они даже с нескрываемым ужасом говорили о том, что делалось в фортах, занятых японскими моряками.
— Обезьяны-то эти, — толковали солдаты, — как ворвались, сейчас же за грабёж... Всё дочиста обирают... Покойников так нагишом в реку и валят. Сейчас видно, креста на них нет!
В самом деле, японцы, в этом грандиозном деле явившиеся достойными, хотя и не равными, союзниками русских по храбрости, лишь только овладели фортами, штурм которых выпадал на их долю, сейчас же принялись за страшное дело грабежа и истребления.
Это они проделывали систематически. Как будто какая-то давно сдерживаемая расовая ненависть вдруг пробудилась в японцах к неожиданному врагу. Они никого не брал и в плен. Всякое чувство жалости молчало в сердцах этих низкорослых, желтолицых людей. Никому не было пощады. Японцы добивали даже легко раненных. Враг, даже и поверженный, оставался для них врагом. Они снимали с убитых всю одежду и бросали трупы один за другим в Пей-хо, предоставляя реке уносить их в залив.
Форты очень скоро были очищены ими, и они сейчас же принялись за укрепление их, на случай, если бы китайцы попробовали взять свою крепость обратно.
Любо-дорого было смотреть на этих людей за работой. Они быстро исправляли повреждения, очищали ров, ставили заграждения. Всё это они проделывали в полной тишине. Работа так и кипела.
Англичане и германцы, спустя очень немного времени, превзошедшие даже японцев в грабеже и жестокости по отношению к побеждённым и вызвавшие порицание всего мира, пока ещё не выказывали своих наклонностей. Они не грабили, но и сами решили отдохнуть после своего «подвига». В работе они поступали очень практично, заставив очищать форты тех китайцев, которые попались им в плен.
Солнце поднималось всё выше, день разгорался. В устье Пей-хо медленно покачивались на волнах прилива герои артиллерийского боя, русские «Кореец», «Гиляк», «Бобр», французская «Lion», американец «Моnосасу» и белая японская лодка «Akaru». «Iltis» со своим смертельно раненным командиром Лансом, пользуясь приливом, ушла на рейд к стоявшей там эскадре.
С берега Пей-хо раздались одиночные выстрелы по «Бобру». Это китайцы из Тонг-Ку, потеряв головы, начали было стрелять по победителям из домиков на берегу реки.
Два-три выстрела из скорострельного да из девятифунтового орудий скоро разогнали всех их, причём был легко ранен один из матросов «Бобра».
Был собран военный совет из командиров судов. Прибытия адмиралов ожидать скоро было нельзя, потому что начался отлив, и устье Пей-хо обмелело; подойти к Таку глубокосидящим морским судам и даже миноносцам не было возможности.
Вдруг около полудня по всем фортам разнеслась тревожная весть:
— Китайцы!
В самом деле откуда-то издали доносились звуки гонга и барабанов.
Высланы были разведчики. Они вернулись с неутешительными вестями. Подходили регулярные китайские войска под командой одного из лучших китайских генералов Но.
Теперь сердца победителей забились невольной тревогой: их была ничтожная горсть, китайских же войск подходили тысячи. И это был противник, который мог показать себя. Все солдаты правительственных войск были вымуштрованы германскими инструкторами, стало быть, являлись по своей выучке вполне равными европейским войскам. Все преимущества были на их стороне. Они были снабжены превосходным оружием, поставленным им германскими и английскими фабрикантами. Силы их были свежие, да и числом они превосходили всех союзников, овладевших в эту ночь неприступной крепостью.
Мёртвая тишина воцарилась в фортах. Орудия были уже обращены в сторону надвигавшегося неприятеля. На судах орудийная прислуга тоже заняла свои места. Готовился новый бой и бой неравный.
— Что, молодцы, вот беда когда пришла! — слышались разговоры в русском форте.
— Ничего, с нами Бог!
— Так-то так! А говорят, что китайцам числа нет. Так и прут!..
— Пусть! Пусть сунутся! Мы им покажем силу русского оружия...
Но тут случилось то, чего никто и ожидать не мог...
Китайцы подошли, но на такое расстояние, что до них не доставали пули. Постояли, постояли да и ушли... Словно они и приходили только затем, чтобы удостовериться в победе союзников!
— Вот так герои! — были насмешливые восклицания. — Стоило ноги мозолить...
— Да и хорошо, что ушли! Ишь их сколько: голыми руками нас перебрали бы.
Быстро восстановилось спокойствие и теперь восстановилось уже окончательно. Союзники уверились, что китайцы не осмелятся напасть на них, и принялись за устройство и крепости, и прибрежного посёлка на свой лад.
Дня через два, через три нельзя было узнать Тонг-Ку. Всё там кипело небывалым оживлением. Полки высаживались за полками. С непостижимой быстротой были переброшены русские силы из Порт-Артура; подходили подкрепления из Владивостока. Наши войска пока были главными силами среди союзников.
Наспех организовался отряд, который должен был выручить окружённых в Тянь-Цзине стрелков Анисимова.
А герои Тянь-Цзиня были уже на краю гибели.
Не за себя, не за своих стрелков страшился в эти дни командир 12-го полка Анисимов. Знал он, что все они сумеют умереть с честью на поле битвы. Но вместе с тем знал он, что стоит только китайцам смять, уничтожить защитников Тянь-Цзиня, сейчас же погибнут и те несчастные, которые запёрлись в ратуше английской концессии. А там были беспомощные женщины и дети, там были старики, не имевшие сил защитить себя. Знал Анисимов, что, прорвись китайцы, погибнет и отряд легкомысленного Сеймура, державшийся в арсенале Сичу только благодаря отчаянной храбрости русских моряков, отбивавших нападения, вдохновлявших к новым подвигам союзников, дух и бодрость которых заметно падали под тяжестью постигшего их испытания. Знал герой и то, что если не удержится он, Тянь-Цзинь будет трудно взять даже свежим силам, Путь на Пекин окажется закрыт, и придётся пробиваться с оружием, поливая своей кровью каждую пядь земли.
Умирать было никак нельзя. Надо было жить обязательно!
А как жить, если даже и надежда на помощь была слаба?
Китайцы окружили Тянь-Цзинь со всех сторон. Единственным выходом из него была река. Но напрасно отправляли вниз по Пей-хо защитники Тянь-Цзиня паровые баркасы — ни одному из них не удалось пробиться к устью: по обоим берегам реки выросли грозные китайские батареи, и никакому судну не удавалось проскользнуть под их перекрёстным огнём.
Положение было критическое. Приходилось умирать, когда необходимо было жить.
«Господи, научи, как подать нашим весть! — молился герой. — Они выручат, верю! Не оставлять же без помощи!..»
В одно из таких мгновений тяжёлой тоски и муки за близких людей Анисимову доложили, что явился из европейского Тянь-Цзиня какой-то англичанин и очень желает видеть командира.
— Говорит, что берётся пробраться в Таку и передать известие о нашем положении! — пояснил доклад адъютант.
— Просить! Скорее просить! — велел полковник и даже сам кинулся навстречу этому словно с небес свалившемуся храбрецу.
Луч надежды засветил для него.
В каморку, которую занимал полковник, вошёл рослый парень со всеми типическими особенностями англо-саксонского племени.
— Джим Ватс! — отрекомендовался он, снимая шляпу.
— Рад, очень рад! Мне доложили, что вы берётесь доставить в Таку адмиралу мою записку?
О да, — ответил англичанин.
— Но как же вы это сделаете? Мы окружены.
— Где нельзя пройти сотням и десяткам, там пройдёт один! Я — лучший наездник в Тянь-Цзине и думаю, что сумею проскакать эти сорок вёрст.
— Но вас могут убить!
— Постараюсь, чтобы этого не случилось.
Парень казался довольно смелым, глядел он весело, и Анисимов почувствовал к нему доверие.
— Мистер Ватс! — полковник положил руку на плечо англичанину. — Если только вы это сделаете, весь мир будет благодарен вам.
— Тем лучше для меня! — улыбнулся Ватс.
— Но я не хочу подвергать вас одного опасности, — продолжал Анисимов. — Если бы вы согласились проводить моих людей, это было бы вашей огромной заслугой.
— Хорошо, я согласен на это! — отвечал англичанин. — Оно лучше: кто-нибудь из нас да доберётся до Таку.
— Спасибо! Русское спасибо, мистер Ватс!.. Когда вы можете отправиться?
— Хотя бы сейчас!
— Прекрасно! В случае удачи вы завтра уже будете в Таку!.. С Богом! Я сейчас сделаю распоряжение, вызову людей...
Не прошло и пяти минут, как перед вокзалом выстроилась казачья сотня.
— Ребята, есть дело! — обратился к сибирякам командир, оглядывая зорким оком каждого.
— Рады стараться, ваше высокородие! — раздался дружный, бодрый отклик.
— Так вот... Враг наседает, покоя не дают китайцы, нужно дать знать о нас в Таку. Там кто-нибудь да есть из наших. Нашёлся проводник, который берётся провести посланных. Я назначаю троих из вас. Охотники есть?
Вся сотня, как один человек, двинулась на командира, так что он невольно отступил назад.
— Спасибо, я этого и ждал от вас! — полковник был растроган до глубины души. — Спасибо, молодцы! Помните: за Богом молитва, за русским царём служба не пропадает... Все хотите, а нужно только троих. Придётся выбирать! Не обижайтесь, пусть трое идут, а остальные здесь царю послужат.
Выбор был сделан, и лишь только наступил вечер, четверо всадников: Ватс и трое казаков: Дмитриев, Корчин и Большаков, с карабинами в руках бесшумно выбрались из укреплений Тянь-Цзиня и помчались по берегу Пей-хо к её устью.
«Что будет? Удастся ли им? — думал Анисимов, проводив взглядом скрывшиеся во мраке тёмные фигуры. — На них последняя надежда. Не удастся им добраться и подать весть, мы погибли; ещё дня два, много три продержимся, а там... Ну да на всё воля Божья!»
А кругом него неумолчно свистели пули, рвалась шрапнель. Китайцы словно осатанели и решили не давать покоя своему врагу, которого, как они были уверены, они держали уже в полной своей власти.
В это же самое время на тёмном фоне неба то и дело вспыхивали световые блики.
Это просил помощи изнемогавший в борьбе отряд Сеймура, засевший в Сичу.
Шатов в это время, когда ему пришлось каждое мгновение быть лицом к лицу со смертью, весь ушёл в самого себя. Будущее словно перестало существовать для него. Он даже мало думал о Елене в последние дни, да и когда было думать, если каждый миг приходилось страшиться... не за себя, нет, а за тех, кто был рядом, под его начальством?
Он видел теперь смерть и привык к ней. Ужасы кровопролития не пугали его, но и ему не хотелось умирать, не узнав, что с невестой, какая участь постигла её.
Здесь, в Тянь-Цзине, было уже известно, что европейцы в Пекине осаждены народными массами, и никто не сомневался, что если они ещё не погибли, то обречены на смерть.
В самом деле, кто бы мог думать, что малая горсть людей, изнеженных, не привычных к военному делу, может отсидеться, отбиться от десятков тысяч обозлённых пекинцев?
Гибель европейцев, а с ними и Елены, даже и для Николая Ивановича была вне всякого сомнения. Он не смел даже и мечтать о том, чтобы увидеть свою невесту в живых, но ему хотелось, по крайней мере, увидеть хладное тело её, чтобы оплакать. Теперь бы страстно желал только одного: поскорее прийти в Пекин и убедиться в ужасной участи дорогого существа. Неизвестность сама по себе тяжёлая мука...
В тот вечер, когда Ватс и казаки отправились в опасный путь, рота, в составе которой! находился Шатов, была отправлена на отдых.
Собственно говоря, отдых — это было слишком громкое обозначение для того времяпрепровождения, которое имело место быть. Отдыхавшие стрелки исправляли повреждения, причинённые вражескими снарядами, чистили ружья и едва находили несколько минут, чтобы вздремнуть после наскоро проглоченной нищи.
Во время такого отдыха перед Шатовым вдруг появился Зинченко.
Казак уже не раз позволял себе приходить к Николаю Ивановичу, чувствовавшему к нему некую симпатию и всегда охотно беседовавшему с ним.
Лицо казака отражало какое-то лукавое довольство.
— Ваш-бродь! — шёпотом обратился Зинченко. — Доложить позвольте!
— Что тебе? Говори!
— Чибоюйка-то тут с братишкой...
— Что с ними? Убиты?
— Какое, ваш-бродь! Живёхоньки! Они теперь, стало быть, среди этих самых боксёров находятся.
Шатов вздрогнул.
— Негодяи! — глухо сказал он. Они изменили нам...
Не извольте так говорить, ваш-бродь! горячо запротестовал казак. — Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу не изменили! Кабы они только осмелились на это, я бы им первый головы свернул!
— Так как же ты говоришь, что они среди боксёров теперь?
— Это у них своя политика! Как я в секрете или в разведке, Чи-Бо-Юй всегда мне разные сведения даёт. Вот и теперь он рассказал, что боксёры-то, значит, ещё день нас жарить будут, а потом всем скопом пойдут на штурм, значит... думают, что нам крышка.
— Это верно? Ты доложил по начальству?
— Так точно! На нас пойдут и на тех, что на реке засели, чтобы сразу, значит, захватить всех. Беда, если подмога не подойдёт...
— А что, Зинченко, — вдруг поддаваясь волнению, спросил Шагов, — как ты думаешь, что теперь в Пекине?
— С нашими-то, ваш-бродь? Да ямам дело, пожалуй... Да вы не извольте беспокоиться: и нам то же будет!.. Только, думаю я, казачки доберутся и весть о нас подадут... Дошлый народ пошёл... Господин командир словно знал, кого выбрать! Самых отчаянных. Эти дойдут, но англичанин не надёжен; он бы дела не испортил, а те дойдут!..
— Да чем он испортит-то?
— Он один дорогу знает... бросит их, пойдут блудить, ну и проплутают даром...
В это время ударили сбор, и разговор сам собой прекратился.
Огонь китайцев становился всё сильнее. Они пристрелялись, и снаряды ложились теперь прямо по намеченной цели. В европейском Тянь-Цзине то и дело вспыхивали пожары. Станционные здания превратились в решето. Держаться можно было только в военной школе, которая была взята стрелками штурмом. Более всего досаждал китайцам наведённый русскими мост через Пей-хо. Они по нему направляли свои снаряды, но мост держался каким-то чудом.
Казалось, не было возможности и глаз сомкнуть в том аду, какой был в Тянь-Цзине. Но человек так уж устроен, что привыкает ко всему. Несмотря на непрерывное грохотанье пушек, солдаты и офицеры находили время не только вздремнуть, но и уснуть.
А снаряды китайцев не переставали сыпаться и все теперь были направлены на вокзал. Он был совершенно уже разрушен.
Но не одни эти затруднения, затруднения боевые, пришлось переживать герою Тянь-Цзиня, полковнику Анисимову. Было ещё и другое, пожалуй, даже более опасное, чем китайские пули. Он бесстрашно разъезжал под свинцовым дождём, показывая пример мужества подчинённым, но когда ему приходилось бывать на ежедневно собиравшихся военных советах, то это было для него чистой мукой.
На советах только русские да ещё англичане, которым прямо-таки нельзя было уйти, стояли за то, чтобы оставаться в Тянь-Цзине. Остальные же — немцы, японцы и американцы — только и говорили, что об отступлении, в особенности тогда, когда стало известно, что на помощь к осаждавшим явились ещё генералы Ма и Сун с 20 000 солдат.
Каково было выслушивать предложения об уходе из Тянь-Цзиня русскому герою, предпочитавшему смерть позору отступления?..
На всех советах Анисимов хранил угрюмое молчание, решив раз и навсегда, что с подобными союзниками всякие разговоры — пустая трата слов, но всё-таки, решив не отступать, а лучше умереть, он не мог не сознавать, что положение его отряда отчаянное.
— Патронов всего по двести на ружьё, сухарей только на два дня! — докладывали ему. — Что прикажете?
— Держаться до последней возможности...
— Большая убыль в офицерах, четверо уже убиты, один ранен пулей во время сна и умер... Двести человек раненых!
— Держаться, потому что мы не можем бросить их китайцам!
— Китайцы готовят решительную атаку на 9-е июня.
— Атаку отбить, китайцев прогнать!
В ожидании решительной атаки были всюду возведены баррикады. Люди приготовились к худшему. Предвиделся бой грозный, решительный, где тысячи шли против десятков. Но против каких десятков — русских!
С трёх сторон повели наступление китайские войска на кучки отчаянных храбрецов. Была тёмная ночь. Даже лупа скрылась за тучами, будто не желая освещать ужасы кровопролития.
Шрапнель беспрестанно рвалась, ослепляя людей яркими вспышками. Китайцы наступали, по своему обыкновению, молча. Их встретили залпами, но они даже не сочли нужным отвечать на них — так велика была их уверенность в полной победе.
Они были уже совсем близко, как вдруг содрогнулся воздух: это грянуло русское «ура!», и стрелки со штыками наперевес кинулись в самую густую массу врагов.
Грозный боевой клич русских всегда действовал на китайцев сильнее, чем грохот крупповских пушек. Едва заслышали они его, как уже дрогнули и попятились...
А могучее «ура!» так и неслось, передаваясь от роты к роте и не смолкая ни на мгновение.
Китайцы отошли, даже не подпустив к себе удальцов, но бой всё-таки продолжался около трёх часов. Наступающие были отбиты...
Словно светлый праздник был этот день для удальцов. Честь русского имени ещё раз была спасена ими.
Все позиции удалось удержать.
Да, удалось! Но что будет завтра?
Патронов оставалось самое малое количество, такое малое, что защитники Тянь-Цзиня даже перестали отвечать на китайские выстрелы.
Но утро вечера мудренее.
Наступило завтра — 10-е июня, день, который никто из оборонявшихся в Тянь-Цзине героев не забудет, потому что он был днём радости, днём исполнения утраченной надежды.
В этот день было получено известие, что на выручку тянь-цзиньского отряда идёт с полком генерал Стессель, идёт с постоянным боем и надеется прибыть в Тянь-Цзинь не позже 11-го июня.
Это ли было не счастье!
Все — и Анисимов, и его офицеры, и солдаты вздохнули свободно и истово осенили себя крестным знамением, получив это известие.
Они чувствовали себя уже спасёнными. Да и не только себя. Никто в анисимовском отряде не сомневался, что теперь удастся спасти и беднягу Сеймура с его отрядом и прогнать китайские войска от Тянь-Цзиня...