арбин, или по маньчжурскому произношению — Халбин — Хобин, значит в переводе «весёлая могила». До прибытия сюда русских здесь был ханшинный, то есть водочный, завод. Китайцы доказали своё азиатское остроумие, дав этому месту подобное название.

Русские, избрав Харбин центром управления Великой Сибирской Магистрали, купили его за наличные деньги у владельца и быстро устроились по-своему. Появились чистенькие здания, сады, тротуары, загорелось электричество... явилось всё, что необходимо современному человеку.

Городок сам собой разделился на три части: Старый, Новый город и Пристань.

Река Сунгари, впадающая в Амур, протекает здесь, но Старый город раскинулся верстах в 15 от неё. В этом городе сосредоточились административные учреждения магистрали, здесь же выросли домики главного инженера Юговича, его помощника Игнациуса, генерала Гернгросса, начальника железнодорожной стражи, ротных инженеров, офицеров. Здесь устроены телеграф, почта, школа, гостиница и русские магазины, а также православная церковь.

Незадолго до грозных событий прошлого года начал отстраиваться верстах в пяти-шести от Старого и Новый город, который обещал стать лучшим из городов Маньчжурии. Быстро возводились каменные одно- и двухэтажные домишки в русском стиле. Должны были появиться клиники, лаборатории, больницы, строилась новая церковь, освящение Которой предполагалось совершить в августе или сентябре.

Верстах в восьми от Нового города на берегу Сунгари раскинулась Пристань, самая оживлённая, но в то же время и самая грязная часть Харбина. Здесь полнейшая смесь построек: красивые каменные дома, казармы, грязные китайские фанзы перемешивались между собой. Тут же китайский базар, харчевни, китайские лавки и китайская опиумо-курильня.

Сунгари — большая судоходная река, по которой пароходы ходят до Хабаровска и до Цицикара, где была резиденция дзянь-дзюня Шеу, которого все почему-то считали и умным, и расположенным к русским человеком.

Пришлецы-русские и китайцы жили между собой дружно. Русские «капитаны» — так называли китайцы всех вообще русских чиновников — никогда никого не обижали. А если у «капитанов» и выходили кое-какие «недоразумения» при расчётах с китайскими рабочими, то они скоро улаживались, не оставляя между теми и другими особой неприязни.

Харбинцы были русскими пионерами в этой местности, и они гордились этой своей ролью. С их приходом край оживился, у населения явился заработок, завязалась торговля, весёлые свистки паровозов всколыхнули угрюмый, безлюдный край.

И вдруг с безоблачного, казалось, неба ударил неожиданный гром!

Маньчжурские генералы частенько бывали в Харбине. Их принимали, как самых дорогих гостей. Ничего опасного не было слышно. Даже когда пришли вести о событиях в Печили: о штурме Таку, осаде Тянь-Цзиня, и то край оставался спокойным.

Правда, произошли кое-какие беспорядки около Харбина, но им невозможно было придавать большое значение. Ещё 21-го июня, когда уже между Таку и Тянь-Цзинем произошла не одна кровопролитная битва, господин Югович находил, что на линии всё обстоит благополучно.

Три дзянь-дзюня: цицикарский, гиринский и мукденский ручались за полное спокойствие страны, если только русские сами не начнут военных действий.

Вдруг — это было 25-го июня, — как снег на голову, упало на харбинцев предложение мукденского дзянь-дзюня убраться подобру-поздорову из Маньчжурии, сдав железную дорогу китайским уполномоченным.

Сперва никто не хотел этому верить.

— С ума он, что ли, спятил? — говорили про мукденского дзянь-дзюня. — С чего это он?

— Это действительно насмешка! Как могла осмелиться такая мелкая сошка, как обыкновенный дзянь-дзюнь, обращаться с подобным предложением? Это же равносильно объявлению войны.

— А под Таку-то!

— Что под Таку?

— И пониже чином были, да осмелились же.

— Но ведь там не китайцам чета были... Не дзянь-дзюнишка какой-нибудь.

— Однако он не один — цицикарский и гиринский дзянь-дзюни тоже подписались.

— Такая же мелочь!

— Мелочь-то мелочь, а как бы беды не наделала она всем нам!.. В Цицикаре объявлена мобилизация... Плохо наше дело.

Но скептиков было меньшинство. Всех восхищал ответ, посланный Юговичем мукденскому дзянь-дзюню:

«Я вижу, что дзянь-дзюнь Мукдена позабыл долг верной службы своему государю, позволив себе сделать подобное предложение подданным дружественного государства, работающим в Маньчжурии на пользу обеих стран».

— Здорово! По-русски! Молодец Югович! Так и отрезал! На-ка теперь выкуси, дзянь-дзюнишка подлый! Что? Взял? Сам изменником очутился! только и слышалось в эти дни в Харбине.

Но скоро оказалось, что мукденский дзянь-дзюнь не изменник, а верный слуга своего государя, не осмелившийся предпринять ни одного шага без повеления свыше.

Из Телина пришло известие о задержанном было императорском указе относительно открытия военных действий против русских. Стало известным также, при каких обстоятельствах очутился он у китайцев.

Вместо прежнего оживления воцарилось смущение.

— Да как же наши-то там? — сетовали харбинцы. Попридержали бы указы-то... Когда ещё прислали бы вторые экземпляры?

— Что поделать! Опростоволосились!..

— Самим придётся рассчитываться, да и нам тоже достанется.

Вскоре пришло новое известие об отступлении телинцев. Вместе с тем стали множиться известия о нападениях скопищ китайцев на железнодорожные станции и посты. Господин Югович уже озаботился сбором всех служащих в Харбине.

Подошёл после геройского отступления и телинский отряд.

Это радость была для всех в Харбине, когда увидели входящих телинцев: караван и отряд. Их уже все считали погибшими и встретили, как воскресших из мёртвых. Офицеров благодарили, по они скромно указывали на тех, кто с беззаветной храбростью шёл за ними, сокрушая силы врагов.

— А кто из молодцов молодцом был, — рассказывали возвратившиеся, — так это Шаховцев.

— Из третьей сотни? Семён?

— Он. Все были храбры, а он храбрее всех... Первым в атаки ходил... Жаль молодца!

— А что с ним? Ранен? Убит?

— Хуже! Лучше, если бы так!

— Что же?

— В дисциплинарный батальон приговорён... Придётся отправить!

Однако когда восторги встречи прошли, Харбинцы увидели, что положение их не из завидных. В Харбине было к этому времени несколько тысяч безоружных агентов китайской магистрали и их семейства. Волей-неволей спешили всех, кого только можно было, отправить в Хабаровск. Заблиндировали, чем могли и как могли, пароход «Одесса», дали ему на буксир баржи и отправили в путь по реке, уже занятой китайцами.

Не одно сердце в Харбине замирало тревожно, когда «Одесса» отвалила от пристани. Разве можно было поручиться за благополучное прибытие в Хабаровск? Всем было известно, что китайцы возвели по Сунгари батареи, и вряд ли можно было надеяться на то, чтобы они не попробовали уничтожить русский пароход.

На «Одессе» же было самое дорогое для оставшихся: жёны и дети...

Китайцы, засевшие по обоим берегам реки, стали беспощадно обстреливать пароход. Пули жужжали, как огромный рой пчёл, сыпались без перерыва и в таком изобилии, что пароход был превращён в решето.

Детей уложили в трюм, прикрыв подушками и узлами, какие нашлись.

Инженер Беренштейн, застигнутый на палубе, был убит. Дочери госпожи Ивашкевич прострелили ногу. Были ещё несколько раненых, но сравнительно немного.

А пули сыпались градом, прыгали в каютах по столам, разбивая посуду, продырявливая платья. Одна дама тут же на пароходе разрешилась; ребёнка оказалось не во что завернуть, так как чемодан с пелёнками весь оказался продырявлен; нашли 21 пулю.

Женщины вели себя, как настоящие героини — ни слёз, ни жалоб. Бессемейные разносили воду для утоления жажды, помогали баррикадировать пароход дровами и корзинами, не позволяя детям рисковать собой. В этом аду и дети вели себя геройски. Раненая девочка госпожи Ивашкевич четверо суток пролежала в грязном трюме, в лихорадочном жару, без хирургической помощи, без перевязки, и ни стонов, ни криков не вырывалось из её уст. Жара стояла невыносимая, поскольку паровой котёл раскаляли так, что он едва не взлетал на воздух. Капитан — простой русский мужичок — вёл себя с редким присутствием духа при этой ужасной! перестрелке и спросил, что предпочитают пассажирки: попасться в руки китайцам или рисковать взорваться вместе с пароходом:

Все женщины выразили согласие на; последнее. С бешеной скоростью летел пароход по обмелевшей от июльской жары Сунгари; была сделана маленькая передышка лишь тогда, когда пошёл дождь, заставивший китайцев прекратить пальбу.

Пароходу всё-таки удалось после пятидневного плавания благополучно доставить своих пассажиров в Хабаровск.

Это было 9-го июля, а 13-го на рассвете огромные силы китайцев подступили уже к Харбину.

Наступали они с двух сторон, везде оттесняя русские охранные посты. Наступавшие сжигали мосты, и скоро уже густые цепи их стрелков показались на пространстве между Старым и Новым городом и Пристанью.

Вблизи Нового города есть небольшой русский посёлок, названный по имени одного административного лица Ваховкой, или Ма-Ди-Гао по туземному названию. Это-то местечко и должно было скорее всего подвергнуться нападению наступавшего неприятеля.

Известия, одно другого тревожнее, приходили к генералу Гернгроссу. С одной стороны уведомляли, что телеграф перестал работать, с другой доносили, что китайцы устанавливают орудие и пристреливаются, что снаряды их стали уже ложиться в Ваховку. Из Старого города сообщали, что китайцы заняли ханшинный завод в одной версте, и только ружейный огонь сдерживает их от дальнейшего наступления. Они шли уже на Новый город; густые колонны их под прикрытием стрелковой цепи надвигались и на Пристань... На Харбин велась правильная атака со всех сторон.

Китайцы действовали по всем правилам стратегии, и их стрелки подобрались уже к штабелям дров на Сунгари и открыли оттуда огонь, который начал уже охватывать фланги.

С каждой новой минутой успеха китайцы смелели всё более.

— Войсковому старшине Логинову взять ханшинный завод! — полетело приказание в Новый город, где засели казаки, сдерживавшие наступление китайцев.

С двух сторон, поддерживаемые меткими залпами с позиции, кинулись русские в лихую атаку. Генерал Гернгросс с резервом быстро полетел им на помощь — на рысях. Но до завода было ещё далеко, когда прямо к генералу подскакал запыхавшийся от быстрой езды казак.

— К вашему превосходительству! — рапортовал он, переводя дыхание. С важным донесением.

— Что такое? — спросил генерал.

— Честь имею доложить, завод взят, и китайцы оттуда изгнаны.

Генерал сразу почувствовал облегчение.

Взятие завода — это почти была победа.

Молодец войсковой старшина, получив приказание, не стал долго раздумывать.

— Приказано, значит, сделано! и он повёл своих людей на штурм ханшинного завода, где китайцы уже успели укрепиться.

На русских героев так и сыпались пули. Враги безостановочно стреляли со стен и из башен, русские начали было отвечать на их огонь.

— Нечего, братцы, время тратить! Чего порох-то даром жечь! Деньги за него ведь плачены! говорили казаки. Можно и так прогнать.

Логинов указал им на завод:

— Ребята! Кто со мной, вперёд!

Не прошло и трёх минут, как могучее «ура!» уже гремело у стен завода.

Молодцы, забыв о пулях, принялись за работу. Пробивали бреши — кто работал штыком, кто лопатой, кто ломом.

Эта работа сперва не ладилась. Как ни велико было мужество штурмующих, а всё-таки работать приходилось под обстрелом.

— Чего, ребята, копаться-то! — крикнул Шишов. — Прямо на стены — и вся недолга!

Он побежал к одной из башен. По всей вероятности, Шишова не расслышали. Только одни казак Колосов последовал за ним. Эти двое удальцов в одно мгновение вскарабкались на стену. Китайцы так были ошеломлены, что не догадались даже сбросить их. Когда опомнились, момент уже был пропущен. На стене были уже не двое, а все их товарищи. В то же время с противоположной стороны вскарабкался со своими канаками герой телинского отряда, вахмистр Жалнин, и открыл по неприятелю огонь. Шишов же и Колосов, а с ними и остальные, обрекая себя на верную смерть, прыгнули со стен внутрь завода и расправлялись с китайцами штыками. Пока кипел этот бой, через бреши ворвались две роты охранной стражи с поручиком Высочанским во главе и казаки. Как же было выдержать китайцам такой натиск? Они открыли ворота и бросились было наутёк, но и тут им не посчастливилось. Едва они стали выбираться из-за вала, как их встретили залпами телинцы Ржевуцкого, который был ранен и которого сменил хорунжий Косинов. Бедняги, не ожидавшие ничего подобного, пустились врассыпную.

Харбин был спасён, самый опасный пункт — отнят у неприятелей.

Преследовать беглецов было почти невозможно — мешала болотистая почва, по и того, что было сделано, оказалось достаточно... Два прекрасных орудия, пять знамён, множество ружей, огромное количество патронов, рогатый скот, лошади, запасы провианта достались победителям. Более семисот китайцев поплатились жизнью за свою дерзкую попытку закрепиться на ханшинном заводе. Сколько же их было убито за весь день 13-го июля — считать не было времени. О потерях китайцев можно судить по тому, что убирать китайские трупы после этого боя харбинцам пришлось целых три дня.

Четверо нижних чинов и командир 15-й сотни штаб-ротмистр Чаленков пали с русской стороны на поле битвы; кроме того, десятеро, и в их числе горой телинского отряда штабс-капитан Ржевуцкий, были ранены.

Были в этот день и другие герои, правда, незаметные, но, тем не менее, подвиг который был так же величественен, как и подвиг беззаветных храбрецов, грудью отстоявших Харбин и прибавивших новые лавры в победный венок своей Родины.

В самый разгар боя, когда свинцовый дождь так и осыпал штурмовавших ханшинный завод храбрецов, старший священник охранной стражи отец Александр Жуковский был около своих земляков-героев. Этот скромный служитель алтаря напутствовал умиравших воинов, утешал раненых. Тут же, в трёхстах шагах от неприятельской цени, работали врач-ветеринар Рейтер, фельдшера Зыбайло и Вострицкий, работали с необыкновенным самоотвержением, как будто они застраховали себя от всякой опасности.

Скромные герои — великие герои.

Горячо благодарил в этот день генерал Гернгросс победителей. Воздав должное офицерам, он не забыл и солдат.

Вот его слова:

«Нижние чины рвались вперёд и перед таким натиском не мог долго удержаться значительно превосходивший нас в силах противник. Благодаря их храбрости он был обращён в бегство...»

Но, потерпев поражение, китайцы всё ещё упорствовали и укрепились у станции Затон. Мало того, урок показался им недостаточным, и они начали бомбардировать Пристань. Это продолжай ось целый день 14-го июля.

— Отчего не приказывают выгнать их? — недоумевали защитники Харбина.

— Следовало бы, непременно следовало бы... Ишь так шрапнелью да гранатами и жарят!..

— Страх-то не особенный!

— Так-то так, а уже кое-кого из наших поцарапали...

— И то сказать: изводят... На «уру» бы их!

К вечеру этого дня разнеслась весть, что генерал вызывает охотников, чтобы отогнать китайцев от позиции. Охотниками оказались все, кто носил оружие, но генерал Гернгросс нашёл, что вполне достаточно и трёхсот человек. Однако и в них не представилось надобности.

Лишь только стемнело, громадное зарево поднялось над Затоном. Сейчас же посланы были разведчики узнать, что это значит. Те вернулись и донесли, что китайцев и след простыл...

В самом деле, китайцы так были перепуганы русским отрядом, что бросили своих убитых, громадные запасы патронов, зажгли все строения Затона и ушли от Харбина в свою крепость Ху-Лань-Чен на Сунгари.

Сейчас же пустились их нагонять и догнали только за семь вёрст. Отступали китайцы в полном беспорядке. Едва завидели они приближение погони, как с криками ужаса ударились в бегство. До самого Ху-Лань-Чена преследовали их харбинцы. Ещё несколько сот врагов легли под выстрелами преследователей. Другой сильный отряд, укрепившийся в девяти верстах от Харбина, тоже бежал в Ажехе, как только прослышал, что против него выслан отряд казаков под командой Логинова.

Шеу, цицикарский дзянь-дзюнь, отправляя отряд, прислал сказать русским, что он камня на камне не оставит в Харбине, что весь этот посёлок будет стёрт с лица земли.

И что же? Как оправдались слова этого хвастуна?

А вот как: на Харбин из Ху-Лань-Чена и Ажехе были отправлены Шеу 6000 человек, снабжённых оружием и крупповскими пушками новейшего образца. Из них под знамёнами остались менее тысячи... Остальные или были убиты, или разбежались. Крупповские же пушки, почти безвредные в руках китайцев, попали в русские руки и преисправно уничтожали целыми десятками своих бывших хозяев.

Затем хвастливый Шеу объявил, что, разорив Харбин, он истребит всех русских инженеров и агентов железной дороги, а их в Харбине после бегства китайцев находилось до тысячи человек.

Как видно, и у китайцев хвалёное слово в прок нейдёт. Это жалкое хвастовство доказывает только одно: бедняга Шеу вообразил, что имеет дело с ничтожными пигмеями-европейцами, умеющими, как они доказали вскоре, грабить беззащитных и не сопротивляющихся, но вместо этого он встретил титанов — русских. И, конечно, дорого поплатился за свою опрометчивую забывчивость.

А впереди его ждали новые уроки.