покойствие Варвары Алексеевны продолжалось очень Недолго. Общее ликование только усиливало её тоску. Она видела, как возвращаются победоносные войска, слышала постоянные вести о победах, об освобождении русских отрядов, там и сям в Маньчжурии отрезанных от главных сил китайцами, но той вести, которая была бы ей дороже всего, вести о муже — не было...

Напрасно добрые люди, у которых она поселилась в Благовещенске, старались развлечь её, это не удавалось.

— Варвара Алексеевна, голубушка, говорила Апиа Ивановна, — сегодня привезут китайские знамёна, пойдём смотреть!

Кочерова только слабо улыбнулась.

— До того ли мне! До торжеств ли, когда сердце разрывается на части... Ведь о Мише ничего не слышно.

— А вы утешайтесь надеждой: никто, как Бог!

Говоря так, Анна Ивановна старалась не смотреть на свою подругу.

Та скоро заметила это.

— Анна Ивановна, вы что-то скрываете от меня! — воскликнула она. — Ради бога, вам, наверное, что-нибудь известно...

Анну Ивановну всю так и передёрнуло: столько тоски было в этом восклицании измучившейся души.

— Э-эх! Один конец! — вдруг решительно сказала она. — Чего вам мучиться, лучше разом отрезать всё.

Молодая женщина схватилась за голову. Сердце её почти перестало биться.

— Вы о Мише? Что с ним? Убит? Замучен? — едва слышно лепетала она.

— Да нет же, нет! Экая вы суматошливая! Ничего не известно ещё...

— Но вы... вы сказали... не томите. Где Миша?

— Он... он ушёл из Мукдена... Вот всё, что известно здесь...

— Один... О, это — гибель!

— Нет же! С целым отрядом... Поручик Валевский начальник его.

— И что же? Где этот отряд? Разве его не выручили?

Анна Ивановна только руками развела:

— Ничего точно не известно! Все вернулись, а этот отряд — что в воду канул!

Варвара Алексеевна зарыдала.

— Миша, Миша мой! стонала она. — И зачем я не была около тебя! Я бы уговорила тебя, я бы спасла тебя... а теперь... О, Господи!

— Милушка моя, да перестаньте вы, родная! Сходите, помолитесь Николаю Чудотворцу, что с «Селенги» принесли... Зачем заживо Михаила Васильевича хоронить? Может быть, и вернётся... Точно ничего не известно! Эка! Столько людей! Не иголка же они, без вести не пропадут!.. Кто-нибудь да остался бы цел, весть подал бы... Право, сходите, помолитесь, сразу легче будет...

Добрая женщина путалась в словах. Она хотя и объявила, что будет говорить правду, но на это духа у неё не хватило. Да и как она могла сказать всё, что было уже известно о судьбе мукденского отряда!..

Впрочем, её слова подействовали на Варвару Алексеевну успокаивающе. Она и сама сообразила, что молитва — лучшее средство в те мгновения, когда сердцем и душою овладевает тоска...

Наскоро одевшись, она вышла из дома и направилась к церкви. В своём смятении она не замечала, какими сострадательными взглядами окидывали её на пути встречные.

— Никак молодого Кочерова жена? — спрашивали тихо за спиной.

— Какая жена! Вдова! Верно, панихидку по мужу служить идёт.

— Да разве его убили?

— Чего же ещё, когда в Ляо-Яне голова инженера выставлена на стене.

— Верховского, что ли?

— Его самого, и в клетке даже...

— Вот грех-то! Эх, бедная!.. А Кочерова жаль! Молодец был...

— Был вот, да весь вышел...

— По всей видимости, и могилок не сыщешь...

К великому своему счастью, бедная молодая женщина ничего не слышала из этих пересудов.

Горячо молилась она в церкви, слёзы ручьями текли по её побледневшему лицу. И чем более молилась она, тем более осенял её благодатный покой, умиротворял её душу, примирял даже с ужасным несчастьем... Готовая ко всему, вышла она ив храма и почти спокойная пошла домой.

А Благовещенск ликовал... Из-под Айгуна возвращались раненые и добровольцы. Они были привезены на пароходе «Благовещенск». Пароход был по-праздничному разукрашен взятыми в боях китайскими знамёнами... Среди них бросалось в Слава большое чёрное знамя с синей и красной каймами и жёлтыми надписями. Это было знамя боксёров. Тут же было красное с синей каймой знамя правительственных войск. Были и живые трофеи. На пароходе сидели раненые маньчжурки и маньчжурята, подобранные в разорённых фанзах и пощажённые победителями. За ними теперь ухаживали, как за своими, и заметно было удивление этих несчастных.

Среди этих людей, не пленных какие же это были пленники? — а скорее несчастных, которые теперь заслуживали сожаления, особенно выделялся один старик-маньчжур с вспухшими от слёз веками. Когда он высадился на берег, толпа встретила его с заметным сочувствием...

— Богатей ихний. Из Амма! — объясняли на берегу. — Теперь нищий...

— Война разорила?

— «Большие Кулаки» с толку сбили. Они обещали в три дня Благовещенск взять и все русские земли за Зеей им отдать...

— И что же?

— Сами знаете, что! Вон он, дым-то, столбом! И теперь ещё их фанзы горят... Старик-то волосы на голове рвёт. Тридцать лет, говорит, жил с русскими в мире и дружбе, а тут вот что вышло... Прибежал к нашим и говорит: хоть убейте, а в Китай не пойду!

— Оставили?

— Местные крестьяне за него поручились.

— Теперь расторгуется. У них это недолго.

Варвара Алексеевна уже знала о китайчонке Цапфу, которого взяли русские из разрушенного Сахалина, Китайчонок этот был Принят на воспитание одним из благовещенцев и пользовался в русской семье такими заботами и уходом, как будто он был родным сыном.

Не успела ещё Кочерова взойти на крыльцо дома, как Анна Ивановна встретила её громким криком:

— Голубушка, идите скорее! Вам телеграмма пришла!

— Откуда? — встрепенулась Варвара Алексеевна. — От кого?

— От кого — не знаю, а пришла из Владивостока... Верно, о Михаиле Васильевиче... А болтали, ведь, что и могилки не сыскать.

У Кочеровой даже руки опустились.

— Разве известно что?

Анна Ивановна спохватилась:

— Мало ли что болтают! Вздор всякий... Разве можно верить? Да, милушка, телеграмму-то скорее читайте. Что там?

Телеграмма была действительно из Владивостока. «Приезжайте немедленно в Порт-Артур, вы очень нужны», — значилось в ней. Далее следовала подпись того знакомого семейства, у кого Кочерова останавливалась перед отъездом в Благовещенск.

— Что это значит? Тут ничего не сказано! — вскрикнула не своим голосом Варвара Алексеевна. — Кому я нужна? О Мише есть вести? О папе и маме?.. Ехать, скорее ехать надо...

Анна Ивановна в душе была очень довольна этим отъездом.

«Погиб Михайло-то Васильевич, и сомнения в том не может быть! — размышляла она. Да, верно, и погиб-то непросто в муках... Пусть она лучше не от нас это узнает... Уж я и не представляла, как сказать ей о мукденских бедах... Пожалуй, с ума бы бедняжка сошла. Не шутка — всех потеряла. Свёкор со свекровью и золовкой в Пекине погибли, а муж здесь... Эх, горемычная!»

О мукденском отряде приходили в самом деле страшные известия... В гибели его и гибели ужасной никто.

С южной стороны Маньчжурии порт-артурскую ветвь Сибирской Магистрали охраняли два русских отряда — полковника Мищенко в Ляо-Яне и маленький отряд поручика Валевского в Мукдене.

В Ляо-Яне ещё с 14-го июня появившиеся боксёры начали своё дело разрушения: запылали казармы, мост, железнодорожные постройки. Мищенко высылал казачьи отряды для охраны их и наказания виновных. Китайские власти все извинялись, но мер к прекращению беспорядков не принимали. Приходилось действовать только своими силами. Без всякого объявления войны под Ляо-Янем происходили кровопролитные битвы. На русских наступали войска всех трёх родов оружия. Русские одолевали нападавших, потери которых в горячих боях достигали иногда нескольких сотен. Но долго это продолжаться не могло. Русские были уже загнаны в чумный барак, и китайцы сторожили их, не давая возможности выйти. Уходить было опасно, а оставаться — невозможно. Люди, выдержавшие беспрестанные бои, были переутомлены до последней степени, запас патронов подходил к концу. В отряде были раненые, женщины и дери, о спасении которых приходилось заботиться прежде всего. Решили уйти, и ночью, благодаря самоотверженности поручика Щёкина, это отступление удалось. Но отряд всё-таки погиб бы, если бы из Ин-Коу не подоспели к нему подкрепления; благодаря этому можно было продолжать отступление, пользуясь железной дорогой. Ляо-яньский отряд кое-как выбрался из смертельной опасности, достигнув занятого русскими Да-Ши-Цао, с потерями: 18 человек убитых, б пропавших без вести и 26 контуженых и раненых.

С мукденским отрядом было совсем другое.

Мукден — это главный город в Маньчжурии, вторая после Пекина столица Китая. Здесь резиденция тсунг-ту, или генерал-губернатора Маньчжурии, и поэтому сюда ранее всего попал упущенный русскими в Телине императорский указ об изгнании из Маньчжурии европейцев.

В Мукдене римско-католической миссией! был сооружён великолепный собор. Это было первое европейское здание, сожжённое здесь боксёрами.

Михаил Васильевич, у которого здесь работали артели, явился сюда, прослышав, что с рабочими возникли недоразумения. Но когда он прибыл, все рабочие уже разбежались, а народ кругом волновался.

— Не вовремя вы сюда! — встретил Кочерова командовавший местным отрядом поручик Валевский.

— Вижу сам, ну да ничего! — бодрился Кочеров. — Лишний человек вам будет подмогой. Волнуются?..

— Не говорите... Ужасы, каких не дай Бог никому перенести. Собор сожгли, своих, кто в христианство перешёл, без пощады режут, католических миссионеров так и гонят.

— Ну, они это заслужили! Из-за них же вся каша!

— Так-то так! А расхлёбывать её нам придётся...

— Ничего, авось вызволимся!

— Да, главное, что помощи даже и ждать нельзя. Телеграф с Ляо-Янем прерван, мы окружены...

— Тогда мы и сами отобьёмся...

Поручик Валевский был красивый молодой человек с несколько грустным лицом, необыкновенно вежливый и деликатный. Он словно не ко двору был в этой стране, где грубая сила правила балом, но храбрость его и решительность были вне всяких сомнений. Это знали все его подчинённые, общим любимцем которых он был.

— Отобьёмся, я думаю, — отвечал поручик, и заметив подходившего бравого унтер-офицера, крикнул ему: — Что, Пилипенко, отобьёмся от длиннокосых?

— Так точно, ваш-бродь! лихо откозырял тот. А пока что отходить нам нужно.

— Что случилось?

— Китайская конница валом валит!

— Много?

— Видимо-невидимо! Жгут мосты, и пушки с ними... Как бы врасплох не застали...

Валевский задумался.

— Что же! — словно советуясь сам с собой, сказал он. — Отойдём мы в чумные бараки. Они ведь укреплены?

— Так точно! Недавно земляная работа закончена. Пока что — там отсидеться можно.

— Тогда и отступим туда и укрепимся.

Неприятеля ждать пришлось недолго. Китайские кавалеристы, как только собрались, кинулись на горсть русских. Они были отбиты, но Валевский понял, что вторичного нападения ему не выдержать, и сейчас же перешёл со всем отрядом и служащими в бараки, где всё-таки можно было защищаться от неприятеля. Собрались все: военные железнодорожные агенты, инженер Верховский; были две женщины — телеграфистка Лутовенко и жена машиниста Рузанова. Всего было 54 человека. И эту горсть, запёршуюся за деревянными стенами жалкого укрепления, осадили пять тысяч китайцев.

Молодцы не унывали.

— Отсидимся! — весело говорили они. — Пусть попробуют только сунуться. А там наши подойдут.

— Откуда? Из Ляо-Яня и Телина помощи ждать нечего. Там самим не до того!

— На станциях есть... охранные.

— Много ли их! Как бы их самих выручать не пришлось.

— Никто, как Бог! Его святая воля!

Только одна эта надежда и оставалась у неустрашимых людей.

А китайцы, между тем, не дремали. Было 23-е июня, когда они из четырёх орудий начали с трёх сторон бомбардировать бараки. Одновременно с этим не смолкали ружейные залпы.

— Беда, коли Пристреляются, — говорили солдаты.

Не сдобровать нам!

— А вы, ребята, не дозволяйте им пристреливаться, — ободрял Валевский. — Бейте по орудийной прислуге. Орудия-то не прикрыты...

Это помогло. Русские не давали китайским артиллеристам примериться к орудиям. Выстрелит китаец раз, на другой нужно нового: меткая пуля уже свалила бомбардира. Китайские гранаты перелетали через бараки.

Так продолжалось с утра и за полдень. Вдруг около часа дня откуда-то издали донеслись голоса.

— Что это? Никак наши? — заволновались в бараке.

Стали прислушиваться. Голоса всё ближе...

— Что за оказия! С песнями идут! Уж не подкрепление ли?..

Нет, это отступала с железнодорожной станции Цай-Ло-Ку кучка солдат — в 12 человек всего.

Три сотни китайцев с двумя орудиями наседали на них, а храбрецы шли с громким пением.

До бараков они добрались благополучно: Утомлены они были до последней степени. Жажда мучила этих людей. Но на дворе бараков они почувствовали себя на седьмом небе.

— Словно из ада выскочили! — говорили новоприбывшие.

Они расположились на отдых, закурили папиросы и держали себя так спокойно, словно визг гранат и свист пуль были приятной для слуха музыкой.

Отряд Валевского таким образом усилился, но это имело мало значения. Как ни метки были русские стрелки, но китайцы всё-таки пристрелялись, и их снаряды стали ложиться на дворе барака. Вспыхнул было пожар, но его успел потушить солдат Живулько, самоотверженно кинувшийся на крышу барака, не обращая внимания на пули. Ему удалось сбить пламя, но он тяжело был ранен в ногу.

Под вечер бомбардировка прекратилась, стих и ружейный огонь. Осаждённые могли вздохнуть спокойно.

— Нам мет возможности держаться, — говорил Валевский своим ближайшим товарищам. — Один убит, двое ранены. Китайцы пристрелялись... Ещё день — и их снаряды разнесут наш барак. Что, господа, скажете?

— Нужно уходить! — выразил своё мнение Кочеров.

— Я то же думаю, и нечего медлить... Счастье наше, что с нами всего две женщины... Им бы предложить переодеться.

— Как переодеться?

— В мужское платье... Это было бы очень удобно при отступлении.

— Мало нас!

— На пути присоединятся ещё!.. Итак, решено: мы уходим!

В ночной темноте тронулся маленький отряд. Ки тайцы, уверенные, что русские не уйдут от них, даже и не сторожили неприятеля, так что удалось выйти из барака и, благополучно миновав китайские деревни, выбраться на линию железной дороги в восьми верстах за Мукденом. Женщины шли в мужских костюмах и поэтому не особенно мешали на таком опасном пути.

— Знаете что!? — обратился Валевский к Михаилу Васильевичу, шедшему около него в голове отряда. — Я предчувствую, что мне не довести моих людей... Скоро меня убьют!

— Бог с вами! Что вы такое говорите! Откуда вы можете знать?

— Чувствую...

— Мало ли что можно чувствовать!

— А на этот раз я не ошибаюсь! не хочется умирать, мама у меня старушка останется. Жаль её, а пуще их жаль! — поручик кивнул на отряд. — Одни они не дойдут, пожалуй.

— Перестаньте вы говорить так! К чему такие мрачные мысли! Вернёмся все живы-здоровы, только бы до Ляо-Яня дойти. Вероятно, полковник Мищенко не ушёл оттуда.

— Не знаю, не думаю, но всё может быть.

Более ни слова не сказал Валевский о своих томительных предчувствиях, но грусть ясно была написана у него на лице.

Едва отряд вышел на линию, глазам людей представилась тяжёлая картина. Мосты были сожжены, болты и накладки унесены, рельсы сорваны, шпалы сняты... Работа, долгая и трудная, пропала даром.

Как только рассвело, отступавшим пришлось столкнуться с китайцами. Те грабили линию. Были среди них и регулярные солдаты. Началась перестрелка.

Вдруг по отряду пронёсся вопль:

— Поручик убит!

Действительно, бывший верхом Валевский неожиданно свалился вместе с лошадью. Русские смешались. Это заметили китайцы и кинулись было на них. В самый критический момент перед русскими появился их командир.

— Ребята! — раздался его голос. — Я цел!.. Вперёд! Видите мост, там наши... спасём их!

Разом все ободрились.

— Ура! — загремело с двух сторон, и маленький отряд быстро перешёл в наступление.

Китайцы разбежались...

Валевский оказался прав. На железнодорожном мосту через Хунь-Хэ, протекающую в Мукдене, засели 18 человек охранной стражи и один агент. Целый день отбивались они от неприятелей, и теперь отряд выручал их из безвыходной ситуации. Радости спасённых не было конца. Их «ура» долго не смолкало. А, между тем, радоваться было совершенно нечему: опасности ещё только начались... Едва прошли ещё несколько вёрст, как чуть было не попали в засаду. Китайцы засели в постройках железнодорожной станции Су-Е-Тунь и сидели так тихо, что Валевский рискнул послать на станционный двор казачий разъезд. Но едва только семеро казаков очутились там, по ним загремели залпы. Казаки спешились и стали отстреливаться; перестрелка завязалась горячая.

— Слава богу, что так вышло! — воскликнул Валевский. — Не догадайся я послать разъезд, весь отряд втянулся бы во двор и нас перестреляли бы.

— Смотрите, патронов мало, — предупредил его Кочеров.

— Знаю, я и то приказал стрелять пореже... Но что это? С какими вестями?

К поручику галопом нёсся казак.

— Что случилось? — встревожился Валевский. Какие вести, голубчик?

— Ваш-бродь! — едва переводил дыхание вестовой. — Беда!.. С фронта пехота наступает, с левого фланга конница... что делать — не знаем!

— Сейчас я сам... сам пойду! — дрогнувшим голосом воскликнул поручик. — Эй, лошадь запасную!

— Слушайте, вы не очень под пули подставляйтесь, — остановил его Михаил Васильевич. Что мы без вас будем делать?.. Для нас себя поберегите!..

— Это вы про что? — засмеялся Валевский. — Про то, что я говорил? Не бойтесь, сегодня я уцелею.

Он прямо под пулями помчался к самому опасному месту: на левый фланг. Доехать Валевский не успел под ним снова была убита лошадь. Тогда он кинулся к своим бегом. Китайская пехота так и наседала. Впереди китайцев шёл их командир. От пуль стоял сплошной стон. Русские подавались назад и приближались к линии огня со станции. Опасность была серьёзная.

— В штыки! — скомандовал Валевский. — За мной!..

Он первый кинулся вперёд. Отряд последовал за любимым командиром. Вольнослужащий Охотников, перегнав всех товарищей, кинулся к китайскому командиру. Одно мгновение, один только взмах штыка, и китаец, заболтав в воздухе руками, грохнулся на землю. Опальные были откинуты. Дорога вперёд была открыта.

Тронулись. Идут. Вдруг крик, точнее, вопль ужаса вырывается у передовых. Останавливаются и другие.

— Что такое случилось? — слышатся тревожные восклицания.

— Взгляните-ка, братии! Вот ужасы-то! — понеслось по отряду. — Ах бедные! Ах несчастные! Да как же это так можно!..

Перед измученными, исстрадавшимися людьми два трупа. Это — тела земляков — по рубахам видно. Они производят ужасное впечатление. Трупы обезглавлены. По ранам видно, что головы не отрублены, а отрезаны. Ни рук, ни ног нет. Кожа на груди вырезана и на ней штыками понаделаны отверстия в виде креста...

— Наши!.. Упокой, Господи, их душеньки в селении с праведниками! Даруй им вечный покой! — слышится шёпот.

— Видно, свои оставили, вот и попались этим проклятым в руки... Замучены...

— И нам то же будет!

— Ну нет! Пусть погодят! — и не одна рука тянется к револьверу, словно желая убедиться, осталась ли там для себя последняя пуля.

— Что же теперь делать? Нужно погрести их, — раздаётся голос.

Все встрепенулись, выход из тяжёлого положения был найден.

— И в самом деле, разве можно оставить так? Ройте, ребята, могилу! — идёт меж солдатами разговор.

— Конечно! Может, и самим так валяться придётся. Не попусти, Господи!

Несмотря на усталость, на посвист китайских пуль, несмотря на то, что каждая минута промедления грозила серьёзнейшей опасностью, солдаты и казаки принялись за печальное дело.

Валевский не останавливал их. Зачем? Риск был так велик, что смерть, казалось, уже витала над всеми этими людьми. Рано или поздно подойдёт роковая минута.

— Всё бы ничего, да три беды сразу пришли, — жаловался поручик Кочерову.

— Опять пугаете? Что такое ещё?

— Патроны кончаются. Мало остаётся сухарей, всего на три дня взяли, да и то не все... И воды нет.

— А колодцы? Вон их сколько!

Валевский только головой покачал:

— Разве можно оттуда пить? Колодцы все отравлены...

Он старался ободрить людей надеждой на отдых в Ляо-Яне, но видно было, что в душе он и сам не верит в успех отступления.

Теперь шли только ночью. Если видели китайцев, разрушавших железную дорогу, их не трогали: приходилось беречь патроны для обороны в случае наступления неприятеля. Так добирались, вернее, прокрадывались в зарослях по берегу реки Тай-Цзы, пока не приблизились к Ляо-Яню на десять вёрст. Здесь Валевский перевёл весь отряд на остров посреди реки, а инженеру Верховскому поручил расследовать, есть ли русские в городе или ушли уже оттуда. Верховский с тремя солдатами тронулся на эту отчаянную рекогносцировку и возвратился благополучно, но с самыми печальными вестями.

— Мищенко в Ляо-Яне нет, — доложил он. — Очевидно, он только что ушёл. Ляо-Янь горит, невдалеке от него слышны ружейные выстрелы и пушечная пальба...

Все теперь в отряде опустили головы. Свои были недалеко, но не было возможности пробраться к ним. Целая китайская армия оказалась между отрядами Вазовского и Мищенко.

Что было делать? На острове отряд был в сравнительной безопасности, китайцы не заметили его, но нельзя же было сидеть здесь: следовало идти... Но куда?

Вазовского озарила удачная мысль:

— Корея близка, пойдём туда!

— Я предложил бы идти по линии к Ин-Коу, — заметил Верховский. — Так, по крайней мере, выйдем к своим.

— Нет, это невозможно! — воскликнул Кочеров. — До Ин-Коу везде китайцы... Они не пропустят нас.

Два голоса были против одного, решено было идти в Корею в надежде, что там примут их радушно...

Во время сидения на острове жажда нестерпимо мучила людей. На реку ходить за водой боялись: их могли заметить китайцы. Вырыли колодец и только таким образом достали мутной воды, которой кое-как утолили жажду.

Так провели пять часов в сравнительном покое и безопасности. Вдруг на берегу раздался оглушительный рёв. У всех в отряде замерло сердце.

— Китайцы... заметили! — раздался шёпот.

Китайцы, отставшие от отряда Мищенко, обнаружили убежище русских и сейчас же кинулись на них. Все нападения были отбиты, но маленькому отряду это стоило одного убитого и одного раненого.

Ночью выступили далее. Пошли берегом Тай-Цзы в надежде достичь реки Ялу и по ней уже добраться до Кореи.

Двигались тихо и старались только, чтобы китайцы не заметили их. А те будто и в самом деле не замечали уходившего отряда. Русские ободрились. По дороге им попался китаец. Он казался таким добродушным и ласковым, что даже Валевский доверился ему и попросил указать дорогу поближе.

— Если пойдёте через гору, это сократит ваш путь, — отвечал тот. — Да и боксёров здесь нет. Нет и солдат.

Он так усиленно предлагал свои услуги провести отряд, казался настолько искренним, что ему поверили, и все пошли за ним.

Подъём на гору был очень труден. Шли по крутой дорожке. Это измучило и людей, и лошадей. Раненых приходилось нести на руках. Одно только было утешительно: китайцы, казалось, совершенно оставили их в покое. По крайней мере, китайцев нигде не было видно. На вершине горы сделали привал. Отдых восстановил силы людей. Начался спуск. Горная тропинка шла отсюда по ущелью. В середине его увидели фанзу; вдали стальной лентой извивалась река. Казаки сейчас же спустились к фанзе, думая, что она брошена, и надеясь найти там корм и воду для лошадей. За ними пошли и другие. Когда последний спускался с горы, вдруг затрещали выстрелы.

Китайцы заманили отряд в ловушку!

— Братцы, — вскрикнул Вазовский. Скорее вон отсюда, бегом, кто как может!

Можно было подумать, что панический ужас овладел этими людьми, жизнь которых теперь была на волоске. Они бежали по ущелью, стараясь поскорее вырваться из него. Китайцы, между тем, были уже на верху горы, залегли там и беспрерывно стреляли по русским. Жутко становилось беглецам в ущелье. Пули уже не свистели, а щёлкали о камни у ног — спереди, сзади, сбоку. Стали стрелять по раненым, которых было положили у фанзы. Приходилось уносить их под прикрытие огня стрелков. Те не подпускали китайцев близко. Более полуверсты пришлось идти под огнём китайцев по совершенно открытой местности. Отвечать на выстрелы было бесполезно. Китайцы залегли за камнями на вершине и были под надёжным прикрытием.

Валевский замыкал отряд. Кругом него шлёпались китайские пули, но он словно забыл о них. Хладнокровие этого молодого человека было поразительное, геройское. Вдруг словно какая-то невидимая сила опрокинула его навзничь. Он упал и не поднялся. Один из солдатиков подбежал к нему и быстро освободил от пояса и шашки. Солдат весь задрожал, увидев на груди у командира кровавое пятно.

— Милый, что с вами? — кинулся к поручику Михаил Васильевич.

Валевский уже пришёл в себя.

— Ранен... насмерть! — прохрипел он, захлёбываясь кровью. — Револьвер... пристрелить...

Он стал шарить у пояса, отыскивая кобуру.

— Вы оставляете меня, — хрипел он. — На муки...

— Ваше благородие! — воскликнул солдат. — Да не в жизнь... сами умрём около вас...

Голос служивого дрожал, он и не замечал, что по лицу его ручьями текут слёзы...

Умирающий герой, на лицо которого «нала уже земля», то есть лицо приняло предсмертный сероватый оттенок, извивался от страшной боли, но ни один стон не вырвался из его высоко вздымавшейся груди.

Кочеров, тоже рыдавший, стоял около него на коленях.

— Стойте... друг за друга стойте!.. — тихо говорил умиравший. — Не разлучайтесь... Помни присягу!.. Бейся с врагом насмерть и живой не сдавайся... О Господи! Кому команду? Верховского, Пилипенко, Карпова, где они?.. Сюда, ко мне!..

Он, собрав последние силы, приподнялся на локте и с тоской огляделся вокруг. Около него не было никого из тех, которых он звал. Верховский был в резерве под горой, Пилипенко бился с китайцами на правом фланге, урядник Карпов с ранеными и лошадьми находился на левом; к своему счастью, в отряде ещё и не знали о трагедии, случившейся с любимым командиром.

— Пилипенко!.. — простонал Валевский.

Кочеров бегом кинулся к правому флангу, где был старший унтер-офицер. Но он успел пробежать только несколько шагов. Что-то словно обожгло ему плечо и свалило с ног... Смельчака догнала китайская пуля...

— Бородач!.. — шептал Валевский. — На Корею идите... По линии погибнете... Пилипенко пусть ведёт... Ох, душно... задыхаюсь... Вот смерть!..

Трясущимися руками он достал из бокового кармана пачку денег.

— Бородач... Маме... двести рублей... ей, моей старушке... Маме... Прощай... Господи, спаси моих!..

Умирающий приподнялся.

— Слушать приказ: головы и патроны беречь... Без толку не стрелять... Прощайте!.. Мама...

Он вздрогнул, вытянулся и затих.

Смерть взяла свою жертву.