арвара Алексеевна ни жива ни мертва пересела Хабаровске на поезд Уссурийской железной дороги.
Недавно ещё она проезжала по этим местам, а всё там переменилось до неузнаваемости. Хабаровск был полон войск. Казаки, стрелки, артиллеристы — все перемешались в ожидании того момента, когда их отправят вглубь Маньчжурии на новые подвиги.
Теперь уже освобождать было некого — железнодорожные отряды освободились сами и теперь шли побеждать. Говорили уже не о страхах, а о победах.
Генерал Ренненкампф со своими орлами молодецким поиском взял Мергень, шёл на Цицикар; Ху-Лань-Чен и Ажехе, угрожавшие Харбину, были во власти русских. Везде, где только ни появлялись эти орлы, китайцы бежали в паническом ужасе.
— А вот и не везде бежали! — слышала молодая Кочерова один разговор. — Как не везде? Везде!
— А в Хай-Чене? Там орудийную прислугу стрелки переколоть решили, а китайцы шагу от орудий не сделали, смерть предпочли, а не ушли...
Взрыв хохота встретил эти слова.
— Чему смеётесь? Разве не храбрецы?
— Так как же уйти-то им было, когда они прикованы были к орудиям...
— Вот и выходит, что много шума из ничего...
Кочерова прислушивалась ко всем этим разговорам.
Хвастовства не было слышно в них. Говорили, как о самой обыкновенной вещи.
— Пожалуйста, скажите... — обратилась она к одному из спутников. — Что с мукденским отрядом?
— Поручика Валевского?
— Да... Что с ним?
— Погиб! — последовал эффектный ответ. — Впрочем, сударыня, — поправился говоривший, заметив страшную бледность молодой женщины, там кто-то спасся...
«Погиб отряд, погибли все! — вихрем пронеслось в голове у Варвары Алексеевны. — Михаил погиб... Теперь не может быть сомнения, всё кончено... Вот он, страшный удар грома. Вот когда он ударил со всей силой у меня над головой!»
Бедная молодая женщина замерла, ушла в себя... Цель путешествия — Порт-Артур — потеряла уже для неё всякое значение; ведь она направлялась туда, чтобы получить подтверждение ужасных подозрений...
А кругом только и было, что разговоров, и притом весёлых, с шутками, о совершившихся грозных событиях. Все похвалы, честь и слава побед выпадали на долю казаков.
— Молодцы, право, молодцы! — говорили в вагонах. — Смельчаки! Не только что китайцы — весь мир не устоит против них... И заметьте, это — одни только наши сибирские.
— Так-то так, а вот телеграммы: из Одессы «железную бригаду» отправили, из Петербурга артиллеристы посланы. Как бы им с пути не пришлось вернуться...
— А и в самом деле, ни здесь, ни под Пекином делать нечего...
Поезд подходил к станции Муравьёв-Амурский в 377 верстах от Владивостока. Он перебрался через великолепный мост, перекинутый через реку Имань, миновал Графский посёлок, откуда началась постройка Уссурийской железной дороги, и шёл лесом к станционному посёлку, живописно расположившемуся вдоль рельсового пути.
Если бы только пассажиры этого поезда знали, какую тревогу вызывает в жителях посёлка их приближение.
В ночь, предшествовавшую проходу этого поезда, но Муравьёву-Амурскому вдруг разнеслась весть, приведшая всех в ужас:
Хунхузы подходят...
— Где? Откуда?
— От Владивостока!.. Сотнями так и прут...
Эту весть принёс высланный из посёлка патруль. Патрульные дошли до семафора и увидели в кустах за ним подозрительное движение. На оклики никто не ответил, но движение не Прекращалось.
— Хунхузы, решили молодцы и вернулись с этой вестью в посёлок.
Что там творилось, когда весть разнеслась по нему!
— Ратуйте, кто в Бога верует! — орала благим матом на главной улице посёлка одна казачка. — Хунхузы идут. Конец Нам приходит!
Голос у неё был зычный, но этого ей показалось мало. Она схватила мужнин револьвер и начала палить в воздух. Паника охватила всех. Жёны служащих, оглашая улицы причитаниями и плачем, похватали ребят и кое-какой домашний скарб и бросились спасаться — кто на станцию, кто в депо. Ребят тащили даже голыми, потому что перед тем их укладывали спать и совершали вечернее Омовение. Солдаты, схватив ружья, бросились бежать, сами не зная куда... Не было офицера и некому было распорядиться. Наконец всё воинство собралось в депо. Кто явился с дробовиком, кто с винтовкой, у некоторых уже оказались через плечо сумки, сшитые из женских юбок.
— Никак нельзя!.. Придётся выдерживать осаду! — объясняли они. Так для сухарей.
— Уж и осаду! — возражали скептики.
— А как же! Без осады не обойдётся... С хунхузами шутки плохи... Придётся отсиживаться, как в Харбине, пока не выручат!..
В депо происходила суматоха. Женщин рассаживали в вагоны и даже на паровозы. Кое-где выставили караулы. Вдруг хватились самого главного: не было с чем выдержать осаду: ни сухарей, ни патронов. Всё это осталось в селении. Несколько смельчаков вызвались сходить туда, их отпустили, страшась за их участь.
— Братцы, голубчики, вызвольте вы нас! — умоляли солдат.
— Не выдадим, будьте спокойны! — обещали те.
— А вы лягте на землю, послушайте ухом, как близко проклятые хунхузы.
Солдаты ложились, но хунхузов не было слышно...
Возвращения смельчаков из посёлка ждали с замирающим сердцем.
— Идут, идут! — раздались крики. — Батюшки! Раненые есть...
— Выстрелов-то не было слышно.
— Ничего не значит: в рукопашную схватились... Гляди-ка!.. Ах, бедняга, весь в крови.
Шествие приближалось к депо. Впереди несли ящики с сухарями, их было без числа. Потом — ящики с патронами. Среди подходивших резко выделялась одна группа. Двое из охотников волокли третьего. Бедняга, казалось, был без чувств. Голова его склонилась на плечо товарища, лицо всё было в крови.
Вошли на станцию.
— На целых двадцать дней припасы есть! — торжественно заявил один из железнодорожных агентов. — Вот я какой! Всё обдумал и захватил.
— А хунхузы?
— Не видали.
— Раненые тогда откуда же?
— Какие раненые?
— Да вот... этот...
Принявший на себя начальство отрядом охотников удивлённо взглянул в сторону, где уже укладывали бесчувственное тело, и изрёк:
— Пьян... мертвецки!
Ему не поверили:
— Кровь-то откуда же?
— Свалился с ног и разбился об рельсы!
Дальнейшие разговоры прервал свисток подходившего поезда.
— Пропустят ли хунхузы? — затревожились на станции. — Нужно предупредить...
Пусть постоит, пока солдаты не вернутся...
Против хунхузов вышел уже небольшой отряд из солдат железнодорожной охраны. Те прошли семафор, подошли к кустарнику, где патрульные заподозрили засаду хунхузов.
— Где же эти негодяи? — спрашивал командовавший отрядом у проводника.
— Здесь... за этими кустами.
Отряд пошёл смело. Командовавший им раздвинул кусты, взглянул за них и энергично плюнул.
Начинало уже светать, но, несмотря на полумрак, ясно можно было разглядеть за кустами... мирно пасшихся на лужайке лошадей и коров...
Эти-то безобидные животные и были приняты за страшных хунхузов...
Из-за них-то и была «пролита кровь», причём на память о кровопролитии бедняга, пострадавший из-за хунхузов, долго щеголял с внушительными «фонарями».
Впрочем, как ни комичен был сам по себе этот случай, он всё-таки мог продемонстрировать, что эти затерянные среди пустынь и лесов Уссурийского края люди всегда готовы дать врагу отпор.
В поезде, где была Варвара Алексеевна, много смеялись, когда узнали об этом переполохе. Только на одну Кочерову сей комический эпизод не произвёл впечатления. Она вся ушла в своё горе...
Варвара Алексеевна даже и припомнить потом не могла, как она пересела во Владивостоке на пароход, как началось бесконечно долгое путешествие по Японскому и Жёлтому морям. Пароход заходил в порты, принимал и ссаживал пассажиров, а бедная, убитая горем женщина запёрлась в своей каюте, молилась, плакала, и только одиночество несколько успокоительно действовало на её расшатанные нервы.
А на борту парохода не прекращался разговор о новой русской победе.
Взят был Ин-Коу, город-крепость, до которого доходила южная ветка Великой Сибирской Магистрали.
В Ин-Коу было русское население. Как только настали тревожные дни, все, кто только мог, взялись за оружие. Были сооружены баррикады из шпал. Все железнодорожные агенты вооружились винтовками, готовые дорого продать свою жизнь окружавшим их посёлок боксёрам, собравшимся в огромном количестве.
Происходили схватки, но русским всегда удавалось отбивать нападавших, которые оставляли после себя след в виде груд трупов.
В день решительного нападения громадная толпа боксёров в своих красных поясах, красных повязках и красных же шапках смело приблизилась к баррикадам, за которыми засели добровольцы и десант со стоявшей на реке Ло-Хе лодки «Отважный».
Впереди этой толпы шёл один, шёл неустрашимо, не заботясь об опасности. Это был боксёр, в которого «вселился дух» и которого по этому случаю не брали пули.
В пятидесяти шагах от баррикад боксёры остановились, а «осенённый духом» пошёл вперёд один.
За баррикадами все притихли в ожидании, что будет далее. «Святой» смело взошёл на баррикады и схватил одного из добровольцев за винтовку.
— Взять его! Расстрелять немедленно! приказал начальник.
Приказание было тут же исполнено, и боксёрам пришлось удостовериться, что для русских пуль неуязвимых нет, даже в числе китайских святых.
Боксёры громко вопили, но никто из них не думал уходить.
— Разогнать залпом! последовало новое приказание.
Грянули ружья, завизжали пули. Тринадцать боксёров завертелись на месте и рухнули на землю. Остальные, словно за тем только и пришли, чтобы посмотреть на смерть товарищей, немедленно после залпа разбежались без оглядки.
Ждать более; не приходилось. В Ин-Коу было 8000 боксёров и 3000 правительственных солдат.
«Отважный» стоял на реке, в заливе. Против форта, защищавшего город с моря, стоял «Гремящий». Его десанту и было поручено взятие форта.
Китайцы сами дали толчок началу предприятия. Они напали на русское консульство, и после этого медлить да раздумывать было нечего... Подан был сигнал к бомбардировке. Не прошло и часа, как китайские солдаты и боксёры оказались в железном кольце. Они стояли между городом и крепостью. С фронта и с суши их так и рвали русские пули, грозили страшные русские штыки и казацкие шашки, а сзади и сбоку на них сыпались гранаты с «Отважного» и «Гремящего», десант с которого взял даже без особого труда береговой форт.
В шесть часов пополудни русский флаг победоносно взвился над Ин-Коу. Ополоумевшие от страха китайские солдаты побросали оружие... Более 2000 китайских трупов лежали на поле битвы.
Последствия этой победы были весьма важные: путь в Маньчжурию и с юга был открыт для русских... И сразу же после этого Славного дела русские орлы полетели на Мукден.
Эта битва доказала, что боксёры перестали уже верить в свою неуязвимость.
Лишь только им начинало «влетать», они сейчас же бросали все свои красные шапки, пояса, перевязи и оружие, сбрасывали свои балахоны с огромными пуговицами и превращались в самых обыкновенных манз, смиренных и подобострастных до приторности.
Дяо-Хе, река, опоясывавшая Ин-Коу, долго ещё приносила в залив тела боксёров, а когда вода сбавила, целые ряды их были видны на дне...
Эта новая победа стала самой животрепещущей темой разговора в то время, когда пароход, на котором была Кочерова, подходил к Порт-Артуру.
Вот и Порт-Артур...
Как в забытье, сошла Варвара Алексеевна на берег, и первым её вопросом было: где спасшиеся из Мукденского отряда?
— В госпитале, кажется, они, — отвечали ей.
Не расспрашивая дальше, молодая женщина поспешила в госпиталь.
— Кочеров Михаил Васильевич? — спросила она, чувствуя, что сердце её перестаёт биться; от ответа зависела теперь вся её судьба.
— В палатах... Пройдите! — последовал равнодушный кивок.
— Что он?.. Что с ним? — чуть слышно спросила молодая женщина.
— Кто же знает? Много их там... Не разберёшь... Пойдёте, узнаете сами...
Варвара Алексеевна стремглав кинулась в палаты. На пороге она остановилась и огляделась вокруг.
Вскрик радости вырвался из её измученной груди, и она с распростёртыми объятиями устремилась к койке, на которой бледный, измождённый лежал дорогой ей человек.
Рыдая, приникла она к его худой, бессильно лежавшей поверх одеяла руке. Истерические рыдания рвались из её груди, она не находила даже слов для того, чтобы выразить свою радость...
— Милая, успокойся! — услышала она тихий голос мужа. — Успокойся, опасность миновала!.. Всё слава Богу! Я выздоравливаю. Мы опять будем вместе... я, ты, отец, мама... Лена, все, все... Но что нам пришлось вынести, что пришлось вытерпеть!..
Действительно, тяжёлые дни пришлось пережить горсти русских людей после смерти командира.
Валевский был душой отряда. Прямой, честный, с твёрдым, непоколебимым характером, он не щадил своей жизни для спасения вверившихся ему людей. С его смертью отлетел дух, объединявший команду, и начался разлад.
Тело героя не оставили на поругание врагам. Под градом пуль уложили дорогие останки там, где Валевского застигла роковая пуля. Рыть могилу не было времени. Тело обложили камнями и засыпали мелкими камешками. В виде надгробного залпа пустили несколько десятков пуль в китайцев и пошли вперёд... не зная, куда.
В отряде явились сразу два начальника: старший унтер-офицер Пилипенко и инженер Верховский. Последний объявил, что он поведёт отряд по линии железной дороги на Ин-Коу, а не прежним путём.
— Это никак не возможно! — отвечал Пилипенко. — Их высокородие изволили приказать отступление на Корею.
— А я нахожу, что необходимо идти на Ин-Коу. Так и будет! — возразил Верховский.
— Не могу знать. Я должен исполнить приказание начальника! — было ответом.
Солдаты разделяли мнение Пилипенко. Унтер-офицер был теперь для них непосредственным начальником, и они считали своей обязанностью повиноваться ему. За Верховского стояли железнодорожные служащие, но не все. Верховский понял это и не возражал.
На другое утро замечено было, что инженер, а с ним семеро служащих, телеграфистка Лутовенко и трое солдат исчезли из партии. Они ушли совершенно незаметно, и только при выступлении обнаружилось их исчезновение.
— Царство им Небесное! — перекрестились в отряде, когда уже не могло быть и сомнений в отделении Верховского от отряда.
Страшно подумать, что опасения эти исполнились. Пройдя несколько вёрст, Верховский разделил свой и без того ничтожный отряд на две части. Он, двое солдат и старший железнодорожный рабочий Иванюк решили пробираться к Порт-Артуру.
— Мы на день заляжем в галеоне, а ночью будем идти, — говорил Верховский.
Это был самый верный путь в Царство Небесное... И Верховский, и его спутники с тех пор пропали без вести, а спустя некоторое время в Ляо-Яне была выставлена голова русского инженера...
До настоящего времени не решено, Верховского ли эта голова. Чтобы удостовериться в гибели его, отправлены в Ляо-Янь его братья, однако до сих пор решительно ничего нельзя сказать положительного о судьбе этого несчастного и его спутников.
Пилипенко с 58 своими людьми пошёл путём, указанным покойным Валевским. Голодные, без запаса патронов, пробивались эти люди через скопища китайцев. На пули не обращали уже внимания. Завидев китайцев у себя на пути, не дожидаясь их нападения, кидались на них цепью, и китайцы, только заслышав «ура», бросались перед этими отважными львами врассыпную.
Несмотря на весь ужас положения, никто из раненых не был брошен.
Положение кучки героев улучшилось, когда на пути они встретили доброго человека китайца-фельдшера. Он, подвергая свою жизнь опасности, довёл русских до реки Ялу, откуда они беспрепятственно добрались до Ань-Дунь-Сяня. Здесь они уже были в полной безопасности...
Благополучно или почти благополучно спаслись и те семеро человек, которых бросил, отведя от главного отряда, Верховский. Они, оставшись одни, тоже решили пробраться в Корею. Шли по ночам, добывая пищу, где попало. Сбились с пути, а вызвавшийся проводить их китаец навёл спасавшихся на засаду; сам же скрылся. Дело, впрочем, ограничилось перестрелкой, но в ней была убита телеграфистка Лутенко и ранены пятеро. Счастье ещё, что незадолго до этой схватки к ним присоединились пятеро солдат, отбившихся от партии Пилипенко. Не будь этого, пришлось бы бросить раненых.
Десять суток продолжался этот путь. У самой корейской границы крошечному отряду преградили путь боксёры, немедленно атаковавшие его. Гибель была неизбежна. Но отчаяние придало несчастным новые силы. Люди оборонялись с остервенением и, сами уже желая смерти, лезли прямо на боксёров. Те не выдержали и разбежались, оставляя ружья в руках русских храбрецов. Путь на Корею был открыт. Бегом домчались люди до границы и со слезами умиления падали на колени, лобызали землю, на которой они чувствовали себя в полной безопасности.
При одном только воспоминании о всём перенесённом в дни этого ужасного похода Михаил Васильевич дрожал, как в лихорадке.
— Всем — жизнью своею, спасением — обязаны мы Пилипенко! — восклицал он, когда рассказывал жене об ужасах пути.
— Не вспоминай, милый, не вспоминай! — уговаривала его, как ребёнка, Варвара Алексеевна. — Теперь всё прошло!
Она была права. Молодая, здоровая натура и уход любящей женщины взяли верх над страданиями. Рана, полученная Кочеровым, была тяжёлая, но не опасная. Ужасный путь до Кореи причинил ему более вреда, чем китайская пуля. Страдания могли убить его, но теперь всё было кончено, ужасы пережиты, и Михаил Васильевич находился на пути к полному выздоровлению. Он приветливо улыбался, слушая жену.
— Как всё кончено, дорогая? — говорил он. — А отец, сестра, мама?
— Всё, всё скоро будем вместе!.. Посмотри, наши уже подходят к Пекину... Скоро они освободят всех, кто остался в этом проклятом городе...
— Да, да! Николай-то наш отличается. Слышала? Вот будет Ленушка рада... Невеста героя.
Варвара Алексеевна Кивала, но у самой в то же время болезненно сжималось сердце...
Не желая беспокоить больного, она ничего ему не сказала об исчезновении сестры. Михаил Васильевич был вполне уверен, что Лена вместе с отцом и матерью находится в Пекине.
Варваре Алексеевне только оставалось надеяться, что всё, быть может, обойдётся благополучно, и по освобождении брат встретит сестру.
Но надежда эта была очень, очень, очень слаба. Молодая женщина с нетерпением ждала вестей от Шатова, а вести всё не приходили...